Иван Николаевич Туркин считал себя человеком удачливым. Почти всю жизнь ему везло. Беда же состояла в том, что родился Туркин в такое время и в таком месте, где одного везения было недостаточно. "Не дай вам Бог жить в эпоху перемен" - часто повторял эту мудрость наш герой. В Бога Туркин верил, но как человек образованный считал, что современная религия сама ничего не знает не о загробной жизни, ни о сотворении мира. Вместе с тем заповеди христианства: не убей, не укради, чти отца и мать свою, Иван Николаевич считал жизненно необходимыми для всего рода человеческого. Поэтому церковь посещал исправно, вплоть до их закрытия новой властью.
Родился Туркин в 1889 году в Москве в семье отставного полковника. Получил прекрасное образование. Закончил юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета. Имел обширную юридическую практику. В 1916 году был избран мировым судьей. Но наступил переломный 1917 год. Февральскую революцию Иван Николаевич приветствовал, встретил ее с воодушевлением. Искренне считал самодержавие отголоском средневековья. Но вскоре убедился в пагубности преобразований Временного правительства. О том, что страна пошла не туда, понял Туркин, когда увидел первых утопленных в Неве городовых. Он был человеком практичным. Поэтому сразу начал переводить весь свой капитал в золото. Семью отправил к брату под Тулу, подальше от неспокойного Петрограда. Больше своих родных он никогда не видел. Супруга и сын до имения так и не доехали. Пропали без вести. Туркин начал поиски, отправился к брату. Никаких следов он не обнаружил. Увидев по пути огромные серые массы солдат, не подчинявших никакой власти, Иван Николаевич понял, что собственноручно отправил своих родных на смерть. Брата расстреляли в 1918 году. Его не успели. Посадили в подвал ЧК, для порядка выбили несколько зубов, завели дело. На допросе Туркину повезло - узнал его начальник отдела. Иван судил чекистка в 1916 году. Старый революционер добра не забыл. Через три месяца Иван Николаевич уже был писарем в штабе Первой конной армии. После гражданской войны хотел пойти работать учителем, но туда бывшему дворянину путь быть закрыт. Взяли его в типографию наборщиком. Там он и доработал до 1937 года. Тут уж никакое везение спасти от ареста бывшего дворянина не могло. Но ему опять фортунило, получил по 58 статье минимальный срок - 10 лет. Дальше снова удача. На Колыме, на земляных работах, больше года почти никто не выдерживал. Туркин дотянул до декабря 1941 года. Та зима была особенно холодной. Иван Николаевич знал, что до весны он не доживет. "Доходяга" - так он сам себя называл последних два года. Не дотянул Иван даже до Нового года. Утром не проснулся. Его немощное тело вынесли из барака такие же "доходяги" и сложили в общую кучу возле забора. Зимой мертвяков не хоронили. Отмучался...
Иван Николаевич за свою земную жизнь присутствовал на многих судебных процессах. Но этот его очень удивил. Не так он себе представлял небесный суд. Процесс, над его бессмертной душой занял около десяти секунд. Процесс был без адвоката, без прокурора, да в принципе и без самого Бога. В небольшом кабинете сидел уставший апостол Павел. Он попросил Ивана Николаевича вытянуть левую руку, на которую быстро одел браслет с цифрой "3". Браслет был похож на тот, что выдают клиентам в городской бане. Затем последовала строгая команда: "Свободен. Следующий". Туркин оказался, в общем коридоре в огромном людском потоке. У всех на руке были жетоны с цифрой "три", никто ничего не понимал, и все медленно двигались вперед. Через полтора часа Иван Николаевич наконец дошел до просторного фойе. В коридоре было множество дверей и приходилось ждать, когда тебя вызовут. Туркин попал в кабинет, на двери которого висела табличка "Распорядитель Натансон Ефим Адамович".
Кабинет распорядителя был шикарным. Мебель из красного дерева, высокие потолки, массивный письменный стол с зеленым сукном. Натансон был одет в прекрасный костюм-тройку, на ногах его были черные лакированные ботинки. Рядом сидела молодая девушка - секретарь, довольно миловидная особа с длинными волосами. Распорядитель жестом указал Ивану Николаевичу на удобную кушетку и начал свой монолог: "Иван Николаевич Туркин небесным судом за свои земные деяния Вы были определены к отправке в рай. Отправка в рай будет осуществлена после отбывания Вами наказания в аду за совершенные земные грехи. Моя миссия состоит в определении срока вашего наказания. Понимаю, что у вас возникло множество вопросов. Готовь ответить на все. Во времени мы с Вами не ограничены".
А вопросы у Ивана Николаевича были. И не один. И не два. Как можно судить человека за десять секунд, да еще без главного судьи? Апостол Павел личность конечно уважаемая, но тут же вопрос о его бессмертной душе. Натансон оказался человеком интеллигентным, эрудированным. Много нового узнал Туркин за эти часы. Две тысячи человек умирает на Земле за один только час. Это ему еще повезло, что его дело рассматривал сам апостол. Мировая война идет, работы невпроворот. Не справляется канцелярия. Жетоны же бывают трех типов. Номер один - в рай. Святые еще при жизни. Таких очень мало. Номер два - в ад. Таких в разы больше, но тоже немного от общего количества. Заслужили эти грешники муки вечные. Почти же все представившиеся получают жетон с номером "три". Обычные человеческие существа: и грешат, и великие деяния свершают.
Процесс над Иваном Николаевичом затянулся. Натансон очень долго перелистывал его дело, задавал уточняющие вопросы. Затем долго считал на счетах, что-то записывал на черновик, вновь считал на счетах. Секретарь набрала на печатной машинке итоговый исполнительный лист. Самый первый вопрос, который задал ему распорядитель: "Вы убивали людей?". Иван Николаевич этого точно не знал: "В гражданскую войну я несколько раз отстреливался, но попал или нет, не знаю. В суде же смертных приговоров не выносил. Такие дела у меня не рассматривались". Вопрос этот был важным. Дело в том, что после суммирования всех грехов человека общая сумма наказания умножалась на коэффициент. Этот коэффициент мог составлять от 1 до 1000. Зависел от самого страшного греха, который совершил человек за свою жизнь. За убийство всегда давали тысячу. Оформив все бумаги, Ефим Адамович огласил вердикт. Туркин вновь получил "десятку". Теперь, правда, это было десять тысяч лет. Иван Николаевич, прежде чем подписать лист ознакомления, внимательно изучил документ. Все было правильно подсчитано, ошибок он не обнаружил. Все грехи его жизни учтены. Он почувствовал облегчение. В смерти своей семьи он не обвинялся. Всю жизнь его терзала мысль, что он отправил любимых на смерть. Один момент, правда, его и возмутил и рассмешил. Но Натансон показал ему соответствующую статью кодекса, и спорить стало бессмысленно. Пятьдесят лет наказания Иван Николаевич получил за простой поцелуй с гимназисткой Аллой в 1904 году. Дело было в том, что юная красотка никак не соглашалась на тот поцелуй. Иван пообещал жениться на ней. Поцелуй был, а свадьбы нет. Предложение он никогда ей не делал. Спорить было бесполезно. На прощание Натансон выдал Ивану Николаевичу сопроводительные документы и приободрил: "Вы ведь на Колыме сидели, в аду точно хуже не будет. Всего хорошего".
Выйдя в коридор, Туркин с документами отправился в канцелярию распорядительного отдела ?14. В нем занимались жителями СССР, Монголии и Финляндии. Ознакомившись с его документами, чиновники попросили немного подождать. Затем его повели к начальнику отдела - Мироновичу Виктору Леонидовичу. Последний оказался веселым, полноватым мужчиной в сильно помятом пиджаке. Туркин был почти уверен, что тот злоупотребляет спиртным. Голос Мироновича был приятным, дружеским: "Иван ситуация тяжелая. Мировая война. В лагерях русских военнопленных массовые смерти из-за голода. Такой нагрузки у нас никогда не было. Ты бывший мировой судья. Я тебя временно оставляю у себя. Будешь распорядителем. Коллектив у нас хороший, дружный. Сработаемся. Назначу тебя в сектор Дальнего Востока". Иван Николаевич не возражал. Столько событий за один день, он уже перестал удивляться событиям. Но понял, что продолжает ему везти и после смерти.
