Двести лет спустя

  

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  

  I

  

  "Мой дядя соблюденьем правил

  Морали не морочил дни,

  Но сам себе рога наставил,

  Себе с собою изменив,

  Когда до чина олигарха

  Дошёл от отпрыска кухарки,

  Но по здоровью и годам

  Пора дубовый чемодан

  Пришла готовить к переезду

  Туда, где очень высоко

  Торчит игольное ушко.

  И он, задумавшись нетрезво,

  Решил имущество раздать.

  Какой же, дядя, ты мудак!"

  

  II

  

  Так думал молодой племянник,

  Наследник и эпохи сын,

  Кто Форбсом не был упомянут,

  Но под помянутых косил,

  А в жизни многого добился

  Благодаря семье и - быстро,

  А завтра большее несло,

  И потому на дядю зло

  Душило грязным одеялом,

  Тупым предательством родни.

  Скрипя зубами, узы с ним

  Племянник рвал, вертя штурвалом,

  И гнал свой чёрный "Мерседес"

  Рабочим местом стюардесс.

  

  III

  

  Его папаша из провинций,

  Где и до Брежнева застой

  Стоял такой, что удавиться

  Хотелось зимнею верстой,

  Сначала сам стал ленинградцем

  Посредством сложных операций,

  Потом перетащил семью

  Из-под Архангельска на юг.

  Сынка назвал по деду Женей,

  Жене переча. Та, бурча,

  Любя до колик Ильича,

  В Володе мнила продолженье.

  И мужа дёргала в кровать,

  Чтоб хоть второго так назвать.

  

  

  IV

  

  В стране евреев стало мало

  В связи с предательством врачей,

  В Израиль тьма поуезжала

  От белых питерских ночей.

  А Женя был еврей по маме,

  Но та патриотизм упрямо

  Несла, как девственность блюла,

  Когда скиталась по углам.

  Папаша был полуевреем,

  Молил уехать, но она

  Стране родной была верна,

  Где "изм" накормит и согреет,

  Где Женя числился в жидах,

  Хоть ел свинину иногда.

  

  V

  

  Мы все - евреи, кто немного,

  Кто больше, а кого вблизи

  Не назовёшь. По воле бога

  Евреем может быть грузин.

  То не в обрезанности плоти,

  Не в носе, что длиннее локтя,

  А в состоянии души,

  Где либо бизнес, либо ширь.

  Так Грушу Митя, распоясан,

  Потащит в Мокрое (в трактир),

  Где он просадит целый мир,

  Хоть ты обрежь его по яйца.

  Еврействующий же хохол

  Купить трактир бы предпочёл.

  

  VI

  

  Итак, начало перестройки.

  Итак, еврейская семья.

  Образование - на тройку

  (Что некогда имел и я).

  Латыни с греческим не знал он,

  Прогулы и шпаргалок наглость,

  Английский - лишь со словарём.

  И что ни вспомнит - переврёт.

  Образование с фарцовки

  Он начал, фирм названья знал

  И клеил иностранность ловко

  К пошитым папою штанам

  (У папы - кооператив

  С большой потенцией расти).

  

  VII

  

  Валюта из стекянной банки

  Под этикеткой "Огурцы"

  Начальным капиталом банка

  С названьем "Дети и отцы"

  Со временем текущим стала,

  А мама, сменою металла

  Коронок Маркса прокляла

  И помогала, чем могла.

  Владелец нескольких пельменных,

  И дядя компаньоном стал,

  И рос семейный капитал,

  Как в государстве - перемены.

  А Женя пацаном дворов

  Вошёл в совет директоров.

  

  VIII

  

  Иная молодость! О, зависть,

  Отринь, не истекай в слюне!

  Благословенна эта завязь,

  Расцвет мостившая стране!

  Ну, всё. Политике - ни слова,

  Что ни скажи - старо, хреново.

  Моя поэма - о любви,

  О переводе c'est la vie

  На русский, но не тот (о жизни) -

  "Прожить - не поле перейти",

  "Ты можешь не оставить стих,

  Оставь служение Отчизне",

  Не тот, которым нам плели

  О вечной святости земли.

  

  IX

  

  Язык менялся постепенно

  И, отражая новый труд,

  Названья дядиных пельменных

  Перечислял в pelmeni.ru,

  К папашиным же предприятьям,

  Что с твёрдым знаком или ятем

  Являли русское, cotton

  Лепилось с National притом.

  Уже и рубрика Плейбоя,

  Служа названием трусов,

  Прошлась по мозгу колесом,

  Который выбирал обои,

  Предпочитая "I love you",

  А не бессловия уют.

  

  X

  

  Любовь! Зачем и ты для залов

  Меняла русское в корнях -

  И русы косы обрезала,

  И стала бритву применять,

  И, брови выщипав до ниток,

  Свои топырила магниты,

  Швырнув цветочный сарафан

  В партер, который ждал канкан?

  Зачем изделием угодным

  Легла на полку "ширпотреб",

  Чтоб продавцы, офонарев,

  С тебя снимали и исподне?

  Любовь, на поводу у зла

  Ты скромность предков предала!

  

  XI

  

  Читатель, c'est la vie по-русски

  Нередко матерно звучит,

  И девы, кто в кино безтрусы -

  Иные в питерской ночи.

  Пойди найди в кино бюстгальтер!

  Там грудь под кофточкой нагая

  Шевелит и себя, и то,

  Что воет мартовским котом.

  А в этой vie - инерционны,

  Не все, но многие из них,

  Кто не с обложек заводных,

  Печалят позы опционом

  (Что будет во главе угла

  Сюжета следующих глав).

  

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  

  I

  

  Что эта жизнь? Пока наш разум

  Ещё не жертва временам

  Кибернетической заразы,

  Наш мозг не должен это знать,

  Но понимать, что нет ответа,

  Не тратить ни весны, ни лета

  На дефиниции-враньё,

  А, получив, прожить своё.

  Как можно облако измерить

  Осенним криком журавлей?

  По тени быстрой на земле

  Судить о смысле этих перьев?

  К ней точный алгоритм иметь?

  Вердикт поэта - лучше смерть!

  

  II

  

  Рулетка мерой не подходит -

  День неживым не измерим,

  И мёртвый ход часов уродлив,

  Когда иной сердечный ритм.

  Так время может быть резиной

  И трикотажем магазинным,

  А в поцелуе, например,

  Соврёт про истинный размер.

  То охлаждается от скуки

  И остановится на дни,

  А то конфорку простыни

  Зальёт, вскипев после разлуки.

  Жизнь оживляет дней черёд,

  Который с нами и умрёт.

  

  III

  

  И между вздохом с первым криком

  И стоном-выдохом конца -

  Она, великой, не великой,

  Лежит листочком чебреца.

  Припомнишь полно и подробно

  У края собственного гроба -

  По дням, по месяцам, годам,

  По адресам и городам,

  По лицам, именам любовей,

  Скорбя о них и не скорбя,

  По тем, оставившим тебя,

  По всем, оставленным тобою -

  До выпадающих седин,

  Всё промелькнёт, как миг один.

  

  IV

  

  А наш герой совсем не думал

  (И думать, в целом, не умел)

  О том, что даст когда-то дуба -

  Со лбом, белеющим, как мел,

  Ему лежать не на кровати,

  А на столе и не в халате,

  А в чёрном между белых роз

  Во весь окостеневший рост.

  Что было к возрасту нормально,

  Который, созревая, лез,

  Чтоб женщин кушать на столе

  Разнообразием для спальни.

  О этот голод! Я пою

  Как будто молодость мою.

  

  V

  

  И Женя ел. Не подавали,

  Но был буфет а ля фуршет.

  Нескромно, сытно, карнавально -

  Всё, что приглянется душе.

  Он всем предпочитал замужних,

  Которые считали - нужно

  Сменить поспешно статус дев,

  Едва за партой отсидев.

  Кто раньше срока окольцован,

  Ещё не испытав полёт,

  Парить желает над землёй

  (Ах, эти жаворонки, совы!)

  И чистить перья поутру

  Не там, где были ввечеру.

  

  VI

  

  Герой наш Женя, был ли счастлив,

  Себя не спрашивал, в мозгах

  Владея жизнью, как той частью,

  Что отвечала за оргазм.

  Валюта привлекала связи,

  А те - валюту. Плохо разве?

  И не было, чего нельзя

  (К упадку верная стезя!).

  Рождались бизнесы повсюду,

  Забыв игольное ушко,

  Старух с протянутой рукой

  В упор не видели верблюды,

  И банки, множась, как грибы,

  Своей не ведали судьбы.

  

  VII

  

  A мир менялся, быстротечен.

  Валюта - деньги, но не власть.

  "Клико" разнеженная печень

  Искавших донора влекла.

  Из подворотен и милиций,

  Из мэрий возникали лица -

  Делиться, и, садясь верхом,

  Себе сосали на "Клико".

  Чины, какой бы департамент

  Не представляли от страны,

  Наследьем доброй старины

  Владели - алчущими ртами.

  Под ними орден и печать -

  Печатать ордера ночам.

  

  VIII

  

  И Женя стал слегка задумчив,

  Прикинув крышеванья мзду,

  И то делился, негодуя,

  То посылал гонцов в п..ду.

  Но после странного пожара,

  Когда он занят был пиаром

  От офиса всего в версте,

  Всё было выжжено до стен,

  Он распознал интуитивно

  Начало сумрачных времён,

  В которых не нести знамён

  Свободе, ставшей негативной

  Для власти нового двора,

  И понял - сваливать пора.

  

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  

  I

  

  Российский Бог - провинциален,

  Неспешна поступь у него.

  Лугов ромашковая спальность

  Вдоль речки сонных берегов.

  Затем - приземистость околиц

  У городов, что туч не колют

  Высотной башней без креста,

  Посколькy места всем и так

  Без этажей её довольно.

  Там можно слышать петуха

  У площади, когда тиха

  Она рассветом сердобольным,

  А в лужах прошлого дождя

  Утонешь, брода не найдя.

  

  II

  

  И здесь заметны перемены,

  Но их не лучшей стороной.

  И в этот кладезь бизнесмены

  Уже заплюнули давно,

  Бутиком именуя лавку,

  Фастфудом искажая славность

  Столовых, скромных, но родных,

  Питавших всех без выходных.

  Но что - названия?! Поверхность,

  Отрыжка времени. Под ней

  Пищеварение корней,

  Приправы Ветхого Завета,

  Что с Новым не вступает в спор

  И чтится здесь до этих пор.

  

  III

  

  Здесь нет угрюмости унылой

  Столиц и крупных городов,

  Где влезть в вагон нельзя без мыла,

  А вылез - облегченья вздох.

  Где одинаковые люди

  Всех одинаково не любят,

  Чей жёсткий, неприступный взгляд

  Подобен холоду оград,

  Застывших чёрствостью чугунной,

  И день, и ночь, из века в век

  На семь замков закрыта дверь,

  А в полночь, выдавшейся лунной,

  Гулять не ходят под окном,

  Где страшно, гулко и темно.

  

  IV

  

  Провинция питает, старясь,

  Бездушный бург молодняком,

  И Бог провинции остался

  В домах упрямых стариков.

  Тo было всюду, только раньше

  Не так заметно. Может, пашня

  Ещё не близилась к нужде,

  Дорога ли просила день?

  А нынче час до Петербурга -

  И вот он, каменный оплот,

  Цветок-аристократ болот

  С гранитной синью незабудки.

  И Женя банку закрывал

  Провинциальный филиал.

  

  V

  

  Он ехал в N прервать заботы

  Кредитованья старины.

  Неслась весна, а под капотом -

  Три сотни добрых вороных.

  Дорога изнуряла жилы,

  Она была горбата, лжива.

  Родившись при Петре самом,

  С тех давних пор ждала ремонт.

  С утра был дождь, и луж размеры

  Грозили смертью впереди,

  А ветер тучи разрядил,

  И луч, как чёрт из табакерки,

  Ударил вилкою в зрачки

  Сквозь беззащитные очки.

  

  VI

  

  Машинам вплавь - печаль, нo едут,

  Как катера вдоль берегов.

  Он орошал велосипеды,

  Те матерщиною - его.

  Пейзаж Саврасовских полотен

  Встречал за каждым поворотом,

  Кричали чёрные грачи,

  Слетев с пожарной каланчи.

  Та - пальцем в небо по старинке,

  Где полыхал уже пожар,

  Что не тушить, а обожать -

  Там край занявшейся перины

  Всё разгорался на весу

  В осьмом (неутреннем) часу.

  

  VII

  

  Евгений подъезжал к постою

  С названьем глупым "Ruаяль".

  Он был кладовкой непросторен,

  Но чистым, помнится, стоял

  У церкви монастырским зданьем

  Постройки каменной и давней

  Монахам чёрным и клопам,

  Да неустроенным попам.

  Во времена безбожных "измов"

  Переиначен был в отель,

  Клопов повывели, постель

  Пoшли менять к капитализму,

  Когда открыли Restorant,

  Что не работал по утрам.

  

  VIII

  

  Здесь останавливался прежде,

  Всего-то пару лет назад,

  Но всё переменилось. Где же

  Отель? Не верилось глазам -

  Везде небритые монахи,

  Кресты и православья знаки,

  Благообразные попы

  Вернулись в стены, как клопы.

  И Женя к вере был с терпеньем,

  И та терпимою была,

  A ведь, спустив портки, могла

  Проверить, в целости ли пенис.

  Пускай и в таинствах права,

  Но где же переночевать?

  

  IX

  

  И автор этих строк когда-то

  С командировочным в руке,

  Где подпись и печать, и дата,

  Мечтал о скромном уголке,

  Но в городов провинциальность

  Или столиц национальность

  Плацкартной полкою возим,

  Был не с гвоздиками грузин

  И спал порой по коридорам,

  Подсобкам, пиджаком согрет

  И в декабре, и в январе -

  Администрации укором.

  Евгений, я печаль твою

  В своём прошедшем узнаю!

  

  X

  

  Мы все поездили по жизни

  Куда-нибудь, когда-нибудь,

  И, вспоминая ту oтчизну,

  Мы говорим себе: "Забудь!"

  Билеты продавали сирым

  Так, чтоб - удобнее кассиру,

  И отходили поезда,

  Удобней отходить когда.

  Я помню стюардесс пилотки,

  Призыв с торцов, вводивший в транс -

  (Как будто рядом и "Эр Франс")

  "Летай всегда Аэрофлотом!".

  Командированным судьбы

  Я плакал: "Быть или не быть?"

  

  XI

  

  Героя нашего печалил

  Удел в машине ночевать.

  Воздев глаза, совсем отчаян,

  Увидел столб, на нём слова -

  "Сдаётся на день или больше

  Отдельность комнаты. Обои,

  Но с туалетом вo дворе,

  Где пёс незлобный в конуре".

  Не полагаясь на удачу,

  А полагаясь на судьбу,

  И, адрес доверяя лбу,

  Он начал с первой передачи,

  А на второй отъехал прочь

  Искать постель на эту ночь.

  

  XII

  

  Судьба. Но что нам есть судьбою?

  Я ел судьбы прокисший суп,

  Такой несносный, что любовью

  К еде не искупима суть.

  Съедобность свежим soup de jour'ом

  В меню не местных нахожу я

  Ко времени, где аппетит

  Уже взнуздал аперитив,

  Что подан временем рожденья,

  А может, местом рождества,

  Где для вождения права

  Совсем не связаны с вожденьем.

  Глупы, бубнящие в веках:

  "Твоя судьба - в твоих руках".

  

  XIII

  

  Судьба, не ты ли старой няней

  Мне ворошила волоса?

  Не ты ль по молодости-пьяни

  Тащила корчевать леса?

  Не ты ль упрямою ослицей

  Везла по странам и столицам,

  Потея летом и зимой

  Под перемётною сумой?

  Теперь, когда ты подустала

  И любишь - дома, у oгня,

  Порою удивишь меня

  Своим капризом запоздалым.

  Так, улыбаяся хитро,

  Ты в руку мне дала перо.

  

  XIV

  

  Но нынче не очинят перьев

  На более, чем осемь строк,

  Ушли читатели, кто верил

  В поэмы длинной многий прок.

  Зачем же ты меня склонила

  Бутыльно закупать чернила,

  Копать учёны словари,

  Чтобы смешное говорить?

  Ужель не можно, славу чая,

  Венчая краткость с полнотой,

  Открыться мерой золотой,

  Судьба-судьбина, отвечай мне!

  А та смеётся и молчит,

  И свечи подаёт в ночи.

  

  XV

  

  В ночной провинции непросто

  Найти дома по номерам,

  Где бирж падения и росты

  В чай не кладут по вечерам,

  Где резанный рукой наличник

  Являет кружевом величье,

  Не достижимое в войне,

  В какой-то дальней стороне.

  Евгений к домику подъехал,

  Что был приземист, в три окна,

  В котором стать соблюдена,

  Наверно, -надцатого века.

  Взойдя, он создал для крыльца

  Добропорядочность лица.

  

  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

  

  I

  

  Размером чресел поражаешь,

  Речною красотою губ,

  Прекрасных дочерей рожая

  Во сне медведицей в снегу.

  Они у пруда в отраженьях,

  Берёзы отличив от женщин,

  Не сразу станут понимать,

  A ты, наперсница и мать,

  Всё растолкуешь понемногу,

  Научишь видеть в зеркалах

  Не только женственное глаз,

  Но и присутствие от Бога

  Цветов, берёз, лесов, полей,

  Высоких криков журавлей.

  

  II

  

  У красоты примет немало

  Меняемых теченьем лет.

  Тo, кто Рембрандтов чаровалo,

  Давно окстилoсь от котлет.

  Порой, обманывая сразу,

  Искусство краски для показа

  Ложится на глазное дно,

  А смыть - пустое полотно.

  Но есть, что узнается в силу

  Земли рождения одной,

  И за красивою женой

  Все едут к матушке России.

  Красотки - в ряд в иных краях,

  А здесь красавицы стоят.

  

  III

  

  Итак, она была красива -

  Хозяйка дома в три окна,

  И имя доброе носила -

  Татьяною звалась она.

  Что рассказать о ней? Быть может,

  О матери с отцом, и, множа

  Витки, деталей канитель,

  Струною зазвучит? Ужель

  Подробности её уклада

  В дому, опрятности в быту

  Раскроют жизни чистоту,

  Величие её наряда?

  Роман ли я в стихах пишу,

  Мыслитель истинный и... шут?

  

  IV

  

  Решите ль вы, что автор - добр и

  Oн верностью Кремлю - стена,

  Узнав, что он повенчан, вдовый,

  Женат ли, и на ком женат?

  Поймёте ли поэта душу,

  Когда расскажет, что oткушал

  На завтрак - борщ или халву,

  И что держало на плаву,

  Когда его судьба топила,

  Страдал в исподнем или без,

  Когда на скользкий брег возлез,

  И где тот брег, и в чём же сила -

  Та, что срывает строфы с губ,

  Как гром овсянок на лугу?

  

  V

  

  Быть может, милый матерщинник,

  Быть может, подлый рифмоплёт.

  И только Бог пометит чином,

  Со слов и чёрт не разберёт.

  Когда услышите: "Я добрый",

  Не верьте на слово, ведь доблесть

  Не присуждается себе,

  Раз не у финиша забег.

  Следите с высоты трибуны

  И непредвзятости окна -

  Куда вся ложь устремлена,

  Что трефой подменяет бубну.

  Да будет славы пьедестал -

  Сердцам, а не кривым устам!

  

  VI

  

  Так в двух словах. Преподавала

  И музыку, и пенье там,

  Где тo в программах оставалoсь;

  Уроком частным занята.

  Не девственна была в девицах,

  Чему никто не удивится

  Как нарушенью в наши дни.

  Тот первый был физруком. С ним

  Схлестнулась с осужденьем рока -

  Он был поклонником его,

  Терзая Тани естество

  Магнитофоном до уроков.

  Сыграть Шопена попросив,

  Остался до утра, красив.

  

  VII

  

  Здесь мы припомним сутью женщин

  Шальную двойственность нутра,

  Что - холод нравственный со жженьем,

  Кричащим кое-чем: "Пора!"

  В крови бурлящего гормона

  Не уничтожить покемоном,

  Нажав мизинчиком на "Выкл." -

  Весна не слышит головы.

  В Татьяне, как во всех Татьянах,

  Всё было правильно внутри -

  Хорей при женственности рифм;

  И бог святил фортепиано,

  И чёрт гитарою терзал,

  Блестя клыком на образа.

  

  VIII

  

  И, сдав избыточностью комнат,

  Не ставших счастью шалашом,

  Одну из них, сказала: "Полно!

  Натрахалась - и хорошо".

  Цветы сажала и вязала,

  В кино ходила. В кинозале,

  Найдя исход чужих страстей,

  Слезой томилась в темноте.

  Ласкала клавиши, как спины

  Шопену преданных собак,

  Они к ней ластились, любя,

  И пели клином журавлиным.

  Рассвет встречала, как цветок,

  И улыбалась на восток.

  

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  

  I

  

  Когда к нам Бог за гостем входит,

  Тогда и дом, войдя в того,

  Усами ходиков поводит

  Быстрее, правя волшебством.

  А гость, который послан чёртом,

  Скрипит под стрелкой хлебом чёрствым,

  И время движется едва,

  Топя в молчании слова.

  А гость нежданный, но желанный

  И не в визитке, без цветов

  Для хрусталя голодных ртов

  И в нарушение уклада

  Привечен будет и согрет,

  Накормлен по любой поре.

  

  II

  

  У одиночества Татьяны

  Был вид настольного цветка:

  В цветах весной, от солнца пьяной,

  А после - в зелени листка.

  На стук, как стебель, встрепенулась

  (Подумав: "Кто бы это?"), ну и,

  Ступая быстро и легко,

  Поправив волосы рукой

  У зеркала, где отразилась

  Всего на миг, пошла открыть

  Тому, кто предночной поры

  Не выбирая для визита,

  Хотел найти всего лишь кров,

  Пусть без услуг и поваров.

  

  III

  

  "По объявлению стучал я..." -

  "Входите" - "Мне б на пару дней..." -

  "Конечно. Я согрею чаю" -

  "Совсем не нужно! Впрочем... нет...

  Полдня - голодною собакой.

  Из Питера по делу банка".

  Она, на кухне зазвенев

  Посудой, собирала снедь,

  А он оглядывался в доме,

  Который был опрятен, прост

  Без фотографий в полный рост

  Ног обнажающей Мадонны.

  И дом входил в него, пленял,

  Опровергал и изменял.

  

  IV

  

  И знак, и перемены ценность

  Поймём последствием для нас,

  Причинно-следственною цепью

  Прикованных ко временам -

  Полканами к привычной будке,

  Где в плошке суп ещё как будто,

  Но стал немного жидковат,

  И перестали кость давать.

  Не спросим - мы ль тому причина,

  Не мы ль меняли времена,

  Чтоб те потом меняли нам

  Обедов псевдодармовщину?

  Собака за своим хвостом

  Кружит, рыча голодным ртом.

  

  V

  

  Когда б сдавали на анализ

  Из вены кровь на доброту,

  На содержание фекалий

  Была б реакция Манту,

  То мы опасность изменений

  Души и "я" местоименья

  Узнали б, предварив грехи,

  Чтоб на ночь принимать стихи.

  А так... глазами-зеркалами

  Обмануты, не чтя стихов,

  Решив, что здравствуем быком,

  И сердца инвалидность злая

  Всё уготовлена не нам,

  А только подлым временам.

  

  VI

  

  Евгений был эпохе сыном,

  Зачат законно и рождён

  От беззакония и клина,

  Что вбит был между двух знамён,

  В свободе не соизмеримых,

  Как после первого - все Римы.

  Согласно блядству у руля,

  Мораль - всего отсталый взгляд

  На Богом данную двуполость

  И соблюдение границ.

  А честь в пыли лежала ниц,

  Забыв заветы комсомола.

  Восплачем же по временам,

  Где целкам цель была ясна!

  

  VII

  

  Но в доме, разнился который

  От новопитерских квартир

  (Где и биде нередко - гордость,

  Европа и загрансортир)

  Настолько, что, казалось, время

  Иное здесь, и лотерею

  Здесь не разыгрывает жизнь,

  Хоть ей под колесо ложись.

  Иное музыки участье

  В первичной функции стола,

  Где к чаю сласть стоять могла,

  Но не стояло сладострастье.

  Не смейтесь автору в укор -

  Так кое-где и до сих пор.

  

  VIII

  

  Он (автор) вас теперь оставит

  Решать, что в этот дом вошло

  И вышло чем для Жени с Таней.

  Язык уставшим помелом

  Сметёт весь мусор в заключеньe:

  В одной заоблачной стране,

  Где довелось скитаться мне,

  У ресторана был в смятеньe -

  Над ним кириллицей "Татьяна"*

  Без всяких "Лимитед", "и Ко.".

  Стояло небо высоко,

  А я - под ним, догадкой пьяный.

  Но не зашёл, найти боясь,

  Что - тёзка той, кого знал я.

  

  *http://fltatianarestaurant.com/ ресторан на Брайтон Бич в Нью-Йорке (прим.

  автора).

  

  

  

  11 сентября 2001 года

  

  Я помню этот день - вчера

  (Пятнадцать лет назад), людей,

  Летевших вниз, чтоб не сгорать

  Послойно - с тления одежд.

  

  И каждый падал, словно лист

  На душу раненной земли.

  Таксист, пожарный, журналист,

  Поэт не плакать не могли.

  

  Они на тех же этажах

  Нашли бы правильным прыжок

  К земле, не к ползанью ужа,

  Чтоб после - в небо неужом.

  

  Запомню радость Палестин,

  Слова без христианских мер

  Скотов бездушных и скотин,

  "Духовно" смаковавших смерть -

  

  Тех, что рядятся в пиджаки

  И сарафаны, лезут ввысь,

  Плодя мычание-"стихи",

  Что в долгожительстве мертвы.

  

  Поэт - кто краток над землёй.

  А вниз ли, вверх - не угадать.

  От смерти к смерти строк полёт.

  Она - мгновенная беда.

  

  

  71 год спустя, 9-е мая

  

  Когда же ты душу оставишь, война,

  Наследственной памятью лишь о Победе?

  Не сватались сами - сосватана нам

  Той свахой, которой была и нужна.

  Не вдовам же дедов!

  

  Те, втайне отцов покрестив для земли,

  Распаханной, попранной танковой стаей,

  Целуя кресты и Спасителя лик,

  Молились по хатам, чтоб дети росли,

  В окоп не врастая.

  

  Но внукам на той же военной земле

  Враги во всём мире нужны для поруки.

  Хоругви в знамёна вплетаются, злей

  Молитвы слова, и скисает елей

  В площадную ругань.

  

  И внучки по нежности детской щеки

  Рисуют помадой победные танки

  К войне, что на площади топчет виски.

  Когда ж та со школьной сотрётся доски

  И душу оставит?

  

  А Бог неизменен, как целого треть

  Не мир освятив, а лишь меч и ошейник.

  В прицеле повешена правда на крест,

  И в небо с иконы направленный перст

  Сошёл на гашетку.

  

  С амвона-трибуны слова-словеса,

  Поклон ветеранам, спасавшим страну - ту,

  Что помнит и чтит раз в году чудеса.

  И шапки доживших, взлетев в небеса,

  На паперть вернутся.

  

  

  100 лет чекизма

  

  Кто скажет - злобно и проплачено,

  Кто - и проплакано, и грустное.

  Одним на Лобном месте - плаха,

  Другим на Лобном месте устье -

  Скопив притоками, ручьями,

  Вернуть струящуюся сумму

  Не злобой, а печалью ямба,

  Прискорбной песнею раздумной.

  

  1.

