Аннотация: Автобиографическое повествование о Слободской дискотеке...
Посвящается всем, кого знаю, помню и люблю.
ZВУКИ ВРЕМЕНИ
Года два назад на чужом чердаке, куда я мимоходом заглянул по своей работе кабельщика, среди поломанных вещей и обычного домашнего хлама мое внимание привлекло что-то знакомое. Это оказались детали корпуса радио любительской конструкции. На лицевой панели среди дыр от выдранных тумблеров блеснула небольшая металлическая пластинка с надписью "Звуки времени".
- Лен, это ваша собака?! - Да.
- До чего страшная! Как ее зовут?
- Марта.
- А имя красивое...
(Случайный разговор)
1. Ровесник рок-н-ролла.
Автор этого местами не всегда веселого повествования появился на свет в год, когда черные тарелки в домах, словно назойливые насекомые призывно застрекотали: "Едутновоселы-ы поземлецелинно-ой..." Одновременно на другой стороне Земли загремел рок-н-ролл.
Переведя дыхание после Войны, колесо Жизни покатило дальше...
В тринадцать лет отец, изредка возникавший на горизонте моего в ту пору еще почти беспечного бытия, принес в подарок простенький радиоприемник "Альпинист" на мягкой ручке. "Вот тут вечером, - он ткнул пальцем в край шкалы, - можно поймать Китай". Действительно, в указанное время кроме трех советских станций из шумов эфира возник жизнеутверждающий азиатский голосок: "Говорит Пекин! Здравствуйте дорогие советские радиослушатели! Начинаем передачи из Пекина на русском языке". Далее шел гимн китайских коммунистов "Алеет Восток", цитаты из Великого Мао, перечисление очередных побед китайского народа на пути социализма, свежие новости о событиях вокруг острова Джин-бол-Дао, дежурная критика американских империалистов и советских ревизионистов и тому подобные занимающие пытливый ум подростка известия. Иногда где-то очень не близко звучала чужая музыка, видимо, джаз, и что-то еще, чему я тогда не знал названия.
В 1971 году подходила к концу моя "счастливая школьная пора". В нашем классе, к общей тихой зависти, небольшой магнитофон "Весна-3" был только у одного парня. В пластмассовое чудо вставлялась солидная кучка круглых батареек, а когда они через три часа садились, их разогревали на костре как картошки. Записи были такие: перепевы западных шлягеров, к примеру, "солнце на спицах" и "синий-синий иней", да, самодельные фонограммы из фильма "Песни моря" - "К долгожданной гитаре..." Ко всему этому изредка попадалось нечто много раз перезаписанное и от того почти непонятное, но вызывающе модное под общим названием БИТЛЫ.
Был короткий период в конце шестидесятых, когда по советскому радио включали песенки Биттлз, и я помню, каким шоком для моих ушей была их музыка. Слухи о битлах и битломании глухо доходили до нас, и некоторые, на сколько могли, отращивали волосы, с чем жестоко боролись учителя.
Как и все тогда, я был убежденным ленинцем, но даже беглое знакомство с трудами классиков марксизма-ленинизма пробудило во мне некоторое сомнение в отношении окружающей советской действительности. Многое в ней было далеко от идеалов коммунизма.
Некоторых преподавателей я раздражал. "Не понимаю, как можно учиться по одному предмету на пять, а по другому на... кол!" - учительница русского языка и литературы Надежда Петровна. "Уберите от меня этого Волосатого! Видеть его не могу!" - учительница истории Мира Ивановна. После этого в притихшей аудитории она, как видно, в утешение предрекла мне не простое, но славное будущее: "Вот из таких часто выходят герои..." Класс это замечание принял близко к сердцу. А Волосатый перебрался на камчатку.
В мае, в конце генеральной репетиции, когда всю школу тренировали на поле стадиона в слаженном выполнении простеньких физкультурных движений, директор Минин предупредил в рупор: "Если ты, Харин, не пострижешься, - на спортивный праздник лучше не приходи!"
Он не пришел.
Вдобавок к этому за мною числилось множество иных прегрешений. В частности: подкидывание на диспуте полит клуба "Алый Парус" провокационных вопросов о семье при коммунизме; издевательства над соперником на школьном КаВээНе; вечные скептические ухмылки и тому подобное.
Накануне выпускных экзаменов наш любимый классный руководитель физик Филипьев демократично предложил классу поставить мне "НЕУД" за поведение, но одноклассники после минутной оторопи отстояли оппортуниста, и тот отделался туманным "удом". Все остальные получили приличное "прим". Впрочем, школа ? 9, где я пребывал последние два года, выгодно отличалась от иных учебных заведений города - там не было Военного Дела. То есть, учащихся мужского пола не принуждали ходить на занятия в темных костюмах с галстуками и прическами "под полу бокс". Не заставляли раньше времени вышагивать строем по двору и натягивать противогазы, разбирать на скорость учебные автоматы и с тоской перечислять ужасные поражающие факторы ядерного, химического и бактериологического оружия в немыслимых количествах накопленного по всему миру.
Почти единственный в классе я не вступил в комсомол - они не настаивали, а я не просился. В те времена это вызывало немые вопросы в отделе кадров, а в 1-ом отделе (КГБ) таких наверняка заносили в особый списочек. В армии, где почти все поголовно числились в членах, кривоногий старший сержант с фамилией Михалев (как у героя популярного в ту пору фильма "Сотрудник ЧК"), еще более страшный от угревато рябой физиономии, входе наигранно задушевной беседы вынудил меня написать заявление. Но всякий раз вереница провинностей отодвигала грехопадение в светлую даль неизбежного дембеля.
Правда, если быть до конца честным, тогда я еще не был столь твердым в своем упорстве советскому Мэйн стриму. Дело было так. Весной 74-го началось очередное общесоюзное мероприятие - строительство БАМа. Молодежи надо было указать жизненный ориентир, да и китайцы нависали над Дальним Востоком. Добровольцев рискнувших нырнуть во глубину сибирских руд в награду выпускали из армии на месяц - два раньше. Нестойкое большинство из числа желающих поскорее вырваться из суровых армейских пут после ознакомительного круиза по Сибири разлеталось по родным углам, - а БАМ пусть зеки строят. Потому такое высокое доверие из предосторожности оказывали исключительно комсомольцам. Знакомый инструктор политотдела сержант Якимчик обещал сделать мне все нужные документы, но замешкался и в последний момент меня в очередной раз (уже последний) отослали в творческую командировку в отдаленную роту. Так я и не сподобился стать членом и увидеть хваленые красоты Сибири.
Как-то накануне долгожданной свободы в веселенький майский денек на собрании роты наш замполит учил салаг: "Не тяните с комсомолом, не смотрите на Харина, он всю службу кисточкой промазюкал, у вас так не пройдет!" Упомянутый отщепенец сидел спиной ко всем в дальнем углу Ленкомнаты и, действительно, выводил по трафарету буквы на очередном стенде наглядной агитации. Устроился я здесь, в конвойном полку внутренних войск, художником при клубе части. В радиоузле и по совместительству киноаппаратной на стенной полке покоился ламповый "Казахстан". Короткие волны у него оказались предусмотрительно опломбированы. Нач. клуба прапорщик Ушкань время от времени проверял сохранность пломб, но это не мешало нам, клубным бездельникам, в его отсутствии крутить ручку железного ящика в поисках вражеских голосов.
