Река называлась Пьяной Мышью, и текла среди теснин сквозь напрочь заросшие невысоким кустарником долины в Горьких и Каменных холмах. На ее отмелях ловили рыбу цапли, и лоси прокладывали тропы вдоль каменистых берегов, когда приходили пощипать нежную сочную травку и напиться. По берегу ходили медведи, в поисках сонной рыбы ломали намерзший за ночь лед в бобровых прудах.
Вчера Эффи с Чедом играли в запруды, что значило, что каждый раз при виде бобровой плотины надо было кричать "Блин"! Первое время казалось чрезвычайно забавным ругаться просто так, но вдоль реки оказалось столько запруд, что за несколько часов игра приелась, и Чед начал повторять это слово так часто, что его бубнеж напоминал жужжание мух. Блинблинблинблинблин. Она потыкала его в спину, чтоб перестал, что, разумеется, его только раззадорило. Затем ей пришло в голову отвлечь его другой игрой, но она ничего не могла подобрать -- она понимала это сама -- плотины затмевали все, и единственное, что она смогла придумать, было: "Медведь -- голый". Чед при этом захихикал, и ей сразу захотелось взять свои слова обратно. "Голый" было не тем словом, которое стоило использовать рядом с одиннадцатилетним мальчиком. Тогда она этого не знала. Но поняла сейчас.
- Выдра, - ответил на это Чед Лаймхауз, поворачивая к ней свою жирную шею. - Голая!
Эффи со злостью на него посмотрела. Никакой выдры не было. Ей второй день приходилось мириться с тем, что он называл любых животных и объявлял их голыми. Когда их компания средь бела дня шла на веслах по узкому участку Пьяной Мыши, Эффи надеялась, что Уокер заставит его замолчать, но Серый кланник остался безучастным. Его большие навыкате глаза смотрели только вперед, на дорогу.
Они хорошо проводили время, заметила Эффи. Русло здесь было глубоким, а течение медленным. Хорошие условия для гребли, подумала она, с удовольствием используя словарный запас и знания, полученные в путешествии с Уокером Стоуном и его весьма-весьма необычным папашей, которого звали то ли Дарроу, то ли как-то еще.
Ей дали, наконец, поработать веслами, и она очень удивилась, насколько тяжело это было, и как долго ей пришлось отдыхать после короткой серии гребков. Сразу же возникла боль за плечами и в предплечьях, и как только она появилась, то грызла уже без остановки. Уокер сказал, что она привыкнет, если будет грести каждый день. Эффи поймала его на слове, и нашла правильное сочетание ритма между короткой греблей и последующим длительным отдыхом. Сейчас шел уже третий день, а боль стала только противнее.
По крайней мере, она не имитировала греблю, как Чед, которого можно было видеть поворачивающим весло даже сейчас, как только оно входит в воду, чтобы больше скользить, чем толкать. Папаша Уокера должен был понять, что придумал Чед. Сидя в конце лодки, он мог держать в поле зрения всех трех -- Уокера, Чеда и ее -- но он никогда ничего не делал, чтобы пресечь лентяйские хитрости Чеда, а у того хватало благоразумия никогда не оглядываться и не ловить его взгляд. Эффи решила, что у нее, должно быть, благоразумия меньше, потому что иногда она, похоже, не могла не развернуться на своем сиденье, чтобы поглядеть на крошечного старика. Всякий раз, без исключений, он был к этому готов, злобно, с чувством превосходства глядя в ответ.
Той ночью, когда Уокер вытащил ее из воды, старик сказал ей свое имя. Или ей почудилось, что он это сделал. Его имя скрывалось в ее памяти, как блоха в складках одежды, и она сказала себе, что, раз она ждала достаточно долго, то удачный случай представится. Она прекрасно знала, что Дарроу не проговорится ни при каких условиях. Чед как-то догадался, и теперь она пришла к мысли, что он мог просто нечаянно услышать, как Уокер говорил своему отцу что-то созвучное этому имени.
- Голая, - сказал Чед без всякой на то причины. - Как медведь.