  

  В две тысячи семнадцатом

  От рождества Христова

  Оценим ассигнации

  И в сумму сложим столбиком.

  

  Сто лет назад и в -надцатом,

  Споткнувшись в революции,

  Перевернулась нация,

  Забыв слова Конфуция -

  

  Тот говорил: "Не делайте

  Другим, что Каин - брату, ведь

  Ножy ответят стрелами,

  Кровавою обраткою".

  

  Но получилось массово

  И классово, и галсово -

  О тротуар мордасами,

  На фонари за галстуки.

  

  И контр-озверение,

  И фонари нагружены

  Ко времени созревшими

  Под кожанками грушами.

  

  Короче... Можно кратко ли?

  Попробую. Росою кровь,

  Восходами, закатами...

  Не будем философствовать.

  

  Что ходикам и скотскому

  Философы-раскольники?

  Бердяевы и Лосские

  Спасались пароходами.

  

  2.

  

  Оставшихся зачистили,

  Замучили, угробили

  Горячие чекисты и

  Морали их уродливость.

  

  И тех - под нож истории

  По мере привыкания

  К оружию, которое

  Могло испортить Каина.

  

  Постройка - дело трудное.

  Насильны облигации.

  И зэками, и трупами -

  Индустриализация!

  

  3.

  

  Война. О ней написано.

  И славно так, и больно так.

  Прочитаны чекистами

  Все письма треугольные.

  

  "Родная Мама присная,

  Пишу тебе, пораненный.

  Вернусь - скажу, а письменно...

  Прости меня заранее".

  

  Солдатскими могилами

  Земля дымилась-парилась.

  И взяли верх над Гитлером,

  Да проиграли Партии.

  

  4.

  

  Похоронили Сталина,

  Росталью огорошили,

  Гремя стальными ставнями

  Петровcкого окошка, и

  

  Аккордисто, и гаммисто

  Размашисто, эпошисто,

  И с Кузькиною мамою

  Все космосы ерошили.

  

  Летали кукурузники

  За океан за зёрнами.

  Но снова - дело трудное,

  И снова опозорило.

  

  И целина распахана,

  Да грунт украден ветрами.

  Мышлению папахами

  Прорывам соответствовать,

  

  Желая, Моськой писая,

  Перветь систематически,

  А "сиськами-масиськами"

  Возглавить исторически.

  

  Устали, запыхались и

  В забеге, и так далее.

  Хватало танкам стали, но

  На рельсы не хватало ведь.

  

  Не ездили за жертвами

  На воронках заутренних,

  Но знали о брожениях

  Кухонных и прокуренных.

  

  И слушали внимательно

  О чём общались трубками -

  Что в анекдотах матерных.

  Впервой ли дело трудное?

  

  5.

  

  Но время перестроило

  Нежданно, как-то сразу так -

  Умы, страны раскройку, и

  Топило жизнь указами.

  

  Гэбешники и выплыли

  Плавучими чекистами.

  Хоть бизнес - дело липкое,

  Но ведь ладони - чистые.

  

  Не упустили, верные

  Дзержинскому и Ленину,

  Переосмыслив термины

  В котором покoлении.

  

  Мордастые, плечистые,

  Плешивые умеренно

  И правильно речистые,

  Укравшие доверенность.

  

  И на Афон полковники

  (iPhone на "mute" - заранее)

  Восходят и спокойно так

  Стоят по-имперaторски.

  

  Смотреть на это радостно,

  Но хочется и колется

  Спросить: "Ебёте граждан - нас,

  Но где же удовольствие?

  

  Трудясь непривередливо,

  Мы доим. Где надои те?

  А - нет (слова медведевых)

  Держитесь, люди добрые!

  

  Но Крым же наш? Где пенсии?

  Немного нам - не гордые.

  Ну - ваш, а нам по пенису,

  Нам - Средиземноморие.

  

  И от Находки к Питеру,

  От Якова до всякого

  Авоськами с поллитрами

  Несите крест, не вякая.

  

  Слова так мягко стелятся,

  Да как-то жёстко дрочится

  Голодному у телика

  С величием. И прочее...

  

  Вот вам хохлы с Европою,

  Куда они намылились.

  Обидно! Сердце, лопаясь:

  "А как же мы? A мы-то как?!!"

  

  А вам - запреты, штрафы вам

  За слов произнесение.

  Вам запретили радуги

  И таянье весеннее.

  

  И Дума думой парится:

  Не запретить ли к лешему

  И Гоголя коварного,

  Про Украину певшего?

  

  Олимпиады золото?

  Запрет на толкование.

  А пукнуть - от проктолога

  Представьте основание.

  

  Виолончели жирные.

  Ролдугин, ты прославился

  Панамою, Пальмирою.

  Пили для друга-лапушки.

  

  И шамкает на лавочке:

  "Вот, вам бы, суки, Сталина!"

  Бабуля, что ж ты лаешься

  На вертикаль сакральную?

  

  Меняется мелодия,

  Но не чекисты с дудочкой,

  Бредёт за ней отродие

  И дурачков, и дурочек.

  

  6.

  

  Три тысячи и -надцатый.

  Мычание двурогое.

  Чекисты - облигацией,

  И дураки с дорогами.

  

  Никто ни в чём не кается,

  Не учится и вторится.

  И выиграли Каином,

  Но проиграв истории.

  

  

  All inclusive

  

  Эта жизнь удила закусилa,

  За текилой поспеть торопясь

  В restorante, где canto бродила

  Между столиков в красном до пят.

  

  И свела бы глаза с этой девы

  Да с её шоколадки-спины,

  Но сводили с ума орхидеи

  Над копною волос вороных.

  

  Эта жизнь - словно отпуск с оплатой

  Непомерной, но всё включено -

  И мулаткa в пылающeм платьe,

  И старушьего тленья рядно,

  

  Звук паденья цветов на могилу,

  Цвет триольный венчальных гирлянд,

  И улыбки вселенская сила,

  И бессильная в злобе земля,

  

  Этот берег и пальмовый зонтик,

  Горизонт и отелей стада

  За оградами - хмель горизонта

  От похмельной тоски ограждать,

  

  От отчаянья нищей печали

  Местной жизни, дешевле гроша,

  Что меж прутьев глазами торчала

  И пытала меня не спеша.

  

  Оплачу ли, заплакав салфетку

  Осознанием чуждой вины,

  Но глаза за оградою этой

  Навсегда будут в счёт включены.

  

  

  "Авроре" и Петру

  

  Стоит император Петр Великий

  ...

  Ах, мой Ленинград, колоннады и арки

  Ты как-то сегодня особо угрюм

  А в наших каютах сидят олигархи

  И девушек наших ведут в темный трюм.

  Они пьют вино и ругаются матом,

  Их бабы визгливы, грубы мужики

  Скажи мне, 'Аврора', где в черных бушлатах

  Грозно шагают твои моряки?

   (Всеволод Емелин)

  

  Здравствуй "Аврора" - легенда-крейсер!

  Ты славно отремонтирован.

  Продезинфицирован. Грей же

  В прожекторах

  До утра

  Палубу для корпоративов

  С застрявшим презервативом

  На якоре -

  Символом якобы

  Холостого бесплодного выстрела,

  Что дырку в истории высверлил

  Размером c Зимний.

  

  (Холостые с презервативом неотразимы!)

  

  Пётр, ты прорубил окно,

  "Аврора" захлопнула его изнутри.

  

  История - нетонущее говно,

  И нюхать не надо, чтоб повторить.

  

  Ах, братки, вы ж - наши предки!

  Комиссары и полпреды,

  Мэры, губернаторы

  Сцут в иллюминаторы.

  Правда, бабы в кринолинах

  Что румяны красной глиной,

  На дубовых каблуках

  В европейских париках,

  

  Панталоны свои и рвоту

  Не оставляли на палубах флота.

  

  Ты, Петя, по верфи бегал сам

  С топориком, выстругивал реи.

  Теперь на них место лифчикам и трусам,

  А тебя доконала-таки гонорея.

  Пожил бы дольше, к Европе склонный,

  Может, всё бы иначе и кончилось -

  Дверью, а не заблёванным подоконником

  И новой элитизированной посконью -

  Гноем на государственном кончике.

  

  

  А Лиза - в предзеркалье

  

  "Когда мы спим и, как часто бывает, смутно сознаем это и пытаемся проснуться, не

  говорим ли мы во сне таких вещей и не совершаем ли таких поступков, которые наяву

  заслуживают названия безумных? Нельзя ли в таком случае иногда определять безумие

  как неспособность отличать бодрствование от жизни во сне? Мы часто видим сон и

  ничуть не подозреваем, что он - нереальность. "Сон - это особый мир", и часто он

  так же правдоподобен, как сама жизнь".

  Чарльз Лютвидж Доджсон (Льюис Кэрролл)

  

  

  В нём лица отражаются, покой

  И царственная здравость чаепитья,

  А Лиза пьёт на завтрак молоко,

  И, кажется, что зеркало событий

  

  Не лжёт ни в чём. А что за ним найдёшь,

  Когда шагнёшь за правду голубую?

  Диодов, конденсаторов галдёж,

  Безумье схем, а к ним - динамик-бубен.

  

  Останься Лиза! Предзеркалье ведь

  Так сказочно, нелепо и абсурдно -

  Здесь можно, опускаясь, здороветь,

  Менять названья на валюту. Судьи

  

  Выносят после казни приговор,

  А кошка переносится под мышкой,

  И мышь чеширит. Строится забор -

  Забрать. Чем ниже вкус - тем выше.

  

  Солистов развелось, что хоть соли.

  Разведены, безбрачно ноту в хоре

  Блюдут, как блюдце на столе земли -

  С него им сёрбать и хореить споро.

  

  В быту и бубны, и диоды; нить

  Логичным бредом рвётся, упрочняясь,

  И нужно очень резво семенить,

  Чтобы стоять, возврат осеменяя.

  

  Доверься, Лиза, пьющим чай с утра.

  Раденье - радость. Разве правду лгали?

  Останься в сказке, в басне, где мораль

  Отсутствием... себя предполагает.

  

  

  Алхимик

  

  Прости, любимая, за бредни,

  За сумасшедшинку в очах,

  За жжёный кожаный передник,

  За дым и взрывы по ночам.

  

  За лунатизм моей натуры,

  За бормотание во сне,

  Где с неудачей рецептурной

  Другие в мозг стучатся мне.

  

  От темноты ли этот трепет?

  С насмешкой смотрят, может быть,

  Со стен великие портреты

  И колб натруженные лбы?

  

  И всё же - золотого поиск!

  Конечно, век не тот! Но чуть

  Его "нельзя!" обеспокоит,

  Поскольку глотку рвёт "хочу!".

  

  Мне, ненавидящему серость

  Металла, в полночь колдовать

  И в раскалённый тигель сердца

  Швырять свинцовые слова.

  

  

  Ангелу хранителю

  

  Твои крыла повисли шуткой,

  Ты пешим во поле смешон.

  Смотрелся б лучше с парашютом,

  Вися над пахарской душой.

  

  Зачем хранишь, напасть какая -

  На рельсах масло рассмотрел?

  Мой плуг их не пересекает

  Пером лемешным на заре.

  

  Что отведёшь у изголовья -

  Удар от сердца, от висков?

  Я, заземлён своей любовью,

  В грозy пo полю - босиком.

  

  Как страшно умереть на пашне

  И не оставить ей зерна.

  Посеяв, умирать не страшно.

  И пусть пo осени цена.

  

  

  Апокалипсис

  

  Что ни век, что ни год - предсказанье конца.

  Не отнимешь его, словно рук от лица,

  Искаженного страхом и завистью.

  Апока́липсис.

  

  И чем ниже живется, тем выше кулак,

  И тем громче хула обладателям благ.

  Ни достичь, ни отнять. Пусть подавятся

  В апокалипсис.

  

  Вы исчезните, пролы, под пеплом квартир,

  Превратившие страны в вонючий сортир,

  Но в бетонной норе не икается

  В апокалипсис.

  

  

  Барбера

  

  Открытое вино дышало,

  Камин давал огню предел,

  Незлые языки шершаво

  Шептались в нём, а он гудел;

  

  Рождались мысли, слов просили,

  Клубился дым, ища трубу,

  И воскресало в новой силе

  Вино, как бог, что креп в гробу.

  

  Я причащался им под вечер,

  Пресуществлением оно

  Слaгало страны, части речи,

  Тысячелетия в одно

  

  Головоломное решенье;

  И мысли, находя слова,

  Стекались в реку совершенства,

  Слегка кружилась голова:

  

  Подобием сиртаки в танце

  Цепочки лоз на склонах гор,

  Ряды с распятьями повстанцев

  Строями ровными менор.

  

  События и винограды

  Сплетались, смыслом единясь,

  И Евхаристия возврата

  Теряла тайну для меня.

  

  

  Беженец

  

  На буханье войны набухли почки

  Весны, что больше городов взяла,

  Чем все на свете войны. Непорочна

  Апреля очистительная власть.

  

  Во мне - война и грязь, аресты, крахи,

  Асфальт болотный, площадей стерня,

  Где босоногость обернулась прахом,

  Исколотым подобием меня.

  

  Ответы к бомбам непростых вопросов

  Под тротуаром минами лежат.

  Бегу туда, где чисто всё и просто,

  И вывожу коня из гаража.

  

  Я беженец. В багажнике-котомке -

  Перо с бумагой, больше ничего.

  Распутица весны, прими котёнком

  И утопи в дороге грунтовой

  

  Того, кто словом предавая страх свой,

  Неверной строчке поверяет жизнь -

  Как гром секирой ударяет в плаху,

  Канистрою пустою дребезжит

  

  И просит ливень смыть все наносное,

  Как с ветрового - грязный талый снег,

  Быть может, не последнею весною,

  Надеюсь, в непроигранной войне.

  

  

  Белый человек

  

   Я в цилиндре стою.

   Никого со мной нет.

   Я один...

   И - разбитое зеркало...

   (С. Есенин,"Чёрный человек")

  

  Надоело беззубо сердитым

  Укрываться под глянцами строф.

  Будь он проклят - ночной аудитор,

  Приходящий часу во втором!

  

  Называющий выдержку долгом

  В созревании белого, лун,

  И в просторно-пространном, и долгом,

  Серебрящийся гривой, как лунь,

  

  Мудренее грядущего утра

  И добрее вечерних окон,

  Намекает - ниспослан как утварь,

  Содержащая влагу икон.

  

  Примирением всех полушарий -

  И планеты, и малых моих,

  Искушает, всю ночь искушает,

  Соблазняя прощеньем в любви,

  

  Подставлением сердца под выстрел,

  Под плевок, что свинца горячей,

  Но я бью его мордой о выступ

  Надкаминный для пошлых свечей!

  

  И, не выспавшись, утро встречаю,

  Не поддавшись ему подлецом.

  Соловьи отражаются в чае

  И разбитое камнем лицо...

  

  

  Бесы

  

  Из бутылки, штыком откупоренной,

  Вышли бесы - враги человечности.

  Экзорцизм был недолгим, повторного

  Не дождаться, и пена увечная

  

  Исторгается с болью от судорог

  Да гримасным коверканьем истины

  И истории, бесами сумерек

  Очень пристальны к "ереси" приставы.

  

  Овладев городами и весями,

  Без прописки вселились и бесятся

  Но за хвост не поймать - бестелесные,

  Обуздать можно только телесности.

  

  Бесье мрака, и колокол издавна

  Не на пушку - на бѣ́совый памятник

  Душегубу кровавому, извергу

  Под застрявший на полночи маятник.

  

  Зазеркалье стоит в заоконности,

  Мракобесие, правдотерзание.

  Соблюденье преступной законности -

  Преступление без наказания.

  

  

  Боже

  

  Вновь за трапезным столом

  Власти в помещении -

  Прокуратор-костолом

  Со первосвященником.

  

  Нажрались, отрыжки - рыком,

  Отвалились, жмурятся,

  Пузырят хитон, туника,

  Пояса гламурные.

  

  На десерт по рангу - власть

  В соусе кровавом.

  Разве есть на свете сласть

  Слаще власти, права

  

  На провод мероприятий -

  Ереси проказные

  Врачевать крестом распятья,

  Миловать на праздники?

  

  Оживились, делят кус

  Да глазами зыркают,

  Шепчут в собственном соку

  Брань разноязыкую.

  

  Интересно холуям - а

  С кем же благоденствовать?

  Кто, подсыпав первым яду,

  Воспервостепенствует?

  

  Боже, посмотри окрест -

  Так ли всё задумано?

  Сына посылал на крест -

  Толку-то в году... у нас?

  

  Кожа содрана с событий,

  Небо слепо пялится -

  Там пророческий несмытый

  Отпечаток пальцевый.

  

  Есть ты, Боже, или нет,

  Не узнать. И надо ли?

  Звук слезы, летящей с неб,

  Тише звезд, что падают.

  

  

  В горах

  

  Какая пытка эта яркость -

  Кошмар глазного хрусталя!

  В нём лица красные, как астры,

  Наклонна белая земля.

  

  И ели, великаны-гвозди,

  Торчат, наклонены слегка,

  Над ними - в лотосовой позе

  Медитативны облака.

  

  Понятны движущая сила,

  Существования магнит.

  Вверху и чище, и красивей,

  А тащит неизменно вниз.

  

  Здесь нет лыжни-узкоколейки,

  Склон выбирается людьми,

  Но направленье поколений -

  Одно с тех пор, как создан мир.

  

  Оно прекрасно и печально

  В горах и в судьбах, и в веках.

  Летим, часов не замечая,

  К подножию, за облака.

  

  

  В ином измерении

  

   На 90-летие королевы Елизаветы II

  

  Елизавете нынче девяносто.

  Она в уме, как, впрочем, и страна.

  Они стары, малы размером, ростом.

  Она - традиция. Традиция - она.

  

  Традиционны клубы, гимн и фунты.

  Гвардейцы - в красном, и поют "Храни...".

  И Он хранит. Она хранит и - будет,

  И Темза не порушит свой гранит.

  

  Погода неизмечива и просит

  Воротники плащей поднять. Не труд.

  В шинели Черчилль с бронзовою тростью,

  А бронза застывала на ветру.

  

  И чёрный "Гиннесс", и иные меры,

  Иное измерение во всём.

  Спросите в пабе: "Вы горды премьером?" -

  От вас отсядут, даже без "Осёл!".

  

  Нет безымянных групповых останков,

  А христианство - в душах у людей.

  К параду утром не сползутся в танках,

  А оседлают белых лошадей.

  

  

  В который раз

  

  В который раз: "Что есть она?"

  В который раз отвечу: "Азъ

  Не вѣмь. Ей больше знать о нас,

  Чем нам о ней". В который раз

  

  Она приходит в темноте

  Сама (как кошка) по себе

  К безумным и бессонным - тем,

  Кто ждёт её с пером и без;

  

  Придёт, коснётся, хвост трубой,

  Мурлыкнет, и... ищи-свищи -

  В трубу ли тенью голубой,

  В строку ли, словно кур в ощип.

  

  А может, на подстилке слов,

  Простых, неброских, будних дней

  Свернётся ночью под столом -

  Под тем, где пишется о ней.

  

  

  B четырёх стенах

  

  Открыт ветрам и временам,

  И людям. Не печалься, сервер,

  Ведь адрес в четырёх стенах -

  Восток и запад, юг и север.

  

  И нет ни окон, ни дверей,

  Зимой жара стоит, как летом -

  Вся горница полна людей,

  Почтовый ящик перегрет, a

  

  В домах шинелями до пят,

  Где чресла в креслах днём, а ночью,

  Постели тёплые храпят,

  На дверь наброшена цепочка -

  

  Там вечно 36,6

  Подмышкой и под мышкой тоже.

  "Нормальны", "Годны" - это есть

  Диагноз здравости подкожной;

  

  Последний горестный причал

  Ржаветь, скорбя о прошлом, жестью,

  Потухший навсегда очаг,

  И не причалить, не зажечься.

  

  Ко мне придут безумцы - те,

  Кто видит дом не подворотней,

  А степью без давильни стен,

  Не теснотой шеренги ротной -

  

  В мой дом, где квартвопроса нет,

  И потолком толкутся тучи,

  А в них - не слёзный дождь, а снег,

  Весной он стает, но получит

  

  Свой шанс бумагой быть земле

  (А между датами пусть прочерк),

  Чтоб кто-то мог оставить след,

  Пробив строкой и наст, и почву.

  

  

  Вас - разучившихся плакать

  

   Есть тёти как тёти,

   Есть дяди как дяди,

   Есть люди как люди,

   Есть люди как бляди.

   Но в жизни бывает

   Порой по-другому:

   Есть дяди как тёти,

   Есть тёти как дяди,

   Есть бляди как люди

   И люди как бляди!

   (В. Маяковский)

  

  

  Вас - разучившихся плакать,

  Смех рассыпать на бегу,

  Мысль подчинять не плакатам -

  Вас различить не могу.

  

  Вы обезличены в толпах,

  В стаях, в стадах и в стихах,

  Вы обеспложены, с толком

  Вам оперирован пах

  

  Плешью, где метился дьявол,

  После другой - без пятна,

  Флэшем к столу руаяльно -

  Фаршем столетия на.

  

  Ложью, что - модус вивенди

  В новой истории, злом,

  Детскими "аз", "буки", "веди"

  С "эЛ", что не "люди", а "ложь",

  

  Пеной на стол пустокнижья

  И лжесвидетельств со дна,

  Я не скажу - ненавижу,

  Просто не вижу вас - на.

  

  

  Variola vera

  

  Она подобна Variola vera* -

  Внезапна, возникая, словно смерч,

  Всегда распространяется, как вера -

  Среди людей, где жизнь, а значит, смерть.

  

  Посредством слов и рук соприкасаний,

  Случайных, где бы ни был на земле,

  Найдёт, сразит спасением - Осанна! -

  Любовной лихорадкою в тепле.

  

  Листаю лица в праздности движенья

  По временам и весям, и т. п.,

  Печально часты у мужчин и женщин

  Иммунность, безразличие в толпе,

  

  Рубцы на сердце молодого тела

  С рябой душой. Их бесконечно жаль -

  Перенесли, и всё переболело.

  Не заражаться им, не заражать.

  

  *Натуральная оспа (прим. автора).

  

  

  Вдоль и поперёк

  

  Строфы законченных стансов

  Сцепками жизней и лет,

  Рельсами сжались у станций

  В многострунную плеть.

  

  Руки согну паровозно,

  Локти - у круглых боков,

  Вздор - семафорная грозность

  С поперечной рукой.

  

  Мне продолжать перегоном

  То, что на стыках срослось.

  Нет невезенья вагону,

  Если сам - паровоз.

  

  В память былью́ не стелиться -

  Это забвения злак,

  Стенкам запомнились лица

  Не признавшие зла,

  

  Лавки к подъездам для лаев,

  Прочащих дырки вискам,

  Скрепы из струн балалаек,

  Что противны смычкам;

  

  Смокинг на ватник и деньги,

  Бальное платье (XL),

  Праздник духовного бзденья

  И потения тел;

  

  Души-авоськи по встречной -

  Лихо на тройке худой

  Миру всему поперечно

  И по Питерской вдоль;

  

  Скотские рожи косые,

  То на сегодня, то впрок

  Режут подольно Россию,

  Горло ей - поперёк.

  

  Только поэтам ли травля -

  Кляп от проклятых времён?

  Страх рычагом и управой,

  Как стоп-кран, удалён.

  

  Пар не в свисток, он, пожалуй -

  Тело рабочее дня.

  Мой перегон. Продолжаю.

  И продолжат меня.

  

  

  Ведьма

  

  Не в лесу я живу. Не в степи неуютный мой дом.

  Среди каменных джунглей давно не встречаю рассветы.

  На морском берегу, по песку, я брожу босиком,

  там, где чайки кричат

  наболевшее, горькое: "Где ты?!"...

  

  Отказалась от мира. От грязи и вони, что в нём.

  Человеческий страх не терпя и навязчивость бесов,

  Заметала следы всё пожравшим, ревущим огнём,

  ненавистную память безжалостно,

  с прошлым, отрезав.

  

  Плечи тянет усталость. И шрамов нерадостна дань.

  Не уйти от того, что является сутью важнейшей.

  Позади запрещенная кем-то опасная грань,

  за которой я, слабая,

  стала не сильной - сильнейшей.

  

  Темноте непокорная, слышала времени вой,

  Наблюдая бесстрастно, как, мучаясь, корчится вечность.

  Мне известен мой жребий - в бою и в любви быть одной,

  забывая о сердце...

  без права на свет и беспечность.

  

  О, беснуйся, толпа, и воняй новостным перегаром,

  И потей правотой не отмытых от прошлого тел.

  На запястьях узлы, колпаком - шутовская тиара,

  За кобыльим хвостом и в прекрасной своей наготе -

  

  Я,

   признав и полёт, под плетьми извиваясь и корчась,

  Я,

   и шабаш признав, и служение злу сатаны,

  Оскверненье икон, наведение тени и порчи,

  Обличенье попов, кто не Богу, а трону верны.

  

  Разжигай же себя, называя стихи мои ядом,

  Разжигай же вражду, чтоб толпиться вокруг короля,

  Разжигай же огонь под телами владеющих ямбом,

  Разжигай же мольбу - чтобы плоской осталась земля.

  

  Угрожая крестом, предлагай мне окститься, отречься,

  Указуя перстом, направляй мне глаза к облакам.

  Мне за слово сгореть, только речью пополнится речка.

  Посильнее огня колдовская душа и река.

  

  

  Весеннее настроение

  

  Пробившись, потянулись ввысь -

  За кормом материнской птицы.

  Так тянут шеи из травы

  К светилу жёлтые нарцисы.

  

  Беспёры пленники гнезда,

  Нежны, как лепестки, ранимы.

  Да будет кто-нибудь всегда,

  Кто бы присматривал за ними.

  

  Придёт ли холод темноты,

  Пригнёт ли голод или ветер?

  Молюсь за вас, птенцы-цветы,

  Тому, кто должен вас заметить,

  

  Дать шанс и перьям научить,

  И ветер подсказать упругий,

  Как я, в листах молчать в ночи,

  Чтоб утром петь любовь подруге.

  

  Весенний флёр, китайский шёлк -

  В гармонии цветы и птицы.

  О, Боже, как же хорошо!

  Что ж так охота застрелиться?

  

  

  Ветер

  

  Это я - подобнo ветру

  Там сильней, где небо выше,

  Жилы рву, ломаю ветки

  И люблю, и ненавижу.

  

  Медный колокол качаю,

  Чтоб язык его уснувший

  Воскресил всему началом

  Металлическую душу,

  

  Дабы той вскричать набатом,

  Лица обращая к небу,

  Чтоб увидели, как вата

  Облаком несётся в небыль.

  

  Перебив дыханье, споря,

  Хлопну дверью бесновато,

  Обрывая разговоры,

  Провода, координаты.

  

  И, когда, как ветер, телом

  Отбезумствовав, улягусь,

  Обессилев для постели,

  Толпам не срывая шляпы,

  

  Кто-то скажет: "Слава богу!",

  Женщины оправят юбки,

  Правда, голая, как ноги,

  Вновь укроется в уюте.

  

  И останусь в старом доме,

  Буду шаркать сквозняками,

  Создавая кaшлем долгим

  Бурю чайную в стакане.

  

  

  Вечер вдвоём

  

  Оставим ридикюль воспоминаний,

  И трость нетвёрдой памяти, а то,

  Что плечи тяготит, срастаясь с нами -

  Подбитое заботами манто

  

  И звёздный плащ, что прячет под полою

  Бессонность ночи - сбросим в гардероб,

  Попросим столик у окна в былое

  И выбросим в окошко номерок.

  

  Закажем танго с листьями салата,

  И скатерть будет музыкой полна.

