Аннотация: Хроники Гагар. Песни мертвого человека. Пролог и начало 1 главы (разделы 1.1. -1.2.2)
Пролог
Что-то пошло не так.
Или таков был план?
Десять минут. Десяти минут ему не хватило... Если бы сумка не "зазвенела" на Добрынинской... Если бы не "бдительные" менты-полицмены, чтоб они были здоровы... Если бы его вагон оказался на "Ленинском" на десять минут раньше...
Он бы выскользнул из южного выхода нелюбимой, но ближайшей к дому станции метро, доковылял бы до Юрки-железяки, но уже не успел бы свернуть на родную улицу... Световой импульс обратил бы его тушку и баул, под завязку забитый армейским хабаром, прикупленным по случаю в российской глубинке у отставного прапора, в тень на асфальте. Взрывная волна смела бы его прах к отчему дому, а на обратном пути развеяла бы над руинами Площади Гагарина, выкорчеванными растениями и рассыпавшимися павильончиками Нескучного сада...
Но сумка "зазвенела", на Ленинский он приехал за пять минут до закрытия гермы, да еще и застрял в вагоне на пару минут...
А наверху что-то пошло не так.
Натовцы налажали? Вояки проявили профессионализм? Неважно. Главное, что Москва, обратившись в обожженный радиацией ад, не уподобилась большой стеклянной тарелке от Кремля до МКАДа, а он схоронился в склепе, известном ранее как московское метро.
Cхоронился? Нет, не схоронился, а застрял, схлопотал пожизненный срок.
* * *
Прошло двадцать два года.
На смену первым вертухаям - радиации и "дикарям" - пришли ужасный климат и мутанты.
"Дикари" - обезумевшие от голода и предсмертных мучений, ослепленные, облученные, оглушенные, потерянные люди, встретившие апокалипсис на поверхности, в подвалах, переходах или небольших устаревших и необустроенных убежищах.
"Дикари" - простой и хлесткий ярлык, дистанцирующий, возвышающий подземных над поверхностными, облегчающий муки совести после отстрелов и зачисток и так вымирающих конкурентов в борьбе за еду и снаряжение. Можно подумать, что счастливчики, осевшие в метро, сохранили больше примет цивилизации. Деньги и даже золото утратили ценность, силу, власть. Любовь, совесть и честь стали роскошью. Востребованы лишь инстинкты, рефлексы, быстрота реакции и стволы с патронами, особо ценны выносливость и стойкость, интуиция и пространственная ориентация не на плоскости, а в объеме, в трех измерениях, стало важно учитывать, чувствовать, нет, не только привычную на поверхности высоту, а глубину. Сбрось верхнего, спихни ближнего, подомни нижнего. C'est La Vie.
Мусорный ветер мел круглые сутки по растрескавшимся и облупившимся проспектам, улицам и переулкам зараженные мусор, прах, пепел, частички асфальта, бетона, грунта, кирпича, штукатурки. Солнце выжигало, дожди вымывали, снега заносили, морозы выстуживали, мутанты прогрессировали, расширяя ареалы охоты и меню, а человеки...
А человеки цеплялись за жизнь.
* * *
Потихоньку быт наладился. Старику, теперь уже старику (доживал седьмой десяток), опять свезло. Он же встретил апокалипсис дома, на малой родине, родные стены помогли, укрыли, дали воду, еду, оружие, транспорт и новое ремесло, верных друзей и даже жену.
Хороший дом, любящая жена, верные друзья, что еще надо, чтобы встретить старость?
Рядом не было детей.
На "Гагаринской" совсем не было детей.
* * *
Станция "Ленинский проспект" - сердце "Гагаринской", пуповина, связывающая с метро, в ХХ-ом веке была далеко не лучшим местом, чтобы укрываться от радиации. Ущербная хрущебная сороконожка длиной сто шестьдесят метров, заглубленная всего на полтора десятка метров, к тому же над ней располагался глубокий овраг, по которому проходили рельсы МКЖД, а прямо за южным выходом расстилался еще один большой овраг, таким образом, ни значительная часть платформы, ни несколько сотен метров туннелей, уходящих на юг в сторону "Академической", не имели даже столь ничтожной защиты от проникающей радиации, как десять-пятнадцать метров грунта, а радиационный фон мог легко превысить предельно допустимый уровень.
