Василий лежал на продавленном диване. Комки сырого одеяла сбились и мешали под поясницей, подушки не было. Покрывало с тигром в листве цвета бриллиантовой зелени укрывало его по грудь, как актрису из красивого фильма про любовь. Немолодой, некрасивый, он лежал снулой рыбиной, мерзкой пародией на красивую яркую жизнь, которую показывали в тех фильмах. Его лицо было похоже на мордочку статуэтки-нэцкэ с непомерными обвисшими щеками, маленьким носом и нелепыми крохотными глазами, неприглядным наследством матери-казашки. Казалось гробом его испитое неухоженное тело, неловко завернутое в пропитанные потом тряпки, одетое в длинные синие трусы, воняющие мочой. Крупные руки с короткими пальцами, широкими ладонями трудяги подрагивали от малейшего движения; бессильные исхудавшие предплечья и плечи иссушены пьянками и ленью. Сведенные торчащие ключицы, впалая грудь едва колышется, сорок лет безнадеги - и вот мужчина похож на бледный студень, обросший редкой черной шерстью. Он почти убил себя, и не о чем жалеть. В его жизни было очень мало того, что показывают по телевизору, почти ничего. Пугливые женские губы и запах новой скрипящей кожи, и душный запах парикмахерской в завитых локонах - все осталось в прошлом, осталось так далеко, что он почти не помнил, какой была его женщина и что с ней стало потом, и любил ли он ее на самом деле и есть ли что вспомнить кроме.
Василий лежал и смотрел в трещину. Пересекая потолок, она извивалась и тянулась, расходилась черным жадным зевом, щерилась бахромой пыльной штукатурки. Трещина в потолке похожа на снимок ущелья с огромной высоты. Трещина была похожа на длинный узкий глаз. Здесь мало света, а тот, что есть, пробивался через пожелтевшие новости пятилетней давности. Окно заклеено газетами. Обои с фальшивыми цветами вздулись, не понять, какого они были цвета, пока не выцвели. Стены пересекают потеки. Если не думать о ржавчине, может показаться, что соседи сверху льют на пол жидкое дерьмо. Запах... дерьмяная вонь - это у него во рту, к вони примешивался химический ацетоновый оттенок, будто он не водку пил, а растворитель.
Василию было плохо и он не хотел вставать, шевелиться и тревожить тяжелую голову. Его тошнило и тупая боль блуждала по телу. Он думал, что это похмелье, но на самом деле он уже начал изменяться. Он поднес руку к глазам и долго не мог отыскать мутным взглядом кисть, которая как будто стала дальше. Он смотрел на свое запястье, сделавшееся тонким, как ножка деревянной табуретки и не чувствовал ни удивления, ни страха. Рука странная да и хрен с ней. Лишь бы не белка. Надо опохмелиться, лишь бы не ебаная белка...
Перекатившись на бок, он прополз к краю дивана и в спине что-то хрустнуло. Он решил, что похрену, лишь бы не белка. Спустив тощие ноги на пол, он оперся локтями об колени, покачнулся и тревожно застыл как дикое животное, испуганное шагами. Прислушался к своим протестующим потрохам - блеванет или нет.
Осторожно прошаркав босыми ногами мимо телевизора на одноногой подставке, Василий выбрался в коридор. В коридоре проще, можно держаться руками за стены. В коридоре на полу спал Славик, жирный бородатый дед в синих спортивных штанах и с русалкой, набитой на руке. Татуха расплылась и казалось, что русалку размыло водой. Славик обнимал грязное полотенце, заблеванное томатной консервой и урчал во сне.
Василий прошел мимо и, толкнув дверь, подпертую ногами собутыльника, выбрался на загаженную кухню. Под столом - гулкая темно-коричневая сиська из-под местного пива, легкая и пустая. Чуть дальше - две бутылки от "Родника Сибири". На столе мутный взгляд отыскал две пустые банки из-под бычков (одна уже с окурками), грязную тарелку с остатками супа, две кружки, пару разномастных рюмок и, едва заметную на фоне обшарпанной стены, недопитую поллитруху "Талки".
Четыре.
От водки ему стало только хуже. Стало трудно глотать, что-то было в горле.
Василий кашлянул и в тот же момент желудок предпринял избавиться от всего содержимого. Кроваво-красный томатный консервный сок плеснул на линолеум вперемешку с полупереваренными консервами, пеной и вонючей жижицей. Среди розовых кусочков Василий рассмотрел непережеванную горошину перца, постоял, покачиваясь, побрел зачем-то в ванную.