Эффи смотрела, как его плечи прыгали вверх и вниз от еле сдерживаемого восторга. Этого было достаточно, чтобы отвратить от мальчишек на всю жизнь.
Гребля снова призвала ее, и она взяла с колен деревянное весло и погрузила его глубоко в бурую воду. Ей удавалось обрызгать Чеда только при первом гребке, но никак не на следующих. Для этого гребля была слишком серьезным делом.
Шел спокойный, но холодный день, и небо было везде одинаково светлым. Пьяная Мышь проходила через ряд каньонов и сильно изрезанных берегов, тоненькие, серебристые водопады впадали в нее на каждой излучине. Утесы были сложены из красного песчаника, покрытого впадинами и трещинами, заросшего черноплодной рябиной, черной березой и диким виноградом. Они покинули главное русло Волчьей три дня назад, после длительной стоянки, где Эффи приходила в себя после того, как чуть не утонула. Она и не сомневалась, что они уже прошли земли Дхуна и находятся на территориях, подконтрольных Бладду.
Как поняла Эффи, они направлялись на юго-восток. Горькие Холмы медленно понижались к югу. Их склоны, каменистые и зазубренные, пятнал свежий снег, а окраины темнели от болиголова, они отбрасывали длинные тени на реку, когда сбрасывали растаявший снег в ее глубины. Самую восточную часть Горьких Холмов горожане называли Каменными Холмами, и Эффи должна была признать, что это весьма точное название. Когда она отдыхала от одной гребли до другой, она вообразила себе в дальней стороне город. Утреннюю Звезду. Не имея никакого представления о городах, она вообразила его себе как огромное сборище круглых домов, со множеством пристроек и несколькими башнями. Люди были бы одеты в лен и шелк, а не в шерсть и кожу, и голоса их были бы высокими и подобны звукам флейт.
Впереди и на север располагались присягнувшие Бладду кланы -- Полу-Бладд, Хаддо, Фриз, Отлер и Серый. Чед утверждал, что они могли увидеть только круглый дом Отлера, до которого отсюда было несколько дней пути на восток, но Эффи считала, что он мог ошибаться. Полу-Бладд граничил с Утренней Звездой, и в зависимости от того, на каком участке реки они находились, они могли бы увидеть ее, если бы холмы где-нибудь расступились.
Эффи ощущала Пьяную Мышь иначе, чем Волчью, более старой и потаенной. Прошлой ночью за лагерем она видела между деревьями уходящую рысь. Дикая прекрасная кошка со встопорщенными кисточками ушей и серо-голубой шкуркой казалось, не принадлежала миру кланов. Эффи попыталась объяснить это Чеду, который как бы между прочим сообщил ей, что это самка, и он, на удивление, с ней согласился. "Их мех носят суллы", - сказал он. Иногда он все же говорил совершенно правильные вещи. В кланах не носили рысий мех, потому что не умели рысей ловить или охотиться на них. Эти умения принадлежали исключительно суллам.
Решив, что гребла она уже достаточно долго, Эффи стряхнула воду со своего весла и уложила его на планшир. Руки освободились, она потянулась к амулету.
Это было то, что она делала всегда, эти проверки между делом, такое быстрое движение вверх, чтобы понять, как обстоят ее собственные дела. Бестолочь. Тупица. Нормальный человек к этому времени должен уже привыкнуть, что амулета нет, сожран щукой, которая не простая щука, а нечто большее, потерян в Волчьей навеки и навсегда.
Она пыталась заставить их пойти за ним -- закинуть сети, нырять в реку, построить запруду -- и к чести Уокера Стоуна он не отвергал ее мольбы сразу. "Его нет, - сказал он ей жестко. - Даже если я донырну до него, как я узнаю его среди тысяч других камней?"