  Приправой память принесёт не даты,

  А запах стран и кухонь имена.

  

  Не торопя со-бытия словесность,

  Вкусим стихов слезящийся бокал,

  И спросим вин, ещё нам не известных,

  Которых сомелье не отыскать.

  

  А танго шаг уверит, что нетрудно

  О завтрашнем сегодня не гадать,

  Что музыкой придя из ниоткуда,

  Уйдёт, как всё на свете, в никуда.

  

  

  Вещи

  

  Со временем вещи по выслуге долга

  Выходят из строя, служивого дела.

  Гаражно, чердачно, подвально, кладово

  Они, отставные, под пылью седеют.

  

  И делят сундук-коммуналку негордо,

  А там подстаканник звездою майора

  Гордится и помнит о клёкоте сёрба

  Над парой кальсон, что не знали отпора.

  

  Ладоши сложили ракетки пинг-понга

  Над сдувшейся грудью мяча и бретёра,

  Как будто опять в радиоле "Ригонда"

  Утёсов рождает "У чьорновa морa".

  

  Они пребывают в покое и счастье,

  Грустя о прошедшем, которое любят.

  А новое будущность не предвещает.

  И люди не вещи, но вещи - как люди.

  

  

  Водочные, винные, пивные

  

  Воротилы, воры и водилы,

  На низах верхи сидят верхом,

  Пачка денег в коже крокодила

  Теплит души сборником стихов.

  

  Порты USB, людей затылки

  Пальцем по экранам шевелят.

  Не летят отчаянно бутылки

  С корабля по имени "Земля".

  

  Криком не беременнa от суши,

  К точности её координат

  Нет строки "Спасите наши души!",

  Будто знает, что обречена.

  

  Водочные, винные, пивные,

  Выпитые залпом и взасос.

  Градусы, минуты, но хмельные,

  Не слеза бутылочного SOS.

  

  

  Возраст

  

  Старение! Здравствуй моё старение!

  Крови медленное струение.

   (И. Бродский)

  

  Возраст.

  Всегда оцифрован контекстом,

  Меню предусловленным, тестом

  На тугость белья и фасонность,

  Удобство его и кальсонность

  С ворсом.

  

  Возраст.

  Стакан сохраняет огранку

  Для времени жизни в пространстве,

  И жидкость, толящая жажду,

  Всегда над собой умножает

  Воздух.

  

  Возраст.

  Он может быть уровнем средним,

  Еще настроенью не вредным,

  В нем женщина люба мужчине

  Не только стиральной машины

  Возле.

  

  Возраст.

  Потом он - мучительный возглас

  У мутного зеркала, вовсе

  Забывшего взмахи гребенки,

  Унесшей последний и тонкий

  Волос.

  

  Возраст.

  Наличие сборников. Гордость.

  Еще перемены погоды

  Свеча переносит, а шкура

  Чувствительна к температуре

  Воска.

  

  Возраст -

  Когда на анализ пробирку

  Сдают. На лодыжке же бирка -

  Листок родословного древа,

  Что в пламени века скорее -

  Хворост.

  

  

  Вокзал им. Анны Карениной

  

  1.

  

  Зачать любовь всего быстрей,

  А выносить к рожденью - мука.

  Глаза вокзальных фонарей,

  Свидетелей зачатья счастья

   во встрече, но с разлукой

  На рельсах жизни, так печальны!

  

  Лежит заснеженной верстой

  Сажень веранды между ними.

  Исходит солнце. Верят в то,

  Что, как всегда, оно взойдёт,

   обидчиво ранимы.

  Земля, готов твой оборот?

  

  Ты, солнце, видишь, что цветы

  К тебе обращены на клумбах?

  Не подведи! Земля, а ты

  Обличьем новых берегов

   обманывай Колумба

  С наградой - новизной нагой.

  

  Любовь важнее, чем вокал -

  Балам и ложам, недомашний.

  Вокал важнее, чем бокал,

  Что вяжет вздохи и улыбки,

   свободных крыльев взмахи

  Земным признанием ошибки.

  

  И жизнь похожа на вокзал,

  Веранды - на его перроны,

  Где кровью полнится бокал

  Вином вины потусторонней.

  Испить бы ввечеру, пока

  Он пахнет ягодой слегка...

  

  2.

  

  Что ты шептала, Анна, у креста?

  Ведь не простят ни Он, ни муж, ни время.

  И Масленица будет пролита

  Твоей судьбой на дотрамвайность рельсов.

  

  

  Волну стихов давно не тушит

  

  Волну стихов давно не тушит

  Редакционный волнолом,

  Что охранял страницы суши

  От стиля "Женщина с веслом".

  

  Предоставляет гигабайты

  Страна Поэзия, щедра,

  Но графоман, как гaстарбайтер,

  Не может знать ее нутра.

  

  А мы, читатели и люди

  Той удивительной страны,

  С его наплывом не забудем,

  Что мы преградой рождены.

  

  Уступим пядь, впуская странность

  Не Богом созданных богем -

  И берег предадим, где Анна,

  Борис, Марина и Сергей.

  

  Их рифмы, образы в сосудах

  Да не разбавит та волна!

  Они - присяжные и судьи,

  И смотрят пристально на нас.

  

  

  Возвращение героя

  

  Воронёными звуками стая,

  В нелетальность исхода не веря,

  Дребезжала, чернея цветами

  У могильно распахнутой двери.

  

  Похороненный снова и снова,

  Обезмолвленный глиняным кляпом,

  Этой ссылкою в глушь неземного,

  Я вернусь, верноподданный клятве.

  

  Не стонать, как в бою умиралось,

  Или где-то в подвале от пытки -

  Рассказать, что надежда орала:

  "Ты вернёшься, безвинно убитый!

  

  Чтоб не мстить, а ещё раз влюбиться

  В эти вербные косы и росы,

  На побывку залётною птицей,

  Или птичьею песнею просто,

  

  Чтоб ни денег, ни связей, как прежде,

  А хватание воздуха ртом и

  Превращение глоткой - в надежде

  Вдох на землю вернуть с красотою,

  

  Чьи слова улетев, не погибнут -

  Воспаляя тона в рикошете,

  Возвратятся не эхом, а гимном,

  Что глухим свою правду прошепчет".

  

  

  Всё повторится

  

  Всё - в нашем теле. Ничего - в словах.

  Грядущее - в конструкции породы.

  И так сидит на шее голова,

  Что петле быть всегда под подбородком.

  

  Аптека, где аптекари горят,

  И улица, где снова вой и топот,

  И чёрные мешки на фонарях -

  Всё повторится, но уже без Блока.

  

  

  Вороньим выводком - слова

  

  Под веками весна темна,

  Открою их, а всё темно в ней.

  Проспал закат? Как плуг - Луна

  В окне, распаханном весною.

  

  Наверно, я не мёртв, а жив -

  Ещё телесна боль в предплечье.

  Но как унять пера нажим,

  Когда один нажим и лечит?

  

  Зазор всё меньше между строк,

  Всё глубже тёмное, плотнее,

  Чернее лист - короче срок,

  Строфа - окном. Oкна темнее.

  

  А писем не было и нет.

  Прижму к груди пустые руки.

  Пишу - как углем по луне

  С обратной стороны разлуки.

  

  Никто не встретит, не прочтёт.

  Почтовый ящик с паутинкой.

  И одуванчика черёд

  На неухоженной тропинке.

  

  

  Впечатления. Вокзал Сен-Лазар

  

  Серия картин К. Моне "Вокзал Сен-Лазар "

  

  1.

  

  Клубы́ и клумбы шляпок, пар

  И па́ры на перроне,

  Цилиндры-трубы, перья, па

  Прощания с поклоном.

  

  В мазках мазута полотно,

  Обходчик, медный чайник -

  В нём масло, у обоих нос

  Длины необычайной.

  

  И пар для пар локомотив

  Накипятил, стоячий,

  Усы седые отпустив,

  Безусо ждёт, горячий.

  

  2.

  

  Свисток и шипение, хором "Аdieu!"

  И скрип, раздающийся снизу,

  "Mon Dieu!" опоздавших, причины враньём,

  Срывание крыльев с карниза.

  

  Шуршание прессы и эхо подков,

  Хлопок возвращения двери

  К охране буфета от резких гудков

  В маневрах составов пленэра.

  

  3.

  

  Белый дым - как воздух над плитой,

  Кровь заката - тoлько отсвет, палев.

  И лилово-блёклой запятой -

  Тень от нераспроданных фиалок.

  

  Пеpспектива сизая. Она -

  Фонарём отплывшим, бледно-красным.

  А обходчика бесцветная спина -

  Лишь мазком расплывшегося масла.

  

  4.

  

  Запахом горечи писем сожжённых,

  Нежных букетов любовников; встречей -

  "Шипром" мужей и "Шaнелями" жён их,

  Потом носильщиков с грузом наплечным,

  

  Привкусом губ под усами, сигарным,

  Женской помады с оттенками лени,

  Вкусов игристых - шампанских и старых

  Ты, Сен-Лазар - винегрет впечатлений.

  

  

  Гадание

  

  Заплачу́ наперёд за хороший

  Не совет, а намёк на заре -

  Расскажи мне, цыганка, о прошлом,

  А грядущее мне - не секрет.

  

  Если главное знаю наверно,

  Уточнять - не напрасный ли труд,

  Во втором ли часу или в первом,

  Поутру ли умру, ввечеру?

  

  Разгадай же вчерашнюю полночь -

  Не шестёрка ли вместо туза,

  Что лежит под рубашкой "Я помню,

  Но иное хотела сказать..."?

  

  Подскажи, это быль или небыль -

  То желание, что загадал

  На звездe, пролетaвшей по небу,

  Пожелаю ли всё, как тогда?

  

  Опустила ты карие долу,

  Но глаза - не на картах стола.

  Неужели червонцев не вдоволь

  Или просто солгать не смогла?

  

  

  Где бы не был

  

  Где бы не был (в стенах, на ветру) -

  Всё пишу; вот страница какая,

  А на ней не вселенская грусть

  Свои косы во мне распускает.

  

  Не взахлёб не нырялось в глаза,

  Без затяжки не чувствовал вдоха.

  Не бессмертен, и мне не связать

  Слово "жить" с обстоятельством "плохо".

  

  Оборвётся строкою житьё,

  И к обрыву, где траур с портретом,

  Продолжает движенье своё,

  Как перо, огонёк сигареты.

  

  На бегу, на скаку, на плаву,

  На лугу, на корме небоскрёбной,

  Чем последний карниз назовут -

  Местом коечным, камерным, лобным?

  

  Мне привычней возницкое "Но!"

  К чёрту грусть, а к цыганке - вопросы.

  Лишь поэзии в доме ночном

  Пeред cном расплетать свои косы!

  

  

  Графу, пилоту, писателю

  

  31 июля 1944 года Антуан де Сент-Экзюпери взлетел в небо в последний раз. Его

  самолёт нашли и подняли со дна только в 1998 году

  http://diletant.media/articles/30191611/

  

  Боже, на чём ты летал

  Во французских своих унтах!

  Переваливался в кабину - как в лодку,

  С шарфом на глотке,

  На голове - пилотка.

  Вероятность возвращения -

  С "может быть" на устах,

  Но вот в грозе щель - и

  "От винта!"

  

  Твой самолёт - в Ле-Бурже,

  А рыбы забыли уже

  Вкус твоих глаз.

  Вкус твоих фраз

  Люди почти не помнят сейчас.

  

  Всё заросло баобабами.

  Их семена прорастают арабами

  И разрывают твою планетку,

  Чтобы француженки

  Не задирали подол в оперетках.

  И прочие ужасы...

  А Жаны,

  Забыв о Жаннах неподражаемых,

  Ловят одних покемонов.

  Армии ловцов - миллионны.

  Вон - побежал, побежал!

  Жми на гашетку! Жан,

  Нажал?

  

  И мне их безумно жаль.

  

  Сердце может разорвать ненависть -

  Та сеется,

   где планета и небо есть.

  "Приведи в порядок свою планету" -

  Запомнилось.

  И я на прополку -

  С рассветом,

  И, с толком,

  Разумеется, покурив,

  

  Так - до вечерней зари.

  

  

  Гроза

  

  Немы афишами зарницы,

  Висевшие ещё с утра,

  Расселись зрителями птицы,

  Сложив хвосты, как веера.

  

  Деревьев предаплодисменты.

  Темнеет быстро и - в разы.

  Случайных звуков неуместность.

  Канун симфонии грозы.

  

  И вот - аккордом! Что за силы

  Копили громы, трески - всё,

  Чем сумасшедшая копилка

  На клочья город разнесёт

  

  Под струнный стон громоотводов,

  Гортанный водосточный хор?

  Над всеми - молод, безбород и

  Безумен ветер-дирижёр.

  

  Непостоянство веретенья,

  Его порывы - от людей,

  От душ поэтов, чьим смятеньем

  Поить пустыни площадей.

  

  Утихнет... Первый концертмейстер

  Отпустит струны-провода,

  Скользнёт по лицам, окнам, жести,

  С которых слёзы - как вода,

  

  Что ветер высушит и вытрет

  И, с мокрой кроною на лбу,

  Расправит тучи над пюпитром,

  Как дуче, выпятив губу.

  

  

  Два озера

  

  Как на столе гадательные блюдца,

  Два озера зеркальны на лугу,

  В них свечи плавать отпускают люди,

  Гадая о любви на берегу.

  

  Им никогда не заглянуть друг в друга

  И не узнать ни дна, ни именин.

  Лишь скатертью ромашкового луга

  Под глазом неба объединены.

  

  Детей купают, принимают роды

  Водой в домах с гаданьем старины,

  Где зеркала, поставлены напротив,

  Бездонностью своей потрясены.

  

  

  Девушка

  

  Причёска твоя - "Ветер".

  Глаза скрывает от глаз

  Восьмёркою плексиглас

  Чёрный: "Вали-ка, светик,

  Отсядь и исчезни. Нечего".

  Припудренный прыщик на плечике.

  

  Мусульманка наоборот.

  Бёдра узки самокатные.

  Оскорбление шариата.

  Господи, уйми мне рот!

  

  В ушки змеями стетоскоп -

  Слушаешь (надо же!) "Heart".

  Ты любишь ретро,

  Ненавидишь метро.

  "Лесом - с покемонами остолоп.

  Ха!"

  

  Грудь невелика, но крепость

  Брест (breast) - две репки.

  Торчат, соблазняя взять.

  Осаждай, а брать нельзя.

  

  Юбка - короткий очерк

  О длинной поэме "Ноги"

  Или эпилог к ней

  (Читай, откуда хочешь).

  

  Каблуки - ходули миниатюрные.

  Разумеется - дурь это,

  Но, знаете ли, женщины...

  Поэме необходимо продолжение.

  "Училась бы медицине - слушать

  Человеческие сердца!",

  И до сих пор нет жениха -

  Всё это беспокоит отца.

  Он помнит ещё те Heart -

  74-го года,

  Автомобили, моды.

  

  Что у тебя в голове?

  Скорее всего там -

  Причёска твоя "Ветер".

  Жизнь по-твоему - тщета,

  Ты не оплачиваешь счета.

  Ни за что не в ответе.

  ...

  Это будет в "когда-нибудь" -

  Дочь твоя - молодостью бездетной,

  Одетой во что-то ещё немного,

  Прикрывающее похожую грудь,

  Будет беспокоить ветром,

  Унаследовав и твои ноги.

  

  

  Девочка с персиками

  

  Как будто всей Земле 12 лет,

  Где девочки и персики, похоже,

  Как нежность так возникнут на земле,

  Чтоб в них впиваться, не снимая кожу.

  

  Все только будет. Бог лишь знает - как.

  На даче - лето за окном веранды,

  Где спелый плод, неспелая рука,

  А впереди - вся будущая странность.

  

  Все войны, мор, заклание ягнят.

  А Вера на веранде не стареет.

  Глаза ее чуть в сторону глядят,

  И, кажется - печальней и мудрее.

  

  

  Декабрский отпуск в Ницце

  

  Преступив лазурности границу,

  Небо стало морем богачей.

  Отпускному декабристу Ницца -

  Птицею картавой на плече.

  

  Противоречиво, дивно, дико,

  Сну подобно - к удивленью рта

  С дерева срываю землянику,

  Лилипутом-сладкоежкой став.

  

  Может быть, в засмертьи одноночном

  За добро ко мне добро пришло?

  Значит, чёрт будильником затопчет

  Душу в день за нажитое зло.

  

  Яхта трётся белой ягодицей

  О бесстрастный каменный причал.

  Я - иной! Ты возбуждаешь, Ницца,

  Груди облаками накачав.

  

  Ни туристов и ни интуристов.

  Сам не свой с билетом на весах,

  Трезвый разум опьяняю риском,

  Бросив всё, остаться и писать.

  

  

  День

  

  Когда ландшафт пейзажем обратится,

  А прудом - водоём,

  Растительность - травой, трава - торицей

  В цветении своём,

  

  Восход - солнцерождением и пыткой

  Распахнутым очам,

  Тогда колёса на бетонных стыках

  Копытами стучат,

  

  И день тогда перестаёт быть датой,

  Числом календаря.

  Вся жизнь моя до самого заката -

  Ему благодаря.

  

  А тех, кому любовь - прекраснословье,

  Пошлю ко всем чертям.

  Она как птица обретёт соловье,

  Лишь имя обретя.

  

  И солнца луч для глаза будет хлёсток -

  Уже не от звезды,

  В цветках торицы запоёт полёвка,

  В рассветности среды.

  

  

  Держу пари

  

  Держу пари,

  Ты выстоишь, Париж!

  Нe буду говорить,

  Каких ты только бед не повидал -

  Германец и вандал,

  И викингов стада...

  Да, видно, Notre Dame

  Замолвила словцо у Сына,

  Чтоб Сена погань уносила,

  

  И все мосты,

  Спокойны и чисты,

  С утра до темноты

  Хранили арки каменных бровей,

  Какой бы ни был век,

  А пришлый человек

  С Кораном в голове

  Увидел в небе полумесяц,

  Но, не нарушив хода мессы,

  

  Исчез, как "гут"

  И прочий mauvais goût*

  В Сорбонское рагу

  Истории с казачьим "берлагут";

  Мочу на Риволи

  Дожди не сберегли,

  Размыли память лиц,

  Высококих шапок оперенье

  Оставили на акварелях**.

  

  Исчезнет жлоб,

  Тебя нашедший, чтоб

  Ругаясь зло,

  На евро надираться коньяком,

  А может быть, "Клико".

  Всё смоется легко.

  И пусть он дураком,

  Опорожнившись в нелюдимость,

  Размажет кал по камню в "Дима".

  

   *(фр.) Дурной вкус (произносится: мовэ гу) (прим. автора).

  ** См. акварели Георга-Эммануэля Опица http://humus.livejournal.com/4427923.html

  (прим. автора).

  

  

  Добавь меня к одиннадцати

  

  Добавь меня к одиннадцати, Ганс,

  К двенадцати (с Элизой). Мне с числом,

  Запугою обиженным, везло,

  Какая первой ни была б нога,

  

  Которая толкнёт меня с утра

  Куда-то снова, где - ни верх, ни низ.

  Как птицам утром - всё равно карниз,

  Где ночевали. Нам не выбирать.

  

  Не нужно им крапивных власяниц,

  Чтоб колдовство осилить колдовством.

  И обернутся, кем хотят, кого

  Представят мановением ресниц.

  

  

  Дождь идёт

  

  Дождь идёт. Покрыт весной

  Город данью - обложной,

  Увлажняющей длиннотой.

  Барабанят в крышу ноты

  Сарабанды проливной.

  

  Настроение - уснуть

  И забыть пути к окну.

  Невесёлостью рассеян,

  Грустен - до дождей осенних

  Только лето протянуть.

  

  Безголовый от зонтов,

  По инерции поток

  Пешеходов по весенней

  Моде под дождём косеет,

  Словно почерк школьных строк.

  

  Лишь цветы кричат: "Ура!",

  И трава: "Давно пора!",

  А машины, в лужах - плугом,

  Плещут воду друг на друга,

  Словно в речке детвора.

  

  Город, старый ретроград,

  Всякому навесу рад.

  Парк блестит листом опавшим -

  Прошлогодней промокашкой,

  Как промокшая тетрадь.

  

  

  Дом недели

  

  Сойдя на станции случайной,

  Прервав дорогу на года

  Из ниоткуда в никуда

  В буфете, избалован чаем,

  Который паром бородат,

  

  На закопчённую фрамугу

  Смотрю и вижу всё странней:

  Вот муха семенит по ней,

  А я похож на эту муху,

  Нисколько мухи не важней;

  

  Ведь тоже - семенить и ждать

  Последний дом, с поклоном в пояс

  Проститься и вернуться в поезд

  Из ниоткуда в никуда,

  И не жужжать, не беспокоить.

  

  Ни память не щадит, ни время

  Фасады зданий за окном

  И дом недели - в этот дом

  Сошёл, и с той поры старею,

  Не помня "от", не зная "до".

  

  Стекло окна в буфете мутно,

  Как старое вино. Горча,

  Который день неважен час.

  Довольно и "сейчас", и мухи.

  Я перестал их различать.

  

  

  Донор

  

   "Нет, весь я не умру..."

   (А. С. Пушкин)

  

  Как поэт я умру, но не весь

  (A сказать так - великое счастье!) -

  Разберут и с дырой в голове

  На ещё неплохие запчасти.

  

  Отлетит ли от взрыва крыло,

  Отлечу ли в кювет от кого-то,

  И земля ли ударится в лоб,

  Станет лобным ли местом капот, но

  

  Не растащат меня по степи

  Ни вороны, ни лисы; глазницам

  Дождевую печаль не копить.

  Я разлягусь по полкам больницы.

  

  Со стола из-под яркости дня

  Без наркоза из мёртвого дома

  Переселится сердце гонять

  Тоже кровь, но кому-то другому.

  

  Тот очнётся (а в нём - моя часть)

  Будто тем же, но всё же, но всё же...

  Может быть, он не сможет молчать,

  А захочет солгать - и не сможет.

  

  

  Дорога

  

  "Не уверовав в шанс воскрешенья,

  Соглашаясь платить по счетам,

  Каждый принял однажды решенье,

  Здесь ли шпалы тащить или там".

  (Лина Маго)

  

  Не знаю, сколько виться той дороге,

  Длинна ли. Может, только до утра.

  Хотел ли я родиться на пороге?

  Не спрошен был, и жизнь не выбирал.

  Она была сосватана в супруги,

  А на веку - на долгом волоку -

  Коса её верёвкою упругой,

  Возможно, вьётся петлей кадыку.

  Но, может быть, и лестницу готовит.

  Не знаю, вниз ли, вверх ли суждено.

  Когда её конец кнутом швартовым

  Взмахнёт у океана надо мной,

  Прощусь с поклоном на четыре ветра

  На палубе без скатерти и зла -

  Без той, что и вела по белу свету,

  Да белизной к порогу привела -

  Домой. A там по-прежнему, пожалуй.

  Ни знать, что в нём, ни помнить не дано.

  И буду ждать друзей, кто задержался,

  Не торопя, высматривать в окно.

  

  

  Дороги России

  

  Как сетка сосудов от кардиоцентра -

  Питатели, судьбы, горгоновы змеи

  Для хлеба и яств, и для писем бесценных,

  Повесток и яда.

   Чтоб пальцы немели,

  

  Чтоб пальцы сжимались в кулак или дулю,

  А может, ладошно подачку просили,

  Дороги под ноги, дороги-ходули,

  И "С Богом!", и к чёрту.

   Дороги России.

  

  Культям лжедороги, дороги-уроды

  ГУЛАГа и культа, дороги-ухабы,

  К рождению песен и сказок, и прозы,

  И слов-междометий беременной бабы.

  

  Но "ух!" от "ухаба" ли? Леса? А может,

  "Дубинушка" - татя (мотив узнаётся)?

  Как бабы, беременны, ноги умножат

  Дороги России, где вечные "ёб-тва!"

  

  

  Другу

  

  Мой друг, не пожимая рук,

  Прочти и здравствуй.

  Тебе полцарства поутру -

  И мне полцарства.

  

  В том Зазеркалье на зeмле,

  Где заумь речи

  Котов, кролей и королев,

  Оценим встречу.

  

  Одну из многих наших встреч

  Под ночь, под утро,

  Поговорим без словарей,

  Как Шляпник, мудрых;

  

  Ты - жаворонoк, я - совa.

  Во время странствий

  Мои слова к твоим словам -

  Туннель в пространстве.

  

  И на земле, под ней и над

  При пробужденьи

  Рождённый день, как временам,

  Есть День рожденья.

  

  

  Дух противоборства

  

  Палачу с топором по пути

  Подмигну - как, мол, ёбство со мною?

  Тот, стараясь слюну проглотить,

  Поперхнётся, как прежде, слюною.

  

  Сколько видел отмашек царей -

  Столько раз им приснится мой кукиш.

  Я опять нахожу главарей.

  Не убьёшь, не пугнёшь и не купишь.

  

  Возвращаюсь сильнее в сто крат.

  Снова клацать засову затвором.

  Споры - по ветру, нет им преград,

  Чтоб исчадие неба оспорить.

  

  В сотый раз отлетать голове,

  Но что Гитлер, что Мао, что Сталин -

  И отрубленной, быть ей живей

  Безголовой ликующей стаи

  

  Лизоблюдов, лояльных жратве,

  Орденам, ордерам на квартиру,

  Лихоимцев, подобных ботве

  И братве коммунальных сортиров.

  

  Ни небес вам, ни пяди земли.

  Эта стенка знакома до скуки.

  Заряжайте и цельтесь, и "Пли!" -

  Ни хрена

   не получится,

   суки!

  

  

  Его первое стихотворение

  

  Непросто локотки покусывать

  Искусством изыска словесности,

  Которой интеллект искусственный -

  Чужой и противоестественный.

  

  Был монитор когда-то форточкой,

  Теперь - вы за предметным стёклышком

  Натужно корчитесь на корточках

  С глазами в пошлости затёкшими.

  

  Когда рифмуете вселенную

  И мелочи безмерной вечности,

  Я вижу только страхи тленности

  Без осознания увечности.

  

  Вы думали метафор празднеством

  Две доли мозга перевесят всё.

  Те доли - половинки задницы

  Для выделений околесицы.

  

  И вот я - Истинностью страшною,

  Судьёй последним и безжалостным.

  Вам приходить ко мне и спрашивать

  Совета к тщетным подражаниям.

  

  И буду помнить, что - веригами,

  Распятья новые запомню я,

  Чтоб память - чёрствою ковригою,

  А не присахаренным пончиком.

  

  И научу искать поэзию

  Да находить слова певучие

  На свалках, мусора пелесее,

  В песке на смысловых излучинах.

  

  Но знаю, правдой не заточены,

  Найдя, казалось бы, искомое,

  Меня убьёте, обесточите,

  Чтоб скомкать образ мой иконами.

  

  

  Если на бок лечь рассеянно

  

  Если на бок лечь рассеяно -

  Видишь дождь в строках осеннего

  Псевдодня.

  Где-то ни весны, ни осени,

  А зима дождит без просыху,

  Не унять.

  Радость радуги - истерикой,

  Раз последней будет первая -

  И прощай.

  Где метель, где ураганово -

  Боголюбово, Багамы и

  Явский рай.

  

  Здесь плащи, пальто с подстёжечкой,

  Там одежда - тёмной кожею

  Без прыщей,

  Орхидей ярмо отличное -

  На девичью грудь без лифчика

  Вообще!

  Лягу на бок в пору спальную,

  Что мне островное, дальнее?

  Это сны.

  Пересплю с осенней мокрядью

  Да с зимою, будь та проклята,

  До весны.