На следующий день окунулся Туркин в подзабытый, но так любимый им мир законов и судебных решений. За два дня ознакомили его с кодексом, процедурой принятия решения и правом обжалования. Пошили Ивану шикарный костюм, справили две пару туфель. Выделили койку в общежитии, выдали талоны на питание. Получил он на руки новый бритвенный станок, два куска хозяйственного мыла и новинку - туалетную бумагу. Шикарная оказалась вещь. В кабинете Мироновича он получил допуск к самостоятельной работе. К экзамену он старательно готовился, но Виктор Леонидович его ни о чем не спрашивал: "Успокойся дорогой. Свои же люди Иван Николаевич. Я тебе "автоматом" экзамен ставлю. Присваиваю второй класс. Давай по пятьдесят грамм за твой первый день. Я тебе кабинет славный устроил". Спиртного Туркин не пил четыре года, поэтому пятьдесят грамм коньяка быстро вскружили ему голову. Миронович ему нравился, хотя сразу было понятно, что плут он еще тот. По установленным правилам начальнику отдела помимо руководящей работы предписывалось так же рассматривать дела. Закон предписывал только минимум - не менее одно дела в год. Виктор Леонидович соблюдал это правило неукоснительно. Не более. Жилы свои не рвал. Брал себя дела только видные, знаковые. Тухачевский, Рыков, Бухарин, Блюхер и другие. Очень расстроился он, когда Троцкий в Мексике умер. Но не унывал. Знал, что рано, или поздно и к нему в кабинет Иосиф Джугашвили попадёт. Вот тогда он ему насчитает, на умножает как надо и в квадрат возведет. Правда был шанс, что Сталин получит сразу бирку с номером "два". Но на это уже самый главный начальник есть. Ему там видней конечно. Но Миронович готовился к варианту номер "три". Лелеял он эту мечту. Все- таки Сталин был человеком идейным, был шанс у него на бирку номер три. Туркин подумал, что раз время сейчас очень напряженное, то мог бы Миронович и помочь своим подчиненным, хотя бы по пару дел в день рассматривать. Но решил промолчать, кто его знает, как тут к критике относятся. А то вдруг заберут у него туалетную бумагу и отправят Ивана Николаевичу по приговору.
На двери его нового кабинета висела табличка "Распорядитель Туркин Иван Николаевич". Кабинет был даже лучше чем у Натансона, не обманул начальник. Правда, ждал его неприятный сюрприз. Килограмм на сто десять. Жанна Леонидовна - его секретарь. Но решил: "Не беда, может со временем порешаю и этот вопрос, например, поменяюсь с Натансоном. А может оно и к лучшему, без красивых женщин. За гимназистку Аллу я вон пятьдесят лет ада получил. И это только за простой поцелуй". На зеленом столе лежало его первое дело...
Дело Петухова Сергея Викторовича
Иван Николаевич с удовольствием присел на свой резной деревянный стул покрытый глянцевым лаком. Включил абажурную лампу, разложил ручки и карандаши. Обратившись к Жанне Леонидовне, попросил пригласить своего первого земного грешника. Массивная дама не спеша поднялась. Но прежде чем направиться к двери она вплотную подошла к Туркину и угостила его ириской. Иван Николаевич развернул давно позабытую сладость. По рту разошелся приятный сладкий вкус. Коньяк, ириска и неплохая должность у человека который четыре дня назад был еще лагерным "доходягой". "Не нужно было мне упираться, а еще в 1938 году помереть" - подумал как всегда практичный Иван Николаевич.
В кабинет зашел бородатый Петухов. Это был старик. Иван Николаевич попросил его присесть и произнес вступительную речь: "Сергей Викторович Петухов небесным судом за свои земные деяния Вы были определены к отправке в рай. Отправка в рай будет осуществлена после отбывания Вами наказания в аду за совершенные земные грехи. Моя миссия состоит в определении срока вашего наказания. Если у вас возникли вопросы - задавайте. Во времени мы с Вами не ограничены". Петухов был простым недалеким крестьянином из Амурской области. Грамоте не обучен, даже расписываться сам не умел. Вопросы у него были, но свои крестьянские. "Гражданин начальник я на прошлой неделе себе полушубок справил. Два года на него копил. Добрый полушубок. Не поносил даже. Милый человек подсоби, помоги вернуть обновку". Жанна Леонидовна заулыбалась, Туркин произнес: "Дурья твоя башка, какой полушубок? Забудь. Сейчас срок твоих мучений на столетия определяются, а ты о ерунде думаешь. Скажи, убивал людей в своей жизни?". Наступила пауза. "Брата я загубил" - нервно сказал Петухов и заплакал. - "Других грехов на мне не числится". В личном деле Сергея Викторовича грехов же было указано великое множество. Хитер был Петухов, жаден, жесток и злопамятен. Значилось в материалах дела убийство и жены, брата не было. "За, что супругу свою убил душегуб?" - прямо в лоб спросил старика Туркин. Тот искренне удивился, даже обиделся: "Вот тебе дела. Убил. Скажете тоже. Да она хилая всю жизнь была. Я ее из нищеты вытащил. Катерина батрачила все детство. Только в нашей семье вдоволь наелась впервые. Говорил мне отец, что дурак я. Сватал соседку Ларису. А померла Катерина сама. Слегла от немощи и представилась. Старая уже была. А ты говоришь, убил". "Так ты же избивал ее смертным боем каждую неделю" - резонно заметил Иван Николаевич. "Баба же. Как ее не воспитывать? Я ее прикладывал только когда выпивши был. По лицу и вовсе никогда не бил. Заслужила она в разы больше. Сказывали люди, что погуливала, когда на ярмарку с сестрой ездила. Родила мне трех девок, а я о сыне мечтал. Продукты наши втихаря родне своей раздавала. И не признавалась в этом гадина. За огородом и скотиной смотрела плохо. Как такую не воспитывать. По миру ведь пустит такая без наставлений. За мной как за каменной стеной всю жизнь прожила. Повезло ей" - молвил старик. "Конечно, повезло - травматический пневмоторакс от удара сапогом по ребрам" - ехидно заметил Иван Николаевич. Из услышанных слов Петухов понял только сапоги и ребра. Вспомнил старик тут о своих новых хромовых сапогах на ногах и вновь подумал о полушубке. Вздохнул. Туркин попросил его рассказать о брате. Старик с болью начал свой рассказ: "Брат был у меня младший Сашка. Добрый малый, но хиловат здоровьем. Работяга из него был никудышный". Когда началась война с японцами, то на территориях восточнее Байкала император Николай Второй объявил частичную мобилизацию. Пришли повестки в село. Призывали и Сергея. В тот год он только женился, Катерина была на сносях. Петухов был рад послужить и царю и отечеству. Думал мир повидать, мечтал заслужить медаль. Но отец вновь сказал ему, что он полный дурак. Без него ведь хозяйство быстро придет в запустение. Решили за брата послать на ратную службу добродушного Сашку. В Манчжурии Александр и сложил свою голову за царя, отечество и родного брата Сергея. Нет даже могилы. Получается, отправил на смерть Сергей родного брата. За себя отправил. Тридцать пять лет прошло, а он до сих пор корит себя за это. "Если бы не это чувство вины то, возможно, ты бы душегуб бирку бы в ад получил" - подумал Иван Николаевич, но вслух этого не сказал.
По материалам дела вопросов больше не осталось. Туркин на счетах стал заниматься вычислением наказания. С непривычки это оказалось непростым делом. Он подумал, что его должность больше бухгалтерская, чем судейская. Жанна Леонидовна напечатала протокол. Иван Николаевич просмотрел его и нашел множество ошибок. "Нужно исправить и перепечатать" - сказал он секретарю. "Мне это не надо, я и так тут свое здоровье гроблю сверхурочно" - безапелляционно ответила обладательница пышных форм и направилась к своему столу. Туркин решил пока не спорить. Подсунув старику документ он указал место где нужно поставить крестик. "За твои грехи у тебя отец вышло двадцать пять тысяч лет наказания. А вот за убийство жены придется тебе в аду в тысячу раз дольше пробыть".
Старик стал ругаться: "Говорил ведь мне отец, на ней не жениться. Не послушал на свою голову. Гадина. Если встречу живого места на ней не оставлю". Он поднялся, затем поблагодарил Ивана Николаевича и направился к выходу. У порога он остановился и с надеждой спросил: "Мил человек, а может можно все же мне мой полушубок вернуть?"
Через час Петухов уже отбыл к месту наказания. Ехал он в хромовых сапогах и рваной телогрейке.
К столу подошла Жанна Леонидовна и положила на стол новую папку "Соколова Анна Владимировна".
Дело Соколовой Анны Владимировны.
