Аннотация: Прочитала у Инчи ее чудесные миниатюры о кошках и решилась на этот опыт в прозе. К моему удивлению, наши возлюбленные коты, имея совсем не кошачьи имена, оказались тезками.
1
Давно хотелось отдать должное этому необыкновенному существу, с которым связаны семь непростых лет жизни.
'Мой крыжовничек', называла его я, когда снизу вверх мне светили огромные и ярко-зеленые кошачьи очи. А наша первая встреча... Слепящий апрельский день, в руке грязная ладошка влекомого к дому и радостно упирающегося детсадовца. Взметенная ветром весенняя пыль,и посреди пыльно-зеленой улочки - вдруг изумительной красоты создание. Навстречу нам летит кошачий подросток с абсолютно по-человечьи улыбающейся мордой, победно поднятый пышный хвост сияет на солнце, каждая шерстинка переливается и горит. Оглушенный совершенством, детсадовец только и молвил: 'Котик!!! Возьмем себе?'. А у меня в душе - цыганская буря в конфликте с вялым интеллигентским сопротивлением: 'Украду! Но, Боже ты мой, его ведь будут искать!'. Цыганское крещендо, конечно же, победило, и вечером ошеломленный глава семьи лицезрел на своей подушке улыбающуюся даже во сне кошачью физиономию. Пути назад не было, тем более, как-то сразу и неведомо почему кот был поименован Петей, Петенькой, Петрушей, а для минут особого уважения - Петром.
Странно, но его никто не искал, хотя снедаемая некоторыми угрызениями совести, я пыталась найти бывших хозяев. Наивная, я собиралась убедить их, если не отдать кота в наши благодарные руки, то хотя бы продать за приличествующее случаю вознаграждение. Однако, на наше счастье, чья-то беспечность по отношению к братьям меньшим не знала границ, и кот оказался безраздельно нашим. Впрочем, правильней, это мы перешли в его пользование, владение и распоряжение, а это еще согласно Римскому праву, было неотъемлемыми признаками собственности.
2
А дальше шла счастливая и молодая кошачья жизнь с обожающими хозяевами. Прогулки и прятки, икарийские игрища с прыжками до моего плеча - дома и на зеленой лужайке под окном под взглядами улыбающихся прохожих...
Была какая-то взрослая снисходительность совсем еще юного кота к козням ревнивого детсадовца ('Вы все со своим Петенькой, а я-а-а!!!')... Не просто снисходительность взрослого к ребенку, а желание утешить и заступиться за горестно причитающего в углу человеческого детеныша. Кот, как собака, вставал на задние лапы и заглядывал нам в глаза, норовя при этом лизнуть залитое слезами соленое детское личико.
А первая любовь Петра к прекрасной Марте, которую по всем правилам вязки притащила к нам ее заполошная хозяйка, прельстившаяся выставочными статями нашего котяры... Но (о, пресловутое мужское коварство!), сделав свое дело по всем кошачьим правилам, Петруша тут же рвался в очередной уличный загул, из которого мог возвратиться порой дней через десять, а то и более.
Ох, эти петровские загулы! Мы не случайно предполагали, что мчится на улицу он не только по зову всесильного основного инстинкта. Драки, сражения, какие-то самурайские битвы - вот, что было его истинным призванием. Это могли быть безжалостные территориальные войны с местными котами или же дерзкие нападения на главных врагов - собак, причем, достаточно крупных. Да уж, не скажу, что, позволяя себе такое, наш Петр оставался безнаказанным. Сколько раз мы лечили его боевые раны! Собачьи укусы - это вам не шутки и не кот начихал. Тем не менее, даже взрослея и умнея, наш кошак почему-то сохранял неуемный антисобачий задор. Неужели вымещал какие-то старинные обиды своего древнего рода?
Однажды, вернувшись из трехдневной поездки в Литву, первое, что услышали во дворе, были победные вопли оставленного в загуле Петруши - этот голос не узнать было нельзя. А первое, что увидели, был катящийся на нас клубок разъяренных дерущихся котов, от которого по нашему зову отделился торжествующий победитель, величаво согласившийся сопроводить нас до квартиры и пообедать не зазевавшимся голубем, а более цивилизованной пищей.
А первые в городе кошачьи выставки с отзывами в тетрадках (от восхищенного мужского 'Вот это мурло!' до детских 'Петя - генерал!' и 'Петя лучше всех!'), с призами и розетками, и с гордым детсадовцем, несущим вахту у Петрушиной клетки...