Свой старенький "Альпинист", присланный на втором году службы из дома, я перед дембелем продал за пять рублей. Ушкань слегка повредил его, когда пытался отнять - мы катались по грязному полу парткабинета, где шел затянутый нами, нерадивыми работниками, на всю сибирскую зиму ремонт. После этого я познакомился с гауптвахтой.
По возвращении со службы на сэкономленные 60 рублей - буфет ядра полка с бумажными тетраэдрами кефира не всегда был доступен - я купил небольшой приемник с КВ-диапазонами "Россия-303". И почти не расставался с ним пока он не уехал от меня в электричке в сторону Наро-Фоминска в забытой сумке вместе с театральным биноклем, паспортом без прописки, студенческим билетом и закуской для пикника на двоих.
Через полгода у меня появился внушительный "Океан-205", и в свободное время по вечерам под баритон Юрия Асмаловского я с новым качеством стал слушать концерты на волнах "Голоса Америки". Из этих передач я узнал многое об англо-американской музыке середины семидесятых. В эти благодатные годы на подъеме были корифеи рока: Led Zeppelin, Deep Purple, Santana, Elton John, Suzy Quattro, Lennon, McCartney, Queen. Пользовались спросом среди голодных советских радиослушателей заявки на исполнение в эфире гремящих боевиков Slade и "Ночи Трех Собак". Еще сияла звезда Super Star, крутили Shocking Blue, Creedence, Doors и Beatles. Тогда же появился новый, чисто американский стиль музыки "диско" для новомодного увлечения - танцев под записи в специальных залах-дискотеках. В Штатах оно приобрело размах, достаточно вспомнить "Студию 54" из одноименного фильма. Появилось множество диско-групп. Фильм "Лихорадка в субботу вечером" с музыкой Bee Gees и молодым Траволтой в главной роли стал культовым. Но все это было далеко на Западе и пробивалось к нам лишь сквозь помехи на коротких волнах.
Описываемые времена сейчас называют "периодом Брежневского застоя", однако, на мой взгляд, конец семидесятых - начало восьмидесятых были наилучшими годами в истории Советского государства. Действительно, за политический анекдот уже не хватали, а волосы, включая бороды, можно было отпускать как у хиппи любой длины. Допускалось ношение широченных снизу штанов, а так же джинсов, если, конечно, достанешь. Правда, ходили слухи, что "капиталисты", дабы извести нашу молодежь, вшивают в них ампулы с отравой. Одновременно с этим, прекрасная половина молодежи укорачивала юбки до чисто символической длины. Тягомотина промывания мозгов, вроде всяких собраний, политзанятий, демонстраций дважды в год, еще продолжалась, но за уклонение от "общественных мероприятий" ничего не делали. Разве что, пожурят, если комсомолец, да, пригрозят не выпускать за границу. Комсомол как система манипулирования молодежью, безнадежно захирел, чему способствовала атмосфера всеобщего пофигизма, вызванная снижением страха перед властью и безверием во все более отдаленное "светлое будущее всего человечества". Разумеется, в открытую гнать антисоветчину посреди улицы могли только известные психи со справками.
В общем, наступила Золотая Осень Софьи Власьевны. Уморив несчетное количество людей, можно было позволить уцелевшим дать возможность слегка расслабиться, нагулять жирок перед грядущими испытаниями. Да, и сама Кремлевская Власть, состарившись, решила отдохнуть и задремала.
В такие, вот, вегетарианские времена развитого социализма после некоторых разочарований и жизненных крушений, в рваных самопальных джинсах - сосед по купе, недоверчиво оценивая дырки на коленях, радостно изрек "Сам протер!" - я вернулся в родной город.
2. Дикая Жизнь.
Конец декабря 1976 года. Окна магазинов на Советской разрисованы новогодними зайцами, елочками, хлопушками, дедами морозами, украшены гирляндами. Но из одного окна нагло смотрит бородач, лишь с точки зрения малограмотного совка смахивающий на Деда Мороза: McCartney с альбома "Let it be". Идеологическая диверсия, не иначе! Меломаны в Слободском водятся, понял я.
Поначалу я чувствовал себя здесь столичной штучкой, но постепенно обвыкся, утратил московский акцент и гонор. Способствовал этому в частности такой случай. Из столицы я привез два модных галстука лопатой - белый и цветастый. В провинции таких еще не видали. И вот однажды принарядился по случаю. Но был осажен местным слегка подвыпившим интуитивным фрейдистом: "Думаешь, если у тебя галстук длинный, то и ... длинный?" С той поры я избегаю надевать столь много говорящую деталь мужского туалета.
Вскоре я обзавелся старыми знакомыми и новыми друзьями. Двух метровый Ливерпуль, прозванный так за битломанию еще в школе, как-то зимой познакомил меня со своим другом, жившим у Интерната. Слушали "посмертный" диск битлов "Hey, Jude". Пожалуй, я тогда впервые держал в руках фирменные диски в таком количестве. Стоили они не мало: попиленные, с песочком, около полтинника, а новые в упаковке - стольник. Для справки: зарплаты работяг редко превышали двести рублей.
На тот момент записей у меня было немного и невысокого качества, к тому же моно. Кое-что привозил из Москвы на каникулах двоюродный брат Саша: рок оперу, "Венеру и Марс", "Все проходит" Харрисона. К лету мне удалось немного заработать и приобрести свой первый стерео усилитель с колонками "Электрон-101" и вертушку "Вега-106". Первым диском, водруженным на эту диковатую систему, стал неплохой "Wild Life" McCartney, что отчасти скрадывало недостатки аппаратуры.
В ближайшую субботу, взгромоздив колонки на подоконник, я врубил их на всю катушку и округу. Раза два прибегал заполошный сосед, пенсионер дядя Миша, и махал кулаками, но вскоре привык и успокоился. Остальным соседям мои концерты нравились. Крутил "АББу", рок-оперу, битлов и сборники. На этой почве я вошел в компанию соседской молодежи. Это были Вовик Грехов, Максимов, Решетов и другие. Почти все уже после армии, но еще не женаты - золотая пора жизни! Работали на ремзаводе, "Белке" или шоферили. Жили с родителями, по выходным умеренно выпивали, ходили на танцы в горсад или ДК, любили музыку, кое-что читали. Некоторые слушали зарубежные радиостанции и почти все критически настроены в отношении советской власти. Вечерами по средам, когда я намеренно оставался дома, устраивая себе "День внутреннего самосозерцания", они заходили ко мне послушать музыку, перед тем намахнув где-то вина, отчего нередко дремали в теплом полумраке, наполняемом звуками.
Переулок Косолапова тогда еще не был изуродован строительством трех пятиэтажек. Теперь от него сохранилось лишь пять домов по четной стороне. Еще в нетронутом виде существовал чудесный, с десятками старых лип, проходной сквер между переулком и улицей Свободы - любимое место игр в нашем детстве. Но огромный когда-то Косаревский Лог, отделяющий Город от Светлицы, был уже на половину засыпан - через него пролегла улица Ленина. Даже теперь, когда от прежней идиллии этого местечка осталась едва треть, я люблю проходить мимо, стараясь не замечать досадных перемен.
