"Хочу я или нет?" -повторил я про себя вопрос старика, не испытывая совершенно никаких желаний.
-Ну, что, товарищ курсант? - спросил меня командир батареи, старший лейтенант Скорняк.
-Что? - спросил я тоже, не найдя ничего лучшего для ответа.
Я был в растерянности. К тому же сопение замкомвзвода за моей спиной сильно отвлекало меня. Оно было мне противно.
-А что вы "чтокаете"?
-Не знаю.
-Хорошо, отвечайте на вопрос. Где вы были?
Я немного подумал, но не найдя подходящего ответа, сказал:
-В самовольной отлучке, товарищ старший лейтенант.
-Мне это понятно. Я спрашиваю, где именно вы были?
Я упорно молчал, и тогда комбат задал другой вопрос:
-Хорошо. Почему вы так поздно пришли?
"Как в детском садике", - подумал я и ответил:
-Потому что не мог прийти раньше.
-В чём же ваша причина, причина вашего опоздания? Почему вы не пришли вовремя?
Я молчал.
-Вы можете указать причину?
-Нет...
Этот бестолковый разговор продолжался часов до трёх ночи. Сначала нём принимали участие только мы с комбатом, и беседа проходила довольно спокойно, почти мирно. Затем в него вступил взводный с замкомвзводом, и тон её сразу изменился в сторону психоза и истерики.
Скорняк лишь ненавязчиво обратил моё внимание на то, что каждый получает по заслугам, сделал какие-то смутные намёки на скорый выпуск и распределение. Взводный же принялся читать мне мораль, а потом пообещал, что обязательно посодействует тому, чтобы я попал к чёрту на кулички.
Замкомвзвода тоже разорился бранью и пообещал, что устроит мне "сладкую жизнь" в оставшееся до выпуска время. Две последние угрозы я не воспринял всерьёз, но вот то, что сказал комбат очень меня обеспокоило.
Выходя из канцелярии, сонный и удручённый состоявшейся головомойкой, я уже едва держался на ногах от смертельной усталости и готов был упасть и заснуть прямо на полу, в коридоре беспробудным сном.
"Плохи твои делишки, - подумалось мне сквозь сон, полудрёму, заволакивающую моё сознание, - однако, всё-таки, мы не рабы".
Не помню как я добрался до своей кровати, как разделся и лёг. Проснувшись утром, разбитый и невыспавшийся, я ещё раз с неприятным чувством вспомнил вчерашние события. Сердце стянуло тоской жестокой неудачи и огорчения. История со стариком и похождением в его злополучный дом вспоминалась теперь как полуночный бред, как дурной сон, который хотелось забыть как можно скорее.
Голова разламывалась. Тревога и беспокойство не покидали мою душу целый день. Я не мог обрести покоя. Беседа в канцелярии никак не шла у меня из головы.
Во взводе все заметили, что у меня очень мрачное настроение, да к тому же многие знали, какая у меня случилась неприятность. Никто ко мне не подходил, оставив моё горе при мне, не будоража лишними вопросами и не раздражая сочувствием. Так продолжалось два дня. Все делали вид, будто ничего не случилось. За эти два дня всё во мне улеглось на свои места. Я подумал, что не стоит расстраиваться. Потому что, в конце-то концов, я ничего особенно и не теряю.
Да, никто ко мне в эти два дня не подходил и не заговаривал, никто, кроме Охромова. Он подвалил ко мне на следующий же день развязной походкой.
-Ну, что ты надумал? - спросил он, тряся кулаками в карманах и щурясь на один глаз, то ли от того, что ему в глаз било солнце, то ли от ощущения своего превосходства надо мной, разбитым и раздавленным.
-Что я надумал? - переспросил я, делая вид, что не понял, о чём он говорит, чтобы хоть немножко ему досадить.
-Ты что, забыл наш вчерашний разговор в баре? - удивился Охромов, и самодовольный прищур на его лице растворился, уступив место овалу удивления.
