Капитан Андрей Петрович Никшин, отставной пилот первого класса, вдруг неожиданно приглашён был в классы выпускные. В первый раз на его памяти районная школа решила провести открытый урок, посвящённый Дню Космонавтики. Скромная фиолетовая открытка, присланная Никшину, извещала его о том, что на уроке молодые районные дарования будут рассказывать о космосе через призму своего духовного видения. Внизу открытки стояла трогательная приписка: "Явка строго обязательна".
Улыбаясь, Никшин выбирал парадную одежду. Двенадцать лет вдали от противоперегрузочного кресла не пошли его фигуре на пользу - синий парадный мундир морщил в талии, рабочий свитер с яркой эмблемой "Интеркосмоса" отчётливо выделял дефекты осанки. Сам Никшин не придал бы значения таким мелочам, но придирчивая внимательность его жены Олеси заставила отставного пилота пойти на мероприятие в тёмной пиджачной паре, украшенной четырьмя скромными рядами планок на груди и одним-единственным пилотским значком.
-- Раз о космосе снова писать начали, -- заметил жене Никшин, завязывая галстук, -- может, и летать скоро опять начнут. Молодёжь начала понимать это, похоже...
-- "Молодёжь", -- ответила та с оттенком сарказма в голосе. -- Ты, конечно, себя числишь стопроцентным стариком.
-- Ну, летать-то мне уже не придётся...
Никшин направился в школу пешком. Идти сегодня было нетрудно -- ортопедическая трость, которую он захватил с собой, могла и не понадобиться. Лужи сошли, кусты и деревья тронуло первой, едва наметившейся весенней зеленью. У самой школы на газоне одиноко вылез из грязи навстречу солнцу наглый жёлтый одуванчик.
Миновав автомат с чизбургерами, опечатанный по случаю великого поста, Никшин протиснулся в школный вестибюль. Охранник осмотрел его пропуск, вежливо проводил до лифта: Андрей Петрович поднялся с комфортом на одиннадцатый этаж, прямо в зал собраний. Здесь его встретила полненькая дама чуть старше средних лет, в белом елизаветинском парике с буклями.
-- Никшин Андрей, если я не ошибаюсь?
-- Очень приятно, -- кивнув, согласился с ней пилот.
-- Прошу вас пройти со мной. Ведите себя, пожалуйста, поаккуратнее -- дети очень нервничают. Они у нас особенные, дети, и им может не понравиться выражение вашего лица.
-- Простите, это после дороги. Немного побаливают колени, приходится гримасничать, но это пройдёт. Куда можно присесть?
-- Садитесь вот туда, -- дама показала на возвышение у самой сцены, отгороженное деревянными перилами метровой высоты. -- Там сейчас ваше место. И постарайтесь, чтобы зрители вас видели. Там вы будете освещены и хорошо заметны. Тросточку вашу под ноги положите. Кстати, хочу сказать вам сразу: урок будут снимать на стерео. Так что постарайтесь не бегать никуда... без нужды.
-- А по нужде можно? -- хмыкнул Никшин.
Дама в буклях смутилась:
-- Вы совсем как маленький! Какая там ещё нужда! У нас педагогическая работа... И самое главное, помните: нам и нашим воспитанникам нужна от вас тишина.
-- О, по тишине я специалист. В космосе её сколько угодно.
-- Ну, раз так, идите на место. Я должна ещё встретить почётных гостей, мне некогда.
-- Хорошо, хорошо. Не подскажете, как вас зовут?
-- Меня зовут Груздеева Селена Мартемьяновна. Лучше запишите. Не дай бог, назовёте в камеру Еленой Мартьяновной или как-нибудь ещё. Всё, идите с богом. Трость уберите...