Впервые в жизни он почувствовал, что грязный, грязь, что-то ненужное, мокрое облепило все его тело и ему срочно нужно вылезти, избавиться от этого. В спине хрустнуло еще. Кожа над лопатками натянулась и заблестела в свете тусклой желтой лампочки. Василий разглядывал себя в зеркало и видел все хуже, тер глаза и не мог смахнуть мутную пелену, избавиться от рези, будто туда что-то попало, но это были ошметки его собственной кожи. Потом сдались волосы - проведя рукой по лбу, Василий снял целый клок, испугавшись, выронил его на пол. Отчего-то вспомнилась куча историй про радиацию и излучение, про микроволновки с заклиненными дверцами, которыми выкуривают неудобных соседей, про отраву и насекомых, разносящих болезни.
Кожа начала лопаться. Он давно знал, что сдохнет, но не хотел этого прямо сейчас.
В отчаянии он принялся тереть глаза еще сильнее, чтобы рассмотреть, что же с ним происходит, но неожиданно левый глаз с необъяснимой легкостью вдавился в глазницу, чавкнув, ушел внутрь и Василий завыл от тупой боли, от нарастающего изнутри давления, полез туда пальцем и глаз вывернулся обратно, но их было уже два. Потом стало четыре. Потом, темнея и разрастаясь, глаз начал покрывать щеку и лоб.
Неожиданно, все разом закровоточили десны. Не решаясь больше трогать глаза, Василий замычал, полез в рот, пытаясь обследовать его наощупь. Зубы ныли все разом, потом с влажными щелчками стали выворачиваться из челюстей, выскакивать, словно жареная кукуруза. Щеки разорвались, из-под них показывалось что-то непонятное, с зазубренными краями... и оно могло шевелиться.
Василий корчился, упав на бок и грязный пол царапал зудящую кожу, она начала слезать клоками, кое-где вместе с мясом, обнажая темно-розовое нутро, из которого наружу высовывалось белесое и мягкое, облитое кровью, обмазанное слизью. Прорвав спину, сзади зашевелились, расправляясь, жесткие выпуклые пластины. Василий каким-то образом смог видеть их, почти не поворачивая головы, сделавшейся меньше, утратившей уши и нос. Череп проступил наружу, выворачиваясь из ненужных слоев, отпадающих с линькой и стал круглым твердым окатышем, который Василий, не веря, ощупывал коготками-пальцами и подушечками на концах длинных, непомерно длинных рук, которых у него теперь стало четыре.
Наконец, белесый и нежный, он свернулся рядом с ванной и лежал, чувствуя, как тело наливается кровью и твердеет.
Ему больше не было больно. Нигде.
Три.
Ощущений стало больше. Мир необъяснимо расширился, расцвел и углубился. Рядом с Василием поселилось что-то еще, подсказывающее, что делать, уверенное в себе, полное темных, непонятных порывов, которые, тем не менее, Василия восхитили, едва он попробовал подумать о своем соседе внутри себя.
Оно знало, что делать. Оно всегда это знает.
Появилось и еще кое-что. Новое невнятно чувство, смысл которого почти забыл Василий, но которое безошибочно распознал человек-таракан. Инстинкт размножения, нечто притягательное и приятное, ритуал, прорастающий сквозь хрустящее новое тело. Опираясь на две пары рук, отталкиваясь длинными вывернувшимися назад ногами, он высунулся из кухни, ткнул в проем чувствительными усиками и ощупал ими косяк, стену, задел выключатель - шнурок закачался с шорохом. На глаза попался слабо шевелящийся Славик, тревожно поерзав, тот замычал, посмотрел на человека-таракана мутным взглядом и снова закрыл глаза. На штанах начало растекаться мокрое пятно, но их хозяин снова безмятежно спал, не обращая внимания на сползший пояс. То, что было Василием, слабо запротестовало, но внимание, обращенное на бледную полосу плоти над синей синтетической резинкой, стало только пристальней. Нахрен ему не вперлось размножение и пляски вокруг тупых самок. Ему просто хотелось и он не собирался с этим мириться. Он потянул лапу, зацепил коготками, дернул за штанину, стягивая ее ниже. Полоса голой кожи увеличилась, показалась заросшая рыжеватыми волосами ямка между ягодиц.
Ухватив удобней, таракан рванул и прочная ткань расползлась под заостренным рядом шипов на передней лапе. Рванул еще - Славика повернуло и тот остался совсем голым.
Василий-внутри скорчился от страха, робости и негодования; происходящее выходило за рамки его понимания, его хер перестал уверенно стоять уже после армии и с годами дело было все хуже. Почти кастрат, мягкотелый евнух-пропойца, он исступленно сопротивлялся. Человеку-таракану было плевать. Он знал, чего хотел и знал, что получит это, но борьба внутри отвлекала его. Монстр стоял над человеком неподвижно, огромная рыже-коричневая тварь с шестью тонкими ногами, не толще человеческого запястья, усеянными рядами шипов. Жилистые яркие крылья смыкались на спине, две темные полосы шли по щитку, из которого на подвижной шее высовывалась вытянутая маленькая голова. Длинные ворсистые усики выпирали вперед больше, чем на метр, им было тесно между стен и, нервно подергиваясь, они шарили по обоям. Но самой противоестественной деталью был заостренный конусообразный пенис, выглядывающий из хитинового панциря чуть дальше того места, где все шесть ножек сходились под брюхом. Желтоватый и подрагивающий, он сочился слизью и ее дорожка несколько раз пересекла мясистую ногу Славика.