К счастью к началу XXI века Площадь Гагарина пересекло Третье транспортное кольцо. Его бетонные конструкции образовали два автомобильных туннеля площадью около 20000 квадратных метров каждый, железнодорожный туннель - 11000 квадратных метров, подземные гаражи - около 70000 квадратных метров, а главное они накрыли станцию толстыми слоями бетона. К сожалению, в момент апокалипсиса никто не удосужился загерметизировать ни автомобильные, ни железнодорожный туннели, и потребовались значительные усилия и жертвы, а главное годы, чтобы прекратить поступление в них зараженного воздуха и содержащихся в нем зараженных частиц грунта, пыли и мусора, потом провести дезактивацию и дегазацию.
Овраг же за южным выходом станции постепенно заполнился студнем - самым страшным и коварным врагом людей, неизвестно откуда появляющимся и куда исчезающим. Его нельзя застрелить, взорвать, отравить, рассечь клинком, выжечь огнем, обладая самыми опасными свойствами жидкостей, под которые часто маскируется, студень представляет собой живой, кажется, разумный организм, состоящий сплошь из киселеподобного желудочного сока, напоминающий желудок без видимых оболочки и связи с другими органами, соприкосновение с ним вызывает такие поражения кожи, которых не бывает даже от плавиковой кислоты. Но наблюдения показали, что он, с легкость разъедающий металлы и любую органику, в том числе резину и пластик, не может проникнуть ни через грунт, ни бетон, ни кирпич, ни асфальт, то есть им можно управлять с помощью дамб, насыпей, запруд и каналов, при этом старательно и активно поглощает радиацию, создает непробиваемый защитный слой, дезактивируя близлежащие окрестности.
Таким образом, через восемь лет после апокалипсиса маленькая слабозащищенная станция (площадью около 1500 квадратных метров) получила довольно внушительную бетонно-воздушную герметично закупоренную подушку безопасности сверху и кисельно-болотистый щит для южных туннелей, что позволило нормализовать радиационный фон, и дало людям шанс освоить громадный лабиринт помещений ТТК и МКЖД (более 120000 квадратных метров), чем укрывшиеся там люди и воспользовались, создав Гагаринскую агломерацию.
Но было поздно. Первые попытки аборигенов Гагаринской обзавестись потомством заканчивались плачевно. Многих сразило бесплодие, нередки были выкидыши. Участь же "счастливчиков", удачно зачавших и выносивших детей, была не более завидной, часто роженицы умирали, производили на свет мутантов или бесформенные куски мяса. Повивальные бабки неустанно молились, чтобы уродливые новорожденные не открыли глаза и не подали голос, а порой и придушивали подобных младенцев, но даже с виду здоровые дети не приносили родителям радости, чахли на глазах и умирали, не дожив до пяти лет. Многие родители сходили с ума, отчаивались, вешались, рушились семьи, в надежде на лучшую долю организованными группами или поодиночке покидали станцию.
Старик вывернулся и из этих жерновов судьбы. Не смотря на уже тогда преклонный возраст (полтинник был на носу), сталкерский удел и высокий фон на станции, он не потерял способности зачать здорового ребенка, даже с голодухи и от безысходности приторговывал этим своим даром, в результате чего не знал достоверно, сколько у него детей.
Его жена рожала трижды, вынашивая детей на более чистых и защищенных станциях, но и она не знала точно, сколько детей родила, так как, благодаря физиологическим особенностям или стараниям врачей, которые приторговывали здоровенькими малышами, во время родов теряла сознание. Трюк был хорошо отработан. Если рождалось больше одного младенца, то у роженицы еще был шанс унести из роддома хоть одного своего ребенка, но нередки были подмены, а иногда могли подсунуть и чужой трупик. Возможность же контролировать перемещение врачей и другого медперсонала у дверей родильной палаты при первых родах, а тем паче присутствие на вторых стоило старику больших денег, но обстоятельства сложились так, что ни один из детей так и не попал на родную станцию. Во время третьих родов старик вообще никак не мог оказаться рядом с женой, в результате катастрофы у МГУ он балансировал между жизнью и смертью в полном беспамятстве с почти стопроцентными лучевыми ожогами тела и конечностей без какой-либо эффективной помощи на самой грязной шконке в самом глухом углу госпиталя на Спортивной, жена же, родив двух девочек и оставив их на попечение госпиталя, отправилась искать его по лабиринтам метро, но одна из врачих похитила младших дочерей и скрылась в неизвестном направлении.