Папка Соколовой была тонкой. Девушка прожила всего лишь девятнадцать лет, поэтому грехов у нее было немного. Всякая мелочевка. "Тут я и без счетов смогу управиться, делов-то на полчаса работы" - подумал Иван Николаевич. Он ошибся. Дело рассматривалось до самого вечера. Девушка ему нравилась. Скромная, но с твердыми убеждениями. Анна Владимировна умерла от пневмонии в городской больнице. До войны она была студенткой, осенью записалась на курсы медсестер. На фронт воевать ее не взяли, как Анна туда не рвалась. Писала Соколова даже жалобу на местного военкома - не помогло. Решила спасать раненых солдат. Обидно Анне было до слез, что никого спасти она так и не успела. Было бы питание в больнице получше, то она бы и выкарабкалась конечно. Но не судьба. "Зря на меня страна тратилась" - думала девушка даже в коридоре перед кабинетом распорядителя. Училась Анна очень старательно. Всегда. В школе была отличницей, в институте одной из лучших. Активистка, комсомолка, оформляла лучшие стенгазеты на всем курсе. Родом Аня была из богом забытой сибирской деревни. Воспитала ее мама Яна Павловна, отца своего не знала. Мама была простой необразованной женщиной. Трудолюбивой и очень набожной.
Иван Николаевич произнес обязательную речь: "Анна Владимировна Соколова, небесным судом за свои земные деяния Вы были определены к отправке в рай. Отправка в рай будет осуществлена после отбывания Вами наказания в аду за совершенные земные грехи. Моя миссия состоит в определении срока вашего наказания. Если у вас возникли вопросы - задавайте. Во времени мы с Вами не ограничены". Вопросы, понятно, были. Но Анна Владимировна интересовалась такими вещами, ответов на которые у Туркина не было. "Увижу ли я снова свою маму? Обидела я ее очень перед смертью" - с дрожью в голосе спросила девушка. Этого Иван Николаевич не знал. Чувствовал он себя, как на допросе. Никто из его отдела ни в раю, ни в аду никогда не был. Были только предположения, как там все устроено. Но точно не знали. Отбывшие по приговору в канцелярию назад никогда не возвращались. Туркин все честно рассказал Анне, уточнив детали в которых был уверен: "Апостола Павла я видел лично. Грехи, которые никто кроме меня знать не мог, записаны в моем деле были точно. Канцелярия, безусловно, работает на небесный суд, процесс поставлен на поток. Свою семью и я мечтаю увидеть. Но с этим не спешу. Ведь пока я точно не знаю, возможно ли это - у меня есть надежда". Аня вновь засыпала Туркина градом вопросов. В ЧК его меньше допытывали, чем эта хрупкая девчушка. Иван Николаевич, посмотрев в бумаги, решил сбить ее напор: "Тут про отца указано. Это ваш сосед Крючков. Силой он твою мать взял. Затем всю жизнь ей угрожал. Умер в плену три месяца назад. Отбыл по приговору на огромный срок". Анна Владимировна замолчала. Такого она никак не ожидала. Бедная мама!
Яна Павловна дочерью гордилась, хотя Анна с детства была своенравной. В бога дочь не верила, спорила все время с матерью, богохульничала. В пионеры вступила и уговаривала мать добровольно вступить в колхоз. Виданое ли дело - отдай задарма родную корову, которая их столько лет поила и кормила. Но свою дочь Яна боготворила. Работала и день и ночь для ее будущего. Бралась за любую работу, порою за самую черную. Насобирала дочке даже на серебряный крестик. А Анна, как только в школу пошла, одевать его и перестала. Но учительница очень хвалила дочку, отмечала ее способности. Да и председатель колхоза все время Анну в пример ставил. На каникулах полный трудодень ей отмечал, а не половину как остальным. Аня первая из их деревни в институт поступила, в педагогический. Мать молилась каждый день, чтобы Анну направили затем работать в их село.
О том, что дочь серьезно заболела, Яна Павловна узнала из письма одногруппниц Анны. Сообщение зачитала почтальон. Председатель отпустил в город. Яна продала все, что у нее было: кур и единственные сережки - подарок отца, и поехала. Анну в палате она еле узнала. Кожа да кости, которые сотрясал кашель. Яна Павловна заплакала. Аня пришла в себя, открыла глаза. Рядом с ней стоял молодой врач, ее подруги и мама, которая усердно молилась. "Немедленно прекрати, мне стыдно за тебя..." - прошептала девушка и вновь впала в дрему. Это были ее последние слова. Последние слова маме: "Мне стыдно за тебя...".
Анна Владимировна выговорила Туркину свою обиду: "Выходит, мама права была, когда молилась. Не все еще наука исследовала в пространстве. Есть и другая материя. Как же я ее обидела! У меня только она была. И я у нее. Если окажется, что мы с ней больше не встретимся, то выходит, что получила я жетон в ад. Так как вечное чувство вины перед любимым человеком будет преследовать и в раю.
Туркин не знал, увидит ли вновь Анна Владимировна свою мать, сможет ли попросить у нее прощение. Но он знал другое - ошибаются все. В том числе и апостолы, и комсомолки. И распорядители. Поэтому когда он подсчитывал срок наказания девушки, то немного схитрил: 97,5*15=146,25 года. Ну, подумаешь, перепутал одну запятую, с кем не бывает. Он ведь новичок, бывший доходяга. В столовой сахара пусть больше дают для умственного труда. Иван Николаевич знал: чуть-что Миронович его прикроет. Свой вроде человек. К тому же сожительствует с его секретарем - аппетитной Жанной Леонидовной.
Дело Позняка Игоря Викторовича
Перед Туркиным сидел мужчина средних лет. Чувствовал себя Позняк неуверенно, пытался заискивать. Это был невзрачный лысоватый мужчина, с небольшим животом и редкими зубами. Много бед принес он свою жизнь окружающим людям. Написал множество доносов, на собраниях всегда поднимал руку "За", часто сидел в президиуме. Но Позняк искренне считал себя невиновным. Дело в том, что действовал он всю жизнь как требовали от него обстоятельства и люди, от которых он был зависимым. Он же просто старался идти всегда вперед, боролся за свое место под Солнцем. В детстве он добивался, что бы родители любили его не меньше чем брата. Ябедничал часто на младшего. В гимназии Игорь Викторович старался быть лучшим учеником, угождал учителям и директору. В церковном хоре был самым усердным, стоял в центре. В первую мировую попал в пехоту, дослужился до унтер-офицера, был ранен. Женился на дочке своего капитана. В Красную армию попал по призыву, но и тут вовремя сориентировался - подал заявление на вступление в партию. После войны по направлению партии поехал на Украину, затем на стройку города Комсомольска-на-Амуре. В этом городе он и остался работать в отделе кадров на судостроительном заводе. Второй раз женился, обзавелся потомством. С первой женой он развелся, сразу после ареста супруги. Работал усердно: читал, выступал, доносил, сигнализировал. Спиртными напитками не злоупотреблял, деньги тратил с умом, всегда ладил с руководством. Во время войны получил "бронь" и остался на производстве. Умер нелепо. В обед решил съесть кусок сала - роскошная вещь во время войны. Что бы его никто ни потревожил - закрылся в кабинете, старался отобедать быстро. Поперхнулся Позняк куском сала в голодающей стране. Мало зубов у него было, прожевать видно хорошо не мог. Нелепая смерть, но случается порою и не такое.
Процесс получился интересным. Туркин чувствовал себя как рыба в воде. Впервые за многие годы он мог подискутировать на политические темы без всякой опаски. Такие как Позняк теперь не могут доносить на него, теперь для них время собирать камни. Правда, особым умом Позняк не отличался, знания его были поверхностными. Но это его не смущало, был он человеком несамокритичным, считал себя фигурой начитанной и разбирающейся во всем.
"По вашим доносам и заявлениям погибло двадцать восемь невинных человек, осуждено сто тринадцать, двое покончили с собой до суда" - спокойно уведомил Туркин. "Это неправда. Я не выносил им приговоров, не приводил их в исполнение. Я просто давал органам необходимые сигналы. Руководствовался партийной линией. Была соответствующая разнарядка. Я коммунист и не мог идти против партии. Если бы партия не очистила бы свои ряды то, как бы сейчас мы смогли страну сплотить во время войны? В первую мировую солдаты в офицеров своих стреляли, в атаку ходить отказывались. А сейчас бойцы массово жертвуют собой за нашу Родину. В этом и моя заслуга" - убежденно ответил Позняк. "И ваша - это точно. Весь командирский состав перед самой войной репрессирован. Курсантами дыры в обороне латают. Вся кадровая армия была разбита в первые месяцы войны. Зато мнимый заговор военных теперь полностью исключен вашими репрессиями. Сталину нечего беспокоиться" - парировал Иван Николаевич.
