Аннотация: Я не собираюсь сравнивать ћЗимние сказкиЋ и ћОгненный цветокЋ. Они из разных миров. Это всё равно, что сравнивать кошку и собаку. Глупо. Кто-то больше любит собак, кто-то - кошек...
Несказочные сказки
Очень жаль, что люди, которые ориентируются в литературе исключительно по сетевым словарям, берутся судействовать в конкурсах.
Очень жаль, что люди с подчеркнуто нефилологическим образованием требуют у других едва ли не документального подтверждения "профпригодности".
Очень жаль, что эти люди очень остро и болезненно реагируют на критику, окружая себя ореолом непогрешимости. Ну да это ладно, самокритичность на СИ, как я понял, не в чести.
Нет, я не буду говорить ни о конкурсе "Героическая сказка-2007" (корабли ушли, павшие преданы огню), ни о компетентности судей (в рамках концепции конкурса судьи проявили компетентность, и это вне сомнения). Хотелось бы поговорить о том, чем отличается сказка от притчи, почему это важно, как это отразилось на конкурсе и показать на конкретном примере: рассказы Олега Евсюнина "Огненный цветок" и Этери Нулоннэ "Зимние сказки".
Итак, почему это важно? Какая разница? Почему вообще стоит понимать по этому поводу такой грохот? Координатор конкурса Славкин Ф. и отдельные судьи в рамках проекта рассматривают сказку как - простите, если понял неверно - поучительную небылицу. И в этом смысле различия действительно ничтожны. Однако, как все знают, понятие сказки как "поучительной небылицы" - продукт эпохи Просвещения. Можем ли мы и сегодня отталкиваться от этого определения? Да - если желаем окончательно угробить литературу, как гробили её советские партайгеноссе. И нет - если нас влечет волшебство, а не идейная установка, или, если вам так удобнее, мораль.
Потому что сказка не обязана "Учить Добру". Сегодня под Добром мы понимаем что-то одно, а завтра - другое. Сказка вообще никому ничем не обязана. Это не нормативно-правовой документ.
Если мы подчиняем текст единой идее, то выбираем компоненты, которые играли бы на эту идею, а остальное отсекаем. То есть и герой, и фантастические элементы у нас служат утверждению определенной идейной максимы. Вне зависимости от собственно максимы происходит упрощение текста. Читатель ожидает, что ему поднесут мораль, идею, на блюдечке. Всё остальное, в принципе, неважно. Бодлер, кажется, говорил, что в угоду морали поэт чаще всего снижает художественный уровень своего произведения. То же можно сказать и о нашей "поучительской" сказке. Иное дело - воспримет ли читатель эту идею на личном культурном уровне.
И здесь появляется ещё одна опасность: часто под видом сказки в массовое сознание внедряются идеологические матрицы. Особенно этим грешили советские авторы. На самом деле, как таковых сказок в "великом и могучем" не было. Были многочисленные переделки западных авторов (привет, "Наш ответ"). Был "Незнайка" - социально-идеологическая торпеда. Были незабвенные "Три толстяка". Были всякие там королевства кривых зеркал. Были "сказки" Евгения Шварца, которые, по сути, философские притчи. Наверное, единственная удачная советская сказка - эпопея Волкова. Хоть и переделка, зато, по крайней мере, герои не шаблонные, да и злодеи, на самом деле, живые существа.
При всем при том, я не сомневаюсь, что многим советские сказки были и остаются интересны до сих пор. Однако проблема в том, что многие из них утратили идейную актуальность. Да и сам тип личности читателя изменился. Евсюнин, не ржите там на последней парте, я сейчас не о себе, я о широких читательских массах!
Должна ли сказка учить?
Конечно, должна. Любой текст должен. Но ведь по сути учит (содержит идею) любой, даже самый постмодернистский текст. Просто каждый тип текстов "учит" по-своему. Как должна учить сказка? Обратимся к народной традиции. Сказка тут продукт сказителя. Каков механизм восприятия сказки? Инициация. Не знаете, что это, господа присяжные? Читайте румынского культуролога Мирчу Элиаде.
