Свеча нещадно коптила. Желтый язычок моргал и подрагивал, норовя погаснуть каждую минуту. По темным стенам плясали причудливые тени.
Перо скользило в пальцах и царапало бумагу. Савелов наморщил лоб, от напряжения руки сводило по самые локти. Клац! Огромная капля фиолетовых чернил шлепнулась на бумагу, похоронив под собой целое четверостишие, только что рожденное с таким трудом!
- Черт!
Савелов вскочил и отшвырнул перо. Оно как копье пролетело над столом и вонзилось в свечку. Та рухнула в чернильницу, взметнув тучи брызг, и, пшикнув, погасла. В кромешной тьме Савелов налетел на стул, больно ударившись самым нежным местом.
- Боже мой!- простонал он и на ощупь стал пробираться к стене. Комната вдруг превратилась в непроходимые джунгли, мебель оказывалась в самых неожиданных местах, и, казалось, вся состояла из одних углов. Наконец Савелов нашел выключатель и комнату залил яркий свет лампочки.
Светлые обои вокруг выключателя были заляпаны чернильными отпечатками пальцев, на столе царил хаос. В квартире явственно пахло горелым.
- Черт! Черт! Черт!- В отчаянии Савелов сгреб все, что было на столе, в кучу и отправил в мусорное ведро. Свечи, перья, бумагу, чернильницу. Попытка окунуться в атмосферу девятнадцатого века оказалась неудачной.
Достоевский, Толстой, Грибоедов с улыбкой смотрели на Савелова из глубины веков и высоты своего положения. Они- то умели писать перьями, и их муза не обжигала своих крыльев о дешевую свечку.
Савелов поник. Ничего не помогало. Вдохновения не было.
Уже неделю он не мог написать ни строчки, а то, что все-таки приходило на ум, либо очень сильно напоминало уже написанное, либо отдавало непроходимой наивностью. И все время крутилось в голове: "Февраль. Достать чернил и плакать..."
Савелов счел это знаком свыше и действительно достал чернил. Теперь ему оставалось только плакать. Он побарабанил пальцами по столу. И что теперь?
Томик Пастернака услужливо открытый на пятьдесят второй странице улыбался гениальными строчками:
" Не спи, не спи, работай,
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как летчик, как звезда".
Савелов понуро добрел до прихожей, нацепил пальто и вышел в морозную февральскую ночь.
На улице было темно и холодно. Никаких звезд. Ночное небо, намертво затянутое сизыми тучами, осыпало Савелова мелким крупким снежком. Ледяной ветер мгновенно забрался под расстегнутое пальто. Савелов запахнулся поплотнее, последняя пуговица оторвалась пару дней назад. Пришить ее на место было некому.
Он вспомнил о том, что уже почти полгода не видел жену. Наташа ушла после того, как застала его с девицей легкого поведения в супружеской кровати.
Объяснить ей, что этого требовала финальная сцена романа, Савелов так и не смог. И ведь на что только не пойдешь ради вдохновения?! Ради новых чувств и ощущений, которые потом можно превратить в ровные строчки. А как еще он мог описать страдания главного героя? Кстати, девица Савелову совершенно не понравилась, зато концовка получилась на славу! Редактор рыдал от смеха.
Правда, изначально задумывалась трагедия, но какое это имеет значение? Главное, что роман взяли, и даже заплатили.
Савелов смог погасить долги по квартплате и купить Наташе букет цветов в качестве извинения. На большее гонорара не хватило. Букет Наташа выбросила.
Савелов вздохнул.
Задрал голову и пристально посмотрел в небо, словно пытаясь отыскать в темноте пропавшую музу. Но муза явно не желала отыскиваться, она либо пряталась, либо грелась подальше отсюда.
- Эй, мужик!- от стены дома отделилась мрачная фигура,- закурить не найдется?
- Не курю,- ответил Савелов и для пущей убедительности похлопал себя по карманам.
- У-у,- пробурчала фигура,- и не пьешь?
- Почему?- удивился Савелов,- Пью. Иногда.
- Пойдем, выпьем,- предложила фигура.
Отказаться Савелов не рискнул.
Зябко поеживаясь, он понуро брел за широкой спиной, и робко пытался использовать создавшееся положение. В голове печально роились разрозненные слова, упорно не желавшие выстраиваться в рифму.
" Они вдвоем шагали строем...
Они вдвоем брели уныло...
Темно, и холодно, и мрачно
Его приятель плюнул смачно..."
"Тьфу, какая гадость,- расстроился Савелов,- Интересно, а куда мы идем?"