"А чем бы мы воевали без Сталина, кто промышленность с нуля за десять лет построил? Индустриализация. Город мой с нуля почти возвели, запустили заводы, целые отрасли новые появились за считанные годы. Как тут без лишений и без жертв? Лес рубят - щепки летят" - попытался уйти от неудобного вопроса Позняк.
"Получается родные брат и дядя - для вас простые щепки. Не люди, а так - удобрения для новой страны, нового общества. Их жизни ничего не стоили, бабы новых нарожают. Новые люди будут строем ходить и ненужных вопросов задавать не будут" - спокойно подметил распорядитель.
"А при царе разве лучше было? Людей на классы делили. Если родился крестьянином, то всю жизнь из земли не вылезешь. Евреев вообще за людей не считали. Зоны оседлости им определяли, на казачьи погромы глаза закрывали. Заводы прибыли громадные на госзаказах получали, а рабочие - гроши, за свой рабский труд. Цари в роскоши купались, а народы свои на убой посылали в мировой бойне, которую сами и затеяли. Миллионы сгинули за господ. А сейчас мы новый мир строим, для всего народа" - в очередной раз перевёл тему разговора Позняк.
"А зачем ты тогда царю присягал? Клятву давал. В офицеры рвался. Почему до революции в партию не вступил? За царя и победу русского оружия в церкви все время молился. Тогда тебя власть полностью устраивала" - в очередной раз задал неудобные вопросы распорядитель.
"Я за порядок всегда выступал. Когда нет власти люди хуже диких зверей становятся. Старый мир рухнул, я со всей страной новый стал строить. Наелись мы анархией. Когда никакой власти не было - людей прямо на улице грабили и резали. У кого винтовка тот и прав" - ответил Позняк.
"Новый мир это хорошо конечно. Но вы бы и в старом хорошо устроились, если бы не революция. В Красной армии вы восхищались народным комиссарам военных дел Троцким, писали о нем стихи в стенгазетах, портреты вешали его в кабинете. А в 1937 году уже писали доносы на его сторонников, затем аплодировали смертным приговорам несчастным осуждённым. На собраниях в 20-х вы цитировали соратников Ленина: Бухарина, Зиновьева и Каменева, а затем требовали их казни на заводских митингах" - вновь прозвучали неудобные вопросы Позняку.
"В нашей партии запрещена фракционность, мы должны быть единым целым. А они вздумали иметь свое мнение. Это как веник, который по одной ветке легко переломать, а когда все ветки вместе то всех вместе уже не сломаешь. Вот и нас не сломаешь когда мы все вместе. Всю Европу фашисты захватили, а о нас вон зубы свои крошат. Партия наша - хребет страны и народа. Даже если партия ошибается, то нельзя против нее идти" - молвил Игорь Викторович.
"Это можно назвать более простым термином - диктатура. Сначала коммунистическая, сейчас уже персональная - Сталина. Раньше вы верно служили царю Николаю, сейчас новому царю - генсеку. Боитесь вы идти не против партии, а против силы. Обычная трусость и приспособленчество. Такие как вы новый мир не построят, развалят саму идею. Народ и идея для таких как вы - просто прикрытие. Миллионы крестьян и их семьи ваша власть загубила. Не новая жизнь у сельского люда наступила, а колхозное рабство. Вы этого просто не замечаете, неудобно сейчас это замечать. За убеждения сейчас ведь нужно жизнь свою отдать - к стенке стать. Проще не вмешиваться, тогда и куском сала в своем кабинете можно будет подавиться" - ехидно отметил Туркин.
"А, что ты знаешь про простой народ? Я на Украине вдоволь этого брата изучил. Он дальше своего двора ничего не видит. Без палки ничего для общества делать не станет. Землю у помещиков забрать, бесплатную медицину и образование это - пожалуйста, а вот хлеб сдать голодающим это не для них. Соседа раскулачить помогут, а свою живность зарежут, но в колхоз не сдадут. Но их дети уже другими людьми станут - новое советское общество" - аргументировал свою позицию Позняк.
"А кто дал Вам право лишать жизней несогласных с Вами? Чем Вы лучше казаков убивавших в погромах евреев? Разве можно именем революции расстреливать детей, хоть и царских? А дети раскулаченных крестьян за, что умерли? Вы на крови безвинных, хотите светлую жизнь построить. Перебили всех несогласных, сейчас уже сами себе пожирать начали" - взволнованно сказал Туркин.
"Напоминаю, я никого не убивал. Доносы все писали, письма все подписывали. Я живу в советском обществе, соблюдаю устав партии. Правила никакие не нарушаю, руководство может и ошибается иногда, но я тут не причем. Я человек маленький. От моей позиции ничего не зависит". Не будет меня - другого назначат" - оправдывался Позняк.
Иван Николаевич ждал этой фразы. Дальше разговор не имел смысла. Прав был Позняк: меньшинство ведет большинство. И чем более жестокое и циничное это меньшинство, тем меньше шансов у общества сопротивляться злу. Запускается отрицательный отбор. На первые места выходят такие Позняки. Несогласные, или перемалываются в ГУЛАГе, или превращаются в запуганных до смерти существ. Поэтому и страшен русский бунт, только тогда загнанный страх вырывается наружу в самой жуткой форме. Так было всегда и во все времена. Джордано Бруно на костре горел за прописные теперь истины, а его палачи считали себя лишь частью системы. От нас ведь ничего не зависит... Тогда была церковная система, сейчас советская.
"Короля играет свита" - этой фразой закончил спор Туркин.
"Игорь Викторович согласно действующего кодекса в отношении вас применяется коэффициент равный 25. В убийствах обвинить вас у меня нет никаких полномочий. Ваша вина косвенная. Коллективная. Бог вам судья. Подойдите ко мне. Ознакомитесь и подпишите протокол" - уже спокойным голосом сказал Иван Николаевич.
Подписав документ, Позняк обратился к распорядителю: "Мне рассказали, что Вас недавно на должность назначили. Может вам помощник толковый нужен. Я очень исполнительный. Или посоветуйте меня кому. Я в долгу не останусь".
Туркин ответил ему двумя словами: "Пшёл вон". Позняк вышел, громко хлопнув дверью.
Подумал Иван Николаевич, что Позняк и в аду сможет хорошо пристроиться. Если надо будет, то и коммунистов в котлах варить научится. Найдет он для себя тогда новые аргументы, как всегда единственно правильные.
Дело Буркова Степана Антоновича.
Перед Туркиным сидел абсолютно отстраненный человек. Бурков был ненамного младше распорядителя, взгляд у него был пустой, холодный. Он отказался отвечать на любые вопросы. Сам задал лишь один: "Куда после смерти попадет мой пес Вулкан?". Больше его абсолютно ничего не интересовало: ни срок его наказания, не судьба давно погибших родных. Буркова Степана Антоновича расстреляли вчера ночью в тюрьме НКВД. Смертный приговор ему никто не выносил, уничтожили его в так называемом "особом порядке". Арестовали Степана Антоновича еще до войны, но расстреляли лишь через год. Казнили непрофессионально: у палача дрогнула рука - пуля хоть и причинила смертельное ранение, но вошла в затылок под неправильным углом. Смерть констатировал комендант областного отдела, а не врач как было предписано. Документы были оформлены с нарушением положения, в деле не было даже его фотографии. Эти нюансы хорошо знал Бурков. Знал, так как сам таких ошибок не допускал. До своего ареста он собственноручно привел в исполнение более четырнадцати тысяч смертных приговоров. "Отправил в штаб Колчака" - так он сам называл эту кровавую процедуру. Еще 15 человек Бурков убил в гражданскую войну, двоих - в Первую мировую. Туркину в этом деле с коэффициентом было все понятно. А вот с личностью Буркова он не разобрался. Если бы палач согласился на диалог, то Иван Николаевич смог бы понять его поступки. А так приходилось лишь догадываться: палач перед ним, или жертва.