Нам говорили: 'У всех котов морды, а у вашего - лицо', и это было чистой правдой. У него действительно было лицо с говорящими и почему-то чаще всего какими-то трагическими глазами.
А его необычайная способность снимать головную боль... Не забыть, как, совершенно одурев от нее, сидела за столом, положив голову на руки, а наш совсем еще молоденький котик, вспрыгнув на стол, уселся напротив и положил мне на голову свои передние крупные лапы. Боль ушла, остались изумление и благодарность за исцеление 'наложением лап'.
3
Как хорошо я помню наши прогулки по ближнему парку. Мы движемся по дорожке, а впереди выступает котяра, время от времени ловко и высоко взбираясь на деревья и взглядывая оттуда на нас 'вот, мол, я каков!'. Среди зеленых веток мелькают пушистый черно-серый хвост и ярко-зеленые очи. Нам же, восхищенным зрителям этого представления, остается только потрясенно вскрикивать, подбадривая бесстрашного гимнаста.
А зимние прогулки с великолепными прыжками прекрасного молодого зверя через сугробы - это было совершенно особое пиршество для души и глаз.
Удивительно, но и в парке кот вел себя, скорее, по-собачьи, то забегая далеко вперед, то снова возвращаясь к нам. Парк, тогда еще вполне цивилизованный и внушавший доверие, использовался местными жителями как в качестве пляжа, так и для церемонных вечерних гуляний. Загорать мы обычно отправлялись компанией, конечно же, включая кота. Петруша то валялся вместе с нами на травке, то уносился по своим кошачьим делам, но всегда возвращался сам или же по первому зову. Ну, а домой обязательно двигались вместе.
Такие странные, обманчиво-безоблачные стояли времена. Спустя совсем немного лет мало кто решился бы даже на обычную прогулку в этих, ставших неухоженными, парковых зарослях, где летом теперь угревались только бомжи и страшноватого облика ничейные собаки.
А как терпеливо Петька сносил наши упорные самаритянские попытки пригреть и накормить очередного приблудного кошака - ну, хотя бы маленького черно-белого Тяпу или же наглого рыжего молодого Шурика. Независимо от того, был ли гость кошкой или котом, нашим Петром ему уступались плошка с едой и даже спальное место - хозяйское приглашение в дом было свято. И только однажды Петруша не выдержал нашей глупости - когда ему по слезной мольбе детсадовца ('Ведь Петеньке же скучно!') принесли для вязки прелестную белую пушистую кошечку, от которой тут же полетели в разные стороны лохматые шерстяные клочья. Нежное создание оказалось молоденьким котиком-конкурентом, совершенно не ожидавшим нападения и доверчиво ступившим на запретную для него территорию. Под рычание возмущенного Петра бедный котик был спешно удален, без особого, слава Богу, ущерба для своей нежной красы и здоровья.
К какой кошачьей породе следовало отнести нашего великолепного Петю? Об этом можно было только догадываться по фотографиям каталогов. С одинаковым успехом он мог быть признан как мэйн-куном, так и норвежским лесным котом, настолько схожи между собой были имевшиеся у нас фотографии этих пород. Однако на выставках он все же проходил как норвежец, что, впрочем, вполне устраивало всех, поэтому и получал Петр свои призовые розетки в качестве скандинава.
4
Да, это были семь нелегких, порою тяжелых лет. Тем более ценилась радость общения, взаимопонимания и любви, объединявшая нашу небольшую семью, безусловной и неотъемлемой частью которой стал умный и дружелюбный кот со странным, совсем не кошачьим именем. Его необычно выражаемая общительность, его желание дружить и принимать участие в любых проявлениях нашей жизни полностью изменили наше представление о кошках, которые якобы непременно должны гулять только сами по себе, лишь временами снисходя до неразумных двуногих. Тут все было как-то иначе.
Страсть кота к нашим играм была неизбывной, будь то любые детские игры (от 'Монополии' до настольного хоккея и обыкновенных пряток) или же вполне взрослые - вроде 'Эрудита', шашек и шахмат. Кошачьи глаза возбужденно сияли, хвост выражал любые оттенки чувств, крупные лапы с маху стряхивали со стола любую 'лишнюю' деталь, а гонки, по недоразумению именуемые прятками, превосходили любые кроссы и сметали все на своем пути. Но разделять с нами еще и печали тоже было делом Петрушиной чести. Расстроенному или обиженному было гарантировано кошачье сопереживание в виде заглядывания в лицо и утешительной песни на плече или на коленях. 'Петенька, любезник ты наш!', - такой была справедливая благодарность утешителю. А уж про крошечный кусочек какой-нибудь вкуснятинки говорить не приходилось, это разумелось само собой.
