Скучная больничная жизнь хирургического отделения, все однообразно: пилюли, уколы, перевязки. А сколько насмотришься, что и не рассказать, тут уже и не до своей боли. Трое мужиков лежало в пятой палате и тоже все со своими болячками. Михаил взлетел на своем самогонном аппарате, правда, конструкция была несовершенная - неоќтработанная и непродуманная до конца. Ракеты не полуќчилось, космонавт лежал после старта в постели, весь ошпаренный и чуть живой, от боли скрипел зубами и проќклинал все и всех на свете, утку и то не допросишься. Хорошо, что ребята - соседи по палате Николай и Васиќлий, вовремя подтаскивали судно, не пропадать же мужиќку, раз героя не получилось.
Не скучно было Николаю, у него сломана рука, у Ваќсилия резали руку. Но это не главное, главное, что были на ногах. А ноги в больнице ценились больше всего. Ходяќчих по пальцам можно было пересчитать, а магазин через дорогу: вот и мотались гонцы туда-сюда, отказать товаќрищам по несчастью - тоже грех, так и убивали время.
К вечеру в палату подселили четвертого - Федора. Мужик лет тридцати пяти, белобрысый, голубоглазый, роста высокого, только согнуло, бедолагу, в три погибеќли, на спине нарыв с кулак, прямо на позвоночнике, вот и двигался Федор перебежками, смех и только, но разве до смеха больным?..
Быстро смотались гонцы в магазин, раздали все, что принесли несчастным, себе тоже купили пару бутылок.
Оперативно развернули на табуретках стол, выложиќли передачи домашние, пригласили к столу и Федора. Тот не отказался, тоже присел на кровать. Пили понемножку, некуда торопиться. Предложили и космонавту, но тот тольќко поморщился от боли, он и слышать не хотел про спиртќное, видно, до души достала зараза бедного, не иначе.
Потихоньку разговорились - приняли допинг своего рода, вот и понесло мужиков. Рассказал Федор, что рыќбачил поздней осенью на Амуре с артелью. Хорошо подќдали газу и пьяные решили проверить сети. Поплыл я с товарищем, а Амур очень неспокойный был, надо было отказаться от затеи, но пьяному русскому мужику и море по колено. Короче, и сети потеряли, не увидели их, и сами перевернулись чуть не на середине Амура. Занесла нас туда нелегкая. Оказавшись в воде, поплыли в разные стоќроны, я - к китайской стороне, а какой пловец в сапогах? Хоть хватило ума их сбросить. Быстро вышел хмель из буйной головы, хоть немного стала соображать она. Мне недолго пришлось болтаться в волнах, выловили китайќцы-рыбаки, как налима. Втащили на свою лодку. Старая лодка была - большая, даже небольшой трюм был. Операќтивно сработали узкоглазые даже в сумерках и повернуќли к своему берегу с таким уловом. Понял я, что дело плохо - инцидент неизбежен, как говорят, грамотен. Выхќватил из ножен нож из клапанной стали и приставил его к приводному ремню, того и гляди, порежу его. А мотор старый-престарый, но работает четко, ремень - дефицит большой у китайцев к таким моторам - знал это я, вот и воспользовался. Хорошо, что нож не догадались отобрать, иначе - "приплыли, по картине Репина". Взмолились китайцы, ужас появился на их лицах, вытащили на свою голову рыбака. Я упорно показывал повернуть лодку к нашему берегу, иначе: чик-чик, и нет ремня. Ничего не оставалось китайцам, повернули к нашему берегу. По ходу подобрали товарища, тот плавал в воде вместе с лодкой, хорошо, что догадался не бросить ее - иначе утонул бы в реке.
А пьяная ватага копошилась уже на берегу, встречала гостей, кто с чем. Озверели от водки артельщики, хотя толком ничего не поняли. Такой уже русский разбойный характер, коль выпил - то дай подраться или хотя бы попугать людей.
Потрясли для страху китайцев, взяли с них откупных пять бутылок водки, которые те извлекли из трюма. Но вреда не причинили, даже познакомились с ними. Так уж на Руси повелось: водка и гробит, водка и мирит. Уплыли китайцы восвояси, но зла, похоже, не держали, боялись наших пограничников, боялись, что те и лодку могли забрать, если бы попали к ним. Вот после этого и появилась эта болячка у Федора и до сих пор не дает покоя, крепко простуда в теле засела, память об Амуре осталась. Начали вторую бутылку больные, что грешить, и души у них были изрезанные, только копни поглубже каждого.