Родился Бурков Степан Антонович в бедной крестьянской семье. С двенадцати лет батрачил. Только в армии он впервые заимел собственные сапоги. В Первую мировую был ранен. С госпиталя на фронт не вернулся, дезертировал как многие. Вовремя дезертировал. Когда прибыл в родную деревню, как раз начали делить землю. Степан вступил в сельский актив, его приняли в партию. Семье достался отличный надел земли. Отец его плакал. Набирал в ладони плодородную почву и целовал ее. Жизнь наладилась. В ту зиму Степан женился. Надумал ставить свой дом. Не успел - началась гражданская война, его призвали в армию. Когда село заняли белые, то всю его семью зверски вырезали казаки. Семья коммуниста - активиста. Не пожалели не беременную жену, не малолетних братьев. Он озлобился на белых, воевал отчаянно. Стал помощником командира пулеметного взвода. После окончания войны пошел на службу в областной ЧК. Работал и учился.
В 1922 году весь их отдел впервые был задействован в исполнении смертных приговоров. В приказном порядке. Расстреливали строем на берегу реки. Бурков специально стрелял выше головы осужденного. Он не хотел быть палачом, хоть и был озлоблен на всю эту "контру". Рубить в бою это одно, стрелять в безоружных - совсем другое. После залпа трое несчастных остались живы, в том числе и его парнишка. Для них весь ужас повторился вновь. Бурков понял, что только доставил своей жертве дополнительные мучения. Трупы сбрасывали прямо в реку. Во второй пачке он уже целился прямо в сердце своей жертве. Расстреливали из карабинов. После казни все пили водку, ему же она не шла. Казни были массовыми, к ним даже привлекали постовых милиционеров. Через несколько месяцев Бурков стал относиться к расстрелам как к обычной работе. Сам вызывался, когда казнили бывших офицеров и казаков. Он старался усовершенствовать процесс, довести его до автоматизма. Приобрел кожаный фартук и перчатки, что бы не пачкать форму. Зацементировал в подвале пол, подвел шланг с водой. В больнице позаимствовал каталки для транспортировки тел из подвала тюрьмы к грузовику. Достал пистолет Маузер вместо штатного нагана. Он даже стал психологом - по человеку мог определить, что несчастному нужно сказать, что бы тот строго подчинялся его указаниям. Стрелял неожиданно, пока жертва шла по его команде к указанной впереди двери. Со временем он стал обучать своему ремеслу молодых сотрудников. Часто его направляли в командировки в соседние районы. Он всегда с собой возил свой чемодан, с фартуком и Маузером, а затем и с безотказным пистолетом ТТ. Работы хватало, особенно в конце двадцатых. "Кулаки" - он их классово ненавидел. Много бед они стране принесли, на них он батрачил все детство. Они и казакам его семью выдали, когда те у родственников прятались. А затем наступил 1937 год. В тот год почти вся его служба была казнями занята. Он потерял счет расстрелянным, все лица слились. И мужские и женские. Он действовал на пределе сил. Точно сошел бы с ума, если бы не подобрал бездомного щенка. Вулкан заменил ему семью. Ближе существа у него не было. В один из дней Степан внезапно почувствовал, что оказался он на темной стороне. Анализирую свою жизнь он так и не смог определить, когда наступил этот момент. Действовал он всегда правильно, по совести, а результат ужасный.
В 1939 году он почувствовал неладное. Казней стало в разы меньше, а всех его руководителей и их заместителей репрессировали. Расстреляли наркомов НКВД Ежова и Ягоду. Он перестраховался - отдал половину своих сбережений соседу, с которым делил избу - слесарю Никитину. Тот должен был позаботиться о Вулкане, если с ним, что-нибудь случится. О том, что Бурков служит в НКВД, соседи знали, но считали, что он простой оперативный работник. Степан Антонович слыл отзывчивым и незлым человеком.
Руководство схитрило. Его арестовали в конце рабочей смены, после того когда Бурков привел в исполнение несколько приговоров. Все приговоры, что были запланированы на текущий квартал для отдела. Он сразу подписал все, что ему инкриминировали. Понимал, что упираться бесполезно. Когда узнал, что началась война, написал заявление с просьбой отправить его на фронт. Ответа не получил. Ночью Буркову сказали, что переводят его в лагерь. Когда они, пройдя по тюремному коридору, стали спускаться в подвал, он все понял. Громко сказал конвоирам: "В штаб Колчака..."
Жанна Леонидовна напечатала протокол. Зачитав приговор, Туркин проводил бывшего палача до двери. На прощанье он неожиданно сам для себя протянул Буркову руку. Они обменялись рукопожатиями. Туркин знал, что легко мог и сам стать жертвой этого палача. Но был убежден, что этот НКВД-шник ближе ему по духу, чем приспособленец Позняк, поперхнувшийся куском сала.
Дело Любенской Тамары Сергеевны
В кабинет зашла невзрачная женщина с седыми волосами. Туркин хотел зачитать ей вступительную речь, но сделать это он смог лишь через минут десять. Только тогда женщина устала непрерывно говорить и позволила распорядителю вставить хоть слово. Процесс был простым, но растянулся на шесть часов. За это время распорядитель смог задать недалекой крестьянке лишь несколько вопросов. Попытку прервать ее монолог Тамара Сергеевна встретила категорично: "Молчи. Дай мне сказать". Узнал за эти часы Иван Николаевич почти про всех жителей деревни Подгорная, про их родню и даже скотину. Главным пороками Любенской значились зависть и любовь к сплетням. Читать Тамара Сергеевна не умела, но когда услышала от Туркина срок своего наказания, то обрушилась на распорядителя с гневной речью: "Меня на годы муки. Вон наш председатель колхоза взятки самогоном берет, к соседке Ульяне по ночам шастает, да еще и церковь закрыл. Это безбожник будет жизни радоваться, а меня в ад. Я в детстве каждую неделю отцом порота была, затем муж издевался, а сейчас ты Ирод меня обидел. Сам, вот в каком костюме сидишь, жируешь на нашем горе, и мадмуазель себе вон самую толстую заимел. Коновал". Гневную тираду прервала Жанна Леонидовна. Она наотмашь ударила серой папкой гражданку Любенскую в ухо. Затем грубо схватив ее за руку, выволокла в коридор и потянула в отдел отправки.
"Не буду я, пожалуй, себе секретаря менять. Сработаемся" - подумал тогда практичный Иван Николаевич.
Решив принять участие в данном инциденте, Туркин вышел в коридор. Тут яблоку негде было упасть - людей было множество. Он протиснулся через толпу и направился к отделу отправки. Волновался он зря, его секретарь уже возвращалась назад. Буквально протискиваясь к своему кабинету, Туркин вдруг оказался плотно прижатым к Жанне Леонидовне лицом к лицу. Женщина не растерялась. С улыбкой она еще сильнее прижалась к распорядителю, положив при этом руку ему прямо на брюки чуть ниже спины. "Волновался за меня, касатик?" - игривым тоном спросила женщина. "Есть немного. Я же мечу на должность Мироновича. А там вместе с должностью и Вы, дорогая, прилагаетесь в нагрузку" - не растерялся Иван Николаевич. Оба рассмеялись. Туркин испытал гамму чувств. Он очень давно не чувствовал женского тела, и даже не думал, что может заинтересовать молодую даму. "Костюм на мне, видно, хорошо сидит. Эх, еще бы зубы передние справить" - подумал Иван Николаевич.
Дело Артемова Петра Сергеевича
Прочитав дело очередного осужденного, Туркин невольно улыбнулся. Сегодня день амурных историй подумал распорядитель. Перед ним сидел седой мужчина, молодость которого пришлась на вольные двадцатые годы. После революции институт брака вообще чуть не отменили. Венчания в церквях запретили, молодых расписывали прямо в день обращения, в новых учреждениях - ЗАГСах. И это еще для тех, кто решил оформить отношения. Александра Коллонтай в те годы вообще проповедовала "теорию стакана воды". Новой власти не до интимной жизни граждан тогда было, она на мировой революции была сосредоточена.
Артемов умер в городской больнице, где работала медсестрой его жена Ирина. Успел он увидеть и единственного сына Никиту, который зимой вернулся в родной город с фронта. Вернулся без нижней конечности, но главное, что живой.
Зачитав Петру Сергеевичу вступительную речь, Туркин сразу услышал от него вопрос. Мучал этот вопрос Артемова уже двадцать лет, подтачивал он его спокойствие каждый день. Не давал он ему жизни. Был у Петра Сергеевича брат-близнец Сашка. Все детство они провели вместе. В шестнадцать лет рванули в город. Устроились на завод, получили комнату в общежитии. Работали хорошо, получали неплохо. Через пару месяцев справили они себе новые костюмы, купили одно пальто на двоих, и началась у них вольная жизнь. В общежитии их почти никто не мог отличить друг от друга. Даже на работе начальство научилось различать их лишь через несколько месяцев. Этим обстоятельством и решили воспользоваться братья. Встречался каждый из них с девушкой. Однажды Сашка предложил попробовать обмануть женский пол. Следующим вечером Петр повел девушку брата в кино, а Саша его знакомую в их комнату в общежитии. Петр весь вечер волновался, боялся, что по голосу их обман вскроется. Но все прошло по плану. На следующий день уже он в общежитии получал дивиденды от придумки брата-близнеца. Подружка брата ему понравилась меньше. Пять лет вели братья вольную жизнь, затем Сашку призвали в армию, а Петр женился.