Он принялся вертеть головой по сторонам, но, в темноте сложно было что-либо рассмотреть. Заметил только, что с центральной улицы они свернули в частный сектор. Вдоль дороги стояли приземистые домишки. В это время фигура остановилась и Савелов, замешкавшись, налетел на могучую спину.
Случайный попутчик загрохотал кулаком в чье-то слепенькое окошко, нависавшее прямо над дорогой.
Савелов от ужаса втянул голову в плечи. Этот громогласный рык посреди темной ночной улицы окончательно вывел его из писательского настроя. Он попытался улизнуть под шумок и уже начал бочком пробираться куда-нибудь подальше, но в этот момент в окошке зажегся свет.
- Чего орешь?- послышался визгливый женский голос. - Витька, паразит! Я тебе говорила не шляться сюда! Говорила или нет?!
Паразит Витька при тусклом свете показался Савелову еще страшнее, чем в темноте. Огромный мужик в грязном драном пуховике, с фингалом под глазом и синими от наколок ручищами.
- Давай бутылку, Клашка!- взревел он,- я не просто так, я за деньги!
- За де-е-ньги?- не поверила Клашка,- И откуда у тебя деньги-то взялись, интересно?
Она с легким стуком открыла форточку и, высунув голову, уставилась на Савелова.
- А это что еще за хлыщ?
Савелов смутился. Он нервничал и больше всего на свете мечтал оказаться подальше отсюда.
- Я, пожалуй, пойду,- промямлил он, отодвигаясь от Витька.
- Куда?- удивился тот,- а выпить? Договорились же!
- Э-э-э,- пробормотал Савелов,- пожалуй, в другой раз. Э-э-э, спасибо.
- Куда?!- рявкнул Витек,- Деньги давай!
- Какие деньги?- обалдел Савелов.
- Как какие? На бутылку!
Савелов понял, что вот он, момент истины. Подхватив полы пальто, он со всех ног бросился наутек. Вслед ему неслась отборная ругань Витька и издевательский Клашкин смех.
- Ох, Витька, ох, не могу! Ха-ха-ха! Насмешил! Ей богу, насмешил! Ну и дружка ты себе отыскал! Ха-ха-ха! Он же того и гляди, в штаны наложит!
Обижаться Савелов не стал. Нечего на ущербных обижаться. Несясь по ночному городу, чувствуя, как сердце бухает где-то в районе горла, он утешал себя любимыми строчками:
" Дик прием был, дик приход,
Еле ноги доволок.
Как воды набрала в рот,
Взор уперся в потолок".
Наконец крики за спиной стихли, Савелов успокоился и пошел потише. Нужно было выбираться из незнакомых улочек.
Он остановился и прислушался. Хоть бы шум мотора подсказал правильное направление к благам цивилизации! Эх, хоть бы луна светила! А то темень непроглядная! Мороз, тишина, темнота, и только холодный кусачий снег медленно оседает на плечи. Савелов понял, что пока мчался, не разбирая дороги, окончательно заблудился. Выхода не было, оставалось брести куда глаза глядят и надеяться на удачу.
Он шел совсем один в пустоте февральской ночи и думал, как все-таки было бы чудесно написать что-нибудь простое и гениальное. Что-нибудь вроде:
" Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме,
Крыш и снега,- никого".
Представил, как придет к редактору и, молча, положит перед ним на стол скромные белые листки. И как редактор, вопьется взглядом в его незатейливые строчки. А потом вскочит и завопит: "Божественно! Просто божественно! Савелов, я всегда знал, что вы гений! Я всегда в вас верил!"
Савелов представил миллионные тиражи, и популярность, и толпы благодарных читателей, которые будут сутки напролет поджидать его у подъезда и, искательно заглядывая в глаза, просить автограф. И Наташа, прочитав его книгу, поймет, как она ошибалась, раскается и тут же вернется.
Савелов вздохнул. Мечты, мечты! Как же далеки они от реальности. И почему ему ничего не приходит на ум? Уже целую неделю...
Визг тормозов и слепящий свет фар вывели Савелова из состояния благостного оцепения. Шикарный белоснежный Прадо вильнул в сторону, заложив крутой вираж. Увы, слишком поздно! Край тюнинговоного бампера задел болтающуюся полу Савеловского пальто.
Савелов не удержался, и рухнул на дорогу.
Дверца авто открылась и вот уже второй раз за эту ночь Савелова принялись поносить отборной бранью.
- Кретин! Идиот! Куда прешь посреди дороги! Пьяный что-ли?!
