Аннотация: Аспирант-биолог против злобного матриархального культа. (Трэш-мемуар главного героя.)
Мистерия
НАПАДЕНИЕ СИНИХ ЧЕРЕПАХ
Настал, настал тяжелый час
Для родины моей.
Молитесь, женщины, за нас -
За ваших сыновей!
Встает заря угрюмая,
С дымами в вышине...
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне!
(Из старой песни)
Глава первая
Агент оперативного реагирования
Я провел довольно беспокойную ночь, ворочаясь до самого рассвета на неудобном и узком деревянном топчане.
В маленькое зарешеченное окошко было видно, как короткая летняя темнота сменяется быстрым рассветом. Потом стремительно, как будто за ним гнались, на бледно-голубой небесный фон выскочило злое солнце. Сразу стало жарко и запахло нагретым толем. С детства ненавижу этот запах.
Неделя, как в известном анекдоте, начиналась отменно скверно.
В семь часов ко мне пришли двое в униформах "Золотого Миллиарда" и спросили, не хочу ли я, чтобы ко мне в камеру привели священника. Я ответил в том духе, что священник, скорее всего, ни в чем не виноват, и добавил еще, что моя камера для двоих не предназначена. Впрочем, заметил я с непередаваемым цинизмом, всего через час камера должна освободиться.
Мне объяснили, что священник мог понадобиться мне самому для удовлетворения некоторых моих потребностей, но я ответил, что придерживаюсь традиционной сексуальной ориентации.
Словом, мы с моими тюремщиками не вполне поняли друг друга.
В десять минут восьмого с меня сняли наручные часы и дали выпить рюмку дешевого коньяку. Затем под усиленным конвоем меня препроводили в комендатуру, где опухший от того же коньяка комендант нудным голосом еще раз зачитал мне приговор трибунала. Я с удовлетворением отметил, что по-прежнему обвиняюсь в экоциде, шпионаже, краже военного имущества и вооруженной диверсии. То ли следователи трибунала вчера на радостях перепились, то ли их фантазия была полностью исчерпана, но новый день, в отличие от предыдущих, не принес ни одного нового пункта в моем обвинительном приговоре. Впрочем, им вполне хватало и этих.
Толстый мужик с тряпочными нашивками рыцаря-командора первой ступени, командовавший экзекуцией, поделился со мной радостной новостью, что стрелять в меня будут серебряными пулями. Это меня позабавило. Боятся - значит уважают.
Часов я больше не видел, но думаю, что было около половины восьмого, когда меня вывели из бараков и погнали на плац под усиленным конвоем. Я взглянул на небо - небо было ясное, без единого облачка. Добрая примета. Операцию можно было считать начатой.
Три четверти лагеря высыпали на плац, чтобы посмотреть на редкое зрелище. Приехали также какие-то важные господа в штатском, занявшие места под специально построенным гостевым навесом. Ради них комендант и старался, организуя экзекуцию по всем правилам. Не будь гостей из ЭКО, мне бы еще два дня назад пустили в затылок обыкновенную свинцовую пулю - просто и быстро.
Чувствуя себя главным героем представления, я гордо прошел к расстрельному столбу, стараясь подавить неприятный холодок в области копчика. Столб был истыкан следами от пуль на уровне моей головы - видимо, комендант заставил стрелков потренироваться во избежание эксцессов. Меня привязали на совесть, так что ноги едва касались земли. По этому поводу я поднял небольшую бучу. Я заявил коменданту, что ихний трибунал приговорил меня к расстрелу, а если им вздумалось меня еще и распять - пусть подождут до следующего раза.
Комендант оказался таким тупицей, что согласился с последним выводом.
Меня поставили на землю полной стопой. Проверив веревки, комендант скромно отошел, и его место занял толстый рыцарь-командор, непосредственно командовавший расстрелом. Пока он бубнил в третий раз (первый был вчера на суде) строки приговора, я вновь с тоской и надеждой рассматривал равнодушные небеса. Небесам пока что было все равно.
Расстрельный взвод выстроился на положенном расстоянии ровно в тридцать футов. Я отметил, что в руках у моих палачей были не автоматы, а допотопные винтовки "Гаранд", выпускавшиеся еще в прошлом веке под здоровенный американский патрон. Когда пуля из такой штуки попадает в брюхо, даже гиппопотаму несдобровать.
Рыцарь-командор спросил меня, хочу ли я что-нибудь сказать перед экзекуцией. Я набрал в легкие побольше воздуха, настроил голос в резонанс, чтоб слышали все собравшиеся, и довольно отчетливо высказался в том смысле, что долой, мол, палачей разума и что да здравствует цивилизованное человечество.
Получилось здорово. На гостевых трибунах заволновались, а некая дама даже упала в обморок. Более того, какой-то дурак, высунувшись из-за аппарели портативной зенитки, смущенным голосом ляпнул "Ура!" К нему устремились сотоварищи по банде - выкручивать руки и вязать. Мысленно я ему посочувствовал.
Толстый рыцарь-командор выхватил из ножен ритуальную саблю. Грянул барабан, расстрельная команда взяла "на караул". Мой палач церемониальным шагом направился к роковой черте, у которой выстроились солдаты.
- Глаза ему завязать? - спросил кто-то.
- Пусть посмотрит в лицо своей смерти! - несколько экзальтированно, как мне показалось, ответили с трибун.
Я пожал плечами и вновь вперил взор в распахнувшееся небо. Неприятное предчувствие охватывало меня все сильнее и сильнее.
На сей раз небеса, однако, не остались равнодушными. Не успел толстяк пройти еще и половины расстояния до расстрельной черты, как в зените вспыхнула едва заметная белая звездочка. В тот же миг над холмами, окружавшими лагерь, послышался нарастающий рев. Я глубоко вдохнул и перевел свой организм - спасибо профессору Анофриеву! - на автономную оксигенацию. По ушам больно ударила звуковая волна, а вслед за тем над гостевой трибуной вспухло с глухим треском пушистое серое облако. Все вокруг окуталось плотной пеленой газа, сквозь которую лишь местами проступали лиловые парадные мундиры и блестящие шлемы солдат. Кто-то выстрелил - к счастью, не в меня. В толпе военных заорали: "Внимание - химическая...", но фраза осталась неоконченной. Я почувствовал резь в глазах и сильный запах дешевого фруктового сиропа.
Буквально через десять-пятнадцать секунд облако рассеялось, открыв глазам ужасную картину опустошения и распада. Солдаты из расстрельной команды побросали карабины и теперь показывали пальцами то на меня, то на своего толстого начальника, глупо подхихикивая при этом. Сам рыцарь-командор сидел на пятой точке, с занятым видом пересыпая сквозь пальцы гравийную крошку. Не лучше обстояли дела и в окружившей нас толпе. Некоторые с хохотом рассматривали противогазы или детали личного снаряжения, другие надрывали животики, показывая пальцем друг на друга или на самые обыденные предметы военного обихода, вроде лагерного интенданта, удиравшего от нас в кислородной маске вверх по склону ближайшего холма. Впрочем, у интенданта, тащившего на себе два мешка ворованных продуктов, вид был и впрямь несколько комический.
