Вероника спала. А может быть не спала. Она сама не могла понять, что с ней происходит.
Перед ней плавала "мама":
-Я называю это посвящением, сучка! И запомни теперь и на всю оставшуюся жизнь своё новое имя, сучка, - Лада!
-Меня зовут Вероника! - пыталась она возразить.
"Мама" сильно дёргала за поводок. Она тянула его так сильно и остервенело, что ошейник давил Веронике на артерию на шее, отчего в глазах у неё темнело всё сильнее.
Она слышала сквозь эту темноту противный голос:
-Меня не волнует, сучка, как тебя звали до того, как ты попала сюда, ко мне! Теперь я твоя мама, и я даю тебе имя! Имя твоё, сучка, теперь, отныне и навсегда - Лада! Запомнила?! На всю оставшуюся жизнь ты теперь - Лада! А о том, как тебя звали прежде, можешь забыть!
-Почему на всю оставшуюся?! - удивилялась Вероника. -Я ведь у вас только на время отработки долга.
"Мама" снова дёргала за поводок так, что Вероника чувствовала, что отключается:
-Потому что, сучка Лада, ты его уже никогда не отработаешь!
Вероника попыталась открыть глаза. Они не слушались, как будто бы на неё напала непереносимая сонливость от нескольких бессонных ночей, и закрывались. Она постаралась осознать, где находиться, и что с ней происходит, но не смогла и снова окунулась в беспамятство.
Прошло какое-то время. Она проснулась вновь.
На этот раз веки были более послушны и открылись.
Теперь она увидела, что лежит на постели. Она не могла вращать головой. Даже глазами вращать было тяжело и больно. Но краем зрения увидела белый клочок простыни.
Недалеко от неё, за незашторенным окном по низкому хмурому небу быстро проносились облака. Небо казалось так близко, будто бы до него оставалось каких-нибудь метров десять-двадцать.
Вероника узнала этот номер. Это был номер, который снимал Гладышеву Бегемот, и где она провела последние два дня перед побегом из Москвы.
Сначала она решила, что видела кошмарный сон: и про побег, и про всё остальное, что с ней произошло.
В самом деле, быть может это был всего лишь сон? Временами интересный, временами удручающий, но всё же сон! Никуда и ни от кого она не убегала, а просто увидела это во сне... Ведь с ней и раньше такое случалось, что она проснувшись, долго не могла понять, было ли то, что с ней только что происходило, сном или явью, и только потом, заметив, что она лежит в постели, начав шевелиться, поднявшись, понимала, что переживала всё в сновидении.
Они, эти сны, часто бывали такими, как реальность, иногда продолжение той реальности, которая с ней происходила, иногда как бы параллельное настоящей действительности существование, которое уводило её далеко от происходившего в её жизни на самом деле.
Многое до сих пор оставалось для неё спорным: был ли это сон или явь.
Она помнила, как рассказывала Яковлеву страшную историю про своего друга Афанасия, и даже когда она рассказывала это, ей почему-то было страшно. Потом, она тоже помнила это, но сомневалась, что помнит - сон или явь - просила его обвенчаться с ней в церкви... Что это было - сон или не сон - сомения одолевали её до сих пор.
Да и многие события, случившиеся в её жизни после того, также находились где-то на пограничной территории между сновидением и явью.
Иногда ей казалось, что она ни за кого и замуж-то не выходила, и не было и вовсе никакого Бегемота, никакой поездки в Москву...
Но теперь, лёжа в номере, откуда прогнала Гладышева, она вдруг поняла, что это всё же произошло с ней на самом деле.
Ну, хорошо, а наезд администраторши?! Быть может, он-то ей в самом деле приснился? Но тогда почему она помнила многие события, которые произошли с ней позже? Или они ей тоже приснились?! Быть может она испытывает какое-то де жавю?! Словно это однажды с ней уже происходило?!
Вероника знала способ, как скорее всего понять, что есть сон, а что явь, во всяком случае с событиями, которые снились последними: надо было подняться с постели, и тогда становилось всё понятно, реальность отделялась от сна прослойкой текущего существования.
Она хотела тут же сделать это, но движение принесло ей нестерпимую боль, которая пронзила всё её тело, каждую клеточку. И это вернуло её ото сна к действительности.
Все события последнего времени вдруг всплыли в её памяти с пронзительной чёткостью.