Читатель проходит с героем определенный путь, переживает все те испытания и опасности, что выпадают на его долю. В результате читатель становится сильнее, образуется стержень личности, но благодаря не идеологической нагрузке, а эмоциональной. Потому народные сказки - в их неадаптированном виде - такие жестокие. О недопустимости адаптации, смягчения сказок писали многие, в частности, такой видный деятель, как профессор филологии Дж.Р.Р. Толкиен (если кто не в курсе, этот дядька не только про хоббитов писал, но и занимался время от времени серьезной научной работой). Также на эту тему можно почитать у Кара-Мурзы в его "Манипуляциях...", да и всякой прочей литературы хватает.
Идею, мораль, в настоящей сказке каждый найдет свою.
В упомянутых выше "недосказках" возникает проблема как раз при инициации. Лучший для этого дела возраст - "тинейджерство", 11 - 16 лет. Что мы тут видим? Инициация начинается благополучно, а завершается - не очень. Связующее звено - герой "сказки" - штамп ("Три богатыря"), ненастоящий, и потому ассоциация с ним неизбежно ведет к неполноценной инициации и, как следствие, к слому личности.
Смейтесь, если смешно.
Чем идея сказки отличается от моральной установки притчи?
Последняя не обсуждается внутри текста, не ставится под сомнение, она имеет абсолютную ценность. Это - железобетонная догма.
Тут надо оговориться: типов сказок есть множество. Типологию сказок делал, в частности, Яков Пропп. Нас в данном случае интересуют т.н. волшебные сказки, не бытовые и не про зверушек. Потому что как раз на последний тип сказок и делается упор по подмене понятий.
Я исхожу из того, что сказка это: "...фольклорный прозаический жанр, наряду со сказанием, легендой и эпосом отображающий мифопоэтические воззрения в упрощенной форме". Упрощенная форма - это не сюжетное упрощение, не линейность, а упрощение масштаба событий. Если миф создают герои и боги, то в сказке мы видим обычных людей. Притча же это: "...малая литературная форма, выражающая морально-этический и/или религиозный постулат, имеет назидательный характер, может использовать фантастические элементы". Кстати, не надо притчу путать с басней: для последней характерно отдельно выделенное моралите. В притче же читателя подводят к морали.
Эти определения я считаю наиболее корректными, если речь идет о волшебной и героической сказке. Есть, разумеется, и другие определения, но большинство из них неприменимо в силу их обобщающего характера.
В чем разница?
Сказка отображает мифопоэтическое восприятие мира. Как известно, есть несколько основных типов мировосприятия: мифический, религиозный, научный, художественный (реалистическая проза) и т.д. Иногда мифический и религиозный объединяют в один, однако между ними есть ряд существенных отличий. Оба, в двух словах, апеллируют к вере и эмоциям. Но в религии уже появляется догма, абсолютизация морально-этических категорий, тогда как в мифе этика и эстетика ещё достаточно синкретичны. Не надо путать понятия греха и табу, это совершенно разные вещи. В комментах я давал литературу к вопросу, и не моя вина, коль вы не удосужились. А разжевывать тут не буду.
Миф подразумевает - в двух словах - сакральность бытия, неотделимость мира от героя, диффузность мышления, магическую функцию Слова, отсутствие назидательности. Этого, кстати, не учли господа организаторы конкурса "Оживший миф". А все почему? Читают сетевые словари, но никогда в жизни не полезут в монографии. А потом начинают обижаться.
Притча отображает религиозное либо (если речь идет о философской притче) научное мировоззрение. Религиозное мировоззрение предполагает абсолютизацию абстрактных категорий Плохое - Хорошее, жесткую систему ограничений, наказаний и поощрений. Вот почему убийство неверного является не грехом, а путем в царствие небесное.
Отдельно надо заметить, что носителями религиозного мировосприятия не обязательно являются верующие. Коммунизм, например, и другие догматические концепции, формально ничего общего не имеющие с религиями, на самом деле пользуются религиозной системой сакрализации образов.
Научное же мировоззрение предполагает логический анализ событий, в т.ч. и иррациональных мифологем. Что, разумеется, не исключает десакрализации героя и мира.
И не надо мне тут говорить, что, мол, притча носит исключительно религиозный характер и вообще, нет уже сейчас никаких притч, и при этом ссылаться на СОВЕТСКИЕ словари, которые понятно кем и как составлялись. Последние 15-20 лет живет и процветает такой жанр, как философская притча. Это, например, уважаемый господином Славкиным Шварц, а также - из последних - Генри Лайон Олди. Понятие философской притчи утвердилось в критике наряду с религиозной, и отрицать это могут только так называемые судьи, которые ориентируются в литературе по рамблеру и яндексу.