В результате, произведя на свет двух сыновей и пять дочерей, старик имел достоверную информацию лишь о трех своих законно- и естественно-рожденных детях, следы же остальных отыскать пока не удалось, что уж говорить о байстрюках и суррогатных отпрысках, если даже старшую дочь, которую жене удалось понянчить и покормить грудью пару месяцев, пришлось отдать на удочерение...
Вот с таким грузом старик и жил последние двадцать лет своей жизни.
1. Старик и рыжая
1.1. Старик
- Па, па, проснись! Наша станция!
Двенадцатилетняя худенькая рыжая остроносая девочка тормошила его в вагоне метро, въехавшего на "Ленинский проспект", старик попытался открыть глаза, но тут его кто-то потряс за плечо...
- Папа, проснись! Я пришла!
Восемнадцатилетняя копия жены, но не голубоглазая загорелая блондинка, а белолицая рыжуля с зелено-голубыми глазами его матери стояла посреди родной комнаты, ноябрь, но в распахнутые от стены до стены окна дул майский теплый ветер, шелестели молодые листья дерева, доросшего до седьмого этажа, а за деревом расстилалась Москва. Шикарный вид с Воробьевых гор. Казалось, что свет близкого к закату солнца льется с волос дочери, прогревает застывшие за двадцать два года в подземелье суставы. Как он соскучился по этому солнечному теплу.
Ткань юбки и гимнастерки игриво прогибались под струями воздуха, обрисовывая точеную фигурку девушки, та протянула к старику сильные молодые руки...
- Па! Праздник сегодня!
Старик потянулся к дочери, попытался встать с дивана... и застонал от пронзившей колено боли...
...Он очнулся, едва не упав со стула.
Тесный предбанник служебного помещения в туннеле, облупленный бетон влажно-стылых стен, по монитору сэйвскрин гоняет эмблему Гагар, только что закончивший печать принтер призывно помигивает лампочками: "... хозяин, подкинь работенки, пока я не остыл". Старик собрал отпечатанные листы, бегло просмотрел, свернул в трубку и запихал в герметичный тубус.
Он привык, что дочка забегала в его сны, обычно это случалось в день ее рождения или на Новый год, в другие дни это было сигналом приближающейся болезни или беды. Но сегодня был перебор, сон во сне и две дочки, взрослой-то она не снилась ему никогда. Хотя, сколько там осталось до ее восемнадцатилетия? Месяц и восемь дней. Тридцать восемь последних дней детства.
- Где ты бродишь, мой отважный Лисенок?
Старик почесал бороду, пора было ее скосить и постричься, да и усы подровнять не грех, но что-то не давало...
Потер увлажнившиеся глаза. Глянул на часы, обед на носу, пора в харчевню, не стоит беспокоить жену, а хромать-то еще по шпалам триста метров с гаком. Старые суставы в сыром и холодном подземелье многим в метро отравляли жизнь, вот и его натруженное и много раз травмированное правое колено ставило палки в колеса лихой когда-то колесницы.
Выключил монитор и компьютер. Начал проверяться. "Стечкины" на месте, один в кобуре у правого бедра, второй в левом кармане плаща. Сдвинул тубус на край стола. Подобрал с пола упавшую "палку-выручалку", поставил в угол поближе к двери. Покряхтывая, встал со стула. Поверх станционных куртки и жилета напялил туннельные брезентовый плащ и "боевой" жилет. Вставил в левое ухо наушник "слухача". Надвинул очки, натянул "намордник", в последнем особой нужды не было, но не хотелось полдня сплевывать шерсть от башлыка. Накинул поверх вязаной шапки и обмотал вокруг шеи и лица меховой башлык. Повесил на левое плечо тубус с отпечатанным материалом. Подхватил "палку-выручалку".