Она не рассказывала ему про щуку. Она прожила месяц на Холодном озере с Безумной Бинни, и понимала, как важно выглядеть разумной. Слова Щука проглотила мой амулет звучат почти как Моя овца знает, каклетать для того, чтобы получить поддержку окружающих. Вместо этого она привлекла Чеда Лаймхауза исследовать побережье и устанавливать там лески. Чувство вины заставило его не задавать про лески слишком много вопросов -- если бы его не вырвало, лодка никогда бы не перевернулась -- и целых два дня он трудился в поте лица над поисками амулета Эффи. На третий день она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы присоединиться к его поискам, и зашла по бедра в спокойную ныне воду, но ее восстановившееся здоровье сработало против нее. Когда Уокер увидел, как она бьет Чеда за установку лески в неправильном месте, он решил, что она достаточно здорова, чтобы продолжить плавание, и к полудню они уже шли по реке.
Она не испытывала к Уокеру из-за этой спешки никакой неприязни. Он спас ей жизнь, и хотя она знала, что он совершил этот поступок, потому что она каким-то образом имела для него ценность -- как золото -- это не меняло самого факта, что ее жизнь была спасена. Эффи очень нежно любила свою жизнь. Она не была одной из тех неразумных девчонок, которые без необходимости подвергают свою жизнь опасности, преодолевая верхом высокие изгороди, или опускают свою голову под воду и считают, кто дольше сможет задержать дыхание. Влезать на деревья и высокие скалы, раскачиваться на мосту, гулять по крышам и нырять в пруд, и даже слишком легко одеваться в холод -- ничего такого Эффи себе не позволяла. Конечно, она привыкла спать с шенковыми псами, но даже если бы они рвали людям горло, рядом с ней они были сущими ягнятами.
После того, как она чуть не утонула, Уокер несколько изменил к ней свое отношение, и она в ответ стала относиться к нему чуть иначе. Она понимала теперь, что в похищении и путешествии не было ничего личного. Уокер Стоун делал свою работу. Она с Чедом были грузом, и все, что человеку от груза было нужно-- это просто чтобы его было легко перевозить. Если она не мешала перевозке, что, по ее разумению, было равносильно быстрой посадке в лодку каждым утром, Уокер был доволен. Свобода была побочным результатом образа действий. Они с Чедом могли делать на стоянке что угодно -- пока оставались на виду. Теперь они могли разговаривать в лодке -- пока в воздухе не было дыма костра. Многого от них не ожидали -- их даже не заставляли грести -- и это значило, что они могли спокойно получать удовольствие от реки и ее видов. И если не обращать внимания на старого чокнутого Уокера Старшего и забыть, что тебя везут на восток против твоей воли, путешествие получалось неплохим. Она даже начала думать, что быть хорошей - это ее долг Уокеру, как за спасение ее жизни,так и вообще за то, что ее существование стало представлять какую-то ценность.
Именно это понимание, что она обязана вести себя хорошо, было тем, что заставило все измениться. Уокер распознал в ней этот сдвиг, который выразился, в первую очередь, в той быстроте, с которой она откликалась на его просьбы, в ее решимости показать ему, что она хороший гребец, и он некоторым образом откликнулся. Только сегодня утром он бросил ей мешочек с сушеным пряным горошком. Без слов, едва предупредив об необходимости подставить руку и поймать белый мешок, запущенный ей в грудь. Острые горошки были непривычны на вкус, десны от них покалывало, и ей потребовалось время, чтобы понять -- это было угощением. Когда она распознала их особенность, они показались ей вкуснее.
Она теперь чувствовала, что, если бы Уокер имел инструмент с нужным приспособлением, чтоб выбить штифты на ее ножных оковах, он бы освободил ее.
"Камешек сорвался. Камень непростой. Каково, девчушка, быть совсем одной?"
Эффи развернулась на сиденье и пристально посмотрела на папашу Уокера. Он сидел на корме, спокойно водя веслом в воде. Рот был закрыт, а зеленые глаза от враждебности посверкивали. На нем была бурая мохнатая куртка из шкуры выдры, которую он обычно надевал, но сегодня он натолкал кучу плауна в одну из завязанных складок.
- Я знаю, что ты говорил, - сказала она ему.
Он посмотрел на нее и задвигал ртом как рыба. Когда он высунул свой старый розоватый язык, губы смочила слюна.
Ей стало противно, она повернулась лицом вперед.
"Вот такие штуки от зловредной щуки?"