Он кивнул и побрёл к загородке. За загородкой одиноко стояла узкая школьная скамья из прочного пластика. Сидеть на ней было неудобно и низко. Никшин убрал, как учили, тросточку под колени и вытянул ноги наискось. Так сидеть стало чуть удобнее. В лицо светила яркая прожекторная лампа, но он всё же разглядел, как полутёмный зал наполняется народом. Строго, организованными группами приходили дети и подростки, торжественно вплывали в зал в сопровождении мам и пап аккуратно одетые старшеклассники - творческие звёзды сегодняшнего праздника. За спинами у многих висели гитары. Пытаясь разглядеть среди старшеклассниц самых красивых девушек (Никшин подсознательно уверял себя, что сравнивает их таким образом со своей старшей дочерью), он обратил внимание на странную подробность: у многих молодых людей обоего пола рты были приоткрыты, нижние челюсти тряслись и покачивались при ходьбе. Андрей Петрович хотел крепко обругать в душе молодое поколение за то, что с открытым ртом ворон считают, но передумал и обругал гораздо мягче -- за следование, вероятно, глупой и капризной моде.
Пока он раздумывал над этим, на него наскочила Груздеева.
-- Ведите себя прилично! Я думала, вы всё же взрослый человек, ответственный, а вы развалились на скамейке, как хулиган! Нас же снимают, нас же в новостях покажут! Это же школа, поймите же вы наконец! Сядьте как положено.
Настроение у Никшина начало понемногу портиться. Он хотел сказать, что пришёл сюда вовсе не для того, чтобы пройти ускоренный курс дрессировки. Однако, подумав о безвольно отвисших ртах, решил, что Селена Мартемьяновна совершенно права. Ему, пилоту, следовало в нынешнее фактически безвоенное время первому подать молодёжи пример бравой выправки. Поэтому он приосанился, подобрал ноги и сел так прямо, как только позволяла пострадавшая в последнем рейсе спина.
-- Вот так-то лучше, -- удовлетворённо сказал Груздеева. -- И помните -- соблюдайте тишину. Мы слушаем здесь молодые дарования нашего района.
Она убежала в полутьму. Никшин с трудом нашёл её взглядом -- та сидела в первом ряду, предлагала соседям какие-то напитки с автоматической раздаточной тележки. Судя по часам, уже пять минут назад пора было начинать. Помня о необходимости соблюдать тишину, Андрей Петрович достал коммуникатор, отключил. Затем, чтобы не связываться с этим во время урока, заранее проглотил таблетки: ту, которую положено было пить до обеда, и ту, которую положено было пить каждые два часа днём и один раз -- ночью.
Свет в зале погас: судя по всему, урок начинался.
На сцену вышла худенькая девушка с короткими каштановыми волосами, босая, с гитарой наперевес. Она объявила, что будет читать стихотворение под названием "Космос". В зале захлопали, ободряя.
Девушка хлопнула ладонью по струнам и начала:
Пробегают твои обьятья,
Как несдержанной ласки стон,
Как удавы, мои заклятья
Оплетают твой вечный сон...
Никшин прислушался, пытаясь оценить поэтическое творение. Если речь в стихах шла о космосе, девушка-поэтесса в его рамках должна была иметь относительный масштаб шварцшильдовской гравитационной аномалии второго или третьего порядка, сравнимой по скрытой массе с ядром приличной галактики. Преобразования, описанные в стихах, требовали колоссальных затрат времени и энергии. Но чем больше Никшин слушал стихотворение, тем больше он склонялся к мысли, что адресатом магических и поэтических обетований выступает здесь самый обыкновенный мужик. Во всяком случае, о космосе до поры до времени в стихах не упоминалось, а такие атрибуты, как "в стуке сердца -- презренья жар", указывали скорее на млекопитающее.
До космоса дошло только в пятой строфе:
И уносят тебя, незримы,
Сквозь чреду монотонных дней
Преподобные серафимы
В нежный космос любви моей...
После преподобных серафимов следовала ещё строфа о неминуемой смерти. Затем девушка вновь ударила гитару раскрытой ладонью и сошла со сцены под обиженный плач струн.
-- Хлопаем, -- скомандовали вполголоса из первого ряда.
Зал дружно захлопал. Поаплодировал и Андрей Петрович, кляня себя за нечувствительность к поэзии.
Второй номер открывался существом неопределённого пола -- настолько неопределённого, что оно даже отказалось давать пояснения о своей половой принадлежности, когда кто-то из первого ряда спросил его напрямую. Раздвинув кудри и высвободив рот, существо сказало, что обычно поёт, аккомпанируя себе на укулеле, но тут укулеле как раз лопнуло, и ему придётся читать всё просто так.