"Так это был не сон!" - ужаснулась Вероника, осознавая своё положение и состояние.
Теперь она начинала чувтсовать и ощущать.
Она поняла, что одна в номере. Её, наконец, видимо, оставили в покое. Она лежала навзничь, вся голая, поскольку не ощущала на себе привычной тесноты белья. Да, Вероника любила спать голой, но только не в гостинце. Она озябла, потому что была не прикрыта ничем, но не могла пошевелиться, и даже думать было больно.
Всё, что она теперь могла делать, это смотреть на свинцовые тяжёлые тучи, проносившиеся совсем близко за окном.
Вероника ужаснулась, вспомнив произошедшее накануне и замерла вся в себе.В голове у Вероники не было ни одной мысли.
Её словно полностью опустошили. Даже глаза её, широко открытые, были теперь неподвижны и пусты. Казалось, кто бы увидел её со стороны, что она мертва. Но только блеск глаз выдавал присутствие в ней жизни.
Вот так, с открытыми глазами она пролежала весь день. Она не знала, сколько времени, да и не хотела знать. Она словно ждала, когда погаснет её жизнь, такая пустая, поруганная и ненужная. Она не хотела помнить такую жизнь, не то что переживат её, и потому замерла словно в оцепенении ожидая конца.
За окном стемнело. Откуда-то снизу шёл свет уличных фонарей. И она ждала. Когда станет совсем темно. Она просила кого-то, чтобы он прекратил её жизнь. С неё в самом деле было достаточно.
Она понимала теперь, что к пережней жизни, хорошей она была или не очень, но возврата не было. А существовать вот так, она не хотела. Она просила кого-то: "Убей меня! Хватит! Мне больно!" Но тот, кого она просила, не отвечал на её мольбы, и Вероника понимала, что путь ещё не пройден, и кто-то хочет, чтобы она прошла его до конца. Она не была согласна с тем, что ей ещё надо идти вперёд. Это означало снова видеть эту женщину, которая называла себя "мамой", этих чеченцев, которые пасли её душу и тело стальными прутьями зла. Если бы она была в состоянии, то непременно ухмыльнулась бы тому, что кому-то мало её страданий, душевных и телесных, этот кто-то хочет, чтобы она шла дальше.
За окном небо снова стало постепено становиться серого цвета. Рассвет занимался над Москвой, столицей чужой страны, в которой она не хотела быть. Вероника душой была дома, в своей уютной квартире за тысячу километров отсюда. А здесь было стыло и неуютно. Ей казалось, что она лежит на какой-то металлической каталке, и что она уже не живой человек, а труп.
Только теперь она заметила, что постепенно приходить в себя. К ней возвращалась способность мыслить. Однако она всё ещё не могла пошевелить ни одним членом тела, и так и лежит, голая и неприкрытая.
С возвращением способности мыслить её сознание наполнилось какой-то гремучей смесью жалости и отвращения к самой себе. Вроника чувствовала себя половой тряпкой, которой давеча убирали самые отвратительные нечистоты, и от воспомнаний её тянуло рвать.
Её действительно затошнило. Внутри возникли судороги рвотных позывов, причинившие ей боль. Чувствуя, что её сейчас стошнит, она с трудом повернула голову на бок, и в следующую секунду её желудок изверг на простыню какую-то желеобразную склизкую лепёшку.
Вероника с отвращением поняла, что этот сперма. От омерзения она отвернулась, хотя это было очень больно, в другую сторону, чтобы не видеть то, от чего её и без того озябшее тело стало дрожать. Из неё вышло столько спермы, что ещё немног, и она могла бы захлебнуться в этой склизкой луже. Она подумала, что если позывы повторяться и её вырвет снова, то она точно захлебнёться в своей блевотине, поскольку не сможет поднять голову.
Чем больше Вероника приходила в себя, тем сильнее понимала, что у неё болит всё, что только могло болеть.
Всё её тело ныло от какой-то тупой боли. Оно словно горело каким-то нутренним чадящим едва заметным пламенем так, что ей казалось будто его жарят на медленном огне.
Болели нестерпимо мыщцы. Болели кости. Она ощущала, как ноет её истерзанное влагалище, как щиплет словно порванный анус. У неё было такое впечатление, что в них до сих пор что-то торчало, и это что-то было рамером с черенок лопаты.
Веронике даже думать было больно, как будто всё её тело, от кожи до мозга, было одним большим сплошь обожжённым нервом.
