Аннотация: Ужасная репутация Матильды всегда опережает ее саму: одного ее появления где-либо достаточно для ненависти. Только вот никто не говорит, по какой причине. Романтика аморального. Сладковатые запахи, осуждение. И это сложно.
Две девушки поправили тяжелые закостеневшие руки на покрывале. Разложили пряди светлых с проседью волос на продавленной выцветшей подушке, повернули набок холодную голову. Конец мая. В тот день пахло горечью лекарств, мятой и старостью. Хоронили мою соседку. В тот день я впервые увидел Матильду Гиббс.
Это женщина, о которой мне до того дня не было доподлинно ничего известно. Более того, ранее её персона не интересовала меня вовсе. Просто когда я слышал "Матильда", в моем сознании не начинали трепетать листья, а нос не щекотало от запаха дыма. Что и говорить, она запомнилась мне внешне в тот день:
Я стоял у самой стены, придавленный тяжестью множества других незнакомых мне людей, собравшихся в этой маленькой комнатке. Приезжий врач что-то на весу записывал, пока велись приготовления усопшей. Доносился чей-то кашель, перо царапало бумагу. На фоне сероватых выцветших стен пятнами ложилась тень от занавески, сквозь открытые окна залетали с дребезжанием стрекозы.
Сказали, она медленно угасала последнюю неделю, ничем неожиданным её смерть не стала. Да и пора бы ей, в конце-то концов: я мельком взглянул на бледное морщинистое лицо, чтобы убедиться в наглядной старости.
Кто-то высморкался, а мне очень хотелось спать. От вызывающих отторжение запахов глотать было сложно, меня подташнивало, ощущалась легкая болезненная слабость. Лекарства, старость, запахи чьих-то волос и чьей-то взмокшей кожи. Неприятные ассоциации. Это сложно.
Уже сквозь мутноватую дремоту до меня донесся звук захлопнувшейся двери. Комната глотнула свежести от сквозняка, а среди собравшихся людей начались какие-то толчки и движения. Я разом почувствовал себя намного бодрее, когда мне с силой отдавили ногу квадратом каблука.
Спустя несколько секунд толпа будто выплюнула в центр комнаты женщину лет тридцати. Затем сгустком сомкнулась, словно не желая пропускать обратно. По углам возмущенно зашептали - видимо, именно она стала причиной давки. Протерев глаза как от песка, подобно всем остальным я стал откровенно разглядывать новоприбывшую:
Дело в том, что, полагаясь на свое чутье, миссис Гиббс нетрудно принять за блудницу, да и вообще за женщину, не отягощенную хоть какими-то моральными принципами: вместо траурных одежд на ней пышное платье странного желто-розового цвета в красных цветах. Столь мелких, что мерещилось, будто оно запачкано россыпью запекшейся крови, однако совершенно точно это узор. Высокая прическа развалилась как непропечённое тесто, в руках такой же растрепанный, однако пышный букет цветов. Это был без малого роскошный букет.
Все смолкли. Под оглушающий треск стрекоз под потолком женщина столь же громко дышала. Убирая влажные от пота пряди с лица, она непонимающе и в чём-то даже диковато осматривалась вокруг, прижимая к груди цветы. Желтое от веснушек лицо от тусклого света казалось болезненным.
Врач, отложив листок, вопрошающе опустил свое пенсне до переносицы. В комнате бутоном зловонного цветка зрело напряжение.
Здесь незнакомка наконец обратилась глазами к умершей старухе - плечи сразу опустились, согнулась дугой спина. Судя по губам, сжатым в нелепую складку, ко рту этой женщины подступили либо слезы, либо рвота. Под звуки стрекоз задрожали сначала выгоревшие брови, потом пальцы. Затем несколько десятков человек молча наблюдали за тем, как у нее подкосились ноги, как стали доноситься вперемешку со всхлипами бессвязные неразборчивые фразы.
А потом, резко выпрямившись, она швырнула на покрывало цветы. Красные, они упали подобием куска мяса. Сделала спиной несколько шагов. И, вновь расцепив связки из людей, выбежала из этого маленького домика, оставляя за собой открытыми дверь за дверью.
Я посмотрел ей вслед. В желудке появился болезненный спазм, но при этом в ней было что-то близкое по взглядам. На улице безоблачно, но солнце какое-то тусклое, серое. По-утреннему длинные тени, по-дурацки пахнущий на улицах хлевами воздух. А ее каблуки, словно острый язык, оживленно цокали...