- С Богом! - прошептал себе поднос, крестясь, открыл внутреннюю дверь шлюза, огляделся напоследок, выключил свет, зашел внутрь и запер проход в "лабораторию". Жутко захотелось курить. Придется терпеть до дома.
Конечно, можно было сразу распахнуть наружную дверь и вывалиться в туннель, бояться некого, станция своя, с двух сторон блок-посты, а день он подгадал особый, старшими дежурят "старики", если что, то прикроют, молодым глазки отведут, чтобы никто не заметил, откуда старик вышел, но привычка старого крыса заметать след и маскировать пути в свои норы никому еще не навредила. Старик беззвучно открыл замок и легонько толкнул замаскированную под обычный тюбинг внешнюю дверь, просунул микрофон "слухача", застыл, прислушиваясь.
Даже в дозоре можешь не встретить врага.
Это не горе, если болит нога.
Ветры туннелей многим скрипят, многим поют:
Кто вы такие - вас здесь не ждут!
Но пандус! Сорвало пандус!
Каюсь! Каюсь, каюсь!
Пришли на ум покоцанные строчки Владимира Семеныча.
Тревожно.
Сон что ли навеял? Глупый сон. Но почему он не прошептал привычное: "Сон дурной пройди стороной"? Просто он давно мечтал, жаждал, чтобы старшая дочка вошла в дверь станционной сталкерской харчевни или его "норы" и с порога произнесла: "Папа, проснись! Я пришла!" По щеке потекла одинокая стариковская слеза, размазалась по герметичной плотно прилегающей к лицу оправе очков.
День, в общем-то, был обычный, правда, седьмое ноября. Старик так и не отвык праздновать День Великой Октябрьской Социалистической революции, нет, не праздновать, уже давно он в этот день не праздновал, а поминал былое-хорошее, что случалось раньше ежегодно, когда были живы родители, когда был СССР. И поперся же он в праздник работать!
"Слухач" доносил, усиливая, будничные звуки станции, а туннельный сквозняк предобеденные ароматы. Рабочие разбрелись по цехам, вынесенным в соседние бетонные помещения, пристроенным к Третьему транспортному кольцу. На станции шебуршились только поварихи, проститутки да солдаты и офицеры комендантской роты. На кордоне у южного туннеля курили и травили байки даже наблюдатели. "Пора порадовать салаг клизмой с перцем и горчицей, а для унтеров еще и скипидару с пургеном не стоит жалеть", - отметил для себя старик. На севере вроде службу несли, но...
Но глаза молодым не отвели, хотя сигнал об этом должен был уйти минут пять назад. Больше того на ближнем к платформе блок-посту зарождалась нездоровая активность, дежурные рвали друг у друга из рук бинокли и пялились на дальний блок-пост, еще и прожектора врубили на полную. Старик тихонько направил "слухача" в сторону Шаболовской, наушник наполнился обрывками завершавшегося делового разговора, умеренно-сальных шуток и девичьего смеха.
Вот тебе, бабушка, и... Откуда здесь девица?
Позволить себе роскошь шляться в одиночку по местным туннелям могло лишь ограниченное число избранных: опытные сталкеры-одиночки да несколько аборигенов, даже комендантские ходили группами не меньше трех человек, а челноки, певуны и прочие сбивались в шестерки или дюжины. Из местных ходить в одиночку, кроме самого старика, отваживались только Лис, Кыса, Бурый да Настя, первые с вечера усвистали в Полис и должны были вернуться к концу обеда, Настя же впахивала на кухне и не могла отлучиться до окончания ужина.
Но по туннелю кто-то шел. Шел очень красиво. Шагавшая, а это однозначно была девушка, скорее всего спортивная и очень стройная, ступала на переднюю часть стопы, почти не касаясь каблуками земли, в смысле шпал. Так в этих краях ходила только жена старика, но уже лет десять та не заходила в туннели и не носила каблуков, нет, по их "норе" она иногда под настроение гарцевала в чем-нибудь модельном на шпильке, но по станции ходила исключительно в угах, кроссовках, унтах, валенках либо в форменных берцах.
