Аннотация: 4-я книга Джулии Джонс из серии "Меч Теней" - "Свидетель Смерти"("Watcher of the Dead"). В стылых северных пустошах Райф Севранс, Свидетель Смерти, проходит много испытаний, чтобы получить права на знаменитый меч, известный как Утрата. Но цена владения легендарным оружием высока, и Райф не уверен, что готов ее заплатить. Аш Марка, Дочь суллов, еще борется, чтобы смириться со своими способностями и знанием того, что Свидетель, вооружившись Утратой, или спасет суллов, или положит им конец. Рейна Черный Град, вдова убитого правителя и жена его жестокого преемника, видит, как унижен ее клан, и сама примеряет мантию вождя. Но враги есть и внутри, и вне клана. И в темных болотах Спокойной Воды двое детей будут узнавать секреты Болотного клана. Секреты так стары, что угрожают всему...
Пролог
Белый медведь
Несмотря на то, что в течение девяти месяцев температура выше точки замерзания не поднималась, медвежья туша не застыла. Когда Садалак, Слышаший Ледовых Ловцов, ткнул ее бивнем нарвала, который он использовал как трость, плоть под грубым белым мехом заколыхалась. Это был матерый самец, переживший свой расцвет, с вмятинами боевых шрамов на морде и рваной полоской хряща вместо левого уха. Присев у головы животного на корточки, Садалак решил, что тот мертв по меньшей мере тридцать дней. Глаза и мягкие ткани вокруг морды в стылом воздухе ссохлись, а принесенный ветром снег в растопыренных задних лапах слежался в виде буквы Y.
Не нужно быть Слышащим, чтобы понять, что это плохое предзнаменование.
Медведя нашел Ноло. Тушу учуяли его собаки - к несчастью для него, потому что в этот момент они тянули упряжку. Взбудоражившиеся собаки перевернули сани и рассыпали поклажу из вязанок ивы и кирпичей замороженного китового жира. Ноло сбросило с подножки, и он жестко приземлился на речной лед. К тому времени, когда он встал на ноги, в четверти лиги ниже по течению собаки с пустыми нартами уже долетели до туши. Ноло сразу понял, что тут что-то было не так. Голодные собаки не остановятся в трех футах от возможной поживы и не завоют, как полоумные волки. Голодные псы кидаются на еду сразу. Ноло был молод и еще не пресытился утехами с молодой женой, но даже он это знал.
Посмотрев на встающее солнце, Садалак выпрямился. Его локти щелкнули - недавнее достижение, которое и докучало ему, и восторгало. Старость была его преимуществом, и Слышащего не задевало, что, когда он двигается, тело скрипит. Одной из его задач было напоминать молодым об их юности. К тому же это не означало, что ему нравится каждое утро валяться на спальных шкурах, дожидаясь, пока его тело, хоть как-то сообразуясь с собственным весом, начнет действовать.
Садалак повертел, отчищая, трость в снегу. Он был уверен, что стоящий позади Ноло и пять остальных охотников ждут его слов. Они стояли как положено, полукругом, лицами к солнцу. Все знали, что мертвого медведя не стоит задевать даже своей тенью.
Когда Садалак был готов, он повернулся взглянуть на них. Береговая поземка ерошила оленьи шкуры, перья гагарок и уносила от лиц выдыхаемый пар. Все были по-зимнему поджары и крепки. Зарубки на копьях рассказывали о всевозможных степенях храбрости и удачи. Самым молодым был Ноло, хотя тридцати никто из них еще не достиг. Лица были неподвижны, но в глазах Садалак заметил страх, который просочился в их мысли.
- Ноло, подбери собачий хлыст. - Садалак показал на полоску просоленной тюленьей кожи, которая свернулась в обломках льда на речном берегу. В суматохе от находки медведя про хлыст вчера забыли.
Пригнувшись, чтобы контролировать длину тени, Ноло зашаркал к берегу. Почему-то на нем был праздничный наряд для танцев, сшитый из тонких шкур позднего лета. Садалак разглядел следы зубов вокруг манжет, где жена Ноло для мягкости кожи ее жевала. Когда молодой охотник опустился на колени, чтобы подобрать собачий хлыст, Слышащий обратился к пяти оставшимся мужчинам.
Медленно взмахнув тростью, он сказал:
- Я нарекаю этого медведя Переметной Сумой. Он послан богами. Внутри него находится послание. Шира, проткни шкуру.