Назад она не повернулась. Вдруг озябнув, она решила погреться еще одним циклом гребли. Холмы взбитого снега шапками покрывали утесы и ущелья, а речная вода была такая вязкая, что скоро должна была замерзнуть. Чед на своем сиденье заснул и похрапывал. Эффи своим веслом зацепила его спину в лодке. Его разбудили ударившие о борт лодки плывущие стволы, он помотал головой, как собака стряхивает воду. Через пять минут он уже спал снова.
Эффи пыталась не вспоминать о своем амулете, но Уокеров папаша достал ее до печенок. Камешек сорвался. Потерять амулет считалось страшным несчастьем, приговором. Инигар Сутулый рассказывал леденящие кровь истории про тех кланников, которые имели несчастье потерять свои амулеты. Джон Марроу случайно уронил свой амулет-белку в колодец в восточной части Клина. На следующий день на него налетели дхуниты, как поведала история, и пока он отбивался от их молотов, произошло что-то ужасное с его мужскими частями. Эффи считала, что они могли поморозиться. Затем был рассказ про маленькую Мэвис Горнли, которая потеряла свой амулет, когда ехала в дом Баннена на свадьбу со своим женихом, бравым банненским мечником с остро заточенными зубами. Мэвис спешилась, пошла обратно по своим следам и стала внимательно рассматривать все отпечатки копыт своего коня. Она так сосредоточилась на поисках следов, что не заметила огромного черного медведя, который выскочил из леса и оторвал ей голову.
Единственным способом уцелеть было спешно вернуться домой к клановому ведуну и умолять его заменить пропавший амулет. Это было явно непростым делом, и могло занять несколько месяцев. Все это время человек оставался незащищенным, и ему рекомендовалось наружу не высовываться.
Хорошо, подумала Эффи, взглянув вверх на потрескавшиеся красные стены ущелья и заросли болиголова по ту сторону. Я ровным счетом ничего не могу с этим поделать.
Некоторым образом эти истории ее мало волновали. Она не верила в невезение. С потерей камня ей стало не по себе. До его пропажи она не представляла, насколько сильно полагалась на этот кусок гранита в форме уха. Дядя Ангус однажды рассказал ей, почему летучие мыши способны летать в темноте. "Они слушают свои крики, отраженные от деревьев и стен". - "Но они же не издают звуков" - ответила она. "Не те, которые ты могла бы услышать" - возразил он. С тех пор она не раз вспоминала этот разговор, ей казалось, что ее амулет немного напоминал уши летучих мышей -- способный обнаруживать звуки, которые никто больше не слышал. Вибрации, вызванные изменениями. Колебания воздуха. Конечно, когда выражаешь это словами, звучит несколько... пугающе, но Эффи знала то, что она знала. И зная это, она скучала по камню. Это было хуже всего -- отсутствие уверенности, предупреждений об опасности. Теперь, если несчастье может случиться, она узнает об этом одновременно со всеми остальными.
Это было как потерять какое-то чувство, или орган чувств. Или зуб. Там была дыра, новая и непривычная, и она продолжала с недоверием ее ощупывать.
Заметив, что она гребет с одной стороны слишком долго, Эффи перенесла весло направо. Становилось холоднее, и в воздухе стал виден пар от дыхания. Ей показалось, что она заметила резкий черный дымок от горящих сосновых иголок, и поискала над линией деревьев дым от костра. Она ничего не нашла, но папаша Уокера Стоуна решил не рисковать и направил лодку ближе к берегу.
Изогнутый нос лодки скользил по стоячей воде, и на какое-то время был слышен только приглушенный плеск весел, входящих в воду. Тишина, как ни странно, разбудила Чеда, он рванулся с сиденья вперед, и ему пришлось цепляться, чтобы не упасть.
- Смотри-ка, мы собираемся на берег, - сказал он Эффи, оглянувшись кругом.