Старик стряхнул накатившее оцепенение и раздраженно прижал кнопку сигнала. На блок-постах даже не пошевелились. Пришлось повторить два-три раза. Наконец "старики" спохватились, вырубили прожекторы, уткнули "молодых" носами в работу, не давая зыркать по сторонам. Тьма затопила туннель. Одинокая путница на минутку притормозила, считанных метров не дойдя до скрывавшей старика потайной двери, дала глазам привыкнуть к темноте, зашарила по карманам, извлекая фонарик, и зашагала вперед.
Сквозь узкую щель старик разглядел высокую, не ниже метр семьдесят, стройную фигурку, закутанную с головы до пят в офицерскую явно с мужского широкого плеча плащ-палатку, под которой угадывался рюкзак десантника, а из-под пол выглядывали только союзки и каблучки очень добротных хромовых сапог. И стоило свет палить? Что-нибудь еще разглядеть было невозможно. Девушка, удаляясь, легко и элегантно вышагивала к платформе, вышагивала именно так, как старик услышал, походкой человека, имеющего значительную хореографическую подготовку, походкой его жены.
Дела-с! Когда он последний раз бегал за девушками? А за троллейбусом или трамваем? Никогда. Но сейчас старик заторопился, забыв про больное колено и давление, почему-то он захотел догнать красотку, пока та не вошла на станцию.
Привычка поспешать не торопясь в очередной раз выручила старика, остудила странный почти юношеский пыл и позволила соблюсти все должные правила конспирации. Аккуратненько выскользнув в потайную дверь, старик защелкнул замок и сделал три шага вперед. Посигналил условным светом фонарика, мол, свой в туннеле, нахлобучил прибор ночного видения, спустился по пандусу на рельсы и ломанулся в погоню. Странно, но он не чувствовал уже ставшей привычной боли в колене, "палку-выручалку" легко нес в правой руке, а левой прижимал норовивший бумкнуть тубус. Ему удалось поймать ритм и слить воедино шорох своих шагов с шагами девушки...
Вдруг та встала как вкопанная и крутанулась на левом каблуке, будто выполнила команду кругом. По глазам хлестнуло ярким лучом света, льющегося из левого рукава девицы, а в правой руке блеснул ствол маузера, щелкнул предохранитель...
1.2. Рыжая
1.2.1. Лизка-лиса
Лизка...
Какая еще вам Лизка? Елизавета Иосифовна Фрунзенская. Да-да в честь Сталина. Разумеется с Фрунзенской.
... вышагивала, а по-простецки ходить она не умела с детства, либо порхала как балерина, либо рубила шаг как часовой у Кремля или в другом того стоящем месте, при необходимости кралась как голодная лисица в ночи, ну, или вышагивала как манекенщица по подиуму.
Лизка вышагивала по туннелю от "Шаболовской" до "Ленинского проспекта". Позади двое суток пути. Позади дальний кордон Гагаринской, почему-то местные не говорят "Ленинский проспект". Гагаринская, понимаешь ли, а кто такой Гагарин? А вот Ленин - это ЛЕНИН. Случился бы ваш Гагарин, кабы не ЛЕНИН? Все у них на этой рыжей ветке...
Блин! Лизка мысленно почесала собственный рыжий затылок.
Блин! А теперь и она рыжая как апельсин, завозили, говорят, до апокалипсиса в Москву такой фрукт и "Фанту" с его вкусом делали, пробовала, вкусно, оказалась в странном провинциальном южном хвосте рыжей ветки.
Ох! Судьба! Говорила же тетя Феня, покрасься в блондинку, может в Рейх бы (не, туда не надо, были, еле смылись), в Полис или в Ганзу... Но нет, осталась рыжей, и послали на рыжую. Тьфу! Стоп! Не гадь и не плюй в туннеле, вылетит обратно, не споймаешь.