На Косолаповском жил единственный из нас женатый - Игорь. Молодежь собиралась у него выпивать. Однажды подсевший к нашей компании знакомец детства Витя Жуков, в последствии допившийся до Ганинского санатория (именуемого в просторечии Раковка), "для крепости" влил в мой стакан с вином свое пиво. С непривычки к местным изыскам, мне стало тоскливо, и бывшей однокласснице пришлось бежать домой за нашатырем: "Не умеешь - так не пей!"
Как-то субботним утром на пути в Город мы с Максимовым остановились на переулке, где уже собралась компания. Игорь изредка тюкал топором чурки дров, ставя их на здоровенный пень. Воспользовавшись перерывом в работе, на нем расположилась хозяйская кошка. Игорь, в шутку, занес над ней топор и спросил: "Рубить?" - "Руби! Руби!" - весело закричали в ответ. Он как-то очень медленно опустил свое орудие... Кошка, перебирая одними передними лапами, ползла КУДА-ТО. Девки орали на Игоря, а он стоял молча, слегка смущенный.
В другом соседнем переулке - Матросова - все еще жил мой одноклассник по пятой школе и друг детства Тебеньков. Вместо армии за склонность к мелкому хулиганству, уходящую корнями в уже далекие года, Саня успел побывать в иной "школе жизни". Прославился он своей склонностью (явно сексуального характера) мочиться в карманы драповых пальто, пылившихся на вешалке большого магазина под названием "Первый Номер". Мог для забавы высыпать корзину снега на задремавшего друга. Семейка Рыжего Тебеня тоже не отставала. Сестра в дурном настроении резала пьяницу отца. После третьей попытки ее лишили этого удовольствия. Их мать отравилась уксусной кислотой - в те времена это был общедоступный способ покинуть поднадоевший мир. Мучения продолжаются две недели пока не откажут почки, забитые продуктами некроза обожженных внутренностей.
Мой новый приятель Грехов оказался потомком известной слободской купеческой фамилии. В легком подпитии он любит демонстрировать доставшиеся ему по наследству чашечки из полупрозрачного восточного фарфора, а так же, старые фото с усачами в мундирах и с шашками на боку. Жил он с матерью и не столь родовитым отчимом на Мельничном переулке, имел свою небольшую комнатку, где его всегда можно было застать после первой смены лежащим на диване возле радиолы. Рядом, из гробика пепельницы, бывшей консервной банки, подавал последние признаки жизни безвестный окурок. Лицо отдыхающего неизменно прикрывал от мух журнал "Вокруг Света". Вернувшись из армии, Вовик не встал на учет в комсомоле, чем избавил себя от излишней финансовой и психологической загрузки. Летом он познакомился с симпатичной чуть полненькой брюнеткой Женей, которая жила в двухэтажном кирпичном доме на восточном склоне Косаревского Лога. Однажды после танцев мы втроем оказались во дворе ее дома. Они стояли рядом - я был явно лишним, но медлил. Она, обращаясь ко мне, сказала: "А ты уходи!" "Жень, подожди, я сейчас" - промолвил Добряк, но я уже покидал их райские кущи.
Вовик обожал мелодию из "Шербургских Зонтиков".
Как и все парни, Грехов мечтал приобрести мотоцикл, желательно красавицу "Яву", даже получил права. Но для этого надо было год копить деньги, а затем ехать куда-то далеко, где вожделенный товар бывал в свободной продаже. Осуществление мечты отсрочилось на много лет.
Однажды с одноклассниками, где-то в сарае, мы выпили спирта, вынесенного с завода в зеленом шарике, о чем прозрачно намекал соответствующий цвет жидкости. Пошли в ДК. Там в перерыве на сцене меня познакомили с Емелей. Тот играл в ансамбле, учился на юриста, был меломаном и жил рядом со мной. После я бывал у него дома, - обменивались пластинками и записями. На стене в спальне мои эстетические чувства тревожила троица приличных икон.
В наших магазинах товаров для молодежи практически не было. Вот и решили мы втроем с друзьями, как это делали тогда многие, съездить на выходной в Москву, развлечься и может, чего купить. Я, как недавний житель Столицы, шел за проводника. Поездка эта осталась в памяти. Мои спутники к тому времени нигде кроме армии не бывали, а потому все приключение вызывало у них дикий восторг. Для начала еще в Кирове купили три бутылки местной бормотухи - отвратительного тошнотворного пойла. В те времена все спирт заводы, разливали из привозного сусла дешевое вино в бутылки по 0,8 л, называемые в народе "огнетушителями".
Утром я проснулся под шорох веника и злобные выговоры проводницы: "Ездят тут всякие алкаши! Койку обоссали, кран в туалете свернули!" Одним глазом я поискал своих попутчиков: спальное место одного даже не расправлено, но башмаки на полу стояли, другой - это был, конечно, Вовик - храпел. Пропавшего товарища мы нашли в соседнем вагоне на верхней полке для багажа. Перед сном он пошел умыться, но с пьяных глаз не найдя привычного вентиля, свернул кран, что обнаружила дотошная проводница, от которой он и сбежал.
В Москве весь день бегали по улицам, магазинам и метро. Если что-то продавали, то с огромными очередями, а стоять часа два нам не хотелось. Поэтому ограничились покупкой трех махровых рубашек разных цветов (мне досталась синяя в горошек), плавок и вина на обратную дорогу. Времени до отхода поезда оставалось в обрез, мои спутники нервничали. Это подсек ловкий продавец в "Новоарбатском" гастрономе и, как заговорщик, подмигнув, сунул нам бутылки с похожими красными наклейками, но дешевле, что обнаружилось уже в поезде. Вино в столице имелось в ассортименте и не плохое.
Летом наша компания частенько проводила время на Александровской Даче. Так называется красивая местность в двух километрах от города выше по реке. Сначала мимо сосен Райниса нужно пройти по тропе вдоль обрыва берегового холма, на котором как древняя крепость возвышается огороженная территория ремзавода. Затем по июльской жаре пересечь бесконечный бывший монастырский луг с цветущими травами, еще минут десять петлять по прохладе соснового леса, чтобы затем неожиданно очутиться на берегу реки с бескрайним песчаным пляжем. Сама дача купца и заводчика Александрова еще стояла тогда на краю леса: двухэтажное со следами штукатурки деревянное здание с тремя колоннами по фасаду, а внутри с хаосом брошенных вещей и негодной утвари - до конца 60-х здесь обитало несколько семей. В августе 77-го забытое строение кто-то сжег ради забавы, и вскоре на этом месте не осталось и следа чьей-то прежней жизни.
В этот период я впервые прочел Евангелие, правда, в детском варианте до революционного издания с иллюстрациями, хранившееся в числе других книг религиозного содержания у моей бабушки. Я открыл для себя нечто новое, многие фразы поразили необычностью и глубиной. Красивая книжка, пугавшая меня в детстве тисненым на темно-синей обложке ликом Спасителя в терновом венце, была передана для ознакомления Грехову и пропала. Но где-то, надеюсь, продолжает выполнять свое назначение.
Фото в моем паспорте 77 года
3. Великий Инквизитор Страны Вечнозеленых помидоров.
Через соседей я познакомился с другими парнями, в том числе с Сергеем Изеговым. Как-то после вечера в горсаду возвращались домой. Под конец остались вдвоем, остановившись на углу Первомайской и Советской - Сергей жил тогда у родителей в деревне в нескольких километрах от города. Долго говорили обо всем, пока бдительный мент в легковушке не притормозил узнать, что тут делают среди ночи молодые ребята, не собираются ли подраться.
