Харт. Души уходят в закат

Души уходят в закат

"Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,

Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.

Покажи мне того, кто выжил один из полка..."

В. Цой - "Война"

"Смертность при бубонной форме чумы колеблется от 27 до 95%. При лёгочной -- почти 100%"

Город был на карантине уже три месяца.

Я удивлялся, что до сих пор не заболел. Удивлялся собственной живучести - и с едкой, горькой обреченностью усмехался мысли, что буду умирать одним из последних. Все, что будет предо мной в момент болезненной, уродливой смерти - мой умирающий дом, мой любимый город, полный дыма погребальных костров и разлагающихся тел.

Что заражение рано или поздно произойдет - почему-то не подвергалось сомнению. Я слишком хорошо знал, как действует человеческое тело, чтобы понимать, насколько ничтожен срок, который отвела Академия и Арибет на поиски лекарства от чумы (тем более, когда это новая, слишком тяжелая легочная форма). Панацеи не будет. Какая бы магия ни была и что бы там ни говорили "наверху".

Невервинтер был обречен, причем оставшимся - судя по скорости смертей - жить оставалось около трех месяцев. Возникало странное предчувствие дурного конца, сравнимое со знанием, что среди погибших тел окажется и твое. Ничего нельзя сделать, потому что действия предпринимаются другими, и пока их цель не достигнута - все, что ты можешь - сидеть и считать дни. Один за другим.

С таким же настроем держались все, кто остался в ордене живыми. Смешное их число. Служителей Тира, день за днем сидевших у постелей больных, воющая смерть скосила быстрее всех. Нас не спасла магия, нас не спасла вера, не спасло покровительство нашего бога. До начала эпидемии в огромном, величественном здании в центральном квартале города - работало около пятисот человек. Сейчас... нас семеро. Церкви Тира, большей ее части, больше не существует.

Осталось лишь одно, что мы делали по-прежнему. Пусть и переместились на первый этаж, в северный корпус здания - ближайший к выходу. Составили пару столов, принесли стулья...

Да много ли нам надо было для того, чтобы видеть, все ли из нас здоровы, и понять, кто и чем будет заниматься, пытаясь до последнего исполнять долг? Паладины Тира по-прежнему слушали нуждающихся и пытались им помочь. Они по-прежнему несли вахту на зараженных улицах наравне с простыми стражниками. Никто не прятался - дворянская кровь, офицерский статус - ничего для нас не значили.

Раз в неделю мы умудрялись даже отдыхать. Собирались здесь едва ли на пару часов, в пустом зале, пили кофе - большинство отдали тем, кому сохранять ясную голову было нужнее, но у нас осталось немного. Курили на низком балкончике (причем все поголовно) и разговаривали. Это был отдых. На эти два благословленных часа обстановка складывалась такая, что об эпидемии порой напоминал только пробивавшийся внутрь запах чумных костров. И свитки - жалкая попытка подсчитать, сколько произошло смертей за эти дни. Числа росли слишком быстро. За первые недели стала нормой смерть примерно ста человек. Сейчас таковой была - около трехсот пятидесяти или четырехсот.

Я знал, что даже если останусь единственным в городе, кто из нас выжил - я буду делать то же, что и делал. Сражаться с нежитью, помогать заболевшим, выполнять приказы тех, кто заменит мне командиров. До тех пор, пока не умру сам.

Все высокие посты перестали что-то значить. Кому они нужны? Остались только имена.

Нас было семеро.

Таймен - командир без подчиненных, оставшийся в живых глава Ордена. Серебряные волосы, разноцветные глаза - один голубой, второй карий... его внешность всегда казалась забавной. Слишком пришибленный тем, что произошло со всеми, кого он знал. Даже наши с ним постоянные разногласия ушли прочь. Боль объединяет лучше любого понимания.

Нерн - семьянин без семьи, ректор военной академии. Единственный, кто тут был старше меня - и старше всех. Бойцу старой закалки, ему было лет под сорок пять - только волосы уже стали наполовину седые, и суровое лицо с красной, будто обгоревшей на солнце кожей, покрылось сеткой морщин. Я был одним из немногих, кто знал, что он потерял во время чумы жену - красивую статную полуэльфийку с короной черных волос. И обоих дочерей - шуструю белобрысую пятилетнюю девчонку и ту, что была постарше - серьезную и спокойную, лет шестнадцати. Я ее видел один раз - три недели назад. Сложилось ощущение, что она, в отличие от сестры, как будто догадывалась, что жить оставалось недолго.