Читало оно вроде бы стихи.
Луны - дрянь лысая.
Кто себе лунные яйца высидит?
Какое безумие --
Даже смотреть в окно в полнолуние!
Кто же та тварь,
Что пронизывает лунную хмарь?!
Он, луноход --
Преступник и идиот...
-- и так далее. Когда всё кончилось, в зале вновь захлопали по команде, в передних рядах заспорили об "эстетике катастрофы". Никшин по-прежнему не понимал, о чём вообще идёт речь. Радовало главным образом то, что его мнения пока не спрашивали.
Стоило подумать об этом - тотчас прозвучал из первого ряда странный диалог:
-- А что об этой поэзии, простите, думает наш районный астронавт?
Голос, задавший вопрос, принадлежал бритоголовому мужчине средних лет. Мужчина небрежно указывал на Никшина рукой.
-- Он пока ещё проникается ритмами, -- ответила на это Груздеева, качнув буклями в сторону спрашивавшего. -- Вы же понимаете, это совсем другой стиль.
Андрей Петрович мысленно согласился с ней: он и в самом деле привык к другому стилю.
Следующим вышел на сцену подтянутый молодой человек в деловом костюме, с лицом образованного римлянина. Он прочитал короткий, но энергичный фантастический рассказ. В рассказе космос, окружавший Землю, представал злобным и волевым существом, заползавшим ночами в дома, где жили семьи космонавтов, и кравшим души их детей. Рассказ Никшину понравился, несмотря на свою агрессивность. Он с удовольствием похлопал в конце выступления -- и обнаружил внезапно, что сделал это зря. Команды хлопать не было.
На сцену взошла Селена Груздеева.
-- Я очень рада, что Вася решился наконец-то прочитать нам своё, скажем так, творчество, -- сказала она, поджав губы. -- Я хотела бы пояснить, что вообще-то это не наш профиль. Мы не занимаемся всей этой фантастикой, всей этой так называемой фэнтези и фантастической литературой. Нас интересуют прежде всего искания духа, все те великие метафоры метаний человеческого надломанного духа, который ищет покаяния через грех. Это и есть наша литературная, наша моральная традиция. И вот в этой связи мне хотелось бы представить одну девочку, которая должна стать настоящей звездой нашего сегодняшнего вечера, посвящённого великой, я не побоюсь этого слова -- великой трагедии человечества и природы, Дню Космонавтики. Позвольте представить вам Аллу Алёнинскую, поэтессу, прозаика и драматурга, наше школьное сокровище. Она носит в себе драгоценный дар искусства, она -- настоящее индиго, и поэтому для нас большая честь учить её, даже, я бы сказала, учиться у неё. Её дар так велик, что она должна была бы учиться, по большому счёту, не у нас, а в особенной школе для особенных, я бы сказала -- для альтернативно одарённых детишек. И вот она создала недавно творение, которое она нам сейчас представит. Это творение -- тоже особенное. В нём оригинально всё: стиль, сюжет, фантазия. Это смесь поэзии, мистики, эмоционального реализма и драматургической прозы, подобной которой никто ещё никогда не пытался создать. Итак, приветствуем звезду сегодняшнего урока, Аллу Алёнинскую с её произведением "Волшебники против космонавтов, или Заклятие Звёздного городка"! Хло-па-ем!!!
Под гром аплодисментов на сцену взобралась миниатюрная брюнетка, раскланявшаяся перед присутствовавшими. На брюнетке было чёрное декольтированное платье, и в вырезе декольте открывалось такое, что Никшин обомлел и застыл на месте. Он старательно попробовал внушить себе, что думает в этот момент о дочери - и не смог. Ханжество было не в его характере.
-- Я, -- сказала брюнетка, -- уже много лет работаю над материалом этого романа. В его основе лежит подлинная история. Но, поскольку весь роман не перескажешь и не издашь, я ограничусь краткой саморецензией. Это солитарное, как уже отмечалось, произведение -- первый в истории русской классической литературы метатекст, созданный на аллохтонном для нашей культуры сюжетном материале. Итак, космонавты, которые рассматриваются мировой мифологической культурой как нарушители сакрального запрета, с самого начала собраны воедино магической силой, имя которой в романе не называется, в условное и невидимое на карте место под названием "Звёздный городок"...
