Хаген Альварсон. Бой со змеем: к теории "основного мифа"

Бой со змеем: к теории "основного мифа"

Зачем нам вся наша мифология и литература? Затем, чтобы уметь различать добро и зло.

Юлия Латынина¹

Попалась мне тут прелюбопытнейшая книга Льва Клейна "Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского пантеона" (С-Пб.: Евразия, 2004. - 480 с.), искренне рекомендую всем интересующимся. Несомненную ценность представляет не только отобранный материал (для меня откровением стали вайнахские аналогии Перуна), но и прежде всего - его интерпретация и расстановка акцентов. Хорош также обзор источников, эволюция представлений о феномене славянского язычества в целом и образе Перуна в частности. Особо же доставили лулзы о долбославии и адептах его. И, тем не менее...

Лев Самуилович подвергает критике и лёгкому троллингу теорию "основного мифа" индоевропейской (и, сталбыть, славянской) мифологии. Не то чтобы вовсе уж безосновательно. По его мнению, нет никаких оснований утверждать, что мотив змееборчества является стержневым для мифологии славян, и уж тем более - на роль противника Перуна нет смысла назначать Велеса, коего, по его мнению, также ошибочно увязывают с Волосом. Вот тут ваш покорный слуга испытал определённое беспокойство. Потому что, ну как же, всё же так хорошо ложилось в структурную модель, а тут приходит пан Клейн и всё рушит. Нехорошо-с.

Вот об этом и поговорим.

Министерство образования уточняет: автор - дилетант. Специалистам по мифоведению, культурологии, антропологии, лингвистике, истории данный материал может показаться унылым спекулятивным говном. Не исключены также приступы гомерического хохота с летальным исходом. Мы вас предупредили.

1. Теория "основного мифа": pro et contra

Что ж это за теория и с чем её употребляют? Нетрудно сказать.

Авторство данной концепции принадлежит небезызвестным лингвистам Вяч. Всы. Иванову (да-да, тому самому) и Владимиру Топорову (обратно, тому самому). Запилили её в 1960-70 годах на основе всякого разного литературного, фольклорного, этнографического и филологического материала с помощью молотка, зубила и структурализма, а также солярно-метеорологической школы мифоведения (привет старику Афанасьеву). Суть её такова:

- базисным мифологическим сюжетом в индоевропейской традиции является противоборство лучезарного Громовержца и его противника, хтонического Змея, с выдачей последнему хороших люлей до полного его упокоения и получения профита в виде разнообразных бонусов из числа змеиных сокровищ: богатство, волшебные штуки, знание, освобождённые воды/пленники/загадочная красавица (нужное подчеркнуть). Поскольку Змей - хтоничен, постольку его уничтожение является актом защиты космоса и до кучи преобразования в космос изначального хаоса (демиургический акт). Простейшим примером этого сюжета является старая добрая сказка про рыцаря, дракона и драконий клад+освобождённую принцессу. Примеров из разных традиций, не только индоевропейских, можно привести 100500, но зачем, и так всё ясно.

Развивали тему среди прочих Т. Н. Судник и Т. В. Цивьян, а также Б. А. Успенский. В результате реконструкций у Громовержца состоялась свадьба, появились дети, которых он в гневе забил насмерть молниями, жена ему изменила со Змеем и к нему сбежала, а младшенького Громовержец потом воскресил и назначил смотрящим по Вселенной. Всё это любопытно и увлекательно, но я не стал бы абсолютизировать этот сюжет и пытаться подогнать под него вообще всякую индоевропейскую мифологию - ибо непродуктивно. Для писания фэнтези данный материал годится, но на полноценную теорию по многим причинам не тянет.

А вот собственно разборка между Громовержцем и Змеем - это, извините, основа и визитная карточка индоевропейской традиции в том виде, в котором мы её знаем. Борьба Бобра с Ослом, утверждение человека в нечеловеческих условиях, ну, всё в таком духе.

И вот Лев Клейн совершенно резонно вопрошает:

а) Почему именно Велес - противник Перуна? Какое отношение Велес имеет к Змею?

б) А с чего, собственно, именно мотив противоборства - базовый, а, к примеру, мотив космогонии, сотворения мира, - не базовый? Где логика?

Здесь важно понимать: никаких нарративов, где фигурировали бы вышеозначенные персонажи, Перун и Велес, до нас не дошло. Славянская мифология - не сохранилась, она, в отличие от балтийской, является объектом реконструкции. Не было у нас ни "Эдды", ни "Илиады", ни "Махабхараты". Есть - фольклор и скудные летописные сведения. Больше работать не с чем.

Вот в них и будем ковыряться.

2. Перун и Велес

На первый взгляд, наши герои в особом представлении не нуждаются. Даже люди, далёкие от мифоведения, наверняка отгадают в кроссворде вопрос типа "Зевс у славян" и наверняка слышали о т.н. "Велесовой книге". С другой стороны, Перун по старинке считается "богом грозы", а про Велеса толком никто ничего не скажет, разве что вспомнят "скотьего бога" из ПВЛ. Сии ответы достойны третьего класса очень средней школы. Но мы-то с вами не в школе, не так ли? С Перуном ситуация выглядит несколько проще, с него и начнём.

Что мы вообще знаем об этом персонаже? Ну, во-первых, он действительно бог грозы. Это самоочевидно и в аргументации не нуждается. Во-вторых, и это важнее, Перун (балтийский вариант - Перкунас) - воинское, статусное (княжеское) божество. В этом плане он эквивалентен другим громовержцам: Тору/Доннеру германцев, кельтскому Таранису, греческому Зевсу, римскому Юпитеру, ведическому Индре и другим. Почитался практически у всех славян - во всяком случае, слово "перун" в значении "молния" или "гром" встречается, если верить словарю Фасмера, в русском (-перун), украинском (аналогично), белорусском (-пярун), чешском (-реrun), польском (-piorun) и в некоторых балканских. Само имя, собственно, и означает то самое феерическое метеорологическое явление, характерное для начала мая, выводится из -рьrаti ("бить, разить"), отсюда также "пря", "переть" и т.д.²

Воинские коннотации Перуна также не подлежат сомнению. Фольклор восточных славян, особенно белорусов и полещуков, содержит поверье, что некто Перун (иногда - пророк Илья) во время грозы лупит молниями нечисть и змей, а в том месте, где ударила молния, остаются каменные стрелы и осколки. Вам даже могут их показать - именно так в народе идентифицировали периодически находимые каменные орудия труда времён неолита. Отсюда - воинский атрибут Перуна, оружие - стрелы/копьё и топор. Тут же вспоминается Мьёлльнир Тора, от названия которого, как полагают некоторые исследователи, происходит наше "молния", или громовая ваджра³ Индры.

В "Повести временных лет" находим скупое описание идола Перуна: "...деревяна, а голова его серебряна, а оус золот". В "Синопсисе Киевском" у него уже не усы золотые, а уши (досадная описка или своеобразный троллинг автора), зато упоминаются железные ноги. Борода не упоминается. Перед нами вероятный портрет воина той эпохи. Почему воина, если нет ни оружия, ни доспехов? Обратите внимание на количество металлов, использованных при изготовлении идола, а точнее, на сам факт использования металлов. Следует заметить, что сей факт специально подчёркнут в противовес отсутствию свидетельств, что какой-либо металл применялся для декора прочих идолов, если только это не проявление избирательной памяти или склероза писца. Почему это важно? Позволю себе обширную цитату: "В традиционном для ин-доевропейских культур (и не только для них) смысловом поле любой цельнометаллический предмет - в особенности предмет декоративный и/или обладающий ритуальной значимостью - име-ет смысл воспринимать как связанный с воинской функцией. Символическая противопоставленность в рамках архаических ин-доевропейских традиций "металлической" воинской культуры "де-ревянно-каменным" культурам жрецов и "хозяев" (вайшьятов) есть тема для отдельного большого исследования" (Вадим Михайлин. "Тропа звериных слов: Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции". / Предисловие К. Кобрина. - М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 540 с., также всем рекомендую).

То есть. В ряде индоевропейских культур (а древнерусская культура вполне себе индоевропейская) наблюдается некая металлофобия. Любой металл, не только драгоценный, по понятной причине ассоциируется с воинской кастой, является её универсальным культурным маркером. А вот культуры хозяйской и жреческой каст, наоборот, тяготеют к использованию каменных, костяных и деревянных орудий и украшений. Это не значит, что недопустимо бытовое использование металлов - иначе мы бы из неолита не вылезли. Это значит, что в целях ритуально-магических представителям хозяйской и жреческой страт СТРОГО НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ использовать металлы. Так, орудия жертвоприношения чаще всего - из кремня, андезита или обсидиана (а то и нефрита); сосуды и прочая утварь для приготовления священных наркотических напитков - только деревянные; первую борозду в земле проводят деревянным ралом; первый сноп сжимают кремневым серпом; и даже в трипольской культуре, знавшей медь и мышьячную бронзу, землю обрабатывали по старинке: мотыгой из оленьего рога. Примеры - тысячи их.