Атмосферу всеобщего веселья не прервали ни отдаленные взрывы и перестрелка, ни вой нескольких самолетов, вынырнувших по вертикали из стратосферной дали прямо на невидимые отсюда наземные цели. Только пара ракет взвилась в воздух меж холмами, но их огнисто-черные струи так и не пересеклись с белыми сдвоенными чертами, обозначавшими траектории самолетов. Вдали поднялись к небу пламенные шары газотопливных разрывов, отдаленно напоминавшие атомные грибы. Затем все смолкло, за исключением доносившегося отовсюду глупого хихиканья боевиков "Золотого Миллиарда".
Я подумал, что в следующий раз после такого меня точно пристрелят безо всяких церемоний.
Выждав около восьми минут, на протяжении которых боль в легких стала нестерпимой, я позволил себе вздохнуть полной грудью. С минуты на минуту должны были подойти ооновские танки. Я слышал за стеной холмов гул их моторов.
Время текло.
Примерно на пятнадцатой минуте от начала операции я забеспокоился. Военные вокруг меня начали проявлять некоторые признаки разумного поведения, дававшего неопытному биологу возможность отнести их к роду Homo sapiens. Это могло вылиться в крупные неприятности. Я попробовал освободиться, но веревки привязывали на совесть. Гул моторов, кажется, приблизился, но я пока еще не слышал в этом звуке тех победных ноток, с которыми колонна бронетехники на полной скорости спешит ворваться во вражеский городок...
Еще через пару минут я с ужасом увидел, как один из солдат, стоявших на взгорке в отдалении, цепляет себе на морду противогаз. Противогаз он надел задом наперед, но это уже мало что значило. К пораженным психохимическим оружием солдатам вернулась сознательная двигательная активность, знание уставов, инстинкт самосохранения и другие примитивные животные рефлексы. Это все означало в сумме, что либо немедленно произойдет что-то очень неожиданное, либо мне конец.
Вдруг я услышал новый звук, показавшийся мне в тот миг покруче труб архангельских. (Я, кстати, был тогда твердо уверен, что архангельские трубы - это вроде тульской гармони. Век живи - век учись!) Звук был стремительно нарастающим ревом хорошего мотоциклетного мотора. По склону скатывалась в мою сторону длинная полоса жирной желтой пыли. В долю минуты мотоцикл взлетел на плац, и подле меня с шикарным разворотом застыл на своем стальном коне мой старый приятель Славка Шлем, жуткий панк и гонщик мирового класса.
Это был человек, которого я меньше всех ожидал тут увидеть. Ну разве что надеялся на это в глубине души.
Славка откинул забрало своего гигантского шлема, критически осмотрел меня и достал из кармана нехилый ножик.
- Ты, типа, опять встрял, - зловеще сказал он, примериваясь ко мне.
- Конкретно, - согласился я. - Слушай, ты тут не видел поблизости ооновцев?
- Каких еще ооновцев? - удивился он и стал разрезать веревки.
- Ну, таких, в синих касках, - объяснил я, по очереди освобождая затекшие конечности. - Они еще на танках ездят. У нас тут, типа, войсковая операция...
- А, эти? Они вляпались в полосу малозаметных заграждений. То есть замаскированных мин. Дерьмо попало в вентилятор, одним словом. Через полчаса максимум будут здесь. Ты их ждешь?
- Полчаса многовато, - сообщил я, критически оглядывая пробуждающихся к уставной жизни боевиков. - Надо сматываться. Дипломную мою забрали, гады! Всю папку уволокли!
- Дипломные в наше время нормальные люди на карточках хранят, на скип-драйвах, - наставил меня Шлем на путь истинный.
- У меня полевой материал, - объяснил я. - Слушай, давай мотать отсюда. А то они могут вспомнить, как стреляют.
При слове "стреляют" толстый предводитель басмачей как-то очень нехорошо уставился на нас. В его мутном взоре забрезжило кровожадное узнавание.
- Садись, поехали, - сказал Шлем. - Анофриев тебя ждет не дождется.
- Я сперва должен представиться ооновскому начальству, - возразил я. - Я все-таки агент оперативного реагирования.
- Вот и реагируй оперативнее, - согласился Славка. - Давай, двигай попой.
- Сейчас, - сказал я.
Подойдя к ближайшему солдату из оцепления, я отобрал у него пушку (это оказалась французская ФАМАС) и запасные магазины. Шлем, заинтересованный моим примером, отнял у того же самого боевика наручные часы, алюминиевый перстень с фальшивым стразом и кошелек. Оставив ошарашенного охранника переваривать нашу наглую выходку, мы влезли на мотоцикл, и Славка выжал до отказа педаль турбонаддува. С громовым гулом и треском мотоцикл рванулся в мировое пространство, окружающее лагерь боевиков.
- Держи его! - заорали с трибуны. - Это же Патрикеев! Уйдет!
- ....! - не оборачиваясь, крикнул Шлем в ответ. - Дал я вам .... Патрикеева!
- Осторожнее на поворотах! - попросил я его, имея в виду сразу много смыслов этого выражения.
Сзади грянуло несколько выстрелов, но с меткостью у отравленных боевиков было еще туго, и мы благополучно покинули лагерь.
Штурмовикам "Золотого Миллиарда" в тот раз совсем не повезло. Поставленная ими полоса малозаметных противотанковых заграждений воспрепятствовала прорыву броневой группы ООН, и командование операции вынуждено было пустить в ход вертолеты с газотопливными ракетами. Вместо плена и справедливого суда, планировавшихся при организации акции, боевикам выпала страшная гибель в море пламени. В побоище из целого лагеря уцелело всего одиннадцать человек, и Совет Безопасности в очередной раз поставил вопрос об этичности применения штурмовых вооруженных сил в полицейских операциях.
Меня это уже, впрочем, интересовало исключительно в политическом смысле. В тот момент, когда вертолеты забрасывали неуправляемыми ракетами тысячи растерянных, не пришедших еще в себя после химической атаки людей, я стоял в здании нашего консульства перед столом профессора Анофриева. Проф рассматривал меня с явным неодобрением.
- Чего ради ты ввязался в это дерьмо? - спросил он. - Не в твоём положении заниматься организованными человекоубийствами.
- Это затея Холлистера, - пожал я плечами. - Я - лицо подчиненное. Я делаю то, что мне прикажет командование УНИСЕК.
- Ты ученый.
- Я - агент специального назначения.