Бурная молодость закончилась вместе с эпохой НЭПом. Но и дальнейшая жизнь удалась. В середине тридцатых их молодой семье выделили комнату в коммуналке. Два раза они всей семьей ездили в Крымский санаторий, купили новый мотоцикл. Теща всю жизнь их свежиной снабжала. А главное, что сын живой с фронта вернулся. Редкое это счастье в эти тяжелые годы.
Супругу свою Петр Сергеевич очень любил. Ей он, конечно, не рассказал, что первых два месяца после их знакомства они жили втроем. С Ириной познакомился его брат Сашка. У него тогда девушки вообще не было.
Процесс получился коротким. Срок небольшим. Артемов был счастлив. Туркин обрадовал его: "Петр Сергеевич не волнуйтесь - Ирина родила от вас. Оставили вы потомство на земле".
Когда Артемов вышел, Туркин сказал своему секретарю: "Наивные люди. Они реально думают, что в материалах дела могут быть такие данные. Мы же обычная канцелярия".
Дело Лаврова Афанасия Петровича
Перед распорядителем сидел расстроенный человек. Лавров был худощавым стариком с седой бородкой. Он был уверен, что попадет сразу в рай. Всю жизнь Афанасий Петрович старался вести себя праведно. До революции он служил штатным дьяконом в пехотном полку. Молился, постился, дал обет безбрачия. Во время мировой войны вел себя геройски: с крестом в руках ходил в атаку вместе с бойцами полка. Был тяжело ранен. Остался инвалидом. Когда новая власть закрыла церкви, он не противился. Руководствовался принципом: "Любая власть от Бога". Но вере не изменил, и не скрывал этого от окружающих. С трудом сумел устроиться работать в баню гардеробщиком. Жил очень бедно, но всегда помогал обездоленным. Долгие годы присматривал Лавров за бесхозными могилами на местном кладбище, хотя сам ходил с трудом. Дома продолжал строго следовать всем религиозным обрядам. Огорчился Афанасий Петрович, что перед смертью не смог исповедоваться. Но в этом его вины не было. Некому было его исповедовать в эти темные времена. Судил его апостол, который буднично и повесил духовному человеку табличку с номером "три". Без всяких объяснений.
Туркин стал внимательно изучать материалы дела. Ему было искренне жаль этого несчастного человека. По грехам Афанасия Петровича распорядителю стало понятно, в чем вина духовного человека. Иван Николаевич начал издалека.
- Вы же хорошо знаете Библию. Мне самому нравиться вот эта сцена из Нового завета: "Многие скажут мне в тот день: "Господи, Господи, разве не от твоего имени мы пророчествовали, разве не от твоего имени мы изгоняли демонов и разве не от твоего имени мы совершали многие могущественные дела? " И тогда я объявлю им: "Я никогда не знал вас! Отойдите от меня, творящие беззаконие"".
- Я всю жизнь строго следовал канонам православной церкви. Много притеснений за веру испытал, но веры не утратил. А вы говорите творил беззаконие - удивился Лавров.
- Не спорю, страдали, искренне страдали. Ранены, серьёзны были с распятием в руках, инвалидом стали - согласился Туркин.
- Там такая бойня была, не мог я своих ребят бросить - скромно ответил Афанасий Петрович.
- Христос то же за людей муки принял. За всех нас грешных. Но вот в чем парадокс: немцы, с которыми вы насмерть бились, тоже с именем его в бой шли. Ему перед боем они молились, а перед смертью исповедовались. В своих молитвах призывали Бога наказать Россию. А вы молились за победу русского оружия. Вас это не смущает? - спросил Туркин
- Они же католики. Вера у них неправильная, не православная. - ответил Лавров.
- Тут все очень просто. Дело не в вероисповедании. Бог ведь один у вас. В Библии одна из главных заповедей: "Не убивай". Забыли вы в своей вере основные каноны христианства. За победу оружия ратовали. За смертоубийство. Разве за это Христос на Голгофу крест свой нес?
- И тогда я объявлю им: "Я никогда не знал вас! Отойдите от меня, творящие беззаконие"" - прошептал Афанасий Петрович - Спасибо вам. Конечно, виноват. Не задумывался я, верил по канону.
Туркин проводил Лаврова до отдела отправки. На прощание он протянул старику банку американской тушенки. Настрадался в своей жизни Афанасий Петрович, пусть хоть сейчас получит долю удовольствия, решил распорядитель.
Дело Урбановича Тимофея Казимировича
Тимофей Казимирович был высоким, крепким мужчиной. Было ему под сорок. Левая рука Урбановича была обезображена шрамами от ожогов. Это была старая рана, полученная им еще 1924 году. Прошло почти двадцать лет, а вся деревня до сих пор вспоминает ту историю. В тот день Тимофей с молодой женой Катериной парил свои кости в старенькой баньке, сложенной на берегу реки. Соломенная крыша вспыхнула неожиданно, пожар первым заметили соседи. Сбежалась вся деревня. Дверь пылала, пришлось выскакивать через пламя. Когда молодые оказались на улице, то от дыма не могли сообразить где находится река. Они голые метались из стороны в сторону под дружный хохот всей деревни. Тимофей и сам улыбался пока не почувствовал боль в руке. Катя после этого два месяца из дома не выходила, стеснялась людей. Через год она умерла при родах.
Вчера у Урбановича и обезображенной руки не стало - попал в его блиндаж 210 мм немецкий снаряд. Ни руки, не головы, ни блиндажа. Ничего от человека на земле не осталось. Только память.
Тимофей Казимирович был удручен. После смерти еще острее возникла проблема, от которой не было ему покоя в земной жизни. Его второй женой стала Наталья - красавица из соседнего села. И с новой супругой Тимофею повезло. Наташа была умной, хозяйственной и любящей женой. Но был у нее недостаток - она все жизнь ревновала Тимофея к ушедшей супруге. Первые годы он часто ругался с ней по этому поводу, но затем понял бесполезность этих споров. Только нервы свои они портили этими скандалами. Стал Урбанович просто избегать этой темы. Снял и спрятал фотографии Екатерины. Даже с братом первой супруги перестал общаться на людях. На могилку к Кате ходил тайком, оглядываясь по сторонам как вор. С Натальей ему было хорошо, но все равно каждый день он вспоминал свою Катю. Две прекрасные женщины в его жизни.
В 1939 году он даже встретил с Катериной новый год. Наталья была на курсах в городе, дети гостили у тетки. Тимофей взял бутылку самогона и пошел ночью на кладбище. Всю ночь он что-то рассказывал Катерине. С улыбкой вспоминал их голый позор. Под утро заснул, чуть не отморозив себе ноги.
Через пять дней на станции он встречал Наталью. Очень соскучился по любимой. Выпросил у председателя лошадь, приготовил ужин. По дороге они признавались друг другу в любви как юные подростки.
Теперь он умер. Кого выбрать после смерти? Придется ведь кого-то смертельно обидеть.
Туркин его успокоил: "Тимофей Казимирович я вам пятнадцать тысяч лет ада насчитал. Там у вас женщин точно не будет. Время все расставит на свои места. А затем в раю точно всем хорошо будет. Уживутся там и Катерина, и Наталья. Не знаю, можно ли верить Новому Завету, но там уже рассматривали ваш вопрос:
Мф. 22:23 В тот день приступили к Нему саддукеи спросили Его: было у нас семь братьев; первый, женившись, умер и, не имея детей, оставил жену свою брату своему; подобно и второй, и третий, даже до седьмого; после же всех умерла и жена; итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? ибо все имели ее. Иисус сказал им в ответ: заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией, ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах".
Проводив Урбановича до двери, Иван Николаевич решил сделать перерыв. Прогуляться, развеяться. Этот судебный процесс глубоко его затронул. Вспомнил он полузабытый образ жены. Сейчас он отдал бы все на свете, что бы вместе с ней пребывать как Ангелы Божии на небесах. Хоть и не как муж и жена, но главное, что бы она была всегда рядом. "А я тут подвис между небом и землей. В неопределенности. Может только зря, время теряю? Хотя времени теперь впереди целая бесконечность" - подумал как всегда практичный Иван Николаевич и вернулся в свой кабинет.