Чем объясняется такая металлофобия? Опять же, нетрудно сказать: металл - атрибут воина, маркер воинской пространственно-магической зоны. Для актов прокреативной (накопительской) магии он не то что бесполезен - а даже и вреден. Потому что воин по своим функциям - не вполне человек. Воин, охотник, путешественник имеют дело с регулярным пересечением чётких пространственных границ. Означенный персонаж покидает статусное, мирное пространство, совершает рейды в пространство хтоноса, тьмы, смерти, в ничью землю, в край мертвецов (применительно к древнерусской культуре именно так мыслилась Степь). Пересекая границу родного края - он умирает. И воскресает по возвращении, пройдя очистительный обряд, но речь не о том. Воин в принципе воспринимается как иной по отношению к людям мирного пространства. Металл же воспринимается в этой связи в первую очередь как орудие убийства, часто наделяется собственной кровожадной волей⁴, и мирным целям не может служить ну никак⁵.

В рассматриваемую эпоху (раннее средневековье) корни металлобоязни, разумеется, основательно подзабылись, но осталось полно суеверий и традиций. Заметим, что и молот-то у Перуна - каменный, хотя упоминались у исследователей и намёки на золотую/серебряную секиру.

На воинский характер Перуна указывает и тот факт, что идолы его в Киеве и в Новгороде стоят на возвышенности, рядом с княжьей крепостью, и то, что Перуном клянутся участники походов на Византию (907 и 945 годы). Соблазнительно провести прямую параллель с Тором, скандинавским громовержцем. Однако это довольно неосмотрительно, хотя, в целом, и ложится в некую структурно-семиотическую модель (привет Дюмезилю). Ваш же покорный слуга вынужден настаивать на том, что мухи отдельно, а Перун - отдельно. Потому что Тор в наблюдаемую эпоху - божество, так сказать, широких народных масс, а Перун всё-таки - сугубо княжеское божество.

Мы вот привыкли, что-де Зевс - бог грозы, а там Афродита - богиня любви, и благодаря этому тяжкому наследию солярно-метеорологической школы совершенно упускаем из виду социальные коннотации богов. Сказать, что Перун - бог грозы и войны, всё равно что утверждать, будто бы Тор - бог молотков, козлов, гневного рёва и рыжей бороды. Ага, викинг с рыжей бородой пиздил шлюх сковородой. Нет, друзья, этот дубок так не растёт.

Однако общее, несомненно, есть.

Тор, Зевс, Индра и прочие громовержцы мыслились не просто как божественные воины, но - как защитники богов и людей. Особенно сильна защитная функция у Тора. Вместе с тем в германской культуре описываемого периода верховным божеством является Один - покровитель колдунов, сказителей, поэтов, странников и благородных витязей, конунгов. Есть мнение, что до него главной пантеона был Тор, а потом уже Один его "усыновил", так сказать. И в любой другой традиции громовержец - князь богов. А кто такой князь?

Бацька.

Отец.

Родоначальник.

Да-да, "князь" выводится из праславянского *kъnędzь, а сам этот *kъnędzь - из праиндоевропейского *g'ene- со значением "род". Ровно та же история с германскими словами типа king, konung-r, König и т.п. Князь - это, сильно упрощая, не просто глава воинов, но глава всего племени, всеобщий отец. Он, таким образом, совмещает функции воинские, хозяйские и даже жреческие (см. хрестоматийную книгу Джеймса Фрезера "Золотая ветвь" о магических коннотациях вождя и архетипе "короля-чародея"). Князь - это воин, вернувшийся из "страны смерти", достигший статуса и принявший обязанности по защите своей общности, ну и сопутствующие функции (см. статью "Пацан шёл к успеху", хе-хе).

Даёт ли это основания говорить, что Перун был также и богом народа, хозяйской страты? Вот на этот вопрос отвечать непросто. Генеалогических сказаний вроде "Саги об Инглингах" или эддической "Песни о Риге" у нас не сохранилось, и не факт, что были. В топонимике Перун представлен более чем слабо. С другой стороны, по свидетельству ПВЛ, люди в Киеве плакали, когда в результате известной религиозной реформы князя Владимира идол Перуна совлекли с холма и бросили в реку, и восклицали: восстань, мол, господин наш Перун! Кроме того, тот же Клейн приводит белорусское сказание о некоем боярине, который заставлял своих крепостных, в т.ч. и женщин, непосильно надрываться на барщине, и который однажды на охоте встретился с Перуном и был им, мягко говоря, отчитан, и так перепугался, что тут же исправился, перестал издеваться над народом и даже ввёл какой-то праздник в честь громовержца. То есть, дефенционная функция Перуна закрепилась в народном сознании. Также определённый интерес представляет концепция Рыбакова, углядевшего связь Перуна с Ильёй Муромцем, защитником земли русской и знатным змееборцем, и к тому же - крестьянским сыном (хотя, если верить Льву Прозорову, исторический прототип Ильи был вполне себе из воинского сословия). С учётом всего вышесказанного, можно сделать осторожное предположение, что Перун был всенародным божеством, но особое покровительство оказывал именно воинам и князьям, а простой народец видел в нём скорее небесного заступника супротив хтонической пакости, но не своего главного патрона.

С Перуном на этом пока остановимся и перейдём ко второму нашему персонажу, сиречь к Велесу/Волосу/Змею. Вот тут, следует честно признать, ситуация весьма непростая.

Итак, цитируя модную некогда песенку: "Велес? А кто такая Велес?". Что нам о нём известно?

Вот что говорит словарь Фасмера:

"Ближайшая этимология: только др.-русск. Велесъ - языческий бог (СПИ). (...) Наряду с этим богом в древней Руси почитался бог Волосъ, которого пытались отождествить с Велесом, но история языка не дает для этого оснований, вопреки Ягичу (AfslPh 37, 502). Нидерле (RES 3, 117) и Погодин (ЖСт. 18, вып. 1, 105 и сл.) правильно отделяют оба названия друг от друга, но Погодин неверно считает Велесъ балт. словом.

Дальнейшая этимология: в морфологическом отношении это название напоминает образования типа belesъ от belъ русск. белый. В таком случае оно было бы родственно ст.-слав. велии "большой". (...) Менее очевидно сближение с велетъ "исполин" (Брюкнер, KZ 43, 313) или с лит. veles "души умерших" (Брюкнер, KZ 50, 180 и сл.; AfslPh 40, 10 и сл.). Абсолютно неприемлемо объяснение Нидерле (там же): Велесъ = "черт" (ср. чеш. veles - то же), происшедшее из Βηλος "Ваал". Невероятно также предположение Махека (RES 23, 62 и сл.) о праслав. *Velsъ (в таком случае было бы понятно только русск. Волосъ, но не Велесъ), которое возникло через метатезу из *Selvъ и якобы связано с др.-инд. Carvas, авест. saurva-".

Это что касается словообразования. Также соблазнительно было бы провести аналогию с праиндоевропейским *wel- в значении "мёртвый, павший в бою, убитый" и прабалтийским *wel-ia- (мертвец, дух покойника), откуда литовское vēlēs с тем же значением, vēlē (мертвец) и диалектное velna-s (чёрт, дьявол), а также латышские соответствия veli-s и veln-s, но трудно сказать, есть ли для подобных параллелей веские основания.

Так или иначе, а персонаж с похожим именем у балтийских язычников был - Велис, Вельнис, Вяльнис, бог мертвецов, возможно связанный с культом предков (пруфы искать у таких авторов, как Фишер, Якобсон, Брюкнер, упомянутые Иванов и Топоров, а также Погодин). Фасмер прав в том, что не считает имя Велеса балтийским, но закрывать глаза на генетическое родство Велеса и Вельниса в аспекте этимологическом и функциональном кажется непродуктивным. Велес, по всей видимости, общее для балтов и славян божество, возникшее во времена существования т.н. балто-славянской общности.

В источниках есть только одно упоминание собственно Велеса - "Слово о полку Игоря", где его внуком назван вещий сказитель Боян. Это может указывать на покровительственную функцию, которую Велес осуществляет в отношении выразителей мифа - всяких этих сказителей, певцов, гусляров и других деятелей средневекового шоу-бизнеса. Это, как и связь с миром мёртвых, отчётливо сближает Велеса с Одином.

Бытует также традиция оставлять последний сноп злаков несжатым - "Велесу на бородку".

Теперь касательно Волоса, коего Фасмер, Клейн и другие принципиально отделяют от Велеса.