- Нет, ты ученый. У-че-ный! Понимаешь ты это или нет, но твоя задача в рамках Комиссии по экологической безопасности - не соваться в пекло, а разрабатывать новые методы борьбы с экологической катастрофой! Понял меня?!
- Нет, не понял. Я на службе, и я выполняю приказы.
- Ты уже забыл, что такое биология! Где твоя дипломная работа?!
- Я оставил ее в лагере "Золотого Миллиарда", шеф.
- А им она зачем нужна?
- Я их тоже так спрашивал. Не ответили.
- Так ты намерен заниматься наукой, или ты и дальше намерен носиться с автоматом по разным диким прериям?
- Я был и остаюсь ученым на службе человечества, профессор. Автомат ни в коем случае не мешает мне заниматься наукой.
Анофриев побагровел. Пошарившись по карманам, он швырнул передо мной на стол цветную открытку из серии "Мир природы".
- Сейчас проверим, какой ты там ученый. Что это за животное?
Я взял открытку двумя пальцами, стараясь изобразить на лице пренебрежение.
- Это каймановая черепаха, шеф...
- А поподробнее можно? - Профессор уселся на офисный стул, обвив его спинку ножищами, и приготовился слушать.
- Научное название каймановой черепахи - Chelydra serpentina, - начал я, недоумевая, куда клонит Проф, - но жители США, где она обитает, называют ее "снэппер", что значит "кусака", и это имя подходит ей гораздо точнее. От природы эта примитивная черепаха, относящаяся к реликтовому семейству Каймановых, не умеет целиком прятать шею в панцирь, и этот недостаток защиты она компенсирует чрезвычайной агрессивностью. Вырастает до полуметра и более. Прожорлива, причем способна активно хищничать. Голодная каймановая черепаха может представлять опасность для детей и мелких животных. Очень вынослива - в природе не теряет активности, двигаясь подо льдом замерзших ручьев и рек. Что еще вас интересует?
Анофриев поглядел на меня как-то особенно внимательно.
- Как по-твоему, Лис, - спросил он, - каких предельных размеров достигает каймановая черепаха?
- Смотря как мерить, - развел я руками. - возможно, метра полтора, даже два, если от кончика хвоста до кончика вытянутой шеи. А что?
- А о черепахах синего цвета тебе слышать не доводилось? - вкрадчиво продолжил Анофриев свои расспросы.
Я понял, что сейчас мне сообщат нечто интересное, и на всякий случай сел на диван. Падать на пол с глупой рожей, как это принято у героев японской анимации, мне абсолютно не хотелось.
- О синих черепахах я вообще не слышал, шеф, - честно сказал я. - Лягушки в брачный период синеют, знаю. Но синие черепахи - это какой-то явный генетический брак. А чем вас так заинтересовали синие каймановые черепахи нестандартного размера?
Профессор покачал головой.
- Дело в том, Лис, - объяснил он, - что, пока ты там копался в этой пустыне, гигантские синие каймановые черепахи съели Петропавловск.
Я достаточно хорошо знал Профа, чтобы понять, что таким голосом он никогда не шутил даже на Первое апреля.
Петропавловск-Камчатский - один из красивейших городов Земли, особенно если смотреть на него летом, в ясный день и издали. Величественный курящийся конус Авачинской сопки, царящий над городом, отражается в спокойной тишине залива, перечеркнутой строгими силуэтами кораблей. Из пышных зарослей генетически модифицированной зелени, в которых утопает подножие сопки, поднимаются навстречу небу купола церквей и новенькие стрелы небоскребов. А вокруг этого, словно строгая оправа из анодированной стали, простирается суровая линия скалистых северных берегов, омытая пенной полосой прибоя. Панорама Петропавловска-Камчатского на всю жизнь врезалась мне в память.
Опять же, мне там однажды так звезданули по морде, что попробуй такое забудь!
В этом духе я и сказал Профу, когда попросил у него рассказать поподробнее, что в мое отсутствие произошло с этим прекрасным дальневосточным портом.
Но оказалось, что Анофриев пытается рассказать мне о совсем другом Петропавловске, затерявшемся, с моей точки зрения, где-то в целинной и хлебородной казахской степи.
Будучи биологом, я, по мнению Профа, должен был в совершенстве знать также географию. В следующие полчаса я узнал многое об истории, расположении, промышленном потенциале и окружающих экоценозах доселе почти неизвестного мне Петропавловска-Казахстанского. Кроме того, из лекции я выяснил, что я тупой идиот.
Теперь же этот город съели гигантские синие черепахи, и у Профа это вызывало легкое беспокойство. Вполне объяснимое состояние, особенно если учесть, что Анофриев был главным научным консультантом УНИСЕК. Комиссия по экологической безопасности требовала от него четких, строго научных объяснений произошедшему, дать такие объяснения Проф, естественно, был не в состоянии, а я, его лучший и самый доверенный оперативный сотрудник, болтался тем временем в заштатной полупустыне, помогая воякам ликвидировать абсолютно неинтересную с научной точки зрения базу "Золотого Миллиарда".
Человечество, в лице Анофриева, вновь нуждалось в моих услугах. Поэтому я устроился на диване поудобнее и попросил подробных консультаций.
К тому моменту, когда я закончил их получать, мне уже стало чертовски интересно.
Давным-давно в далекой-далекой казахской степи были полигоны.
Полигонов было много - ракетные, ядерные, космические. На каждом из полигонов была, как принято говорить, своя инфраструктура - колючая проволока, тяжелые танки, многоэтажные дома, школы, латрины и тому подобные объекты для обеспечения работы полигона и удобства жизни его сотрудников. Эта инфраструктура всего за несколько десятилетий изгадила до неузнаваемости миллионы гектаров степной целины. С распадом Советского Союза большая часть полигонов стала не нужна, и отравленную разной дрянью степь возвратили ее законным собственникам - земледельцам и чабанам. Но хлеба и овечьи отары из рук вон плохо приживались на месте, занятом некогда "инфраструктурой", и лет через двадцать земля в некоторых местах практически обесценилась.
Тем временем экологический кризис, получивший уже название "бунта джунглей", набирал силу и обороты. Тогда светлые головы из ООН (про это я уже слышал) решили за очень большие деньги арендовать у казахского правительства часть наиболее опоганенных степных земель вместе с уцелевшими остатками пресловутой инфраструктуры и оборудовать на этой, в прочих отношениях довольно удобной, местности полигон нового типа - полигон для испытаний разных методик экологического контроля. Здесь под строгой охраной должны были содержаться опытные участки, копирующие различные типы пораженных экологическим кризисом ландшафтов, которые ученые пытались бы лечить. Здесь же должны были испытываться новые образцы оружия и систем защиты, призванные пополнить военный арсенал человечества в борьбе со свалившимся на него гневом Матери-Природы.