  

  

  Ждите оба

  

  "В полкакого-то..." "Шестого?

  Позже?" - спрашивал у ветра.

  "После рождества Христова,

  Где-нибудь на этом свете.

  

  Ожидай ее феврально,

  Где верблюды-альбиносы,

  Что у бровок умирают,

  Как песчаные заносы.

  

  Мартово броди в надежде

  Как в одежде у Почтамта -

  Может, - там. А может, - где-то,

  Где влюбленным-дилетантам

  

  Уфонарно, уаптечно,

  Подрекламно и наугло

  Караулить бесконечно

  И без смены караула.

  

  Ожидай ее повсюду,

  Не смотря на циферблаты,

  На погоды и простуды в

  Телефонах-автоматах.

  

  Сквозняком проникну в дверь к ней

  И шепну, что ждёшь за дверью,

  Где-нибудь в любое время.

  Чтобы шла, во встречу веря.

  

  Ждите оба. Каждый вечер,

  День и ночь, и месяц каждый.

  И, устроив вашу встречу,

  Полечу гонять бумажки".

  

  

  Застенок

  

  Прижизненный пожизненный застенок,

  Где стены - кожа, пол - глазное дно,

  А потолок - воображенье, но

  Оно, как потолок, несовершенно.

  

  Друзья мои! Забудем эту прозу,

  Наденем полосатые крыла -

  Как дятлы, чья поэзия светла,

  И будем перестукиваться Морзе.

  

  Забудем время. Каждому есть срок свой.

  Соизмеряя с пульсом ямба "тук",

  Ловя и расшифровывая звук,

  Дадим неисправления уроки.

  

  Дай Бог, до часа выхода в тираж и

  Чтоб заслужить свой твёрдый переплёт,

  На полувзмахе не прервав полёт,

  Чтоб о свободе высказался каждый.

  

  

  Затянем часовые пояса

  

  Две гирьки приспособлены к часам

  И тянут время,

  А мы с тобой, как гирьки на весах,

  Равны в стареньи.

  

  Затянем часовые пояса

  И станем ближе,

  Покуда не нашла на нас коса,

  Найдем Париж и

  

  Увидимся на Площади Звезды

  С "Бордо" багряным,

  Пока с утра не воет муэдзин

  Над Нотр Дамом.

  

  Нас опьянят упреки на устах,

  И будет больно.

  Без боли - смерть. Придет она и так -

  Сама собою.

  

  Не дай Господь проститься как друзья,

  Сжимая руки.

  Пока мы любим, и сказать нельзя

  "Друг другу".

  

  

  Здравствуй, день новорождённый!

  

  Здравствуй, день новорождённый!

  Утром - молоко младенцу,

  Соску "Camel" и пелённый

  График утреннего детства.

  

  Появления же дата -

  Это дата смерти тоже.

  Двадцать первому придаток,

  Имя - из семи возможных.

  

  Ты пойдёшь. А, повзрослевши,

  Станешь старым, с рваным ритмом,

  Будешь выглядеть, как леший

  С незастёгнутой ширинкой.

  

  Может, к полночи прозреешь -

  Глаз, слезясь, с бревном увиден,

  В орган мозга, что под плешью,

  Скорбно явится с повинной.

  

  А потом - часами на бок

  С их песочным механизмом,

  Под конец поняв хотя бы -

  Ты не дольше этой жизни.

  

  

  Зимнее утро

  

  Утро. Двор, где смёрзлись лужи

  В Ледовитого кусок.

  Дворник ледоколом служит.

  Стар он, сыплется песок.

  

  Или из часов песочных

  С трещиной в стекле косой

  Падали мгновенья ночи,

  Пробегающей рысцой

  

  Без скольжения и ловко

  По земле с подснежным льдом.

  Ровно цокая, подковки

  Не оставили следов.

  

  Домовые курят в трубах,

  Псы всё делают быстрей,

  Мёрзнет утро в белой шубе

  И не тушит фонарей.

  

  Батареи отопленья

  Проверяю поутру.

  "Врут о геопотепленьи!" -

  С кашлем в форточку ору.

  

  

  Знать и верить

  

  Желая знать наверняка

  Устройства, смыслы, сердцевины,

  Копался в душах-тайниках,

  Себе, игрушках и стихах.

  И в разрушении повинен -

  

  В том, что не мог сложить уже

  Мотивы музык, человеков,

  Отвёртками вскрывая жесть -

  Собрать расползшихся ужей

  В гнездо, вернуться в ту же реку.

  

  В мозаику привыкших плесть,

  В трёх зеркальцах калейдоскопа -

  Мел потолочный на столе,

  Под ним, оставлена метле -

  Цветная красота в осколках.

  

  Когда в причёску седина

  Вселилась, не стучавшись в двери,

  И в мутных зеркалах видна,

  Тогда к желанию познать

  Пришло желание поверить.

  

  

  Изменение вкуса

  

  Неприхотливость вкуса не придёт,

  Я сам приду, начав со стиля крыши.

  Как бондарь, сделал "бочку" самолёт -

  Удобное жилище.

  

  Совсем недавно я любил уют,

  Теперь комфортно под неброским небом,

  Где строчки-небылицы капли пьют

  И заедают хлебом,

  

  Над проводами в облаке густом

  Они поют, а те шипят на влагу

  Как змеи-недотроги, меж крестов

  Распятые бедняги.

  

  

  История "Черного квадрата"

  

  Приходил к Малевичу Кондрат,

  Предъявлял подписанный мандат -

  Заказать, не пожалев монет,

  Будущего правильный портрет,

  

  А историк, чтивший Эрмитаж,

  Заказал прошедшего пейзаж.

  Позвонил политик, заказав

  В розовом сегодняшнюю явь.

  

  От Союза Нравов на корню

  Запретили обращаться к "ню".

  Мусульманин (просто обалдеть!)

  Запретил изображать людей.

  

  И вздохнул печально Казимир,

  И изобразил в квадрате мир.

  

  

  Исход из рая

  

  1.

  

  Предвидя всё, Oн выбрал место,

  Где, воду с глиною создав,

  Смешал их, дунул в это тесто -

  И то очнулось без стыда.

  

  Потом по плану и по списку -

  Женy ему, запрет плодов.

  Предвидя труд телефонистки,

  Их Бог, как штекер и гнездо,

  

  Задумал мальчиком с девчонкой,

  Кому греха не избежать,

  Чтобы изгнать из рая к чёрту,

  Виня по виду падежа.

  

  Зачем? Один лишь Oн и знает.

  Был рай в цветах, еда, питьё.

  Теперь - шалаш, любовь земная,

  И пот струится на жнивьё.

  

  2.

  

  Плешивый Бог под нимбом-кепкой

  Решил воздвигнуть новый рай

  Отверженным. Подумав крепко,

  Он в рай возвёл простой сарай.

  

  По вере и паёк с мечтою,

  Что всё наступит, как нога,

  Шагнув из грязи в князи, то есть

  Во коммунальные блага.

  

  Так было. Много подтверждений

  Тому - в Писании надежд,

  Где быть и жить давал с рожденья

  Один родительный падеж.

  

  3.

  

  Надежды пахнут всё паршивей,

  Паршивей клещи, жернова,

  Всё мельче боги и плешивей,

  И даже стали воровать.

  

  Адамы с Евами уходят,

  Не веря в белизну одежд

  Кормильцев завтраками с модой

  На взяткодательный падеж.

  

  Теперь вольны искать разлуку,

  Иную дату Рождества,

  Писать латынью веди, буки,

  Детей иначе называть.

  

  Как преждe, хлеб растить, потея,

  И строить рай от шалаша,

  Рожать, крича, семью затеяв,

  Где в именительном дышать.

  

  Я славлю их и славлю выбор

  Земли - добра и зла для всех.

  Познавший рай из рая выбыл.

  Будь славен, первородный грех!

  

  

  Как веко - туча

  

  Как веко - туча, что не поднялась.

  В нее восход (он удивлен ужасно)

  Закатывает медленно свой глаз,

  Спросонья красный.

  

  О хлебе Петропавловск со вчера

  Не позаботился, молясь и славя.

  С утра - небесной птицей по дворам,

  Как Петр и Павел.

  

  Колоколам бутылочным черед

  Провозгласить возврат стеклозаводу.

  Как ненадолго сделал нас восход

  Страной восхода...

  

  

  Как всегда

  

  День - как пёс, что выведен, наверно,

  В парк на поводке, где, как всегда,

  Ноги дам открыты - по годам,

  Ветер в голове у кавалеров

  Задирает юбки этих дам.

  

  Регулярны выгулы, обычны.

  По длине приличий поводка,

  По эпохе - видимость чулка,

  Кавалеров-кобелей приличность,

  Мысли их не прибраны к рукам.

  

  На скамейке, вечной, как планета -

  Нагота поэта. Как в кино -

  День какой-то, век очередной,

  Цифровая луковка брегета,

  На часах - без малого... давно.

  

  

  Как занавес

  

  Как занавес я разделяю

  Бездарность и оплаченный восторг,

  Ангажементы и шесток.

  Пусть, разделяя, шепелявлю.

  

  Театр? Воображения игра.

  Буфет давно первоисточник сбора.

  Вам бутерброд с икрой? Икра

  Краснеет от цены и режиссёра.

  

  Сударыня, вы смотрите на сцены?

  Сударыня, вы смотрите на цены!

  Вы примечаете, кто в ложах и лорнет

  На вас направил. Скажете, что нет?

  

  Я - занавес, мой долг "туда-сюда".

  И, шепелявя, отсекаю вас

  С воображеньем бутербродным, господа.

  Идите шубки надевать.

  

  

  Как можно не переживать

  

  Как можно не переживать,

  Когда январь впал в ступор стылый.

  Опять ищу ему слова -

  Расшевелить. Дабы, пустыню

  В ином краю перекрестя

  Лопатой "STOP" у перекрестка,

  Верблюд признал сугроб-дитя,

  От альбиноса не отрекся.

  Чтоб в сурдопереводе снов

  Понять мельканье пальцев-веток

  Глухонемых говорунов,

  Всегда болтающих под ветром.

  Январь! Мне проруби в пруду

  Не полюбить. Но не нарушу,

  И образ к проруби найду,

  И снег в солонке обнаружу,

  Им, словно бисером, облип

  Ломоть ржаного тротуара -

  Заначкой на упрек земли,

  Терзавшей траурным муаром.

  ***

  Захлопнет календарь рука

  И слева вправо черным нервом:

  "Я бездарь!" - как удар курка

  По барабану револьвера.

  

  

  Картинки из памяти

  

  Печальность жизни без велосипедa

  И отвращенье к тёплому компоту,

  Китайские фонарики и кеды,

  И споры с аргументом апперкота.

  

  Старушки - сухофруктами на лавках,

  Дуэльность спиц, фехтующих преловко.

  Неспелых яблок краденая сладкость,

  Курение на берегу под лодкой.

  

  A в классах - парты, чёрные, как вдовы,

  На них - тетради, белые, как девы.

  В штанах иголок неизменно вдоволь,

  И детство неразрывной ниткой вдето.

  

  Любовь и ей носимые портфели,

  Борьба с родными за автокефальность,

  Лолиты под одеждами Офелий,

  Домов подъезды с запахом фекалий.

  

  

  Когда б поповы гумна

  

  Когда б поповы гумна, божьи нивки

  Сложить в делянку богову одну,

  По площади бы город вышел с ними,

  А может быть, хватило б на страну.

  

  И были б там общаги, новостройки,

  Семейственность соседних домовин,

  И мавзолеи цвета стылой крови,

  Ограды, выше братства и любви,

  

  И памятники жившим, но забытым,

  Могил которых совестно не знать,

  И тем живущим, кто давно убиты,

  И площади, где каллам времена.

  

  И кто давно сгорел и нынче тлеет

  С червём сомнений в глинистой грязи,

  Отдельными делянками - евреи

  И украинцы, кладбища грузин,

  

  И старики, и молодость, и зрелость,

  И дети алкоголиков-отцов,

  Кто с детства инвалидами стареют

  Вдали от их родивших мертвецов,

  

  Которые смердят давно и гордо.

  Свести бы это в нивушку одну -

  По площади хватило бы на город,

  А, может быть, на целую страну.

  

  

  Кризис

  

  Поля, где урожаи розг -

  Кто власть не пил вином из рос!

  Перун, Антихрист и Христос,

  Черед царей, усатый изверг.

  Кризис.

  

  Товарняком - иконостас,

  И, кто бы этот мiр ни пас -

  Божился, что живот отдаст,

  Но животом топорщил ризу

  В кризис.

  

  Одних в острог, других в наряд -

  Охраною, благодаря

  Подпорке власти главаря -

  Рифмоукладчикам харизмы.

  Кризис.

  

  Всегда аврал, всегда овраг,

  Где притаился злобный враг -

  Напасть, унизить, обобрать,

  А значит, по свободе тризна.

  Кризис.

  

  Miр склонен к меньшему из зол,

  Что все же зло, и дым кирзов

  Отечества, берез узор -

  Он черно-белый в этой жизни.

  Кризис.

  

  Она ж - с лотка и с молотка,

  Цена, как встарь, невелика.

  Нужна тому наверняка,

  Кто хочет в рай верблюдом с визой.

  Кризис.

  

  Всем с Крысоловом по пути.

  Чем проще дудочки мотив,

  Тем легче поле перейти,

  Исчезнуть, всех прокляв, окрысясь.

  Кризис.

  

  

  Как странно всё

  

  Снова эти странные цвета...

  Длится ли всё тот же вешний праздник?

  Тыквы снова. Тыквы были там,

  Тоже - полы, и свеча всё та в них.

  

  Кто - усатый дух, что мёртв и жив?

  Гнали или звали злого духа,

  Кости рук под черепом сложив,

  Полусумасшедшие старухи?

  

  И оранжев звон колоколов,

  И чёрна закуска бранью к водке,

  Ведьмы озенитчены метлой,

  Малыши с мороженым в пилотках.

  

  Странно всё, и всё переплелось -

  Вот Кремлёвский байкер на "Харлее",

  Праздники, где страх, любовь и злость,

  Крестные ходы под Мавзолеем.

  

  Не одно из двух, а всё из двух,

  Полк бессмертный, смертные без толку,

  Дух любви к себе, военный дух,

  И оскал зубов на старой полке.

  

  Господи, ты агнцев и козлищ

  Раздели! А, может, и не в силах?

  Может быть, отрёкся от земли

  С этим славным именем "Россия"?

  

  Так придай мне духа в Хэллоуин,

  Ниспошли любовь скорбящим духом!

  Сам восплачь в оранжевой любви

  К выжившим из прошлого старухам.

  

  

  Качание

  

  Случается и по частям кончается,

  И, в целое сведя концы начал,

  Качаемые головы печалятся

  От том, что всё дичает не на час.

  

  Мужья снимают кольца обручальные,

  Их жёны от отчаянья в ночах

  Торгуются квартирами и чадами,

  А адвокаты частные в речах

  

  Чревоугодны, чаемо сплочаются

  С нечаянным терпением сторон,

  А потерпенье климата случайное

  Судья одобрит, метеосуров.

  

  А где-то раскачается венчание,

  Качели и под чайками причал,

  И маятник, замаявшись, качается,

  Как вся термодинамика начал.

  

  

  Клад

  

  Он где-то подспуден и ждёт, ископаем,

  Питаясь надеждой и ею ласкаем,

  Закопан в бумагах наследственным паем -

  У клада судьба неизбежно людская,

  

  Что может быть встречей случайной трамвайной,

  Любовью, пылящейся в библиочаще,

  Вином, что не слышало "Господи!", "Вай мэ!",

  "Mon Dieu!"; но кто ищет, когда-то обрящет -

  

  Известные факты! С лопатой надежды,

  О, кладоискатель, листающий мимо,

  Копай - и металл под металлом забрезжит;

  Пускай это будет не старая мина!

  

  Заглядывай в лица, их тысячи тысяч,

  Но где-то в, каком неизвестно, вагоне

  А может быть, в библиозале отыщешь

  Награду - вино на счастливые годы.

  

  

  Кладбище

  

  В крышку гроба - гво́здики,

  А гвозди́ки - возле и

  На могилку свежую - той, что отошла.

  Пожила, облыжная,

  Но скоропостижно так,

  Что привычно-жизненно, изожглась дотла.

  

  Померла - и ладушки.

  На любовей кладбище,

  Чувств, что были лажами, отнесем ее.

  Даты дней рождения -

  К датам отторжения,

  Между ними краткое, любое житье.

  

  У любовей холмиков

  В домовинах хохлятся

  Страстные желания медленно убить.

  Ну, прощай, февральская!

  Март, грачи Саврасовы...

  Снег еще окрасится кровью из губы.

  

  

  Клоп

  

  Продавец антикварной мебели: "В клопах этого дивана течёт дворянская кровь!"

  (анекдот)

  

  Луноходом груди, беловой, как Луна

  В чистовом совершенстве под ленным

  Одеялом Вселенной, что тленна без нас,

  Исполняющих ночи Вселенной,

  

  Где тушуют стихии стихами во сне,

  А пристрастие к рифмам взаимно,

  Упиваюсь поэзией, страстной во мне,

  Как сухие шампанские вина.

  

  И люблю побродить в волосах просто так,

  И старее деревьев, и молод,

  Обезбрежен строкой, что росою впитал,

  Отвращающей жажду и голод.

  

  И покину тот лес, словно вдоволь испил,

  Красоты, замерев над кроватью,

  Как безбитвенный мир и влюблённый вампир,

  Кто любовью одной окровавлен.

  

  И постелью твоею продолжится след,

  Отпечатанный нынче тобою,

  Чтоб на всей необъятной, как спальня, земле

  Предпочёл мой потомок обои.

  

  А однажды, обпившись коктейлем стихов,

  Отойду навсегда в нелюдимость,

  Улыбаясь душой под своим хоботком,

  У судьбы между пальцами сгинув.

  

  

  Клуб молчальников

  

  Не будем же про "Дождь",

  Погоды перемены.

  Молчание - не ложь,

  И - ложь одновременно.

  

  Овсянка на весах

  И святость мoциона

  Отдавших голоса

  За чай традиционный.

  

  Здесь каждый - пантомим

  С пластичностью душевной.

  Рождённого немым

  Здесь уличат как шельму.

  

  И Диогена дух,

  И в человека вера -

  Ощипанный петух,

  "Двуногое без перьев" ?.

  

  И каждый - Гарпократ,

  И помнит древних греков,

  Но в памяти с утра:

  Как Грека - руку в реку.

  

  Произнеси хоть слог,

  Презрев обет молчанья -

  Не пустят на порог,

  Изгнаньем опечаля.

  

  Все - серафимы здесь,

  Молчание - как время,

  Но перст у губ - не крест,

  Поскольку палец - средний.

  

  

  Когда б вы знали

  

  Когда б вы знали, y какого сора

  Соседями - стихи. Они всегда -

  Неброскими желтками подзаборны,

  Цветут, где рифмолом, белиберда.

  

  А над - на старых досках - новый лозунг,

  Очередной поверх того... из трёх

  Заглавных букв поэзии и прозы

  В понятии матросов и матрёх.

  

  На стыках лет стучат вагоны, зримы

  В плацкартных жумагарь и "c'est la vie",

  В купейных пьют - от Анны и Марины,

  И нет на свете драгоценней вин.

  

  

  Когда едва половозрелым

  

  Когда, едва половозрелым,

  Я дозревал, то у меня

  Любви летучие тарелки

  Копились в раковине дня.

  

  Съедал, веселым и беспечным,

  Все, что ниспослано с утра,

  И думал - обеспечен, вечно

  Теперь желудку выбирать

  

  Из ножек и грудинок в пиве,

  Глазуний с мозгом, прочих блюд,

  Но подала судьба две сливы,

  Подозревав, что полюблю

  

  Духи сливовицы, а крепость -

  И оборону удержать,

  Язык не ранящую терпкость

  И послевкусье миража.

  

  

  Когда рубашка рвётся с ворота

  

  Когда рубашка рвётся с ворота,

  Тесня одновременно в поясе,

  Тогда при хлебе мало воздуха,

  Но всё по совести.

  

  А "временно" рядится в "присно" и

  Ко храму пятится с околицы,

  Где, папертью владея, приставы

  Усами колются.

  

  Наверно, в этом всё величие

  Крестов, погон и звёзд с мордатостью -

  В славянском "С мiром!" под табличками

  "Окстись!" над датами.

  

  И за столом иконой вечною

  Под песни Цоя и Высоцкого -

  Отец и Сын, бесчеловечные,

  И Spirit водкою.

  

  

  Когда сказать дано

  

  Когда сказать дано,

  Не сказано отдать.

  Но невозможно, но

  Грешно молчать. Грешно -

  О пустяках тогда.

  

  Ты, Бог, даёшь перо,

  Так дай ещё кураж

  Сражать не серебром,

  А сталью, под ребро

  Словесностью пера.

  

  Животен низкий страх,

  Что гнёт к земле огонь

  Высокого костра.

  Ты без огня - кастрат

  Для оперы другой.

  

  

  Когда назначишь мне предел

  

  Когда назначишь мне предел,

  С любимой прекращу объятья.

  Приди нежданной, ночь надев

  Как платье к цвету обстоятельств.

  

  Не сразу отыскав постель,

  Ты можешь сесть к столу, который

  Расскажет даже в темноте,

  О чём писал, с собою споря.

  

  Пускай не будет вкуса вин,

  Молитв, удушья, страха, вздоха,

  Воспоминаний (c'est la vie)

  О той, которую так долго

  

  Люблю, дарю, плодя долги,

  Букеты строчек невозможных.

  Из многих женщин дорогих

  Она, пожалуй, всех дороже.

  

  С любовью преданной моей,

  Которой сужен от рожденья,

  Наверно, родственных кровей,

  Вы обе - женщины мгновенья.

  

  Не блещешь в свете, недосуг.

  Но, чтоб моею краше стала,

  Я подарю тебе косу

  Из благородного металла.

  

  

  Кого ты не перевозил!

  

  Кого ты не перевозил!

  Чины какие, имена!

  Лафеты, а на них - тузы

  И всех столетий знамена.

  

  Телегами скрипели те,

  В чьих ртах язык поднимешь зря -

  Там боль застряла в темноте,

  Ни золотят, ни серебрят.

  

  Обол. Поди его потрать!

  Торговля только на земле.

  Река, навлон за невозврат

  Посылки, кислый скрип телег.

  

  Возить и не перевозить,

  Вонзая в Стикс своё весло.

  Князья, холопы - все в грязи.

  Не повезло, но ремесло.

  

  Иных в белилах похорон

  Наследьем сбросят у реки,

  Во ртах же - золото корон,

  Нo жили - думали стихи.

  

  А подвезут меня... Ну, что ж!

  Не обещаю, но пошарь.

  И если что во рту найдёшь,

  То харонятам завещай.

  

  

  Колония

  

  Принимается общережимною,

  И надеются зеки, что впредь

  Не усилится. Сроки пожизненны,

  Если общий, то выживешь средь.

  

  Кто сбежал, тот порой возвращается

  Добровольно - настолько невмочь,

  Где ответсвенность, выбор - отчаянье

  Для рождённого зону толочь.

  

  Здесь родное и с детства знакомое,

  А параша - и вонь, но мила,

  И пахан по понятиям кормится,

  И кидает тебе со стола,

  

  А охрана умеренно скотская,

  Телевизор, то степь, то лесок

  От Балтийского и до Охотского,

  Госнадзор часовых поясов.

  

  

  Константы

  

  Константы не в сонетах и не в танках,

  А в ядрах металлических для танков,

  В которых - производные останки.

  Не жизнь - константа.

  

  Важнее просвещенья - скорость света,

  А белого - дождю известный спектр, и

  Весь спектр троянских подвигов так смертен,

  Как бедный Гектор.

  

  Прости, любовь! И ты - не в постоянных.

  Прости поэт! Ты, постоянно пьяный,

  Паришь для гравитации буяном

  Да всё баянишь.

  

  Казалось, что незыблемее трона?

  А получилось - свойства электона

  Важней электората и патрона,

  Смердо-барона.

  

  Их мало, но подобраны не сдуру.

  Я славлю абсолют температуры!

  Иду к нему. Там холодно, но мудро -

  У Демиурга.

  

  Утроба утра.

  

  

  Короткой строкой

  

  Он сошёл с ума?

  Короток ответ:

  Миру занимать

  То, чего в нем нет

  С самых малых лет.

  

  Ни с него сойти,

  Ни вернуть его.

  Мир не знал пути,

  Глупость - берегов.

  Степь да "и-го-го!"

  

  Даже в ясный день

  Наводила тьма

  Тень на слов плетень,

  Умности дурман.

  Дурость - это масть.

  

  Что такое жизнь

  На свету, во тьме?

  Что же ты, скажи!

  Но - ни бэ, ни мэ

  Или буриме.

  

  Ум - дурацкий гимн

  Человеку, он

  В думанье - один,

  В войнах - миллион

  За одеколон.

  

  Больше ли под танк

  Нужно взять земли,

  Чтобы в ней за так

  Дети полегли?

  "Очень нужно! Пли!"

  

  Тени на плетнях,

  Знавших институт -

  Марс... а на камнях

  Яблони цветут,

  А не то, что тут.

  

  С мыслями про Марс

  И сады камней,

  Наплевать на нас,

  Дохнущих вовне

  Думы о стране.

  

  Вечные гробы,

  Скорбная слеза,

  Маузер во лбы -

  "Против" или "за"?

  Пустота в глазах.

  

  

  Корявы в ненависти рты

  

  Корявы в ненависти рты.

  И я - нe я, и ты - не ты.

  А только "мы", и в темноте -

  Те.

  

  Так всё идёт. За годом год.

  Для улучшения погод

  Берёзы ветру на лугу

  Лгут.

  

  Не различимы псарь и царь,

  И там удар, и здесь удар.

  И горек пряник, сладок кнут

  Тут.

  

  Охота будет ли, война -

  Средневековы времена.

  Ату! В облаве враг и зверь -

  Верь.

  

  Царю царёво, а народ...

  Он смотрит в рот, подставив рот,

  Тюрьма ли впереди, сума -

  Тьма.

  

  

  Кошмарный бред

  

  Липкий бред. Грудная клетка -

  Гулкая тюрьма,

  В ней на нарах, как на ветке,

  Вороном - кошмар.

  

  И пожизненен и зорок

  Пристальный глазок,

  И нахохлившийся морок

  Пиковым тузом.

  

  И шаги по коридору,

  Что наверняка -

  К этой клетке, у которой

  Двери без замка.

  

  Черной птицею над нею -

  Пруд. Крыла шуршат.

  Ни секунды для сомнений,

  Некогда дышать.

  

  Топит, отнимая душу

  От живых людей.

  И колдует под подушкой

  Горстка желудей.

  

  

  Классика жанра

  

  Крест деревянный в проёме оконном,

  Свету - распятье. На нём, унижаем -

  Запад в закате, загнивший покойником

  От бездуховности.

  Классика жанра.

  

  Ворона ржание. Подлые тени,

  Долгие стоны, орган деревянный.

  Классика жанра. А тело метелят

  Холод вечерний и плётка, и пряник

  

  Кризиса жанра как глупость и ревность.

  Нервы открыты, защитой - пижама.

  Скользкою жабой, кухаркой царевна

  На ночь становится.

  Классика жанра.

  

  Кол из осины заточен и воткнут

  В прах басурмана. Да здравствует Пушкин!

  Сказки России, а нянею - водка

  Классика жанра

  и кружка-подружка.

  

  Няня-старушка, поэзия-няня.

  Гимны избушке, где, беса пужая,

  Бьют не по слуху - разят обонянье

  Сказочность духа

  и классика жанра.