Волос как "скотий бог" упоминается в ПВЛ, в клятвах руси грекам. Приведём фрагмент клятвы, что в 971 году Святослав дал ромеям: "да храним правае свещание, аще ли у тех самех преждеречоных не хранимо, азъ же и со мною и подо мною, да имеем клятву в бога в неже веруем в Перуна и в Волоса бога скотья, да будем золоте якож золото се и своим оружием да иссечени будем да оумрем". Что здесь важно? Сопоставление, с одной стороны, оружия и Перуна, а с другой - золота и Велеса. Мне кажется, это не случайно. В случае измены клятвы "будем золоте якож золото се" - Волос сделает нас жёлтыми, нашлёт болезнь (золотуху?), по закону симпатической магии (вряд ли это просто поэтический образ).

Стало быть, Волос - не просто "скотий бог", он имеет отношение и к золоту (как к богатству, а не к металлу как таковому), и к губительной магии. Запомним это.

В "Синопсисе Киевском" упоминается кумир Волоса, также воздвигнутый Владимиром, причём назван вторым, сразу после идола Перуна, но неизвестно, стоял ли Волос на холме. Специалисты-археологи утверждают, что - нет, его там не стояло, идол Волоса стоял как раз на Подоле, где жили простые киевляне. Стало быть, Волос - божество хозяйского сословия. Вполне возможно, что как раз к установке идола Волосу Владимир никакого отношения не имел, люди сами его поставили задолго до.

Этимология этого имени крайне занятна. Фасмер совершенно резонно замечает, что в древнерусском не было замещения -оло-/-еле-; пример "волот/велет" ("великан") некорректен, т.к. это чужой этноним, переходящий разными путями из языка в язык. Зато было замещение -ла-/-оло- (глас/голос, власы/волосы). Клейн объясняет: Волос - это святой Власий, который у греков был задолго до проникновения на Русь покровителем скота, а в раннем средневековье, в ходе Великого переселения народов, переселился к восточным славянам. Где и слился с "дремуче древним культом медведя как скотьего бога".

Ну и, разумеется, как Волос, так и Велес широко представлены в топонимике, хотя и не так широко, как настаивают Иванов и Топоров (Вильно ещё куда ни шло, но Волынь и Вавель явно никакого отношения к древним языческим богам не имеют).

Здесь самое время разобраться с этой путаницей. Мы-то привыкли, что Волос и Велес это один и тот же персонаж, но ряд исследователей аргументировано с этим не согласен. Что делать?!

Для начала признать: перед нами - синкретичное божество. Хтонические коннотации Велеса и его покровительство творчеству (которое бесспорно увязывалось в представлениях древних с магией) вряд ли являются помехой его возможным прокреативным функциям. Нам это может показаться странным и взаимоисключающим, но это потому, что мы привыкли смотреть на мир с позиций формальной логики, тогда как наши предки руководствовались парадоксальной логикой мифа. Сообразно этой логике Нижний мир, хтонос, является с одной стороны источником опасности, а с другой стороны - это источник разнообразных ништяков. Клад дракона, да. Ну и другие примеры - тысячи их.

Велес - бог мёртвых, а значит, - хозяин того пространства, куда покойники отправляются на ПМЖ после смерти. Это может быть некая заморская земля (чешская пословица "За море к Велесу"), или подземная страна вроде скандинавской Хель, или страна за горами, за лесами, за Калиновым мостом, то есть удалённая по горизонтали - мотив посмертной локации усопших в славянской традиции не представляется хорошо проработанным, да это и не имеет для нас особого значения. Важен мотив обретения героем в этой локации бонусов, который мы обнаруживаем в фольклоре, вернее, сам факт наличия этих бонусов. Велес как хозяин потустороннего мира, нави, также является хозяином/хранителем загробных богатств. Героический модус подразумевает соперничество с хранителем за обретение богатства. Прокреативный модус ничего такого не подразумевает. Хозяйский, да и жреческий модусы подразумевают иную природу взаимодействия с хтоносом. Об этом мы ещё вспомним.

О "дремуче древнем" медвежьем культе покровителя стад стоит сказать отдельно. Был ли он первоначально связан с Велесом? Вряд ли. Медведь, учитывая его глубокую укоренённость в славянской традиции, весьма вероятно почитался как первопредок, тотем - этот этап проходили в своём развитии все народы, и славяне, уж конечно, не исключение. Разумеется, медведя не следует считать единственным славянским тотемом, однако и отрицать таковой смысл этого образа в ряду прочих было бы опрометчиво.

Не будем забывать и о том, что мифологические представления меняются вместе с материально-техническими, экономическими, социальными и прочими обстоятельствами народа. В какой-то момент бог-медведь "ушёл с лес", стал покровителем охотничьей, а позже и пастушьей (читай: маргинальной) территории. В отличие от волка и других хищников, медведь сохранил статусные, прокреативные коннотации, что следует хотя бы из его имени: звать его настоящим именем, *бер, стало небезопасно (то же и в случае волка, которого чаще звали лютичем⁶), зато медведем, буквально "мёдоведом", эдаким Винни-Пухом, это пожалуйста.

Ко времени описываемых событий тотемные аспекты медведя были давно забыты. Осталось разве что поверье - там, мол, в дремучем лесу живёт этакое бурое чудо, с которым лучше не сталкиваться и не звать его по имени во избежание, но уж если столкнулся - крепись: может и пронесёт, а может, и профит какой получишь. Это не так важно, как то, что теперь медведь - мифологический персонаж, предок, покровитель охотников и пастухов - оказался в маргинальной, хтонической зоне, подконтрольной Велесу - тоже богу мёртвых, сиречь предков. На данном этапе и произошло слияние двух образов. Доказать на 100% мы этого не можем, но и опровергнуть не можем тоже, а саму возможность исключать нельзя, учитывая склонность древних к диффузному мышлению. Особенности мифического мировосприятия, что поделать.

То есть. Произошло не столько слияния святого Власия с богом-медведем, сколько слияние косолапого с Велесом, а потом на это дело наложился образ святого директора скотобазы. Подобное происходило в истории не раз и не два. Тот же Один - продукт последовательного наложения одних образов на другие, отсюда его статус, чародейские и воинские функции, довольно чётко разграниченные и даже противопоставленные в германской культуре. К тому же, определение Волоса как "скотьего" бога совершенно не означает, вопреки Фасмеру, что больше в его область ответственности ничего не входит. Вспомним хотя бы клятву Святослава, где Перуну соответствует оружие, а Волосу - золото, и где за нарушение слова следует кара в виде болезни. Вспомним и чрезвычайно широкое понимание богатства в традиционной культуре: злаки, скот и драгметаллы образуют здесь один смысловой ряд (см. хотя бы "Словарь индоевропейских социальных терминов" Эмиля Бенвениста, раздел "Скот и богатство").

Волоса и Велеса сближает, помимо созвучия имён, наличие у обоих как хтонических, так и прокреативных коннотаций. Да и медведя мы можем рассматривать как иерофанию не только скотьего бога, но и бога Нижнего мира: его уход в спячку на зиму и весеннее пробуждение соответствует медиации между полюсами бытия, мирами живых и мёртвых.

Короче говоря - к указанному времени мы вполне можем допустить, что в сознании обывателя сложился из разных фрагментов образ Волоса-Велеса-Медведя, покровителя хозяйского и жреческого сословий, хозяина Нижнего мира и семантически тождественных ему магических зон (лес, степь, чужбина), хранитель стад, золота и зерна (последний сноп "Велесу на бородку"). Но позвольте, причём тут извечный противник Громовержца, хтонический Змей?

3. Змей, Ящер и прочее Чудо-Юдо

Доказательства змеиных коннотаций Велеса, приведённые Борисом Рыбаковым, мягко говоря, сомнительны, а потому мы их не комментируем. И тем не менее, мы не можем вовсе игнорировать актуальность змеиного образа в славянской традиции. Тем более, что фольклористы зафиксировали пережитки змеиного культа в крестьянской среде на материале аж XIX века, прежде всего у белорусов, на севере России и у прибалтов. В древности серпентофилами были, по всей видимости, прежде всего ильменские словене, псковичи, кривичи, дреговичи, в меньшей степени - сиверяне и полещуки. В Старой Ладоге и Новгороде, например, поклонялись Ящеру/Ящуру, также именуемому в более поздний период, хе-хе, коркодилом.

Здесь, однако же, не следует пытаться подвести некую общую черту. Разные группы славян по разному относились к этой милой рептилии. Архетип Змея актуализировался неодинаково, приобретая часто противоположные смысловые нагрузки - как под влиянием соседних мифологических традиций, так и вследствие социально-экономических и социокультурных изменений, прежде всего - дифференциации воинского, хозяйского и жреческого сословий.

Но вначале - позвольте обширный экскурс в увлекательную науку драконоведения.

