Как известно, историю пишут победители. Эта повесть написана с точки зрения побежденных. А потому многие обстоятельства, описанные в ней, могут показаться непривычными, даже дикими и чудовищными. Однако автор посвятил известное время изучению данного периода нашей истории, что даёт ему право высказать свой особый взгляд на происшедшее более пятисот лет назад. Все упоминаемые в повести подробности имеют под собой те или иные вятские реалии.
...Они явились и поведали о своих судьбах. Мне осталось только успеть записать обрывки их разговоров, мыслей и чувств. Я не мог не сделать этого. Посвящается всем погибшим за Свободу вятским людям.
Евгений Харин
1 часть. Вторжение
"В лето 6997 тои же весны июня в 11 день послал князь великий Иван Васильевич всея Руси рать свою на Вятку за их не исправление князя Данила Васильевича Щеня, да, Григория Васильевича Морозова и иных воевод со многою силою."
1. Дозор на Чурше
Солнце, отбрасывая длинные прохладные тени от неровностей земли, клонилось к закату. Жаркий августовский день подходил к концу, но здесь, на вершине Чуршиной горы, ещё печёт. Редкие кусты, да, иной раз, долетающий с реки ветерок, едва спасают от зноя. На выгоревшей траве среди развалин старой крепости расположились двое.
Михалко по-мальчишески вырядился как для рати: кожаный шелом и куртка с железными нашивами, лук и стрелы собственного изготовления, на поясе сабля отца, погибшего пару лет назад во время мятежа против присланного из Москвы наместника. Филипп, если не считать примкнутого к голени ремешками большого ножа-косаря и немецкого арбалета, с виду на воина не похож. Сейчас хитроумное устройство лежало в траве, и Михалко с завистью его рассматривал, постепенно подбираясь своей рукой к удобной рукояти оружия. Самострелы были у многих вятских воев, Микулицкий кузнец Станивор делал свои, но этот славился как один из лучших. Стрелы для него ковались по особому заказу. Где и когда приобрёл его Филипп, никто не знал, но, сколько помнили, оружие всегда было при нём. Вернее сказать, они всегда были вместе.
Без особой надежды Михалко спросил:
- Дядько Филип, дай по дереву стрЕльну?
- Стрелу засадишь, не достать, - занятый своими мыслями ответил ему тот, и добавил: - Тотарску кирасу с двуста шагов прошибает.
В дозоре они уже третий день. Ближе к ночи их должен проведать конный разъезд, - узнать, живы ли, да подкормить.
- За целой день никого, - вглядываясь в едва приметную отсюда дорогу на Микулицу, тихо, про себя, произнес Михалко, - а вечёра, сколь телег и народу тянулося оттудова!
Уходили, опасаясь грабежей и полона, Микулицкие посадские жители и окрестные селяне. Последними после долгих колебаний заметных даже со стороны, бросив наполовину неубранные хлеба, снялись со своих мест и Подчуршинские. Их небольшой обоз из десятка телег и волокуш сегодня чуть свет пропылил дорогу и скрылся за лесистым бугром.
Паренёк, завидев беженцев, каждый раз вчера бегал вниз расспросить, но ничего нового не узнал. Повернувшись к своему наставнику, молодой джура спросил:
- Дядько Филип, а що угор-то Чуршой зовётся?
Вглядываясь выцветшими глазами в даль за рекой, тот неспешно начал старинный сказ...
- Тыщу лет назад, когда не было на Руси ни царей ни князей, когда она управлялася своими родоначальниками, пришли из-под заката двенадцать джур вместе со старшим братом своим Ортой и насыпали этот угор, а на нём большой двОрец поставили. Жили они поначалу мирно. Никто их не тревожил и сами они только меж собой побОрывались в схватку. Мало-помалу им эта жизь надоела, и вот они занялися войною и всегда-то оставались победителями, потому как метко били из своих роженцов (арбалетов) калёными болтами на три чумкаса (15 вёрст). За куньими-собольими мехами ходили они на быстроногих кОнях собирать дани с чудских охотников. От продажи этого товара в дальних краях сделалися великими богачами. Но скоре явился с восхода Сонца кудесник Вотан со своими джурами и стал кошем на нижнем Чулмане (Каме). Орта Богатой первый напал на него и обстрелял своим грозным оружием. Три лета воевали они, и ни один не мог одолеть. Тогда решил Орта мириться с Вотаном. Пировали и рядились три недели, под конец за крепкий мир Вотан выкуп самосветными камнями потребовал, а если не доставят ему тех камней, будет Орта повешен и вОроны его склюют. Деваться некуда, Орта согласился и послал за камнями братьев, а сам-то ночью исхитрился и бежал, да ишшо прихватил с собой Вотанову дочу и укрылся с нею в своём двОрце. Возгневался Вотан, обложил их войском, но воевать не посмел, а колдовством огненным извёл Орту и его джур. Погибла вместе с ними и доча его, пропали и самосветные камни... Вотан часто ходил воевать другие страны, а как-то раз по слову своей воцкой женки-ведуньи собрал людей и ушёл далёко в Саддум (Скандинавию), тамока прославился и стал царём, а после смерти попал на небо... По тем джурам-богатырям прозвался этот городок Чуршинской - Богатырской значит. Балакают, мол, душа Вотана где-то здесь обитает, видят его по временам в золотом шеломе, красном кафтане, и с великим мечом на груди; всё клад схоронённой ищет...