У Василия на семейном горизонте развод с женой. Змеей оказалась его супруга. Можно сказать, что издевалась над мужиком, ждала, что упадет мужик на колени, будет просить прощение, а за что? За то, что в милицию сдавала не раз, все учила его уму-разуму. Слушал Федор Василия, и лицо его мрачнело, видно, и самому было не сладко. Наконец, не выдержал и заговорил с нами. "Брось эту стерву, Василий, она тебе изменяет, тешит свои страсти, а потом посадит тебя. Вот увидишь. Ты ей только мешаешь - поверь мне. Вот видишь шрам на моей шее? У меня было тоже самое. Все, как у тебя. Жили, что кот с собакой, только не верил, что гуляет она, поверить не мог. Сошлись с ней, когда ей всего 18 лет было, любили друг друга. Но затем кошка дорогу перешла, и началось. Работал егерем, часто бывал в отлучках из дома, ей это не нравилось. Бросил любимую работу, не хотела жена такой работы, нашел денежную, но с командировками. Стал мотаться по командировкам, все в разъездах, дома стал еще меньше бы-вать. Одел жену, что с иголочки, дома все в хрустале и коврах. Только отношения становились все хуже и хуже, и стал в доме часто появляться участковый, его вызывала жена. Тот ехидненько улыбался: "Доберусь я до тебя, Савельев, на всю катушку получишь у меня, в печенках ты сидишь, знай, и хорошего не жди". Стал я и на сутки попадать, все четко, не придерешься. Короче, все пошло кувырком: не выпить дома, ни душу высказать, исход один
- скандал и милиция. Подозревал уже, что здесь дело нечисто, но эмоциями делу не поможешь. Раз не поехал я в командировку, ночевал у друга, выпили хорошо, предложил друг остаться, да и куда было идти? Здесь хоть спокойно отдохнуть можно, без скандала. Заявился на следующий день я пораньше домой. Открыл дверь своим ключом и обомлел: гость в доме занял место хозяина, и спят себе два голубочка, обнявшись. Вот и красавица-жена, то-то столько мне крови попила, видно, знала, на что шла, планы большие были. Закипела кровь. Голова уже почти не работала. Достал ружье из чехла, быстро собрал его, закинул в ствол патрон. От закрываемого затвора проснулась влюбленная пара, и в ужасе метнулись с кровати. Молча показал стволом на дверь любовнику, тот слова вымолвить не мог, точно язык проглотил. Но метнулся в дверь быстро. Не заставил себя долго упрашивать. Не стал я его трогать, понял, что мужик здесь ни при чем, закрыл за ним дверь - на ключ. Все плавало перед глазами, и сердце жег горячий туман. Рвалось буйное сердце от обиды и боли, готовое выпрыгнуть из груди. Жена уже оправилась от испуга, придвинулась к окну: "Вот увидишь, посажу тебя, Федор, терпение мое кончилось..." Не помню, как нажал на спуск, только отдачу почувствовал от выстрела - жена корчилась на полу. Заметались соседи по квартире, начали барабанить в дверь. Молча отставил я ружье, еще не веря в происходившее. Когда понял, не мог найти для себя патрона, все падало из рук. Взял уже малокали-берную винтовку, патроны были под рукой, рядом. Пятизарядная осталась еще со старых охотничьих времен, вот и пригодилась ко времени. Зарядил ее, но никак не мог выстрелить в себя, уже почти ничего не видел, тело вообще не ощущал, точно растворился весь. А дверь трещала под топорами, и первое, что увидел - ненавистное лицо участкового. Так и метались в голове его грозные слова: "Савельев, ты попомнишь меня". Презренный подлец. И грянул выстрел, который сейчас показался громом. Взвизгнул, что поросенок, участковый, пуля вырвала ему ухо и сбила фуражку, лихо, сдвинутую на затылок.
Метнулся тот из квартиры, сбивая всех на пути, бежал и верещал, что заяц. Дрогнул ствол еще раз, пуля прошила шею мою. Когда ворвались соседи, я так и сидел, раненный, отупевший от всего произошедшего, жена корчилась в другой комнате.
Врач-психиатр признал меня больным, так и не отдал на растерзание ментам, те так и норовили меня вырвать из больницы, чтобы свести счеты за своего товарища. Волки, когда кровь чуют, в стаю сбиваются, там бы и забили до смерти, если бы отдал главный врач. Видно, человек был врач, понял мою душу, может, и у самого жена не подарок была, только не отдал меня.
Жива, жена осталась, задел ей печень дробью, долго болела, но живучая, что кошка. Бросила и квартиру, и работу, уехала к матери, никаких претензий ко мне не было, весь гонор, что корова языком слизала".
Допивали бутылку молча, слов что-то сказать уже не было, все были под впечатлением рассказа. Василий сидел, погребенный в свои думы, наверное, есть справедливость на свете, только долго до нее идти. И стоит ли жизнь ломать свою из-за стервы-жены, вряд ли Федор оправится от стресса, и жизни не хватит ему.