Герой притчи также существенно отличается от героя сказки. Мы помним, что именно герой является связующим звеном между текстом и читателем. Герой притчи выполняет функцию: донести до читателя мораль. Поэтому его психология интересует нас лишь в связи с идеей, которую необходимо реализовать. Конечно, о более-менее полноценном и правдоподобном психологическом портрете нет и речи. Психологические же детали играют на реализацию философской концепции или обыгрывание какого-нибудь образа, сюжетного мотива.
Герой сказки - психологически сложный, неоднозначный персонаж. Он настоящий, живой. Это герой мифа, которого ведут не морально-этические постулаты и не религиозные догматы, но его собственная воля и суть.
И сказка, и притча используют расхожие образы. Но если притча использует их как средство (моносемантичный образ), то сказка имеет в виду архетип (полисемантичный образ).
По поводу размера. Притча-де подразумевает краткую форму. А что поделать с философскими притчами Олди, господин судья не знает. Как же, нет в словариках. Вот беда. На такую смехотворную претензию остается только напомнить известную истину, что дело не в размере, а в умении пользоваться. И в литературе, смею уверить, тоже. Так что размер - непоказательная категория.
А теперь "пожалуйте в Сингапур".
У нас есть следующие категории:
- Герой и образы;
- Отображаемый тип мировосприятия;
- Способ реализации идейной составляющей.
Не возьмусь, впрочем, утверждать, будто бы понял идейную составляющую обоих рассказов. Я же - помните - читатель, а не критик. Так что это не редакторский анализ, а всего лишь разветвленное читательское мнение.
В рассказе "Огненный цветок" героев вроде как двое: Лешка и его дедушка Прохор Макарыч. О Лешке мы знаем, что ему скоро в школу, что ему подарили классный велик - несомненно, предмет зависти прочих шкетов, - и что он гордится своим дедом. Гордится, кстати, по той причине, что дед соответствует определенному расхожему образу ("Как на картинке"). А если б не соответствовал?.. Но это так, мелочь. Образ Лешки удачен и, мне кажется, вполне достоверен. Правда, он нам интересен не сам по себе, а лишь постольку, поскольку нужен же кто-то, кому бы рассказать историю. Только при этом непонятно, зачем тогда упоминать про его замечательный велосипед. Конечно, как психологическая деталь этот эпизод хорош: мальчишка, помимо прочего, любит покрасоваться. В принципе не страшно, все любят. Но как это использовано в конце? Мне сдается, что никак. Образ повисает в воздухе.
Далее. Как на него подействовала сказка? Изменился ли он? Принял ли сказку? Тяжело ответить однозначно. Если захотел рассказать друзьям, значит, принял, значит, зацепило. Но зачем тогда переиначивать? Чтобы сказка соответствовала расхожему типу сказки. И вот эта приверженность маленького (о, прошу прощения, ему же скоро в школу!) мальчика к стандарту, к схеме, к штампу вызывает - у меня лично - большое недоверие и большое сомнение. Он знает, каким должен быть правильный дедушка, какая должна быть правильная сказка. Откуда это всезнайство? Возможно, Алексей опирается на чей-то авторитет, кто-то из старших его просветил в том смысле, какие должны быть сказки, дедушки, велики, но мы об этом ничего не знаем. Возможно, он снова красуется - я, типа, и на лисапеде круче всех катаюсь, и сказки лучше всех знаю, и вообще... То есть, для Лешки это история одного подвига, просто неправильно рассказанная. Можно было бы сказать, что Алексей своей интерпретацией просто устраняет ошибку, допущенную дедушкой, и восстанавливает справедливость. Но вот в чем беда: дед никакой ошибки не допускал, дед правдиво рассказал историю своей жизни, а внучек просто оказался неспособен принять ужасную жизненную несправедливость. Не попал он в эту сказку. Такая вот ошибка при инициации.
Потом такие Лешки вырастают в бородатых профессоров и начинают "адаптировать"...
Стало быть, Алексей - просто слушатель, не герой. Как будто нельзя было рассказать то же самое читателю без посредника.