Слышащий посмотрел на охотников. Медведь пугал их, а это значило, что Садалаку придется напугать их еще сильнее. Когда Шира помедлил с выполнением его повеления, Слышащий прыгнул к нему по-паучьи. Это было несложно, и, без сомнения, все собравшиеся в этот день на реке видывали такое раньше, но пятеро взрослых мужчин в страхе и растерянности отшатнулись. Старик, значит? - подумал Садалак и в подтверждение сам себе легонько кивнул. Стар, да удал. Старый волк знает толк.
Перепуганный и озадаченный.
Но этого он им показать не мог.
- Проткни брюхо, - скомандовал он.
Утреннее солнце омыло русло реки серебристым светом. Снег, за полгода студеных ветров высохший окончательно, плавал в воздухе гусиным пухом. Деревня лежала на западе, в трех часах езды на собачьей упряжке. На востоке неясно проступали поднимающиеся горы, которые кланники звали Прибрежным Кряжем, но Ледяные Ловцы называли их истинным именем - Ступенями к Богу. Речной лед под ногами промерз на глубину пяти футов. Под ним угрюмо текла вода, питаемая неведомыми подземными источниками. Колеи, на поверхности льда едва заметные, рассказывали о десятках поездок к деревне и от нее. Зима была долгой, и порой мужчина или женщина просто нагружали нарты, запрягали своих собак и снимались с места. Иногда эти ездоки не возвращались... но сейчас Садалаку было не до них.
Ему следовало думать о медведе.
Шира Сломанный Нос считался самым уважаемым охотником поселка. Зарубки на его копье покрывали все древко от обсидианового наконечника, закрепленного в гнезде обвязкой из тюленьих кишок, до ножного упора, которым пользовались при охоте на медведя. Обычно в это время года Шира и другие мужчины уходили на морской лед охотиться на тюленей. Впрочем, в этом году охота вышла плохой: хотя морской лед встал рано и его было так много, что хватило бы на целую страну, но назвать эту страну можно было бы лишь Краем Пропавших Тюленей.
Сбалансировав у плеча копье, Шира метнулся к медведю. Кольца костяных и слюдяных оберегов, висящих на подоле куртки, звякнули с шелестящим звоном раковин. Один из оставшихся охотников резко вздохнул. Старший, Манану, подушечками больших пальцев нажал на веки, плотно закрывая в молитве глаза. Копье метнулось вперед. Когда острие пробило шкуру, воздух вокруг сгустился.
Вслед за тошнотворным хлюпом раздалось шипение выходящего газа. Когда Шира выдернул копье, из пробоины брызнула черная жидкость. Она воняла гноем и чем-то горючим. Кто-то поперхнулся. Все, кроме Садалака, отступили назад. Ниже на реке Ноло не удержал собачий хлыст, уронив на лед моток жесткой черной кожи.
- Манану, - приказал Слышащий. - Дай-ка мне роговую чашу.
В то время пока Манану старательно копался под оленьими шкурами, выискивая свою заветную чашку для питья, из медвежьей туши выходил газ. Порывистому ветру прогнать зловоние не удавалось. Садалаку представилось, что, если бы сейчас человек высек огонь, пламя охватило бы все русло реки. Он наблюдал, как черная жидкость скатывалась со спутанного меха на лед. Она чуть дымилась, растапливая по дороге верхний слой льда.
Манану вытащил чашку размером с кулак и, пряча глаза, отдал ее Садалаку. Кость пожелтела от времени. Дед Манану, Толстый Тунну, трое суток пролежал на морском льду, отталкиваясь пальцами ног, чтобы подобраться ближе для удара копьем к огромному клыкастому моржу, из бивня которого и была вырезана эта чаша. Создание назвали Королем Моржей. Он весил более двух тонн, и принес столько мяса и жира, что кормил всю деревню на протяжении последнего, самого тяжелого месяца зимы. Длина бивней достигла четырех футов. Как положено, ими завладел Тунну. Тунну пожертвовал правый бивень Ледяному Богу, и неделей позже морской лед начал вскрываться. Второй бивень, левый, он оставил себе. Чаша в руках Садалака была вырезана из его твердого, как алмаз, основания.
Обхватив рог голыми пальцами, Садалак подошел к телу. Он был слышащим, и это значило, что он оставался недвижимым, пока другие действовали. Слышать то, чего не слышат другие, можно только когда не шумишь сам. Большей частью он слушал свои сны, как они шепчут о прошлом и будущем, о невидимых связях, которые соединяют одно с другим в единое целое. В дни как сегодняшний он прислушивался к пульсу бытия, которое создавало этот мир.