Толпа взорвалась возмущениями. Капая слюной себе на одежду, люди заходились криками и руганью, многие порывались догнать ее, вернуть и заставить извиняться. Задели кровать с трупом, старуха немного сползла вбок. Разлили чернила, букет почти сразу изорвали и бросили в угол.
- Вы посмотрите на эту проститутку! Даже к матери уважение проявить не смогла...
- Пустить бы эту Матильду по кругу, да вместе с ее букетиком! Стыдно, что земля таких носит!
- Вот пусть теперь и бежит, теперь пусть и спотыкается. Глаза б мои не видели это отродье! Какая была прекрасная женщина, а кого породила, эхх...
Смешиваясь в единое словесное месиво, голоса нарастали, наполняя комнатку до краев и уплотняя воздух. Находиться здесь дальше становилось занятием все более бессмысленным, если не рисковым - прижимаясь спиной к стене, я незаметно для остальных вышел. Скорбь по умершей не ощущалась и без этого, теперь же столь абсурдные проводы лишь закрепили во мне подобное отношение. Эта смерть была совершенно незначимой. К смерти не привыкать, она сама ведь не привыкает.
В мыслях доносились отдельные выкрики, постепенно большинство из них стихало, только одна фраза, самая важная, точно не оставит меня теперь. Моя голова была как блюдце. И, не выходя за позолоченную окантовку, цветами на нем выложено "Матильда Гиббс"
Давно я не чувствовал себя столь взбудораженным.
***
Она ведь неместная, так что узнать про Матильду хоть что-то было очень сложно. Мне рассказывали расплывчатые истории о том, как она убежала вместе с разбойниками куда-то на Юг или как ее выгнали из дома за раннюю связь с каким-то женатым мужчиной. Говорили, что она помешалась в раннем детстве, что ее сломила неразделенная любовь юности. Никто не знал точно, где она жила, да и мои расспросы вызывали у них недоверие.
На любой улице, на любой торговой площади я старался узнать о Матильде хоть что-нибудь. Готов был подбежать к каждому, чтобы узнать, что это за женщина с волосами, напомнившими мне тесто:
- Миссис Брукс, скажите, вам известно что-нибудь про ту женщину с букетом? Помните, на прошлой неделе...
- Джеффри, не знала я ничего и знать не хочу про эту хамку! - женщина сплюнула. - Мы тут всю память по ней сожгли, да еще и по ветру развеяли, чтобы ни в мыслях! Купи у меня лучше картошечки.
Любое упоминание о ней воспринималось к какой-то ненавистью. Никто и не пытался скрыть факта того, что -
- Все здесь были рады, когда она укатила, Джефф. Таким, как она, место на краю земли.
- Но как она уехала, а почему? Вы ведь должны были застать ее отъезд.
Я сам ведь приехал сюда гораздо позже, мне бы не застать, ведь были причины...
- Потому что таким, как она, место на краю земли, я ж тебе сказал. Пошли, ты обещал помочь мне с крышей сарая.
Я чувствовал, как мое нутро пропитывалось нервозностью. В этом месте охотно обсуждают рассаду; здесь, напившись, спят прямо на земле. И мухи монотонно бьются в оконные стекла, так как они никого не бесят. Все это место - хлев, где свиньи разделывают свиней.
Хотелось, чтобы солнце было не таким ярким, не таким очевидным. Приглушенный оттенков, тонких запахов, чего-то неправильного. Сменить дом, чтобы вновь что-нибудь попробовать. Уже третий но, пожалуйста, мне нужен еще один шанс.
- Да, я знаю, где это. Земля там гиблая, люди гиблые, и гибнут они там, - торговка со следами оспы на лице ответила мне, поглаживая небольшое чучело. - Вдоль нужной тебе деревни отстроен забор, украшенный бронзовыми головами кабанов. Но людей там мало, цветы только. Цветы и головы кабанов.
В тот день мне просто повезло, даже поверить сложно. На одной из приезжих ярмарок, слоняясь от жары без дела, я решил вновь задать привычный вопрос. Если честно, ответа получить я не надеялся - не знать ничего о Матильде стало привычным.
- Как мне добраться туда? Это далеко?
Высунувшись по пояс из своей палатки, женщина показала мне такой же изуродованной, как и лицо, рукой в сторону.
- Иди по моей кисти и не сворачивай. Как цветочные поля увидишь, значит, почти на месте, - я успел развернуться, но пальцы ухватили меня за ворот. - Подожди. Возьми тогда это, все равно ведь вряд ли вернешься.