Хизерт - добрый человек без близких. Новый командир гвардии ордена. Зеленоглазый парень с коротким русым хвостом до плеч - по иронии судьбы он поступил к нам на службу буквально недели за две до начала карантина. Родных у него не было, как и погибших во время эпидемии, поэтому он смотрел на происходящее примерно как я и Таймен - отстраненно и хмуро, с полным пониманием, что ежедневно имеет риск умереть или заразиться. Первое всем нам троим казалось куда предпочтительнее.

Фэйр и Лерт. Братья, оставшиеся без дома. Самые младшие среди нас, как волчата, отбившиеся от стаи. Простые солдаты. Светловолосые близнецы, которых мы отличали только по оттенку глаз - у Лерта были темнее, как свинец, у Фэйра - блеклые, почти серые. Совсем мальчишки - по двадцать лет. Они потеряли сестру-ровесницу и родителей. Я никогда не забуду, как обычно более молчаливый Лерт буквально убивался над трупом матери, воя как зверь, впивался ногтями в землю, сжимал зубы, а Фэйр сидел рядом и пустым, неверящим взглядом смотрел на покрытое уродливыми шишками и гнойниками мертвое тело. И не забуду, как эти двое сумасшедших хоронили сестру, рискнув отправиться на закрытое кладбище. А к нему - продирались через нежить в Гнезде Нищего и отбивались от нее же на самом погосте.

Последний из нас - Герод - был чем-то похож на Лерта и Фэйра. Офицер без взвода, еще один выживший солдат. Синие глаза с упрямым взглядом, темно-русые, коротко остриженные волосы и лицо, которое полюбилось бы многим женщинам - оно было из тех, что выглядят волевыми и суровыми. По характеру он оказался полной противоположностью близнецам. Сдержанный, хмурый и неразговорчивый - он был старше братьев на четыре года.

И я. Тот, кто когда-то был легатом ордена. Говорят, что меня изменил карантин - от резкого, недалекого в политических играх между правительством и орденом, слишком часто высказывающего собственное-и-отличное-от-всех-мнение Касавира - не осталось и следа. Осталась молчаливая угрюмая тень. Может, я перенес гибель Теры тяжелее, чем сам хотел признавать. Эта женщина, всегда лучившаяся светом, как летнее солнце, заменила мне и мать, и отца, подарив ту любовь, которой я никогда не видел от родителей. А я видел, как она сгнила заживо - и ничего не мог сделать. Только смотреть и выслушать последние слова.

Вот такой компанией мы и существовали.

Из Невервинтера никого не выпускали - и не впускали. Некоторые районы стали местом, куда уходили не защищаться - умирать. То же Гнездо Нищего, где вовсю хозяйничала нежить - от лишенных разума зомби до более хитрых и жестоких упырей, вампиров и мумий.

Некоторые несчастные и отчаявшиеся считали, что быть порванным мертвецами на части - лучше, чем однажды не спать всю ночь и под конец, выблевав на пол все, что осталось от легких - оказаться в одном из костров на улице. Или дотягивать лямку жизни в лечебнице. Мы старались останавливать таких самоубийц. И все же - спасли далеко не всех.

То, что говорят в хрониках - "улицы были покрыты грудами тел, горевшими, будто факелы" - не красивое преувеличение. Костры из тел действительно были - члены "отрядов милосердия" - иногда даже вместе с больными, которые пока могли держаться на ногах - сносили трупы в большие груды для сжигания.

Самое интересное, главного места кремации не было - где вы выроете яму-захоронение в Невервинтере, который сплошь выложен камнем? Нигде. А в парке около больницы для этого слишком мало места.

Город был на карантине уже три месяца...

Я - как и обычно утром - сижу на подоконнике в своем доме и курю, глядя на город. На количество сигарет не смотрю - какая разница, если все равно шанс заболеть слишком высок? На пару-тройку месяцев легких хватит точно. А может, им вообще неделя осталась.

Когда начинаются эпидемии в масштабе города, до тебя очень быстро доходит простая мысль - ты не неуязвим и тоже можешь умереть. Той же смертью, что тысячи других. Кровавой, болезненной, мучительной.