Прохор Макарыч, главный персонаж, выступает перед нами в двух ипостасях: вначале и в конце - дедушка, в сказке - сорокалетний крестьянин, житель несчастливого ПГТ "Гнилушки". Рискну заметить, что психологически эти два образа слабо друг с другом связаны. Что можно сказать о Прохоре? Человек, доведенный до отчаяния бытовыми проблемами. Его собственных сил не хватает, чтобы их решить, и появляются у него "эскапические" наклонности - типа свалить бы куда подальше. Но даже реально уйти из деревни он не пытается, не считая садомазохистские блуждания по колючим зарослям. И не надо говорить, типа, из деревни априори выхода нет. Выход есть, просто нет воли. Прохор настолько безволен и слаб, что даже позволил односельчанам устраивать его личную жизнь. Правда, в этом вопросе он все же проявил инициативу: убежал на болота. Стандартный образ из стандартной ситуации, где сначала всё плохо, а потом вдруг становится хорошо.
Ожидаемо поэтому, что когда появляется шанс, он все же прилагает максимум усилий, которые окупаются и вознаграждаются. Но это усилия физические, не духовные. Понятно, конечно, что три дня строить гать на болоте нужна не только сила, выносливость и незаурядная выдержка, но и воля, которая превыше отчаяния. Здесь можно было бы углубиться в психологию героя: он хочет верить, что его не обманули, что чудо возможно, что усилия не напрасны, но автор обходится парой прямых фраз: "Хочется верить, что не обманула красавица лесная"; "Обманула-таки, ведьма проклятая. Зря я здесь об коряги спотыкался, да в болоте вонючем вымазался". Банальные фразы, не наполненные эмоцией. Если есть эмоция, то есть и яркий образ; яркое, небанальное средство его выражения. Антитеза "лесная красавица-проклятая ведьма" не функциональна, не цепляет. Зачем тогда эти фразы? Чтобы доказать, что герою тяжело не только физически, но и морально.
Прыжок за цветком - картинный: надежда, типа, умирает последней. И заметьте: "Все одно ему жизнь в деревне не мила. А так - хоть какая-то, да надежда" - "жизнь в деревне", не жизнь как таковая. Чего не сделает человек ради оптимизации жилищно-коммунальных условий! Можно подумать, что он при этом своем олимпийском подвиге рискует жизнью в деревне, а не жизнью вообще. Типа "утонешь - домой не возвращайся".
И, конечно же, испытание. Совершенно ожидаемо, что герой выберет благо не себе, а людям. Ну, кто бы сомневался. Герой шел через болота и коряги, чтобы облагодетельствовать родную деревню. Вот только психологическая мотивация данного поступка остается загадкой. Он, вроде бы, изначально настроен освободиться. Любой ценой. А потом вдруг в прозрении смерти осознает, что надобно о людях думать. Реактивно. То есть, он когда-то проявлял заботу о деревне, да и то в основном - в собственном хозяйстве, и тут на тебе - просто Прометей. Это можно было бы считать маркером его психологической неоднозначности - если бы была указана психологическая предпосылка такой трансформы. Образ, намек, воспоминание, что угодно. У людей в экстремальных ситуациях не логика работает, а инстинкты (если речь идет не о профессионале). И не говорите, что это, мол, преображение его психологического облика. Его с деревней ничего не связывает. Совесть перед смертью проснулась - банально и недостоверно. Зачем нам это нужно? Затем, что это красиво и благородно. Вернее, затем, что "у нас так принято". А психологические мотивировки, стало быть, прописывать не умеем? Ну, слава богу. Чудовищем меньше.
То есть, имеем запрограммированные автором психологические реакции, типа: "как надо".
Финальный аккорд линии Прохора: хэппи-энд. Он проходит испытание, но его психологический портрет не меняется. Меняется его отношение к окружающему, но разве это удивительно, если и окружающее меняется? Пелена спадает с его глаз, теперь он избавлен от злого влияния камня, он счастлив, возможно, даже заслуженно счастлив, но стал ли он лучше, сильнее, мудрее? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос утвердительно. Он находит свою судьбу, но любит ли он её? Или просто принимает, потому что красавица, да и люди так сказали?