Никшин поднял руку.
-- Можно уточнение? -- попросил он. -- Звёздный городок -- место абсолютно реальное. Я готов за это поручиться, так как жил и работал там четыре года...
Селена Мартемьяновна, не успевшая ещё покинуть сцену, возмущённо поджала губы:
-- Извините, но мы слушаем здесь творчество Аллы, а не какие-то реалии, абсолютно не относящиеся к делу. Мало ли что вы там видели!
-- Я попросил бы дать мне несколько слов для комментария после выступления Аллы, -- сказал он, поднимая руку.
-- Не вижу в этом смысла, -- Груздеева пожала плечами. -- Вы здесь вообще-то приглашены не для того, чтобы давать комментарии.
Никшина всё же прорвало.
-- Простите, а для чего же я вам тогда нужен?
-- Для покаяния, -- ответила вдруг вместо Селены Мартемьяновны альтернативно одарённая девочка-индиго. -- Это день покаяния.
-- Что, что? -- Никшин привстал.
-- День Космонавтики мы отмечаем теперь как день покаяния, -- объяснила Алла, прикладывая руку к декольте. -- Мы, наше поколение, считаем, что в этот день человек преступил недозволенный порог, заглянув за грань предназначенного ему местообитания. Все трагедии последующих дней -- не более чем следствие этой преступной ошибки.
-- Вот как? -- удивился Никшин. -- А что вы скажете о причинах трагедии дней предыдущих?
-- Их причиной, как всем известно, был первородный грех. Причём тот же самый грех -- любопытство. Не следовало, нарушая запрет, срывать плоды с древа познания. Не следует и тому, кто ползает, обращать взор вверх. Если существа, обитающие там, захотят сорвать с себя покров тайны - они сами изберут для этого время, место и способ действия.
Она уверенно повернулась к залу:
-- И вот как раз этому посвящена мифологическая часть моего произведения, -- торжественно договорила она свою речь.
Никшин тоже поднялся, опираясь на ортопедическую трость. Он на мгновение почувствовал себя ненужным и старым в этом изменившемся мире.
-- Чему же вы, -- стараясь говорить твёрдым голосом, обратился он к Селене Мартемьяновне, -- хотите научить детей на уроке по случаю Дня Космонавтики?
-- Ничему, -- крикнули из зала.
-- Да, -- подтвердила Груздеева. -- Вы, видимо, неправильно поняли. Мы хотели на этом уроке научить не их, а вас.
-- Меня?!
-- Конечно, вас. А вместе с вами - и всех ваших товарищей по заблуждениям. Вы ведь до сих пор мните себя героями, а героев на свете не бывает. Психологи уже давно показали нам, как жалок каждый человек. Вам надо как раз многому научиться в новой жизни. Научиться смирению, любви, покорности, научить видеть красоту. А вы не можете. Мы хотели, чтобы вы пришли к покаянию через красоту, через непорочность истинной духовности. И наши дети, невинные, волшебные детишки, готовы вас простить, дать вам силы для исповеди. Они - свет истинной веры, который сияет вам сегодня среди тьмы ваших заблуждений. Вам всё понятно? -- крикнула она в зал.
Никшин поднял гривастую голову; глаза его под высоким лбом вспыхнули упрямым пламенем.
-- Мне, знаете ли, каяться пока не в чем... -- чётко, раздельно сказал космонавт. -- И я подозреваю, что мои товарищи тоже жаждут покаяния в последнюю очередь. В отличие от меня, многие из них -- и в самом деле герои. Они были и остались героями, что бы там ваши психологи не думали. И всё, что вы здесь сказали - вовсе не путь к волшебной истине или покаянной молитве. Это просто чудовищная, непредставимая и оскорбительная в своей преступности глупость. Поэтому вам придётся сейчас немного помолчать. Говорить сейчас буду я.
Женщина в буклях отшатнулась от него.
-- Это не взрослый разговор, -- прошептала она полурастерянно. -- Это не серьёзный разговор...