Теперь она лежала и смотрела в стену, отвернувшись от блевотины и окна. И чтобы не было больно, старалась не думать. Когда она прогоняла прочь все мысли и просто лежала, была не человеческое существо, а набор клеток, их конгломерат, такое вдруг образовавшееся сообщество миллиардов одноклеточных, которые вдруг ни с того, ни с сего решили посуществовать вместе, прилепиться друг к другу, то боль становилась значительно слабее, поскольку мозгу, который сам был уже просто частью этого конгломерата, не надо было посылать раздражающие сигналы боли изо всех частей этого скопища, что бы некто, тот кто был хозяином и повелителем этого, что-то сделал, чтобы облегчить страдания. Но этот кто-то, её душа, ничего не могла поделать. И потому отстранялась, а тело продолжало лежать, глядя немигающими, пустыми глазами на стену. Да так её душе было не так больно. Но всё таки боль приходилось терпеть, существовать с ней дальше и мириться с её присутствием. И, если бы ей не было так больно думать, то Вероника обязательно бы занялась вопросом, как ослабить эти ноющие жилы. Которые привязывали её душу к её телу, как порвать их вовсе и отлететь от этого скопища боли.
День проходил, как тучи, которые гнало по близкому небу куда-то без цели и смысла. Где-то на западе уже стало ясно, потому что вскоре красные, теребящие сознание лучи закатного солнца окрасили белую стену комнаты в розовые тона.
Вероника было по-прежнему так больно, что она даже не могла спросить у кого-то, кто не хотел, чтобы её жизнь прекращалась: "За что?!"
Вскоре сознание, натерпевшееся принявшее достаточную дозу боли, покинуло её, вняв её мольбам, и Вероника впала в полуобморочное забытьё.
Вероника вернулась в сознание. Её забытьё отступило. Она поняла, что так и лежала с незакрытыми глазами, которыми ничего не видела.
Она снова окунулась в океан боли. Вероника прикрыла веки, хотя делать это было больно.
В номер к ней кто-то вошёл. Она услышала, как клацает замок. Звук больно резанул по её ушам.
Вероника открыла глаза.
Она по-прежнему лежала на постели голая и не прикрытая, но ей так больно было думать, что даже не было никакой возможности устыдится своего срамного вида. Она не могла пошевелить не то что рукой или ногой, даже мыслью! Даже голову повернуть в другую сторону, чтобы увидеть, кто зашёл в номер, было нестерпимо больно, и она лежала и слушала разговор вошедших, который резал мозг через её слух, как пила.
Это были две девушки, во всяком случае голоса были женские. Слышно было, как они прохаживаются по номеру, что-то обуждают между собой.
-"Мамка" сказала тут прибраться! - донеслось до Вероники режужещее мозг звуковое колебание. Это говорила одна из вошедших. Звук шёл издалека, видимо, они были ещё в прихожей номера.
-А-а-а! А чё тут было-то? - прорезал мозги Вероники вопрос другой.
По колящему сознание звуку шагов было понятно, что женщины вошли в комнату.
-Фу, как воняет! Кто тут обосрался?! - возмутилась первая, снова доставив Веронике боль, которая была сильнее, поскольку говорили уже где-то рядом.
-А вон! На постели лежит, сучка! Обделалась под себя! - пояснила вторая, ударив по её созаннию новой звуковой волной.
Только теперь, когда об этом сказали, и Вероника сма почувствовала вонь -ощущения запаха тоже давили мозг болью - и поняла, что это запах её испражнения.
Одна из вошедхих бросилась к окну. Слышно было, как она лихорадочно пытается его открыть, и эти резкие звуки кололи мозг Вероники, как иглы.
-Не! Я не поняла юмора! - кричала та, что дёргала фрамуги окна. -Я сейчас задохнусь! Почему мы должны за какой-то обосранной сучкой убирать?!
Окно открылось. Вероника почувствовала, как в номер врывается ледяной ветер, обжигая её неприкрытое ничем тело.
Каждое прикосновение дуновений воздуха, каждый его порыв, который касался кожи, доставлял Верониике такую боль, словно по её телу скоблили ножом.
-Слушай, успокойся! - урезонила возмущавшуюся вторая, опять садану в по ушам Вероники близким звуком. Ей казалось, что они говорят так громко, словностреляют из пушек. -Я же говорю тебе: "мамка" попросила! Ты чё, не помнишь, что с тобой было, когда тебя посвящали?!
-Ну, уж, что не обосралась - так это точно! - ответила та откуда-то подальше, от окна.
-Откуда ты знаешь, что с ней делали?! - говорила вторая где-то совсем близко, и Веронике было больнее от её голоса. -Тебя, можа, не так ябли, как её! Её, слышала я, дня три драли подряд! Посмотри вон: пиздень-то вся красная, аж с синевой! Навыворот, как жопа у мортышки! Её вон спермой вырвало! С литр наверное! Ты представляешь, сколько ей в рот наспускали?! Тут что, весь "Космос" побывал, что ли?!
Первая теперь тоже подошла ближе и ответила второй у самого уха Вероники так, что она едва не потеряла сознание снова от оглушающего звука:
-Да, ништяк, ей зарядили! Обалдеть! Мама не горюй!
Теперь они говорили где-то над ней, и Веронике их речь долбила по голове с частотой барабанной дроби, всё больше выгоняя из неё жизнь.
-Досталось тёлке! - согласилась вторая.
-Ну, не знаю! Чем-то она мамку, видать, прогневила, что с ней вот так вот! Меня, помню, культурно отъёбли три бугая, и всё! На том посвящение и закончилось! А эту!.. Эту как целое стадо бизонов ёбло во все дыры!
-Смотри! Она не спит! - заметила первая. -Отвернулась, в стенку смотрит! Подслушивает что ль!
Вполе зрения Вероники попала женщина. Кто-то заглядывал ей в лицо, перегнувшись через тело.
-Красивая! - отрезюмировала первая, это она заглядывала ей лицо. -Ой, какая смазливенькая! Слушай, подруга, была бы мужиком, тут же бы, наверное, её отъёбла бы разок! И не посмотрела бы, что обосранная вся лежит! У меня аж в трусах помокрело!
Женщина говорила прямо над ней, и Веронике казалось, что ей в ухо кричат из рупора, оглушая её воспалённый мозг децибелами:
-Слушай, да я от этой тёлки прямо возбудилась вся!
Кто-то ещё заглянул в лицо Веронике, перегнувшись через её тело.
-Да-а-а! - протянула вторая.
-Чё да-то?!
-С такой мордашкой и с таким точёным телом достанется ей тут по самое не балуйся! - участливо посочувствовала вторая. -На расхват будет!
-Ты прикинь, Мань, я возбудилась-то вся! - не унималась первая крича веронике в самое ухо, словно специально стараясь доставить ей побольше боли. -Не на шутку! Со мной не помню когда такое было в последний раз! А?! Чтоб от бабы возбудиться-то! Ну, уж! Вообще!
Подруги отдалились от Вероники и стало не так больно терпеть их разговор.
-Давай её отмоем поскорее! Смотри-ка, какой сочный, пухлый клитор! Как слива! И пульсирует так маняще! Я б к нему так губками и припала бы!
-Да что ж мешает?! Извращенка, а! Возьми, да и отсоси!
-Так говно ж кругом! Давай её отмоем поскорее!
-Слушай! В натуре! - урезомла первую вторая. -Вон дидло валяется! Возьми и помаструбируй! Остынь!
-Мне чё твоё дидло?! Мне и вибратор кончить не помогает! Давай её отмоем поскорей!
-Отмоем-отмоем! Только не для того, чтобы ты её трахала! - ответила вторая. -Видишь, баба без чувств лежит! Больно, наверное, ей! Даже глазами поводить не может - смотрит в одну точку! Тут, можа, скорую придётся вызывать, а ты - клитор сейчас отсосу! Дура!
-Не, ты же знаешь, скорую "мамка" не даст вызывать! Девку, если неладное заподозоит, в расход пустит! Тут уж пусть сама выкарабкивается!
Было слышно, что женщины принялись убирать в комнате. К звукам их голосов теперь прибавились доставляющие боль шуршание, хруст и скрябание.
-Жалко, если сдохнет! - рассуждала первая. -Красивая! Я красивых, молоденьких тёлочек ой как люблю! Жива останется - чур моей подружкой будет! Я её к себе возьму! Ангелину выгоню! Пусть идёт в другое место!
-Да ей и без тебя работы будет не в проворот, успокойся ты! - возражала ей вторая.