Образ цветочка, желания исполняющего... Типа "лети-лети-лепесток"... А может, цвет папоротника, который ищут в ночь на Купала... Образ известный, никто не запрещает использовать, тем более в сказке, апеллирующей к народной традиции. Но после испытания надобность в нем отпадает. Знаете, что напомнило? В бессмертных приключениях "Гарри Поттера" есть такие штуки, прикосновение к которым мгновенно переносит на громадное расстояние. Обычно это какие-нибудь небольшие предметы: старый ботинок, кружка, прочая хозяйственная ерунда. Вот так и тут. То есть можно, конечно, предположить, что цветок - это типа символ вознаграждения за старания и лишения на пути человека к цели. Даже в руки не дается без того, чтобы не причинить напоследок боль. Но вот что странно: сперва он кажется огненным, и герой ожидает боли от жара. Потом оказывается, что он - холодный, но боль все равно есть: колючки. Зачем такие страсти? Попытка соригинальничать, придать образу полисемантичность? Или давите на жалость? Но гораздо больше повеселило появление двух красавиц (с посохом и без) после цветка. Уж не призрак ли дедушки Зигмунда в сопровождении Танатоса и Эроса возник в углу? Символизм цветка в этом аспекте весьмааа богат... Или, хотите сказать, огненный цветок у читателей не ассоциируется с этой светящейся лесной мадемуазель?.. Нет? Ну, тогда простите великодушно...
И вот ещё: камешек. Нам нужно как-то доказать, что, во-первых, рассказ дедушки - правда, и во-вторых, что Макарыч - это и есть Прохор. Проще всего сделать это при помощи какого-нибудь предмета, который герой переносит из сакрального мира в профанный. Вот вам и камушек в кисете (или где он там его держал).
Какой же тип мировоззрения отображен в рассказе "Огненный цветок"? Рискну заявить: религиозный. Нет церкви и попов, нет понятий греха и покаяния (хотя... слезно просить у красавицы прощения...), нет ангелов и святых. Ну и что? Зато есть догматические моральные постулаты, в которые автор нас тыкает носом (об этом позже и подробнее). Есть четкое разделение на Хорошее и Плохое. Вначале Прохор видит весь мир в черном цвете. Этому есть причина: злое колдовство камня. Но когда чары рассеиваются, мир отнюдь не меняется: меняется только его полярность. И вот Прохор оказывается в прекрасном мире, где всё так хорошо и благолепно, люди с утра веселые и поют частушки... Сильно смахивает на традиционную для устоявшихся религий бинарную оппозицию: Ад - Рай. У героя складывается впечатление о перманентности счастья в родных Гнилушках, вне зависимости от того, праздничный день или нет (нарядные дома, красивые люди, откормленная скотинка). И даже уродина-невеста оказывается тут раскрасавицей. Ну конечно. Некрасивую любить - такого в наших сказках вы не увидите. (Не красавицу, но и не уродину. Обычную). То есть, проще говоря, сначала всё было плохо, потом герой прошел испытание, подтвердил соответствие нормам, и стало хорошо. Разве нет?
На уровне условно-реальном (линия Лешки) религиозное мироощущение также вполне фиксируется. Только Алексей делит мир по признаку соответствия неким общеизвестным критериям: дедушка обязан быть таким-то и таким-то, сказка должна была описывать то-то и то-то. Его "настоящесть" - это лишь соответствие вбитым в него штампам.
К чему же подводит нас автор? Во-первых, конечно, славная пионерская максима "Сперва думай о людях, потом - о себе". Дежурная заморочка. Во-вторых, библейский мотив поиска бревна в собственном глазу. Что, мол, если всё вокруг плохо, то может, причина не в мире, а в тебе. Этому служит ситуация "перевертыша", гипертрофированное благополучие в итоге, бинарная оппозиция ("всё плохо - всё хорошо"), даже недоверие Лешки (но "мы-то типа знаем, как оно было на самом деле"). Тоже самое можно прочитать в любой книжке по популярной психологии. Внутри текста мораль не обсуждается: она отрицается (Алексеем), но его позиция подается нам как ложная: во-первых, история реальна (у деда в кисете памятный камушек, который внук не видел), во-вторых, у деда ехидный тон ("засмеялся Макарыч").
Вы, конечно, скажете, что тут совсем не про это. Но мы-то все прекрасно понимаем, почему вы так скажете.
Кстати, в притче совсем не обязательно одна идея. В романах Олди их много. Но главная - одна.