По вечерам в хорошую погоду мы компанией ходили по Городу с приемниками, настроенными на рок концерт. Иногда собиралось до четырех аппаратов всех размеров, начиная карманными моделями, издающими "полет шмеля". Однажды нас вдвоем с Изеговым застал за этим занятием шеф местной гэбухи Веселков.
Шел он по другой стороне Вятской в светлом костюмчике с ведерком зеленых помидоров, вероятно собранных в собственном "коллективном" саду. Мой девяти килограммовый "Ленинград-002" как раз орал "Голосом Америки" о преследовании диссидентов в Советском Союзе - концерт закончился, пошли новости. Подманив нас к себе, товарищ в штатском сунул раскрытую красную книжечку. Даже не успев разобрать в ней ни одного слова, мы сразу поняли кто он такой. Шеф повел нас к себе в Контору, разместившуюся на втором этаже в правом крыле четырехугольника РОВД. На его звонок дверь открыл дежурный - мужик лет сорока. "Надо побеседовать с молодыми людьми" - уведомил его "уполномоченный КГБ", - так значилось в телефонном справочнике. Проходя по коридору, я успел заглянуть в помещение, куда скрылся дежурный. Мне показалось, что там работала какая-то аппаратура. В последствии до меня доходила молва о прослушивании телефонов в городе.
У районного начальника госбезопасности оказался довольно просторный угловой кабинет. Посреди него стоял длинный стол для заседаний с придвинутыми к нему стульями, а вдоль стен были расставлены дополнительные стулья. Нам было предложено сесть на них, что давало возможность хозяину, усевшемуся во главе стола, обозревать нас сверху донизу. Чтобы лишить его данного преимущества я через пару минут после начала допроса попросил пересесть за стол. Таким образом, он уже не видел половину наших фигур и лиц, а значит, стало легче скрывать свои подлинные мысли и чувства. Почти все время "беседы" Сергей молчал, я попросил его об этом очень тихим шепотом, когда мы шли позади нашего непрошенного вожатого.
В начале допроса он записал на клочке бумаги, который потом куда-то сунул, мои анкетные данные, пообещав проверить. "Какой смысл мне врать!?" - успокоил я его. Поинтересовался, не иностранный ли приемник. "У меня, вот тут под стеклом, списки тех, кто собирается в ближайшие месяцы за границу. Если что узнаю об этих людях - вычеркну!" Я прикинулся простачком, и когда речь зашла о тематике зарубежного вещания, как бы невинно спросил: "Откуда берутся всякие политические заключенные?" На этот слегка замаскированный провокационный вопрос чекист ответствовал: "У нас еще довольно много уголовных преступлений, и среди них есть некоторое количество политических". Я ободрил его своим замечанием: "Логично". На вопрос шефа, что говорят радиоголоса о Брежневе, я с чистой совестью поведал: "Выдающийся политический деятель". Было видно, что сам он ничего не слушает. Еще я ему сообщил, что "Свободу" слышно плохо, смог разобрать одну передачу. "О чем говорили?" - навострил уши капитан госбезопасности. "Об алкоголизме в СССР" - дальнейших вопросов не возникло, предмет известный. В общем, больше часа играли в кошки - мышки. "Несколько лет назад в Кирове группа молодежи создала партию в противовес коммунистической" - по его словам, некоторые из нее были признаны психически больными. Вероятно, чекист мечтал раскрыть и у себя подобную организацию. Позже я слышал рассказ, о том, как одного местного парня за прослушивание иностранных передач подержали в дурдоме. По возвращении оттуда он долго не мог придти в себя, при звуках иностранной музыки ему становилось не по себе.
Через пару месяцев Веселков устроил на моей работе политзанятие "о коварных методах западной пропаганды". В заключение своего шоу под гробовое молчание испуганного зала чекист ввернул: "Нам известно, что в вашем коллективе есть люди, слушающие иностранное радио". Меня на этом мероприятии, конечно, не было, - передали с вопросом: "Женя, ты не шпион?" Я работал художником в дорожном участке, на столе стоял приемник. "Такой маленький, а "Свободу" ловит, подозрительно...". Вид у меня был несоветский: довольно длинные волосы, бородка, рваные штаны, туристские ботинки с толстой рифленой подошвой. Зимой ходил без шапки до -20 градусов. С той поры мне долго чудилось внимание к своей персоне со стороны "органов". Основания для подобного опасения имелись.
Осенью Родина через военкомат призвала Изегова в качестве дармового водилы спасать целинный урожай Казахских степей, распаханных когда-то с подачи Волюнтариста с башмаком на босу голову, который рассчитывал таким путем дать возможность народу поесть хлебушка досыта и поскорее послать его строить Коммунизм. Домой Сергей вернулся месяца через три, уже под Новый год. Злой как черт.
Спустя год произошел немного комичный случай. Мы с Греховым шли по нашему Бродвею - так, несколько иронически, в молодежной среде именовали относительно оживленный участок улицы Советской между двумя кинотеатрами. Еще издали я узнал знакомую, чуть сутуловатую фигуру городского ангела-хранителя. Он тоже меня узнал и во все глаза сверлил своим крысиным чекистским взглядом - по этой особенности их породу всегда легко вычислить. На мне в придачу к длинным волосам были подвернутые до икр дешевые чешские джинсы с собственноручно вышитым красными нитками на заднем кармане именем кумира - Stevie Wonder. Когда разминулись, я толкнул друга и на ухо сообщил: "Это шеф КГБ!" Вовик недоверчиво оглянулся. В тот же момент оглянулся и Веселков. Секунду в пол оборота мы разглядывали друг друга...
4. Чиж и другие.
Однажды на городском пляже к нашей компании подсел слегка поддатый паренек. Его привлекли вопли и хрипы из переносного магнитофона Максимова. Сначала он мне не понравился, да, и я ему тоже. Но постепенно мы стали друзьями. Он любил музыку и разбирался во многом лучше меня. Самое главное, Чиж, как за птичью фамилию Чижиков звали его друзья, был очень общительный, жил в центре города, в бывшем особняке купца Лыткова на Вятской, всех знал, и его все знали и любили. Работал Сергей в Доме Культуры электриком-осветителем (осеменителем, как я потом шутил). Для молодого человека в расцвете половых сил, это было наилучшее место в городе. Через Чижа я познакомился со многими городскими меломанами и вообще занятными людьми.
Обычно я заставал своего нового приятеля уткнувшимся лицом в подушку. Кое-как отворив мне дверь, он вновь бросался животом на любимый диван придавить полчасика. После чего, правда, далеко не всегда, неспешно отходя от сладкой полу дремы, начинал подобно медиуму отвечать на мои осторожные вопросы. Очухавшись окончательно, Чиж, разглядывая узоры на потолке, лелеял вслух свои розовые (они же голубые и золотые) мечты. Например, сделаться служителем культа и быть поближе к церковному антиквариату, или выучиться на зубного техника и точить золотые коронки из левого металла, или завербоваться в загранку, чтобы привозить импортный товар и жить припеваючи. Пока же от нечего делать в протяжные зимние вечера пробовал бренчать на гитаре, в поисках нужных аккордов перебирая струны своими длинными пальцами. Забегая вперед, скажу, летом 78-го мы даже захотели вдруг (не иначе как от жары) организовать свой рок ансамбль. Обрадованный нашим энтузиазмом стуловский худрук уже назначил репетицию, но мы не пришли, - вовремя одумались, - никто толком не умел играть, особенно я, разве что на магнитофоне.