Правда, сложные стояли на дворе времена, поэтому не избалованному продуктовой роскошью народу, а заодно и его зверью доставалось немногое. Как хотелось мне тогда хоть немножечко чаще радовать детсадовца обожаемым им калорийным мясопродуктом и сварить, наконец, Петруше его вожделенную курицу, упитанную и большую. Однако суровый быт гасил любые порывы и склонял к осточертевшим кашам и оладьям. Кот пробавлялся теми же кашами, что и мы, но, правда, на рыбном бульоне с редкими сиротливыми кусочками ставридки или салаки. И это было еще хорошо! Зато какими праздниками запоминались дни, когда деревенские родственники наших соседей забивали какую-нибудь бедолажную скотинку и привозили редкий мясной продукт на продажу в оголодавший город.
Незабываемая сцена - на скользком пластиковом столе разделываю это самое мясо под восторженно ожидающими грядущего пира взглядами трех пар глаз - детских, мужских и кошачьих. (И смешно это все, и грустно. И не уходят из памяти 'эти глаза напротив'.) Потом кошачьи очи неведомо куда испаряются, а трехкилограммовый мясной кусок вдруг медленно ползет у меня из-под рук и плюхается на пол рядом с ошалевшим котярой. Да, это поступился своими незыблемыми принципами наш неподкупный Петруша, ни разу не уличенный в воровстве. И это под его немалым весом сползли на пол драгоценные говяжьи килограммы. Да, но какая честная звериная душа удержится от соблазна при виде редчайшего мясного изобилия? Мы и ругать-то его не стали, просто определили нашему коту достойную порцию да промыли кусок, вот и все.
5
Только разве это беда! Беда - совсем другое.
Стоит ненавистное мне жаркое пыльное лето. Дома, кроме кота, - никого, я днюю и ночую в больнице, прибегаю только накормить Петрушу и убегаю снова. На улицу кота не отпускаю, потому что боюсь - загуляет, а искать нет никакой возможности. Ни минуты свободной! А кот тоскует - не отходит от меня, когда прихожу, заглядывает в лицо, бодает тяжелой крупной головой, словно чувствует, как плохи дела. Так дотягиваем до осени, когда съезжается, наконец, вся семья. Я рвусь на два дома, общими усилиями кое-как держимся. Что-то неладное и с котом, но, Боже мой, на него, всегда любимого и заласканного, сейчас нет ни времени, ни сил.
А дела человеческие совсем плохи, все идет к непоправимому, и оно случается. Помню только ощущение холода внутри и бессилия от невозможности заплакать, нет, не заплакать - завыть, наверное. Только никак...Наверное, все выплакано много раньше...
И только через три недели, когда приходит иная беда, и из-за недобросовестного ветеринара и, конечно же, как понимаю теперь, из-за полного тогдашнего безденежья погибает от болезни наш несчастный кот, наш 'шерстяной мальчик', наш 'крыжовничек', наш 'любезник', - вот тогда меня прорывает. Я плачу, и что-то внутри меня как будто высвобождается, под напором слез стремительно тает в груди ледяной холод. Оказывается, я живая. Живая, а вовсе не 'кремень', как нашептывали мне добрые-предобрые люди.
Петя, Петенька, Петруша, ты утешил меня, ты помог - только уже не своим милым мохнатым теплом, а чем-то совершенно другим. Прости, наш добрейший любимый кот, мы не спасли и тебя - не сумели, не потянули, не выдюжили. А вот ты, ты спасал нас - от ссор, от слез, смешил, царапал, играл, дружил и, конечно, любил.
Мы похоронили его в парке, еще не зная, что там - не положено. Сверху большой серый камень, вокруг трава и деревья. Такое вот наше кладбище домашнего животного... Тогда мы еще не знали о Кинге, разве что ироничная 'Незабвенная' будила какие-то смутные мысли. Увы, у нас не было и нет наивных американских иллюзий, и нам-то уж точно никто не 'помашет хвостиком на небесах'. Просто, если приходится идти парком, сжимается сердце. Любая жизнь оказывается слишком короткой, потери неминуемы и трагичны, а боль от них бесконечна. Щадя, время прячет ее, но временами душа взрывается, и все - словно было вчера.
Петька, Петенька, Петруша, прости нас! Как умею, я еще раз прощаюсь с тобой.