- Да, неужто клад-от не искали, столько лет прошло?! - поразился Михалко.
- Искали, и не раз, но ни ще не нашли, а если и нашёл кто, - не сознался. На городище этом много всякого люда жило. Перед тотарами явились сюда некие воинские люди, вроде русские ликом, но со своими богами погаными, городок построили, жен местных взяли, и завладели вскоре всей Арской зимлёй. Поклонялись болуанам древяным, после уже обесерменились. Лет сто назад ушкойци хитростью взяли их крепость, и перво время, пока вотяков усмиряли, жили в ней. Лихой народ, батько твой, покойной Сирко, из их рода был. От тотар бежали они на верхний Чулман, да, на Вычегду в Ноугородску зимлю.
- А хитрость-то в чём заключалась? - поинтересовался малец.
- Без хитрости взять Чуршинской городок никак бы не смочь: угор высок и окопан со всех сторон, а ушкойци в невеликом числе были, от силы пять сотен. Потому пришли они сюда скрытно, откудава их никто не ждал. Старики сказыват, поначалу они с разным приблудным народом на верхнем Чулмане в Ушколе обитали, и кажно лето ходили на Козанские земли и на Сорайских тотар... Вятка для этого сподручне будет, потому задумали ушкойцы здесь обосноваться, да, и Вятски жонки им приглянулись... В тот раз кошкаре их пропустили, - больно бесермяны стали донимать поборами. И вот, прошли ушкойцы мимо Кошкара и стали кошем за Белою Слудою пока их лихочи не высмотрели всё, ще в городке и вокруг нево деется. Внизу с полуношной стороны ворота жилезны были в зимле устроены, а вылаз наверху, тамока, где сичас яма провальна. Вокруг Чуршины множество вотяков селилось, и все они могли оборону держать сообща...
- Как же город-от взяли? - нетерпеливо перебил Михалко.
- Замыслили так. Когда на утре часть городского люда разбрелась по своим делам, половина войска выплыла на средину реки. Пока Аряне с отяками глазели на них, с другой стороны лихочи вверх по окопам и стенам лесници заране изготовлены приставили и в городок ворвались. За ним торным путём остальные хлынули, а которы плыли на виду, на берег высадилися, и стали перехватывать всех, кто из города вздумал бежать или, наоборот, в город на выручку стремился. Много Чуршинского люда успело в подземелье своём затвориться. Ушкойци лезти туда не стали, в шшемилах подземных биться не с руки. Входы-то снаружи землёй и брёвнами намертво заложили. Долго стерегли, пока тихо не стало... Сами себе смерть выбрали. Вотяки и аряне со всей округи до самой зимы городок осаждали, своих вызволить хотели. Ушкойци все те приступы отбили, а потом и сами вылазки стали делать, и перебили вотяков много, и сёла их пожгли. Так без больших потерь взяли эту крепость.
- Дальше-то как было?
- До того бисермене, вотяки и кристиане на Вятке мирно жили, как сичас; раздор эти ушкойци сотворили, и встал вой на вой. С Колынских вятчан они дани затребовали, те согласились, но зимой неждано на городок напали и всех ушкойцев с вотаманом их, Резаном, перебили. Только на друго лито ищё боле ушкойцев и ноугородцев с Вычегды привалило. Случилось это, когда Арские козаки-гарачци ушли с болгареми на Мамаево побоище, - вернулось их едва треть. Колынцам и Арянам пришлось признать пришлецов. На Чурше они жить не стали, тесно и от воды далёко. На Чуцком месте поставили новой город Микулицу и сделали его своим оплотом. Бог Микола и святой Стефан Храп помогли, с их помощью утвердились. С Арскими князьями потом ряд заключили: жить им на том берегу в Кара-Юрте. Отяки долго противились, нападали на кристиан, пока Микулицкие городок их Кукмор и мольбище поганое за рекой не сожгли...
- А вот, Золотая Баба откудава взялась? - Подростка, видимо, давно занимал этот вопрос.
- Ушкойской ватаман Микула-татарин этово Болвана с того вотского пожарища привез, сказав вотякам, это, мол, теперь ваш Бог-Микола, построил для него особой Дом в Чуцком городке, и стал тот город прозываться Болванской. После уже ево Микулицыным назвали...