В "Зимних сказках" тоже двое героев. Тех, на которых и стоит сюжет. Сказочник и Принцесса. Принцесса, впрочем, скорее элемент сюжета (да простят меня её подданные), чем герой, переживающий определенную психологическую трансформу.
Что можно сказать о герое? Он - прежде всего - сказочник. Точнее, Сказочник. Сказитель, хранитель памяти о том, как прекрасен мир. В этом образе априори заложен огромный потенциал. Использован ли он? Да, вполне. Но как?
Сказочник не просто рассказывает истории. Он сам - главный герой сказки, которую и создает. Как человек и автор он надломлен: ему только двадцать, но он живет один, и непохоже, чтобы гости у него часто бывали. То есть, круг общения узок. Он переживает творческий кризис: его сказки оказались никому не нужны. Почему? Потому ли, что он бездарь? Или потому, что завистники его "отравили" и сломили веру в себя? Или потому, что не смог "пробиться", найти контакт с читателем? А может... может, в этом мире просто НЕТ читателей? И сказки - его ли, или любого другого автора - действительно никому не нужны? Мы ничего об этом не знаем. Однако нетрудно догадаться, что у Сказочника в недалеком прошлом была психологическая травма. Он принял решение: больше не писать. Сжечь прошлое. Кто из нас не жег черновики? Кто-то при этом плакал (как Сказочник), кто-то - равнодушно и хладнокровно смотрел на огонь, а кто-то корчил губы в ядовито-ледяной презрительной ухмылке. Но если он плачет, значит, сожалеет, значит, ему больно. Говорит ли это в пользу его шаблонности? Не думаю.
Однако он не совсем ушел в себя, иначе не открыл бы дверь странной гостье. Не вел бы с ней разговор, не стал бы хлопотать. И он ещё не покончил с творчеством: иначе не ответил бы правду на вопрос о том, что там сгорело в тазике. Сказки ему ещё дороги.
И вот Сказочник возвращается по длинной дороге, по дороге сна и сказок. Он ещё не вернулся к себе, но уже отошел от края бездны. Улыбка появляется в его глазах. Но это - воспоминание из прошлого, путеводная нить. Улыбается, как не улыбался уже давно. Но это ещё не его новая улыбка, он ещё не знает, будет ли дальше писать, и как станет жить, когда ночь закончится, и странная гостья, единственная, по-видимому, кому нужны сказки, покинет его дом.
Мне кажется, ключевой момент - это когда Сказочник говорит:
" - Ты - самая настоящая сказка!".
А потом действительно рассказывает её историю. К нему возвращается вера не только в сказку, но и в свои силы. Момент волшебства. Здесь он - волшебник. Он принимает решение писать (и рисовать, за это отдельный респект), не для себя, или для своего мира, где сказка - прежде всего ложь, но для тех, кому это надо. Ибо отныне он знает, что это не просто досужая трата времени. Как раз наоборот: трата времени - это не писать, если умеешь. Герой становится спокойнее, увереннее, даже старше: растерянность в его отношении к гостье сменяется уверенной заботой. Теперь он знает, что будет писать, а всё остальное - шелуха, если честно.
Психологическую трансформу проходит и принцесса Мираль. Вначале она - несчастный путник, замерзший, голодный, и, вероятно, отчаявшийся. И ещё она слишком взрослая. Постепенно она "оттаивает", уходит вместе со Сказочником по длинной дороге. Для неё ключевой момент, как мне показалось:
" - А я такую музыку слышала! - радостно воскликнула девочка. С каждой сказкой она расцветала, улыбалась, становилась все радостнее".
Причем её преображение отмечает и Сказочник. В конце она - ребенок, уставший после долгого пути, и одновременно - принцесса, что выполнила долг:
"Девочка еще спала, и луч солнца очертил круг на ее темных волосах, словно корону".
Мы, кстати, не знаем, спасла ли Мираль своё королевство, и писал ли дальше Сказочник. Там нигде не сказано, что типа жили они долго и счастливо. Но мы видим, что это психологически сложные персонажи, что их поступки и реакции адекватны и мотивированы. Язык передачи их эмоций - образный и непрямой. Из чего можно заключить, что это либо тонкая подделка, и автор умеет прописывать эмоциональные пласты текста, либо это настоящие эмоции героев, которым автор просто поверил. Их преображение - постепенное, а не с бухты-барахты, как то иногда бывает. Потому - у меня лично - вызывает доверие.