- Молчи, - предупредил Уокер, налегая на весло. Стены ущелья к ним приблизились, и Эффи могла видеть утесы под водой. Вдоль реки тянулись красные ели и березы, их ветви задевали поверхность воды. Эффи не понимала, как можно здесь выбраться на берег. Скалы были слишком высокими, и места, чтобы втащить лодку, не было. Она решила, что Уокер, наверное, хотел использовать скалы как прикрытие, пройдя рядом с ними, чтобы нельзя было увидеть лодку сверху. Понятно, что задавать вопросы было бесполезно. Пряный горошек и откровенность были слишком разными вещами.
Используя весло как рычаг, Уокер обходил скалы с легкостью. Когда они обошли речной берег, Эффи увидела, что стена ущелья опускается, и лес клиньями подходит к берегу. Подточенные рекой скалы упали вперед, и пласты песчаника лежали, наполовину погрузившись в воду, рассыпаясь песком цвета ржавчины. Уокер делал длинные, глубокие гребки, и лодка обогнула уступы быстро. И он, и его папаша, казалось, хорошо знали этот участок реки и возможные здесь препятствия, еще до того, как добирались до них. Как раз когда они отплывали от берега, чтобы обойти заросшие ивами отмели, в тридцати футах впереди них что-то упало в реку. Эффи присматривала за своими гребками, и не успела уловить, что это было, но всплеск она увидела. Большую воронку на воде. Уокер повернулся и кивнул на отца. Глаза человека из Серого клана были выпучены, но он больше казался недовольным, чем испуганным. Эффи приметила, что еще до того, как опустилось его весло в воду для следующего гребка, его правая рука выскользнула, чтобы проверить свои двойные ножи.
Когда они миновали отмели, то направились к ближайшему месту высадки. Как только Уокер с отцом подвели лодку параллельно одной из упавших плит песчаника, Чед оглянулся на Эффи, высоко подняв брови. Эффи легонько пожала плечами. Ее амулет здесь бы пригодился.
Уокер привязал швартовы к отростку корня, который больше не был частью дерева, и затем перекинул надутый воздухом мех через борт, чтобы тот работал амортизатором при ударах о скалы.
- Вы, двое. - сказал он, переводя взгляд с Эффи на Чеда. - Оставайтесь здесь. Держите рты на замке и не пытайтесь что-нибудь сделать. - Его глаза подрагивали, как жир на животе, пока он ждал, чтобы они кивнули. Довольный, он дал своему отцу рукой сигнал, выдернул из-под сиденья в лодке свой заплечный мешок и выбрался на уступ.
Уравновесив крен лодки, Эффи проверила расстояние до берега. Скальная стена, которая открылась, когда рухнул выступ, была темной и влажно-красной. Деревья еще не пробрались в эти трещины, но ползучая лоза уже спустилась сюда из леса. Утес раскалывали два оврага. По самому большому бежала талая вода, которая пенилась над большими валунами из песчаника. Второй казался путем, ведущим вверх. К нему и направился Уокер, по дороге перепрыгнув трещину в уступе. Через несколько секунд он скрылся из виду.
Чед, Эффи и папаша Уокера сидели в лодке и ждали. Эффи поставила ноги в ботинках на спинку чедова сиденья, чтобы схлынула застоявшаяся кровь. Едва Чед обернулся поворчать насчет них, над головой раздались мужские голоса. Кто-то крикнул: "Оружие на камень!". В наступившей тишине Эффи представила, как Уокер достает свои двойные ножи, лягушку и саламандру, и аккуратно складывает их в назначенное место. Ее взгляд проследил путь Уокера по узкому, извилистому оврагу.
Внезапно с места ближе к берегу раздался грубый смех. По камню ударил металл. Что-то завизжало. Низким гортанным голосом была отдана команда, и вскоре раздался звук шагов, топающих по кустарнику и каменной крошке. У нее за спиной папаша Уокера легонько забарабанил пальцами по плоскости своего весла. Когда звук шагов стал громче и ближе, Эффи стало ясно, что это Уокер спускается по оврагу обратно. Кто-то держал в руках копье или палку, которая на каждом шагу скребла по песчанику. То, что она увидела дальше, было трудно понять. В поле зрения появилась черная с розовым свинья. Она была взнуздана, как лошадь, с каким-то ремнем между зубами, и кто-то вел ее на поводке. Свиные глазки были маленькие и сердитые, ее волосатые жеваные уши свисали по сторонам, как шоры. Влажно фыркая, она рылась носом в осоке и корневищах тростника на дне оврага. Мужчина, державший поводок, появился в поле зрения после. Он был безобразен почти так же, как и его свинья. Его переломанный нос выглядел так, словно в нем были суставы. Здоровенный, но склонный к полноте, он был одет в полосатый красный с золотом плащ и мохнатые брюки из ослиной кожи, которые были слишком узкими. Из оружия у него было копье с двумя остриями, которое он держал прямо, как вилы. Слабая железная цепь, непохожая на цепи молотов, связывала передний конец копья и кожаный ремешок на запястье.