Половина ночей получаются бессонными - при каждом сильном приступе кашля, при каждом ощущении жара по телу, при каждом пятне боли - лихорадочно зажигаешь светильники и оглядываешь все тело - нет ли нагноений, шишек или черных пятен. А потом облегченно подходишь к окну и снова куришь, пытаясь унять легкую дрожь в руках после первой вспышки ощущения, что заражен.

После, будто ребенок, боишься ложиться на кровать, словно она на себе носит тот отпечаток страха перед заразой и саму заразу. Маешься часа два, а потом считаешь, что ложиться бесполезно - рассвет.

Снова выкуриваешь две дежурные сигареты. И на работу - либо в корпус ордена, либо к одним из ворот - в район Полуострова, Доков или Гнездо Нищего. Либо в больницу.

Чума на несколько месяцев стала моим главным - слишком ярким - ночным кошмаром. Что по телу черные нарывы, что мечусь в лихорадке, что руки и лицо покрыты плотными мелкими опухолями, что тело изуродовано ожогами от вытравленных гнойников...

Слишком часто я это видел у других. Слишком сильный след это оставило в моей памяти. Слишком глубок был страх, в котором даже не отдаешь себе отчета.

Я каждый раз задумывался о том, что будет, если это случится по-настоящему. Я не образцовый герой. Я человек, который просто делает свое дело. Я боюсь сильной боли, хотя могу ее терпеть. Боюсь физического уродства. Да, многие больные борются и умирают тогда, когда приходит срок - или когда не выдерживают и просят врачей, ходящих в гротескных птичьих масках, оборвать жизнь.

Но - я боюсь боли. Боюсь заглянуть утром в зеркало и обнаружить на месте щеки шишку опухоли. А еще сильнее этих двух составляющих чумы надо мной нависает страх беспомощности. Когда я заболею - со временем не смогу даже самостоятельно оборвать жизнь и встать на ноги. Это пугает больше боли или уродства - и именно поэтому я всерьез подумываю о том, что если узнаю о заражении, то долго тянуть не буду. Я буду там, где может послужить и при этом не выжить - даже зараженный.

Сегодня моя очередь быть в госпитале. Мы так меняемся каждую неделю - четверо находятся там, остальные трое - около ворот в районы. На следующей как раз дежурить мне - вместе с Нерном и Хизертом.

Шесть утра. Уже пора идти в здание - открывается больница в семь, но дома оставаться невмоготу, потому что две пустые комнаты давят на меня сильнее города. А за этот час хотя бы помогу безвылазно сидящим внутри девчонкам-медсестрам, валящимся с ног от усталости.

На улице странная погода, если это можно таковой назвать. Вроде бы начало осени, а солнца - нет и не было. И небо над городом всегда болезненно-желтоватое, затянутое клубами дыма от костров и облаками. Контраст с погибающей в Невервинтере хилой зеленью был сильный.

Это вновь слабость моей веры, но, честно говоря, убивать нежить или бандитов мне проще, чем сидеть с больными. Помощь в больнице не так сильно изматывает физически, но каждый раз ранит душу сильнее, чем ты можешь себе представить.

Здание было на главной площади города - двери открыты. Никто не знал, когда и кому понадобится помощь, поэтому ее были готовы оказать всегда - невзирая на сон, переполненность, усталость.

Внутри резануло по глазам отсутствие хорошего освещения, по обонянию - запах лекарств и застоявшегося воздуха. Больше всего не люблю именно заходить сюда в начале недели - потом привыкаешь, но в первый день чувство, что ты пришел умирать по доброй воле, а полутемный зал и потолок будут последним, что ты увидишь в жизни.

Впрочем... все мы в этом городе умираем. Просто по-разному.

Еле двигающиеся от усталости сонные медсестры-смертницы - порой болеющие сами - помогали цепляться за остатки жизни другим соскальзывающим в смерть людям. Некоторые из больных выглядели комком из язв и мелких опухолей, хотя это не самое страшное. Страшное - это крики зараженных, мечущихся в лихорадке или тех, которым вживую прижигали нарывы. Нормальное обезболивающее давным-давно кончилось, и достать его было невозможно - как и дурманящие смеси, которые тоже помогли бы хоть на время. Надо ли говорить, что держать тех, кому делали операции, вырезая бубоны или прижигая гнойники - доводилось нам? Мы оставались самыми сильными мужчинами, которые оказывались в этом пристанище смерти.