Естественно, нашлось множество противников проекта, в первую очередь политиканы из ЭКО, а также активисты "Мистерии" - отвратительной секты, поклоняющейся жестокому матриархальному божеству и претендующей притом в создавшихся условиях на статус новой мировой религии. Одна из предводительниц "Мистерии", Сельва де Луна, была личным врагом профессора Анофриева, а следовательно, и моим. Однако ни вопли адептов, ни громовые заявления сторонников "самоочищения" природы от злобного и подлого человечества не могли уже изменить судьбу будущего полигона. В ход были пущены большие деньги, в том числе и в виде взяток, и за два года новый полигон вырос в казахских степях во всей своей красе.
Административно полигон был единым образованием, но фактически полигонов было три: один, исследовательский, располагался около Петропавловска, другой, где испытывались технологии природовосстановления, огибал Экибастуз. На третьем участке полигона, немного севернее Семипалатинска, проверялось оружие и химические средства борьбы с новым бзиком нашей всеобщей матери. Нанесенный на карту Казахстана, полигон отдаленно напоминал одинокого грустного стрептококка, задумавшегося, не пора ли ему от безысходности размножиться делением.
Катастрофа произошла на рассвете одиннадцатого мая, когда жители Петропавловска-Казахстанского были разбужены необычно ранней и яркой зарей, охватившей три четверти горизонта. Затем с востока, где километрах в ста с лишним располагались границы полигона, к пригородам Петропавловска подползли одиннадцать гигантских серо-синих животных, напоминавших огромных каймановых черепах. Каждая тварь была размером с пятиэтажный дом. Рассудительные жители покинули опасную зону, так что обошлось без жертв. Оставшиеся на безопасном удалении могли наблюдать схватку доблестных войск ООН с панцирными чудовищами, обладавшими, по всей видимости, неуемным аппетитом. Бронебойные снаряды танковых орудий наносили животным видимый, но недостаточно обширный урон. Черепахи вторглись в город, обрушив несколько строений, перепортив линии электропередачи и разрушив один из двух городских хлебозаводов вместе с запасами зерна и элеватором.
Прилетевшая авиация не стала наносить ракетно-бомбовый удар из опасения повредить город еще сильнее. Бесчинство синих черепах продолжалось без помех. Одну из тварей удалось разорвать на клочки, выстрелив в нее прямой наводкой из самоходной кассетной батареи ПТУРСов. Другая, получившая серьезные повреждения, уползла обратно в степь. Остальные причинили Петропавловску колоссальный урон, после чего спонтанно покинули город. Авиация в это время перезаправлялась на базах. Поднятые по тревоге казахские и ооновские стратегические ВВС не успели расправиться с чудовищами по всем правилам современной военной науки, сумев только устроить им на прощание мощный вакуумный взрыв. Взрыв, впрочем, тоже не причинил им особенного вреда. Одна за другой синие черепахи повернули на запад и почти организованной колонной скрылись в мутноватых водах реки Ишим.
Подоспевшая всего через двадцать-тридцать минут тактическая авиация не обнаружила ни малейших признаков чудовищ. На всякий случай обстреляли реку, подняли взрывами муть и тучи пара, но страшных черепах так и не нашли. Неясной осталась и судьба подбитой черепахи, уползшей в степь раньше всех остальных.
За помощью обратились к станциям спутникового наблюдения. Однако операторы самых разных станций только разводили руками, ссылаясь на то, что в момент атаки якобы имели место "нарушения оптической проводимости воздуха", простиравшиеся от границ упоминавшегося уже полигона до самого Петропавловска.
Несмотря на то, что от полигона до города было больше сотни километров, связь его с черепахами напрашивалась как-то сама собой. Казахские власти забили тревогу. Под удар могли быть поставлены все города, находившиеся близко к границам опытных участков - Экибастуз, Караганда, Павлодар, Иртышск, и сама Астана - новая столица республики, и многострадальный Семипалатинск. Ооновским ученым и испытателям предложено было собирать манатки. Это требование становилось тем более актуальным, что тщательное последующее изучение полигона обнаружило на нем явные следы активности пресловутых синих черепах. Между тем, биологи и эксперты УНИСЕК продолжали отрицать какую-либо связь между черепахами и полигоном. Более того, они практически открыто предъявили властям Казахстана обвинения в фальсификации, справедливо замечая, что существование черепах (да и вообще наземных животных) такого размера противоречит механике, термодинамике и простому здравому смыслу.
Как бы то ни было, работа двух северо-западных участков полигона была заморожена на неопределенное время, и научно-испытательская активность сохранилась только на восточном конце запретной территории, в зоне бывшего ядерного полигона. Синими черепахами там и не пахло, разрабатывать эту пустынную степь никому не хотелось, а военные ООН были наиболее щедрыми из всех структур, оплачивавших казахским властям существование полигона.
Естественно, Проф хотел, чтобы я поехал туда и положил конец всему этому безобразию.
Он был искренне уверен, что я справлюсь. Я ведь ученый. И еще я - агент оперативного реагирования.
Глава вторая
Приехали!
Расстреливали меня с утра в понедельник, а в два часа пополудни в среду я уже стоял на причале Семипалатинского речпорта и ждал катера на подводных крыльях. Я почему-то думал, что за мной пришлют десантный экранолет, и очень удивился, когда катер оказался именно катером - четырехместной скоростной машиной, явно имевший в оригинале чисто прогулочное назначение.
- Так вы и есть помощник Анофриева? - спросил усатый дядя, управлявший катером.
- Валентин Патрикеев, биолог. Очень приятно, - ответил я, протягивая ему свои документы.
- Тот самый суперагент, который таскает за косички девочек из "Мистерии"? - с сомнением уточнил он.
Я ответил, что да, примерно так.
- Жаксы, - сказал он. - Это здесь означает - хорошо.
Я устроился поудобнее, и мы отплыли от пристани. Рассекая полупрозрачные иртышские воды, катерок помчался вниз по течению. Зеленый и жаркий Семипалатинск скоро остался позади, по левую руку от нас потянулись обрывистые и довольно дикие берега. Правая сторона реки была вся в излучинах и затонах, там густо рос тальник. На свободных от тальника местах многочисленные мужики удили с резиновых лодок на спиннинг мелких щурят.
- Вы москвич? - спросил неожиданно пилот катера.
- Петербуржец, - ответил я.
- Жаксы.
- А что так?
- Москвичей у нас многие не любят. Это еще со времен Союза осталось. Приезжали сюда прикомандированные из Москвы, так больше половины было с эдаким, знаете, гонором. И сейчас еще встречается...
- Знаю. Сто раз видел. Правда, в основном у американцев.
- У американцев это по-другому, они свой национальный гонор сочетают с уважением к чужой культуре. А у этих слово "Азия" было ругательным. Вы, видимо, не из таких...