- Я видал! Меня батя брал, кода ище малой был. Народу собралось - цельно Карино! Ждали долго, как двери Дома отворились, а тамока этот Баба сидит, лице золотои, Сам в собольей шубе, на коленях у него образок невелик, а на нём старик злой. Батько говорил, близко подходить к Миколе-Бабаю нельзя, кто иму в глаза глянет - окАменет и помрёт.
- На диковинку эту со всей Вятки и даже из далёка приходить стали. Образок-то Миколы от неё прославился и стали ушкойцы непобедимы. Много раз они пыталися отвоевать у тотар земли на нижнем Чулмане. Алабугу, Жукотин и даже Козань брали, да удержаться тамока не смогли. Кто уцелел, вернулись жить на Вятку...
Михалко долго обдумывал услышанное. Потом неожиданно спросил:
- А ще нас жидокопами кличут?
- Когда на Сарай Козарской с Костей Юрьевым ходили, иные могилы пошухали, золото нашли, бахорят, жидовское... Только вернее будет, из тех могил селитру для пороха добывали... Мошкали всех вятчан разбойникам кличут за то, що власти их противимся.
- А власть-то их кока?
- Злая, царская, ще тот велит, то исполнят. Кого золотом, землями и холопами одарит, кого живьем на кол посадит. Правды Русской у них нет, и Веча нет. Сам царь полком не ходит, слуг своих посылает, а те рады стараться, - творят, ще хотят. В войске царском всякой твари по паре: тотары крищёны и бисерменски, половци поганы, ординци, литва. Много руских людей. Без броней и без крепкого оружия гонят их как скотину на убой. Скоро, не приведи Бог, своими глазами всё увидим...
- Зачем царю наша зимля? Богатства большого у нас нет, только мехи, так мы их недорого отдаём. Слыхал, в другие страны мехи наши вдесятеро дороже уходят.
- Последние мы слободны люди на всей Руской зимле. Стоим как кость в горле у царя Мошковского. Страх ему поперхнуться. Мстит за дружбу с Шемякой, Ибрагимом Козанским, за то, ще деды и отци наши Мошков и ины городы ево брали...
Разговор оборвался. Каждый думал о своём...
Много воды утекло по Великой реке Вятке, много молодецких подвигов совершили вятчане, но последние годы таяла их былая слава. Как зверь, обложенный в берлоге, сидели они ныне вдали от дорог за болотистыми труднопроходимыми лесами. После подписания кабальной грамоты, Вятка встала перед непростым выбором. Привычная к разбойному промыслу бессемейная молодёжь уходила искать свою лихую удачу в казачьих станах на Волге и Днепре. Кому-то пришлась по сердцу царская служба. Ныне те, кто остался, а это были скопившиеся на Вятке за последние годы непримиримые враги Москвы, собрались в трёх Слободских городах. Славная прежде Микулица была уже не та, оборонять её с каждым разом становилось всё труднее: вотаманов ушкуйных ватаг заметно поубавилось, - прибывшие из разгромленного Великого Новгорода боярские дети не могли их заменить. Устоит ли эта крепость нынче? Если нет, то, что тогда будет?
Наконец, юноша негромко как бы промыслил вслух:
- Чудно как! Людей тех давно нет, а слова остались: Чурша, Чудь, Болгаре, Ушкол... От нас, вот, како слово останится?
- ... Бог видает, - одновременно отвечая и на все свои вопросы, произнёс Филипп...
2. Зарево
От кустов на том берегу отделилась букашка - человек! - и устремилась к реке. Когда пловец был уже на середине, Филипп, прихватив свой самострел, поднялся с земли, и на ходу бросил:
- Кого это несёт оттудова? Перехвачу на слуде.
Под берегом уже почти сумерки. Когда неизвестный устало поднимался по тропе наискось берега, сзади из кустов его неожиданно окликнули: "Чей будешь?!" Человек дёрнулся, в руке его блеснул нож, но он тут же опустил его и облегченно выдохнул: "Кожись ты, Филипп!?"
- Павел... Откуда ты?! Щё в Микулице?
- Тотар здесь нет?
- Пока не видать...
- На Волковском рубеже гостей встретили, - повалившись прямо на тропу, вымолвил Павел Градобой. - Поначалу они через засеку в Вотцком лесу пробралися, но тех перебили, а после засеку подожгли. Тогда в обход через Медяное болото полезли, многие там загибли, слух был, намесник Устюшкой Иван Злоба утоп... День продержались, ночью отошли. Многих потеряли, запас стрел и пороха кончился, да, и гонец был от Микулицкого воеводы. Сказывал, в устье Рубежници устюжки с лодей высадились, Микулицкие не сумели их остановить, сзади могли к нам подойти. Раненых успели в Слободу и в Кошкар отправить. Воевода наш, Лазарев, тоже ранен, отказался уходить. В Микулице мы затворилися...
- Брат-от мой Козьма, жив ли?
- Не видал живым...
- А Петруша Брагин?