Стоит также отметить, что Сказочник пишет разные сказки. Некоторые - поучительные, обнадёживающие, некоторые - просто завораживающие, как о скрипаче (увы - пристрастен), а некоторые - одновременно потешные и неимоверно печальные (про Ёжика). Это также указывает на разносторонние наклонности героя и на его психологическую неоднозначность.
Какой тип мировоззрения отображен в "Зимних сказках"? Мне думается, скорее мифопоэтический, чем религиозный. Мир не меняет своей полярности. За окном всё так же воет метель, которая может заморозить любые добрые мысли. Но у нас нет оппозиции "Хорошо - Плохо", есть другие оппозиции, не абстрактного характера. Сказочник продолжает писать не потому, что "у нас так принято", а потому, что, во-первых, ему это дело нравится, а во-вторых, потому, что теперь у него есть вера в свои силы и конкретная мотивация. Он знает, что это кому-то да нужно. Герои проходят испытание и психологически преображаются. Не просто доказывают, что соответствуют нормам "как надо".
Реализуется магическая функция Слова. Словом создается и возрождается мир (королевство, из которого прибыла Мираль). Словом возрождается душа отчаявшегося. Наконец, то, что героиня сама пришла к своему автору, - говорит о великой силе Слова, о тождественности реального и сказанного. Сказки не придумываются, они приходят сами.
Но не только Слово обладает силой менять душу. Таковы рисунки Сказочника. И музыка, в которой каждый найдет что-то своё. И эта музыка - "Настоящая", а другая музыка, пусть и расскажет свою историю, будет лишь ступенькой к ней (читательские домыслы Хагена).
Мир отвечает героям. Мир - живой. Злая метель ассоциируется с угнетенным состоянием Сказочника и с отчаянием Мираль. Но её холод - не просто холод зимы: "Холодно, - тихо произнесла девочка, и Сказочник понял, что лишним одеялом тут не поможешь. Ее бледное лицо оживилось: - Расскажи мне про огонь, - попросила она" (курсив мой). И в том же кусочке - про свет, который излучали рисунки, от которого становилось теплее. Также метель обладает способностью замораживать эмоции ("добрые мысли"). Понятно, что это художественный прием, но нельзя отрицать отношение в тексте к метели - даже на уровне метафор - как к живому существу.
Яблоня, исполняющая желания, - мотив, известный в фольклоре, восходит к архетипу Мирового Древа (о семантике этого образа есть хорошая монография Иванова и Топорова). И здесь мы видим актуализацию этого архетипа. Во-первых, яблоня - это не общедоступное место. "Лишь тот, чье желание было искренним и пламенным, мог добраться до нее". Не тот, кто хорошо себя вел в школе и кушал манную кашку. Тот, у кого есть воля и страсть. Во-вторых, есть только одна попытка: чудо уникально. В-третьих, и это самое главное, яблоня отказалась убивать. Это не просто автомат для выполнения желаний. Это живая мудрая сила. А вот когда мальчик нарушает запрет на уникальность чуда, происходит катастрофа. Можно ли винить мальчика? Нет. Он же не знал, что все люди такие скоты, что даже желание толком загадать не могут...
Живой фонарь, что жалуется Фонарщику, и Город, который мечтает быть застроенным небоскрёбами. Сказки как привет из-за облаков. "Голод сердца". Мотив изгнания "не такого, как все" (Утёнок Третий). Люди, которые знают названия всех звёзд и планет, но не слышат их ночной песни. Даже вот: "...где горел огонь, сжигавший в зимнюю ночь сказки..." - понятно, что огонь развел Сказочник, но, тем не менее, фраза построена так, что Огонь предстает живым существом. Разве это не указывает на то, что перед нами - живой, хоть и больной, мир, герои которого чувствуют себя его неотъемлемыми частями?
Наконец, моральные максимы, которые всплывают в сказках и в финале, вряд ли можно считать моралью собственно линии Сказочника. Это скорее правила этого мира. Нас не тыкают в них носом. Они просто характеризуют героев.
Чему же учат нас "Зимние сказки"? Трудно дать односложный ответ. Идей там достаточно много, и тяжело сказать, "какая главнее". Попробуем по порядку...