- Я никогда не считал, что чужая жизнь состоит из экзотических обычаев, странных верований и блюд национальной кухни. Разница культур не подразумевает разницы основных устремлений. Мы все люди, все хотим жить и не любим, когда нас тычет носом в землю начальство. Особенно - не слишком авторитетное начальство.
- Ну, с авторитетом начальства у нас на полигоне полный порядок. Коменданта все уважают и ценят. А доктор Сорокин, несмотря на свою квадратность, в сущности, безвреднейшее существо.
О квадратном докторе Сорокине я ничего не слышал, поэтому сразу осведомился, кто это такой.
- Начальник научной группы нашего сектора. Говорят, гениальный физик. Наверное, так и есть. Во всяком случае, при нем на полигоне кончилось безобразие с утечкой энергии. Сорокин, даром что сам занимается какими-то квантами, лично руку приложил к строительству контрольной системы и лично прекратил отток. Но квадрат полный. Впрочем, познакомитесь - сами узнаете. Он хочет испытывать какие-то специальные бомбы, пока лицензия нам еще это позволяет.
- А как администрация района относится к такой перспективе?
- А что администрация сделает? Во-первых, нам можно даже натуральные атомные взрывы здесь устраивать, до ста пятидесяти килотонн. Хоть на земле, хоть в атмосфере. С тех пор как американцы разорвали все договоры, никто уже особенно не церемонится с экологией. Все только кричат, что апокалипсис близко, и делают что хотят. А во-вторых, Сорокин сделал, по его словам, нечто совсем новое. Там что-то с квантами, с мезохимией. Короче, он обещал с цифрами в руках, что при правильном раскладе никакой остаточной радиации не будет. Само собой разумеется, есть и "грязная" версия, то ли ядовитая, то ли радиоактивная, то ли что-то еще, но в ее тестировании пока что необходимости не возникало. Одну такую штуку уже долбанули под землей, в мелкосопочнике. Полная эйфория. Теперь настаивают на полевых тестах.
- Если только полигон до этого времени не закроют, - прибавил я.
- А что, могут закрыть?
- После Петропавловска могут и закрыть.
- Жаман, - грустно сказал водитель катера. - Это здесь означает - плохо.
- А у вас тут гигантских синих черепах не видели? - спросил я.
- У нас все больше розовых летающих слонов видят, - ответил мне водитель. - Водка у нас тут совсем скверная.
Разговор спонтанно угас.
Я стал смотреть на пейзаж, но пейзаж был очень однообразный и этим удручал. Если бы не закрывавший от нас степь береговой обрыв, вдали, наверное, уже видны были бы тропические джунгли и таежные массивы опытных посадок. Но отсюда мы не видели ничего. Во избежание распространения атакующей растительности с иртышской паводковой водой, край полигона был отнесен минимум на пятнадцать километров от берега. Между берегом и полигоном простирались лесозащитные полосы, перепутанные сетки из пластиковых нитей, вздыбившиеся слои распаханной глины, лишенной плодородного слоя, щедро политой страшными фитотоксинами и дефолиантами. Колючая проволока в четыре ряда ограждала опытные участки; два ряда из четырех были под током от специально построенной для этого Восточно-Казахстанской АЭС. Даже до фарватера доносился по временам надсадный гул турбин - то выли тяжелые патрульные танки, патрулировавшие периметр. А в небе тройки истребителей ООН медленно рисовали белые каббалистические знаки инверсионных следов...
Катер шел быстро. Мелькали по правому берегу полуразрушенные ржавые дебаркадеры пристаней. На досках едва угадывались истершиеся от времени и непогоды названия пристаней - "Долонь", "Чаган". Еще минут двадцать езды - и за поворотом речного русла обрыв превратился в настоящие скалы. Должно быть, на одной из таких стоял на диком бреге Иртыша Ермак Тимофеевич, вперив грозный взор в сибирскую степь на востоке. Дальше, за новым поворотом - совсем затонувший дебаркадер, "Грачи". Шум тяжелой техники, обслуживавшей полигон, стал здесь слышен очень отчетливо.
Наконец, пристань "Конечная" - новенькие эллинги, у пирса два сторожевика и два ракетных катера морского образца. Здесь на левом берегу - полный контраст со скальным бесприютством, море зелени и пересеченный протоками затон. Широкие белокаменные лестницы сбегали к воде у причала. Странный серебристый шар высотой в три человеческих роста возвышался поодаль среди акаций.
- Рахмат, - ответил я. - Это здесь означает - спасибо.
Дядька посмотрел на меня с явным подозрением.
На пирсе, выпятив подбородки, стояли в карауле чернокожие ребята в голубых касках. Такой же чернокожий сержант проверил у меня документы и по-английски пожаловался на жару. Водитель катера помог мне выгрузить мой чемоданчик, а также чертежный тубус, использовавшийся на сей раз по инициативе Шлема отнюдь не для чертежей. Вещи никто не досматривал, и слава богу. Я прицепил к бедру кобуру со служебным пистолетом, заряженным тяжелыми пулями из обедненного урана (Славка по невежеству называет их "атомными"), подхватил свой багаж и по крутой лестнице зашагал наверх, в город.
У выхода с пристани на набережную меня встретили два выцветших щитовых плаката, умело, как партизаны, скрывавшиеся в кустах. Мое любопытство потребовало исследовать эти реликтовые образцы, и я не остался разочарованным. Левый плакат, на русском языке, ненавязчиво предупреждал меня об опасности:
ОСТОРОЖНО!
СЕКРЕТНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ОБЪЕКТ!
БЕЗ ПРОПУСКА НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ!
ПРЕДЪЯВЛЯЙТЕ ПАТРУЛЯМ ПРОПУСК И УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
ПО ПЕРВОМУ ТРЕБОВАНИЮ!
Правый плакат, выполненный таким же шрифтом на таком же белом фоне, напротив, так и лучился гостеприимством:
WELCOME TO
SEMIPALATINSK NUCLEAR TEST SITE!
PLEASE VISIT OUR MUSEUM
AND NUCLEAR TESTING RANGE!
Вот так.
Идиотизм этих шедевров засел у меня в памяти, как настоящая заноза. Я подумал было, что их нарисовали во времена оно те самые прикомандированные москвичи, о которых так пренебрежительно отзывался пилот катера. Но потом я решил, что прикомандированные москвичи были слишком утонченными личностями для такого тупого дела. Наверное, они все-таки приказали нарисовать эти плакаты какому-нибудь сержанту-сверхсрочнику. А сами только продиктовали текст. Причем они наверняка путались в английском произношении, так что бедолага-сержант с первого раза не понял двух-трех слов. И его еще долго ругали потом за это: "Азия-с!"