- При мне упал и не поднялся...
- А Тимоша Малой, как?
- Живой, только кись руки потерял, рубанули его саблей, мыслю, уже дома.
- Ты и сам-то ранен! - Филипп разглядел на левой руке Павла грязную повязку.
- Застрелило слегка, вот жар в теле начинается... Итти мне надо...
- Микулица-то как?
- Острогом всю обнесли и с него страшшали без передыху. Сирот (крестьян) наших наловили не одну сотню, кричать их заставили... Требуют выдать воевод головой, и присягать всем от мала до велика царю московскому. Вчера ещё в нижний город ворвались. А сево дни ров под валом детинца сухим примётом завалили и зажгли... Кто плавать смел в реку бросались...
- Да разве же реку не сторожат?
- Сторожат крепко, тамока судов их полно, но дымно было, тем и спасся. Братана свово потерял. Ждал, искал... Утоп или поймали... Полдня шёл по Арскому берегу без пути аки зверь. Теперь уже недалёко.
- Возьми, вот, ковригу, - Филипп достал из-за пазухи кусок хлеба в тряпице и протянул Павлу.
- Спаси тебя Бог!
Градобой вышел на дорогу, оглянулся в сторону Микулицы, и на ходу уминая хлеб, споро зашагал в Кошкаров.
А Филипп вернулся на Городище и коротко, без охоты, передал рассказ Павла.
* * *
Солнце давно зашло, отгорел кровавый закат, наступили сумерки. Разъезд так и не прибыл...
На едва угадываемой в темноте дороге возникло какое-то движение. Чтобы лучше разглядеть, дозорные спустились до середины горы, где вокруг её тянулся уступ, - рубеж первой линии обороны и тропа сторожей. Отсюда уже можно было различить отдельных конных и лучше разобрать шум, производимый многотысячной массой людей и животных.
Двое метнулись обратно, и после недолгой возни с добыванием огня, на вершине Чурши полыхнул огромный столб пламени.
Внизу на дороге засуетились, раздались крики команд, и конный отряд с факелами устремился облавой вокруг горы. "Далёко не уйдут", - подумал Филипп. И действительно, вскоре передовые уткнулись в препятствие. Ещё рано утром, испросив топоры у последних проходивших мужиков, они с Михалко повалили несколько деревьев, перегородив путь в узком месте.
Сделавшие своё дело уходили только им известной тропой вдоль крутого берега реки.
* * *
На площадке звонницы Дома Миколы Грацкого, - самой высокой воротной башни в Кошкарове, - стоял человек и привычно, уже которые сутки, вглядывался вдаль. В наступающей ночи низко над землей засветилась первая звезда. Её красноватый блеск мерцал и всё усиливался. Наблюдатель после недолгого раздумья бросился вниз по ступеням, - скорее донести весть о полученном сигнале. Если бы он помедлил и обратил своё внимание чуть левее новоявленной звезды, то заметил бы разгоравшееся зарево другого более близкого и более грозного пожара.
Спустя немного времени это зарево стало видно и понятно всем собравшимся на звоннице. Так гореть могла только Старая Колога...
3. Бегство
Без огней, в полной тишине, без обычного шума и говора сотен людей, словно вымершая, стояла пред ними слобода Демьянка. Отчасти это так и было. Получив недобрые вести, почти всё население ещё днём ушло вверх по реке. Кто в стругах и лодках, кто по узкой прибрежной кромке земли. Слобода не имела мощных укреплений, - у ее обитателей не было никакой надежды сдержать грозного противника. В городке оставались только два десятка сторожей во главе с молодым соцким Родионом.
Почти в полной темноте подойдя вплотную к невысокой стене, Филипп окликнул:
- Эй, наверху! Не спи!
Со стены после короткого раздумья и возни с открыванием входного проёма послышался ответ:
- Это ты, Филипп? Хватай верёвку, ворота наглухо забиты.
Перемахнув через узкую прорезь, Филипп с Михалко оказались на боевой площадке среди десятка встревоженных людей. По их лицам в свете слабого огня, Филипп понял, что сигнал на Чурше они заметили, а потому без лишних слов выпалил:
- Войско сюда идёт, самое большее, через час тут будут, тыщ десять не мене, уходить немедля надо, не то в клещи возьмут, могут и с реки подойти. Сколько вас? - спросил он.
- Людей давно нет, ещё днём ушли - произнёс из темноты сотник Родион. - Прежде слободу надо зажечь...
* * *
На берегу их ждали два спрятанных струга. В них наспех кидали последнее, что можно было взять с собой, в основном оружие и личные вещи. Из часовни сняли единственную остававшуюся там реликвию - икону святых Козьмы и Дамиана.
- Успеет ли разгореться-то? - вглядываясь в едва приметные над городской стеной отблески пламени, произнес кто-то.
- Сухо, как не гореть...