Савелов осторожно поднялся. Вроде цел. Хорошо одетый мужчина, вкусно пахнущий дорогим одеколоном стоял перед Савеловым и неприязненно буравил того настороженным взглядом.
- Нет,- ответил Савелов,- не волнуйтесь, все в порядке.
- Точно?- переспросил мужик,- Не ушибся? Ничего не сломал?
- Да, вроде, нет.
- Ну и, слава богу,- с облегчением вздохнул тот,- а чего шляешься здесь ночами? Вроде трезвый.
У мужика явно отлегло от сердца, взгляд его подобрел, и Савелов решил воспользоваться моментом.
- Да я, как бы это? Заблудился немного. Не подскажете, как отсюда до Васильевской добраться?
- До Васильевской?- переспросил мужик.- Да это здесь, недалеко. Ладно, чего уж там, садись, подвезу. Ты, вроде нормальный, не алкаш.
- Спасибо,- поблагодарил Савелов и полез в джип.
Хозяин забрался следом, и машина рванула по заснеженной улице.
Савелову еще ни разу в жизни не приходилось ездить в шикарных автомобилях. А эту машину иначе как шикарной он и назвать не мог. Мягкий светлый салон, кожаные сиденья, панель сияющая огнями, как новогодняя елка. Из динамиков мурлыкала приятная музыка, сладкий аромат чего-то мятно-лимонного обволакивал Савелова приятным дурманом.
"Живут же люди!- позавидовал он.- Но, ничего, у меня тоже такая будет. Как только напишу свою нетленку, сразу же и куплю".
Он небрежно развалился на сиденье и сделал вид, что кататься в таких автомобилях для него вполне привычное дело, и он, собственно, только тем и занимается, что постоянно ездит туда-сюда, и уже даже устал и пресытился этим. Впрочем, хозяин не обращал на Савелова никакого внимания, внимательно следя за дорогой.
-Все, - сказал он, минуту спустя, останавливаясь,- Васильевская.
Савелов, едва-едва начавший согреваться, даже расстроился, что так быстро доехали.
- Васильевская?- переспросил он, выглядывая в окошко.- Спасибо. Спасибо.
Он попытался открыть дверь, но это ему не удалось. Наверняка, что-нибудь следовало нажать или повернуть, но что именно Савелов не знал. Он виновато посмотрел на хозяина.
- А-а?
Тот, перегнувшись, дотянулся до дверцы и, потянув неприметный рычажок, выпустил своего незадачливого пассажира.
- Будь здоров!- махнул рукой на прощание хозяин и унесся на своем сверкающем чуде в другую жизнь.
А Савелов остался один. Это действительно была Васильевская улица, фонари тускло высвечивали номер ближайшего дома. Девятнадцать. Савелов жил в двести десятом.
Что ж, по крайней мере, теперь он знает куда идти. Подняв воротник пальто, и, сунув руки в рукава, Савелов уныло побрел в сторону своего дома. Четыре квартала здоровой пешей прогулки.
Правда, он чувствовал, что в половине второго ночи, после всех своих приключений, вполне мог бы обойтись и без нее, но... деваться было некуда. Хорошо, хоть фонари горят и снег прекратился.
Савелов посмотрел вверх. Одинокая звездочка поблескивала в разрывах туч, словно подмигивая ему. Ветер стих, все вокруг, как и Савелов, замерло в ожидании чудес. Он улыбнулся и бодрым шагом пошел домой.
"Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века".
Загадочный Пастернак шагал рядом, отсчитывая словами каждый Савеловский шаг. Словно почувствовав его незримое присутствие, Савелов зашагал быстрее.
"То, в избытке счастья,
слезы в три ручья.
То душа во власти
Сна и бытия".
Последний квартал Савелов почти бежал. На одном дыхании взлетел по лестнице, отпер дверь, и, как был, в пальто и ботинках, бросился к письменному столу. Тратить время на включение ноутбука было жаль. Он схватил ручку и листок бумаги и бросился записывать подсказанные неугомонным Борисом строчки.
"Откликаются в пустоте
Те слова, как тугие струны,
А теперь мы уже не те,
Не смешны, не наивны, не юны..."
Ручка легко скользила по бумаге, лампочка светила приветливо и уютно, горячая батарея смело боролась с уличным морозом. Савелов писал, прикусив от напряжения кончик языка, и не замечая, что с грязных ботинок под стол натекла порядочная лужа талого снега.
Маленькая муза сидела на люстре, раскачиваясь, болтая ногами, и хихикала, прикрывая ладошкой рот.