"Нет большего наказания, чем бездумное исполнение воля человека". Ключевое слово - кто не понял - бездумное. Человек не думает о последствиях, и его желания оборачиваются против него же. Есть на ту же тему роман Г.Л. Олди "Иди куда хочешь". Можно ли рассматривать это утверждение как догму, как мораль? Скорее нет, чем да, потому что та женщина, у которой болел ребенок, тоже вряд ли слишком задумывалась о последствиях. Только бы выздоровел. И чудо свершилось. И ничего страшного не произошло. А последняя фраза в этой сказке - как раз про такие необдуманные желания. То есть желания можно выполнять любые. Только пусть те, кто их загадывает, потом не плачут.
Почему мальчик загадал "добро всем" и не является ли это маркером догматизма? Тяжело ответить: мы толком не видим ни брата, ни сестру, так что это не герои, а элементы сюжета. Герой там один - Яблоня. Ничего толком нельзя сказать о мотивациях мальчика. Предполагаю, его просто хорошо воспитали. А может, ему надоело жить в мире, где, куда ни плюнь - одни несчастные. Тут можно только гадать.
Про Ёжика: одни качества могут компенсировать недостаток других. Догма ли это? Нет: Ёжику всё ещё хотелось быть красивым и быстрым. Нет смирения. Такой вот психологически неоднозначный герой. : )))
Про Фонарь: мало света не бывает. Догма? Нет: Фонарь вначале сомневается и принимает эту идею только после испытания (болезни Фонарщика).
Про скрипача: каждый сам найдёт музыку для своей души. Но только Настоящая музыка сама найдёт каждого. Не знаю, как сказать лучше. У этой истории очень много трактовок. О каких-то догмах тут просто смешно говорить.
Про Утёнка Третьего: нельзя быть вечно отверженным и вечно чужим. Можно при этом оставаться "не таким как все", но быть не хуже. Утёнок, встретив по дороге хромого Пса и Ворону с подрезанными крыльями, находясь в изгнании, проходит своего рода инициацию и приходит к выводу, что надо решиться на дощечки. Пусть это и нелепо, но ему не привыкать. Догма? Вряд ли: нет смирения с судьбой, ведь он отвержен родичами, но не миром.
Сказки отображают и умножают красоту мира. Физическую и духовную. И когда сказки исчезнут, мир людей рухнет. Не потому, что люди будут делать зло. Потому просто, что люди не сделают ничего, чтобы его спасти.
"У каждой сказки есть своя тень в этом мире". Мораль ли это? Не могу согласиться. Во-первых, не сказано, добро это или зло. Мне кажется, это следует понимать так: сказка предоставляет возможность читателю пойти с героем (например, к Снежной королеве), а потом, возможно, и в тыл врага. Читатель может воспользоваться этой возможностью. Но это налагает определенные табу: читатель должен статьдостойным своей сказки. Например, не смеяться над гадким утёнком и калекой-нищим. И не столько потому, что это Плохо. Просто это недостойно героя. Тот, кто способен отправиться в дальний путь к неведомым огням, не простившись с родителями, в поисках невесомых слов сказки, не должен унижать других. Ему это ни к чему.
Проще говоря, сказка дает возможность инициации. Только читатель не должен, а может. И только одна эта идея говорить в пользу мифопоэтического потенциала "Зимних сказок".
Но, вообще-то, и главная линия, и некоторые сказки оставляют достаточно много места для медитаций над их идейным содержанием. Ежели что пропустил - уж извините. Читаю ужасающе невнимательно.
Ибо грешен аз есмь...
Оба рассказа интересны прежде всего даже не своими идеями, вне сомнения актуальными (при всем своем цинизме не могу это не отметить), а скорее тем, какой тип читателя они воспитывают.
Станет ли читатель "Огненного цветка" жертвовать собой ради других или пытаться исправить допущенные по незнанию ошибки? Как знать. Но зато он точно скажет, что настоящее, а что - нет. И скажет тоном, что не терпит возражений.
Захочет ли читатель "Зимних сказок" отправиться в путь с героями, чтобы разделить тяготы их пути? Как знать. Но уж если захочет - дойдет до конца. И, пожалуй, вряд ли его сильно расстроит непонимание большинства.
И, думается мне, лучше иметь второго читателя врагом, чем первого - другом.
Здесь заканчивается Несказочная сказка. Благодарю за внимание.