* * *
Когда поравнялись с Кошкаром, при свете полной Луны под крутым берегом завидели суету и возню. Не одна сотня людей металась возле лодок и судов, некоторые из них, уже явно перегруженные, спешно и бестолково отчаливали, сильное течение сносило их вниз навстречу Демьянским.
- Видать, не успели вовремя уйти, - заметил Родион. - А ну, греби к берегу! - скомандовал он.
- Эй, кошкаре-жидокопы! Куды торопитёсь на ночь-от глядя? Давай к нам, десятка три примём.
В лодку плюхнулся один, затем ещё несколько мужчин. Не отдышавшись, наперебой начали говорить:
- Ещё вечора конное войско привалило. Думали, осадят до завтрева, а они навалились сходу, мы-то не ждали, ще сумерек полезут. Пока рядились, уходить - не уходить, глядь, они уж в нижнем городе!
- Ворота имям кто отворил...
- Торопились город-от занять, пока не сожгли.
- Где тамока запалить, еле ноги унесли...
Наверху слышались крики, мелькали какие-то огни. Тяжёлые от людей и от их тяжких мыслей лодки под бестолковый плеск вёсел уходили подальше от ставшего вмиг чужим берега. В одной из них неприметный в темноте полулежал разболевшийся Павел Градобой. Когда три часа назад он вошел в город, тот еще не был окружён. Прибывший вчера Московский посол, расположившийся с отрядом охраны на горе возле города, был встречен знатными дарами. Сторонники мира с Москвой, а их оказалось много, призывали сдать город и покориться. К ним примкнули перепуганные семьи беженцев. Когда к вечеру стали доходить вести о судьбе Микулицына и приближении главного войска, среди обитателей Кошкарова начался полный раздрай. Дело дошло до столкновений. Оказавшиеся в меньшинстве засели в Детинце, но решив не пытать судьбу, похватали стоявшие под берегом суда и теперь покидали город...
4. Икона ушкуйников
Большой колокол бил недолго. И без того весь город уже давно толпился на сборном месте перед избой кошевого вотамана. Сюда же на общий Круг понемногу подходили побывавшие в боях козаки нижних слобод, многие при полном оружии. На крыльце избы стоял кошевой Игнат Микитин. Возле него на нижних ступенях - куренные. Поднял руку с булавой, стало тихо. Только два огненных костра, посылая звёздные искры в черноту пустого неба, затрещали сильнее, заметнее отделив власть от народа. Перекрестившись и наскоро произнеся молитву, кошевой начал.
- Гости Московскии в невиданной могуте к нам пришли, уже возле Чуршины идут. Микулицин горит, Демьянку сами зажгли... - Поднялся лёгкий шум. - Ноне вернулся конный разъезд Гриши Киреева. Пусь расскажет, що видал.
- С утра мы в бору возли Микулицы сидели. С высокой сосны ясно видать. Окружёна войском густо, и тыном обнисена. Как сонци в жар вошло, стрельба пошла, и дымок с дальниво конца город закрыл, а вскори Микулицкии ворота отворились, и люди из города побижали. Их сразу окружали и держали так в поли, а потом погнали. Тогда ж и стрильба и крики в городи стихли, а пожар усилился. Ближе к вечору подобрались мы к самому волоку и видели: гонят их, впереди мужи в жилезах, а за ними жёны и дитки и обоз большой с охраной. Как миновали, - мы волок перискочили и сюда.
Услышав поднявшийся шум, он добавил:
- Близко-то никово не разглядили, сичас, вирно, их ужи чириз Вотцкой лис видут.
Перебивая своим голосом шум толпы, снова заговорил кошевой.
- Ще Содом подняли?! Полно раздобырдать! Чино бы помыслили, отбить не смогем, сил мало, да и свою Слободу оставим! Только ште прибыл Павел Градобоев... Один он вернулся из тех, кто в Микулице оставался. Не здоров, отдыхаит пока. А сичас слово воеводы нашего, Пахомия Лазарева, передас его жена... Ти-хо!
На свет вышла жена воеводы Федосья. Переждав, пока её заметят и стихнут, заговорила:
- Паша принёс бересту от мово мужа. Велит он мне и всем, кто со мной поидёт, уходить в Наугорскои леса, переждать беду. Здесь нам жизни не будет, извести хотят всех вятчан. Сам он тяжко ранен, пишет так: по нездоровью воеводой вашим быть боле не смогу, выберите нового Слободского воеводу; кланяюсь всем и прощаюсь... - Женщина поклонилась, отдала Игнату воеводову булаву и ушла со света.
Народ на площади, сначала в полсилы, а потом всё громче заговорил сам с собой; разбился на группы, в каждой свой оратор. Скоро уже стоял сплошной гул, то и дело перекрываемый чьим-либо особо громким выкриком. За годы своей жизни Игнат Микитин привык к этому шуму, он не мешал ему думать...