И положила на прилавок маленький мешочек из пурпурной ткани.
Думаю, я знаю, что там. Пахнет скисшим ягодным соком. Смотрю на мешочек и чувствую, как сводит скулы. Начинает подташнивать, в горле комок, словно в тот день и в другой тот день.
Я посмотрел на нее как можно многозначительнее, постарался взглядом подцепить взгляд и зрачками уколоть зрачки. Глаза торговки стеклянные, в темени своей палатки, с вытянутой вбок рукой, она выглядела уже изжившей себя. Лицо напротив не выразило ни эмоций, ни осознаний.
- Вряд ли вы оттуда вернетесь. Возьмите. Это здесь все равно никто не купит.
Действительно. Здесь ведь и в мыслях никто не купит патронов.
Я собрал все свои вещи, достал пять тяжелых чемоданов на замках, нагрузил сумки и оставил дом в тот же вечер. А черт его знает, почему именно сейчас. Уже успели забыться и эти пять чемоданов, и бессонные тревожные ночи, проведенные в пути. Хотелось быть подобным Матильде. Уходя, не смог удержать порыва. И все двери в бывшем жилище остались открытыми.
Ведь я шел, взаправду шел по направлению пальцев той торговки. Дерево, с веткой, как кисть у той женщины. Указатель в виде руки. Отрубленная конечность около одной из дорог. Статуя все той торговки, протянувшей руку.
Цветы распускаются для их сношения. И пахнут они поэтому развратно.
Место, куда я прибыл по чужим пальцам, взаправду тонула в безумных озерах цветов. Стоял тяжелый дурманящий запах меда, стрекозы, неповоротливые и грузные, иногда неприятно сталкивались с моим собственным лицом. В свете заходящего солнца головы бронзовых кабанов на стене, подобной крепости, отбрасывали исполински длинные тени.
Как только я попал в деревню, у первого же встречного спросил о Матильде. Довольно молодой, но заметно потрепанный жизнью мужчина, сплюнув, утвердительно ответил:
"Она наша девка, здешних нравов. И ты здешних нравов. Матильда на этих цветочках состояние себе сколотила, да и нам тоже. Нет, баба она с характером, мысль у нее наша"
И, будучи схваченным мной же за плечо, в ближайшей таверне этот незнакомец рассказал мне о Матильде все, что ему самому было известно:
- Эта женщина, тогда еще носившая по мужу фамилию Гиббс, приехала сюда с двумя чемоданами и револьвером, завернутым в какую-то цветастую тряпку лет пять назад. Она была очень жалкой. Жалкой до непроизвольного отвращения к ней. Смотрела на всех как бесноватая, спрашивала, где может переночевать и остановиться. Говорила, мол, из ближайшей деревни, - мужчина показал в сторону стены курительной трубкой, - там у нас сейчас цветы растут, вот, прогнали ее. Мы ей и дали какой-то развалившийся сарай, она на последние свои деньги купила растения, стала их там высаживать.
Она начала с одной клумбы, друг, но..." - я прикрыл веки. Постепенно на смену прокуренному мужскому голосу пришел женский, немного томный:
"... но постепенно людей в соседних деревнях становилось меньше, и вместе с тем разрастались мои клумбы. Я скупала редкие цветы, в других местах такие не растут, они приносили мне большие деньги. Никогда до этого в глаза не видела столько монет. Отстроила новый дом, накупила платьев из дорогих тканей. Теперь я богата, это позволяет мне многое. Даже быть в чьих-то глазах вульгарной или бесчеловечной, я ощущаю здесь свободу. И денег у меня больше, чем у каждого из этой деревни, все здесь по моим пальцам отстроено. Пусть остальные даже молчат, но ведь мои мысли, мои фантазии здесь у власти.
Я люблю говорить, поставив на стул ногу, до утра пью с местными мужчинами и стреляю в воздух из своего револьвера, когда со мной спорят..."
- Приятель, ты меня слушаешь или спишь? Закажи мне еще пива, раз ты сегодня решил угощать.
- Хорошо, я закажу. Ответь только, почему вы здесь ее так уважаете? Я был в ее краях, но Матильду там, кхем, не очень-то уважают.