Дело Бурого Ильи Николаевича
Новый клиент Туркину сразу не понравился. Уже по первым вопросам стало понятно, что Илья Николаевич - молодой конструктор, озлоблен на весь мир. В жизненных неудачах у него были виноваты окружающие, которые заставляли Бурого делать вещи которым он внутренне противился. И так всю жизнь: с рождения и до самой смерти.
В его суждении была своя логика. Даже умер Илья Николаевич по причине того, что его начальник КБ был авторитарным руководителем. Он запрещал своим сотрудникам идти на "больничный" без согласования с ним. Бурый доложил руководителю, что очень плохо себя чувствует, попросил один день отлежаться. Получил закономерный ответ: "У тебя и так кабинетная работа, побольше чая принимай и оденься потеплее. Проект сам себя не сделает. У нас военный завод, мы, считай, на фронте. Люди в окопах каждый день умирают, а ты из-за небольшой температуры дезертировать вздумал. Держаться голубчик, держаться". Бурый продолжал работу над проектом, хотя чувствовал себя все хуже и хуже. Ночевал прямо в кабинете, домой идти, сил у него просто не было. Через день Илья потерял сознание прямо возле кульмана. А через два дня умер. Начальник, узнав о его смерти лишь выругался: "Подвел он всех нас. Через пять дней проект нужно сдать. Кровь из носа, но сдать необходимо. Придётся все жилы рвать".
По материалам дела следовало, что Бурый виноват в смерти двух человек. Коэффициент наказания выходил тысяча. Илья Николаевич заявил категорический протест. Дело затянулось.
Первой его жертвой стала любимая девушка Оксана. Когда она забеременела, Бурый сделал ей предложение. Но мать была категорически против раннего брака сына. В те годы идти против ее воли Илья не мог себе и помыслить. К тому же жить молодой паре было негде, кроме как в квартире матери. В 1936 году аборты были уже запрещены. Нелегальная операция закончилась внутренним кровотечением и смертью девушки. Бурый не пошел даже на похороны. Зачем ненужные кривотолки в городе, раз уже ничего не поправишь? Когда через четыре года Илья все же женился, то его новая спутница очень понравилась маме. Но через пару месяцев женщины разругались. Супруга в категорической форме запретила Илье навещать мать. Теперь он уже не мог противиться воле жены. Переживал при этом страшно. Навещал мать тайно, украдкой.
Следующей жертвой Бурого стал одногруппник Слава. Однажды при посиделках в общежитии один из студентов зачитал товарищам стихи Мандельштама:
"Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца".
Через три дня смельчака арестовали. Илью же вызвал к себе заместитель декана. Он с порога начал орать на студента: "Почему вы никому не доложили об этой провокации. Вы же комсомолец. Вы товарищ Бурый скрытый троцкист и антисоветчик. Я вынужден об этом доложить в наркомат внутренних дел. Там органы разберутся. Таким, как Вы, не место в нашем институте". Илья стал уверять, что ни в чем не виноват. Он просто не понял смысла стихов, так как был сильно пьян. Он верный сталинец и патриот своей родины. Декан заметил: "Слова ничего не значат. Значат поступки. Скольких врагов ты выявил? Сколько раз сигнализировал? Ни одного. В компании антисоветчиков пьянствуешь. Ну, хорошо. Я дам тебе шанс исправиться. Последний шанс. Есть у тебя в группе Слава Метельский. Разве ты не замечал, что он вредитель. Он один голосовал против исключения из комсомола дочери врага народа Смирновой, распространял лживые слухи о руководстве нашего института. Вот тебе бумага. Пиши на имя начальника НКВД заявление об его антисоветской пропаганде. И внимательно следи за остальными неблагонадежными. Сигнализируй. Раз в неделю заходи ко мне на доклад". Что тут мог сделать Бурый? Если бы его расстреляли вместе с несчастным Славой, кому бы от этого легче стало?
"Вам бы и стало" - ответил Туркин - "Юридически вы начали то дело. Следователь, получив ваше заявление, завел уголовное дело. Судья, получив материал, вынес приговор, согласно действующего кодекса. Палач, получив решение суда, просто привел приговор в исполнение. Все началось с Вашего заявления".
"Я никому не желал вреда. Я добрый человек. Просто времена у нас очень мрачные наступили. Не я этих несчастных загубил, такой рок выпал. Всем нам выпал. Я сам страдал всю жизнь. Я другой себе жизни хотел, но где ее взять? Кому-то везет, кому-то нет. Кто-то на всем готовом в директорской семье рождается. А кто-то рождается инвалидом с детства, страдает и умирает. Нет в жизни справедливости".
"Тут я с вами полностью согласен. Нет справедливости в мире. Ваш же главный порок - малодушие. А это ржавчина духа. Это она вас к тысячному коэффициенту и привела. Лечится ваш порок всего одной жизненной установкой - делай, что должно, и будь, что будет. Право обжалования вашего приговора я вам уже объяснил" - закончил процесс Туркин.
Вечером того же дня Миронович вызвал Ивана Николаевича к себе в кабинет. Подарив распорядителю бутылку коньяка, начальник сказал: "Держи дело своего Бурого. Подготовь завтра до обеда ответ на его протест за моей подписью. Я не буду свое время на это тратить. Не смог его убедить без протеста - трать теперь свое время. У меня дела поважней есть. И не забудь этого Бурого покормить, он до рассмотрения своей жалобы в нашей канцелярии обитает.
Покормив жалобщика, Туркин направился в свой кабинет готовить заключение. В коридоре он заметил "дела поважней" своего руководителя. К Мироновичу в кабинет заходила Жанна Леонидовна, переобувшаяся в туфли на высоком каблуке. Послышался звук закрывающейся изнутри двери. Иван Николаевич улыбнулся. Его сегодня то же ждал прекрасный вечер: бутылка коньяка и возможность в спокойной обстановке написать отказ малодушному конструктору.
В назначенное время Туркин принес подготовленное заключение. Миронович, изучив документ, остался доволен. Завизировав ответ, он обратился к Ивану Николаевичу: "Отдыхай. У тебя сегодня выходной. Выспись хорошо. Работы впереди много". Затем, открыв шкаф, Миронович достал колбасу и хлеб, предложив Ивану Николаевичу разделить с ним трапезу. Туркин согласился. Но прежде чем сесть за стол, он вернулся в свой кабинет за оставшейся там початой бутылкой коньяка. Прихватил он с собой и Жанну Леонидовну. Тот обед затянулся у них до позднего вечера.
Миронович оказался интересным собеседником. Захмелев, он начал рассказ о своей службе в канцелярии: "Начинал я службу в далеком 1887 году, когда еще и печатных машинок не было. Работа интересная. Столько судеб через меня прошло. Проработал распорядителем до 1918 года. В тот год меня начальником отдела назначали. Предыдущего руководителя 14-го отдела уволили и отправили по приговору. Неплохой был человек, но плановая проверка много нарушений в отделе выявила. Совсем плохо документация велась, дисциплина хромала. Я этот процесс на должный уровень поставил. Но для этого пришлось мне со многими отношения испортить. Натансон со мной до сих пор не здоровается.
Хорошо помню своего первого клиента. Звали его Саша, был ему всего 21 год. Являлся он студентом четвертого курса Петербургского университета. Отличник. За год до своей смерти Александр похоронил отца. Получив золотую конкурсную медаль по зоологии, он обменял ее на свой смертный приговор. Медаль он продал и за вырученные деньги купил материалы для взрывчатки. Саша примкнул к фракции "Народная воля". Полиция вычислила их группу по неуместной переписке. Никого убить они не успели, поэтому тысячного коэффициента он избежал. После ареста Саша взял всю вину на себя, не отпирался. Большинство арестованных товарищей валили вину друг на друга. Сокрушался мой подсудимый лишь в том, что не смог отказать маме в последней просьбе. Дело в том, что после вынесения ему смертного приговора, Саша отказался писать прошение о помиловании. Мать добилась встречи с сыном в камере смертников. Александр пытался доказывать маме, что нельзя просить о помиловании у того, кого собирался убить. Но он был послушным сыном и, уступив мольбам матери, написал прошение, в котором, впрочем, честно поведал о том, что это нужно матери, а не ему. В прошении было отказано. На эшафоте сосед Александра оттолкнул руку священника, он же поцеловал крест. Я как мог ободрил парня: "Ты все сделал правильно. Прошение о помиловании - это была не твоя слабость, это уважение к маме. Твой поступок много стоит".