Чижиков, перебирая пальцами складки на животе, частенько жаловался на некоторый не свойственный возрасту избыток авторитета. Что совершенно не удивительно, - Чиж ел по ночам. С вечера мать всегда заготовляла ему солидные бутерброды и такую же кружку чего-нибудь запить.
У Сергея была подруга Люся. Он звал ее Люсьен. По общему мнению, у них была любовь.
...Они сидели передо мной на диване, смеялись и обнимались. Люська взяла с широкого подоконника какую-то книгу и прочла: "Второй господин имел довольно небрежного вида бородку..." Это про меня. Смех.
Люсьен уехала учиться в Йошкар-Олу. На каникулах они встречались, Сергей ездил к ней раза два. Но любовь остыла, появились новые увлечения.
Друг Чижа Андрюха Аристов занимался фарцовкой, то есть нелегальной перепродажей иностранных вещей. В те годы на мелких спекулянтов власти уже закрывали глаза. От следователей на допросах они откупались импортными шмотками и дисками - любители западной музыки попадались и среди стражей советских законов. Выискивали в основном валюту, связи с иностранцами и порнографию. За это могли посадить. К сожалению, ко времени моего знакомства с Чижом Андрюха был уже не тот, его связи в Москве оборвались, ему приходилось иногда надолго уезжать из города, чтобы замести следы своего существования. Но, все-таки, через него можно было раздобыть кое-что.
Среди моих знакомых появился страстный коллекционер Дима Сакерин. Всю жизнь он что-нибудь собирал: марки, рок-записи, грампластинки, фото красоток и музыкантов, а под конец, даже книги. Еще в школе накопил солидную коллекцию марок. Мы гадали, как ему это удалось? Наконец, по пьянке - к чему имел пагубное пристрастие - Дима раскололся и поведал Чижу тайну своих приобретений. В детстве он прочел книжку о почтовых марках и постиг в них толк. Забавно, что эту книгу он, видимо, взял у моего двоюродного брата Саши, с которым учился в одной школе, а тот, в свою очередь, у меня, пока я пребывал в армии - многие тогда увлекались филателией, в школах существовали специальные кружки юных филателистов. Когда другие собирали марки с самолетиками и животными, Дима искал старые с невидным рисунком. Во время войны в Слободском квартировали эвакуированные из Ленинграда. В основном это были семьи советских чиновников, военных, интеллигенции. С собой они привезли ценные вещи, среди которых были коллекции марок. Все это добро постепенно выменивалось на продукты и оседало в сундуках слободских торговок. Через двадцать лет забытые старые альбомы вытащили на свет юные филателисты и обменяли у Димы на красивые картинки.
Со своими многочисленными родственниками, включая замужнюю сестру, Дима жил на Энгельса против ателье "Силуэт". Семейка умеренно выпивала. У Димыча, как его уважительно звали друзья, имелся свой угол, за который шла перманентная война с упрямой престарелой бабулей, норовившей в ожидании смерти залечь на сундуке в углу. Стены своего жилища Дима любил обвешивать фотографиями и вырезками из журналов. Одно время это был иконостас из голых красавиц, а так как в комнатушке часто собирались шумные компании, встреча с бдительными товарищами была не за горами. Нагрянувшая милиция под предлогом борьбы с порнографией поснимала роскошных баб. Пришлось сменить тематику, появились Димины любимые певцы и музыканты: Высоцкий, "Сюзео Квадрио", "Джиз гарес", битлы и "Бони М." в золотых цепях. Когда он взял в рассрочку у Изегова старый усилитель с колонками, оставив под залог два альбома марок, - я в последствии выкупил их за подзорную трубу и шестьдесят рублей в придачу, - жизнь его родных окончательно превратилась в ад. У двухлетнего племянника врачи обнаружили порок сердца "от громкой музыки": при первых звуках рок-н-ролла несчастный начинал, толи плясать, толи дергаться в припадке. Я продавал Диме записи. Когда долг достиг сотни, он дал мне под залог дальнейшего кредита три дорогостоящие по каталогу марки Суэцкого канала, а в дальнейшем еще альбом марок Германии. "Суэц", как потом выяснилось, оказался фальшивым. Любимым изречением нашего героя было: "Деньги - бумага!"
В феврале Дима пригласил меня на свой день рождения: "Запиши что-нибудь типа Мак-Картни, в подарок". Мы пришли с Чижиковым. За столом собралось полно народа - родственники вперемешку с друзьями. "Водку разливайте!" - объявила мать, но, сколько Чиж не озирался, водки не обнаружил. Поили исключительно "Грушевым" вином местного разлива - зеленого цвета, с запахом валерьянки.
Вокруг Димы частенько собиралась сомнительная публика. Однажды, была уже поздняя осень, я зашел к нему после работы. Вместо скорого решения наших дел хозяин, бывший уже слегка под мухой, увлек меня в популярную пивную на Советской. За изогнутую форму зала в народе ее прозвали "Аппендицитом". Я не сторонник подобного общения с массами, но черт силен! Там за наш столик подсели двое собутыльников уже далеко не первой свежести. Поплыли кружки с пивом, в некоторые для крепости подбавляли водку. Один из новых знакомцев, сняв треух, обнажил свой изуродованный череп: "На Даманском вдарили!". Вместо лба у несчастного зияла солидная выемка. Даже поверхностное знание анатомии не оставляло сомнений в умственных, а возможно и психических особенностях данного индивида. Вскоре я еще раз убедился в справедливости известного совета "никогда не пить с незнакомыми людьми".
Дима и другой мужик куда-то пропали, а мы с жертвой китайской агрессии побрели по улице к остановке: Титаник еле стоял на ногах. "Поехали ко мне в Трофимовку!" - изрек он и для большей убедительности вынул небольшой, но неприятный ножичек. Усадив бандита в автобус, и дождавшись, когда он задремал, я скользнул на ближайшей остановке к двери. "А товарища чего оставил?!" - заметив мой маневр, успела крикнуть кондукторша. Но я уже выскочил вон, и не разбирая дороги, по азимуту направился домой.
Второй муж сестры Димыча, Пашка, был после срока. Как-то при гостях он вытащил из кармана черепаху и как фокусник, уверенный в своем искусстве, начал со всей силой топтать ее сапогом (другой обуви не признавал), демонстрируя тем самым прочность округлого корпуса. Спустя месяц, не увидев очередной раз эффектного аттракциона, я осторожно осведомился у Димы. "Сломалась" - был ответ. Однажды с хорошего бодуна Пашка вышел на Советскую с игрушечным револьвером своего пасынка и попросил закурить у подвернувшегося кстати мента. Тот не понял юмора и через полчаса в "бандитскую малину" ворвалась милиция с автоматами. Пашку слегка побили и подержали в кутузке. Несколько зим после этого его черная косматая башка без шапки в любой мороз еще мелькала в городе.