- Послушай, приятель, - рассказчик стукнул пустой пивной кружкой по столу, - Матильда многое терпела, как раньше, так и сейчас. Побои терпела, нищету терпела, глаза закрывала. Но вот унижения, их она простить не смогла, - нам принесли еще пива, я расплатился. - Спасибо. Видишь ли, приятель...
"... видишь ли, дорогой мой, кислотность почв полезна для растений. Поэтому на захоронениях цветы хорошо и растут, из-за этой кислотности почв. У меня цветы цветут лучше, чем у кого бы то ни было, они ведь все такие, я бы сказала, они у меня такие сочные и живые, - воображаемая мной Матильда виновато улыбнулась и протерла руки о подол юбки. - В одном из своих чемоданов я везла выпущенную мной пулю. И мужа, хотя на тот момент, можно так сказать, уже бывшего. Он ведь бил меня и раньше, но я не стерпела, когда он дал мне пощечину на торговой площади.
Я застрелила его. И отрезала ему ту руку, левую, которой он меня всегда бил. Потом просто выбросила ее где-то. С рукой, конечно, погорячилась... Я сложила его тушу в чемодан. Сложила и в ночь сбежала..."
- Наверное, на следующее утро они просто поняли, что к чему. Только, приятель, остальные люди ведь ничего не смыслят в свободе чести, решений там, мысли. Я бы не стал считаться с их мнением о ней или о тебе, - мужчина, уже слегка покачиваясь, медленно поднялся. - Еще раз спасибо за пиво, приятель. Думаю, мы с тобой еще успеем познакомиться.
А Матильду ты и без этого встретишь в ближайшее время.
***
Спустя где-то неделю моего прибывания здесь я сидел на стене с кабанами, подняв с собой все свои чемоданы. Как и предвидела торговка, уезжать отсюда мне не хотелось: с этой стены виднелись вальяжные, свободные люди, живущие здесь. Вяло вздымалась волна цветов по ту сторону, розово-желтое небо, казалось, пропитано закатом, как намокшая шелковая ткань. Здешние живут в свете зарева. И свободы.
В этот я услышал за спиной звук каблуков. Тех самых, как когда-то давно, таких же саркастично острых и звонких. Спустя мгновение зазвучал женский голос. Тихий и глубокий, он доносился словно из какого-то особенно изогнутого горла:
- Тебе нравятся мои цветы, Джефф?
- Безумно, безумно нравятся! - вдохнув дурманящий тяжестью воздух, я обернулся. - Я рад встречи той встречи, которую так долго искал. Этими цветами невозможно не любоваться, Матильда.
Довольная моим ответом, она улыбнулась своими табачными глазами и уголками губ.
- Скажи тогда, как думаешь, а стоили эти цветы всех тех людей, на чьих костях они растут? - подойдя к самому краю стены, женщина продолжила, - никогда бы не подумала, что с горсткой патронов и револьвером можно создать что-то столь красивое. Как же приятно вышло, что у местных не водилось оружия. Не думаешь?
- Цветы нужнее глупых неблагодарных людей.
- Ты прав. И жестоких. Думаю, - Матильда обняла бронзовую голову, все так же рассматривая поля, - люди подобны кабанам. Агрессивные, алчные, злые.
Что у тебя в чемоданах?
Дело ведь не в земле. Не в шмелях, не в стрекозах и не в цвете здешнего неба. От каждой выпущенной пули цветы здесь растут пышнее. Из простреленной головы взрастет бутон, корни которого обовьются вокруг куска свинца. И если люди подобны помоям, то это прекраснейшая в мире выгребная яма.
Невольно я, вторя ей, улыбнулся.
- Пять выпущенных из револьвера пуль. Это было очень давно.
- Как забавно! Нас всех приводят сюда именно револьверы и пули, - рывком приблизилась ко мне, обнимая отчего-то со спины. - Этакий волшебный городок для согрешивших. Но цветы любят стрельбу и молодость.
Стоя на этой стене, я наконец понял, почему Матильда так отпрянула в тот день: живущая в мире меда и крови, она вдруг узнала о старости, коей она и не видела вовсе. Люди не всегда умирают юными, ей было страшно подумать об этом. Где-то далеко, в мире сараев и рябых уродливых торговок остался возраст и принципы. Это все прошлая жизнь для всех, живущих здесь.
Она погладила меня по карману легкой куртки.
- Я нащупала у тебя пули. Хочешь здесь разбить садик? - я посмотрел на пять сложенных друг на друга чемоданов. Кровавая история из моей прошлой жизни.
- Только если ты поможешь мне правильно насыпать землю.