И последнего своего клиента в должности распорядителя я никак забыть не могу. Задавала та девушка такие вопросы, что мне было неловко за наш грешный мир и наши законы. И ей был только 21 год. Строгая и представительная. Звали ее Татьяной. Ее папа очень любил "Евгения Онегина", поэтому и дочерей назвал Ольгой и Татьяной. Отец был полковником. Татьяна во время войны ухаживала за ранеными в госпитале. Там она и влюбилась в корнета Дмитрия, который подарил Татьяне французского бульдога Ортипо. Лучший подарок в ее жизни. Этот верный пес был с нею до конца. Да и Дмитрий, когда узнал о ее смерти, стал сам лезть под пули. Был тяжело ранен, попал в лазарет. В беспомощном состоянии в тот же день он был зарублен буденовцами. Татьяну же застрелили вместе с отцом полковником. Без суда и следствия. Гражданская война. Революция в белых перчатках не делается.
И ты знаешь, судьбы этих двух молодых людей оказались взаимосвязаны. Хоть и жили они в разное время и не знали друг друга.
В 1924 году я взял на рассмотрение дело младшего брата Александра, который умер той зимой после долгой болезни. Отмучался. Этот невысокий старик н отдал приказ убить Таню и всю их семью. Дело в том, что родной дед Татьяны Романовой в 1887 году отказал в помиловании Александру Ульянову. В ходе того рассмотрения я так и не смог понять, мстил ли Ленин царской семье за своего брата, либо же это было его сугубо политическим решением. Ни по одному пункту он не признал себя виновным. Процесс был долгим. Заключение по протесту Владимира Ильича поручили готовить, понятно, мне за подписью руководства. На него у меня ушло две недели, ошибки там были недопустимы. Все это время Ленин находился у нас в канцелярии. Я лучше его узнал. Во время отправки его по приговору я не выдержал, высказался: "Ваш брат взял вину за всех товарищей на себя. Хотя знал, что этим он подписывает себе смертный приговор в 21 год. Вы же даже письменный приказ о казни царской семьи, побоялись оставить. В белых перчатках захотели остаться. Свалили ответственность на других. Саша бы никогда так не поступил, у него был стержень. У вас впереди будет очень много времени для раздумий. Подумайте, что скажете ему при встрече".
Засиделись они в тот вечер допоздна. Жанну Леонидовну от спиртного развезло. Она прислоняла свою голову то к плечу Туркина, то к плечу Мироновича. Женщине, несомненно, нравилось быть в центре внимания.
Иван Николаевич высказал критичные замечания по поводу их работы: "Наша функция состоит в назначении срока наказания людям за их грехи. Но дело в том, что впереди у всех вечность... Вечность. Какая разница, какой срок назначить. Любой срок по сравнению с вечностью лишь ничтожная величина. На уровне погрешности".
Миронович возразил: "Разница есть. Правда, она есть, пока срок наказания еще не закончен. Это уже после его окончания время стирается в пространстве. А живем мы ведь сегодня. Вспомни свои дни на Колыме. А если бы тебе сказали туда назад вернуться? Дорогу осилит лишь идущий. Так и грехи свои за время наказания тысячу раз переосмыслить успеешь".
Ночью к Туркину постучалась Жанна Леонидовна. От нее несло перегаром и Иван Николаевич хотел ее сразу выпроводить. Но распорядитель чуть замешкался. Когда же он почувствовал, как ее руки коснулись его, то было уже поздно.
Утром у Туркина было хорошее настроение, и он с улыбкой вспомнил недавние слова Мироновича: "А живем мы ведь сегодня".
Дело Волкова Сергея Николаевича
Осмотрев своего нового подопечного, Иван Николаевич подумал, как порою фамилия человека не соответствует характеру. Волков производил впечатление беззубого человека, избегающего любых конфликтов. Все детство его отец пытался устранить этот недостаток - старался привить сыну пробивные качества. Но чем больше он усердствовал, тем более мягким и бесконфликтным становился Сергей. Отец пристроил сына в кузницу, в ученики к своему брату. Кузнечное ремесло понравилось Сергею, он любил часами орудовать кувалдой по податливому металлу. С ударами молотка уходила вся злоба и обида. Тяжелый труд никак не отразился на тщедушном телосложении подростка, но силы в руках заметно прибавилась. Несмотря на это, Сергей никогда не отвечал на тумаки соседских ребят. Видя его беспомощность, они при встрече каждый раз пытались его задеть. Бывало, что колотили его и девчонки. Отец корил за эти унижения, требовал давать сдачи. Но Сергей предпочитал просто убегать, едва завидев на улице своих обидчиков. Ремесло, которое он освоил, оказалось востребованным. Он всю жизнь проработал в колхозе, а затем в МТС. Родители, справедливо решив, что сын сам никогда не женится, сосватали его за дальнюю родственницу. Тамара была старше жениха на четыре года. Эта была хозяйственная и трудолюбивая женщина крупного телосложения. Первый ее муж сгинул в гражданскую войну, детей от того брака не было. Тома переехала к ним в деревню став полноправной хозяйкой в их доме. Родители вскоре умерли, успев осознать, что оставляют непутевого сына в хороших руках. Внуков назвали в их честь. Тамара оказалась мудрой женщиной, первый брак не прошел для нее даром. Она не пыталась переделать характер Сергея, но держала супруга всегда под контролем. Даже если кому нужно было подковать лошадь, то сельчане шли к Тамаре. Она и решала, будет ли супруг оказывать им эту услугу, и сколько это будет стоить. Были, конечно, и неудобства с таким мужем. Сергей не мог сам даже курицу забить, не говоря уже свинье. Но это ерунда, главное, ее никогда не бил, лишь молча слушал ее ежедневные нравоучения. Сергей был трудолюбивым и малопьющим человеком, поэтому жили они хорошо. Даже вступив в колхоз, почти не голодали, свой участок выручал. С эти участком и приключилась беда. Однажды на общем собрании было объявлено, что участки перераспределяются. Им выделяли новый участок на косогоре, а их ухоженный отдавали соседу - демобилизовавшемуся красноармейцу Ивану. Сергей понятно дело промолчал, Тамара стала возмущаться, но решение общего собрания приняли большинством голосов. Через два дня, поздно придя домой с работы, Сергей первый раз увидел плачущую жену. Но вопрос, что случилось, Тамара ответила; "Не бери до головы, идем, я тебя покормлю". Ночью он вновь услышал, как она плакала, отвернувшись к стенке. Дочь рассказала Сергею, что вчера маму вожжами избил сосед. Тамара пыталась пристыдить его за участок, но, только заслышав упреки, детина взял вожжи и стал ее избивать. "В следующий раз прибью, стерва, ты меня знаешь" - сказал сосед, оттолкнув женщину сапогом.
Этот Иван имел характер мстительный, был злопамятным и жестоким человеком. Сергею часто доставалось от него в детстве. Соседей, к сожалению, не выбирают. На следующий день Волков, никому не сказав, поехал на хутор к своей старой тетке Анне. Рассказал он старухе свою обиду, попросил навести порчу на соседа. Тетка велела принести землю со свежей могилы и приехать через день. В назначенное время она вручила племяннику порошок, завернутый в газету "Правда". Ночью Волков рассыпал зелье во дворе соседа. Стал ждать. Прошла неделя. Вторая. К концу месяца Сергей почти потерял надежду. Сосед был здоровее всех живых. В начале августа на берегу реки обнаружили одежду бывшего красноармейца, недопитую бутылку и надкусанное яблоко. Тело утопленника так и не нашли. Участок, понятно, им не вернули, пришлось, долгие годы мучатся на этом суглинке. Потом была война. Убили Сергея в первом бою.
Иван Николаевич, изучив дело, зачитал приговор. Чтобы хоть как то утешить понравившегося ему Волкова, распорядитель повторил вчерашний застольный диалог: "Не беда ваш срок. Дело в том, что впереди у вас вечность. Любой срок по сравнению с вечностью - лишь ничтожная величина. На уровне погрешности".
Кузнечное ремесло нравилось Сергею и он искренне надеялся, что и в раю окажется кузница. Тогда он сможет после отбытия наказания вновь орудовать кувалдой по податливому металлу. С ударами молотка ведь всегда уходит злоба и обида на мир. Не дождавшись результата колдовства, он тем августовским вечером привычным движением кувалды пробил затылок обидчику своей жены. Его обижать можно, его родных - нет.