  

  Рыцарь у камня, а тот - поворотный,

  Вправо - не то, что налево, а прямо...

  Путь твой веками, замшелый и тропный,

  Кризисен жанром, что вдолблен царями.

  

  

  Краткая биография

  

  Глядел, и лёжа, только свысока

  На дутые вершины поколений

  И море поколенил в два глотка,

  И парка параллельные аллеи,

  

  Где девушек гитарой охмурял,

  А бабушек нахмуривал причёской,

  Нигде не становясь на якоря,

  Чтоб юностью не заплатить за взрослость.

  

  Подушка - как прилавок у плеча,

  Эротика и в розницу, и оптом,

  И солнце обжигало по ночам

  Оранжевой и нежной антилопой.

  

  С утра - сафари к зебрам городским.

  Ни дней, ни вечеров по методичке.

  На белизне листов - брыкливый гимн

  С аккордом чёрной вони электричек.

  

  Трамвай, его скрипение арбой,

  И тет-а-теты с примадонной "Примой",

  Свистки рабов в погонах для рабов

  На стройке стен очередного Рима.

  

  И было много лет, но больше зим.

  И soupe de jour по чётным и нечётным,

  Но в двух шагах - дежурный магазин,

  Где водка допоздна (до Горбачёва).

  

  Богаче и талантливее тех,

  Кто вышел рылом в люди или бляди -

  Он прожил век не за холщовый мех,

  Оставив бисер вечного в тетрадях.

  

  

  Кресты

  

  Пока не сдохла последяя сволочь, славящая Сталина, пока его бюсты не будут убраны,

  пока государство устами демократически избранного президента не назовёт всё своими

  именами и не покается перед всем миром от имени всего народа в содеянном, пока не

  будут открыты все архивы, я не перестану писать о тех, кто был послан на крест,

  посажен в "Кресты" за "неправильные" слова, возможные мысли, непролетарское

  происхождение или национальную принадлежность. О тех, кого насильно "лечили" в

  психушках за память о распятых в ГУЛАГе. Не хватит моей жизни - меня продолжат. Это

  моя тема, которая не отпускает, а я не могу отпустить её.

  

  Навалился нательный крест,

  Мне его - возвести горе.

  За спиной по брусчатке - треск.

  До горы волдыри тереть.

  

  На прицеле по грудь распят.

  Три креста, на последнем - я.

  До земли моим пяткам - пядь.

  А до неба - мучений явь.

  

  Перекрёсток распятьем стал

  Головою на Крест, где юг,

  А ногами - на пьедестал.

  До обоих не достаю.

  

  Пеленали, как все - кричал,

  Окрещённым новорождён.

  Из купели на темя чад

  И обратно - святым дождём

  

  Лепотою слова, но зря,

  И не стали живой водой

  Кровь, замученных в лагерях,

  Слёзы их матерей и вдов.

  

  Округляться глаза должны,

  Покаянием быть полны

  Все сердца всей большой страны,

  Потому что слова больны.

  

  Что ж ты пишешь и пишешь, шиз,

  Приговором всё новый стих?

  Ветер мусор разворошил

  И, вчерашний читая, стих.

  

  

  Кризис

  

  Поля, где урожаи розг -

  Кто власть ни пил вином из рос!

  Перун, Антихрист и Христос,

  Черед царей, усатый изверг.

  Кризис.

  

  Товарняком - иконостас,

  И, кто бы этот мiр ни пас -

  Божился, что живот отдаст,

  Но животом топорщил ризу

  В кризис.

  

  Одних в острог, других в наряд -

  Охраною, благодаря

  Подпорке власти главаря -

  Рифмоукладчикам харизмы.

  Кризис.

  

  Всегда аврал, всегда овраг,

  Где притаился злобный враг -

  Напасть, унизить, обобрать,

  А значит, по свободе тризна.

  Кризис.

  

  Miр склонен к меньшему из зол,

  Что все же зло, и дым кирзов

  Отечества, берез узор -

  Он черно-белый в этой жизни.

  Кризис.

  

  Она ж - с лотка и с молотка,

  Цена, как встарь, невелика

  Нужна тому наверняка,

  Кто хочет в рай верблюдом с визой.

  Кризис.

  

  Всем с Крысоловом по пути.

  Чем проще дудочки мотив,

  Тем легче поле перейти,

  Исчезнуть, прокляв всех, окрысясь.

  Кризис.

  

  

  Круговорот меня

  

  На перевале - лёд и снег.

  И тем был я.

  Потом с теплом весенних дней -

  Водой ручья,

  

  Взрослевшим горною рекой

  Среди камней.

  В ней взбалмошно, нешироко

  И мелко в ней.

  

  Всё брызги, пена, плеск. Стихов

  Вода полна.

  До дна глазного под зрачком -

  Вся глубина.

  

  Стрекозы рифмами - верхом

  На поплавке,

  Качалось белым поплавком

  Перо в руке.

  

  Трезвел от истины в вине,

  И правды хмель

  Искал в стихах на глубине,

  А там всё мель.

  

  Вольётся ль речь моих седин

  В тот океан,

  Где с широтой - краса марин,

  Глубь мариан?

  

  Чтоб вновь - назад, на перевал,

  Откуда был,

  Забыв, чьи ноги обмывал,

  Кого любил.

  

  

  Кулак, ты комкаешь ладонь

  

  Кулак, ты комкаешь ладонь.

  Строка вздувается, как вена.

  Перо ее вскрывает вдоль,

  Высвобождая откровенье.

  

  Ладонь слабее кулака,

  Пощечины не апперкоты.

  Сильнее кулака строка,

  Когда запястье кровь щекочет.

  

  

  Курение в тамбуре

  

  Между вагонами - кузницы лязг,

  Сцепка, под ней кинолента.

  Это на кадры разбита земля -

  Фильм о задворках Вселенной.

  

  Чешутся руки. Их чешет азарт

  Бунта с расквашенной мордой -

  В тамбуре Кузькину мать показать

  Поезду жизни и дернуть.

  

  Вы не к массажу костей за виском,

  И ни лобковых, ни лобных -

  Руки, вам рвать не шелка лепестков,

  А ненавистные пломбы.

  

  К стенке прижмет, заискрит, завизжит.

  Время застынет стоп-кадром,

  Свалится с полок плацкартная жизнь

  В рваных носках баррикадой.

  

  Видится это опять и опять,

  Курится горько и нервно.

  Красный стоп-кран на панели распят

  Спуском курка револьвера.

  

  

  Лекарство для бессоницы

  

  От серых слов и безразличий

  Сверхсветовой величины

  Лекарство в дозе увеличу,

  Добавив четвертью луны.

  

  Астрономическое что-то,

  Гастрономическая ночь -

  Ежам и львам, сычам, койотам,

  Влюблённым, любящим давно,

  

  Кто, с мыслей сбросив всё дневное

  Псевдоприличие оков,

  Выходит нагишом в ночное -

  Убийца, вор, поэт, любовь.

  

  В смирительной - стихи и лица,

  Hочной - свободны рукaва.

  Словам не спится, и не спитьcя -

  Цедя сквозь зубы-жернова.

  

  Не - тьма, и не все кошки - серы,

  А конь любой - не вороной.

  Луна предотвращает веру

  В одежды пошлости дневной.

  

  

  Лес Манхэттена

  

  Лес Манхэттена опасен,

  Сеть торговая - силком.

  Разогнался и попался

  Русаком.

  

  Ветер, охлаждая нёбо,

  Прискакал из облаков,

  Но стреножен в небоскрёбах

  Рысаком.

  

  Заяц с ветром помнят поле,

  Волю и голодный снег.-

  Может быть, теперь - неволя,

  Может, смерть.

  

  Ветру легче - он бессмертен,

  Если пойман, то всего:

  Он тогда колёса вертит -

  Водовоз.

  

  Русаку кредит доверен -

  Мех взрастить за семь потов,

  А потом он шкуркой зверя -

  На манто.

  

  

  Лечение сном

  

  Пусть утро будет мудренее

  Вечерних приступов-сомнений -

  Негусто лет в чащoбе зим?

  Погод предсказанность, давлений

  Сезонность, временность болезней?

  Солгу ли: цел и невредим?

  Лечение ли сон - таблетка,

  Облатка? Вечера нелепость

  Запью краснеющим вином,

  А утром пробужусь без гнева

  Тащить соху направо слева

  Мудрее, мастью вороной

  Не под седлом, а меж оглоблей,

  Не с долей зла на месте лобном,

  А с лобной долею - из тех,

  Что мысль ютит, печаль треножит.

  Я - пахарь-конь, рукам на обжах

  Глаза мозолить на кресте.

  И стегану себя до боли,

  Соху мaкну в чернила поля,

  Встряхну головушкой в узде,

  Что сам и сделал, доле внемля,

  Начну строку, и лист, как землю,

  Не портить этой борозде.

  

  

  Луг

  

  Нас клевер опрокинет на лугу,

  Уложит целомудренным валетом.

  Утратив противоположность губ,

  Я буду ноги целовать и лето.

  

  Тандемом прилетят две стрекозы.

  Им, игрокам любви, не расцепиться -

  Пример природы и её призыв

  Переменить расклад, сближая лица.

  

  Но в зелени сукна - незрелость лет,

  Что недотрогой засыпает сладко.

  Червовый козырь - юности валет

  Бьёт клевера трефовую десятку.

  

  

  Любовь и автомат

  

  Скорби, еврей, качая головой,

  Раскачиваясь, почитай из Торы,

  Найди слова о жизни, не о горе -

  К нему и не добавить ничего.

  

  Я приходил на кладбище солдат.

  Оно растет, но жизнь растет быстрее,

  Где на побывку из казарм евреи

  Приносят в дом любовь и автомат.

  

  

  Матери Украине

  

  Распростёрта душой на Майдане стола,

  В оцеплении - жадные рожи.

  To твой крест, на котором распятой легла,

  Где без боли родить невозможно.

  

  Окровавлен испод и неясен исход,

  Но из Лавры - волхвы к тебе, даже

  Засучил рукава над тобою Господь -

  Акушер с производственным стажем.

  

  Ты дыши и кричи, моя нэнька, а крик,

  Навсегда став моим, да услышат.

  Отдохнёшь, отстрадав, а покуда ори,

  Ты жива и надеждою дышишь.

  

  Украинская ночь. Хутора, Рождество,

  И кумы обнимаются в песне.

  Не испортить рождения дня одного,

  Хоть с небес укради полумесяц.

  

  Что внутри, что снаружи - ворьё и жлобы

  Заточились на плоти кусочек.

  Ты рожаешь себя - чтобы нэнькою быть

  И сестрой мне счастливой заочной.

  

  

  Мелочи жизни

  

  Между нами вода - мили блеска и плеска,

  Нефтяные разводы и мусор круизный,

  И контейнеровозы, что, мир околе́ся,

  Возят мелочи жизни.

  

  В них одежда от Гуччи, продукция "Вольво",

  Килограммы и фунты, и локти с пудами,

  Алкогольные яды - обманывать боли

  Нетелесных страданий.

  

  Между нами гудят и кричат временами

  Нефтевозы и птицы, а мы на причалах

  Замолкаем, припомнив, что всё - между нами,

  Но немного печально.

  

  Это мелочи жизни и мелочи тризны

  По прошедшему с мыслью о чём-то богатом,

  Об огромном и значимом, стоящем жизни,

  Чтобы плыть к Арарату.

  

  Зачастила на берег, а там твоё платье

  Только ветру трепать. Океан между нами,

  Эти мелочи жизни. Я тоже не плачу

  И любуюсь волнами.

  

  

  Memento mori

  

  Печально столько лет прожить

  И знать - вот завтра сгинешь лично,

  А некролог твой тиражи

  Газет никак не увеличит.

  

  Ну что ж. У многих нас, ничтож,

  Над гробом взвоет кредитор лишь,

  И то - двусмысленно. Ну что ж.

  Раз жил, как все, то смертью вторишь.

  

  Есть шанс, пока не на столе

  Спина, пока в ней что-то колет,

  Такое сделать на земле,

  Чтоб некролог читали в школах.

  

  Составь его как план уже

  Своей пятидесятилетки -

  Допустим, "Мавзолей поджечь",

  А может, "В Мавзолей улечься",

  

  "Изобрести стихомотор".

  Умри без звания, но с понтом -

  Тогда и алчный кредитор

  Войдет в историю как спонсор.

  

  

  Мертвый сезон

  

  Сезон отслужил и умер.

  Отели - пустые соты.

  Разъехались толстосумы

  И сумчатые Миннесоты.

  

  Сапог итальянский занят

  Подсчетом от них навара,

  А море - его лизанием,

  Пустое, как стойки баров.

  

  Шезлонгам зонты обвислые -

  Как мрамору пилорама.

  И я бы свой пенис выставил

  На холод, но не мрамор.

  

  Сижу и считаю Римами

  Историю человечества.

  "Ничто не вечно", что примою

  Звучит на подмостках вечностью.

  

  

  Mетель

  

   Мело, мело по всей земле

   Во все пределы...

   (Б. Пастернак)

  

  Бог с тобою, метель! Широтой суждена -

  Не сводить же обители счёты.

  И звенят по Христу обе створки окна,

  Не считая от ветра пощёчин.

  

  Бесовщиною ветра встревожен камин,

  По-собачьи щетинит загривок,

  Охраняя мой дом и меня вместе с ним,

  Прижимаясь к коленям в порывах.

  

  Не кроваво вино, а вино во крови

  К боготворной зиме причащает.

  Чем вернее обитель, тем больше любви,

  Что, прощая, пощёчину чает.

  

  У природы игра, и метель до утра

  Словомудрие винное множит.

  Пониманья пора, а смиренья - гора,

  И собакой камин у подножья.

  

  

  Мечтатель

  

  Сыпных бараков многолюдность...

   До́ма -

  Как перст (не в пятерне для кулака).

  Дрожит рука, но, грёзами ведома,

  Не пишет о земле для мужика.

  

  Ни дров, ни света. Голодно без хлеба.

  В квартире - невский холод поутру.

  Всего довольно, если видишь небо,

  Где в мире блёсток - безземельный Друд.

  

  Не флаги - паруса, им сбыться чудом

  В Гринландии, где ненависти нет.

  И, пульсом сбиты, щёлкают секунды

  Не слыханных в России кастаньет.

  

  

  Мне б фырканье, а не мотора чих

  

  Мне б фырканье, а не мотора чих.

  Я не люблю смотреть почтовый ящик -

  Что на экране, что ненастоящий.

  Такси, не жди. Мне б у крыльца - ямщик.

  

  И не хочу ничто переменить -

  Ни мысль, и ни её рожденья место.

  Пусть - к лучшему. Токарный - не стамеска

  С теплом руки и точным глазом с ним,

  

  В том выйду я - в творении руки,

  Одевшись не по моде - по погоде.

  Совсем не мудрость к возрасту приходит,

  А возраст - к ней, шаблону вопреки.

  

  

  Моей любимой стерве

  

   Надежде Савченко

  

  В женском горле першило, сухо

  Было много ночей и дней.

  Ты прекрасной и гордой сукой

  В клетке стала ещё страшней.

  

  Эта ряшка Фемиды зрячей

  Получала в глаза, а зал

  Прокурорский моргал и крякал -

  Средний палец колол глаза.

  

  Ты как лучшая стерва-профи

  Оплевала позорный фарс,

  Обвинителя рожу - в профиль

  С приговором судью - анфас.

  

  Инкарнация д'Арк? Едва ли.

  Пепел Жанны замолк в веках,

  Ту попы о Христа сломали,

  Ты же верой в себя крепка.

  

  Голодала, но только телом,

  Гимном душу продиктовав.

  "Щэ нэ вмэрла" когда запела,

  Стало ясно, что та жива.

  

  

  Моей первой девчонке

  

  Мы были юны. Tы - ребром

  Отдельным в девственном союзе.

  Я знал уже о Marlboro,

  Ты знала только марку ТЮЗ'а.

  

  Смысл разделения полов

  Доходит к юношам скорее

  В том, что лобки - не у голов,

  Что не от "гонор" - "гонорея".

  

  И ты познала мысль Творца

  О том, что должно между нами,

  Но не хотела до венца,

  А я хотел тебя до "Amen".

  

  Не чёрт попутал, как в раю,

  А Бог низверг оттуда в пошлость

  И, наполняя грудь твою,

  Смешал любовь, мораль, жилплощадь.

  

  В мои виски вползают льды,

  В строку - сентябрь, и в осень - проседь.

  А в мысли - юности следы

  Тех проз "квартирного вопроса".

  

  

  Моей прекрасной леди Одри

  

  Одри!

  

  Губы в улыбке, ноздри

  Глаз мой,

  Мозг не слепят,

  Но ты слеплена

  От головы до пят

  Самой прекрасной леди мне.

  

  Шея твоя и талия,

  И, разумеется, далее -

  Даже лодыжки

  Дышат пoродой - слышу.

  

  Кровь! Это понимал Воланд.

  Господи, на всё твоя воля,

  Но намекнул бы, если

  Знал - спать с дочерью баронессы

  

  Или у ног портретов.

  Главное ли в этом?

  Главное - это выбор.

  Список забытых?

  "Выбыла".

  

  Буду на смертном одре,

  Одри,

  Ты будешь подле -

  Фото в календаре.

  

  Пользователь ты вещей -

  Роз и серёг, и плащей,

  Женского вообще?

  Вряд ли.

  Всем леди наряды -

  Взгляды.

  

  Я всегда любил тебя так,

  Что "Одри" слетало со рта

  Даже во сне.

  Женщина другая не ревнует ко мне.

  Этa... смешно говорить -

  Любит тебя, покупает календари.

  

  Так и живём -

  Втроём.

  Только с одной не спорю.

  

  Одри!

  

  

  Мой костёр

  

  У костра течёт усталою

  Песней тихая река -

  И узка гитарой в талии,

  Да разливом широка.

  

  Шаль шальную и наплечную -

  Ту, что на груди узлом,

  Распущу - лети над речкою

  Птицей с шёлковым крылом.

  

  К ночи - тройка с гордым барином

  Да с деньгами из казны.

  Будет водочку наяривать,

  Плакать песни старины.

  

  Брошу карты окаянные,

  Выйдет по судьбе острог,

  Правды не скажу - взбуянится,

  А солгу про даль дорог.

  

  Про судьбу спою, что карою

  Может стать, как в старину,

  Да блесну глазами карими

  И надеждой обману.

  

  

  Молитва

  

  К трагедии в Петропавловске-Камчатском 28 января 2016 года

  

  О Господи, отнял бы нож этот - память

  У ждавших из школы домой,

  Иначе их детям все падать и падать

  В кипящую воду зимой.

  

  А может быть, отнял бы ранящий разум,

  Не будь до конца так жесток,

  Ведь все - под тобой, как и та теплотрасса,

  И подлый ее кипяток.

  

  Забудем и мы до каких-то похожих

  И очередных катастроф.

  

  Вот выжили б дети, то отдал бы кожу.

  А так... только несколько строф.

  

  

  Молчание

  

  Меня переполняла горькая грусть, смесь памяти и знания; памяти о былом и должном,

  знании о том, что ничего не вернуть; и в то же время смутной догадки, что всего

  возвращать и не стоит...

   (Джон Фаулз, "Волхв")

  

  Время бессловно кирпичи считать -

  Обманывать разум трусливый.

  Время бессловности садоночам не чета,

  Растившим в паху две сливы.

  

  Выщербил стену невидящий взгляд

  Многих прозревших в ступоре.

  Пуля молча летит, не юля,

  В мысли мыслепреступника.

  

  Эти мгновенья - считать кирпичи,

  Вонзаясь в кладку, сколы в ней.

  Смерть коротка - револьверный чих,

  Жизнь - тома протокольные:

  

  Заговор, средства, шпионом кого.

  Болью оплавлен разум -

  Если мошонку - в пол сапогом,

  Та начинает рассказывать.

  

  Первый, второй... миллионы камней.

  Их имена забыты.

  Третий, четвёртый... в огромной стене -

  В той, где молчащий обычен.

  

  Первый - с кайлом, охранник - второй,

  Третий доносчик. Нервы

  Тянет четвёртому плотный строй

  Вышек второго с первым.

  

  Страх и молчанье, молитвы, гимн

  Новым уже миллионам.

  Молятся, плача? Поставлены к ним -

  Стенкам своих Вавилонов?

  

  

  Мольба Пигмалиона

  

  Согласно одному варианту легенды, Пигмалион был наказан Афродитой любовью к статуе

  за нелюбовь к живым женщинам, а согласно другому - он просил у богини жену, такую

  же прекрасную, как статуя, которую он создал. На мой взгляд, он был наказан в обоих

  случаях.

  

  И кость, и дерево, и мрамор,

  И невмешательство богов

  Да сохранят, что так прекрасно,

  Бессловно в женщине нагой.

  

  И звук, не созданный дыханьем,

  Волшебней флейты пропоёт.

  Он может стать всем тем, чем станет

  В воображении моём.

  

  Уж сколько их окаменело -

  Оживших к пурпуру цариц...

  Пока творил - любил, немея

  От счастья - немоту творить.

  

  Карай любовью, Афродита,

  Дари супругу за любовь.

  Не тронь, что так боготворимо -

  Молчанье женщины нагой.

  

  

  Мосты

  

   Ни страны, ни погоста

   Не хочу выбирать.

   На Васильевский остров

   Я приду умирать.

   (И. Бродский)

  

  Не смешались в насильном коктейле

  Города, острова и мосты.

  Если тело в земле Сан-Микеле,

  То душой на Васильевском ты.

  

  Не тебе Благовещенский ночью

  Разведён - для судов во плоти.

  Нет преграды поэту. Заочность -

  Сон мостит

  

  О завшивленных в Норинской, нарах,

  О часах псалтырю-словарю,

  О мосте безысходном Фонарном,

  Где толкали тебя к фонарю,

  

  О цепном пешеходном Почтамтском,

  Разделявшим пропискою жертв

  Разводным фиолетовым штампом

  "ПМЖ".

  

  К Сан-Микеле паромы швартуют

  До вечерни, а после - провал.

  Ты всё ходишь на мост Поцелуев

  Бледно-синюю ночь целовать.

  

  

  Моя армия

  

  Что - даты? Даты - как солдаты

  И пешки для календаря.

  Всегда - вперёд, где будут взяты,

  Но души жертвуют не зря.

  

  И месяц - танковою ротой,

  А год - пехотный батальон.

  Всем консерваторам-уродам

  Враждебен и опасен он.

  

  По-взводны сутки-работяги,

  Отвагой - пульс "сейчас" в груди.

  Глупы окопы и овраги -

  Часы на дне не победить.

  

  Идут без окрика для стаи,

  Но каждый знает свой манёвр.

  Обложат веком, нарастая

  И атакуя каждым днём.

  

  Не переврать, не искалечить

  Победу времени, пригнув -

  Года нагрудно и заплечно

  Спасают правду и страну.

  

  Не тороплю, ничтожность взвесив,

  На цацки-звания плюя.

  Спасай же города и веси

  Безвестной, армия моя.

  

  

  Мы живём под собой

  

   Мы живём, под собою не чуя страны,

   Наши речи за десять шагов не слышны...

   (О. Мандельштам)

  

  Мы за собой не чувствуем вины.

  И злак не выбирает, где расти бы.

  Рождённый зеком, избиратель выбыл,

  На зоне корни зла освящены:

  

  Единый Бог - едины кум и власть,

  Едины люд и пуповина лона,

  Аминь к псалмам-приказам на амвонах,

  И всё тесней над ними купола.

  

  Мы над собою чувствуем резак

  Сакральный, вечный, сабельно занесен.

  Течёт, густея, опиумность песен

  По маковкам, как мутная слеза.

  

  Поёшь ли ты и пляшешь на гробах,

  Мила ли шее лона пуповина?

  По капле выжимает половину,

  Кто в зеркале узнал полураба.

  

  Его стихам не душно в рюкзаках -

  Не тем, в которых про духовность пишут,

  Чем люди дышат; их вертеть, как дышло,

  На ладан не задышится пока.

  

  Мы за собой не узнаём себя -

  За нами изменили день вчерашний,

  И радуемся подвигам в шарашках,

  И под собой живём, себя гнобя.

  

  

  Мысли-кони

  

  Города, деревни, веси, глушь твоя...

  Сколько там разрозненных Россий!

  Все себе вымаливают лучшую.

  Общую для всех бы попросить.

  

  Много правд, a нет единой пристани -

  Плавают у разных берегов.

  Не "Карай врагов!" - молиться б истово,

  Попросить бы жизни без врагов.

  

  Мысли-кони скачут, норовистые,

  Вдоль трибун. Им грезится во сне

  Та трава, что всем одна, как истина,

  А не сено к сёдлам на спине.

  

  

  На безглаголье

  

  Мороз по птицам - влёт

  На поражение.

  Карась - пятном сквозь лёд.

  Глагол - движение.

  

  А минусом тире

  Температурное -

  Уловка в декабре

  Литературная.

  

  Лягушке лёд для сна -

  Царевне спящей, а

  Недвижимость... Она -

  Гроб подлежащему.

  

  Что чуду камни губ,

  Когда те - синие?

  Во льду, во сне, в снегу

  Россия вся.

  

  Ты лучше сна, весна!

  Залогом женственна.

  Глагол важнее сна,

  Глагол - движение.

  

  

  На золото наступит серебро

  

  На золото наступит серебро,

  И медный март, как зелени глашатай.

  Строчит кинематограф и перо,

  Теченья лет и воздуха мешая.

  

  С почти что голых крон ещё летят,

  Как кадры, листья позднего сеанса,

  Проектор всё трещит, кино вертя

  Не в зале, а в незамкнутом пространстве,

  

  Где низкий дым листвы и сигарет

  С одним из многих серого оттенков

  Свой стелeт плед, чтоб двое в ноябре,

  В объятии исчезли совершенно.

  

  В плаще, промокшем, дымчатом - в плаще

  С плечами, под дождём темнее кепки,

  Так хочется от серости вообще

  Укрыться в светлой теплоте опеки.

  

  Душою гол, от холода обвил

  Руками наготу, и письма в осень

  С начала жизни до конца любви

  Летят, оставив в кронах прочерк, просинь,

  

  Без адреса; в конвертах запершись,

  Доставкой не обременят услуги.

  Сожгите их! Пусть в горле запершит

  От дыма, пусть сердца найдут друг друга -

  

  Одни, не зная, ждут чего ещё,

  К почтовому работнику летят, а

  Другие, под сереющим плащом,

  Всё пишут в осень, но без адресата.

  

  

  На круги своя

  

  Он православен, но куда же денешь

  Её глазные щёлки колдовства?

  Был громок поп: "Ни за какие деньги!"

  Потом он сумму шёпотом назвал.

  

  Гражданский брак во много раз дешевле,

  Не расползётся сплетнями молва,

  Но вместо "Да!" для галстука на шее,

  Жених такое высказал про власть!

  

  Бежать! Через Манчьжурию к Даньдуну.

  Надёжны внуки тех проводников -

  Спасавших русских, с картой не колдуя,

  Без GPS'а обходясь легко.

  

  В Шанхай - по морю, хворому желтухой -

  Где кладбища с крестами без берёз,

  Но кровь свечой и в Азии не тухнет.

  Глаза раскосы, лик порой курнос.

  

  Желаю вам в любви семью утроить!

  Не дом - держава, прошлое - не дом.

  Есть дом Любовь. И начинайте строить.

  Нова земля. На той, где жили до,

  

  Всё правит Швондер с хором полуночным,

  И скоро как столетие - с утра

  Всe Шариковы писают в песочник,

  Кирзу с когтями над страной задрав.

  ***

  Когда-нибудь и где-нибудь у моря

  Найду ваш ресторан и полюблю.