У Ледяных Ловцов богов было много - боги льда и неба, моря и морского зверя, огня и дождя, дыма и мух. Они обладали властью в своих владениях, но больше - нигде. Лишь одна сила вне царства природы обладала властью во всех областях и территориях. Эта сила породила богов. Был ли то сам бог, или что-то еще - у Садалака не было времени разбираться с этим вопросом. Он был человеком, поэтому не подходил для исследования тайн творения.
Как бы то ни было, он мог их слышать.
Стоя на коленях у прилизанной белой головы, Садалак позволил звукам реки неспешно уплыть из его сознания. Скрип льда под ногами охотников, позвякивание оберегов, слабеющее шуршание ветра. Все стихло. Из раны сочилась черная жидкость. Совсем рядом, и Садалак мог ощутить ее истинную природу.
Пей.
Слышащий Ледяных Ловцов наклонился и вдавил чашку в жесткий медвежий подшерсток, прямо под раной. Свободной рукой помассировал брюхо. Потекла жидкость. Когда она скатывалась в чашку, на ее поверхности вспыхивали маслянистые зеленые разводы. В бивень, обрызгав Садалаку руку, шлепнулся мягкий сгусток черной крови. Вещество было теплым. Когда оно испарялось, кожу пощипывало.
Это был спирт, хотя и не чистый. Медведь умер месяц назад, от чего - голода, болезни, старости, - Садалак не знал. На него никто не нападал. Черная шкура под мехом осталась целой. Он умер невредимым; его плоть нетронута. Плотный мех защитил внутренние органы от холода, и мягкие ткани не застыли. Сердечная мышца, почечный жир, ткани легких, сухожилия, внутренности и хрящи превратились в жидкость. А потом забродили. Это началось в желудке, в свернувшейся смеси желчи и полупереваренной пищи. Кислота продолжала работать и после смерти, выделяя тепло. Тепло обычно рассеивалось - большей частью туши были слишком малы, а их шкуры слишком тонкими, чтобы сохранить тепло, но иногда, с оленями карибу и белыми медведями, тепло сохранялось. Тепло творило.
До сего дня Садалак с такими тушами сталкивался только дважды. Первая встретилась, когда еще он был учеником Лутавека, того, кто был слышащим до него. Лутавек приказал охотникам перетащить раздувшееся тело оленя карибу на морской лед и бросить в тюленью полынью. Таким образом, два самых могущественных бога - льда и моря - могли упразднить плохое предзнаменование. Все, включая Садалака, согласились, что такая способ должен работать, а спустя неделю второй лучший охотник племени погиб, провалившись в ледяное крошево, которое под свежевыпавшим снегом принял за прибрежный лед. Потеря лишь одного человека, пусть даже ценного, для такого плохого предзнаменования означала, что племя отделалось легко.
Итог встречи со второй тушей оказался менее удачным.
Двое детей наткнулись на мертвую медведицу в тот момент, когда катались на санях с куч застывшего пепла к югу от Китовых Ворот. В точности как сегодня, когда его подняли в темный предрассветный час, Садалака позвали взглянуть на тело. В отличие от нынешнего дня, он был молод и неопытен, и владел на ушах двумя отличными мочками. За год до этого происшествия Лутавек летом умер, и Садалак стремился не наделать ошибок.
Разумеется, поэтому он ломился напрямик и наделал их массу. Он не слушал, вот в чем была причина. Столкнувшись с мертвым медведем - высохшая голова и мягкое вздутое тело - он позволил голосу собственного страха заглушить все послания от богов. Он тупо предположил, что, раз решение Лутавека так хорошо сработало в прошлый раз, лучшим выходом будет его повторить. Садалак тоже приказал охотникам вытащить медведицу на лед. А затем стоял рядом и наблюдал, как они пиками расширяют полынью. Только когда охотники начали проталкивать в отверстие тело, по телу Слышащего прокатилась первая дрожь мрачного предчувствия.
Охотники поленились расширить полынью как следует, и, чтобы медведица прошла, она оказалась слишком узкой. Пришлось проталкивать. Один мужчина обхватил сильной рукой медвежью морду и со всей силы пихнул ее вниз. Что-то разорвалось. Шкура треснула как переспелый фрукт, и охотников окатило черной маслянистой жидкостью.
Садалак никогда не забудет этот запах. Сорок два года прошло, а вонь все та же. Если бы боги истлевали, они превращались бы в горючее. И пахло бы оно точно так же.