Промозглой осенью 77 года во время прогулки по Бродвею, Чиж познакомил меня с вертлявым парнишкой. Это был тогда еще школьник Саша Кисляков. В фойе "Авроры" Кисляк вытащил из пакета пачку потрепанных пластов, на одном из которых красовался экс битл с красной розой в зубах. Кисляк - ласково называемый Чижом Сын, за что в ответ получал развалистое "О-тэц!", - перепродавал все более-менее дефицитное из того, что попадало в его руки. Видимо, сказывалась цыганская кровь, полученная от отца. Весной он уговорил мать взять в кредит сроком на год за 1086 рублей лучший на тот момент проигрыватель "Электроника-Д1-01". Чиж привел меня оценить звучание. Было ново, непривычно, но не плохо. После этого я подновил свой комплект, купив колонки Video Ton венгерского производства. Их долго не брали в "Культтоварах" из-за цены и не внушительного вида, но все оправдалось мягкостью звучания.
Любителем несоветской музыки считался Тимур - симпатичный татарин интеллигентного вида, с атлетической фигурой. Всегда хорошо одетый в импортное, он выделялся среди молодежи. В то время у меломанов был популярен Elton John с его "Captain Fantastic" и "Желтой кирпичной дорогой" - двойник лежал у Тимура, но он с ним ни за что не расставался. Однажды я был у него дома, менялись дисками. За Boney M. 77-го он дал мне двух битлов. Это был первый появившийся в городе образец музыки в стиле диско. Я взял его у Саши Фукалова, привозившего кое-что для себя из Кирова. Диск ему не понравился, а я сделал с него много записей всем желающим - раскрутил. В комнате у Тимура дверцы шкафов изнутри были оклеены девицами из журналов, а на книжной полке восседал веселенький барельефчик Ленина. "А это зачем?" - искренне удивился я, - "Ну, мало ли кто придет..." Тимур работал на "Белке" в сырейном цехе, самом грязном, со смрадным воздухом. Платили там 200 р.
В декабре, первым из моих новых друзей, женился Изегов, я включал музыку на его свадьбе в столовой у Педучилища. Сергей интересовался музыкой, позднее сам приобрел аппаратуру и диски. Сообща мы развивались в этом и во многих других направлениях. С женой Галей они тогда жили в полуподвальном этаже старого дома на Вятской. За продольное расположение комнат-отсеков я в шутку называл их жилище подводной лодкой. На печке Галина рука изобразила красками звездолет в форме гитары - обложку альбома группы Boston. Галю по распределению после техникума прислали к нам работать в горгазе. Сергей развозил баллоны.
5. В краю непуганых идиотов.
В ноябре 1977 года отмечалось 60-летие Октябрьской революции. Дата довольно круглая, если учесть, что это всегда был главный праздник большевиков-коммунистов. Они как бы чувствовали ненадежность своей власти и спешили насладиться ею сполна. В такие дни вино продавалось без ограничений, народу разрешалось прибалдеть до упора за "святое дело", а потому танцы в ДК проходили в пьяном угаре. Дверь на сцену была открыта и все считающие себя хоть в какой-то степени знакомыми с музыкантами или работниками клуба могли свободно пройти в служебную часть здания, показав тем самым свою избранность перед остальными. Большинство просто искало место для распития бутылки, буфет был забит. Нырнул под сцену и я. Народу там тоже много, почти все пьяные, двое дрались, их пытались разнять. С удивлением я узнал Чижа: сильно пьяный, в разорванной рубашке и в крови. Его противник повыше и явно поздоровее. Бандитская морда, решил я: "Кто это?" - "Да, Зега, друг Чижа, вместе работают!"- просветил меня приятель Вовик. Прозвище Зега прилипло еще в детстве, когда на вопрос: "Как тебя зовут?" - парень немо отвечал "Се-е-га".
Новый 1978 год мы встречали вдвоем с Чижиковым в его прибежище под сценой. В последний день года людей на танцах мало, новогодний бал отшумел накануне, пришли только те, кому уж совсем некуда податься. Чиж достал бутылку шампанского: "Крошка дала", - так он звал свою мать. Я принес "Обратную сторону Луны" и Чиж поставил кассету на полу разобранный магнитофон. Чарующие звуки в сочетании с алкоголем производили почти наркотическое действие. После полуночи Сергей сбегал наверх "выпить пару рюмок с коллективом".
Оба Сергея родились 1 мая, и с 78 года мне доводилось этот день праздновать вдвойне. Тем более что тогда он считался вторым государственным праздником: коммунисты оседлали этот древний полу языческий вальпургиевый "день весны и труда". За неделю до него по всей Советской развешивали "матюгальники", по которым гнали первую программу Всесоюзного радио, напичканную уныло-оптимистическим официозом, а в праздники вдобавок сдобренную гимнами о Советской Родине, Партии, Ленине и тому подобном замшелом пропагандистском скарбе. Все эти завывания - "Ленин всегда с тобой!", "Партия наш рулевой!" и бодренькие марши "Мы к Коммунизму на пути!", "Любовь, Комсомол и Весна!", "Это время гудит БАМ!" - наперебой врывались во все уши со всех сторон.
На площади Революции перед свеже побеленным привидением Вечно Живого с рукой протянутой в направлении все более неясного будущего, загодя строилась полированная трибуна. На нее перед началом демонстрации трудящихся взбиралось местное руководство во главе с первым секретарем Горкома Партии. С раннего утра центр города оцепляла милиция. Движение транспорта по Советской от Грина до Энгельса прекращалось, а примыкающие улицы перекрывались автобусами и грузовиками. Строго соблюдался график прохождения колонн демонстрантов. Люди шли как на работу. Колонны формировались у проходных предприятий и около школ. Здесь явившихся сверяли по спискам, раздавали флаги, транспаранты с утвержденными ЦК КПСС и опубликованными заранее в центральных газетах призывами, портреты вождей на палках, бумажные самодельные цветы, или, на худой конец, ветки с привязанными к ним надувными шарами. Главное, больше красного - любимого цвета коммунистов. Все это сонмище народа толпилось на Советской от "Хлебного" до санэпидемстанции и под присмотром милиции, солдат и сотрудников в штатском ожидало торжественной минуты начала демонстрации.
После короткого напутствия с трибуны, в высь летели сигнальные ракеты, оркестр из вечно полу пьяных духовиков ревел марш, и Красный Ход начинался! Автомашины, украшенные живой скульптурой наверху и обвешенные со всех сторон щитами с лозунгами похожие на бутафорские броневики. Огромные плакаты на велосипедных колесах, знамена всех видов от наградных и почетных до спортивных обществ и союзных республик. Впереди колонны "Белки" сразу после панно с эмблемой фабрики выложенного из кусочков меха, вышагивали рядом со своим директором Квакиным счастливые передовики мехового производства.
Через рупоры выкликали приветствия коллективам, проходившим мимо трибуны, сопровождая их комментариями об успехах данного предприятия или учебного заведения.
"Слава работникам советской торговли! Ура!" - "Ура!".
"Слава советской молодежи! Ура!" - "Ур-Ра-А!" - орали в ответ все более пьяными голосами.
На Энгельса колонны рассыпались кто куда. Флаги и транспаранты едва успевали подбирать на хранение активисты партии и комсомола. Справедливости ради замечу, весь этот карнавал нравился советским людям. И теперь они с ностальгией вспоминают свое навсегда канувшее в Лету беззаботно инфантильное прошлое.