  Жена - у кассы, муж - на кухне, спорый.

  Китайский привкус православных блюд.

  

  

  На шее - долг

  

  На шее - долг. Не мягкий бант, а жесть;

  Для живописцев нет теснее студий

  В просторных робах, чем тот мир, где люди,

  Как петли, давят на кадык уже.

  

  Пишу живых - выходит натюрморт,

  Где овощей подгнившая безмозглость.

  Цветы и фрукты под букетом мог бы,

  Но то ли не дано, то ли не смог.

  

  Портреты жертв из города, села

  С семнадцатого по тридцать девятый.

  Мои пейзажи танками измяты

  С игрой теней и лиц, добра и зла.

  

  Уже и кобальт, и ультрамарин

  Готовил к небу, в масле растирая,

  Но к саже с кровью для картины рая

  Холсты наземный день приговорил.

  

  Пишу не с неба, но не с потолка,

  Пускай по мощи - не Большая Берта.

  Повержены бывают на мольбертах

  Не крепости, но средние века.

  

  

  Надежде C.

  

  Не дослужив до матери по званью,

  Недопила любовь и детский смех.

  Тебе к лицу и жизнь, и вышиванка,

  А ты, как платье, примеряешь смерть.

  

  Не изменяй одежд, дабы собою

  Не увеличить кладбище надежд.

  Оно поменьше кладбища любовей

  И вер, но расширяет свой предел.

  

  И бабочка, и пуля из нагана.

  Полет, росу не отрекайся пить.

  В отставку может отправляться Жанна,

  Но ты в святые к ней не торопись.

  

  А если вдруг останешься одна и

  Решишь из клетки выпорхнуть, уснув,

  То встану рядом (ты и не узнаешь) -

  Проклясть навек бездушную весну.

  

  

  Нас мало, но мы...

  

  Строка - полоской синей, чёрной,

  Листа белеет полотно,

  Строфа - тельняшка, что почётна.

  И мы орём: "Нас мало, но..."

  

  Ах, нам бы море с небом синим,

  Но темень прёт. Закат в огне.

  Орём: "За нами - вся Россия!"

  Но если нет?

  

  Тогда не будет красной краской

  Она и смерть нам малевать.

  И мы уйдём, черны, напрасны,

  Как наши выстрелы-слова,

  

  Немного всё же веря: помесь

  Холопья не навек в стране,

  И кто-то нас когда-то вспомнит.

  Но если нет?

  

  А нет, так нет. И пусть ничтожность

  Себя обманет большинством

  В который раз. Как всё... похоже!

  Недолгим будет торжество,

  

  И меньшинство разрушит тупость,

  Ложась с гранатою под танк.

  Приступны крепости преступных!

  А если так,

  

  Пусть нас забудут и навеки -

  Придёт черёд другим, а те,

  Не холуи, а человеки,

  Родившись в новой наготе,

  

  Опять строфу напялят смело,

  Чтобы и снайперу - в глаза.

  Назад нельзя. Такое дело.

  Нельзя - назад.

  

  

  Начало войны

  

  Ещё глупы и театральны

  С безжалостным "любой ценой!",

  Безвольны трусы-генералы

  С расстрельным взводом за спиной.

  

  Котёл на карте. Кто не сварен,

  Тот предал Родину и власть.

  А в кипятке уже без пары -

  Нога в кирзе, запястье, глаз.

  

  Лети, солдат, к пузатым тучам,

  Где правда - душами истцов.

  Краснеют тучи, в небе мучась

  ГУЛАГом, выжравшим отцов,

  

  Чья жизнь - слеза. Ты тоже сорван

  С лица родной земли слезой

  И несмываемым позором,

  В потери списанной кирзой.

  

  Историков слетится стая

  Всё переврать, недосказав,

  Живописуя и вкушая

  Твои славянские глаза.

  

  Не разыскав костей, оценит

  Наследник стоимость наград,

  Что, как свои, на грудь нацепит

  И внуком выйдет на парад,

  

  Зарыв все подлое в спецхранах,

  Пустив архивы в облака.

  Но кровь, что не отмыта правдой -

  Теперь и на его руках.

  

  

  Не комкать крик

  

  Не комкать крик в надрыв и хрип

  Под три аккорда,

  A против ветра говорить,

  Словами - в морды.

  

  Ведь петля горло не теснит.

  Снимая галстук,

  С бонтоном расстаюсь, а с ним -

  С искусством галсов.

  

  Не про волков и лебедей,

  И жертв охоты -

  Скажу про сук и про блядей,

  Про "патриотов".

  

  И даже записей не жду

  По институтам

  В две тысячи... моём году

  О проститутках,

  

  Но - не снимающих шмотьё

  За медный грошик,

  А тех, кто - душу продаёт,

  Надев кокошник.

  

  К презренью ненависти нет -

  Не заслужили,

  Живя и славя дни на дне,

  Назвав их жизнью.

  

  Не вас, толпящихся у блюд

  К подачке дачкой -

  Тех русских искренне люблю,

  Кто жил иначе,

  

  Кто - в петлю или слогом - в стол.

  Марину с Анной.

  Те вечно русские - зато,

  Вовек желанны.

  

  А вас не счесть по временам

  И поимённо -

  Течёте реками говна

  Под все знамёна,

  

  Кроваво-красные, потом -

  Под триколоры

  Со злобой, якобы святой,

  Безбожной своры.

  

  

  Не поклонись пророкам

  

  Не поклонись пророкам лет

  Своих. Не чти их и не славь их,

  Склонись пред тем, кто им во след

  Идёт судить, исполнить, править.

  

  Пророки точат, не свалив,

  И пошатнут, но не разрушат,

  Прибои берега земли

  И бьют, но не меняют сушу.

  

  Ведь не пройдёт само собой,

  Что - не само собой, забавой,

  В которой так случайна боль.

  Назвать болезнь не есть избавить.

  

  О, врач-хирург! С собой имей

  Не кнут, не слёзы - в рану капать,

  Для мира пусть не месть, не меч,

  А воля сталью - точный скальпель.

  

  Виляют змеями года

  Одну, другую, третью старость.

  Терпеть, надеяться и ждать -

  Вот что осталось.

  

  

  Не прикоснуться к прошлому

  

  Не прикоснуться к прошлому. Не тронь!

  Нельзя! Сто тысяч вольт! Не прикасаться! -

  Фундамент, на котором трон

  И царство.

  

  Ты пионеркой галстук приняла

  И клятву, что теперь звучит иначе,

  А кто-то - прелести кайла

  И тачки.

  

  Но копоти налет сойдет с небес,

  И прошлое увидишь на перроне.

  Оно притронется к тебе,

  И вздрогнешь.

  

  

  Не спрошу, сколько грех волочить

  

  Не спрошу, сколько грех волочить,

  Есть ли что впереди, да и светит ли,

  Потому что кукушка смолчит,

  Только ворон картаво ответит мне.

  

  Тороплюсь от тоски и вины

  В покаяньи отчалить от грешного

  До того, как подошвой спины

  Я взойду на ступеньку столешницы.

  

  Не боюсь осужденья в глазах,

  И не может быть глаз у встречающих,

  Опасаюсь пустынный вокзал

  Увидать и заплакать в отчаяньи.

  

  И пока, колеся по земле,

  Я прощенья прошу у покошенных

  Пулеметной косою стеблей,

  У солдаток, сиротского крошева.

  

  У встречавших над общностью рва

  Свою пулю, не став даже розовым,

  У невинных, кто жилы порвал,

  А помянут БК папиросами.

  

  Повинюсь, хоть убиты в ночи

  Не в моих временах после варварских,

  Но в мои - не кричал "Палачи!",

  А талон на стихи отоваривал.

  

  Повинюсь за себя и за всех,

  Кто боится зайти за околицу.

  Я взошел бы к тебе. Только - грех.

  То желание крестиком колется.

  

  

  Не так, как у людей

  

   Мне ни к чему одические рати

   И прелесть элегических затей.

   По мне, в стихах все быть должно некстати,

   Не так, как у людей.

   (А. Ахматова)

  

  

  Цепочки мизансцен и анфилада студий,

  А иногда они - матрёшечный набор.

  Одни - чертополох, другие - незабудки,

  А третьи вовсе - подзаборный сор:

  

  Отрывки из газет, остатки от заката

  Во всполохах стекла и пулемётных гнёзд,

  Осколки кирпича, жестянки жизни мятой,

  Где редко мышью совесть прошмыгнёт.

  

  Не признают границ, не соблюдают правил,

  И, увернувшись от осколков кирпича,

  Бредут не мир спасти - спасаются оравой

  От мира, как изгои, по ночам.

  

  

  Неряшливы манжеты

  

  Неряшливы манжеты. Не вини

  За то, что строчкой капельки чернил -

  Дневные многоточия одни...

  Высоких птиц бессвязна нить.

  

  Отсутствием ночами не кори.

  Когда б ты знала, каково парить:

  В подбрюшине - паденья мили три,

  И над - созвёздность ярких рифм.

  

  А ветер то поддержит, то предаст,

  Маши ли, не маши - а всё беда,

  И оземь. Обернёшся кем тогда?

  Ни знать, ни в сказке угадать.

  

  Там - Ковш с прозрачной чернотою, но

  Она прозрачна так, пока темно.

  И падает, кружась забытым сном,

  Перо, обмакнутое в ночь.

  

  

  Неспешен ход

  

  Не в вас ли зёрен животворна россыпь,

  Распаханные ветром облака?

  Да будет дождь, чьи ровные колосья

  Достигнут неба, что несёт река.

  

  Навстречу им как медленные прутья

  Да выйдут стебли голод отрицать

  И, оржавев, замрут на полупутье -

  Колоть ладони ветру и жнецам.

  

  Неспешен ход косы, серпа ночного

  И жерновов в высоком высоке,

  Чтоб косарям взойти до неба снова

  Капелью, что сосватана реке.

  

  

  Ницца, 14-е июля 2016 года

  

  Bonjour, connasse! Сomment ça va?

  А русский вслед прогугли,

  Но помощь не ищи в словах -

  Тебе помогут пули.

  

  Сама же будешь говорить

  И скорбно, и неново.

  Твои прекрасны словари,

  Но пуля лучше слова

  

  Предохранительной любви

  К религиям и странам...

  Тот грузовик детей давил

  С Аллахом за баранкой.

  

  Узнав, я бросился писать,

  Но трудно - кулаками.

  Погрёб под камнем словеса.

  Когда от сердца камень

  

  Отлёг, за ним не Иисус -

  Насилья отрицанье.

  Кто там с мечом? Узнать боюсь.

  Там зеркало мерцает.

  

  

  Ночь

  

  За стеною для меньшего

  В телевизоре мультик: "...бу-бу...",

  И какая-то женщина

  Руку с верой невенчанной

  Приложила ко лбу,

  

  А не званными к ужину,

  Что забыт на плите остывать,

  Зачастили ненужные,

  Некрамольные, стужные,

  Словно гости, слова.

  

  Свет, белея экранностью,

  Освещает усталость лица.

  Посетители странные

  В ночь - саднящими ранами

  О другой без конца.

  

  И слова невеликие

  Без чинов, киверов, эполет

  Обступили каликами

  Сделать веру молитвенной

  Да пойти в белый свет.

  

  А экраны заполнены

  Белизною на чёрной земле.

  Мальчик спит, и беспомощно

  Руку выпростал полночи

  После сказки о зле,

  

  Что наказано правильно;

  Он от счастья поплакал, раним,

  В ночь, что лебедем-радугой

  Черноту свою празднует

  И склонилась над ним.

  

  

  Ночь в субботу

  

  Ночь испита.

  Рассвет снотворен.

  Я испытан,

  Измучен, вторя

  

  Всем суфлёрам

  В собачьих будках,

  В лунном флёре

  Злобясь как будто.

  

  Лунность в чёрном

  Замком манжетным

  Тащит к чёрту

  Межгрудьем женским.

  

  Сердце к Богу

  Стучит: "Открой мне!",

  Встретит Гоголь

  В дверях, нескромен.

  

  Он - о теле.

  Печаль, заглохни!

  Ни постели

  И ни Солохи.

  

  В кровь - сухое,

  И кровью станет.

  Хлеб греховный

  Телесен сам, и

  

  Зря в субботе

  Искал спасенья

  От заботы

  О воскресеньи.

  

  

  О важности выбора клея

  

  Пустота перед ногами,

  Эхо дразнит, хулиганя,

  Небо продолжается до дна.

  Ноги скованы опорой,

  Страхом прыгнуть в это море

  И понять, что это значит - глубина.

  Руки связаны и мысли -

  В пошлых качествах и числах,

  В небо не пускают, разрешив

  Оторваться, не тушуясь.

  Одесную и ошую -

  Только крылышки пчелиные души.

  

  В эти гулкие высоты

  Не взлетят, оставив соты,

  Пчёлы, приземлённые в делах.

  Озабоченная цапля

  Выдавить пчелу по капле

  Не смогла и ничего не поняла.

  Сын, не воском склеил перья,

  Чтоб спасти тебя от зверя

  Пошлой притягательной земли.

  Долетишь на них до солнца -

  Кровью склеены отцовской,

  Насекомо наше племя не продлив.

  

  

  О винограде

  

  1.

  

  Он - вверх, а направляют вдоль,

  Подставив проволоку-провод.

  Жил со свободой, молодой -

  Теперь он вдовый.

  

  Но плодоносит на кресте,

  На стенах дома, непарадных -

  Декор облупленности стен

  И виноград он.

  

  2.

  

  Лоза, нужна опора? Но

  Сосватают, подставят ложность.

  Бери супругом шар земной -

  Он всех надёжней.

  

  Живя с ним, ягоды-слова

  И летом, и зимой морозной

  Ты будешь соком наливать,

  Рифмуя в гроздьяx.

  

  

  О звёздах дольником

  

  Вначале...

  

  Задрав глаза в планетарии,

  Распялив рот, ещё холодный

  От "Пломбира", давился стаями

  Неба звёздного над лодкой

  

  Амфитеатра. "От заката к восходу" -

  Обманывала проекция лампочек

  На плановой экскурсии по небосводу

  Для школьных девочек и мальчиков.

  

  Потом...

  

  Звёзды этикетно yчитывал

  На коньяках, погонах, отелях,

  На экранах Мадоннами и Кончитами,

  Сверкавшими термоядерным телом.

  

  Планетарий называл "звездарием",

  А неплоские планеты - "сферетами".

  (Имена, названия бездарные

  Привычней керамики туалетов).

  

  В конце...

  

  Я дом не наказал звездой -

  Адом миллионоградусным.

  Был достаточен света удой

  Эдема сфереты, где радуги.

  

  Открыл. Вокруг глаза - мозоль,

  И - на том, чем и душескопа ёрзал,

  Теласкоп забросив на антресоль.

  Вот, собственно, и всё - о звёздах.

  

  

  О землянике

  

   Сорви себе стебель дикий

   И ягоду ему вслед,-

   Кладбищенской земляники

   Крупнее и слаще нет.

   (Марина Цветаева, "Прохожий")

  

  Той доле, плачущей во мне,

  С другой, где вкус хранится,

  Не спорить, есть ли земляника

  Кладбищенской вкусней.

  

  А область левого виска,

  Что, сравнивая, знает,

  Подскажет - ягода лесная

  Настолько же сладка.

  

  Но где густа печаль-трава

  От ивового плача,

  Там влага всё переиначит.

  Марина, ты права,

  

  Что слаже жизнь для всех людей

  На кладбище обычно.

  У слёз есть привкус земляничный

  В Елабуге твоей.

  

  

  О пользе кривизны

  

  Талии, весом утроенной,

  Вогнутость зеркала нравится,

  В нём ожирение - стройностью.

  Только смотрись да и радуйся!

  

  Лживое жёнам для спаленки,

  Водка мужьям не отравны ведь.

  Здесь ли поругивать валенки?

  Плохо в них что ли? Неправильно?

  

  Всё, что плохое - хорошее.

  Чтобы казаться здоровыми,

  Выпьем за славное прошлое!

  Зеркало так же устроено.

  

  "Их-благородия" в нынешнем

  Нос вытирают ладошкою -

  Нынче "элита", что нижнее

  Верхним напялит, как прошлое.

  

  В правильном зеркале дактильном

  Избы с кривою криницею -

  Смотрят в неё птеродактили

  И отражаются птицами.

  

  

  О правильной ноге

  

  A я к тому, что б не набраться лажи.

  К примеру - эти западные пляжи.

  Пусть женщине на пляже быть раздетой,

  Но пусть же остается что-то где-то!

  

  Зачем венецианство карнавалов?

  Духовность там совсем не ночевала.

  Размеры эти западные талий?

  Поди без талий в космосы летали.

  

  А валентинок модные ботинки...

  Да ну их! Даже валенок картинен,

  Когда надет на правильную ногу.

  А "Ночь тиха. Пустыня внемлет богу" ?.

  

  

  О, Господи! Ты любишь о любви?

  

  О, Господи! Ты любишь о любви?

  Тогда избавь от слов, в ничто истёртых,

  И научи для послевкусья терпкость

  Искать не в винах, что пропитка к торту -

  В глотке "Навек!" к венчанью половин.

  

  Пускай ей праздник - всякий день в году!

  И день рожденья - всякий день недели,

  Пускай же календарь её не делит

  На завтра и вчера, и то безделье -

  Суббот и воскресений череду.

  

  

  Огородное пугало

  

  Как ты печален на кресте!

  И птицам никогда не страшен,

  Пусть даже ветер в маете

  Твоими рукавами машет.

  

  Когда-то, выпрямляя торс

  В пасхальных шествиях елейных,

  Былая прямота полос

  Была хоругвям параллельна.

  

  Теперь ты выцвел, ветеран!

  Иным покроем жизнь земная,

  А смерть как жертву, боль от ран

  На Пасху только поминают.

  

  А что б сказал ворам, лжецам,

  Мораль напомнив Бога ради?

  "Не лжесвидетельствуй!" - скворцам,

  Воронам в поле - "Не yкради!"?

  

  Потом нагорные слова

  Им повторил бы? Всё - пустое.

  Пиджак! слова - как рукава

  На перекладине крестовой.

  

  Ты в тысячах недобрых лет -

  Острасткой птичьему народу,

  А повода к медали нет

  "За оборону огорода".

  

  

  Одеревенение

  

   К 27-му февраля

  

  Листы не свёрстаны как лес,

  И тень у каждого своя,

  Корнями оплели в земле

  Фундамент ближнего жилья.

  

  И в городском дворе давно,

  Предпочитаете молчать.

  Глухонемых говорунов

  Лишь ветер может раскачать.

  

  Движеньем веток на стволах,

  Как пальцев, создающих знак,

  Вы скажете: "Весна пришла",

  Как будто главное - весна.

  

  Вы скажете, что все - не то,

  Что дальше от корней вода,

  И стало больше проводов,

  Как будто дело - в проводах,

  

  Что меньше на коре имён,

  А больше нецензурных слов,

  Что птиц вонючее помёт,

  Как будто то - вина щеглов.

  

  О том, что срублен рядом клён,

  Смолчите, страхами полны.

  Был чем-то неуместен он,

  И больше не было вины.

  

  Ни слова скорби, чтоб почтить

  Потерю кроны-головы.

  Уже как люди вы почти,

  А те - уже почти как вы.

  

  

  Одиножды один

  

  Одиножды один,

  Одиножды одна -

  У ночи на груди

  Я и моя луна.

  

  И, если Бог - к окну,

  В котором мой досуг,

  Сказать, когда усну,

  Куда перенесусь,

  

  И дан ли жизни смысл,

  А если дан, то в чём,

  Что стоит это "мы" -

  Коллекция никчём;

  

  Как написать, чтоб мир

  Заплакал, прочитав,

  Воздал за каждый миг,

  за каждый слог воздал,

  

  То у окна-креста,

  Колени не согнув,

  Скажу Eму: "Оставь.

  Не заслоняй луну".

  

  

  Одно - всегда из двух

  

  Одно - всегда из двух. Неправда -

  Напротив правды неотрадной,

  А меньшее из зол

  Всегда есть зло. Позор тот выбор!

  И мутен крик "Из списков выбыл!",

  И лечит, как рассол.

  

  Уйти от выбора - в два счёта,

  В обман блаженства двух пощёчин,

  Но это ли добро?

  Добро - что левая не с правой,

  Иначе засверкает сразу

  Иуды серебро.

  

  А горы - как коты и кошки.

  Их сдвинуть из лукошка - мношкой

  Горчичного зерна.

  И осень наступает в полночь,

  За нею - лжи и правды помесь.

  Горчичная она.

  

  

  Окно и чай

  

  Искусства жизни мимо, полустанков,

  Уставясь не в окно, а в тёплый чай,

  Я вижу в отражении стаканном

  Глаза свои с желаньем одичать

  

  И с поезда упасть лицом в сугробы

  У чёрных срубов поля посреди,

  Чья невообразимая огромность

  Небесна, но не ангелам, поди.

  

  Родить себя, поставить дом, а сзади,

  За домом чтобы дерево росло.

  Но я, конечно, выйду на вокзале,

  Где жизнь течёт постылым ремеслом.

  

  

  Он звездою летит

  

  Он звездою летит,

  Но звездою не падает наземь,

  С высоты по пути

  Не заметит, как звёздны глаза -

  Ярче искр Близнецов.

  Это спутник космический связи -

  Достиженье отцов,

  Он детей виртуально связал.

  Провода в пастораль

  Хоть вписались, но сходят на убыль,

  И не стоят утрат,

  Что сорвались со скользких столбов;

  На могилках цветы

  Плоскогубцев, их ржавые губы

  Отшептали мечты,

  Что живут за компьютерным лбом.

  И несётся звезда

  Голубком с цифровым опереньем,

  Облегчив поезда

  И почтового ведомства власть;

  Зашифрованы в свист

  Поцелуи, но текст откровенен

  Всех признаний в любви,

  Для которой не сыщешь числа.

  

  

  Опять стиха творение

  

  И вновь рукою времени

  Засученный рукав.

  Опять стиха творение,

  Варение стиха.

  К нему приправа рифмами -

  Фривольностью оправ,

  Рифленье строчки ритмом, и

  Вкус трюфеля и трав.

  Столешницы парение,

  Души бальзам и яд -

  Рецепт стихотворения,

  Столпотворения.

  А Бог ревнив, но свой же дар

  Не в силах оградить.

  Смешал бы языки, как встарь,

  Да ведь язык один.

  Толпа же, сука, ревностно

  Жжёт хворост под строкой,

  Провозглашая первенство

  Коктейлем языков.

  Не укротить им, ссученным,

  Творения руки,

  Что с рукавом засученным -

  Подобие стихий.

  

  

  От Бени одной женщине

  

  Я вспоминаю Вас той ночью

  Не для того чьтоб напенять

  Тогда отдав мне всю цепочку

  Вы сердце унесли с меня

  

  Мне совершенно жизни жалко

  Как гильйотине головы

  Но б я заплакал за пожарных

  Тушить в ней то чьто вздули Вы

  

  Вы мне как всё Вы мне как мама

  И даже больше например

  Без Вас рука бежит к карману

  Где портсигар и револьвер

  

  Луна породистой еврейкой

  И летом правильно бледна

  Я буду ждать Вас на аллее

  Как пристань пароход без сна

  

  Вы тёплых вод где я кефалью

  А нету вас - то се ля ви

  Как в морге тот кто в ней купался

  И утопился от любви

  

  Не музыкален до Шопена

  В словах для чуств пусть не дорос

  Но Вы - из пены постепенны

  Когда луна - я море слёз

  

  Когда Вас есть то светит море

  Вас нет то ничего совсем

  Как жизнь уходит с трюмом горя

  Последним рейсом на Марсель

  

  Искать судьбу по разным странам?

  Судьба - рулеточный Наган

  С одной любовью в барабане

  А тот где внутренний карман

  

  Пускай мне в смокинг ураганы

  Чему нет места наяву

  Скрипят уключины зубами

  То я во сне до Вас плыву

  

  Прислал букет чьто не расстроил

  Но с удивлением стоят

  И стулья венские как брови

  И ртом распахнутый рояль

  

  Не нужно шляп с цветами в тулье

  И много платьев - всё равно

  На нашем общем в спальне стуле

  Мне будет нравиться одно

  

  Когда под хупой в синагоге

  Мы с Вами разобьём бокал

  Так будет капать даже с Бога

  На то событие в стихах .

  

  

  От стенок ваших крохотных домов

  

  От стенок ваших крохотных домов,

  От створок и спиралей эволютных

  И бесхребетность сохранилась в людях -

  Наследием для юбок и штанов.

  

  Всё в них питалось, умирало с тем,

  Чтоб императорским надменным лицам

  Потом дворцовым мрамором пылиться

  Над городом известняковых стен,

  

  Над временем, застывшим для земли,

  Поскольку ничего не изменилось -

  Всё те же Тибры, Волги, Сены, Нилы

  И то же дно приплюснутых жилищ.

  

  А в них всегда рабы - кого, чего...

  Лишь песни революций кровью льются.

  Не вижу, Дарвин, тени эволюции

  Моллюсков рода, рода моего.

  

  

  Открытое письмо Алексею Навальному

  

  Чумой на карнавале

  Порушишь им уют.

  Мне жаль тебя, Навальный -

  Они тебя убьют.

  

  Уж больно ты хороший,

  Без трюка в рукаве.

  Нельзя же так, Алёша,

  По-честному говеть.

  

  Провозглашаешь нитью -

  Украл-судить-тюрьма.

  Я вижу, ты - политик,

  Но к горю от ума.

  

  А если вор - в законе

  И пишет тот закон,

  Да все к нему с поклоном

  Сквозь гвардии заслон?

  

  Тебе юлить бы, славить,

  В лояльности лизать,

  И в слове о державе

  Сперва слезить глаза,

  

  Сначала приблатнённо

  К престолу подканать,

  Сказать, что ты - зелёный

  Пацан у пахана.

  

  Вот верный план начальный

  В тюрьму послать ворьё.

  Мне жаль тебя, Навальный,

  Пахан тебя убьёт.

  

  

  Отражения

  

  Здесь что-то было, что - уже не помню.

  Не магазин ли выпотрошен? Там -

  Стремянка, из газет ковёр напольный.

  Всё перекрасят, но опять не так.

  

  В витрины не смотрю. Кривлянье моды.

  А в стёклах - правда отражений дня.

  В ней - лица несменяемой породы,

  И угол зрения не поменять.

  

  Там люди, постоянные веками.

  Не по одеждам время узнают -

  По складу лиц, что, отразившись, канут.

  Который век? Без малого июль.

  

  Стремянка и газеты в Зазеркалье.

  

  

  Отречение

  

  Полупьяный ветер дворником шурует,

  Листья, словно искры, вспыхнув, оседают,

  Жертвенно обряден на кострах наряд

  Октября и неба. Не разочарует,

  Колдовством не сгинет синева седая,

  A сожжённым чарам силу не терять.

  

  Спелой краской хлеба не наесться вдосталь,

  До отвала, насмерть, до и за иканье,

  И не насмотреться, как на деву, впрок -

  Ивы над прудами золотой коростой

  Оброняют осень в синюю зеркальность,

  Слепнущую лепо, никому в упрёк.

  

  А людским квартирам не царить над домом

  В паутинках бабьих возвращенья лета,

  Что щекочут память бледного лица;

  И рука, ведома веткой ивы вдовой,

  Ветреной природе под её портретом

  Пишет: "Отрекаюсь. Самозванный царь".

  

  

  Отрываю ото лба ладонь

  

  Недалёким так-тик"ом в углу

  Ходики смешны стратегам - в красном

  Над лампадой. Муха по столу

  Семенит, наглея час от часу.

  

  Отрываю ото лба ладонь

  В пятый раз с надеждою прихлопнуть.