Выбравшись на набережную, я сразу же увидел малиновую "Ладу", за рулем которой сидел квадратный человек.
Конечно, присмотревшись повнимательнее, я понял, что человек не вполне квадратный. Нос и брови его были, скорее, прямоугольными, как, впрочем, и лежавшие на баранке пальцы рук. Прямоугольной была и его машина - старомодная "Лада" седьмой модели. Остальное в этом человеке - глаза, подбородок, плечи, зубы и даже прическа - было строго квадратным. Я сразу понял, что это доктор Сорокин.
Он вылез из-за руля и подошел ко мне своей размашистой квадратной походкой. Я заметил на лацкане его пиджака университетский значок, похожий на перекошенный квадрат.
- Здравствуйте, Валентин Сергеевич, - сказал он. - А профессор Анофриев с вами?
- Увы, он не приедет, - ответил я.
- Будете закрывать полигон? - неожиданно спросил он. Спросил грустно и как-то вовсе не квадратно. Мне он сразу понравился.
- Нет, - сказал я. - Я приехал, чтобы сразиться с гигантскими синими черепахами и победить их.
- Победить их? - задумался Сорокин. - Это было бы хорошо. Скажу больше - это было бы хорошо в квадрате! Что ж, я к вашим услугам. Начальник научной части Восточного сектора доктор Сорокин.
Я пожал квадратную ладонь.
- Вы пиццу любите? - спросил он у меня.
- Очень. Только настоящую, не общепитовскую.
- Тогда давайте я вас подвезу до гостиницы, а потом поедем ко мне домой. Жена испекла пиццу с белыми грибами. Надо же вас чем-нибудь угостить! Садитесь в машину - тут и пешком недалеко, но тубус у вас, по-моему, килограмм сто весит, судя по тому, как вы его держите...
В действительности тубус весил всего пятьдесят три килограмма, но и этот вес на сорокаградусной жаре казался мне явно излишним.
- Жаксы, - сказал я, усаживаясь в машину.
Жена Сорокина, худенькая изящная блондинка, накормила нас отличной пиццей. К пицце я напился чаю с душистыми травами, а начальник научного сектора - водки. Потом мы разлеглись в шезлонгах на лоджии старинного домика, любуясь степным закатом. Закат переливался в небе всеми оттенками от бланжевого до электрика, роняя разноцветные искры на серебряный ковер ковыля. Далекий горизонт прорезала синяя линия мелкосопочника, чуть пониже темнела стена растительности, обозначавшая край полигона. Четыре разновозрастные дочки Сорокина, шумно резвившиеся в комнате позади нас, забегали по временам и на лоджию, но, будучи детьми воспитанными, совершенно не мешали взрослым.
- Где вы берете воду для полива? - спросил я, указывая на черно-зеленую стену рукотворных джунглей.
- Глубокое бурение, - ответил Сорокин, устраиваясь поудобнее в своем квадратном шезлонге. - Да этой флоре немного и надо. Смотрю на нее и диву даюсь - откуда в ней такая жизненная сила берется!
- За чужой счет она берется, - мудро заметила вышедшая к нам жена Сорокина, Ирина Александровна. - Из других эти растения жизнь высасывают, а сами не плодоносят. И ни пользы, ни радости от них никакой - только живут, гадят и землю отравляют. Люди тоже иногда такие бывают. Редко, к счастью.
- Да, к счастью, - отозвался начальник научного сектора. - Жаль, что такие люди нечасто собираются тесными группами на опытных делянках. Иначе можно было бы заранее обнести их защитным кордоном...
- Растения-фашисты, - внес я свою лепту в парад философских умонастроений.
- Очень точная мысль, - согласился Сорокин. - Живут своими нуждами, сиюминутными, и не хотят видеть, что обращают свои страны и земли в мишень для чужих бомб. А бомбы, по определению, прежде всего падают на головы невинных.
- Это вы про растения? - удивился я.
Сорокин замялся:
- А хотя бы и про растения...
- Кстати, - спросил я, чтобы перевести разговор, - а что за новую бомбу вы изобрели?
Доктор оживился. Руками он изобразил в воздухе квадрат.
- Ничего невозможно скрыть! Откуда вы о ней слышали?
- В Семипалатинске мне говорили о ней случайные знакомые, - почти корректно ответил я, решив на всякий случай не выдавать усатого дядю.
- Ужасно! А если бы это был военный секрет?!
- Ну, - предположил я, - кранты бы тогда военному секрету. Хотя, насколько я понимаю, ваша бомба весьма далека от основных стратегических направлений современной военной науки?
- Да, зато она годится для террористов. Скажу вам строго между нами, - тут подвыпивший Сорокин нагнулся ко мне, - опытный экземпляр нашего взрывного устройства с энерговыделением в килотонну обошелся нам всего в двести тридцать долларов пятьдесят центов. Я имею в виду саму взрывающуюся часть - детонаторы и системы контроля теста влетели почти в сорок пять тысяч.
- Эка невидаль! - не очень корректно махнул я рукой. - Анофриев рассказывал мне, что в бытность его студентом ребята из Подольского института физики взрыва собрали работающую атомную бомбу на калифорнии-249, который им вынесли с опытного завода за три бутылки спирта.
- Дома, что ли, собирали? - заинтересовался Сорокин.
- В общежитии.
- И как - взорвалось?
- Еще как взорвалось. Восемьдесят пять тонн эквивалента. Это при ручной сборке и при довольно несовершенной линейной системе сжатия.
- А где взрывали?
- Где-то в Подмосковье, в старом колодце. Году в девяносто втором примерно...
- Жалко, что не в общежитии, - сказал Сорокин, вновь опускаясь в свое квадратное кресло.
Мне подумалось, что подробнее о своем изобретении он говорить не хочет. Как выяснилось, я ошибся. Подобно всякому гениальному изобретателю-одиночке, доктор Сорокин просто сперва заводился помаленьку, чтобы потом во все подробностях прочитать мне лекцию о своей замечательной выдумке.