1.2.1.1. Корни
Не, до двенадцати лет ее жизнь была неплохой, даже чуть-чуть лучше, но отца репрессировали, типа расстреляли, но пули пожалели, повесили быстренько - без зрителей и лишних мучений, могут, суки, когда хотят, маму упекли на Преображенку...
Ее хотели взять к себе родители соседского Севки, они и с родителями дружили, но генерал Лазарев как-то внезапно быстро и некстати погиб... Короче, светил ей детдом для детей врагов народа, но тетя Алла подсуетилась и... Лизка, сменив отчество и фамилию с Альбертовны и Альтшуллер на исконно пролетарские, за еврейку-то ее никогда никто не принимал, часто за родительской спиной шептали: "Как эта жидовоня умудрилась русопятую родить?", попала в суворовское училище, где уже второй год учился Севка, интернат, конечно, но посытнее, и клифт казенный побогаче... Хотя, блин горелый, лучше б в балетную школу.
Отучилась на "отлично". Данных ей было не занимать, смазливая, отважная, гибкая, выносливая, с хитринкой, не без мозгов, с актерскими способностями, правда, прожорлива не в меру.
Севка, друг детства, ее не только по малолетству, но и вообще по жизни защищал и покрывал как родную, подучивал, подсказывал, тренировал... Опять же тетя Алла, подруга матери, вдова генерала Лазарева, должностей не снискала, жила на пенсию, за мужа-героя пожалованную, но имела отточенную с годами способность вкручивать мозги и лохматить лысину многими власть предержащими особями мужеского пола, сыну и Лизке покровительствовала-выручала-пропихивала... и подкармливала.
На "диплом" Лизка съездила в Рейх. Ох, и попала бы она, если бы не подвернулась под руку резиденту, когда всю "контору" поволокли на цугундер. Других связных рядом не было, и шеф, всучив шпионке-практикантке все разведданные, выпихнул ее в чистый туннель, благословил таким голосом и в таких выражениях, указывая дорожку, что та обогнала бы курьерский, если бы он ходил в метро... Притормозила и отдышалась Лизка только на красной линии. У своих дрыхла двое суток, а, проснувшись, навела ужас на тамошнего повара, обожрав всю кухню, обошлось, не лопнула и не блеванула, под суд не угодила, схлопотала медаль "За боевые заслуги", "красный диплом" и первое за пять лет свидание с матерью, стала кандидатом в члены партии и могла с полным правом рассчитывать на дополнительный кубарь на петлицы, но...
Но!
Наверно, оскомину набили истории о материнском сердце, здесь же сплоховало сердце дочери. Лизка не въехала в тему, медные трубы еще звучали в ее милых ушках. Не на свидание ей дали документы, а на допрос. Матери и на ум не могло прийти, что она увидит не очередного дознавателя, а родную дочь в щегольской форме лейтенанта НКВД с медалькой и новеньким "поплавком" на груди, грохнулась в обморок, не дойдя до стула. Лизку и понесло, сдали нервы. А кто бы сдержался? За неполные шесть лет на "попечении" самой гуманной власти сильная и моложавая женщина сорока с небольшим лет превратилась в дряхлую старуху, харкающую кровью, лучевка и чахотка узников не щадят. Протерпи Лизка пару минут, пока конвоирша закроет дверь... Но нет, сорвалась, подбежала, заверещала:
- Мама, мамочка! Врача!
Пока все бегали и орали, очнувшись, мать только успела ей сказать:
Развернулась, разошлась-разгулялась Лизка, отыгралась на тюремщицах за все. За сгинувших родителей, мать каторгой изувеченную, шконку казенную узкую да жесткую, казарму нетопленную, клифт ветхо-тонкий, за пайку скудную, кашку жидкую, если бы не пирожки тети Аллы, да товарка-крысоловка Зинка-троглодитка, умевшая ловко разделывать и готовить шашлычки и бульон с крыс, Лизкой из рогатки подстреленных, коньки бы с голодухи двинула... Короче за ВСЕ.