1 мая 1978 года перед началом демонстрации я с трудом пробрался через заграждения из автобусов на углу Вятской и Советской во двор дома, где жил мой друг. Крошка хлопотала у накрытого стола, собирались родственники. Из открытого окна доносились бравурные марши и радостные вопли - демонстрация в самом разгаре. Чиж раскраснелся, будучи уже явно навеселе, бегал с места на место, выкрикивая свои замечания по процедуре праздника. Гости сидели за столом, шла чинная семейная беседа, я помалкивал, изображая скромного молодого человека, которым, впрочем, и был. Мать Сергея уважала меня как чуть ли не единственного непьющего среди его друзей. Родственники, тети и дяди, вместе с поздравлениями давали Сергею наставления, имея в виду его несколько легкомысленное на их взгляд поведение. Крошка протяжно жаловалась на то, что он связался с Ольгой Зверевой, мать которой, ее когда-то, якобы, обокрала: "Люся, вот, хорошая девушка была, жалко, уехала учиться".
Одни гости уходили, другие приходили. Ворвался как всегда жизнерадостный двоюродный брат Славик - Медяк. Когда он впервые зашел ко мне домой в очках и на высоких каблуках, с рыжими волосами до плеч, мои родные мать с бабушкой испугались: "Какую страшную девку Женя привел!" Незадолго до этого Славик познакомился со своей будущей женой Галей, в чем-то похожей на него. Произошло это на моих глазах. Наша небольшая придурковатая компания (кроме Медяка был еще Дима) непринужденно расслаблялась в фойе ДК в начале вечера, когда народа еще мало и места предостаточно. "А че, вижу, парень симпатичный, танцует хорошо" - вспоминала она потом. Жили они душа в душу. Оба простые до наивности. Как-то на очередном дне рождения Чижа, Галя подсела ко мне и за разговором задрала юбку, обнаружив голубые панталоны чуть не до колена: "Смотри, первый раз надела!" Все присутствующие это видели и впоследствии долго потешались, вспоминая.
Другой двоюродный брат Чижа - известный городской дурачок Саша Рыков. Его развитие остановилось на дошкольном возрасте. Саша не мог долго оставаться на одном месте. От излишней энергии он постоянно куда-то спешил. К Чижу забегал по несколько раз в день, слава Богу, не надолго. Любимой фразой у него была: "Ну, я пошел". Говорил он с некоторым дефектом, отчего своего кузена величал Сееза Сизиков. Часто сбегая из дома, путешествовал по всему Союзу почти бесплатно, подкрепляясь в дороге булкой хлеба, которую предварительно выедал изнутри, оставляя аппетитную оболочку на десерт. Убогого не обижали, был он тогда безобиден. Изредка мать устраивала его на пару недель (больше не хватало терпения) поработать в Вахрушах на конвейере промышленным роботом. Получив аванс, он срывался в очередное турне.
Еще один братец допился до белой горячки, да, так и не отошел полностью после лечения. Жил он в Зяблицах у сожительницы, куда однажды и заманил меня подремонтировать телевизор, возражать не рекомендовалось. Жаловался на плохой сон: "Если съем вот этих синих шесть и этих зеленых шесть, а сверху бутылку водки, то сплю как убитый".
Старший двоюродный брат Сергея жил в Кирове, у нас любил появляться в летной форме. Чиж, как вы уже заметили, дававший всем клички, звал его Фаза. Как-то глядя на очередную трансляцию съезда коммунистов, Фаза нетерпеливо заметил: "Маленькую бы атомную бомбочку на них всех!"
Чиж по возвращении из армии (сержант стройбата в Байконуре) и ко времени нашего знакомства был симпатичным пареньком, еще не утратившим во внешности некоторой доли невинности. Когда он достаточно трезвый дабы воздержаться от демонстрации своих семейных трусов появлялся на танцплощадке в фойе родного ДК, за полчаса успевал околдовать какую-нибудь дурочку и тащил к себе под сцену послушать музыку, выпить вина. Далее действовал по своей любимой поговорке: "Вали, сама не ляжет!" Для особо упорных в ход шел гэдээровский женский возбудитель, припасенный Аристовым за время срочной службы. Со временем у Чижа стали собираться целые компании из приятелей и девиц легкого поведения, устраивающие сцены дикого секса. После использования по назначению пьяных девок отволакивали подальше в темноту подсценного пространства, где торговали желающим за бутылку красного. Секс в Советском Союзе, все-таки, был! Как-то по утру Зега опохмелился стаканом мочи Чижа, ленившегося каждый раз выбираться из своей норы. "А чо, как пиво, только выдохлось".
Вскоре среди женского общества приходившего на танцы распространились жуткие слухи о Чиже. Тень их упала и на меня ни в чем не повинного: "Если уж этот, хорошенький, такой гад, то чего ждать от его волосатого приятеля!" Постепенно вокруг Чижа остались только известные в городе женщины сомнительной популярности: евреистого вида Лара Глухова, упомянутая Ольга, залетная Люба с прокуренным почти мужским голосом и любимой поговоркой "а хули нам красивым бабам", а позже некие дамы с мясокомбината, угощавшие своих поклонников неизменными копчеными костями, - деликатесом тех времен.
6. Русский бунт.
В воскресенье 6 августа 1978 года в Слободском городе произошли некоторые события, свидетелем и участником которых я оказался.
В те незабвенные года на стройках социализма катастрофически не хватало рабочих рук, которые общественно полезному труду на возведении свинарников и котельных предпочитали ковыряние в носу за сторублевую зарплату. Для затыкания прорех летом использовали дешевый труд полу подневольных студентов, завозимых иногда издалека. В этот раз к нам пригнали узбеков. Учитывая сдержанно хулиганский характер местной молодежи, столкновение оставалось вопросом времени. Вообще-то, национализм слобожанам, как и русским в целом, не характерен. Общеизвестна местная, отчасти двусмысленная, поговорка: "Татары и вотяки - наши родники". Но чужаков надо было поучить. Думаю, будь студенты даже из России, все случилось точно также, держись они изначально обособленно, как эти обкуренные узбеки. Говорят, когда после войны в городе стояла воинская часть, стычки с солдатами происходили постоянно.
Считается, что драку перед танцами в горсаду затеяли из-за девок наши боксеры. Подкачавшись несколько месяцев в спортивной секции, эти ребята чувствовали себя хозяевами улиц. Существовали неярко выраженные группировки по районам города: Трофимовка, Демьянка и, наверно, другие. Драки на танцах случались почти каждый раз, задирали на любого не понравившегося, побитого частенько волокли за ограду танцплощадки в крови. Были подобные эпизоды и у меня. Еще весной 77 года один детина попросил у меня закурить. Видимо, я, по его мнению, ответил ему грубовато. "Ну, ладно, еще встретимся"... Встреча состоялась через год. Я стоял вблизи мужского туалета у эстрады в фойе ДК, разговаривал с Шурой. Неожиданно ко мне подскочил известный задира и выпивоха по кличке Чапай и, схватив за руку, потащил за собой: "Выйдем!" Не успел я опомниться, как оказался в туалете, и двое пьяных стали отрабатывать на мне благоприобретенные боксерские навыки. Ощутимыми были только два первых удара, потом я стал увертываться. Кончилось тем, что один из нападавших поскользнулся и упал в лужу мочи, а второй взвыл от боли, угодив кулаком в кафельную стену. В дверях стоял их авторитет (тот самый) и грозил еще чем-то. Я пошел жаловаться Чижу. Втроем с Зегой мы поднялись в зал разбираться. Мои друзья неважно стояли на ногах, и вся разборка свелась к пьяному разговору, что, мол, так делать не хорошо.
В тот вечер, было еще совсем светло, я пришел на танцы в горсад один. У входа небольшая толпа молодежи что-то оживленно обсуждала. Тон задавал один возбужденный парень. Из разговоров я узнал следующее: узбеки напали на слобожан и били всех, кто подвернется, в том числе, музыкантов в горсаду. Говорили даже о доставленных в больницу окровавленных пострадавших. Любопытно отметить, здесь же вертелся "местный" узбек - я встречал его и раньше - на него гнев не распространялся: "Не трогайте, он наш!"
Кто-то бросил клич идти на общагу узбеков - отомстить. Где она находится - на бетонном заводе - знали не многие. Основываясь на своих "конспиративно-революционных" знаниях, почерпнутых из советских фильмов и зарубежных передач, я попытался организовать колонну по пять человек в ряду. Первые два ряда - из крепких парней сцепленных между собой в локтях. Быстрым шагом колонна двинулась по тротуару вниз в южную часть города. Две машины милиции обогнали нас и попытались перекрыть улицу чуть ниже ДК, но ментов оказалось мало и, не смотря на пущенный газ, люди стали просачиваться сквозь редкий заслон. Увидев это, милиционеры попрыгали в свои машины и погнались следом за прорвавшимися.
На Заводской улице самые отчаянные стали вооружаться, вмиг разобрав ограду оказавшегося на пути забора, при этом хозяин подбадривал: "Ребята, врежьте им, как следует!" Толпа собралась на пустыре перед железнодорожной веткой на фанерный комбинат. На путях стоял состав. Подъехали две пожарные машины, кто-то из милиции орал в матюгальник. Наконец, объявился проводник, и мы цепочкой побежали собачьими тропами через завалы бетонного производства в сторону общаги. Разгоряченный мент без фуражки пытался остановить нас в узком проходе, но, схватившись с одним парнем затерялся в клубах пыли позади. "Не останавливайтесь!" - командовал автор этих строк. В числе первых я оказался у закрытых дверей общежития. После нескольких ударов из них высунулся испуганный мужик и стал уговаривать не входить внутрь: "Они там все с ножами, свет отключен!" Начинало темнеть. В руках некоторых парней были только палки и камни. В это время подоспели менты и начали оттеснять нас от входа. Но толпа уже собиралась.
Милиция и активисты в штатском в количестве до 100 человек, плюс, уже упомянутые пожарные машины, выстроились вдоль фасада четырехэтажного здания, отделив его вход от массы молодежи. В окна полетели камни, которых после недавнего строительства валялось вокруг предостаточно. Вскоре не осталось ни одного целого стекла, включая противоположную сторону здания, - специально ходил смотреть. Активная часть толпы несколько раз с криками "Ура!" бросалась в атаку на цепочку милиции перед входом, но серьезных потасовок не завязалось. Большинство зевак наблюдало происходящее со стороны. После девяти вечера совсем стемнело, остался только свет фар автомашин, да, редких здесь на окраине фонарей.
Прибыл начальник РОВД и стал убеждать в рупор: "Не устраивайте массовые беспорядки!" Однако это только раззадорило, в него полетели камни, в том числе и моя половинка кирпича приятно блюмкнула о крышу "Волги". Вывели плачущую женщину: "На первых этажах живут русские, у нас дети боятся!"
Общага выглядела не жилой: темные пустые окна, только с верхнего этажа несколько узбеков еще кричали, грозили кулаками и чем-то кидались. Развязка приближалась.
В одном "Уазике" сидел тогдашний спецназ в касках, с дубинками и, видимо, другими спецсредствами. Парни подошли вплотную: "Мужики, че вы там сидите?" - те молчат. Машину, шутя, раскачали, и она опрокинулась на бок. "Спецназ" повыскакивал, завязалась драка. Вперед выпустили милицейскую овчарку на длинном поводке - кой кому она порвала штаны. В ответ полетел град камней, теперь уже почти в упор. Один из ментов, видимо чувствительно получивший по голове, с ярости кинулся в толпу в тщетном намерении выцапать из нее своего, скорее воображаемого обидчика, но его тут же начали рядом со мной дубасить кулаками. После этого прозвучали выстрелы в воздух, а под ноги посыпались шашки с хвостами едкого дыма. "Черемуха!" - вспомнилось знакомое название. Кто-то, пытаясь откинуть обратно одну из дымящихся картофелин, ожег ладонь. Ветер нес угар на толпу, и та стала отходить на пустырь. Мне досталось газа, кроме того, еще засветло я заметил на себе липкий взгляд одного типа - в толпе могли быть подосланные стукачи. Чтобы не доставлять радости своему ситному другу Веселкову, пора было убираться.
Отойдя от поля боя шагов на сто, я встретил Юру, с которым за год до того ездили в Москву. Постояли еще немного, посмотрели со стороны. Толпа из оставшихся человек двухсот едва различалась в дыму, ее поливали из брандспойтов пожарных машин. На подножке кто-то стоял и рукой указывал, куда направлять струю воды, - метили зачинщиков.
Уже возле автостанции нам на встречу выехала колонна из двух десятков разномастных автомашин. Передняя остановилась, из нее высунулся человек и спросил прохожего впереди нас: "Где тут бетонный?" - Из Кирова шла подмога. Мимо в сторону Демьянки медленно проследовали автозаки, крытые брезентом грузовики с солдатами ВВ и милицейские машины.
Как потом я узнал, оставшихся на пустыре окружили и продержали до утра, несколько десятков парней были задержаны, но дня через три их отпустили. Всех узбеков в ту же ночь вывезли из города и района. Впоследствии к нам присылали только вьетнамок и монголок. Одна из них даже умудрилась забеременеть. Парней затеявших драку с узбеками осудили на несколько лет по нелепой статье - "расовая дискриминация". Аналогично поступили с узбеками из отряда "Фергана" учинившими ответную резню среди слободского населения. Суд был закрытый - с участием КГБ. Под усиленной охраной в перерывах заседаний группу узбеков водили на обед в столовую в центре города сквозь строй озлобленных слобожан, готовых растерзать чужаков. Чиж полагает, что один из наших парней являлся осведомителем и потому был отпущен.
Чиж в тот вечер был на работе в клубе. После окончания мероприятия публику, по его словам, долго не выпускали наружу.
Штат милиции в городе удвоили, а придирки с ее стороны возросли. В частности, толпу молодежи выходящую из горсада после танцев на проезжую часть улицы, стали разгонять, а некоторых парней иногда хватали и везли к себе, где выписывали штраф в 1 рубль за нарушение правил. Подвезли разик и меня. Моя компания пошла в милицию, но помощи не потребовалось, отпустили. С неделю я сидел тихо дома, музыку на улицу не врубал. Платить так и не стал, - не искали.
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/20201212_180804.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/output11.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/img_20170927_230425.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/20201212_180453.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/paul2.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/shocking_blue2.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/ujhfgpkgyti11aaaaaaa.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/20210405_171320.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/20210406_133115.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zvuki_vremeni/zvuki_v.jpg)