- Ноло, - рявкнул Слышащий, обращаясь к молодому охотнику, который замер над рекой на одном месте. - Закрой свой рот и поработай ногами. Подходи к ребятам.
В то время как Ноло заправил собачий хлыст за пояс и начал спускаться на лед, Слышащий оперся на трость, чтобы встать. Когда он поднимался, по жидкости в чашке прошла дрожь. Сорок два года назад он сделал ошибку. Пей, прошептали ему боги, а он в юной самонадеянности решил, что ему послышалось.
Смерть явилась в семью каждого, кто в тот день прикасался к черной жидкости. Не только те, кто был обрызган, но и те, кто потом наступил на маслянистое пятно и оставил вокруг полыньи черные отпечатки. Смерти происходили в течение всего сезона. Новорожденные не брали грудь. От царапин и порезов начиналась гангрена. Старухи кашляли кровью. От охотников на коварном весеннем льду ушла удача. Всего умерло семнадцать человек, и ответственность за каждую смерть Слышащий принимал на себя. Ледяные ловцы не считали его виновным. Люди, живущие на краю света, в земле, которая из четырех времен года три - лежит под снегом, не приучены обвинять. Ожидание смерти присутствовало в их жизни всегда. Впрочем, доверие было утеряно. Привязанность к его обрядам спала. Поездки предпринимались вопреки его предупреждениям. Охотники выходили на морской лед без его оберегов. Когда у Китовых Ворот появлялись незнакомцы, их не препровождали первым делом для расспросов к Слышащему.
В конечном итоге доверие было восстановлено, но Садалак истинной причиной не обманывался. У Ледовых Ловцов обычным способом восстановить доверие было переждать недоверие. У Садалака Безухого это отлично получилось. Сейчас все те охотники, кто помогал перетащить медведицу к тюленьей полынье, были мертвы. Стали покойниками также многие из их сыновей и дочерей. Для тех, кто остался в живых, история с медведем утратила свою остроту. Ошибки молодости Садалака приобрели особое значение. Исчезла опасность не-следования указаниям богов.
Никто из ныне собравшихся здесь охотников тогда еще не жил. Когда Садалак поднес кость к губам, он оглядел каждого. Кто-то держался мужественно, кто-то опасался, кто-то боялся. Доверие было нитью, связующей на льду всех. На реке у их ног лежал худший вид удачи, но их мудрый сумасшедший Слышащий позаботится об этом за них.
Глупцы! - хотелось закричать Садалаку. - Вы считаете, что я в силах остановить конец света?!
Слышащий взглянул на медведя. Маленькие глазки были плотно сомкнуты. Они использовали тебя, - молча говорил он.
Точно так же, как используют меня.
Садалак придвинул чашу из бивня к нижней губе и перестал дышать. Когда он приготовился, он выдохнул... И затем вдохнул. Испарения, сокращением диафрагмы втянутые носом, вошли в его мозг. Это было, словно огромный кальмар впрыснул ему чернил. Тьма была мгновенной. Головокружительной. Она стерла всю информацию, поступающую в мозг из глаз. К чему-то он был готов... Но как вообще подготовиться к посещению богов?
Пей.
Открыв рот, Слышащий опрокинул чашку. Когда жидкость попала на язык, ему показалось, что опрокинулось все - его тело, речной лед, мир, каким он его знал - выскользнув из-под контроля и пускаясь в свободное падение.
Слышащий падал. Он прожил отпущенную ему жизнь, и теперь в абсолютном одиночестве падал.
Его разум был шариком ртути - тяжелее, чем тело, и падал с большей скоростью. Он испытал сбивающее с толку ощущение, что его мысли существовали от него отдельно. Тьма сгущалась. Она становилась абсолютной и безграничной. Садалак чувствовал, что ее мерой было время, а не протяженность. Не человеку с мерной палкой исследовать ее глубину. Она существовала бесконечно, холодная и неподвижная: выдох бытия.
Слышащий падал сквозь нее, не ожидая приземления. Его чувства убегали от него в последовательности, которая казалась запланированной: зрение, вкус, осязание, обоняние. Перед тем, как отказали уши, он услышал мощный треск, словно состояние менялось скачком.