Хорошо, что пистолет сдала на входе. Севкины приемчики, от отца тем унаследованные, разили наповал, да и Эммина школа мордобоя даром не прошла, но плетью обуха не перешибить. Повезло, что прибежали мужики с периметра, кого от кого они спасли, Лизка так и не поняла, то ли конвоирш от Лизки, то ли Лизку от разъяренных, привыкших повелевать всем и вся баб. Очнулась она в туннеле в рваной форме без ремня и пистолета, но с бланшем под глазом и разбитой губой, ребрам и кулакам тоже досталось. Два лейтехи везли ее на дрезине.
Потом был "разбор полетов". ВПСП - влупили по самые помидоры, только булки раздвигай, смазать бы тоже не помешало, вынесли мозг через анус вперед ногами, точнее, мелким рубленным сильно взбитым фаршем в многоюзаном мусорном пакетике... Кубари тю-тю. Партия тю-тю. Здравствуй, трибунал.
1.2.1.2. Эмма
Был карцер. Хлеб-вода, в смысле сухари, странно, что без плесени. Когда повели коридорчиком, решила, что стенку погрязнее ищут или к мертвецкой поближе ведут...
Но стены становились чище, потолки выше, а голова туманнее, о пустом желудке лучше помолчать, его трели заглушали шаги. Дверь, к которой ее привели, Лизка не разглядела, конвоир вежливо постучал, дождался ответа, аккуратно-церемонно препроводил внутрь. Щелкнул каблуками, "откланялся".
- Ну, что, засыха, допрыгалась? - протявкал знакомый до боли голос.
Эмма. Наставница-полковник прошлась перед носом, схватила за шкирняк, швырнула к сервировочному столику в углу.
- Жри! До тебя голодной не достучишься даже перфоратором по темени.
"Пир Богов? Или сон? Рай, а расстрел я прозевала? А может траванули чем?" - Лизка ломала голову до тех пор, пока Эмма не схватила вилку и не запихнула ей в рот кусок жареной свинины. Пришлось жевать. Рюмка вина. Пощечина.
Процесс пошел. Умяв две порции генеральского мяса с комплексным гарниром, Лизка покинула предобморочное состояние и вернула себе способность соображать, но, чтобы встать в строй, нужен был еще хоть один волшебный пендаль.
За Эммой не заржавело. Непрерывный поток мата, пощечин и инструкций-распоряжений обрушился на начавшую оживать стажерку-арестантку, под конец старая волчица больно ухватила Лизку за ухо и поволокла к незаметной дверце.
- Заголяйся! - гаркнула Эмма. - Живо!
Без лишних слов сорвала с замешкавшейся девицы обрывки формы и исподнее, втолкнула в комнатку отделанную кафелем.
"Приплыли, - подумала молча Лизка, - нахрен было девушку таскать-лохматить и по ухам ездить. Пристрели ли бы внизу и все".
Но в углу комнатки стояла ванна, наполненная чистой теплой водой с густыми плотными облачками душистой пены, ловкий пинок направил шпионку-недоучку в ее объятья. Цепкие ухоженные пальцы старой садистки заломили руку, Лизка, изогнувшись, прижалась лицом к бортику ванны. Второй свободной рукой Эмма брезгливо ощупывала-оглаживала разочаровавшую ее ученицу, раздвинула ягодицы почище проктолога или гинеколога и уставилась на сокровенное, больно ухватила за надувшиеся соски.
- Твое, сучка, счастье, что целку сберегла. - Помолчала, придавая особость моменту. - Рожа твоя породистая тебя наплаву держит, а то б... - спохватилась, что выдала лишнее, но слово не воробей. - Что застыла? Лезь в ванну! У тебя два часа. Время пошло!
Стоило ли повторять дважды девчонке, выросшей в метро, дней десять, а может и больше не видевшей не то, что душа, а даже кувшина чистой воды? Может стоило сначала принять душ или присесть на биде, но кроме ванны не было ничего.
Нет, Лизка не нырнула в ванну рыбкой, она аккуратненько погрузила в нее ноги, а потом соскользнула по бортику, до последней секунды ожидая ловушки, скрытой пышной пеной, кипяток или лед, маньяк, змея или кислота были вполне в духе Эммы.