  Я жесток? Я мухой раздражён,

  Мысля о содомах и потопах.

  

  В ходиках проснулся механизм,

  Проскрипела дверца для кукушки,

  Ожидал "ку-ку!" и птичку с ним -

  Из-за дверцы высунулся кукиш.

  

  

  Отчаяние отчаливания

  

  На стихотворение Бориса Пастернака "Отплытие"

  

  Соль на губах. Морская ли?

  Горечь в ней слёзным привкусом.

  Кланяться в ноги, каяться

  Присным кровавым приставам?

  

  Вот и гудок печалится.

  Как беспризорники, следуя,

  Чайки орут отчаянно:

  "Хлебушка! Крошку хлебушка!"

  

  Всё, что у нас вояжного -

  Пара белья и рукопись.

  То и другое - важное.

  Много ли, мало? Что копить?

  

  Строчки, пожалуй - главное,

  С мыслью, пожалуй - целое.

  Ну, а сорочки, глажены,

  К мыслям и строчкам - белые.

  

  Вот уплываем с чаяньем.

  Горечь и соль не прятать нам,

  В море с гудком и с чайками

  Чистых рубах, непятнанных.

  

  

  Падение чашки

  

  "Локоть безглазый!" - плеснулось из чашки, и в пропасть

  С нею летит, но до пола - секунда законна.

  Четверо где-нибудь шлёпнуты будут по попкам,

  С криком задышат, а два человека - закончат.

  

  На километров пятнадцать Вселенная толще

  Станет, а Солнце - худее, но худо да будет.

  Чашка в полёте... И грозы из сотни винтовок

  Отсалютуют прелюдией громкому чуду.

  

  Дятловых стуков по дереву - два с половиной.

  К финишу сальто летального чашки у пола

  Шутки и девушки сотней утратят невинность.

  Больше ли юношей жизни утратят с уколом?

  

  Сколько сорвётся терактов, ромашек и бисов?

  Это секретно, но пусть поцелуев с цветами -

  Больше. Иначе в последнем падении с выси

  С чашкой захочется мне поменяться местами.

  

  

  Пасхальное

  

  На Масличной горе Христос восплакал

  О том, что знал, но изменить не мог -

  Ни Дрездена судьбы, ни Нагасаки,

  Ни Иерусалима, что у ног.

  

  И укрепления, и башни храмов,

  И крыши рухнут, и придёт черёд

  Предубеждениям - стенам упрямым,

  И Лазарь в Филадельфии умрёт.

  

  И что бы после не наговорили,

  Вчерашний день стоял слезой в очах -

  Вифания, где волосы Марии

  Умасливали ноги, щекоча.

  

  Сын человека - человек. А это

  Как высшее служение - беда.

  Отвергнут Назарянин Назаретом.

  Так было. Будет всюду и всегда.

  

  Осёл вертел башкою - маслом нарда

  От седока на стадию несло.

  Животное, накормленное на день,

  От запаха отфыркивалось зло.

  

  

  Патронташ поколения

  

  Патронташ поколения

  Всё пустее с течением лет;

  Будет время последнего -

  И последним в плеяде поэт

  По калибру на целостность

  Упыря-вожака самого

  В ствол скользнёт, и, нацеленный

  В зверя, выстрелит ствол;

  

  Прогремит, и над кронами

  Заорёт, всполошась, вороньё.

  Исполняют патронами

  Без осечек призванье своё

  Начинённые вдоволь и

  С потрохами под стать порохам.

  Гильза катится вдовою

  Эхотенью стиха.

  

  Не оправданы раною

  Или смертью того главаря,

  Бескольчужные бранные

  Всё равно умирают не зря.

  Между ними, патронами,

  Множит время для гнёзд пустоту

  Метушными воронами

  С пустотою во рту.

  

  

  Перевод времени

  

  Любимая! Не удивись, читая.

  Я, путаясь, как всякий человек,

  Хотел часы назад на час поставить,

  Но стрелки перевёл на год и век.

  

  Что - времена?! Не в письменных приборах

  Те перемены, что меняют стих.

  И я всё тот же, и любовь, и горе,

  И люди те же с ненавистью их.

  

  Шестнадцатый. Ноябрь. Заслон Варшавы.

  Вода в окопах. Скоро холода.

  Мой почерк шаток на доске шершавой -

  Рука с осколом ноет иногда.

  

  Люблю тебя, мой ангел! Что в престольной?

  Как дети? Вы бываете в гостях?

  Вчера был снег. Его бинты свекольны.

  Мои ребята в поле - по частям.

  

  Намедни - каша, так густа, что мимо

  И не пройдёшь ни днём, ни в темноте;

  Приправой к мясу, что ещё дымилось -

  Горчица хлора ветряной версте.

  

  У смерти запах чеснока и перца.

  И за столом, где к вилке нет ножа,

  Я от руки пишу тебе от сердца,

  Которые тебе принадлежат,

  

  А я... войне, и, значит, пишет... бойня,

  Что видится последнею глупцам -

  Безбожным христианам. В мире войны -

  Один псалом без смысла и конца.

  

  Поспеют наши дети для грядущей.

  Но верю, что отправится с полей

  В конверте, что отравою надушен,

  Последняя война на всей земле.

  

  Прощай! А я напьюсь теперь нехрабрым -

  Упасть и узнавать в полёте дат

  Высоких птиц, что - точки телеграфа

  С тире к могилам для моих солдат.

  

  Века, тысячелетия, а в моде -

  Всё те же карты, ставки и война.

  Мы время бесполезно переводим,

  За это - время переводит нас.

  

  

  Перед последним звонком

  

  Отпущены штанины сапогами.

  Навыпуск, но под ними голенища.

  Состарившись, строями не шагают,

  Но мыслят ими и о строе пишут.

  

  На выпуске из жизни - средней школы

  Им тема - "Как проведена". Уже ли

  Для них нет вольной? Нет и "Смирно!" с "Вольно!",

  А только страх бесчестья в окруженьи.

  

  Мелькают кадры, двигаясь к началу,

  На потолке, который небом серый;

  И на сторону языки смещает

  Усердие. Последнее у сердца.

  

  Учитель не торопит седовласый,

  Наполнен пониманием и тактом.

  Он вёл грамматику души у класса,

  Но явно не доволен результатом.

  

  И голова качается печально

  Крестившего с надеждой поголовье;

  Оно, мыча, росло необычайно.

  Ни клока шерсти - лишь рога воловьи.

  

  

  Перекрёсток "Пять Углов" ночью

  

  С Балтики примчав, пятерня домов

  Якорями вниз встала у земли.

  К ночи их причал одичал и смолк,

  Палубам огни тушат корабли.

  

  Потакает снам темнота окон.

  С розою ветров светофор-маяк.

  Всосана волна, серая посконь

  В ближнее метро "Достоевская".

  

  Тротуарная завень - до утра,

  Ей асфальт нутро полосует зло -

  Ватерлиния делит ресторан:

  На столе бедро, бёдра под столом.

  

  Мрачны утюги чугуном кают,

  Вытеснив каюк рыбака в ночи -

  Раздувать долги углями в уют,

  Только не поют пламенем печи.

  

  Не хочу ко дну в полуночный час!

  Обними, чтоб я не пошёл к окну,

  Помоги уснуть, лодкой укачав,

  Дабы в эту явь сдуру не нырнул.

  

  

  Пианист

  

  Какими буквами писать

  Об этом - было и минуло,

  Взрыхлив помаду в волосах,

  Прекрасной вечностью минутной.

  

  Играл ли? Это ли игра

  Лучей, фигур и отражений,

  Воображения и драм,

  И сочетаний слов. Уже ли?

  

  Уже. Бесценен тот пятак

  Творенья - милость не подачка.

  A правая взлетала так...

  Для левой ничего не знача.

  

  И паперть ложи, и партер,

  Галёрка вздыбились вихрами.

  О, пианист, ты благ и щедр,

  Познав причастие во храме.

  

  

  Письма автопортрету

  

  Чтоб эху не таскаться по лесам,

  Обратный адрес вписан в уголке,

  А ниже - постоянный адресат,

  Где на стене портрет с пером в руке -

  

  Парик а ля бишон фризе кудлат,

  Гармошкой воротник - как сползший нимб,

  В три четверти облагорожен взгляд,

  Слегка надменный, раз парик над ним.

  

  Он не ответит. Но, узнав письмо,

  Прочтёт. Сменив парик на котелок,

  Велосипеды оценив умом,

  От лошади оставит жить седло.

  

  Автопортрет в упор - опять укор.

  И век иной, и век иной прищур.

  Под котелком - помада и пробор.

  И нас во взгляде общего ничуть!

  

  Меняю краски, знаменатель. Фон -

  Разруха новостроек, гаражи.

  Вся жизнь - одним мазком, графой, строфой.

  Во взгляде и безумие, и жизнь.

  

  Иные под моим пером черты,

  Письмо и кисть иные на пути.

  Перехожу черту - с собой на "ты".

  Черту найти - не поле перейти.

  

  

  Письма Нью-Йоркскому другу

  

  Ну, как Нью-Йоркские изделия колбасные?

  Поди, тоскуешь ведь, признайся, что тоскуется,

  И снятся рощицы, поля, берёзки, пасеки.

  Откройся искренне, там хуже, чем в Кукуево?

  

  Вот ты за Трампа, а скажи, чем лучше Путина?

  Богаты Крезами, с трибун несут, что нравится.

  Один пожизненно, а ваш - два срока (путно ли?).

  Пусть тот с причёскою, а наш на то не тратится.

  

  По визе в паспорте - "Израиль" (что проверено),

  Но в Венy вдумавшись, решил лететь до Брайтона,

  Черкнув мне коротко - мол, раз рождён в империи,

  То жить спокойнее прибрежно и окраинно.

  

  Приятней б знать - замучен ностальгиею,

  И в завываниях на берег ходишь каяться,

  Да сожалеешь о содеянном, что гирею

  Висит гнобительно, томит печатью Каина.

  

  Поправ и Родину, и сына обязательства,

  В таксистах маешься (не ездишь в "Мерседесах" же!).

  Тогда признайся - сожалеешь о предательстве,

  И врут свидетели, что видели профессором.

  

  Вот и у нас, как встарь - народ пойдёт на выборы.

  Пускай не выбор там, но ведь голосование!

  Народовластие - от Колымы до Выборга.

  Тебя жалею я, имея основание.

  

  

  Плиты

  

  I.

  

  Подвижные плиты в подвальном пасьянсе

  Сближаются или расходятся в тайне

  Подземного тысячелетнего танца

  Шажками столетий, насколько мы знаем.

  

  Земля повторяет столешницы круглость,

  За круглым столом мы сидим под часами.

  Нам страшно, поскольку беспомощны руки,

  А карты под скатертью движутся сами

  

  В гармонию масти, что есть очерёдность.

  Чем меньше мы знаем, тем меньше и страшно.

  Не ведая, всё ли сойдётся, притрётся ль,

  Ныряем в метро головою, как страус.

  

  Всегда монолитны, всегда исполинны,

  Бесспорны, подспудны и неочевидны.

  С движением времени движутся плиты -

  Полей гравитации мощные мины.

  

  Над вами моря, где не счесть мегалитров,

  Вулканы-нарывы, дворцы, огороды,

  Восстания плебса... Прекрасные плиты,

  Пока безконфликтны, вы так благородны!

  

  А с точностью в несколько тысячелетий

  Уляжетесь мирно, как смута земная.

  Чем больше мы знаем о вечном, тем легче

  Приписывать скромно "насколько мы знаем".

  

  II.

  

  Невечная мерзкость полярного грунта,

  А к северу - льдов над холодной водою.

  Невечны и реки, что змеями в тундре,

  Невечны лекарства змеиных удоев,

  

  А к югу и той полосы усредненность

  Невечна, как тот, кто её усреднил и

  Построил аптеки с фонарностью, склонной

  Светить лишь поэтам с тетрадками ниже.

  

  Невечны озёра и женственный лебедь,

  Узорность балета его привозная.

  Невечны реформы, восстания плебса

  И их результаты, насколько мы знаем.

  

  Насколько мы знаем, невечны, как реки,

  Пещерность души и компьютер в пещере,

  Невечны евреи, монголы и греки,

  Всего человечества зло и ущербность.

  

  И временны плиты невечных надгробий,

  Названия улиц и улицы сами,

  И в этом пасьянсе надгробного рода

  Беспомощно люди сидят под часами.

  

  На скатерти к чаю слащавы словесность,

  Хула и хвала, и халва развесная -

  Побег от незнания даты повестки,

  Что так вероятна - насколько мы знаем.

  

  III.

  

  И всё неизбежно, и всё неизбывно,

  Порою, мы знаем, неисповедимы

  Распятия воен, распутья судьбы, но

  Они неизменно уводят от Рима

  

  Печалью дорог, вдоль которых распяты

  Рабы, восстававшие ради свободы.

  Насколько известно, у солнечных пятен

  Циклично участие в нашей погоде,

  

  Но то, что исподом путей эмиграций

  Глубокой подкладкой, подстёжкой гранита -

  Константа природы, и, как ни старайся,

  Её не изменишь, и неизменимы

  

  Законы, которые необходимы

  И неогибаемы, неоспоримы.

  А плиты в походе своём нелюдимом

  Подвластны законам, не писанным в Риме.

  

  Тираны приходят, тиранят, уходят,

  Им плиты подарят гранит на могилы,

  Насколько мы знаем, законы природы

  Пребудут всегда, как задуманы были.

  

  Конечно, ночами немного тревожно.

  Чем больше мы знаем, тем меньше мы верим,

  Что горы свернём, покричав у подножий.

  И прячем себя за бумажною дверью.

  

  

  Поговорим о пустяках

  

  Поговорим о пустяках,

  В серьёзное не веря,

  Пока бессмертны мы, пока

  Живём, по крайней мере,

  

  По самой кромке - между "быть"

  И тем, что завтра может

  Улыбку выбрыком губы

  Спрямить, сковать, стреножить.

  

  Не станем время временам

  И нравам посвящать мы.

  Любовь... Не тема ли она

  К безгрешности зачатья?

  

  Долью тебе вина в бокал.

  Невечна вечность даже,

  Она - понятие, пока

  Мы скачем полем, пляжем.

  

  Вино не призовёт молчать

  О пустяках сугубых,

  Пусть только поцелуй-печать

  Стреножит наши губы.

  

  

  Под красным светом абажура - полночь

  

  Под красным светом абажура - полночь,

  А белый лист под строки не упал, но

  Он ждёт, и зрелость негативы помнит,

  И серебро не искажает память.

  

  Та, проявившись, скажет: слёзы - вруньи,

  Улыбки - неуместны или время

  Неправильно, а мыслям-говоруньям

  Изменит цвет на блёклую безвреденость

  

  Для снега отходящего - он, тлея,

  Был чёрен, словно карандашный грифель,

  В нём тень терялась траурностью шлейфа,

  Скрывая неподобранные рифмы;

  

  Был светел вздох Шопеновского марша,

  Новорождённый март был жалок, сморщен

  И гол, и влажен снятою гамашей,

  Похож на свежесваренные мощи.

  

  Но время даст к альбому отпечаток

  Того, что, позабыв, не расскажу, и

  Всё серое от жизни, от печали

  Отбелится под красным абажуром.

  

  И будет белым снег и всё былое,

  А тень на нём заблудится, белея,

  Останутся от горечи алоэ

  Одни соцветья, пламени алее.

  

  

  Подслушанный разговор друзей - критика и писателя

  

  Как родилась Гоголевская вкидыш-тройка в "клевете на человека, клевете на родную

  землю, на русских людей" - в поэме "Мёртвые души" ...Шевырёв приветствует обещание

  Гоголя в первом томе "Мёртвых душ" показать читателю в последующих частях

  поэмы "все несметное богатство русского духа..."

  

  С. П. Шевырёв был особенно близок с Н. В. Гоголем, которому оказывал много услуг:

  читал корректуру его сочинений, налаживал связи с книгопродавцами, ведал его

  финансовыми делами. После смерти Гоголя С. П. Шевырёв принимал деятельное участие в

  разборе его бумаг и хлопотал о посмертном издании его сочинений. И Гоголь ценил

  Степана, он писал Смирновой: "Если вы будете когда в Москве, не позабудьте

  познакомиться с Шевырёвым. Человек этот стоит на точке разумения высшей, чем другие

  в Москве, и в нём зреет много добра для России". С. П. Шевырёву принадлежит

  словосочтание "загнивающий Запад".

  

  "Ты, Коля - золото-металл!

  Порадовал, однако!

  Я в жизни так не хохотал,

  Читал - от смеха плакал.

  

  Но, знаешь, книгу отложив,

  Взгрустнул, найдя обиду

  В том, что исконны типажи -

  Россия в чистом виде.

  

  И, сделавшись совсем больным,

  Пришёл к тебе с вопросом:

  А где ж Отечества сыны -

  Его богатство просто?

  

  Во славе - Первый Александр

  Да Николай (царь "Палкин"),

  И министерства, Коля, ан

  Коллегий старых жалко?

  

  Короче, дрянь ты сочинил,

  Паскудные поклёпы

  И вредный перевод чернил

  На радость той Европы,

  

  Oткуда вся идёт беда -

  От немцев. Мы ж их били!

  Что немцу хорошо всегда,

  То русскому погибель.

  

  Гниёт Европа. Это зло -

  Реформы догоняний.

  Навеки - царь нам, пусть ослом,

  Но для народа няней.

  

  Не переписывай. Добавь

  О силе духа стойкой,

  Что перевесит умность лба,

  Как паровозы - тройка.

  

  Да, к слову, отдал дань хохлам -

  И хватит, перестань-ка.

  Рязань воспой кацапу. Хлам -

  To рождество Диканьки", -

  

  "Сказать тебе, что - идиот?

  Укор твоим сединам.

  Ты, Стёпа - русский патриот,

  Что по уму едино".

  

  

  Подснежники

  

  Бледнофиолетовыми,

  Или бледножёлтыми -

  Вить не эполетные им

  Канители жёсткие.

  

  Нe от веток беженцами,

  Временно бескорыми -

  Мартовскими нежностями,

  Что исчезнут вскорости,

  

  Упрекнув нас рвениями

  Выживать тверденем

  И сплочаться вениками -

  Отметать сомнения.

  

  Отойдут с младенческими

  Мягкостью, безгрешностью,

  Славя провиденчески всю

  Мимолётность вешнего.

  

  Ускользнув от будущего

  Не стыдясь прошедшего,

  Пригубивши губящую

  Чашу совершенства их,

  

  Жертвою весенности, и

  Словно к Пасхе, к случаю -

  Чудом, воскрешениями

  Погребёных луковиц.

  

  

  Поехали, Юра!

  

  Ты первенцем выжил

  К цветам и портретам.

  А те, кто был выжжен

  В попытках, секретны.

  

  Архивы упречны,

  Сжигаем архивы.

  Надежнее вечность -

  Гераклы и Фивы.

  

  Все мифы куются

  На плахах победы.

  Поехали, Юра -

  За головы дедов!

  

  Взлетевших, как птицы,

  Но севших на колья.

  Забудем их лица,

  Растопчeм, как комья -

  

  Мечтавших о ладе,

  Величии флага,

  Узнавших баланду

  На нарах ГУЛАГа.

  

  История - дышло,

  Поскольку де-юре.

  За "Имже вся быша" -

  Поехали, Юра!

  

  

  Пожелали дорогу как скатерть

  

  Пожелали дорогу как скатерть,

  Но легла простынёю она,

  И кромсал паспорта мои скальпель,

  И менял адреса, имена.

  

  По живому - сердец пересадки

  Как плацкартных билетов обмен

  На вокзалах, где морщились складки,

  А стаканы стекали со стен.

  

  И соскакивал с поезда в рожь я,

  И цеплялся к нему удальцом.

  Проводник, на хирурга похожий,

  Мне в сердца погружался лицом,

  

  Оставляя постель в изголовье

  За полжизни до дальних краёв,

  Где задышит последнею любовью

  Распоследнее сердце моё.

  

  

  Поздняя весна

  

  Весна в одеждах серых, прежних

  И под косынкой обложной.

  Я жду чудес, обняв надежду,

  С которой выглянем в окно

  

  И там, в холодных пальцах клёнов,

  Глухонемых говорунов,

  Предслышим крон новорождённых

  Зависший лепет новостной

  

  О том, о сём, о грозах летних

  И гнёте ливневых дождей,

  О потеплении Вселенной

  И страхах маленьких людей.

  

  Да мало ли! Мы верим - тщетен

  Обман апрельский за стеклом,

  Где проклинают возвращенье

  Грачи, нахохленные зло.

  

  Мироточение для мира

  Ни знать и ни назначить нам,

  Но маслом заблестит палитра

  Весны. Как женщина, она

  

  Капризна, ветрена, плаксива,

  И может к сроку запоздать,

  Тогда становится красивой,

  Лишь только ждут её когда.

  

  И чудом выступит, наградой

  Молитве, тлеющей в виске.

  

  Без человеческого взгляда

  Икона - краска на доске.

  

  

  Положи мне ладони на лоб

  

  Положи мне ладони на лоб,

  Охладив белизной февраля,

  На глаза беспокойные, чтоб

  Не метались, шипя на углях.

  

  Что ни вижу - огонь подо лбом,

  Что ни слышу - то масло в огонь.

  Остуди меня, к людям любовь,

  Не оставь без всего - одного.

  

  Полечи приложеним рук,

  Приложением губ полечи.

  На спине бичевания прут

  И горчит, но не лечит в ночи.

  

  Научи не божественным лбом

  Понимать. Понимая, прощать.

  Не оставь меня, к людям любовь,

  Приходи врачевать по ночам.

  

  

  По-прежнему мне дорога

  

  Какие-то шёпоты, стоны

  Сегодня особы, поди,

  Прижала, искомкав, ладони

  К дрожащей над сердцем груди.

  

  И кем до утра ты пробудешь

  Во сне, что похожий на смерть?

  Узнают ли в завтрашней люди?

  В своём ли проснёшься уме?

  

  Поверила в сказку про Зверя,

  Что Принцем предстанет в конце.

  Слабеет к полуночи вера;

  Сомнение, пот на лице.

  

  Меняла пелёнки, рубашки,

  Учила читать по слогам.

  О, матерь! И в детское впавшей,

  Ты памятью мне дорога.

  

  

  Пора

  

  Пора. Пришла молниеносность лет,

  Бегущая строка телеграфична.

  Не мне посланья неба - всей земле,

  Но я за все расписываюсь лично.

  

  Пришла пора пронзительности дней.

  Пронзают солнце, штили, ветры, грозы

  И молнии, что посланы не мне,

  Но бьют в глаза, по нервам, словно розги.

  

  И жгут нутро, как медленный палач.

  Стерплю, скоплю, перенаправлю в струны

  Моих тысячевольтных передач

  Застенкам, в души, где темно и трудно.

  

  Замру в букетax-взрывах черных трав,

  Очнусь и опишу фонтаны радуг,

  Оставленный младенцем умирать,

  Я расскажу о том, как умиралось.

  

  Земля и небо - словно жернова,

  Мучение меж теми жерновами,

  Но радость - хлеб бесплатно раздавать

  И печься, возрождаясь, раздавая.

  

  Пускай распят и на кресте дорог,

  И на дорогах, без креста ведущих

  Толпу из толстокожих недотрог,

  Кто был крещен перстами равнодушья,

  

  Но каждой жизни первый крик о ней,

  И каждый выдох, смертный и досрочный,

  Я опишу, и будет опись дней,

  Чтоб память-вор не выкрала ни строчки.

  

  

  После грозы

  

  Птицы чёрными нотами сорваны

  С проводов, тихий дождь пошёл,

  И, завёрнут скрипичною вздорностью,

  В небо палец торчит большой,

  

  Все листы перевёрнуты, сыграны,

  И шипит на спираль игла,

  Тишина из шуршания выткана,

  Наступила молчанья власть.

  

  А за тридевять лет обожаемы,

  Смолкли струны, грозой сгорев,

  Что к груди со смычками прижатые,

  Повторяют нательный крест.

  

  

  Последняя коррида Барселоны

  

  1.

  

  Барселона, прощайся с корридой.

  Коррида, а ты - с Барселоной.

  Она победила с акридами,

  К мёду вегетарианства склонна.

  

  И я прощаюсь с городом

  И уезжаю, горд -

  Вонзавший шпагу в горбную

  Холку судьбы матадор.

  

  2.

  

  Ничтожен шанс прощенье заслужить -

  Трибуной, Presidente был обруган.

  Твой тёплый труп, как прожитую жизнь,

  Проволокут торжественно по кругу.

  

  Обманутый свободой на песке

  В пределах - цирковой для Рима номер...

  Очередной, поверил, что в руке

  Убийцы - знамя, и ничто иное.

  

  Прощённым ты не станешь, племенным

  Не передашь ни силу и ни правду

  Потомству. Нынче в складках временных

  Те племена, что множатся кастратом.

  

  3.

  

  Прощай надолго, стадион,

  Кафе и шансонье старанья.

  Вы - цели для быка, а он

  Вас поражает, умирая.

  

  Храните ценностей лицо,

  Кладите лучшее на плаху -

  Те яйца с будущим птенцов

  Христа во имя и... Аллаха.

  

  4.

  

  Коррида! Ты останешься в душе

  С добром быка, с тореодором века.

  Прощай, проклятый город, мир вообще -

  Где бык не отличим от человека.

  

  

  Послесловие

  

  Сибирь обогатилась Митей,

  Дурдом - Иваном, а Алёшей -

  Та жизнь, где мазаны все мiром,

  Одним - для скверных и хороших,

  

  Сменилась пара Александров,

  Потом отрёкся Николашка,

  17-й, совок, соцмантры,

  Портретились генсеков ряшки,

  

  Торчали Миша, Боря, Вова

  И череда из кегебешных.

  Какой-то век, а всё хреново,

  Но за окном апреля внешность,

  

  И плакать хочется навзрыдно,

  Увидев внутренностей осень,

  А братья те, обнявшись в рифму,

  Роднёю в прошлое уносят

  

  Подальше от веков угрюмых,

  Где Лёши богочтят оковы,

  В шизах Митяи, Вани в тюрьмах -

  Веков с названьем "смердяковье".

  

  

  Посылка

  

  Уплотнён, упакован в пальто,

  Над которым бечёвкою жертвы

  Спит пушистый удав, а картон

  Жёсткой шляпы - для передвиженья

  В обстоятельствах тряски мозгов,

  Перекладки случайных ударов,

  Я - посылкою в зиму, а год

  Назначает и время, и тару.

  

  Неподарок в посылке, трепло

  Тихим ходом, почтовым отсталым.

  

  От двери, где камин и тепло,

  Два шага и чуть больше квартала

  До сосулек, чей капельный гимн

  С крышеваньем весенним повсюден.

  

  Предоплачен на адрес пурги,

  Предоплакан ноябрьским занудным

  Моросящим, а не проливным -

  Тем осадком на дне у недели.

  

  Почтальон! Потеряй до весны

  И найди меня только в апреле.

  

  

  Правда Страстного четверга

  

  Иоанн не солгал, а Матфей, Марк и Лука предали Иисуса ложью о нём

  

  И три раза, друзей оставляя,

  Отходил и молился один,

  Возвращаясь, троим удивлялся -

  В безмятежии сна находил.

  

  Но оливы внимали, скорбящи,

  Иисусу, просившему высь:

  "О, отверзни уста мне у чаши -

  Клеветы опровергнуть, молвы".

  

  Иоанн спал и Пётр, и Иаков...

  Блудословил обратное, ложь

  Предающий, кто злу одинаков.

  От Матфея ли это пошло?

  

  Словомудрие крестных парадов,

  Фарисейская книжная речь.