В коридоре, который вел к основному залу, было на удивление тихо - наверное, сестры напоили особо громко стонущих и кричащих сонными травами. Это слабый и плохой аналог способных умерить боль смесей - но все же хоть что-то.

В небольшой комнате лежала форма в четырех экземплярах. Привычные действия - еще раз поправить штаны, заправленные в сапоги до колен, чтобы ткань лежала плотно, поверх одежды - черную накидку, потом еще одну. Натянуть кожаные перчатки почти до плеч. Все эти странные предосторожности и нелепый вид лишь для того, чтобы гной и кровь, которые выплескиваются у больных при операциях, не попали на кожу. Во всей этой одежде было неудобно и иногда душно до потери сознания, но она хотя бы уменьшала риск заразиться. Порой приходилось одевать и "птичьи маски". Я их ненавидел: такое чувство, будто засовываешь голову в мешок.

У медсестер была похожая форма - только белая. Две девчонки в огромном полутемном зале, откуда вели четыре коридора с больничными палатами, сидели возле зараженного - совсем старика, - отпаивая его сонной травой.

Мы никогда не здоровались - здесь вообще не было порядка тратить время на условности. Я подошел к ним.

Одна тихо сказала, даже не поднимая взгляда и помогая поддерживать голову больного:

- Скоро уже...

- Еще один?

- Да.

Серьезный усталый взгляд серых глаз. Мне стало не по себе - не дай бог, если заразился один из наших. Если нас останется шестеро...

- Касавир... этой ночью...

А хотя - что "если нас останется шестеро?"

Ничего.

Здесь рано или поздно умрет весь город.

Остается только вздохнуть, догадываясь, что произошло и спросить:

- Кто из?

Медсестра опять отворачивается - на стон старика, который не глотает снотворное, и так вливаемое внутрь почти каплями. Кусает губы.

Тихо:

- Герод. Третья палата, южный коридор.

Она не спрашивает, поясняет сразу - ей и так ясно, что рядом с ним буду я. И понимает, какой будет просьба заболевшего.

Герод действительно лежал в третьей палате в южном коридоре - его положили как можно удобнее, где было потише - то есть в крохотную комнатку на одного человека. И у окна - чтобы смотрел не в стену. На кровать, а не на пол, как лежало большинство больных - прибывших уже тогда, когда вся больница оказалась заполнена. И было заметно, что одеяло, простыню и подушку тщательно стирали - это случалось редко, потому что у медсестер просто не хватало сил обеспечивать чистое постельное белье всем. А Героду даже поставили рядом на подоконник стакан с тремя хилыми тюльпанчиками.

Девочки-медсестры как могли - но отплатили за помощь, оказывая сейчас последнюю посильную заботу.

И Герод действительно был заражен. На лице - три уродливых черных пятна, на шее - воспаление-шишка.

При виде меня он улыбнулся - вяло дернул краем рта.

Я не брезгую пожать руку - пусть и в перчатке. Сажусь рядом на кровать, глядя в лицо - уже примерно понимая, что от меня нужно.

Хриплый вздох. Приступ кашля - он порывается сесть, только я останавливаю положенной на плечо рукой, чтобы лежал. Качаю головой - "не надо".

Он говорит хрипло, совсем тихо - на грани понимания - но железной хваткой держит мне запястье, будто боится, что уйду и оставлю одного. И абсолютно сумасшедшими от боли глазами - смотрит в мои.

- Совсем плохо... быстрее, чем я думал... помоги уйти... не хочу.

Я догадывался, какой будет просьба и все же в первую секунду - вздрагиваю от осознания и слишком запоздалого понимания, что меня просит помочь умереть не просто товарищ по службе - друг. Это больно, хотя я понимаю, что нужно - и не может обсуждаться.

Все-таки - помогать больным чумой и отговаривать их от самоубийства - это просить подольше помучиться, чтобы удержать рядом с собой.

- Да... подожди.

Мы действительно стали друг другу друзьями - все семеро. Даже Таймен - хотя я уверен, что окончись вдруг эпидемия - опять начнем ругаться. Даже чуть-чуть жаль, что умирать будем - рано или поздно - но все.

Самый простой сейчас вариант - это дать большую дозу сонного зелья и сразу же - сильнодействующий яд, который подействует во сне. Чтобы он заснул и не проснулся. И ушел без боли.

Пока я смешивал все необходимое, спустившись в алхимический кабинет этажом ниже - стало непереносимо тяжело. До крика. Почему-то вспомнилась красивая и неизвестно где услышанная полудетская легенда, что все души уходят в закат. И что есть "солнечные дорожки умерших" - яркие и похожие на чудо.

Впрочем, не про сказки надо думать...

Я человека на смерть отправляю. Друга. По его собственной воле. От этого жутко. Больно. В груди сдавленно, дышать тяжело.

Страшно, что уже через час тот, с кем я вчера курил и разговаривал - станет ничем и не будет ни возможности поговорить, ни посмотреть в глаза. Что яд протяну - я, хотя иначе никак.

Когда я появляюсь на пороге, Герод облегченно вздыхает, глядя на стакан и крохотную склянку.

Последние минуты и последний разговор.

Последний. Слово отдается тяжестью в груди.

Я снова сажусь на кровать - протягиваю снотворное.

Спокойный кивок и снова хрипло:

- Спасибо.

Остается яд. Я думаю о глупостях. Сейчас дать или чуть позже? Сказать, что дал сейчас снотворное? Или не надо - просто сделать все молча?

Надо.

Опускаю взгляд.

- Это был не яд. Снотворное. Яд... я... - запинаюсь. Страшно. - Дам сейчас. Подействует, когда уснешь - провалишься в сон и...

Меня обрывает его выдох. Хриплый шепот:

- Спасибо... я боялся боли.

Он проглотил отраву быстро, не задерживая во рту. Все так же хрипло, искривляя рот в болезненной улыбке, но словно для того, чтобы подбодрить меня - не себя:

- Спасибо... Кас, - почему он назвал меня сейчас именно так - не знаю. Но внутри даже намека на привычное раздражение - не возникло.

Рука опять сжала мое запястье.

- Все правильно. Так надо. Мог бы... - рвущий, громкий кашель. А я жду и смотрю ему в глаза. - ...сам... ох... - снова приступ кашля - до капель крови на руке. - сам бы... сделал. Если что... извинись за меня у своей совести. Прощай. Или... до свидания.

Вышел я оттуда через час. Когда точно знал, что пульса нет.

Шесть вечера. Можно считать, что сегодняшний рабочий день кончился - обратно в госпиталь меня просто не пустят - в состоянии, когда я выгляжу так, словно тоже хочу умереть, хотя не сделаю этого. Я буду жить и буду делать то, что должен, пока не упаду замертво.

На хилый парк около больницы падают запоздавшие лучи солнца. Единственный за последний месяц яркий закат воспринимается как сказочно красивое чудо. Золотом облиты деревья, кусты, отчеканен и покрыт медовым цветом каждый листик и травинка. А в воздухе мягко, непривычно умиротворенно и легко для чумного города кружатся пылинки-искорки. Тоже золотые. И даже ощущение, что пахнет не горелыми телами, а садом и травами.

Солнечная дорожка падает прямо в окно палаты, где сегодня лежал друг.

Закуриваю сигарету. Мда... детская легенда, но, может, доля правды в ней есть...

Души уходят в закат.

Ему - туда. Где тело подхватят янтарные пылинки-искорки и сквозь невесомые руки прорастут облитые золотом меда травы.

А мне и остальным - жить дальше.

И ждать, когда душа точно так же рассыплется на ворох бисерных золотых искр.

Комментарии: 20, последний от 14/02/2010. © Copyright Харт Размещен: 25/07/2008, изменен: 23/10/2011. 22k. Статистика. Рассказ: Фэнтези Зарисовки. Невервинтер.		Оценка: *8.003** Ваша оценка:
Аннотация: Зарисовка, тоже относящаяся к миру Невервинтера. Кто знаком с первой частью игры - должен помнить карантин в городе и эпидемию чумы. Взгляд на ситуацию одного из персонажей второй части игры. Не самая актуальная и не самая идеальная для меня вещь, но сделать с ней что-то рука не поднимается.

Харт: другие произведения.

Души уходят в закат