Мысли Садалака заметались. Разве я выпил яд? Неужели я умер? Боги не были милостивыми, это он знал. Одна человеческая жизнь для них ничего не значила. Он мог падать целую вечность, а они бы и глазом не моргнули. Но во тьме за ними что-то ворочалось. Нечто бесконечно древнее и неизмеримо огромное. Садалак вспомнил небылицу, рассказанную ему Лутавеком о кораблях, которые приходили с Островов-Крепостей. Радиус их разворота был настолько велик, что они не останавливались, если человек падал за борт. К тому времени, когда корабль возвращался, человек был давно мертв. Садалака поразила мысль, что то, что присутствовало во тьме, ни для кого не повернуло бы. Даже для бога.
Тем не менее оно находилось в движении. Садалак ощущал нарастающее давление - словно на каждый фут наваливалась гора. Создание во тьме имело явную цель - оно требовало. Пространства. Бытия. Времени. Его посланцы могли быть злыми, коварными, жестокими, но существо, которое двигалось, было неумолимым - беспощадным не потому, что было жестоко, но потому, что находилось вне пределов милосердия. Оно существовало вне естества, в сфере, которую Садалак воспринимал как непознаваемую. Он был старым человеком, может быть, уже мертвым - было нетрудно принять, что ум его слишком мал, чтобы понять все.
Что же, вместо этого он слушал. Тридцать пять лет он слушал без ушей; насколько трудно было слушать, не слыша? Привычка к неподвижности, выстраивание тихого обжитого пространства, с которым, чтобы возникли звуки, нужно было слиться. Единственно требовалось проявить волю: расслабить мышцы, остановить мысли, и все.
И Садалак Безухий, сын Одо Многорыбного, Слышащий Ледяных Ловцов, стал первым человеком, мертвым или живым, который услышал конец бытия. Если бы у него были уши, это заставило бы их кровоточить. Звук шел без конца, глубоко чуждый, прерываемый оглушительным рокотом и треском взрывов. Все измельчалось, всасывалось внутрь, и затем уничтожалось настолько бесповоротно, что не оставалось ничего, включая саму память о любых деталях.
Садалак испугался за Ледовых Ловцов - за Ноло и охотников, за их жен и детей, ездовых собак, ледовых медведей. За себя. Очертания обманывали - стоило пройти по морскому льду пол-лиги, чтобы это понять - но звуки никогда его не подводили. Звуки не лгали.
Слышащий говорил на трех языках. Ни в одном из них не было слов для обозначения того, что к нему приближалось. Если настаивать, он бы прибег к сулльскому, потому что суллы были самым старым народом, живущим в Знаемых Землях, и их язык отражал давнюю близость тьмы. У них было слово маш'кса, перевести которое полностью не представлялось возможным. Оно описывало состояние холодного забвения, которое существовало до Времени. Силу, полностью противоположную созиданию. Суллы верили, что маш'кса было единственно верным состоянием бытия, а все нынешнее существование было ничем иным, как вспышкой огня, который будет гореть, пока не снимут нагар. Садалак не отрицал идею маш'кса, но он уже давно пришел к выводу, что ей не было места в его жизни. Он существовал в мире людей и тюленей. Лед вставал и ломался согласно времени года. Боги были коварными, жалкими и редко порядочными. Но здесь сквозь тьму двигалось нечто, находившееся за пределами его опыта Ледового Ловца и шамана; нечто, узнать которое, возможно, смог бы только сулл. Мощь чистого уничтожения. Маш'кса.
Пульсация звука становилась все сильнее. И ближе. Создание во тьме, которое не повернуло бы ни для кого, двигалось к нему по касательной наперехват. Не для встречи или знакомства - Садалак слишком хорошо знал жизнь, чтобы льстить себе такими притязаниями, - а просто потому, что он, Слышащий Ледяных Ловцов, оказался на чужом пути.
Это был дар белого медведя.
Или его проклятие.
Стужа обжигает. Слышащий падал и горел. Он был обнажен, исследован и расплавлен во влажном холодном горниле уничтожения. Левую барабанную перепонку пробила ледяная игла. Вторая игла прошла скребком по коре мозга, стирая воспоминания о зимах, которые он мальчишкой провел на морском льду. Вниз он летел, крича без слов, знакомясь со всеми видами боли, которые может испытывать обездвиженный человек.
Когда расстояние между ним и существом во тьме сократилось, он весь сжался и заледенел. Из головы вылетели все мысли. Оставшаяся барабанная перепонка разорвалась от давления.
Тихое обжитое пространство начало таять.
Садалак слушал, как оно убывает. Он слышал, как сила, способная снести этот мир, прошла мимо мерным неудержимым маршем небытия. Он слушал. И учился.
Когда целую жизнь спустя он очнулся, необратимо преображенный и изменившийся, первыми словами, вышедшими из его уст, были: