У меня были сомнения, могу ли я писать этот рассказ. Не покажется ли он суждением людей, которое я не вправе делать. Но изрядно подумав, решил, что при некоторых условностях, избегу таких подозрений.
Я буду описывать людей такими, какими они мне показались, имена им могу выдумывать, ну, и, наконец, хотя рассказ я буду вести от первого лица, это вовсе не значит, что от моего.
Итак. Храпуны делятся на группы: скромных (храпят не назойливо, часто пугаются собственного храпа, реагируют на призывы), невменяемых (мешают спать в соседних квартирах) и опасных (от их храпа срабатывают автосигнализации припаркованного рядом с домом транспорта).
Казалось бы, что нам с Вами до этих храпунов. В нашей семье с храпунами смирились, и они давно воспринимаются как скромные. А невменяемые и опасные -- это фантазии... Не ночуйте в гостях и всё будет хорошо.
Так-то оно так, но не всё в нашей власти.
Мне за 50 и здоровье привело меня на больничную койку. В палате было 5 коек. Они располагались буквой П, перекладина которой -- койка рядом с окном. Расположение коек важно знать для последующего понимания повествования, наберитесь терпения.
На койке рядом с окном лежал Александр. Худощавый мужчина, за 60, флегматик, апологет Сталина, который считает, что в тех обстоятельствах нельзя, возможно, было поступить иначе. Автогонщик и любитель всяких рискованных затей. На мой вопрос, зачем ему это надо, ответил односложно и для меня загадочно: "адреналин...". Критичный, скупой на слова, но вдумчивый, уверенный в своей позиции собеседник.
На левой "ножке буквы П" была моя койка (рядом с Александром) и койка Андрея. Андрей -- живой человек, менеджер, за 40, которому в жизни выпало много разных испытаний, встреч, бывший пограничник, водитель, и который щедро делился с нами своим опытом. А опыта было у него -- хоть отбавляй, поэтому скучать нам не приходилось. Ещё несколько дней назад мы проводили его на День пограничника, взяв с него слово, что он покажет фоторепортаж об этом. Он сдержал слово, и мы наслаждались этим "глотком свежего воздуха". Поверьте, всё не так страшно, как иногда может казаться со стороны: мальчишеская дерзость купания в фонтане, воспоминания былого, иногда страшного или опасного, выпивка. В этот день мог состояться парад голубых, у нас перехватывало дух от возможных сценариев. К счастью, парад отменили... Я посетовал, что для полноты восприятия нами картины, он должен был бы вернуться к нам в фуражке и предъявить себя на принесённых фото. Надо отдать должное Андрею, он ни капли не принял на этом празднике. Больной, знаете-ли...!
Другие 2 койки пустовали: выписали двух наших "коллег". О чём ещё говорят больные, помимо своих ситуаций? Конечно, о политике. Когда уйдёт Лукашенко (Александр: не дождётесь), за кого голосовать в президенты России (мы с Андреем -- за Прохорова, Александр -- если за Сталина...).
И всё это мягко, интеллигентно, дружелюбно.
Кого к нам поселят?
Перед обедом к нам, на правую ножку буквы П, рядом с дверью, поселили Анатолия. Полный мужчина, до 40, водитель. Как любой водитель, обладает большим количеством баек, интересных и потому, что он -- персональный водитель. Как живут богатые?
Очень благоприятное первое впечатление.
Настал час обеда. Ничто не настораживало. В обед мы ходим в столовую (захватите с собой из дома свою ложку и чашку), а после обеда наступает так называемый тихий час. В это время не проводятся процедуры (если на них нет предварительной записи), врачи и сёстры обедают и отдыхают сами (иногда проводятся операции). Больные, предоставленные самим себе, изнемогают, и, уступая природе, погружаются в лёгкую дремоту, не успевающую перейти в глубокий сон. И мы подчинились общему настрою.
Теперь, спустя много времени, я думаю, что этот период был дан нам не напрасно. Во-первых, мы узнали, что Анатолий -- храпун. Во-вторых, что он -- невменяемый храпун.
Андрей знал хорошее средство против храпунов, он иногда применял его к нам -- говорил, всегда даёт эффект. Итак, Анатолий захрапел. Прежде, чем продолжить, мне придётся описать этот храп. Цикл храпа Анатолия состоял из трёх периодов: сначала раздавалось лёгкое нежное всхрапывание. Затем следовал высокий протяжный звук, то ли это паровоз свистел, то ли падало ведро в колодец, извлекая звук от проскальзывания своей ручки, и, наконец, последний период, который как победные фанфары торжествовал над всеми: львиный рык и хрюкание слаженным аккордом вырывались на волю и взметнувшись облаком вверх, зависали над всеми.
Андрей, нежно присвистывая канарейкой, какое-то время пытался противостоять натиску. Вот как это выглядело: канарейка, всхрапывание, паровоз, рычание. Канарейка, всхрапывание, паровоз, рычание. Канарейка, всхрапывание, паровоз, рычание. Канарейка, всхрапывание, паровоз, рычание. Через 10 минут Андрей сдался.
Надо сказать, что вечерние и предночные дискуссии пошли вяло. Темы поддерживались, но быстро затихали. Мы искали решение. Надо было вырываться из музыкальной шкатулки.
Андрей, подхватив своё постельное бельё, устремился в коридор. Дверь нашей палаты выходит в холл, где размещён пост дежурной сестры. Здесь же, или в примыкающих к холлу частях коридора, были свободные банкетки и кушетки, на которых размещали больных при больших поступлениях. На некоторых из свободных кушеток, при возможности, ночью отдыхали дежурные сестра и санитарка, эти места были забронированы. Своё новое место он нашёл в холле, как раз напротив нашей двери. Лучше, чем иное, решил он.
Мы с Александром остались в палате и надеялись на чудо...
Как только погасили свет, мы зарылись в подушки и старались заснуть как можно скорее. Но в таком нервном состоянии это было невозможно. Мы упустили свой шанс, и концерт начался.
По началу я ещё надеялся, что устану и веки сами сомкнуться. Но проходили минуты, часы, роились какие-то мысли, а сон не шёл. Устав ворочаться впустую, ближе к 3-му часу, я понял, что мне нужно в туалет. Туалет находился в тупике коридора, и сам путь туда и обратно обычно взбадривал так, что и в менее экстремальных условиях, после его посещения нужно было какое-то время, чтобы вернуться в сон. В этот раз маршрут показался мне отдыхом, как если бы я вышел погулять.
На обратном пути я не торопился. Дойдя до холла я осмотрелся. В холле горел тусклый ночник, так что можно было ориентироваться.
Андрей был под обстрелом. Дверь нашей палаты как жерло пушки точно была направлена на него, и залпы этой пушки, чудесным образом усиливаясь акустикой нашей палаты и холла, попадали в цель. Но погранцы не сдаются. Андрей сделал из матраса нечто вроде трубы, внутри которой он и затаился. Но матрас -- не одеяло: он сам не держит никакой новой формы, кроме плоской, поэтому Андрею приходилось рукой его поддерживать. Как только он засыпал, рука ослабевала, матрас выпрямлялся, и залпы будили его.
На другой стороне холла, за стеной, отделяющей от холла нашу палату, примерно в 2-х метрах от нашей двери, на банкетке отдыхала дежурная сестра. Она оказалась ближе всех к Анатолию, правда, отделялась от него капитальной стеной и подвергалась воздействию только отраженных звуков. Я счёл неудобным присматриваться как она переносит ситуацию и вошёл в нашу палату.
Первое, что я увидел -- темный силуэт Александра, сидящего на краю койки, на фоне подсвеченного с улицы окна. Он молчал. Я не придал поначалу этому какого-то значения т. к. подумал, что он тоже готовится "прогуляться". Но подойдя к своей койке, я увидел, что он не просто сидит, а вытянул руку и палец в сторону Анатолия и обращает моё внимание на него. Ночью, тем более бессонной, мозги плохо соображают, и я никак не смог истолковать его жест. Сцена затянулась, мы оба выглядели как памятники, наконец, он произнёс с большим волнением: "Не дышит. Он не дышит". Теперь до меня дошло: весь путь от двери палаты до своей койки я проделал в абсолютной тишине -- никто не храпел. Я повернул голову в сторону Анатолия, и тут, он, словно реагируя на наше беспокойство, разразился рычанием. Мы облегчённо вздохнули и легли. Вторая половина ночи для нас не отличалась от первой.
После 6 утра сестра ходит по палатам, будит всех, кому назначено, уколами, остальным раздаёт градусники. К нам в палату сестра вошла с уставшим лицом, непричёсанная. Мы поняли, что ей тоже "досталось".
Анатолий проснулся, встал и начал умываться.
Вернулся на свою койку Андрей, и мы трое, не сговариваясь, наконец-то, задремали. До завтрака оставалось ещё почти 2 часа.
Нас разбудил зычный голос санитарки, которая заглянула к нам в палату и объявила: "На завтрак!". После она обратилась к Анатолию: "А чего они спят?". Анатолий ответил: "Не знаю".
После завтрака началась обычная больничная суета: кому на процедуры, кому на обследование, кто-то в ожидании операции. За этой суетой прошёл обед, а в тихий час к Анатолию пришли его родные. Так случилось, что в это время в палате были мы с ним вдвоём, и я был невольным свидетелем их встречи.
Жена Анатолия поинтересовалась у него, как ему на новом месте. Как новая компания. Анатолий ответил, что всё хорошо, а с ребятами очень интересно. И тут жена Анатолия задала ему главный вопрос: "А ночью -- у вас не храпят?".
Вы поймите, я не подслушивал их разговоры, и не задай она этот вопрос, я бы не реагировал на их беседу, но вопрос был крайне важным в свете перенесённого нами. Я замер, сидя на краю своей койки.
Анатолий ответил: "Нет".
Я то-ли нагнулся, то-ли отвернулся, не в силах сдержать улыбку, а ещё более боясь разразиться смехом. Затем Анатолий со своими вышли из палаты, а когда вернулись Александр и Андрей, мы решили просить сестру о переселении Анатолия. Выслушав нас, а также понимая, что ночь впереди, она пообещала поговорить с врачом.
Через полчаса, когда Анатолий вернулся, она зашла к нам и предложила ему перейти в другую палату. На это Анатолий ответил, что здесь ему всё нравится и переселяться отказался.
И только, когда пришёл наш лечащий врач, и "обосновал" необходимость переселения "специальным назначением" той палаты, для таких больных, как Анатолий, Анатолий заколебался и, как утопающий хватается за соломинку, сказал: "У нас здесь такая хорошая компания, они меня не отпустят".
Мгновения тишины казались вечностью, но я ощутил вдруг себя бегущим за отправляющимся поездом, если я что-то не предприму -- поезд уедет без меня. И я, как предатель, стыдливо отводя глаза в сторону, выдавил из себя: "Отпустим".
Эту фразу мне пришлось повторить ещё раз, потому что она не была услышана адресатом. Отпустим.
Он переселился в другую палату, где кроме него никого не было.
Нас через несколько дней выписали, а я прошу у Анатолия прощения и этим своим рассказом, как-бы, пытаюсь оправдаться.
А нам с Вами, дорогие читатели стоит только надеяться, что невменяемых храпунов мало, а опасных и вовсе не бывает.