Оказалось, что доктор занимался мезохимией - наукой, по концепции и по реальной промышленной ценности отличавшейся от средневековой алхимии только необходимостью в экстрадорогих опытных установках и грандиозных энергозатратах на эксперименты. Мезохимики научились превращать золото в свинец, технеций - в алюминий, а диспрозий - в радиоактивный барий, затрачивая на грамм такого превращения не больше семи-восьми тысяч долларов. Достигалось это с помощью расплавления мезонных оболочек атомов в направленном поле сильного взаимодействия. Механизм образования поля доктор продемонстрировал мне как в виде системы дифференциальных уравнений, так и на наглядной модели с помощью половинки пиццы и водочной рюмки, но я, признаться, не запомнил в тот раз почти ничего. Идея была в том, что с атомного ядра снимали с помощью этого самого поля удерживающую его в стабильном состоянии мезонную оболочку, отчего соседние ядра сплавлялись в "состояние мезостата", лишь несколько лет назад обнаруженное экспериментальными исследованиями. После этого можно было (в теории) получать из "мезостата" ядра любых изотопов любых элементов, применив к ним соответствующую конфигурацию поля. Вроде бы появились даже первые коммерческие успехи в этом нелегком начинании. Однако при каждом эксперименте оставалось некоторое количество вещества, не вышедшего из состояния "мезостата" и деликатно поименованного "сверхтекучей ядерной плазмой". Эта плазма, по выражению Сорокина, обладала "редкостной злоедучестью", ее приходилось хоронить в специальных контейнерах из карбида бора, либо же выбрасывать в космос по мере накопления. Вопросом избавления от излишков плазмы Сорокин и занимался до того, как попал в научные круги при ООН. Однажды он по неосторожности взорвал свою лабораторию, разбив капсулу с плазмой, был с треском уволен, устроился на ооновский полигон, и здесь-то ему пришла в голову его гениальная идея...
- Только представьте себе, - патетически вещал он, описывая руками в воздухе квадраты, - что ядерная плазма сохраняет и даже передает свойства мезостата всему, с чем она соприкасается! Сама по себе она по свойствам - типичный коллоидальный газ. Она не имеет температуры. Ее можно налить в контейнер, легкий и твердый, из которого она почти не будет просачиваться. Но стоит переместить ее в сосуд из тяжелого материала, например, урана или даже свинца - и благодаря его высокой удельной плотности частота реакций повысится. Плазма просто растворит такой сосуд, превратив его опять-таки в плазму! Вы скажете - ерунда? Вы будете говорить, что ядра атомов настолько малы по размеру в сравнении с самими атомами, что повышение плотности даже в тысячи раз практически не увеличит вероятности соприкосновения ядра с плазмой? Ха! Скажите это тем, кто делал термоядерное оружие! Они скажут вам, что, помимо геометрической плотности, есть еще плотность кинетическая! Да зачем тут физики? Вам это же самое скажет любой химик-кинетик! Знаете, что такое структуральное поле сильного взаимодействия?! Это - телепортация! Плазма - это просто сигнал! Ядро - его приемная антенна! Материи нет, есть волна! Мы можем дожить до времен, когда будем ездить по проводам со скоростью света! Ездить сами, in corpore, безо всякого - слышите меня! - безо всякого парадокса Винера насчет копирования личности! Я отвлекся. Теперь берем материал с тяжелыми ядрами. Тот же свинец. Просверливаем в нем дырочку и помещаем туда один микрограмм плазмы, стоимостью заберите это от нас рублей, и побыстрее, пожалуйста, копеек, плюс стоимость контейнера для хранения. Дальше - сжимаем свинец с размаху взрывной волной, как уран в атомной бомбе. Контейнер - лопается! Плазма - освобождается! Свинец - за наносекунду превращается в сверхтекучее ядерное вещество! Что дальше? А вот что! Возникает резонанс полей сильного взаимодействия - раз! Это энергия. Под влиянием случайных комбинаций полей сильного взаимодействия часть свинца превращается в сверхтяжелые ядра невиданной конструкции - два! Это атомное топливо. Все остальное - сплавляется в немыслимые комбинации элементов. По сути, это то же самое, что холодный термояд! Взрыв и вспышка, обусловленные тремя разными источниками - атомным распадом, термоядерным синтезом и горением лишенной мезонов плазмы! Это три! Финал - плазма как бы набирает недостающую массу мезонов из окружающей среды, нейтрализуется, а факел ядерного топлива, горящий в сотни раз медленнее, чем при обычном атомном взрыве, столь же медленно отдает энергию в окружающую среду. Свет, пламя и удар! И все это - за двести пятьдесят долларов. Каково?!
Наверное, доктору обидно было бы узнать, что я не испытал восторга. Я за свою жизнь, слава богу, навидался взрывов достаточно, и атомных, и всяких других. Кроме того, он наговорил мне много ерунды. Может быть, он сильно упростил изложение, чтобы мне было понятнее, а может быть, специально скрывал какие-то важные элементы конструкции своего изобретения. В конце концов, я еще застал времена, когда в школах детям объясняли, что атомный взрыв происходит, если случайно соприкоснутся кусочки плутония с массой больше критической. Это уже потом, в домашней мастерской у Шлема, я узрел воочию все проблемы и трудности, возникающие при монтаже самодельной атомной бомбы из ворованного калифорния и трофейного американского ораля...
В одном я поверил доктору безоговорочно - его изобретение явно обошлась ему не более чем в ту сумму, которую он так любил повторять. На ооновских финансах большими деньгами для опытов не разживешься.
Впрочем, скептическое выражение моего лица отнюдь не остудило энтузиазма Сорокина. Он нашел способ делать атомные бомбы из разного дерьма, и он был этим вполне счастлив. Чтобы не расстраивать радушного хозяина, я спросил у него тактико-технические параметры ожидаемого оружия, в том смысле, что для самоуничтожения у человечества и так вполне хватает существующих арсеналов.
- Я вам объясню, - сказал Сорокин, расстилая на освещенном подоконнике квадратную салфетку. Крупными буквами он написал:
- Это вытекает из самой сущности открытой мной реакции, - пояснил он. - Добавьте к этому тот факт, что большая часть энергии мезонной плазмы выделяется не в виде рентгеновской вспышки, как в атомной бомбе, а в виде индуцированного мягкого ультрафиолета. Горение продолжается десятки секунд, а радиация - собственная и наведенная, - ничтожно мала. Понимаете теперь, какие это открывает возможности в борьбе с разрастающимися джунглями?
Я предположил, что понимаю. Взрывные устройства почти не использовались против зарослей взбунтовавшейся растительности из-за низкой эффективности таких атак, а горела она из рук вон плохо. Выжигание людоедской флоры высокой температурой и светом было, в принципе, неплохой и давно предложенной идеей, но классическое атомное оружие давало слишком много побочных эффектов и использовалось редко (Шлем считал, что зря), а другими достаточно мощными источниками излучения человечество пока не располагало. Впрочем, предлагалось построить спутники с фокусировочными зеркалами для бомбардировок зон кризиса при помощи солнечной энергии, но затраты на этот проект, в сравнении с ожидаемым результатом, были пока просто чудовищными.
А тут квадратный доктор из Семипалатинска предлагает решить эту проблему по цене двести тридцать долларов за несколько десятков гектар! Удивительно, что военные еще не схватились руками и зубами за его изобретение! Хотя, с другой стороны, что тут удивительного? Отходы мезохимического производства легче легкого поставить под контроль, построить у себя мезохимические заводы пока что могут мечтать лишь две-три самых богатых державы, у которых и так не туго с оружием массового поражения, а достойные атаки военные объекты обычно хорошо сопротивляются световому излучению. Вот если бы бомба доктора Сорокина разрушала в радиусе своего действия весь бетон и весь металл...