-- Это вполне серьёзный разговор, -- поправил её Никшин. -- Если вы знаете, что такое труд космонавта, вы не будете осквернять его измышленными опусами о покаянии. Вы могли пилить меня сколько влезет, но вам не следовало даже близко касаться моих товарищей. Я сейчас расскажу, почему. У меня есть на этот счёт пара историй, которые людям, не покидавшим Земли, покажутся странными сверх меры...
Он заговорил, обращаясь к залу. Говорил он страстно и медленно. Он не учил. Не морализировал. Он просто рассказывал. Аудитории Никшин не боялся: рассказывать он умел. Все космонавты -- прирождённые рассказчики, не хуже моряков; семь-восемь месяцев однообразного пути требуют умения умно развлекать друг друга. Пустой болтовне и мелким конфликтам в космосе не место. Безмолвие вакуума требует увесистого и точного слова -- такого, что само по себе способно отделить свет от тьмы и твердь от хлябей, чтобы придать плавающему в невесомости космического бытия сознанию реальную и зримую опору. Будет ли интересно молодым? Про космос сейчас редко рассказывают. Пишут ещё меньше. Как будто там, за зеркалом атмосферы, нет места человеческой страсти, настоящей, чистой и сильной!
Его слушали все. Он рассказал всего три истории, три рассказа о схватке человеческой воли с безмолвием иных миров: трагедию, драму и анекдот. Этого хватило. Дети в зале сидели как завороженные. Подростки черкали в коммуникаторах, пытались уловить рассказы в сеть микрофонов. Никшина пытались остановить -- и Груздеева, и какой-то мужчина-педагог; зал не дал прервать его. Закончил он ровно за пятнадцать минут: сказалась привычная чёткость речи, уважение ко времени, выработанное на редких и оттого дорогих сердцу сеансах связи с родной планетой.
-- Теперь вы знаете, почему в наш профессиональный праздник у нас возникает не желание каяться в грехах, а желание отметить это праздник как-нибудь по-человечески, -- закончил Никшин. -- У меня всё, спасибо за внимание. И... с Днём Космонавтики!
-- Что вы наделали?! -- в отчаянии шептала Груздеева. -- Это ведь контрольно-показательное мероприятие. У нас комиссия из епархиального управления образования... У нас ведь великий пост... тематический план... покаяние... вторичная психообработка элитной аудитории! Вы всё сорвали! Всё! И зачем? Кому теперь здесь вообще нужен ваш вшивый космос?! Инвалиды, неудачники, и вы ещё считаете себя вправе учить детей добру?!
-- Я просто хотел сказать им, -- ответил Никшин, -- что они не те, кто ползают. Им тоже следует обращать взор вверх. Они имеют на это полное право. Несмотря ни на что. Как мы.
Прихватив свою трость, он направился к выходу из зала.
У самого выхода Никшина нагнал тот парень, что читал рассказ про зловещий космос.
-- Ещё что-нибудь расскажете? -- немного запинаясь, спросил он.
-- Обязательно, -- кивнул ему Никшин. -- Для мозга вредна любая диета. Мозгу для нормального функционирования нужны три гормона: холестерин, адреналин и правда. А вас тут, гляжу, совсем натощак держат. Так что, -- он передал парню свой контактный код, -- я полностью к вашим услугам. Заходите вечером, в любой день недели.
Их обступила стайка любопытствующих:
-- А мне можно?
-- И мне?
-- И мне? -- неожиданно подошла к Никшину Алла Алёнинская. -- Мне на самом деле было очень интересно.
Её грубо выдернула из толпы за руку другая девушка: худая, длиннорукая, татуированная.
-- Даже думать не смей! -- громко прошипела она Алле на ухо. -- Как же наши тайные клятвы? Ты просто не сможешь тогда творить! Ведь ты и я...
Никшин тотчас потерял их из виду.
Зато к нему пробилась сквозь толпу та босая девушка, которая читала в начале урока стихи о нежном космосе души. Смущённая и раскрасневшаяся, она протянула Андрею Петровичу маленький букет из жёлтых и синих цветов.
-- С Днём Космонавтики, капитан Никшин, -- сказала девушка.
И тотчас со всех сторон наперебой послышалось молодое, полное торжественной радости приветствие: