Аннотация: "В каждой шутке есть доля шутки". Посвящается всем, кто вдохновил меня на это произведение.
Наталия Девятко
Самый-самый
На крылечке домика на краю дачного поселка сидели двое. У одного давно седина пробилась в волосах, но сам крепкий, лет пятидесяти. Он был одет в импортный спортивный костюм, курил трубку. Другой, эдак лет на десять моложе, но по голове уже изрядно расползлась лысина, пройдет совсем немного времени, когда она отвоюет все.
- Хороший клев был, - задумчиво повторил старший. - Если б не тот лещик. Ушел, эх, ушел...
- Та не переживай ты так, Павлович, - успокоил товарища младший. - Дюжину карасей натягал. А была б чертова.
Павлович рассмеялся и выбил потухшую трубку об крыльцо.
- Да ладно тебе, завистник хренов. Васильевич, я ж не виноват, что тебе последнее время с рыбалкой везет, как утопленнику.
Оба загоготали. Над ставком рассеивалось марево, пронизанное первыми лучами, с лиц уходила серость. Васильевич поднялся, потянулся, зевнул.
- Ты ведь меня не просто на рыбалку позвал. Давно мы с тобой для азарта и удовольствия не рыбачили.
- Лет десять будет, - вздохнул Павлович.
- Чо, серьезно? - Васильевич искренне удивился. - Ты глянь, сколько воды утекло.
Павлович тоже встал, прищурившись, посмотрел в сторону ставка, за рассветным туманом которого проступали силуэты высоких деревьев, словно хотел разглядеть сквозь воду ускользнувшего лещика.
- Я тебя, стервец, все равно поймаю, - Павлович оглянулся на товарища. - Пойдем в дом. У меня коньячок есть. В отделе презентовали.
Против коньячка Васильевич всегда ничего не имел. Друзья зашли в дом. Павлович поставил чайник, запихнул завтрак в микроволновку и только тогда подразнил коньячком из бара.
Презент действительно был хорош. Друзья завтракали, не портя еду разговорами. Первым не выдержал Васильевич.
- Мы тут коньяк пьем, а они голодают...
Павлович не сразу понял, о ком тот, а когда вспомнил, хмыкнул и снова обновил рюмки из презентованной бутылки.
- Эти четверо идиотов уже в СИЗО. Никто не узнает, почему они голодовку объявили, повязочки белые напялили, модники-студентики, - он залпом выпил и закупорил бутылку. - Там их жизни научат. Идеалисты, блин!
- Да-а-а, развелось идеалистов, как собак, - Васильевич с жалостью посмотрел на больше недоступную бутылку, ведь знал, что раз Павлович сказал "все", то нечего и пытаться переубедить товарища. - Как ваш проект?
- О проекте я и хотел с тобой поговорить, - было видно, как Павлович обрадовался, что они оставили тему голодающих студентов. - Твое мнение экспертное нужно.
Васильевич расплылся в улыбке.
- А я все думаю, когда ты расколешься. Что, кончилось время писак?
- Кончилось, - Павлович вернул улыбку, только более зловещую. - Пойдем, покажу.
Вооружившись чашками с дымящимся кофе, они перебрались в комнату, заменявшую на даче кабинет. Павлович быстро набрал пароль, чтобы разбудить компьютер. Васильевич глянул на товарища, тот кивнул на стул, приглашая занять место перед монитором. А сам склонился над мышкой, отыскивая нужную папку.
- Суть такова, - начал рассказывать Павлович, смотря, как пересыпаются часики, сообщая, что программа загружается. - Писакам вместе тесно, а врозь скучно. В одиночестве они хиреют и дохнут. Я за всю жизнь с десяток знал тех, кто пишут в стол, как они говорят, и не спиваются.
А когда собираются вместе, начинают друг друга жрать. Искусаются до полусмерти, расползутся, а потом раны залижут и снова сползаются. Не могут они без публики, без компании, без читателей. И все тут. Так вот, мы им такую компанию и предоставим, чтобы не скучали в своих норах.
Программа загрузилась, на сером экране проявлялись стройные шрифты. Васильевич сладко улыбнулся, читая названия жанров, половина из которых была плохим переводом с английского.
- Ты тут лазь, а я пока говорить буду, - воодушевился Павлович, заметив, как осветились интересом глаза товарища. - Это ведь рай, правда? Приходи, регистрируйся, вывешивай все, что душе угодно. И тебя будут читать сотни, тысячи, миллионы! Ведь Сеть бесконечна. Здесь ты найдешь друзей, кто поймет тебя и поддержит, исправит ошибки, подскажет, как сделать лучше, поделится адресочком журнала или издательства. Мечта, а не сайт. И все совершенно бесплатно.
И пусть всякая сволочь варнякает, что задарма сыр только в мышеловке, попавший сюда уже не сможет отказаться от завораживающего ожидания, сколько человек прочитали тебя сегодня, откликнулся ли кто-нибудь отзывом. Но главное - они будут приходить сюда сами, с открытым сердцем, не чувствуя подвоха, и искать не надо по всяким Тьмутараканям. А мы их сразу цап-царап.
Павлович радостно потер руки, словно только что уже кого-то сцап-царапал. Васильевич пока изучал каскад серых страниц.
- Каждый из писак мечтает быть великим, чтобы его помнили дольше Пушкина. Но до посмертной славы еще далеко, поэтому на данном этапе их вполне устроит быть самым-самым среди своих, таких же писак. Ага, Васильевич, щелкни на эту ссылочку, - Павлович показал, куда перейти. - Больше всего произведений, картинок, занимаемого места, комментариев, оценок. Они втайне будут мечтать оказаться на вершине этих списков, думая, что так заманят к себе больше читателей.
- Глупость какая, - отозвался Васильевич, закрывая половину окон, оставив лишь те, которые показались ему ценными. - Здесь столько мусора.
- Совершенно верно, - улыбнулся Павлович. - Чем больше мусора и путаницы, тем меньше людей захочет сюда вернуться. Читателей то бишь. А путаницу мы будем обеспечивать постоянно, чтобы здесь задерживались только писаки. Пусть кушают коллег и выживают те, у кого зубы острее.
- Ловко, - Васильевич рассмеялся. - Они будут думать, что сообщество даст им дорогу в большую литературу, обнародовать свои идейки, делиться мыслями, а в результате что? Пшик?
- Почему пшик? - слегка удивился Павлович, садясь рядом. - Иногда виртуальные книги будут становиться реальными.
- Ах, я и забыл, что дальше у вас все схвачено, - Васильевич игрался, тасуя строки со ссылками по объему и дате.
- Дальше схвачено, - согласился Павлович. - Но ведь писаки все время новые родятся, как кошки. Еще соберутся в свое кубло, а потом... - он выдохнул сквозь зубы. - Ты и сам, Васильевич, знаешь, сколько раз это за последние пару тысяч лет бывало. Нужно им крылышки подрезать, пока не окрепли.
- И как ты видишь это "подрезать", а? - сайт увлекал Васильевича все больше.
- Нужно отобрать у них веру, волю и время.
- Точно...
Васильевич повернулся к товарищу. Улыбка больше не освещала лицо Павловича, он был предельно серьезен. Его голос стал чеканным, как на славных парадах прошлого.
- С верой сложнее всего. Писаки очень самонадеянны и мыслят нестандартно, считают, что нет ничего невозможного. И они правы: невозможного для них нет. До поры.
Но все они поголовно считают себя исключительными, а значит, боятся оказаться посредственностями и неудачниками. Не получая подтверждений своей исключительности, они начинают есть самих себя. Одна маленькая неудача больше нескольких мелких успехов. А большие успехи им не светят в мире, где командуем мы.
В этом "мы" было столько силы, что Васильевич ощутил за коротким словом всю мощь, которой служит Павлович, да и он сам. Служит, подобно сотням людей, преданных деньгам, а значит, связанных крепче любых дружеских уз.
Пока Васильевич задумался, Павлович продолжал рассказ.
- Схема проста, но очень действенна. Новый писака, приходящий в сообщество, оценивается на предмет опасности, полезности и лояльности. Полезных мы всячески поддерживаем и раскручиваем, постоянно проверяя на верность. Лояльных поддерживаем только в том случае, когда они не полные бездари. Опасным дарим молчание, делаем вид, что к ним никто не ходит, их творения никто не читает, они никому не интересны. Пусть ищут причину в себе, если постараются, найдут обязательно.
Девчонки из психологического отдела уверяют, что не многие пройдут это испытание ядом пустоты. А даже те, кто не бросит писать, будут навсегда отравлены сомнениями. Если сомневаешься, опасного не создашь, это я по себе знаю.
Павлович отхлебнул остывший кофе и, поморщившись, как от боли старой раны, заговорил снова.
- Отобрать волю тоже непросто. Писаки свободу любят. Но если все вокруг твердят, что ты идешь ложной дорогой, или топят в лести, или в критике, не имеющей ничего общего с тем, что ты написал, это пошатнет не только твою веру, но и волю.
Декларируемое многообразие мыслей, но на деле четкая линия, неписанный закон сообщества, даже корпорации, отступив от которого, станешь изгоем. Люди, на которых ты будешь равняться, популярные, умные и талантливые. Некоторые милостиво заглянут к тебе, чтобы похвалить или поругать. Так у нового писаки появятся друзья и враги, контролируемые нами. Сам ведь он ни к кому не пойдет. Еще чего не хватало. Он здесь самый-самый!
Если писака будет слушаться, его примут в компанию, где его научат писать, а на самом деле... - Павлович чихнул, не закончив фразу.
- Правда. Будь здоров! - откликнулся задумчивый Васильевич.
- Буду. На самом деле отучат кропать бессмертные творения. Текст должен разбираться и собираться, как детская игрушка, как конструктор, чтобы мы могли менять его элементы, вкладывая внутрь те мысли, которые нужны стране. Но для этого текст должно быть не жалко корежить. Он должен быть пустой, чтобы туда помещались наши мысли. Пустой от первого до последнего слова.
- Они не отдадут свои тексты на растерзание, - покачал головой Васильевич и почему-то погрустнел. - Кровью написанные... Вдохновение.
- К черту вдохновение! - воскликнул Павлович, чуть не перевернув на себя оставшийся кофе. - Или они подчиняются, или будут сосать лапу. Никто их под свое крыло не примет, никто не заплатит за бессонные ночи, проведенные над новой книгой, если эта книга не будет заказана нами. Или подчинение, сообщество друзей и единомышленников, или одиночество, прозябание в нищете и смерть. Смерть они могут выбрать: алкоголь, наркотики, крыша, съехавшая от непонимания, веревка или таблетки. Пусть на это употребят свою безграничную фантазию, создавая последний шедевр. И его мы, может быть, и признаем, "потеряв" все прижизненные.
Голос Павловича стал злым, Васильевич помнил товарища таким только один раз, когда рухнул их общий братский дом, а провинции возомнили себя княжествами. Теперь удельных князьков надлежало вернуть под отцовскую длань, но этим занималась совсем другая команда.
- Время, - Павлович вздохнул, набирая побольше воздуха. - С временем проще всего. Бессмысленные разговоры, куча проектов и конкурсы с идиотскими заданиями, но обещающими публикацию в лучших издательствах страны. Поток не должен иссякать и на день, заканчивается одно, начинается следующее. Если ты не участвуешь, выпадаешь из обоймы. У них не должно оставаться времени на разработку собственных сюжетов и вообще на посторонние мысли. Эмоциональное напряжение колоссальное, голова постоянно работает, но все, ложащееся на бумагу, заведомо мертворождено, это игра, ведущая в никуда. Так они научатся писать на заказ, перестанут звать вдохновение, забудут о собственных идеях и будут ждать, когда кто-нибудь даст им направление. С радостью будут принимать они все новые задания, в глубине души зная, что теперь они бесплодны и остается только выпендриваться друг перед другом.
Само писательство утратит ценность и серьезность. Будет измеряться количеством написанного, а не силой. Это медленная смерть в постоянном хихикании. На чистый и на циничный смех, который может крушить крепостные стены, у них сил тоже не останется. Для чистого смеха нужна вера и воля. Их у писак к тому времени больше не будет.
Павлович замолчал, Васильевича передернуло.
- Так вот, чем вы занимались последние годы, - серые страницы больше не вызывали у него восхищения. - Кладбище. Серое кладбище будущего, и подозреваю, не одно.
- Да, конечно, их будет несколько. Самые крупные в нашем пространстве, но попроще, чем это, чтобы могли сравнить и остаться здесь.
- А вы не боитесь, что люди будут читать тех, кого вы отнесете к категории опасных, рассказывать о них друзьям? Не боитесь, что в верхних строках рейтинга будут стоять действительно стоящие книги, и на основе вашего серого проекта писаки объединятся? Сам говоришь, что они непредсказуемы.
- Исключено, - оборвал товарища Павлович. - Писаки никогда не станут рекламировать своих конкурентов. Их скорее жаба задавит. А, надумав объединиться, они передерутся из-за статуса и призрачной власти над себе подобными, и сами себя загубят. В верхних же строках будут стоять наши люди. Мы определяем, что читают, а что нет. Это и есть реальность, не согласны - скатертью дорожка на все четыре стороны. Убежав, ты все равно вернешься, если не хочешь всю жизнь чувствовать себя проигравшим, и снова попытаешься подняться на Олимп. Технически мы все контролируем, ни одна строка не пройдет мимо наших глаз.
- Но вероятность есть, - снова начал Васильевич, проект с серыми страницами казался ему слишком рискованным, старая добрая цензура была гораздо эффективнее.
- Вероятность есть всегда, - неожиданно быстро согласился Павлович. - Но я сомневаюсь, что кто-то задастся целью обратить наше оружие против нас самих. Время на нашей стороне. Поначалу все нити будут в наших руках, а когда их станет слишком много, с каждым днем что-либо изменить в нашей системе будет все сложнее. Вероятность затеряться на серых страницах гораздо выше, чем навредить им, - чувствовалось, что Павловичу не очень нравится обсуждать этот аспект проблемы. - Ты лучше скажи, Васильевич, как тебе все, целиком?
Васильевич поглядел на медленно гаснущий экран. Пока они разговаривали, компьютер почти уснул.
- Не знаю, - он задумался. - Хорошо все это. Классно! - Васильевич гыгыкнул. - Видишь, и я, как ты, набрался словечек у молодежи.
- Да уж, молодежь - огонь! - с наигранной моралистичностью протянул Павлович. - Они меня пугают иногда своим умом и сообразительностью.
- Заметно. Иначе, зачем бы все это, - Васильевич кивнул в сторону компьютера. - Боишься отстать, так решили их слегка притормозить. Только кабы не насовсем притормозились. А то знаешь ведь, как после потерянных поколений стране живется.
- Знаю, - кивнул Павлович. - Но ты не боись, Васильевич, писаки плодовиты, новые народятся, а мы и на пенсии на Олимпе поживем, - он недоверчиво прищурился. - Так все ли хорошо, Васильевич?
- Хорошо, хорошо, не переживай, Павлович. Славная работа, - Васильевич хлопнул друга по плечу, как в их давней юности, когда на молодых не ставили сети. Не до того было после войны. - Только "Поиск" предлагаю снять и для пущей важности добавить публицистики и науки всякой. И город создателя с Москвы на какую-нибудь глушь смени. А то провинция к столице ревностно относится. А москвичам без разницы. Тут их быстренько отловить можно. И желательно, чтобы поисковики про эти серые страницы ни сном, ни духом.
- Понял, стало быть, - Павлович согласился. - "Поиск" сделаем вечным глюком. Москва станет Хабаровском или Вологдой какой-нибудь. А с поисковиками мы уже договорились. Забугорный только козырится. "Информация - власть в современном веке", - передразнил воспоминание Павлович. - Смогли отсрочить время появления в базе на пару недель и чтобы в комментариях не шастали. Забугорщики хреновые.
Васильевич усмехнулся.
- Знаю я этот поисковик - "Вам повезет!" Были бы они у себя дома такие правильные, как на просторах нашей Родины.
В его устах эти слова прозвучали совсем без издевки, он верил в то, что говорил. Как и Павлович, кстати. Отнимая веру у других, они бережно хранили свою. Ведь человеком без веры легче легкого управлять. Только волю сломать, и он сам от тебя никуда не денется.
А пока Васильевич обдумывал эти невнятные мысли, Павлович переоделся в другой костюм, взял портфель и, позвякивая ключами от любимой "Волги", попросил товарища проводить его во двор.
- "Значится, поедет в Белокаменную, - мысленно улыбнулся Васильевич. - Верно отчитается - еще бабки дадут. Потому и "Волга" на удачу, и сам за рулем, как в старые добрые времена", - а вслух предупредил: - Ты смотри, черную кошку не встреть, а встретишь, дави ее, - его глаза вспыхнули восхищением, тенью прошлого, когда он так же потешался над суевериями товарища, идущего на важные встречи. - Так, отчет по серым страницам?
- По ним, родимым. Должны добро дать на последнюю стадию разработок и утвердить штат цензоров-психологов и ищеек-критиков для обучения.
Павлович открыл машину, сел за руль.
- Ни пуха, ни пера! - успел пожелать товарищ, раньше, чем закрылась старая дверца.
- К черту!
"Волга" скрылась за поворотом дачной дороги. Васильевич посмотрел, как осела легкая пыль, крякнул от удовольствия и вернулся в дом. На кухонном столе остался презентованный коньяк.
В столь ранний час Павлович ехал в полном одиночестве. Изредка встречались автомобили, но все они спешили от столицы. Поэтому "Волгу" до пригородов никто не обогнал.
Мысли роились в голове Павловича: серые страницы, Васильевич, единственный друг юности, который у него остался... Одни умирали, другие предавали, некоторых предал он сам. Работа и начальство, как всегда жадное и скучное. Если выделят достаточно средств, то сеть получится крепкая. Никто не ускользнет, а если сохранит свободу, то все равно ни на что повлиять не сможет, затеряется в провинции, покроется провинциальной пылью и там истлеет всем завистникам на радость.
Потерянное поколение. Еще одно. Не после войны, а после серой болотистой пустыни без войны. А, плевать! Так им и нужно, если не могут защитить себя!
Некстати вспомнились ребята с белыми повязками на головах. Простынь на ленты извели. И потом те же ребята, но уже когда с них эти ленты сорвали. Кровь и грязь на белых лентах с обтрепанным краем, и вопросы, обвинения, придуманные в соседней комнате. Все равно никто не узнает, что там случилось на самом деле...
"Волга" вильнула. Павлович успел вовремя затормозить, чтобы не свалиться в кювет: в колесе торчал длинный блестящий гвоздь, неизвестно откуда взявшийся на шоссе.
Павлович вытащил гвоздь и задумчиво взвесил его на ладони.
Он не опоздал. Всегда выезжал заранее, вот и сгодилась старая привычка.
Павлович поднимался по лестнице, убранной красной ковровой дорожкой, и мысленно повторял заготовленные аргументы.
Карман пиджака немного топорщился. Там лежал гвоздь, остановивший "Волгу". И рука постоянно тянулась, чтобы слегка уколоться о блестящее острие.
А под невозмутимой гладью ставка, поблескивающего под ласковым утренним солнцем, в глубокой глубине, в иле, затаился лещик, удравший сегодня от рыболова.
Спрятался лещик, затаился, чтобы вынырнуть внезапно, как тот гвоздь на дороге. Он не знал про тот гвоздь. До поры не знал. И пока зарывался в ил поглубже, засыпая, и снилась ему серая вода пустынных страниц. И хищный лещ зубасто улыбался во сне.