Наверное, нет в мифологии более противоречивого и синкретичного образа, чем старый добрый дракон. Я вывожу за скобки богов-хранителей вод в дальневосточной традиции, Кецалькоатля и прочие мезоамериканские байки, африканский фольклор и шумерские представления о Тиамат - так никаких волостей не напасёшься, да и не настолько я верю в структурализм. Нас интересуют прежде всего индоевропейские актуализации этого архетипа, и в меньшей степени - ближневосточные, повлиявшие на становление образа змея в балканской традиции.

Ведическая литература повествует нам о поединке громовержца и раджи богов Индры с демоническим Вритрой, что и легло в основу теории "основного мифа". Вритра, чьё имя означает "Вихрь" или "Враг", также именуемый "Червём Творца", был здоровенным змеем, который однажды взял да и выпил всю воду во Вселенной. А без воды, сами понимаете. Мало того, напившись, вызвал Индру на поединок. Индра так отделал дракона своей ваджрой, что того аж скрутило и начало тошнить. Вритра выблевал всю воду, а потом сдох. В "Ригведе" сказано: "холощёный, хотевший стать быком⁷, Вритра лежал, разбросанный по разным местам". А поскольку этот водосос был ещё и брахманом, то из его трупа вылезла "Дваждырождённая Смерть" (что это такое, не знаю, но звучит, согласитесь, жутковастенько) и принялась гонять Индру по всем трём мирам. Вот почему нельзя убивать брахманов.

И вместе с тем, в индийской культуре отношение к змеям почтительное.

В авестийской традиции - наоборот: змеи принадлежат к свите Аримана (Ангро-Манью), тёмного повелителя тьмы, дерьма и коррупции, который и сам имеет вид гада. В зороастризме змеи не имеют никаких коннотаций, кроме хтонических. Это сопряжено прежде всего с терминальной, какой-то прямо-таки маниакальной поляризацией Бытия, характерной для зороастризма: есть только свет и тьма, благое и скверное, а кто не с нами, тот в сортире.

В древнегреческой культуре мы наблюдаем тенденцию, аналогичную индийской. С одной стороны, тут есть драконы: Колхидский, который сторожил Золотое Руно; Пифон/Питон (?????, от ???? - "гноить"), который сторожил проход к святилищу в Дельфах и был убит Аполлоном, а есть мнение, что и самим Зевсом; Лернейская Гидра и Химера, которые не совсем драконы, но тоже не без чешуи на жопе; а также т.н. дракайны (драконицы), из которых самые известные - Ехидна и Ламия. Можно вспомнить ещё порождения горгоны Медузы - аспида, амфисбену, аммодита и василиска, от которых добрым людям житься не было, а также морского змея Кето (собственно, Кита), от которого Персей спас Андромеду.

Здесь драконы также связаны с хтоносом, их места обитания - пещеры, горы, болота и водоёмы, т.е. земные и водные локации, а Пифон, как следует из его имени, ещё и умерщвляет (гноит, оскверняет) всё живое, и сам, вероятно, не вполне живой и может рассматриваться как этакий undead. Колхидский дракон и Гидра связаны с богатством: первый через Руно, вторая - через похищаемые и пожираемые стада. Химера же помимо прочего умеет пыхать огнём - связь со стихией жрецов, стихией перехода из одного состояния в другое. Да и Пифон охраняет храм не просто так - это может указывать на его жреческие, пророческие функции.

Драккайны же, как и горгоны, несмотря на ряд схожих с драконьими коннотаций, должны рассматриваться по нашему мнению отдельно. Чары, чудовищность и определённая власть над плодородием присущи драконицам наравне с драконами, но корни женской разновидности драконов греческой мифологии следует искать вовсе не там, где мужской. Это может показаться странным, и тем не менее. Ещё со времён балкано-дунайского неолита на материале мелкой пластики и керамической росписи нам известен образ женщины со змеиным хвостом вместо ног. Аналогичные изображения присутствуют в изобразительном искусстве Ближнего Востока. Вот что говорит об этом Вяч. Всы. Иванов:

- Культовое значение змея как символа плодородия - одна из наиболее характерных черт ранней мифологической символики древнейших земледельческих культур Юго-Восточной Европы VI-IV тыс. до н. э. Культовые сосуды и крашеная керамика с изображениями змей (часто двух) характерны также и для культур Малой Азии (Хаджилар) и Сирии (Тель-Рамад) VI-V тыс. до н. э.

Возможным продолжением древнебалканского культа змей (в связи с богиней плодородия) являются ранние кипрские и критские изображения женщин ("жриц") со змеями (чаще всего двумя) в руках, связываемые с другими следами широко распространённого культа змей как атрибута хтонических божеств плодородия (а также и богинь смерти) в эгейском мире. В виде кобры или коброголовой женщины изображалась египетская богиня плодородия и урожая зерна Рененутет. Змея была одним из атрибутов греческой богини мудрости Афины (ср. также представление о змее как символе мудрости у других народов), ряд черт которой восходит к крито-микенской богине со змеями" (Вяч. Вс. Иванов. "Змей, змея в мифах народов мира". МНМ. Т. 1. М., 1991).

Вот куда, сдаётся мне, восходят представления о драккайнах и горгонах в древнегреческой культуре. Сюжеты противостояния героев-воинов со змеежёнами следует признать более поздними, сконструированными по образцу "основного сюжета" с заменой Змея на Змею. В ближневосточных и палеобалканских традициях подобных сюжетов нет, исключая, пожалуй, только сцену убийства Мардуком Тиамат, но Тиамат не имеет отношения к плодородию, она - воплощение первобытного водного хаоса, что сближает её с труЪ-драконами. Миф о Персее и Медузе можно толковать как переосмысление "основного сюжета" с учётом того, что Персей - сын Зевса-Громовержца, а имя Медуса значит "защитница, хранительница" и её связь с водной стихией очевидна. Забегая вперёд: этот миф, также, как миф о противоборстве Персея и Диониса, можно счесть отражением противостояния жреческого и воинского сословий, а также нарративизацией вытеснения балкано-дунайских мифологий индоевропейской (с превращением, согласно Якову Голосовкеру, прежних богов в чудовищ - тенденция не нова).

Ну и следует упомянуть артефакт, известный как кадуцей, он же керикион, жезл Гермеса и жезл Ашватха: посох с крыльями, увенчанный черепом и обвитый двумя змеями. Символизирует мудрость, чары, тайное знание и внезапно медицину. Не забудем и змеиную кровь, которую Асклепий использовал как панацею.

Германская традиция, в свою очередь, напоминает авестийскую. Трудно найти здесь примеры дружественного отношения к змеям. Забавно, что производными из прагерманского *wurma-z (orm, wirm, wurm, worm и т.д.) обозначаются как крутые пафосные драконы, так и самые обычные змеи и даже червяки. Змей - это априори что-то отвратительное и враждебное, а скандинавское имя Orm давалось, по всей видимости, только в специфической воинской среде (в том же тренде, что и имена хищников типа Björn,Ulf, Arn, Hauk и т.п.).

Даже упоминаются змеи как правило в качестве противников богов и героев. Ёрмунганд, он же Змей Срединной Усадьбы, он же Пояс Мира, который, казалось бы, структурно соответствует индийскому Шеше⁸, и тот в час Рагнарёк будет сражаться с Тором - что уж говорить о безымянном противнике Беовульфа, нидерландском драконе Гельре, сражённом не менее нидерландским героем Вихартом, или расово нордическом Фафнире, убитом белокурой бестией Сигурдом! О последнем сюжете позвольте сказать несколько слов отдельно.

Фафнир сначала никаким драконом не был. Он был кавайным няшкой и до кучи колдуном, как и все в их роду. Однажды его братец Отр отправился порыбачить, а поскольку удочку забыл, то превратился в выдру и ловил рыбу прямо так. Бог Локи just for the lulz швырнул в него камень и убил насмерть. Родичи убиенного предъявили счёт. Локи, чтобы выплатить штраф, отжал золото у каких-то гномов. Гномы прокляли золото лютым проклятием. Локи отдал проклятый драгметалл, и проклятие не замедлило реализоваться: колдовская семейка вцепилась друг другу в глотки. Победил наш Фафнир: убил родного отца, братца Регина выгнал на мороз пинками, а сам превратился в дракона и лёг на куче сокровищ.

Что здесь важно? Фафнир, как и Вритра, имеет чёткие "жреческие" коннотации, с той только разницей, что Вритра был статусным брахманом, а Фафнир - колдуном, а к колдунам на Севере диком относились без особого почтения, хотя и с опаской.

Кроме того, драконы германского фольклора и эпоса в большинстве своём умеют летать, дышать огнём, владеют богатством и частенько похищают принцесс. Этот мотив забавно переосмыслен в норвежских сказках, где фигурирует некто Принц-Ландорм (т.е. "земляной червь", а по сути тот же дракон), которому может вернуть человеческий облик его возлюбленная, если пройдёт испытание, выполнит квест, а в некоторых вариантах сказания - отделает его плетью по самое не балуй. Потомки викингов знали толк в извращениях, о да.

Из "Старшей Эдды" нам известно, что у корней мирового древа Иггдрасиль водятся гады, которые грызут корни ясеня. Там же упоминается некто Нидхёгг - "чёрноблестящий змей", терзающий мертвецов в аду Нифльхель. Он же, после гибели мира, "над полем летит, держит под крыльями трупы"⁹. Данные функции можно рассматривать как переосмысление покровительства над мертвецами, связанного с культом предков.

Вместе с тем, образ змея меметичен для воинской культуры скандинавов. Уже упоминалось имя Орм; добавим сюда популярность "змеиного" орнамента в изобразительном искусстве раннесредневекового Севера, вплетённого в образный ряд "звериного стиля". Красивый волнистый узор на клинках мечей, многочисленные изображение драконов на предметах быта воинского сословия, знаменитые драконьи головы на носах ладей, само название длинных кораблей - drekki (привычное нам "драккар" - просто множественное число от него), да и, в конце концов, укоренённость змея в системе поэтических иносказаний, т.н. кённингов (так, меч мог именоваться скальдами змеем крови или гадюкой ран) - словом, любили викинги эту зверушку!

Кельтские (главным образом валлийские и бретонские) сказания о драконах схожи с германскими - змей и там выступает как страж сокровищ/артефактов/прохода между магическими зонами. Исключение составляет разве что сцена сражения алого и белого дракона, истолкованная Мерлином как противоборство саксов и бриттов, да ещё - прозвище отца Артура, короля Утера: Пендрагон, "Голова дракона". Трудно наверняка дешифровать это прозвание. То ли Утер наводил такой ужас на врагов, то ли это дань почтения каким-то местным традициям чествования красного дракона (внимание на знамя Уэльса), пережиток тотемизма - как знать.

Теперь попытаемся подвести некий промежуточный итог. Очевидные характеристики дракона в индоевропейской традиции таковы:

- отчётливая связь с потусторонним миром, часто - как стража перехода между мирами;

- менее очевидная связь со смертью, мертвецами и культом предков;

- связь со всеми стихиями (с водой и землёй - через места обитания, рептилоидную природу змея и см. мифологему Вритры; с ветром - через способность летать; с огнём - через способность выдыхать огонь);

- прокреативные коннотации (сокровища, плодородие = фаллическая символика змея, власть над текущей водой);

- жреческие либо колдовские коннотации;

- частое противопоставление "священному центру", "граду и миру", роду людей и богов.

Всё вышеперечисленное даёт, как мне кажется, основания рассматривать Змея как дремуче древнее индоевропейское божество, покровителя жреческого и хозяйского сословий, позднее, вследствие смещения центра социальной тяжести в сторону воинской касты (а наблюдается таковое смещение в индоевропейском мире повсеместно если не с бронзового века, то уж всяко с начала железного) переосмысленного в качестве чудовища. "Жреческий реванш" зороастризма не привёл к реабилитации Змея - там этот образ был окончательно демонизирован.

А теперь вернёмся к образу Змея в славянской традиции.

Здесь мы смело можем выделить три пространственно-хронологические зоны и три соответствующих способа актуализации нашего чешуйчатого архетипа. Во-первых, славянские Балканы, а по преимуществу - Сербия как самый богатый соответствующим фольклором регион. Позвольте обширную цитату:

"В южнославянской народной традиции содержатся особенно архаичные черты, связывающие змея с миром предков и космосом: облик крылатых антропоморфных существ, извергающих огонь; превращение в огненную птицу с длинным хвостом, извергающую искры пламени и улетающую в высокогорные леса; золотые крылья; бессмертие; невидимость (видим лишь особенным праведникам); пребывание на "змеиной звезде" (показательно в этом смысле также и польское название "змея" - planetnik); пещеры и горы как характерное место обитания; рождение у умершей женщины; способность управлять небесными стихиями и водоемами на пользу людям, подобно предкам. Основная функция змея - мифического предка, согласно славяно-балканской фольклорной традиции, состоит в защите покровительствуемой им общины от стихийных бедствий, охране посевов и ниспослании на них благодетельной влаги, а также и в поддержании здорового, крепкого, чистого духом потомства. Распространенный у разных славянских народов мотив особой благосклонности змея к красивым женщинам, явления им в образе красавца, возникающего из пламени в очаге, у южных славян приобрёл наиболее яркое проявление в эпическом мотиве происхождения самых могущественных юнаков от змея - любовника земной женщины ("Milos Obilic zmajski sin"; "Carica Milica i Zmaj od Jastrepca" и др.). Особенно большой интерес в аспекте слияния древнейших языческих мотивов с христианскими воззрениями представляют локальные варианты змея из северо-восточной Сербии: змей причисляется к категории "чистых сил", близких богам и святым. Змеи представляются добрыми Демоническими существами, которые вместе со святыми Ильей и Георгием побеждают злых демонов, нейтрализуя опасные последствия их вредоносных действий (рассеивают градовые тучи над хлебами и т. п.). Мотив перевоплощения налицо в эпических песнях. В сербской песне "Змей-жених" герой управляет небесными явлениями, тучами в частности, и превращается то в змея, то в человека:

...Чудо, да какое!

На подушке змеиная кожа,

На постели спит юнак прекрасный...

Взаимосвязи идеи оборотничества и перевоплощения духа умерших, с одной стороны, и метемпсихоза и тотемизма - с другой, - предмет специального исследования, необходимого для понимания как фольклорных образов, так и мировоззренческой основы славянской народной традиции.

В аспекте изучения взаимосвязей идей оборотничества, метаморфоз и космического мира предков существенный интерес представляет не вполне ясный образ юго-славянского эпоса - Змей - Огненный Вук. Хотя в основе его и лежит реальная историческая личность, а имя трактуется как пережиток тотемизма, эпический образ его содержит, по-видимому, рудименты трансформировавшегося древнего образа, в котором сконцентрирована идея последовательных превращений духа умершего (или предков его рода): змей - орёл - волк - героическая личность. Архаическая основа образа особенно проявляется в подспудно звучащем мотиве происхождения от змея - древнейшего предка" (Н. Н. Велецкая. "Языческая символика славянских архаических ритуалов". Наука, 1978).

Добавлю от себя, что образ огненного змея, Перелесника, известен и по украинскому фольклору. Другое дело, что там он совершенно не обязательно представлен положительным героем. Что является причиной такой амбивалентности - влияние христианства, демонизирующее пережитки язычества, или изначально подозрительное отношение к этому персонажу? У меня нет ответа.

Рассматривая мифологему Змея - Огненного Вука, мы можем согласиться с Н. Велецкой, что здесь прослеживаются "особенно архаичные черты, связывающие змея с миром предков и космосом", однако сам этот образ - в том виде, в котором мы видим его на материале балканского фольклора - вряд ли столь уж архаичен. Связь "змей-орёл-волк-герой" сама по себе перспективна в смысле исследований или спекуляций на тему реинкарнации (подобно, например, бесконечным превращением людей, зверей, птиц, рыб, гадов и растений, характерным для ирландской традиции), но вряд ли является исконным для праславянской мифологии. Во всяким случае, ничего подобного в других славянских культурах мы не обнаруживаем. На образ дракона проецировались тотемистические представления, в результате чего появился образ, сочетающий мотивы волка, хищной птицы, змея и человека - это, думается мне, единственное логичное объяснение. Возможно также влияние палеобалканских прокреативных мифологем.

Вторая пространственно-хронологическая зона - перенесёмся на противоположный полюс славянской ойкумены - балтийские, северо-славянские и финно-угорские земли, от Балтики и Ильмень-озера до Полесья. Учитывая этническую пестроту региона, следует отдавать должное взаимным влияниям на формирование мифологем. Для начала - слово Адаму Богдановичу:

"По повериям, все змеи обладают вещею силой и необыкновенною мудростью, но один только уж склонен употреблять свою мудрость на пользу дома, где он поселился, - и если угождать домашнему ужу, то и он, в свою очередь, будет радеть тому дому. (...) В южной части Бобруйского уезда и далее к югу, в Полесье, есть много ужей, совершенно ручных, которые едят из одной миски с детьми, посаженными есть на пол, как это часто бывает у крестьян. (...) Убить ужа - большой грех, полагают белорусы, а убить гадюку - дело душеспасительное: за это отпускается 12 грехов. (...) Над всеми гадами есть царь. Под его личным начальством змеи идут на зимнюю спячку. Царь-змей идёт впереди, а за ним, в несметном числе, его пресмыкающиеся подданные. Он по величине больше всех их, чешуя его отливает серебром и золотом, на голове его корона из маленьких золотых рожков. Трудно встретить змей во время их такого перехода, ибо они выбирают для этого непроходимые для человека места. А если удастся встретить змеиный "вырой", и разостлать перед змеиным царём скатерть, и положить хлеб-соль, и поклониться ему до земли, то он, проползая чрез скатерть, в знак благодарности сбросит с головы один золотой рожок. Кто имеет такой рожок, тот обладает необыкновенной мудростью и проницательностью, так что в состоянии угадывать чужие мысли, давать подходящие объяснения, выпутываться из самых затруднительных обстоятельств. Кроме того, никакой яд не действует на счастливого обладателя змеиного рожка" (Адам Богданович. "Пережитки древнего миросозерцания у белорусов: Этнографический очерк". Гродно, 1895).

Змеиный царь и обычай поклонения ему известен и в украинском Полесье. Там же бытует и чёткое размежевание гадюки как злой змеи и ужа - как доброй (воспет сей образ и Рыбаковым). Аналогичные поверья бытовали и в Литве.

В Старой Ладоге, Великом Новгороде, Волхове и других городах, расположенных в начале пути "из варяг в греки", определённой популярностью пользовался культ Ящера/Ящура, переосмысленный в фольклоре в образе чудовищного коркодила. Этнографы отмечают сходство этого персонажа с аналогичными образами из мифологии финно-угорских народов России. В общих чертах эту прелесть можно описать как здоровенную рептилию, иногда с лапами, иногда без, обитающую в водоёмах. Ящер - хозяин водных ресурсов и покровитель торговли. Его прокреативные свойства подтверждаются его недвусмысленно фаллической природой: прозвище Чудо-Юдо (да-да, то самое) можно расшифровать как Чудовищный Пенис (юдо/удо/вудо - обозначение как члена вообще, как и полового члена в частности), а также милым обычаем приносить ему в жертву юных девиц методом ритуального утопления. Утопленница, по всей видимости, мыслилась как супруга божества, которое в качестве выкупа родичам должно было обеспечивать им хорошую погоду, плодородие и успехи в торговых делах, и так до следующего сезона. Впрочем, есть мнение, что продвинутые новгородцы заменили позднее живую девушку куклой.

Наличествует ли связь между Ящером и Морским Хозяином из былины о Садко - трудно сказать наверняка. Структурное сходство налицо, но чётко выраженной змеиной атрибутики у Морского Хозяина не замечено. Если предположить, что Морской Хозяин - вариация на эту тему, то Ящеру можно приписать и покровительство жреческой касте: путешествие Садко в его подводные чертоги - очевидный миф о шаманской инициации.

Соблазнительно было бы отождествить Ящера, Змеиного царя и Доброго ужа по принципу общих прокреативных коннотаций. С той только разницей, что хтонизм Ящера имеет амбивалентную природу (он не злой и не добрый, он - потусторонний, чужой), тогда как Доброму ужу противопоставляется гадюка (Злая). Но без дополнительных аргументов этот тезис не может считаться чем-то большим, чем спекуляция, хотя, конечно, "на том стоим".

Наконец, третья пространственно-хронологическая зона - собственно Русь в узком смысле, т.е., уж простите, Киев и прилегающие земли летописных полян, сиверян и всяческих древлян. Тут ситуация, судя по былинам т.н. "Киевского цикла" и местному фольклору, кардинально иная.

Знакомьтесь - Змей, мать его за ногу, Горыныч. Огромная трёхголовая тварь (впрочем, голов у него может быть и больше, но число всегда кратно трём, возможный привет Лернейской Гидре, а по версии "Красной Плесени", Змей был трёхжопым). Живёт, как следует из названия, в горах, или за горами, или прямо в горе, и в этом смысле напоминает германских сородичей. Иногда его место проживания локализуют вон где-то там, за Калиновым мостом, за речкой Смородиной. И здесь ни намёка на прокреативность, тут чистый хтонос: Смородина - не от ягодок, а от слова "смород, смрад", то бишь Речка-Вонючка, вселенский поток нечистот и всяческой скверны. По поводу Калинового моста единой точки зрения нет: то ли сам мост сделан почему-то из калины, то ли там рядом растёт калина (свадебная символика взросления девушки и утраты ей невинности), то ли мост изначально был калёный, раскалённый - всё возможно. Впрочем, в качестве места обитания Змея упоминаются также водоёмы.

В любом случае - символика пограничного пространства/загробного мира очевидна.

Змей Горыныч известен привычкой набигать на мирных поселян по воздуху крыльями, поливать сёла и нивы напалмом из ноздрей, грабить_корованы, бить старушек и похищать красных девиц. А разным народным героям приходится потом его жестоко наказывать и вызволять красавиц. Кирило Кожемяка даже ухитрился впрясть его в плуг и вспахать степь, отчего образовались т.н. Змиевы_валы на границе Юго-Восточной Украины, что как бы намекает. Эту легенду, воспроизводимую с отличиями украинским и северо-русским фольклором, можно принять за отголосок мифов, где Змею приписываются космогонические функции.

В ряде сюжетов герой-змееборец освобождает не только красавицу, но и кучу прочего народу, который Змей удерживал в подземном плену. В белоруской сказке "Асилак и Змей" это родичи и земляки, в былинах о Добрыне Никитиче - заморские короли и королевичи со слугами, иногда - просто люди, которым не повезло отведать хтонического гостеприимства. Возможно, этот мотив является переосмыслением посмертной судьбы рода людей в языческой традиции (мертвецы уходят во владения Змея¹⁰), а "освобождение" - позднейшая рационализация.

Упоминается и родня Горыныча: сёстры и старуха-мать, кстати, вполне себе антропоморфные, ну или полиморфные, по типу древнегреческих драккайн. Такие же асоциальные каркалыги, как и он. Их образы также можно рассматривать как отголосок змееподобных богинь смерти и плодородия трипольской культуры (см. фрагмент из статьи Иванова выше). Связь плодородия и смерти в данном случае очевидна: чтобы сгубить богатыря, змеихи превращаются в яблоню с отравленными плодами, в колодец с отравленной водой и в кровать с функцией гриля для превращения богатыря в шашлык.

Есть мнение, что Змей Горыныч - аллегория злободобных номадов, которые веками житья не давали мирным славянам, но единственным доказательством этого может служить разве что сюжет о Тугарине Змее, "Марине бляди Игнатьевне" (неразборчивой жене Добрыни Никитича, вариант - Ильи Муромца) и лютой мести со стороны богатырей. Ряд подробностей былины заставляет предположить, что это более поздний сюжет, чем вышеприведённые.

Связь Змея Горыныча с темой плодородия/богатства неочевидна. Вроде бы никаких сокровищ у него в пещерке не обнаруживается (то ли дело у еврозмеев германской традиции - эх, ну ни хрена не меняется!). Исключение - некоторые варианты былины о Добрыне, где в кладовых Змея богатырь находит-таки полно золота, серебра и меди, а также позднейшие фольклорные сюжеты, в которых герои, освободив пленницу, частенько разживаются и сокровищем. Возможно, это влияние германской традиции, а может и нет - доказывать или опровергать это я не берусь. Впрочем, даже в сюжетах, где клад как таковой не упоминается, фигурируют серебряные цепи, которыми прикованы пленники, и золотые замки на воротах подземных чертогов. Более архаичный мотив, указывающий на прокреативные коннотации Змея, обнаруживается в сюжетах, где из крови поверженного чудовища возникают реки и озёра, или герой заклинает Землю расступиться и поглотить змеиную кровь (см. мифологему Вритры). Ну и само собою, фаллическая природа Змея подтверждается требованием предоставлять ему девиц (аналогия северо-славянского жертвоприношения девушки Ящеру, каковое практиковали и на Руси; утверждение, что девиц топили в честь Дажбога, мы оставляем без комментариев как очевидно идиотическое).

Здесь, однако же, следует оговориться: в рассматриваемый период прокреативные коннотации Змея Горыныча на Руси отошли на очень задний план по сравнению с хтоническими. Не спасает даже его фаллическая природа: в магическим смысле Змей бесплоден, его упоминаемое потомство - гады и чудовища, и пленная красавица от него вроде бы никогда не беременеет. Отсюда позднейшая рационализация - мол, девок ему отправляют на прокорм. Змей Горыныч в том виде, в котором он до нас дошёл, не божество и не отец семейства - он в лучшем случае разбойник и насильник, а чаще всего - просто людоед. Причины этой маргинализации мы рассмотрим ниже.

Несмотря на ряд разночтений, актуализация архетипа Змея в славянской традиции происходит в индоевропейском тренде. Налицо и хтонические, и прокреативные коннотации. Вопрос в другом: причём тут Велес? Ответ лежит в плоскости структурализма и компаративистики. Велес, Волос и Змей обладают рядом общих типологических характеристик, среди которых: власть над миром мёртвых; обладание богатством в разных его проявлениях; контроль над демаркационной линией между пространственно-магическими зонами. То есть - жреческие и хозяйские функции. Это не делает Змея тождественным Велесу. Но. Проводя нехитрую аналогию с общей тенденцией развития мифологических представлений, в ходе которой зооморфные божества замещаются антропоморфными с сохранением функций, можем предположить: Змей/Ящер был иерофанией Велеса, подобно тому, как медведь был иерофанией Волоса. В магическом и смысловом плане они - единосущны. Змей в индоевропейской традиции - исконный противник Громовержца, князя богов (побеждая которого, тот обретает патриархальный статус), представленного у славян Перуном и в фольклоре - героями-воинами. Делает ли это автоматически и Велеса противником Перуна?