Корочки грязи, спекшейся крови и прочих своих и прилипших в камере выделения начали отмокать и отслаиваться. Броня, защищавшая сознание, тоже начала давать течь... Накатило, закружило. Час пролетел за миг.
- Заснула, тварь? Ждешь, когда рабыни спинку потрут благородной?
Мокрая мочалка, хлестнувшая по лицу, вернула в реальность из сказочного сна про детство. Подсознание Лизки не хотело терять шанс смыть минувшее, жаждало очищения и принялось драить тушку, тормашки, голову. Сознание же билось над парой глупых вопросов.
Почему большую часть сна заняли не папа с мамой, а дед Мороз, еще добрый полковник, которого видела-то всего один раз, еще какая-то двуликая женщина-призрак?
Полковник - странный знакомый родителей, явился в самый грустный день ее рождения, правда, его подарок - котелок с кружкой - да еще крысенок-кошелек от деда Мороза составляли основу ее личного имущества, но, что они оба по сравнению с родителями? А призрак вообще только отдаленно напомнил Марию Туннельную с фотки, всученной мамой, типа, защитница бродяг туннельных.
С какого, мягко говоря, пениса Эмма записала ее в благородные и породистые?
Отец - служащий, не простой, конечно, а бывший аспирант-политэконом, марксист, за что и ценился, но еврей из провинции, мама - училка музыки третьего сорта, травмировавшаяся балерина с Одессы, тоже не айс. Где тут порода? Где благородство-дворянство? В чем Эммин напряг? Кому и за что она мстит? Почему через меня? Не жидам же, загнанным под шконку? Или дяде Вите-генералу покойному? Или тетю Аллу хочет достать? За чем? Их давно списали. Да и через Севку проще...
За что меня выделили из толпы и начали готовить к особому?
Ведь были ж на предыдущих потоках девки покраше и ловчее, попородистей. Ангелина - шлюха пронырливая, кость белая, кровь голубая, блин, фюрера со штабными грохнула. Людка-блонда в элиту Ганзы просочилась, под сыночка одного из воротил легла. А я? Я чем подошла?
Третий всплывший из ниоткуда вопрос заполонил собой все. Вот здесь и копай, дура! Разложи задание, профильтруй! Три! Промой до дыр!
И Лизка начала с остервенением тереть пятки пемзой.
Не уложилась она в два часа. Устав от ожидания Эмма вихрем влетела в ванную, выдернула пробку, схватила душ, вздернула Лизку за рыжие непокорные космы, окатила ледяной водой. Опять полезла рукой между ног.
- Пизду с жопой хорошенько промой! Мыла не жалей! Каждый день свою прэлесть надраивай! Чтоб как яйца кота блестела и благоухала!
Лизка вытянулась по стойке смирно.
"Есть пизду с жопой до блеска драить!" - Но, по-счастью, с уст это не сорвалось, а прозвучало лишь в ее голове. Руки же быстренько и старательно принялись за дело...
Через двадцать минут Лизка, завернутая в пушистое полотенце, с тюрбаном на голове в одноразовых тапках топталась в кабинете перед столом, на котором ровной стопкой лежали едва ношенные полушерстяные гимнастерка без знаков различия, галифе и юбка, несколько видов колготок, носков, чулок и нижнего белья, пахнущих Эммиными духами, а рядышком стояли шикарные хромовые сапоги.
Эмма подкралась со спины, сунула в руки офицерский пояс, деревянную кобуру-приклад, а на плечи Лизки накинула чуть потертую кожанку.
Остолбенеть. Сбылась мечта идиотки! Лизка не знала никого из местных мажоров, не говоря о рядовых комсомольцах, кто бы ни мечтал о такой вещице. Даже самые бессеребряные и упоротые идеями братства и равенства комсорги глотали слюни завести, когда обладатели кожанок, поглаживая лацкан, сквозь зубы цедили: "Прапрадедова. В Гражданскую от нее пули отскакивали". Разумеется, это был новодел, по ходу китайский или монгольский, тиснутый со склада киностудии или театра, но... Лизка онемела и стояла, открыв рот.