И таракан победил. Впившись в спину спящего, он поволок его в комнату.
Два.
Оказалось, что уложить на край кровати расслабленное пьяное тело, смердящее мочой и перегаром, сложно даже этому сверхъестественно сильному существу. Иногда казалось, что подрагивающие и шевелящиеся усики выдают раздражение и злость, пока таракан, то тащил, запрыгивая на диван, скрипящий под его весом, то лоткал, вихрем скатываясь на пол и стуча коготками по крашеным доскам. Наконец, Славик оказался наполовину затащен на постель, воткнут лицом в покрывало, колени его упирались в пол, а бледная задница призывно отклячилась назад. Таракан надвинулся сзади и приподнялся на лапах, он уже чувствовал, как кончик пениса утыкается в кольца жестких волос между ягодиц безмятежно сопящего алкаша, как они мокреют от сока и нетерпеливо надавил, подаваясь вперед.
И тут Славик сделал самое худшее, что мог - он проснулся. Несколько секунд он пытался понять, где находится и что происходит, но еще один тычок в копчик вернул его к действительности. Бормоча ругательства, дед обернулся, чтобы понять, кто и чем его тычет.
Высокий, почти бабий визг огласил загаженную квартирку. Еле шевелясь, Славик безуспешно выворачивался из-под чудовища, а, когда оно приблизилось, попытался отпихнуть от себя уродливую морду, оттолкнул ее ладонью, но одно движение жвал - и он лишился двух пальцев и куска ладони. С воем заливая все кровью, Славик сучил ногами и думал, что все еще куда-то ползет, но таракан вернул его в изначальное положение и надавил лапой на затылок, глуша крики в идиотском покрывале с тигром.
Человек стремительно слабел от кровопотери и страха. Таракан снова начал пристраиваться к нему сзади, пробовал еще пару раз, пока не догадался подогнуть средние лапы и, впившись парными когтями в ягодицы, раздвинуть их в стороны. Славик слабо вскрикнул и зашарил уцелевшей рукой. Монстр, изогнув шею, посмотрел себе под брюхо и коснулся приоткрывшегося ануса, надавил, вышел, подождал, пока натечет еще слизи, надавил сильнее. Методичная, постепенная пенетрация сопровождалась визгливыми вскриками и потоком ругательств, среди которых иногда проскакивало абсурдно-беспомощное "мамочка моя, ну что же ты".
Наклонив голову, таракан ткнулся мордой, достал жвалами до славикова уха. Две зазубренные острые как бритва пластины встретились друг с другом, сдавливая и прокалывая хрящи и кожу; медленно он потянул на себя, ухо отделилось с треском, будто кто-то рвал мокрую ткань. Таракан затащил ухо в рот, отпустил ягодицы любовника, оставив на них две пары рваных ран и рывками туго входил в Славика. В кишке было горячо и даже жарко; монстр покачивался, вколачивая свой пенис все дальше и глубже в растянувшийся вход, в чавкающую человеческую задницу. Он еле помещался туда и каждый рывок был усилием, но ему нравился этот процесс. Впереди по обоям ходила туда-сюда нелепая тень его усиков и спины, лапы упирались в диван, царапали доски. Густую вонь перегара разбавил металлический запах крови и дерьма - Славик обосрался, едва человек-таракан вышел из него сильнее, чем следовало, но новое проникновение пошло легче.
Вскоре раздался шлепающий ритмичный звук - звук, с которым брюхо таракана билось об выставленную задницу человека. Когда он стих, а монстр слез со своей жертвы, Славик, так и оставшийся стоять раком, опираясь на диван, шевельнулся. Перемазанный кровью, он хрипел, дико вращал глазами и пытался приподняться, но все не получалось. По ляжкам, густо залитым жидким красно-коричневым говном, текло что-то мутное и полупрозрачное, оно извергалось из растянутого разорванного ануса как из крана, который кто-то забыл закрыть. Наконец, Славик сипло выдохнул, пробормотал "Жопа болит" и снова вырубился.
Один.
Таракан неловко ухватив лапой бутылку, опрокинул остатки "Талки" себе в пасть. Усики удовлетворенно зашевелились.
Он не оборачивался, но края глаз были направлены назад, туда, где через узкий коридор темнела обшарпанная входная дверь. За ней таракана ждал целый мир.