Формально - нет. Фактически - да.

4. Социальное наполнение мифологических образов

Помимо атрибутивных и "стихийных" (солярно-метеорологических, например) характеристик, языческие божества также обычно обладают некоторым социальными смыслами, являются покровителями определённых страт и соответствующих им пространственно-магических зон. Так, Перун - не столько бог грозы, сколько покровитель воинов, причём статусных (богом воинов более низкого слоя, "отроков", по всей видимости был Ярило). Велес/Волос, как и предшествующий ему Змей/Ящер, оказывал покровительство жреческому корпусу (волхвам, вещунам, певцам песен ртом и гуслярам на гуслях пальцами) и купеческому (а изначально, возможно, и хозяйскому в целом) сословию. Как нам подсказывают вся история и здравый смысл, эти сословия всегда находились в противофазе. Вокняжение Рюриковичей дало очередной импульс этому конфликту. Нет, друзья мои, кастовая система никогда не была стабильной - это всегда были весы с несколькими центрами тяжести. В Индии путём кропотливой селекции удалось добиться некоторого подобия баланса. В неолите, по всей видимости, жреческая и хозяйская страты шли рука об руку. В бронзовом веке в индоевропейском мире к власти пришли воины и задержались надолго. В средневековье христианское жречество объединилось с рыцарством, хотя продолжалось противостояние Пап и королей-императоров. В результате буржуазных революций в Европе хозяйская страта взяла верх, а тоталитарные режимы ХХ века как правило опирались на воинство.

Примерно та же петрушка произошла у восточных славян в VIII-IX веках. Жречество (волхвы) маргинализировалось не только вследствие принятия христианства, но и прежде всего вследствие прихода к власти пассионарных суровых воителей, частично понаехавших из-за Варяжского (Балтийского) моря. Это был тот ещё контингент. Неважно, были ли летописные варяги германцами или балтийскими славянами. Важно, что это были выходцы из специфической среды, сложившейся на Балтике в раннем средневековье. Морская вольница, этнически пёстрая, с центрами на островах, на севере нынешней Польши и на шведских берегах, воспетая в "Саге о йомсвикингах", проложившая торговые и военные маршруты в балтийской акватории, в том числе и "из варяг в греки", это была сила, которую правители Севера стремились использовать в своих интересах. Так, господа в Старой Ладоге пригласили варягов для наведения порядка. Варягам понравилось, и они крепко осели. Причём если в Новгороде и других северных городах власть оставалась в руках торговой олигархии до самого Иоанна Васильевича, то в Киеве князья рода Рюрика реально властвовали и всем владели. Понимаете, это не было завоевание как таковое, это было "пацан пришёл к успеху". Во всяком случае, о князьях восточных славян до Рюриковичей у нас имеются самые зыбкие и отрывистые сведения.

Сместился центр тяжести в социуме - сменились и кумиры, в самом буквальном смысле. Тот же Владимир до крещения провёл языческую религиозную реформу, утвердив в Киеве и Новгороде Перуна как главное божество. В Новгороде это породило лулз: наряду с Ящером, упоминается и некий "зверь-змияка Перюн" - видать, не по нраву пришлось барыгам эдакое смещение акцентов. А в Киеве, наоборот, почва была готова, потому что люди, по свидетельствам летописи, плакали, провожая брошенный в Днепр идол Перуна.

Вообще в Киеве, а это, напомним, тогда - периферия со Степью, полной кошмарных номадов, воинские культурные коды были сильнее хозяйских, как и на любой периферии. Неудивительно, что в местной мифологии Змей утратил черты хозяина вод и богатств, оставшись чудовищем. Так социальное и отчасти этническое противостояние отразилось на мифологии: победа воинской страты над хозяйственно-жреческим корпусом аукнулась актуализацией змееборческих мотивов. Не должно смущать, что богатыри в былинах - это, как правило, парни из народа, всякие там крестьянские сыны: напомним, что текстовый корпус восточнославянского эпоса был создан на основе записанных в крестьянской среде сказаний. Прототипы же былинных богатырей, если верить Льву Прозорову, были вполне себе статусными воинами.

Здесь важно уяснить: не бывает никакой национальной мифологии! Каждая социальная страта создаёт своё культурное поле, со своими сюжетами, героями, маркерами, мотивами, кодами и т.п. Сюжет противоборства Змея и Перуна был известен, конечно, задолго до прихода варягов, но актуализировался именно в это время: пришедшая к власти хунта начала генерировать своё мощное культурное поле, во главе угла которого стоит героический модус, пафос противостояния хтоническому злу. Модные сюжеты меняются с социальными обстоятельствами - история не нова.

Лев Клейн возражает: а чего ж тогда, если Волос и Перун - враги, то русы клянутся ОБОИМИ богами? Это всё равно как молиться одновременно Богу и чёрту! Ну, справедливости ради заметим, что в старину суеверные крестьяне действительно ставили и чёрту маленькую свечечку, так, на всякий случай. А если серьёзно, то сравнение хромает на оба копыта.

Потому что. Языческая традиция тем и отличается от христианской (исламской, иудейской, зороастрийской, добавить по вкусу), что не знает морально-этической поляризации, увы. Языческая традиция подразумевает пространственно-магическую поляризацию. Что подтверждает сам же Клейн, объясняя, почему клялись Волосом. Предпочтительно было заручаться поддержкой местных мистических сил. А дело было, напоминаю, на Балканах, где силён культ святого Власия, который, собсно, и замещался в сознании русов Волосом. От себя добавлю, что Волос/Велес был в числе прочего хозяином потустороннего мира, покровителем мертвецов, а чужбина воспринималась именно как потусторонний мир, а те, кто отправился туда, соответственно, - как мертвецы. Я не говорю мыслились, я говорю - воспринимались. По инерции психического инстинкта, архетипа. Это ещё одна причина взывать к Велесу наряду с Перуном.

Кроме того, некорректно в принципе отождествлять отношение людей к высшим силам в христианстве и язычестве. Языческие боги - синкретичны. То, что Велес, возможно, был противником Перуна, ещё не делало его непримиримым врагом рода людей. В индийской, эллинской, скандинавской мифологиях боги срутся друг с другом по поводу и без, и ничего, люди обращаются к ним ко всем по мере необходимости. Правда, никто не обращается к откровенным чудовищам и трикстерам вроде Локи, но и не утверждалось, что у славян Змей был только чудовищем, как раз наоборот. В конце концов, боги на то и боги, чтобы носить множество обликов, не все из которых лицеприятны.

5. Почему "основной миф" - основной?

Хорошо. Допустим, Велес/Волос/Змей действительно был антагонистом Перуна. Допустим, что их противоборство было отражением каких-то там социальных, межэтнических и космологических конфликтов. Но, вопрошает Клейн, почему именно миф о сражении Громовержца и Змея - основной? Почему именно этот миф, а не, допустим, космогония как таковая?

Потому что славяне - индоевропейцы. А у индоевропейцев - всё не как у людей.

Немного истории.

...Дело было в бронзовом веке. На юго-востоке Европы, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Закавказье, в Малой Азии, в Иране и Индии процветали земледельческие неолитические цивилизации - всякий там балкано-дунайский неолит, Триполье, Чатал-Гуюк, Самарра, Мохеджо-Даро и прочие колоритные культуры. А потом взяли да и перестали процветать. Есть мнение, что из-за климата, есть мнение - из-за своей рукожопости, а есть мнение, что их угробили истинные арийцы, которые внезапно понаехали со своими стадами и колесницами. Правда, как всегда, где-то посередине, но речь не о том.

С богатыми неолитическими культурами соседствовали бомжеватые быковатые дикари пост-кроманьонского антропологического типа: днепро-донецкий культурно-археологический комплекс, Средний Стог, ямная, курганная, срубная и прочие культуры. От своих более продвинутых соседей эти ребята научились земледелию, скотоводству, примитивной металлургии и, как утверждают, некоторым словам. Время шло, климат становился холоднее и суше, началась аридизация лесостепи, скотоводство вышло на первый план по сравнению с земледелием. Началась эра отгонного выпаса. Буйную молодёжь вооружали чем попало и отправляли на границу пасти овец, коз и лошадок, делать набеги на соседей и защищать фатерланд от чужих вторжений. Так родились боевые братства. Со своей субкультурой, традициями, суевериями и т.д. Строго говоря, так родилась воинская каста. По сравнению с жителями центра пацаны, которых отправляли на периферию, занимали более низкий статус, и, разумеется, престижно было вернуться домой живым и с прибытком в виде угнанного скота и пары отрезанных вражеских ушей.