От тех слободских воев, что неделю назад ушли на оборону Микулицы, вернулась сотня раненых, да полста здоровых с ними. В Кошкарове вместе с Демьянскими и прочими ныне собралось сотен пять-шесть годных козаков, да сотня беглых новгородцев, да, ещё, если набрать из ретивых мужиков (какие они воины!), то тысячи, всё одно, не наберётся. Остальные - не обстрелянные джуры-подростки, раненые и старики вроде него. Опытных воевод, избранных для начавшейся войны, нет: все трое остались в Микулице. Опять же почти всё лучшее оружие отдано. А вот пустого народу здесь нынче скопилось изрядно: в самом городе нашли приют в избах у родственников, а иные и под открытым небом, сотни беженцев; за оградой - ещё более того селян с округи... Или сдаться всем на милость Москве, или как воевода наказал поступить...
С трудом, на миг, утихомирив людей, кошевой вотаман прокричал:
- Спорить поздно! Не сегодня-завтра к стенам подступят, долго нам их не удержать! Надо решать: или сдаться всем на милость царю московскому, или как воевода наказал поступить. Или в Москву в цепях, или в северный болотный лес своим ходом! - Последние его слова уже перекрыл то ли шум, то ли вой толпы.
Из первого ряда выступил Слободской купчина Яков Путьин. В молодости он ходил воеводой с самим Шемякой, но теперь отяжелел... Народ притих.
- Крепко надо подумать, чем шум-то подымать! Шутка ли дело! Молвят, шесть на десять тыщ войска к нам привалило! Такого не бывало. Из тех наших, кто неделю назад ушёл, - половины нет. А и кто уцелел, как тут сказывали, ведут в железах! А кто домой вернулся - кажной динь мрут от ран! Микулицин сожгли!! Кабы и с нами тако жо лихо не случилось! - и, перекрывая своим голосом нарастающий ропот, продолжал:
- А ежели покоримся, то, Бог дас, будем жить тихо и мирно. Землю пусту царь не оставит...
Но продолжить речь не дали. К нему подскочил известный в Слободе дурным нравом Онфим Аникеев. И без того страшный вид его ныне при свете ночного огня был ужасен. Из свежей разбереженной сабельной раны на лице текла струйка густой крови, ко всему, он уже который день пил. Многие из недавно вернувшихся с побоища были пьяны и кричали громче всех.
Куренной со своими людьми подбежал разнимать. - Ты мне не указ, Бобёр! - замахнулся на него Онфим, - мой вотаман за Рубежницой лежит! Этими вот руками его зарыл, и тебя, сволочь, шшас урою!
Но продолжения не последовало. На площади стало стихать. Сначала в первых рядах возле огня, а от них и дальше распространялось замирение, все поворачивали головы и смотрели в одном направлении, - на блистающее отсветами огней плывущее над людьми серебряное сияние.
Люди расступились, и все увидели Павла с поднятой над головой иконой Миколы-Бабая - главной реликвией ушкуйников. С этим небольшим резным образом ушкуйники-вятчане ходили в победные рейды на Булгары и Жукотин, на Казань и Сарай, на Москов и Устюг. Панический ужас вызывал у врага один только слух о приближении Миколы Бабая. Огромное войско московитов побоялось брать Микулицу штурмом, - подожгли...
- Отпуская меня, - начал он, - козацкая старшИна велела передать всем Верховским: если Микулицу возьмут, то пусь кто может, стоит за нашу веру и Слобоцкою жизнь! Бог Микола им в помощь! Укрепимся и выдюжим, поставим новую слободу, как Похомий наказал.
После этих слов площадь зашумела и засвистала с новой силой. Слышались выкрики: "С нами Бог Микола! За Слободу!"
Противники продолжения войны (среди них были почти все состоятельные вятчане) пробовали выступить против этого. Припомнив старые обиды, козаки их чуть не разорвали, но после увещеваний кошевого и попа Есифа, общими усилиями вотаманов и подвойских начавшуюся драку удалось разнять. Когда несогласные воевать покинули площадь, она заметно опустела.
Под крики "Любо!" новым Слободским воеводой был избран Павел Градобой. Люди, на ходу еще что-то выкрикивая и кому-то грозя, расходились. В нижнем городе оставаться было опасно, козаки с семьями заняли Детинец. Вскоре прошёл слух, что главные Никольские ворота города отворены, охрана их перебита, и что в любой момент в Кошкаров может войти передовое Московское войско. Началось паническое бегство...
5. Ночной совет
С трудом поднявшись вверх по реке на безопасное расстояние, небольшая флотилия стала на ночевку в лагере беженцев. Кроме крестьян здесь были также семьи ушедших вместе с ними Демьянских. Возле крайнего костра Игнат, Павел и остальные вотаманы продолжили совет, начавшийся еще в Кошкаровской крепости. Здесь же были прибывшие с дозора на Чурше Филипп с Михалко.
Куренной Степан Бобров, - он считался старшим по возрасту и теперь был отчасти раздосадован назначением Павла воеводой, - докладывал о делах.
- Удвоил сторожей, сичас стоит сотня Филина. Да на Лубяницу послал в засаду Бориса Ботищева с его людьми...
- На реке кто остался? - нетерпеливо перебил Павел.
- Кара Вотин, а с ним десяток сторожей. Судов больших у Города всего было двадцать, да с вами, - он глянул на Родиона, - прибыло... сколь?... - два...
- Мало, всем за раз далеко не уйти... Придётся пережидать, уходить в два приёма... Надо снарядить шесток ушколев ручницами и всем нарядом. Филипп, ты как бобыль, прощеваться тебе не с кем, займись-ка этим, да, однако, все другие струги осмотри! Людей я тебе пока дать не могу, подбери кого знашь...
- Я своих ребят приведу! - радостно вымолвил Михалко.
- Ладно, всё одно им же потом придётся стругами править. Только щёб не моложе тебя были! Матерям скажите! - крикнул Павел в след убегавшему пареньку.
- Макарий! - обратился Градобой к слободскому ключнику, сидевшему у костра в дальнем ряду. - Сколько всего у нас огневого наряда?
- У меня, - вставая и машинально коснувшись рукой своих записей на строганой дощечке, отозвался тот, - восемь на десять ручниц разных, да, ще с обозом, раненых привезли, полста.
- Выдай им сорок стволов, ще покороче, и зарядов на пару залпов! - Распорядился воевода.
Филипп и Макарий ушли.
- Ты никак на воде воевать замышляшь? - осторожно начал кошевой.
- Надо быть готовым, у них судов много, сам видел, могут с реки обойти, - думая явно о другом, произнёс воевода и продолжил:
- Игнат, пройдись по людям, каких мужиков дельных встретишь, присылай немедля сюда! Поговорить с ними хочу...
Кошевой и вызвавшийся ему помочь Степан вышли собирать людей.
Засобирался и Родион: "Пойду своих людей проведаю..."
- Погоди, Родя, сядь. Как ты мыслишь, где ихний передовой полк, которой через Чуршину шёл, на ночь стал?
Не помедлив, молодой вотаман ответил:
- Через Демьянку путь идёт. Тамока удобно кошем стать, коней на выпас пустить. Лог, опять же, от нас прикрывает, и река рядом.
- Река рядом... - ухватился за последние слова Павел. - Судовая рать не успела туда подойти! В нынешнюю межень, да, в экой темени, им Ревун не перейти, лазею надо знать! Берег не высок, есть где суда поставить. Чую, все они там сичас: каши нажрались и дремлют у огня, а есаулы с уланами вотку пьют, победу справляют. Нам бы суда устюгские отбить, тогда все сможем уйти. Собрать бы сотню козаков побойчее... Из твоих сколь будет?
- Соберу полста! - вскочил Родион.
- Добро! Только тихо. Иди с людьми на взвоз. Туда и я приду со своими, руку только перевяжу. Может, с вами пойду...
К огню подошла жена Павла Улиана.
- Вот, принесла снадобу от тетки Фетинии...
* * *
Павел очнулся от забытья. Возле огня уже копошились первые мужики, присланные по его просьбе. Все с топорами. Прикинул число: "На три судна достанет".
- Никак лес рубить собралися?! - пошутил воевода, подсаживаясь к огню.
Мужики засопели. Не спеша, проговаривая каждое слово, Градобой начал:
- Помочь надо нашим гостям дрова поколоть пока они спят. Как? Готовы? - В глазах молодого воеводы плясали маленькие злые отражения огоньков.
- Помочь-от надо...
Мужики молча, всё ещё обдумывая сказанные слова, но, уже смутно догадываясь об их тайном смысле, поднимались, и на ходу поправляя в костре ожегом уже не нужные им головни, уходили за растаявшим в ночи Павлом.
6. Налёт
Ночь подходила к концу. Утихло буйное пожарище слободы. Только отдельные сполохи пламени по временам тут и там сыпали искры среди головёшек развалин. Поодаль от этого нежданного пожара расположилось на ночёвку вдоль берега несметное скопище людей, - Царское войско.
Малиновыми огоньками в бахроме золы догорали в походных кострах последние угли. Тихо и спокойно на земле и в душах. В такой предрассветный час не выдержит самый бдительный страж, и незаметно для себя хотя бы полчаса соснёт. Кто вповалку, кто, сидя, оперев голову и руки на колени, спали пригнанные сюда на край Русской земли утомлённые многонедельными переходами и тревогами воинские люди, большей частью набранные для Вятского похода вчерашние крестьяне и горожане.
В этом своём мёртвом сне они видят догорающий огонь, чистую гладь реки и едва осветившееся небо на востоке... И нет в их снах одинокой лодки, медленно плывущей по середине реки. Никто не видит её, некому поднять тревогу. Спят все.