В любом случае, все эти вопросы волновали меня только теоретически. По большому счету на бомбу мне было плевать. Я приехал сюда бороться с синими черепахами, а не изучать новые горизонты возможностей атомного оружия. Шлем бы меня, конечно, не понял, но в дальнейшем я намеревался провести четкую грань - пусть местные научники занимаются бомбами, если у них есть такое желание, моя же миссия никак не связана с их деятельностью.
Я предполагал в тот момент, что серьезно ошибаюсь, но не мог же я подумать, что ошибаюсь настолько серьезно!
Когда я покидал коттедж Сорокина, было уже больше одиннадцати вечера. В звездном августовском небе плыл спутник. Орали ночные насекомые, орали транзисторы в соседних домах. Орали коты. Дочки Сорокина, никак не хотевшие укладываться спать, тоже орали в соседней комнате. Жена Сорокина отчаянно пыталась утихомирить хотя бы их.
- Наташа! Оксана! Положите подушки на место и спать!
- Сейчас! - зловещим голосом сказала одна из девочек. - Но помни, Оксанка - когда ты заснешь, я превращусь в страшного рептилоидного (она так и сказала - рептилоидного) мега-оборотня и приду к тебе, чтобы съесть твою правую руку!
Сказано было грозно. Самая младшая девочка даже ойкнула от ужаса. На Оксанку, однако, как оказалось, угроза не подействовала.
- Ба! - безмятежно ответила она сестре, когда я уже выходил на крыльцо. - Тогда я превращусь в капитана Валентина Патрикеева и одним ударом снесу тебе голову!
Услыхав такое, я с перепугу был вынужден ухватиться за перила крыльца.
Вот уж точно - приехали!
Глава третья
Сцена у фонтана
Весь в раздумьях, я подошел к фонтану у гарнизонного офицерского клуба. Это было красивое место - большая, явно предназначенная для парадов площадь, заросли кустарника вокруг, вымощенные шестигранной разноцветной плиткой тротуары. В бассейне фонтана плавали золотые рыбки с выпученными вверх глазами - "небесное око". Рыбки разглядывали звезды, августовский метеоритный дождь и бесшумное движение ярких, каплевидных спутников. Кроме того, они приносили пользу обществу - с шумным чавканьем жрали комаров.
Одна из рыб, самая наглая и толстая, подплыла ко мне, тяжело двигая жабрами, и уставилась на меня в ожидании подачки. Я полез в пакет, который мне дал на прощание Сорокин, отщипнул там маленький кусочек теста от пиццы и бросил рыбине. Давясь от жадности, рыба проглотила его и вновь уставилась на меня.
- Рыбка золотая, - сказал я ей, - выполни три моих желания! Во-первых, дай мне проникнуть в тайну синих черепах. Во-вторых, пусть сюда приедет мой друг Славка Шлем. Ему здесь точно понравится. А в-третьих... - я задумался, собираясь заказать либо дворец из чистого золота, либо уголовный процесс над руководителями ЭКО, но тут мне стало совестно. В конце концов, пицца, которой я подкупал золотую рыбку, была изготовлена в семье Сорокиных, и не отблагодарить их было бы стопроцентным свинством. - В-третьих, рыбка, пусть доктор Сорокин испытает прилюдно свою бомбу и станет всемирно знаменитым. Академик Сахаров и похуже вещи делал, а стал-таки дедушкой российской демократии. Пусть и Сорокину в чем-нибудь повезет...
Рыбка выпучилась на меня как на стопроцентного идиота. Потом махнула хвостом и ушла на глубину.
Я присел на парапет и стал думать о синих черепахах. Кроме ооновских патрулей, мерно клацавших сапогами, чавканья рыб и разноголосого ора из жилых кварталов, ночную тишину не нарушало ничто.
- Вот и фонтан, - облегченно сказали у меня за спиной сочным баритоном.
Послышался звук расстегиваемой "молнии". Я инстинктивно подвинулся.
К фонтану подошли двое. Женщина в светло-сером плаще держала под руку козлобородого старика в стетсоне и смокинге, похожего на дядю Сэма. Из стариковского уха свешивалась серьга в форме бомбы. Женщина свободной рукой искала что-то в сумочке.
- Без десяти двенадцать, - сказал старик, посмотрев на допотопный брегет. - Мы не слишком рано, мон шер ами?
Он обращался таким способом ко мне.
- Как вам будет угодно, милостивый государь мой, - вежливо ответил я.
Женщина наконец-то нашла в сумочке то, что искала - коробочку, похожую на пудреницу. Совершенно не стесняясь проходившего в двадцати метрах за кустами патруля, она втянула в ноздри белый порошок с резким аптечным запахом. Запах был мне незнаком.
- Вы приехали вечером на катере, - сообщила мне она. Я знал это и сам, но на всякий случай согласился.
- Значит, вы и есть принц, - шепотом сказал дедуля. - Готовы уйти с нами, ваше высочество?
- Он вхож в высшие круги "Мистерии", - пояснила женщина таким же трагическим шепотом. - Я видела его в одной телепередаче.
Я навострил ушки. Английским баронетом я зачем-то уже стал, а вот принцем еще не доводилось. Видимо, меня принимали за кого-то другого.
- Вы по-русски-то хорошо говорите? - спросил у меня старикан.
- О, этот язык я смею считать своим родным, - вырвалось у меня.
- Ах, да, вы же учились в Москве! Не страшно ли вам после всего, что вы перенесли дома, вновь жить на родине бесчеловечных революций? - осведомилась женщина.
- Я считаю родиной революций Францию, госпожа моя. Что до страха, к эмоциям человека моего происхождения и образа жизни это слово вряд ли применимо.
Тут я, конечно, приукрасил реальное положение дел, но не слишком сильно. Я родился в Соликамске, где дед мой водил речные корабли. До моего рождения дед служил матросом на крейсере "Свердлов". Он неплохо научил меня маскировать трясущиеся поджилки за флотского образца бравадой с пижонским душком. Это не раз мне помогало в жизни, так как меня чуть ли не раз в месяц пытались убить или казнить, а в Гондурасе и в Касабланке, помнится, даже расстреляли.
- Я не боюсь революций, - сказал я. - Если вы боитесь революций, вам надо жить в Лондоне. Таково кредо нашей семьи. Однако мы, кажется, заждались.
Говоря это, я перемещался тем временем потихоньку к тем кустам, за которыми регулярно ходили патрули. Очевидно, в любое мгновение здесь мог очутиться настоящий принц, а чем это могло бы для меня закончиться, я даже вообразить себе не мог. Кроме того, на меня нехорошо подействовало упоминание о "Мистерии".