В какой-то момент эти пылкие юноши обнаружили, что, строго говоря, возвращаться и не обязательно. Потому что проще и увлекательнее завоевать ослабевших неолитических соседей. Не просто набежать и ограбить, нет. Именно завоевать и остаться ими править. Престиж повышается в разы. Вот тогда-то и попёрли праиндоевропейцы во все стороны. Предположительные предки кельтов осели в нынешней Венгрии, предки фракийцев, фригийцев, армян, ахейцев, дорийцев и прочих эллинов разгромили блистательную культуру Винча на Балканах, какие-то тупорылые ублюдки устроили экстерминатус трипольцам, а другие отправились на восток, понастроив по дороге каменных сараев типа Аркаима, основав андроновскую археологическую культуру и благополучно уничтожив дравидскую цивилизацию в Индии.

Так в общих четах выглядит вводный курс истории индоевропейских народов. Нетрудно заметить, что хозяева и жрецы при таком раскладе отошли на второй план, а главенствующую роль стали играть воины. Соответственно, прокреативный дискурс сменился милитарным, "звериным", по сути маргинальным. Архаические мифы о происхождении мира, человека, природы и культуры уступили место сюжетам борьбы "своих" и "чужих".

Собственно, здесь и проявляется принципиальное отличие индоевропейской культуры от многих прочих, отличие классического эпоса от архаического. Сакрализация войны, поединка актуальна для индоевропейцев как ни для кого другого. Что ни эпос, то блокбастер: битвы, звон железа, свист стрел, бегущие кони и колесницы, паруса, полные ветра, кровь, кишки, насилие, сожжённые города, довольные стервятники, ну и, разумеется, груды трофеев. Показателен в этом смысле пример исландской "Старшей Эдды" и карело-финской "Калевалы". Вроде обе общности - северные, скандинавские, географические соседи, но при сравнении основных сюжетов понимаешь всю глубину пропасти между двумя традициями. Герои "Эдды" - крутые суровые воины, викинги, изгнанники, конунги - Хельги сын Хьёрварда, Хельги Убийца Хундинга, Сигурд, Атли, братья Гьюкунги, даже бог Тор - и тот показан прежде всего как воитель. Их мотивы - месть, жажда власти, богатства, славы, самоутверждения, даже их культурная деятельность сопряжена прежде всего с насилием. Не то мы видим в "Калевале": там-то как раз герои-воины (Лемминкяйнен, Ёукахайнен, Куллерво) обречены на горькую участь и вовсе не являются примерами для подражания. Настоящие герои - чародей Вяйнемёйнен и кузнец Ильмаринен: первый создаёт лодку, кантеле и вообще активно участвует в творении мира, а второй овладевает секретом железа и создаёт чудесную мельницу Сампо, которая мелет всякие ништяки для жителей Калевалы. Собственно, Вяйнемёйнен и Ильмаринен также участвуют в военном походе, но вовсе не из тщеславия или жажды власти, а только ради того, чтобы вернуть Сампо и спасти сородичей от голодной смерти. Много внимания уделяется мирному труду, созиданию, творчеству, истории происхождения мира и вещей.

Короче говоря: пафос индоевропейской мифологии - в её терминальной воинственности. Однако же, воинственность воинственности рознь. Одно дело - кровавое бахвальство периферийных маргиналов, бродяг, не-статусных "щенков", и совсем иное - торжество Громовержца, сокрушающего хтоническую Гидру. Громовержец, статусный патриарх, выполняет свою прямую обязанность: защищает сородичей от Зла. Если дракон выглядит, как зло, пахнет, как зло, и совершает зло, то, может, он и есть зло, а вовсе не милая кавайная няшка, которой прикидывается?

Это к вопросу о политкорректности, да.

Кроме того, победа Громовержца над Змеем символизирует победу воинской страты (и культуры) над жреческо-хозяйской.

В упрощённом виде эта схема выглядит так. Индоевропейцы сформировались как воинская общность. Суть воина, извините, в борьбе с врагом. Поэтому наиболее важным сюжетом для такой аудитории должен быть сюжет борьбы. Хтонический змей по ряду причин лучше всего подходит на роль достойного врага. Славяне - индоевропейцы; славянами с какого-то времени стали править воины. Значит, и у славян миф о победе над Змеем в какой-то момент стал основным.

Во всяком случае - этот миф вытеснил архаические земледельческие мифы, связанные с космогонией и генезисом человека, природы и вещей. Научиться распознать и победить чужого стало важнее, чем ответить на вопрос "откуда это?".

И напоследок. Зачем я, собственно, затеял весь этот разговор.

Видите ли, друзья. Мне уже доводилось писать о выразительной трансформации, если не редукции, героического модуса в современной западной культуре. Между тем, массовая культура Запада всё ещё эксплуатирует героический модус. Иногда вполне пристойно, чаще же - в примитивных формах культа альфа-самца. Строго говоря, вся наша массовая культура учит нас одной простой штуке: отличать добро от зла, чистоту от скверны. Диктат постмодернистского дискурса за последние два-три десятилетия почти нивелировал этот наш основной психический инстинкт. Ну вы поняли: вся эта толерантность к моральным уродам, психопатам, наркоманам, люмпенам, агрессивным (и бестолковым) диктаторским режимам, религиозным фанатикам, а в нашем случае - ещё и к коррупционерам, взяточникам, депутатским сынкам, охреневшим от безнаказанности политикам и силовикам, вы понимаете, все эти проникновенные спичи на тему "Тот, кто делит мир на нас и них, оказывается среди них", и тому подобная хрень. На наших глазах происходит постепенное отмирание традиционной местной ментально-поведенческой матрицы. Это ни что иное, как следствие диффузионных процессов в массовой (и не только) культуре.

Вот этим-то и важен нам "основной миф" индоевропейцев. У нас тут на днях случилась национально-буржуазная революция, и теперь перед нами стоит выбор: какая составляющая нам важнее? Национальная - или буржуазная? Что главное, а что - второстепенное? За что боролись? И готовы ли мы в угоду прокреативному, сугубо буржуазному дискурсу закрыть глаза на новые трупы, которые станет терзать очередной дракон?

И если так - то, скажите на милость, братья-писатели: чего вообще стоит вся наша литература?

P.S. Литературу к вопросу пока не даю. Смотрите указания в скобках по тексту. Sapienti sat.

Сноски:

1) За точность цитаты не поручусь, но смысл именно такой.

2) Предполагаемая связь этого слова с именем матери Тора, Фьёргунн, выглядит неубедительно.

3) Что такое ваджра - никто не знает. Одни полагают, что это булава, другие - кастет, а остроумный Михаил Успенский называет так могучую боевую ложку.

4) Здесь показателен пример даже не из индоевропейской традиции, а из финно-угорской, см. руны 9 и 10 карело-финского эпоса "Калевала", где железо само стремится убивать; а вот в культуре нганасан "рисованное железо" (маски) и медные обереги - непременный атрибут как раз шаманов.

5) Подробнее - см. хотя бы в статьи саратовского исследователя Сергея Трунева.

6) Ровно те же табу встречаем в германской традиции - если верить Торпу, скандинавские крестьяне всячески избегали слов ulf, varg, björn, предпочитая называть хищников нейтральными прозвищами или человеческими именами. При всём при том, что имена типа Бьёрн или там Ульф никуда не делись.

7) "Бык" - эпитет героя и уважаемого человека в ведической традиции. Странно, но факт.

8) И Шеша, и Ёрмунганд - "опоры мира", вероятный отголосок доиндоевропейских представлений о морской зверюге, поддерживающей земной диск на спине.

9) "Речи Гримнира", строфы 34-35, и "Прорицание Вёльвы", строфа 66.

10) Сравнить с мифологемой Нидхёгга, терзающего мертвецов в Хель.

Комментарии: 6, последний от 04/05/2014.
Размещен: 07/04/2014, изменен: 07/04/2014. 72k. Статистика.
Эссе: История

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Комментарии: 6, последний от 04/05/2014. © Copyright Хаген Альварсон (Hagen_a@i.ua) Размещен: 07/04/2014, изменен: 07/04/2014. 72k. Статистика. Эссе: История Иллюстрации/приложения: 3 шт. Скачать FB2		Оценка: *6.724** Ваша оценка:
Аннотация: Что общего у Велеса, Волоса и Змея и почему миф о змееборчестве - основной. Специалистам в области гуманитарных наук данный материал может показаться унылым спекулятивным говном. Не исключены также приступы гомерического хохота с летальным исходом. Мы вас предупредили.

Хаген Альварсон : другие произведения.

Бой со змеем: к теории "основного мифа"