Вслед за первой открыто плывущей лодкой, крадучись под прикрытием невысокого берега, шли боевые ушкои с драконьими мордами на носу и корме. В каждом судне по три десятка видавших виды речных разбойников. В кожаных доспехах с металлическими нашивами, забрала шлемов до поры откинуты. У каждого длинный нож или сабля, боевой топор или булава; у многих наготове взведённые самострелы, на бортах заряженные крупной дробью ручницы-самопалы...
На переднем струге, приподнятая на древке как боевое знамя, сияла окладом из Югорского серебра икона Миколы Бабая.
Далеко на всю округу ревёт в ночи порог-перекат. В его шуме не слышно, как призраки, ушкуйники высадились на берег и тут же слились с землей и кустами.
Первые сторожа не успели проснуться и вскрикнуть. Их мирная дрёма в мгновение обратилась кошмаром кровавого удушья. Со стороны казалось, что какие-то невесомые тени как огромные вОроны бесшумно перелетают с места на место, кружа над кладбищем спящих. - Это в тиши первой минуты налётчики резали хрипящие сонные глотки.
И вот, наконец, первый сдавленно удивленный крик: чей-то нож не до конца сделал свою работу, - лезвие осклизло от крови, и удар пришелся не так ловко. А возможно убийце стало невмоготу безнаказанно резать спящих людей, и он ударил очередной, десятый или двадцатый раз с неосознанным желанием прекратить этот жуткий сон.
Резня продолжалась уже при нарастающем шуме просыпавшихся, но всё ещё ничего не понимающих, объятых ужасом людей. В ход пошли сабли. Уже не надо было скрываться и прицеливаться, - бей, не думая по всему, что движется. Кто мог, забыв про своё оружие, бежал прочь из этого Ада. В спины им вдогонку летели меткие стрелы.
Настал черёд мужицких топоров. Гурьбой вывалились они со своих лодок и с одинаковой силой и тупым упорством дробили черепа ещё шевелящихся раненых и совсем ещё целых, но ополоумевших от страха, и главную свою добычу, - днища, играючи перевернутых судов пришельцев.
Но враг опомнился. Нашёлся вожак, подал команду. Окриком, тычком, а где и саблей остановил бегущих трусов и те, вспомнив сразу, кто они и где, осознав, наконец, своё число и ничтожность сил напавших, построились с оружием, и пошли в атаку на стук топоров.
"Пора уходить", - решил Градобой, остававшийся всё это время на берегу вблизи ушкуев. Над побоищем зазвучал условный сигнал. Первыми побросали свою работу мужики; за ними, прикрывая спины щитами, не спеша, - некоторые, неся на себе раненых, - потянулись ушкуйники. Филипп и десяток других с арбалетами, время от времени, припадая на одно колено, точными выстрелами прикрывали отход.
* * *
С ушкуев по берегу загремел прощальный салют из ручниц. Несколько десятков лучников, не успев выпустить стрелы по удаляющимся судам, с криками падали ужаленные свинцовым градом.
Лодки, достигнув дальнего берега, уходили неспеша. Опасность миновала, и мужики стали рассматривать свои и соседские трофеи. Кое-кто успел прихватить справные чепчуры или бикешку, или медный казанок, или саблю, или бердыш, или какую другую диковину, - в хозяйстве всё сгодится.
Новокрещёный вотин Костя Будьин повесил себе на шею медный крест и хвалился:
- Как-от у попа!
- Откуль сапнул?... Это же поганой! - из зависти одёрнул его сосед по лодке.
- Как поганой? Тут Бох вырезан...
- Бох-то Бох, да не наш! Наш-от Бох Микола с саблёй, а энто Распятой. Есиф-то крес у тя живо отберёть, вон он рядом с Миколой в головном усколе сидит на нас глядит - подначивал сосед.
- Домиру продай, ему скоро понабится!
- Сменяй на шёлковы ленты, - Улите подаришь!
- Она тя враз полюбит! - чиганили мужики.
На ушкуях в это время занялись перевязкой двух тяжело раненых. Одному стрела повредила глаз, другого глубоко рубанули по ноге. Рану прижгли нагретой до красна на углях жаровни стрелой. Мелкие ранения промывали воткой, она же шла для обезболивания.
На дне струга тяжко дышал раненый московит. Его, позарившись на богатую одежду, забрали с собой в надежде при случае выгодно сменять на пленных. Да, видно, толку не будет, улан был не жилец. Алой кровью выходила из крепкого тела, скапливаясь на дне лодки черной лужицей, его молодая жизнь... Тело кое-как раздели и переметнули за борт.
![Вид С Чурши [Е. Х.]](/img/h/harin_e_a/vslo/denxslobodskogowidschur.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/vslo/oldenburg11.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/vslo/ws1.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/vslo/werhnjaja.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/vslo/ws2.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/vslo/20210821_212645.jpg)