-Ах, да, - я притворился, что вспомнил, - как же, не забыл.
Мне вдруг захотелось до жути рассказать хотя бы ему о пережитых мною событиях после того, как он ушёл, но я, раскрыв было рот, тут же осёкся и прикусил язык. Только и успел сказать:
-Знаешь, что со мной вчера произошло?..
-Что? Что? - живо заинтересовался мой приятель. Но тут его лицо приняло выражение такого снисхождения, как будто он собирался слушать оправдания старого закоренелого враля, зная, что тот врёт, но делая вид, что он верит.
Мне хотелось хоть кому-то рассказать, что же произошло со мной вчера, дать понять хоть одному человеку, что я опоздал не из-за мальчишеской необязательности и глупости, а в силу серьёзных обстоятельств, но после вот этого "что-что" понял, что лучше пережить всё случившееся самому, не разбазаривая никому свои секреты, чтобы не сделаться на четвёртом году учёбы посмешищем у всего курса, если не у всего училища.
-Да нет, ничего, - сказал я, развернулся и пошёл прочь.
-Постой! - Охромов догнал меня, потянул за плечо и развернул к себе. -Постой!
Я не любил, когда со мной обращались подобным образом, когда меня вот так хватают, разворачивают, когда, вообще, ко мне прикасаются, чтобы принудить к чему-нибудь, и потому с трудом сдержал своё возмущением его действием. Но когда он попытался трясти неизвестно с какой радости за плечо, тут я уже не выдержал и вспылил, в бессильной ярости пытаясь сдёрнуть его руку со своего плеча. Но пальцы Охромова лишь крепче вцепились в отворот моего кителя. Он был сильнее меня, и моя попытка оказалась тщетна.
"Настроение и так паршивое, а тут ещё этот козёл прицепился!" - подумал я.
Курсанты, вообще любители посмотреть на выяснение отношений с помощью кулаков, поболеть, посочувствовать, подсказать в трудную минуту стычки. Ну, а когда дерутся, тут не удержатся в стороне даже самые ленивые и равнодушные к таким вещам. Поэтому, едва мы с Охромовым сцепились, как вокруг нас сразу же образовалась кучка болельщиков: все знали, что мы с Охромовым друзья, корешки, братаны, другими словами.
Однако, кроме этой немой сцены, когда я попытался спихнуть руку Гришки со своего плеча, да нескольких минут насупленного стояния при этом вот так, сцепившись, ничего интересного в коридоре не произошло. Я испугался драться. Потому что знал и чувствовал несомненное превосходство силы Охромова надо мной. Он тоже, видимо, не собирался со мной драться. Вот так и постояли мы минуты две, ничего друг против друга не предпринимая и не проронив ни слова. Каждый из нас ждал, что драку начнёт другой, но этого не происходило.
Сцена эта требовала какого-то для себя завершения, и тогда я, наконец, чтобы как-то выйти из неудобного положения, спросил Охромова:
-Чего ты от меня хочешь?
-Надо поговорить, - примирительно ответил он.
-Говори здесь.
-Нет, здесь не могу.
--Ну, что ж, пошли, - скзал я, и довольный тем, что не получил при всём честном народе по морде, да, к тому же, решающее слово осталось за мной, пошёл к выходу из казармы, с удовольствием слыша позади себя его шаги. Я чувствовал, почти физически ощущал спиной, как вслед нам смотрели десятки любопытных глаз. И это было моей победой над Гришкиным самодовольством и зазнайством.
По дороге к выходу я вдруг неожиданно для самого себя свернул в уборную, решив переговорить с Гришей здесь. Беседа наша продолжалась под журчанье воды в туалетных бачках, непрерывно ниспадающей через неисправные клапана в два десятка унитазов.
Первым начал Охромов, сразу как только вошли, с порога:
-Хочу снова с тобой поговорить. Есть одно очень выгодное дельце, к тому же ерундовое, сущий пустяк. Мне нужно, чтобы ты поучаствовал в нём и оказал мне помощь. Одному мне с ним не справиться.
-Хорошо, - согласился я, - я выслушаю твоё предложение, но зачем же так грубо? К чему это рукоприкладство? Ты же отлично знаешь, что я не терплю, когда ко мне протягивают руки! Да, ты сильнее меня, но это не даёт тебе права использовать эту силу против своего друга: можешь получить сдачи. Я не посмотрю на то, что ты такой сильный. Ты со мной согласен?
-Согласен, - потупился Гришка, и мне показалось, что я сам теперь через чур зарываюсь.
-Я попрошу тогда не распускать больше руки, если хочешь, чтобы то последнее, что осталось у нас от приятельских отношений, пропало без следа, - сказал я примирительно, - ладно?
-Ладно, - согласился он, я действительно погорячился и был не прав перед тобой. Признаю свою вину и обещаю, что с моей стороны такого больше не будет.
-Буду надеяться на это, - сказал я и заметил, что хотя в туалете стоял удушливый запах хлорки, жить стало сразу веселее и задышалось легче, насколько это было возможно.
-Тогда валяй, рассказывай, что там у тебя за дело такое.
-Пойдём на улицу, - предложил Гриша, -там и дышать легче, и случайных слушателей, совсем не нужных, можно избежать безо всякого.
-Хорошо...
Мы спустились из казармы вниз, вышли из подъезда и пошли сначала в курилку, но увидев, что там сидит несколько курсантов, свернули на спортгородок. Здесь Охромов и поведал мне свой секрет:
-Есть у меня один приятель, гражданский. Здесь. В городе, классный парень. Вот он и предложил мне это дельце. Сначала я подумал, что он сошёл с ума, но затем понял, что человек не шутит, а говорит вполне серьёзно.
С одной стороны, дело, действительно, плёвое, и непонятно, почему он даёт за него такие деньги. Но, если подумать хорошенько, то в нём есть доля опасности и риска. Я бы не стал тебе сейчас рассказывать про него, не заручившись сперва твоим согласием. Но сейчас я тоже рискую, потому что у меня нет другого выхода. Мне нужны деньги, много денег, и есть это дело, за которое, выполни я его, мне их дадут. Но мне не осилить его одному. Я тогда договорился с этим парнем, сказал ему, что у меня есть надёжный товарищ, который поможет мне его осуществить, потому что он сразу предупредил, что одному это дело не осилить: слишком много работы. Он предложил, и я согласился. Как говорится, кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
Подумай сам, кому я могу открыть какую-нибудь тайну в этих стенах? Кому, кроме тебя? Только тебе, как своему лучшему и единственному другу я могу довериться. Поэтому я и предлагаю тебе стать моим компаньоном в этом слегка опасном, но очень выгодном деле. Я даже не просто предлагаю тебе это. Я прошу тебя. Один я не справлюсь и просто пропаду.
-Хорошо, - сказал я Охромову, - ты тут много наговорил, но я не услышал ни одного слова о самом деле.
-А как ты смотришь на моё предложение? - поинтересовался Охромов.
-Честно говоря, никак.
-Почему?
-Почему? Да хотя бы уже потому, что ты тараторишь, тараторишь, но я так и не узнал, что за тёмное дело нам или, возможно, тебе одному, я же не дал ещё своего согласия, предстоит. Я не знаю, кто этот тип, который предложил тебе, по всей видимости, крутую авантюру, и насколько ему можно доверять. И вообще, как это так получилось, что он предложил тебе это дело?
Охромов задумался, сдвинул, нахмурил к переносице брови и, наконец, ответил:
-Хорошо, я всё тебе расскажу. Ты хочешь знать, что это за дело?
Он замолчал, но не надолго:
-Мне предложили участвовать в ограблении одного очень богатого частного собрания. Оно находится в нашем городе.
Тут Григорий замялся, но, посмотрев на меня, продолжил:
-Собрание это, судя по тому, кК им интересуются, довольно редкое и имеет редкие экземпляры книг. Но меня мало интересуют книги. Просто есть люди, которые готовы хорошол заплатить. Если дело удастся, то мы будем богатыми людьми. Нам хорошо заплатят. Если верить моему знакомому, то у нас с тобой будет столько денег, что хватит не только расплатиться со всеми нашими долгами, но и ещё хорошо покутить.
-А если не верить? - спросил я. -Если не верить твоему знакомому? Тогда как, а?
-Если не верить? - Гриша задумался. Видимо вопрос застал его врасплох. -Если не верить... Если не верить, то лучше тогда и не браться за это дело.
-Вот я ему и не верю, - подвёл я черту под его рассказом.
Мои логичные рассуждения ошеломили его.
-Почему? Почему ты не хочешь верить ему?
-Кому, собственно говоря?
-Моему знакомому.
-А с какой радости я должен ему верить, скажи мне, пожалуйста. Я его в глаза-то не видел.
-Но мне-то, мне-то ты можешь поверить? Я же твой друг!
-Тебе могу, и то не всегда. Я иногда самому себе верить не хочу. Да и тебя могли обвести вокруг пальца, как не фиг делать.
-Постой, постой, я этого кадра знаю уже три месяца. И за это время он тысячу раз подтвердил, что он отличный парень.
-Ну, и где ты его подцепил, если не секрет?
-Цепляют баб, - обиделся Охромов, - а я с ним познакомился. Это во-первых, а во-вторых...
-Что же во-вторых? А во-вторых, подцепил, - я снова повторил это слово, сделав на него ударение, - не ты его, а он тебя, понял?
-Откуда ты знаешь? - вспылил Гриша, и я понял, что не ошибся.
-Знаю. Скажи, что не так.
Гриша сконфузился и замолчал. Молчал он долго, глядя себе под ноги и ковыряя носком сапога землю, а потом решительно как-то сказал:
-Послушай! Хватит, наверное, а? Я тебе дело предлагаю, а ты...
-Ладно, ладно, - поспешил я примириться, - продолжай, я обещаю, что выслушаю тебя очень внимательно.
Лицо Охромова аж прояснилось.
-Так вот, - продолжил он с энтузиазмом, - во-первых, я тебе уже сказал. А во-вторых, он выкупил мой карточный долг.
-Карточный долг? - изумился я. -Ты что, играешь в карты?
-Гм... Ну, как тебе сказать. Сейчас уже не играю. А тогда играл. Но с тех пор, как рассчитался с карточным клубом, больше туда ни ногой. Вот именно тогда и появился этот приятель. Мне было туго, а он помог. Мне никто бы не смог помочь, ни друзья, ни родители. А он, представляешь, рассчитался за меня целиком и полностью.
-Представляю. И много, если не секрет, у тебя было долга?
-Много, около пятнадцати тысяч.
-Ничего себе! И он заплатил за тебя?
-Да, заплатил. Я лично видел, как банкир пробил напротив моей фамилии в расчетной книге нули и расписался.
-Да, влип ты, парень, - сказал я.
-Почему ты так думаешь? - встрепенулся Охромов.
-Не знаю, мне так кажется.
Охромов замолчал, задумавшись.
-Возможно, ты прав, - сказал он наконец, -но не всё так плохо, как тебе кажется. Просто человек помог мне, когда было плохо. Вот и всё.
-Да, но пятнадцать тысяч тебе за красивые глаза никто не выложит. С ума сойти! Пятнадцать тысяч!
-А он и не просто так. Недавно он нашёл меня и сказал, что у него сейчас очень плохо с деньгами, и мне нужно срочно вернуть ему долг...
-Поэтому я и говорю, что ты влип! Но ты влип даже не тогда, когда он заплатил за тебя такие сумасшедшие деньги, и даже не тогда, когда ты проиграл столько денег, а тогда, когда ты пошёл играть на деньги в карты, тем более в такое заведение, как подпольный карточный клуб. Что ты теперь собираешься делать?
-Я сказал ему, что у меня таких денег нет...
-Как ты не можешь понять, что он тебя уже купил!
-Свои соображения оставь при себе. Я убедился, что это человек настоящий товарищ.
-Ну, да, а я тебе не товарищ?! Ты мне даже ни разу не заикнулся, что играешь в карты!
-Но ведь ты же всё равно не смог бы за меня заплатить...
-А он смог! Он смог! Я тебе ещё раз говорю, что он тебя купил. И вообще, напрасно ты связался со всей этой уголовщиной. Карточный дом... там вот таких, как ты, дураков только и обувают.
-Откуда ты знаешь?!
-Знаю. Не надо совать свой нос туда, куда тебе дорога заказана.
-Но я ведь там не только проигрывал. Иногда и мне везло, только не так часто, поэтому я и проигралдся.
-И неплохо проигрался. Если бы ты был мне настоящим другом, то рассказал бы мне о своём подпольном увлечении раньше, а не теперь, когда пора заказывать панихиду.
-Что ты мелешь? Какую панихиду? Не надо так драматизировать происшедшее.
-Я и не драматизирую, а говорю то, что есть. А интересно, он не дал тебе, случайно, денег, чтобы ты рассчитался со своими долгами в училище?
-Нет, не дал.
-А почему, если не секрет?
-Не секрет. Я просто ему про них не говорил.
-А чего ж ты сплоховал? Пятнадцать тысяч он за тебя заплатил, а тут совсем какая-то малость: и тысячи не будет. Как же ты про них-то забыл?
-Может, потому и забыл...
-Да, не согласился, наверное, бы он просто за тебя заплатить эти долги - скажи уж правду.
Гриша замолчал, насупился, и было видно, как тяжелы мысли в его голове. Наконец, он тяжело вздохнул и сказал, с трудом выдавливая из себя слова:
-Да, он действительно не захотел заплатить за меня вот эти долги. Он сказал, что карточный долг - священный, и он чувствует моральное право помочь мне рассчитаться с ним. А про другие долги он и слушать не хочет.
-Да уж, мне почти всё ясно, - сказал я, но Охромов не услышал моих слов.
-Я подумал, что пусть он хоть те деньги за меня заплатит...
-Подумал, подумал!.. Не нравится мне вся эта история. Что я могу тебе сказать? Влип ты, конечно, капитально. Слушай, тебе же всей жизни не хватит, чтобы собрать такие деньги!
-Я знаю. Вот почему мой приятель и предложил мне такое дело. Он сказал, что простит мой долг, если я справлюсь, да ещё к тому же заплатит неплохо. Дело-то, по сути говоря, плёвое.
-Хм, - усомнился я, -тогда скажи мне, пожалуйста, почему, если твой приятель такой честный и благородный, как ты хочешь мне это показать, почему он сам не взялся обтяпать это дело, которое он подсунул тебе?
-Да потому, - вспылил Гришка, -как бы выразиться, чтобы до тебя дошло... Кому это вообще нужно, мне или ему? Деньги-то я проиграл, а он только и сделал, что помог мне рассчитаться с долгом. Теперь я его должник. Вот он и предложил мне такой вариант, чтобы мы были в рассеете. Он ведь понимает, что мне не вернуть ему таких денег никогда.
-По моему, он слишком хорошо это понимает, - сказал я.
-Его дело - подсказать, а уж моё - доставать, - огрызнулся Охромов.
-Значит, твой приятель не будет самолично участвовать в этом ограблении? - поинтересовался я.
-Нет, конечно. Он только покажет, где, а я... а мы...
Охромов замялся, потом сказал:
-Да и какое это, к чёрту, ограбление! Скажешь тоже! Изъятие давно никому не нужного хлама - только и всего.
Он замолчал, я тоже не говорил, раздумывая, надо всем услышанным.
-Знаешь, Гриша, - сказал я Охромову после некоторого размышления, - говорю тебе искренне. Как друг другу. Послушал я тебя: не нравится мне это дельце, и поэтому я тебе помогать не буду.
У Охромова аж глаза округлились от неожиданности. Несколько секунд он не в состоянии был говорить и лишь разевал рот, как рыба, выловленная из воды. Мне надоел этот разговор, и я решил уйти. К тому же внутри меня клокотало возмущение. Я был разочарован в друге. Воспользовавшись образовавшейся в разговоре паузой, я развернулся, чтобы удалиться, но Гришка снова схватил меня за руку. И без того взведённый нашей "милой" беседой, я уже не выдержал и вспылил:
-Убери руки, - я едва сдержался, чтобы не обозвать его "заразой", - я же предупреждал: без рукоприкладства.
-Послушай меня! Ты должен мне помочь!
-Я ничего тебе не должен!
-Помоги мне! - взмолился Охромов, и лицо его сделалось беспомощным, как у ребёнка, которого покинула мама.
-Ты сам ввязался в эту историю, и у меня нет никакого желания влипнуть вместе с тобой. Ты понимаешь, что ты влип, связался с уголовщиной, а она просто так не отстанет.
Я постарался быть непреклонным и не поддаться охватившему меня чувству брезгливой жалости к моему недавнему закадычному другу. А он помрачнел, даже лицо его почернело, отчего меня прошибло волной острого и безотчётного страха.
-Если я не отдам этих денег, то, наверное, меня убьют, - еле слышно произнёс Гриша с равнодушием покорившегося судьбине.
-Ты боишься, - сказал я ему, - но где же ты был раньше, когда мы были с тобой друзьями? Почему ты мне ничего не сказал про свои подпольные махинации и авантюры? Ты надеялся в одиночку выиграть много денег, и совсем забыл про меня. И только теперь, когда тебе стало плохо. Таким, как мы с тобой в подпольных карточных домах утирают нос и подрезают крылышки, чтобы далеко не улетали, а ещё связывать ножки любят. Тоже чтобы были под рукой. Вот так с тобой и поступили, понимаешь? Нос таким, как мы с тобой утирают, да к тому же и до крови.
-Не оставляй меня одного, слышишь! - теперь в голове Охромова прозвучали одновременно и мольба, и угроза. Но я выдернул руку и пошёл прочь. Когда я был уже довольно далеко, Охромов крикнул мне вслед: "Я убью тебя, сука!"
Кровь вскипела в моих жилах, но сохранив благоразумие, я не вернулся и пошёл дальше. Так мы и расстались.
Несколько дней после этого события я жил спокойной и тихой жизнью, как будто ничего и не произошло. На удивление все беды, горести и неприятности, обычно натыкавшиеся на меня с педантичной регулярностью, обходили в эти дни стороной мою судьбу. Лишь иногда тревога о старике, который, собственно говоря, был мне никем, всплывала в моём сознании. Мне очень хотелось знать, что же с ним произошло, но в увольнение попасть не было никакой возможности, а идти снова в самовольную отлучку я не решался.
Но любопытство одолевало меня с безбожностью любой страсти, и подчас делалось совсем невмоготу терпеть это состояние безвестности, преодолевая желание искуситься. Тогда я уже почти было решился на отчаянный поступок, но в какой-то момент всё-таки останавливался: благоразумие брало верх над порывом страсти. Однако легче мне от этого не делалось нисколько.
К чести Охромова надо заметить, что он тоже не беспокоил меня. Мы старались не замечать друг друга или делали вид, что не замечаем, и если приходилось бывать вместе в какой-нибудь кампании участвовать в каком-либо споре или беседе, то не обращались друг к другу, не спорили друг с другом, и если один из нас всё же включался в спор, то второй вообще делал вид, что тема разговора его не касается.
