Веронику раздевают догола в кабинете администраторши. Всю одежду и нижнее бельё, которые на ней было, рвут прямо на её теле.
Видно, что за окнами гостиницы темно, а на стенных часах около часа ночи.
Оставив на ней только высокие сапоги, Веронику в ошейнике, поводок которого держит "мама", выводят в коридор. "Мама", помпезная дама лет более, чем средних, в красном платье с глубоким до неприличия декольте, в красных чулках в очень крупную сетку, с большими, словно руками завязанными узлами, в белых полусапожках на высоком каблуке с золотистыми цоколями над подковках, горделиво, медленно, будто бы победно идёт впереди странной процессии и, гордо выпятив грудь и подняв подбородок, вся из себя расфуфыренная, словно прогуливая собачку, держит в руке поводок, к которому привязан шипованный ошейник на красивой шейке Вероники с шестью конусообразными металлическими шипами, навинченным на него по периметру. Позади и по бокам от процессии идут охранники-кавказцы с суровыми лицами, одетых в строгие костюмы и белые рубашки-косоворотки, внимательно озирающиеся по сторонам и обшаривающие колкими взглядами чёрных глаз перепуганных и озадаченных очевидцев происходящего. Очевидцы странной церемонии, припозднившиеся немногочисленные постояльцы гостиницы, в большинстве своём иностранцы, с удивлением и испугом шарахаются с центра коридора ближе к стенам и с интересом оттуда наблюдают за процессией.
Вероника идёт, низко опуская голову, отчего её лицо видно плохо. На щеках её рдеют пятна густого пунцового румянца стыда. Локоны шелковистых, переливающихся оттенками русого волос играющими в свете галогеновых светильников волнами ниспадают на её плечи, а с них стекают частью на спину, а частью вперёд, на грудь.
Красивые, изящные, одновременно сочные и в то же время девических форм и размеров груди слегка колыхаются в так ходьбе девушки.
У иных наблюдавших эту сцену бюргеров, случайно оказавшихся в эту минуту на пути процессии, были с собой фотоаппараты. Некоторые, наиболее шустрые и предприимчивые, вскидывают свою технику, но сопровождавшие процессию мужчины, заметив это, тут же быстрым шагом подходят, закрывая объективы ладонями, и, мотая головой, что-то говоря на непонятном бюргерам языке, пресекая все попытки заснять кавалькаду. По интонации и выражению их лиц иностранцы понимают: снимать нельзя. Тех, кто пытается присоединиться к процессии и идти следом, чеченцы, заметив хвост, отсекают на ближайшем повороте.
Одному из свидетелей сцены всё-таки удаётся сделать снимок.
Один из чеченцев тут же подскакивает к иностранцу и, что-то гырнкув, выхватывает у него из рук камеру, затем, хотя тот протянул руки к своему аппарату и стал кричать "No! Non!..", открывает крышку и длинным рывком выпускает всю плёнку наружу, на пол. Потом вернув камеру обратно, охранник присоединяется снова к ушедшей вперёд процессии.
Помпезная дама, возглавляюшая кавалькаду, совершенно не обращает внимания на удивлённых и даже напуганных такой экзотикой постояльцев. Она словно прогуливается по своему личному зимнему саду с собачкой где-то далеко за городом. Она иногда оборачивается назад и поддёргивает поводок ошейника на шее Вероники вверх, так, чтобы он хлестнул её по низко опущенному лицу как можно сильнее. При этом она что-то говорит девушке: Подними харечку, симпатяшка! А не то в кровь расхлещу - нечего прятать будет! Проститутка не должна прятать своё лицо! Это её товар!
Ориентировочная продолжительность сцены 25 секунд. Общее время блока 2 фильма 25 секунд.
Сцена 2:
Процессия подходит к дверям, где наготове стоит какой-то швейцар.
При подходе "мамочки" он поприветствует её уважительным поклоном и, протянув руку, открывает перед ней дверь, сам оставшись в стороне от пути её движения.
"Мама" входит в распахнутые швейцаром двери, как королева в тронный зал, входит в просторную залу роскошного номера с четырьмя огромными красными бархатными диванами в виде ракушек, занимающими едва ли не половину всего внутреннего пространства.
Пол номера от одной стены до другой покрыт длинноворсовым белым ковром. Огромное окно на всю стену зашторено тяжёлыми зелёными, отблёскивающими в свете приглушенного освещения от бра в виде свечей на золотых подсвечниках-рожках. Они висят рядами вдоль оранжевых стен комнаты по соседству с дорогими, эпического размера картинами в больших золочённых рамах.
Вероника в сопровождении чеченцев, увлекаемая поводком, входит внутрь комнаты следом.
Зашедший следом за процессией и закрывший входную дверь швейцар подходит к сервировочному серебристому столику на золочённых колёсиках, стоящему недалеко от входа в номер, на котором были закуски и спиртное, и, налив из графина водки, протянул Веронике стограммовую стопку.
Дамочка, сев на дорогой диван, разуваясь, снимая свои полусапожки, задрав ногу так, что Веронике видно, что на ней нет трусиков, говорит ей, глядя снизу вверх, но так, что она смотрит наоборот сверху вниз, говорит ей спокойно: Пей!
Вероника осушает рюмку, запрокинув голову, потом кашляет, поперхнувшись.
"Мама" с высокомерным удивлением и возмущением спрашивает её: Что это ты?! Хорошая водка, между прочим! "Распутин"! Сама такую пью!
Веронике на дают, как следует прокашляться, охранники сразу же кладут её ничком на ребристую поверхность бархатной красной ракушки и, поливая из графина водкой, один из охранников (Саид), начинает энергично растирать её спину. Вскоре, разувшись, к нему присоединяется "мама", затем она садится на голую Веронику сверху в области ягодиц, продолжая её массировать. Саид отстранился, "мама" запустила руки под мышки Вероники, энергично принявшись массировать грудь Вероники.
"Мама" восхищается, ощупывая её тело: А ты киска! Возможно, некоторое время ты будешь моею!
"Мама" запустила руку между ягодиц Вероники.
Видно, что, несмотря на возмущение и страх, Вероника распаляется.
Охранники раздеваются и обступают Веронику. Саид берёт Веронику за локоны её волос, собрав их в кулак, и, подняв за них голову с дивана поворачивает в свою сторону.
Слышен его голос: Давай, давай! - кричит он. - Гарик рассказывал, что ты хорошо сосёшь!