Следом шел Уокер, и еще двое мужчин замыкали шествие. Они оба были вооружены зловеще выглядящими копьями с четырьмя остриями. На меньшем был плащ, украшенный радужными дисками, которые переливались, как кожа рыб. Эффи не могла определить, были ли они кланниками.
- Что у нас здесь, мой поросеночек? - спросил человек с переломанным носом, оглядывая лодку. - Живой инвентарь, судя по всему. Хороший и здоровый.
Уокер прошел вперед. Он держался непринужденно, и Эффи видела, что его ножи высоко выдвинуты из ножен. Вокруг их рукояток проступала смола. Незнакомцы, должно быть, залили ею лезвия, чтобы ими нельзя было пользоваться.
- Это мои, Яйцезубый. Я уже заплатил за них сбор.
Свинья перепрыгнула через плиту песчаника поисследовать лодку. За ней последовал Яйцезубый.
- Это было до того, как у меня была настоящая возможность взглянуть на них. - Его светлые, почти бесцветные глаза уставились на Эффи. Он облизнул губы. Свинья завизжала. Дотянувшись до лодки, она толкнула ее влажным, обсыпанным пятачком рядом с рукой Чеда. Чед отшатнулся, и лодка закрутилась. Папаша Уокера быстро ее уравновесил. Успокоил.
Яйцезубый посмотрел на него.
- Добрый день тебе, - Эффи наклонилась вперед, подумав "Вот оно, имя уокерова папаши" -- старик.
Папаша Уокера ничего не ответил. Свинья к нему не подходила, заметила Эффи.
- А что у нас здесь? - Яйцезубый ткнул ее подбородок пятой своего копья, заставляя ее поднять голову. - О, небольшой шрам! Зашито хорошо!
Эффи подавила желание прикоснуться к щеке. Она забыла про этот шрам. Его никто не упоминал с того дня, когда Лайда Лунная вытащила из него нити. Нож Катти Мосс вошел глубоко, но Лайда объяснила, как ей повезло, что ламповщица не задела ни одну лежащую под кожей мышцу. Когда Лайда подняла зеркало и показала Эффи свою работу, Эффи, помнится, подумала тогда "И это все?" Она ожидала чего-то более... внушительного.
Не зная, что делать, она спокойно смотрела на Яйцезубого. Его нос был покрыт разорванными сосудами, а на левой ноздре виднелся след от укуса какого-то насекомого.
- Хладнокровна как молоко, - отметил он, бросив замечание своим людям сзади. - Красивые волосы. Человек может сделать хорошие деньги, на таком скальпе.
Эффи нахмурилась. Почему он пытался ее спровоцировать? Свинья, закончив изучение Чеда, повернула розовую плоскую морду к ней. Она не хотела иметь со свиньей ничего общего и хлопнула в ладоши прямо перед ее мордой. С громким ворчанием свинья закрыла свои черные крошечные глазки и бросилась к ее горлу. Яйцезуб щелкнул поводком, заарканив свинью на полпути. Последовало возмущенное верещанье. Чед заткнул уши пальцами.
Под прикрытием шума папаша Уокера частично склонился в лодке вперед и прошептал Эффи в ухо:
- Чтобы мерзавцы отстали, притворись немой.
Яйцезубый перекрутил поводок так, что металл врезался в уголки свинячьей пасти. Глаза твари выпучились, и она жалобно захрипела. Через несколько секунд Яйцезубый поводок ослабил.