Женщины некоторое время убирались молча, и Вероника словно радовалась, что по мозгам ей больше строчит дробь их разговоров.
-Ладно, где ты дидло видела?! Пойду драчну чуток! - согласилась первая.
-Слушай, конопатить дырку потом будешь! - возмутилась вторая. -Давай порядок наведём сперва! Хватай её за ногу! Я за другую! Потащили в ванную!
-А ты знаешь, что когда возбудишься, то надо обязательно кончить, а?! - не унималась первая. -Возбуждаться без оргазма вредно! Я не хочу, чтобы у меня губы потом, как сливы раздувало из-за того, что я игнорировала торчок!
-Ох, грамотейка! Ну, иди, иди! Только скорей!
-Да я в пять сек! - радостно отозвалась первая.
Вероника ощутила, как что-то взяли с постели, и от этого лёгкого содрогания кровати её тело, все её мышцы, пронзила нестерпимая боль. Она едва сдержала стон, который хотел вырваться у неё из груди, потому что стонать было так же больно.
Из ванной минут пять раздавались какие-то всхлипы и вздохи.
-Мань! Помогла бы?! - послышался оттуда призывный голос первой.
-Давай-давай! - отозвалась Маня от постели Вероники, ударив ей по мозгам волной звука.
-Ну, Мань?! - звала первая.
-Брала пять сек, а уже минут пять в пёзде своей колупаешься! В дупло пару пальчиков вставь - помогает! - дала она ей дельный совет Маня.
-Слушай, мне бесплатные советы не нужны! У нас итак - страна советов! Шла бы лучше б помогла! - призывала её первая.
Но Маня не шевельнулась с места. Вероника ощущала, что онас стоит рядом с её постелью и смотрит на неё.
Минут через пять послышались приближающиеся шаркающие шаги.
-Фух, на силу справилась! - резануло по мозгам Веронике от близкого разговора. -Ну, ты, Мань, стерва! Нет, чтоб помочь бедной девушке завершить процесс!..
-Ты когда девушкой-то была?! - усмехнулась Маня. -Двести лет назад?!
-Ладно, я тебе припомню! - пообещала первая.
-Хватит выпендриваться! Кончила?! Хватай её за ноги и понесли в ванную! - приказала Маня, взяв быка за рога.
Вероника почувствовала, как её берут, словно куклу, набитую ватой: от боли она не могла напрячь ни одну мышцу. Её сняли с постели и за руки, за ноги понесли через номер в ванную комнату.
Голова девушки безвольно повисла вниз, запрокинулась навзничь, высоким лбом почти касаясь пола и метя по нему прелестными, переливающимся локонами русых волос. Рот открылся под тяжестью головы.
При каждом шаге несущих её тело, доставлявшем ей боль, перед глазами Вероники теперь качались вверх тормашками пол номера, его стены, двери и шагавшие перед лицом толстоватые ноги в чулках в крупную сетку.
-А пёзду-то ей и вправду разворотили! - раздался откуда-то сзади сочувственный голос первой. -Надо будет какой-нибудь компресс приложить!
-Да! -согласилась Маня где-то рядом, над головой Вероники. Это были её толстоватые ноги, маячившие перед лицом девушки. -Досталось девке! -Пусть спасибо скажет, что жива осталась!
-Да не должна бы! Очухается! - оценивающе произнесла Маня.
Веронику положили в ванну, наполненую тёплой водой. Она испытала некоторое подобие блаженства. Боль в теле стала значительно слабее.
Теперь ей были видны Маня и та, другая, которая открыла окно. Вероника увидела своё тело, ноги в синяках и лиловых кровоподтёках от крепко сжимавших её бёдра мужских пальцев. Лобок её лона был припушхим, воспалённым, словно налившимся кровью от возбуждения. Кожа на нём отливала синевой. Из-под промежности стало расплываться коричневое пятно растворяющихся в воде экскрементов, которыми она испражнилась, пока лежала одна в номере.
Если бы ей не было так больно думать, она бы испугалась, возможно, что даже заплакала от горя, но ей теперь было всё равно, лишь бы не было так больно, как прежде.
Женщины принялись отмывать Веронику, водя по её телу губками.
Маня посмотрела ей в глаза, пытаясь понять, в сознании Вероника или нет, а потом спросила:
-Подруга, ты, вообще, в чувствах?
Веронка не ответила ей ничего. Ей было очень больно не то что напрягать мыщцы, даже думать.