Конечно же, эта отчуждённость была наигранной. Я постоянно исподтишка следил за своим бывшим приятелем. Меня тянуло к нему, и казалось, что он тоже мучается и терзается от разрыва наших отношений. Но воспоминание об Гришкиной авантюре удерживало меня от того, чтобы пойти с ним на мировую. Я готов был простить ему всё, но был уверен, что мой приятель неправильно поймёт мою уступчивость и не откажется от своей бредовой затеи, а лишь снова начнёт впутывать меня в свои грязные делишки, поэтому гнал от себя навязчивую мысль о примирении.
Да, вот так продолжалось несколько дней, но вдруг я сам подошёл к нему: сам не могу понять, как это получилось и что тогда двигало мною. Малодушие ли моё и слабоволие, жалость ли к нему и сострадание - не могу ответить, пусть каждый судит меня за это, как сочтёт правильным для себя. Как это ни странно, но примирение начал я. Чёрт что ли меня дёрнул.
Всё получалось быстро и просто. Я даже почувствовал себя оскорблённым с в своих чувствах, униженным в своём достоинстве, но не подал и вида: отступать было нелепо и поздно. Так, наверное, чувствует себя девчонка, отдавшаяся парню, уступившая его приставаниям и домогательствам, а потом, когда уже поздно и ничего невозможно исправить, жалеющая о совершённом, но так как назад пути нет, продолжающая ему отдаваться вновь и вновь из боязни, что тот её бросит. Что-то подобное творилось и у меня в душе. Конечно, я никому не отдавал своё тело, но разве есть большая разница отдать ли в распоряжение чужой воле тело или душу?
Мы помирились, и что больше всего обидно, Охромов принял моё желание вновь обрести его дружбу, как должное, со снисходительной уступчивостью. Он даже набрался хамства и наглости пожурить меня за упрямый характер, и на лице у него было написано нескрываемое самодовольство победившего. В завершение всего Охромов обещал, что через несколько дней сообщит мне подробности предстоящего дела, хотя об этом и вовсе не было речи.
Итак, я оказался обязанным перед ним из-за своей глупости и слабохарактерности. Он подмял меня в один момент, и я даже не успел опомниться.
Рассуждая потом, зачем мне понадобилось это постыдное примирение, я сделал вывод, что таким образом, вероятно, хотел обрести душевное равновесие.
Что-то мучило моё сознание, терзало мою душу. Я думал, что причина этого в ссоре с другом. Но вот я помирился, а муки душевные не покинули меня. И тогда уж до меня дошло, что, как ни странно, беспокоит меня тот таинственный старик и его не менее таинственное обиталище.
Я понял, осознал со всей пронзительностью, что меня тянет туда, и душевные волнения не покинут меня до тех пор, пока я там всё-таки не побываю. С каждым днём, нет, с каждым часом я всё сильнее и твёрже укреплялся в этой своей мысли, и решил, в конце концов во чтобы то ни стало побывать ещё раз в том страшном доме. Несмотря на то, что покидать казарму было для меня теперь крайне рискованно и нежелательно, отчаяние моё не признавало никаких прегради опасностей. Будто магнитом меня тянуло туда вернуться. И это было неодолимо. Теперь всё: и позор примирения с Охромовым, и государственные экзамены, шедшие своим чередом, и угрозы командиров, и обиды, и волнения, не дававшие мне покоя всего лишь несколько дней назад - всё ушло на второй план, и только это ненормальное, странное, навязчивое желание выдвинулосьвперёд и набирало силу с каждым днём и каждым часом. Словно маньяк, я лишь выбирал время, выжидал денёк, когда его можно будет осуществить. Я ждал и мучался, мучался и не знал, когда всему этому кошмару наступит конец. Благоразумие было ещё в состоянии держать меня в узде, но силы его оставалось всё меньше. Сила терпения было уже на исходе, когда судьба предоставила мне удачную возможность покинуть училище законным путём.