- По дороге к Проклятому клану, а? - сказал он, все еще обращаясь к Эффи. - Знаешь, что они там с детками делают?
Эффи чуть не сказала "Нет".
- Скармливают их болоту, - с гадким смешком пояснил Яйцезубый.
Из горла Чеда вырвался тихий сдавленный звук.
- Вешают камень на грудь и топят, - добавил Яйцезубый, переключаясь с Эффи на Чеда. - Через неделю вытаскивают и доедают то, что не захотели есть рыбы.
Чед потерял сознание. Только что он сидел прямо, словно чуть впереди своего сиденья, а в следующий миг он завалился, падая прямо на нос лодки. Что-то хрустнуло. Лодка бешено закачалась. Чтобы не сползти вперед, Эффи уперлась пятками в палубу.
Яйцезубый и его люди покатились со смеху. Тот, что был в чешуйчатом плаще, хлопал себя по боку. Свинья насмешливо улыбалась Эффи. Папаша Уокера вытянул руку, чтобы снять спазм. В пятнадцати футах от них, на уступе из песчаника, Уокер следил за рукой отца. Эффи почувствовала, как ее рот начало покалывать.
- Я говорил тебе, что эти двое так себе, - сказал, просмеявшись, Уокер. - Толстяк и немая. У вас за них золотая монета -- большего они не стоят.
Яйцезубый постукивал своим раздвоенным копьем по скале. Казалось, он раздумывал. Свинья нашла кучку утиного дерьма и его облизывала.
- Она не немая, - наконец заявил Яйцезубый, глядя на Эффи в упор.
Последовала долгое молчание, а затем Уокер тихо сказал:
- Иди, посмотри сам.
Все время, пока Яйцезубый стучал своим копьем, во рту Эффи нарастало ощущение онемения и покалывания. Казалось, будто ее кололи в это время дюжины игл, только совсем без боли, одно только непонятное покалывание. К тому времени, когда Чед сполз с носа лодки и тяжело сел на место, онемение пошло вглубь, и теперь она больше не узнавала картину вспухших гребней, которые стали внутренней частью ее рта.
Подозревая ловушку, Яйцезубый дал сигнал своим людям. Опустив острия своих копий, они срезали мех с уокеровой куртки из выдры. Яйцезубый шагнул вперед и аккуратно перенес двойное острие копья на верхнюю челюсть Эффи.
- Открой, - сказал он.
Эффи открыла рот. Нечто темнее и плотнее воздуха задымилось наружу.
Яйцезубый наклонился к ней. Заглянул внутрь. Нахмурился. Все молчали, даже свинья. У Яйцезубого отвисла челюсть.
- Милостивые Боги. У нее даже зубов нет, не говоря уже о языке. - Вздрогнув от впечатления, он отвел копье.
Эффи закрыла рот. Глубина ощущений начала проходить. Сиденье папаши Уокера за ее спиной скрипнуло.
- Проезжайте, много вас тут! - приказал Яйцезубый, мощно ударив копьем о камни. - Поганые уроды.
Уокер, не теряя времени, прыгнул в лодку и отчалил. Не потрудившись отдать швартов, он оставил его тянуться сзади в воде. Безотчетно Эффи поняла, что должна больше направлять веслом, чем грести, и она глубоко погрузила весло с правого борта, уводя лодку дальше от берега. Точно перед ней Чед греб изо всех сил. Сразу за ней на планширах висел папаша Уокера Стоуна, выжатый как лимон.
Чед и Уокер сразу взяли хороший темп, и трое мужчин со свиньей вскоре остались на северном берегу далеко позади. Когда лодка, наконец, обогнула излучину и они вышли из виду, Чед повернулся к Эффи. Квадратные рубцы на его лбу отмечали место, которым он ударился об палубу.
- Пираты без судов, - сообщил он с облегчением и удовлетворением.
Эффи решила, что сейчас не лучшее время напоминать ему, что Яйцезубый рассказывал о Сером клане.
Плывя по Пьяной Мыши на восток, она изо всех сил старалась почувствовать себя спасенной.