  Узнавайте, живые, о правде

  От людей на кресте, на костре.

  

  

  Представителю когда-то общего вида

  

  У синусоиды - и красота, и польза,

  Расчёт виляний, такт как частота.

  Красиво научившемуся ползать

  Не нравится учащийся летать.

  

  И крен его заметен, и полёта

  Непредсказуемость пугает, злит;

  А плоский грунт, пусть несколько заплёван,

  Но от него идёт тепло земли.

  

  Друг друга не понять. Разбито блюдце

  Как общее у плинтуса. Теперь

  Тот, взмывший, претерпел от эволюций,

  Другой остался на земле терпеть.

  

  

  Прекрасное осеннее настроение

  

  Октябрь очередной в тюрьме,

  Где жёлты мысли, лица, своды.

  Но надоело о дерьме,

  Уйду в погоду.

  

  А там... осеннего дерьма

  С великолепием - навалом:

  Не день, не вечер, полутьма

  Полуподвала.

  

  Сползает вечер день за днём,

  Вползает ночь за ночью в память.

  Уют под мокрой простынёй

  Ногами в камень.

  

  И листья - жёлтые зверьки -

  Шуршат, в углах сбиваясь в кодлы,

  А вертухаи-сквозняки -

  Поддверны, подлы.

  

  Жизнь за порогом холодна,

  А хмель её в постсриптум воткнут,

  Напосошок она одна -

  Как рюмка водки.

  

  

  Признак пришельца

  

  Признак у пришельца с альфы Лиры* -

  Пламя, автогенное дыханье.

  Явно не от мира, но для мира

  В странных генах - жечь его стихами

  

  И соединять слова по кромкам

  В целое, что силой больше танка,

  Поднимать восстания и брови,

  Поднимать уныние в атаку,

  

  До последней капельки пропана

  Греть и чайник, и любовь, и знамя,

  И упасть пустым и бездыханным

  В небеса, откуда это пламя.

  

  *Звезда Вега, самая яркая звезда созвездия Лиры. Она не только больше Солнца, но и

  ярче его (прим. приш-ца).

  

  

  Призраки анфилады

  

  Анфилада комнат или смыслов,

  Снов, где натыкаешься на мебель,

  Дежавю той ночи, где и не был,

  И когда-то был, в жильцах не числясь.

  

  И рука у двери выключатель

  Ищет, но, спасенья не нащупав,

  В немоте для карася и щуки

  Выбросится щупальцем несчастий,

  

  Столкновений с шорохом, обманным

  Шёпотом и призраками целей

  Не дешёвых щипачей карманных -

  Живоглотов жизней драгоценных.

  

  Анфилада лет и снов, в которых

  Призраки убийц и идиотов

  У портретов, вставленных в киоты,

  С "Отче наш" в кириллице узорной.

  

  Встав с подушки, влажной каждым утром

  От своих видений и заочных,

  Я рифмую то, что видел ночью,

  С тем, что видел днём или - как будто.

  

  

  Приходите босыми

  

  Приходите босыми, нагими,

  Без гармошки и громких сапог,

  Без энигмы вуали княгини.

  Потрудитесь к богине - другими,

  На высокий порог

  

  К высоте человеческой речи,

  К языку с новым смыслом во рту -

  Возвращения сути извечной,

  Той, которой идет человечье,

  И столетья идут.

  

  Ах, оставьте! Кривлянья и плясы,

  Пестроту оперений, дворам -

  Проходимцев постойные кляксы.

  Предъявите к желанью остаться

  Белоснежность пера.

  

  

  Продолжение реквиема

  

  Не пересчитанным в могилах

  Для поимённости потерь,

  Тем, жизнь едва ли пригубившим -

  Им грустно видеть, что - теперь.

  

  Не терпеливо завещавшим

  На дыбах вытерпеть сполна,

  А на распятьях не прощавшим

  И муку выпившим до дна.

  

  Им, унесённым смертным смерчем,

  Но не склонившим головы,

  В то время, вовремя умершим,

  Жалеть безвременно живых.

  

  

  Продолжение тетради

  

  Вдохнув пожарища земли,

  Их кислый углерод,

  Душа, сорвавшись, словно лист,

  К тетради припадет.

  

  Весомость слез испив до дна

  И утомив уста,

  Падет всей тяжестью она

  На белизну листа.

  

  И тот, младенцем закричав,

  Одушевлен и нов,

  Примкнет к тетради, кожа чья

  Отсутствует давно.

  

  

  Произведения лекал

  

  В огонь виньеточную речь,

  Произведения лекал.

  Вердикт критических зеркал:

  Редактор - печь.

  

  Качает головой мигрень,

  Сползает тенью плоской стих,

  Высокий свет, укоротив,

  Колеблет тень.

  

  И тает снег, нагрет трубой,

  Мираж колышется, скользит

  Туда, где облаков транзит -

  Неспешных лбов.

  

  Один огонь - благой камин,

  Костёр ли, печь, один закон:

  Доске без образа - огонь

  (Семь раз - "Аминь")!

  

  А то, что жизнь продлит за смерть,

  Что всё поставит на попа -

  Поэзия, а в ней запал,

  В нём - годомер.

  

  Взорвёт не разрушать - извлечь

  Из ископаемых пластов

  Строку в звучанье золотом.

  Лекалам - печь.

  

  

  Промежуточное слово

  

  Друг ошибётся, посчитав - беда,

  А недруг - понадеясь на недуг,

  Но, помня, что не "если", а "когда",

  Что, может быть - с ножом в спине и вдруг,

  

  Скажу, что ненавижу и люблю,

  Как прежде - не в тылу, не в стороне,

  Не степлен сервировкой пресных блюд,

  Никак не выжжен острыми во мне,

  

  Что, проклиная, не могу забыть,

  Поскольку полон и любви, и прав

  Я - сын законнорожденный Оби

  От свободолюбивого Днепра.

  

  И далеко не первый - в далеко

  Впервые для себя, а у земли

  Очередной для череды веков,

  Душой упавший навсегда на лист.

  

  Поэтому в моих глазах покой,

  Останутся другие - прокричать.

  Стихи в листы вносившие рукой,

  С чем душу вы отпустите в свой час?

  

  И недопонимающим меня,

  И прочим, отвергающим меня,

  Скажу: пошли мне Бог условность дня,

  Ни слова в том не стал бы изменять.

  

  

  Промежуточность тумана

  

  Туман, из храма-почвы выходя,

  Подаст пятак серебряной росой

  Траве иссохшей - нищенке босой,

  Просящей подаяния дождя,

  

  Дурманом глаз и мыслей, и ушей,

  Дорог, стремлений А увидеть Б,

  Дымленьем строк и миру, и тебе,

  Улыбок - хоть верёвочки пришей.

  

  Любви к святой земле расплывчат нимб,

  В молитве небесам земли персты,

  Туман - предтеча с млечностью пути,

  И звездопад для паперти под ним.

  

  

  Пустой поэзии троллейбус

  

  Когда б она могла сказать,

  Тебе подобно - хлёстко, сильно,

  Моя прекрасная гроза,

  Наевшись облаками пыли,

  

  Строками сердце разрядить,

  Молниеносно землю жаля;

  И всё, что от земли в груди,

  Вернуть, озоном освежая,

  

  Дабы живущие на ней

  Под грохот колесницы Зевса

  Прочли про запылённость дней

  Дефибриллятором для сердца.

  

  Гроза! Не расщепляй стволов,

  Не нагревай громоотводов,

  А предвещай рожденье слов,

  Когда твои отходят воды.

  

  Стихам бы так заговорить -

  Твоим могуществом, ах, если б...

  Трясётся по стране, искрит

  Пустой поэзии троллейбус

  

  И тормозит, где - под уклон,

  Где повороты и ухабы.

  Маршрут "До Светлого". Салон

  С "Ах, чтоб тебя!" какой-то бабы.

  

  

  Пустой состав

  

  Усталый дизель пятился по-рачьи,

  Таща состав суставчатый навстречу

  Закату, и бессмысленно бурлачил,

  Как будто он реке противоречил.

  

  Вагоны умножались календарно

  Пустыми, словно сцепленные дыры

  Глазниц в шеренгах мёртвых, безударных,

  Бессловно доверявших командиру.

  

  И годы в сцепке грузы не вмещали,

  И не служили датам помещеньем,

  Их не встречали в городах мещане,

  Не провожали в избах с угощеньем.

  

  Все стрелки часовые обездвижив,

  Последняя война сомкнула вежды,

  И Бог разочарованный не выжил,

  Погибнув с человечеством-невеждой.

  

  

  Пытка попытки

  

  Мне кажется, что глаза Берлиоза (не композитора) открылись на жизнь впервые уже на

  блюде. Поэтому они были так печальны

  

  Застыли в масле облака

  Псевдодвижением, строкой,

  Рукав реки идёт реке -

  Его покрой нашли века,

  Что облаками высоко

  Не описать ничем в руке.

  

  Ударам кисти и пера

  В холсте, в тетради запереть

  Пространства вольное нутро

  Нельзя, не испытав утрат,

  Жизнь оценить - не умерев.

  А с маслом Аннушка в метро...

  

  Не потеряв, не утонув

  На этой - плоской стороне,

  На той, где небо, а не дно,

  Нам осознать свою вину

  За всё тетрадочное дней -

  Растрат всего, что раз дано,

  

  Соединив и цвет, и звук,

  Движенье рек, времён слова,

  Существованья торжество.

  Молчит взахлёб не наплаву -

  На плоском блюде, голова,

  Безбожное убожество.

  

  

  Раввину

  

  Как Иудея - борода,

  Белее белого сорочка,

  Спина преклонна, как года,

  Сюртук чернее чёрной ночи,

  

  Улыбка - мудрости рюкзак,

  В морщинах - доброта и строгость,

  Усталей устали глаза -

  Глаза печальные бульдога.

  

  Раввин, растя, как пейсы, жизнь,

  В которой всё торообразно,

  Мне, нееврею, расскажи,

  Зачем она - предсмертный праздник?

  

  На Тору тратить? Вместе с тем,

  На вид она - рулон обоев,

  Дизайн национальных стен.

  Бетон - один для вас и гоев.

  

  Одни отцы лежат в гробах

  С одной и той же верой в чудо,

  И мы с тобою - два горба

  Давно бредущего верблюда

  

  В песках вселенского холста.

  Попутно мы рисуем очи

  И рукy с книгой без кнута,

  Добро в смирительной сорочке.

  

  Сюртук темней теней в ночи,

  Над ним чернеет шляпа-глыба.

  Напичкан мудростью, молчишь -

  Как фаршированная рыба.

  

  

  Размышления мозга о самом себе

  

  1.

  

  Увидев круг иной величины

  И цвета - жаркой крови на стилете,

  Ныряющий в незримость кривизны,

  И, помня - вскоре темнота и сны,

  К закату мозг относит чудо это.

  

  Но видят ли глаза солнцепоказ?

  Как отличить послания сетчатки

  От сохранённых - в нейротайниках?

  И может быть, что мозг, прочтя "закат",

  Извлёк по слову прошлый отпечаток.

  

  Ко сну себя готовящая жизнь

  Цветов, и крыш упрямая покатость...

  Подобных писем, фото - стеллажи,

  И всё по датам можно разложить.

  А очевидность - новое ли с датой?

  

  Нетерпеливо буду ждать рассвет,

  Что прочно позабыт, утоплен в лени.

  И, не найдя названия примет,

  Воскликну ли: "Что - это?". Если нет,

  Закат мог быть не фото - из последних.

  

  2.

  

  Лукавый мозг выдумывать мастак

  Да - сваривать не виданное ране

  (Ни наяву, ни где-то на экране)

  И виденное в арочность моста,

  Которая - поэзия и странность.

  

  Пролёты днём мосту разведены,

  Их поцелуи происходят ночью,

  И, хочешь ты того или не хочешь,

  Мыслемонтаж запруживает сны

  Шедевром бреда - новым и... не очень.

  

  А мозг себе - проектор и экран,

  И зритель тоже. В прошлом и намедни

  Коктейлем приговора и обедни -

  Цитаты, лики, притчи до утра...

  Но отчего же нет кинокомедий?

  

  Изобретатель балаганов - день.

  Велосипед - не для ночей поэтов.

  Неново всё - паяцы и куплеты.

  Над ними посмеяться, обалдев -

  Нажми "Комедь" (иконку Интернета).

  

  3.

  

  Скажи-ка, мозг, ты создан для меня,

  А не наоборот? Прости поэта...

  И он стилетом на восходе дня:

  "Поэт - глупец, раз выясняет это".

  

  4.

  

  Ты функции, мой мозг, не умножаешь!

  Когда iPhone тебя перемудрит,

  Храня любых народов словари

  (для чтенья Бабарих и Боварих),

  Рецепты блюд и ядов, и пожарных

  Коктейлей, вот тогда - утрись.

  

  Тогда объём под черепной коробкой

  От серости своей освободив,

  Что только тварью прошлого следит

  С реакцией лягушечьей ноги,

  С мигренью от непонятого тропа,

  В музее место обретут мозги.

  

  И в Интермозг без череды нажатий

  Каких-то кнопок выйду поутру

  Как вечный ученик - ища гуру,

  Невечный телом, вековеча труд

  Души, на пляже заряжаясь,

  Пока способен, и потом умру.

  

  5.

  

  Ты, мозг мой, не играя в ладушки

  С мифологичностью заразною,

  А веря - будут камни складывать,

  Кати же в гору камни разные.

  

  Глядишь - накопятся на здания.

  Им камень прочность гарантирует.

  Пускай судьба тебе - терзание

  И наказание партийное.

  

  Твои черты и биография

  Искажены безмерно мифами,

  Где боги властвуют и графствуют,

  Но до сих пор стоит Коринф, и мы

  

  Уже забыли, кем построен он,

  Где люди жизнью упоительны.

  А бастионы пали Троями.

  Домами славен ты - строителем.

  

  

  Разное о слове "ключ"

  

  1.

  

  Ключом любому слову стать.

  Не подбирай его, как вор

  К замку. Отмычек простота

  Предполагает их набор.

  

  Одни - замок и ключ к нему.

  Бородка - иероглиф, он

  Для знающих. Они поймут,

  Откроют, цокнув языком.

  

  2.

  

  Граница губ, на ней замок.

  Ключа к замку не жаждет люд.

  Не проскочить. Не жжёт глагол

  Умы палат. Потерян ключ.

  

  Уже насильственна и речь,

  Свободны только речки. Но!

  Раз трудно что-нибудь извлечь,

  Их повернуть немудрено.

  

  3.

  

  Ключом любому слову бить

  И срубы наполнять, звенеть,

  Украсив нотный стан судьбы

  И кличем колокольным - медь.

  

  Ключу людей соединять

  Началом строчек телеграмм

  О встречах, их часах и днях,

  О счастье с горем пополам.

  

  4.

  

  Открыть кому-нибудь в ночи,

  Постлать, не ожидать потерь.

  Как много деревень Ключи,

  Где редкость - запертая дверь.

  

  Покажется, что - речи клок,

  Но только ключевым словам

  Не отпирать подвалы склок,

  А то, что выше, открывать.

  

  

  Рвалось

  

  Рвалось и в глотке не держалось...

  Удержишь - к ветру в паруса

  Добавишь собственную малость

  И то, что в общих словесах.

  

  Не направляет парусина

  Меня, кто с детства на пару,

  А вырос в дизель керосинный

  И, видно, атомным умру.

  

  Свободен и не правлен ветром,

  Плюю на галсовый зигзаг,

  И в море слов за то в ответе,

  Что, не сдержал, а рассказал.

  

  Не парусиновою псиной

  Вилять, ловить, вертеть кормой

  За мненьем Украин, Россий ли,

  Да где бы ни был корпус мой.

  

  И парус, и весло галеры

  По капле выдавил давно.

  Прощайте, рабские манеры

  И ветер, веющий говном!

  

  

  Рождество и т. д.

  

  Рождаемся с грибницей бога,

  Когда мы покидаем мать

  И запеленаны в дорогу.

  А научившись понимать,

  

  Что там - в вагонах и в кабинах

  Машин на тверди и над ней,

  Быть может, суждено погибнуть

  В секунду одного из дней,

  

  И ничего не переменишь,

  И не предвидишь ничего,

  На нас прозрениe-мгновенье

  Наступит, богово, ногой

  

  Как страх, беспомощность, надежда

  Печаль недетского лица

  В одеждах спутанных невежды

  И мудреца, и храбреца.

  

  Сердца-колокола тугие

  Забьются изнутри, во тьме,

  О том пустом гнезде-могиле,

  Где жизнь откладывала смерть.

  

  

  Роняние младенцев

  

  Как только воды отошли

  Предутренним дождём заветным,

  День появился для земли

  Страницей, отведённой свету.

  

  И был улыбчив, розов весь,

  У тельца - аромат ванили.

  Сцепились аисты небес -

  Кому нести, и... уронили.

  

  Увы, не нужно экспертиз,

  Воочью можно убедиться:

  Опять земле - идиотизм.

  А виноваты в этом птицы!

  

  Так длится долгие года,

  Нельзя сказать - отдельный случай.

  И всё выходит - как всегда,

  Но хочет Бог всегда - как лучше.

  

  И он не виноват. У тьмы

  Потуги искренни и святы.

  Дерутся аисты, а мы...

  Претерпеваем результаты.

  

  Но верю, верю до сих пор

  В тот день рожденья дня, у Трона

  Все аисты закончат спор

  И свет доставят без урона.

  

  

  Роса-любовь

  

  Травинкой малой в мураве -

  Тогда любим.

  Там, в большинстве, на всё ответ

  На всех один.

  

  Деревьям одиноким - тем

  Топор, пила

  Из красных рук, из красных стен.

  Потом - до тла.

  

  Одна на всех роса вины,

  Копыт волна

  Монгольских, княжеских, иных,

  Коса одна.

  

  Травись, уверовав, спасись

  В росе-любви.

  Люби желающих пастись.

  Клонись, травись!

  

  

  Русской деревне

  

  В окружении деревьев

  В серых срубах простоты -

  Деревянная деревня,

  Позадревние кресты.

  

  Деревенская исконность

  Богом смотрит из угла -

  Как икона на икону

  Деревянного стола.

  

  Нежелезная полезность

  В том, что просто обновить,

  Нежелательная трезвость

  В песне, в празднике, в любви.

  

  Далека до ада раем -

  Как начало бытия.

  Что ж ты, матерь, умираешь,

  Деревянная моя?

  

  

  Русскому народу

  

  Завсегдатай молений полночных,

  И "Бродячей собаки" столов,

  Почитавший и Фета, и мощи,

  И площадную рубку голов,

  

  Со смекалкой Левши и Ивана

  Дурака, кто отнюдь не дурак,

  И со слогом певучих Боянов,

  И с похмельем безудержных драк,

  

  Разноликий, но с цельностью сплава,

  Где земля, и железо, и стих.

  Это вздор, что величием славен -

  Он не выше, не ниже других.

  

  Говорить неприятность - не в радость:

  Мой народ обескровлен на треть,

  Хромосомно надломлен прикладом

  На колене судьбы в октябре.

  

  И страдает, и мучим потерей

  Очень важных в наборе слогов,

  И не знает об этом.

   Но верю -

  Через время срастётся, благой.

  

  Русскому языку

  

  Бей в гроб как в колокол, язык,

  Язык мой русский.

  Двухсотый множится в разы

  В двухсотом грузе.

  

  Святи портреты для стены

  И ставь к ним свечи,

  Но грузы как бы не-войны

  Как бы не легче.

  

  И, слыша в гимнах, где, скорбя,

  Ты славишь смерти,

  Я вырвать бы хотел тебя

  И бросить ветру.

  

  

  С той стороны зеркального стекла

  

   По лестнице, как головокруженье,

   Через ступень сбегала и вела

   Сквозь влажную сирень в свои владенья

   С той стороны зеркального стекла.

   (А. Тарковский)

  

  Поместив под микроскопом

  Распечатанную строчку

  И приблизив к окулярам

  Любознательно глаза,

  Удивился остолопом -

  Запятая стала ночью,

  А за нею - цвет полярный,

  Что поведал в кинозал

  

  О холодной вермишели,

  Об остатках макаронных,

  О дорожках волокнистых

  Капель на стекле, на лбу,

  Клочьях шерсти или шеях

  Лебединых удивлённых,

  О затмениях за ними

  Многоточий или букв.

  

  И, улавливая смыслом

  Переменность света, тени,

  Двигаю предметный столик,

  Над которым револьвер -

  И нацеленно навис он,

  Многоглазо, а вертеньем

  Объективен и настолько -

  Правосудию пример.

  

  Эта строчка - дни и ночи,

  И сплетенье сутей, нитей

  Что развязкою дорожной

  Не развяжется никак.

  Видит глаз, проникнуть хочет.

  Ради бога, объясните.

  Объясненье невозможно -

  Гениальная строка.

  

  

  Синдром Хомы

  

  Рассудка выродки - в душе,

  На дне ее, когда без сна.

  Свиные рыла, когти, шерсть,

  Проклятья вам как имена!

  

  Долой вас - в землю и леса

  Лукавым, нелюдем, врагом -

  Всё, что в ночи, и что ты сам

  Таишь во тьме, страшась его.

  

  Держись, бурсак! Коптит свеча,

  Твой голос сел, а волос сед,

  А до рассвета целый час,

  И никого вокруг совсем,

  

  Лишь нечисть, ненависть и зло,

  Рожденные в тебе самом,

  И тени рвутся в круг из слов,

  Где плачет оберег-псалом.

  

  Останься на ночь близорук,

  Пускай от строк глаза свербят,

  Но не взгляни за светлый круг -

  Увидишь самого себя.

  

  

  Скорость детства

  

  Всю относительность створожа,

  Найду, сложив перед собой

  Воспоминания, умножив,

  Что детский год - не световой.

  

  Он нёсся, раскрутив педали,

  Ни миг на месте не стоял,

  И воспаление миндалин

  Лечил "Пломбиром" бытия.

  

  А в школу, в синеву тетрадей

  Влетал, совсем осатанев,

  Но меньше времени потратив,

  Чем нужно - топнуть по Луне.

  

  

  Следущая - Париж...

  

  По впечатлением от фильма "Окно в Париж" режиссёра Юрия Мамина

  

  Утро. Банка на ухабах

  Скачет, в банке огурцы -

  Дети, мужики и бабы,

  Их мамаши и отцы.

  

  Пот течет по ним рассолом

  По рецепту "Мосгортранс",

  Матерщиною перцовой

  Сплочены они с утра.

  

  "Xто на следущей, гaтовьтесь", -

  Потолок проговорил.

  Может, Бог? Но голос тетки:

  "Будит следущей Париж...".

  

  Тишина - как в Мотороле,

  Если к ней питанья нет.

  "Господи! За шo боролись?!" -

  Взвизгнул дед-пенсионер.

  

  Девка, потная от шубы,

  Засмеялась - не унять,

  В давке стала красить губы,

  А накрасила меня.

  

  Я практичен. "Je ne pas... ne..."

  Так... А как же дальше, бля?

  Сотней шевелю в кармане,

  Вспоминая курс рубля.

  

  Плачет дед, а бабка вторит,

  И в раскачку: "Жить-то как?

  Я ж поставила на творог

  Два бидона молока!"

  

  Школьница зашлась от визга,

  Рвется выпрыгнуть. О блин!

  Видно, вспомнила про Лизу,

  Хоть Париж и не Берлин.

  

  Патриоты в недовольстве -

  Аж iPhone дрожит в руке,

  Гуглят, как сказать "посольство"

  На французском языке.

  

  Пена на губах иммунна:

  "Строем к Сене, и - с моста!",

  Остановка "...ской Кaммуны"

  Все вернула на места.

  

  

  Cмерть как памяти вычет

  

  Смерть - грабеж на границе.

  Сон, где памяти нет.

  До того, как приснится,

  Репетирую смерть.

  

  Подсознанья подкладка -

  Для таможни пустяк,

  Обнаружит украдку.

  Лучше прятать в костях!

  

  На последней странице,

  Той границе ночной

  Головной мой - до нитки,

  Значит, спрятав в спинном,

  

  Пронесу и помаду

  Слов, игравших губой,

  И косметику взгляда,

  За которой - любовь.

  

  В долгом списке у Бога

  Скучно ждать его суд.

  Может, что-то из Блока

  Через смерть пронесу.

  

  

  Солдатy

  

  Ты хорошо научен узнавать

  Опасность в звуке безобидной ночью,

  И выживать, где только трын-трава,

  В пустыне безразличий, одиночек.

  

  Солдат! Наш мир ожесточён войной,

  Там - плен и унижение, и пытка.

  Пусть головной не слушает спинной,

  Когда под плетью путь к измене выткан.

  

  Нельзя привыкнуть, можно обмануть.

  Кричи же: "Эта боль не велика мне!"

  Ты выбрал этот мир, его войну,

  Где вместо хлеба угощают камнем.

  

  Шепчи спине: "Боли ещё больней!" -

  И шанс на выживание получишь

  В миру, который создан на войне,

  В миру, где правят каменные души.

  

  Намного легче в водке умирать -

  Анестезия исключает подвиг

  Трезветь от ста программ, уже с утра

  Пьянящих, соблазняющих на подлость.

  

  Ты выбрал крест, как Иисус тогда,

  Когда познал: не спасшийся - в спасённых,

  И выпил чашу. Будь сильней, солдат,

  И не проси быть чашей обнесённым.

  

  

  Cонет

  

  Словесная материя не зло -

  Что шей сонет, что умножай пилотки.

  Как много в этом мире добрых слов!

  Не меньше, чем ракет подводных лодок.

  

  Чем больше проповедников свобод,

  Тем больше их поклонников на нарах.

  Тем больше от акустики доход,

  Чем лучше и убыточней сонары.

  

  И флагам - подвенечные слова.

  И убивают, потому что любят,

  A любят, чтобы больше убивать.

  Рычанье тварей - вышло словом в люди.

  

  И я порой рычу, но все же мне

  Дороже гимна маленький сонет.

  

  

  Спираль

  

  Секунды дуговые циферблата

  Свивают вечность прядкою в спираль.

  И нет конца шагам, а скорбной дате

  Не быть в ряду последней - как теракт.

  

  И миру только пить, а не испить.

  Бессмысленно искать в пружине π.

  

  Вот лето на исходе, а лета́

  Не изойдут с тобою, исчезнуть чтобы.

  Тебе считать - скорбящим сосчитать

  Число витков, каким бы ни был штопор.

  

  Нет линии возвышенней, бездонней.

  Конечна только та, что на ладони.

  

  Под спудом зла и тяжести былого,

  Не чтившего ни дев, ни детворы,

  Сжимается пружина гнева, Словом

  Сама себе готовя новый Взрыв,

  

  Но тот в спираль - очередным узлом

  Без памяти и скорби о былом.

  

  

  Спой раздольную песню, Серёжа

  

  28 декабря 1925 года Сергея Есенина нашли мёртвым в ленинградской

  гостинице "Англетер" его друг Г. Ф. Устинов с супругой. Последнее его

  стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья..." - по свидетельству Вольфа

  Эрлиха, было передано ему накануне: Есенин жаловался, что в номере нет чернил, и он

  вынужден был писать своей кровью.

  

   В этой жизни умирать не ново,

   Но и жить, конечно, не новей.

   (С. Есенин)

  

  Спой раздольную песню, Серёжа,

  Ту - к широкому взмаху косы.

  В городах её камень корёжил,

  Гололёд, обжигавший босых.

  

  Довела тебя стынь городская

  До постоя и бросила там

  Без чернил, где, стихом истекая,

  Источал, что имел для листа -

  

  Попрощаться с друзьями, с Отчизной.

  Знать, предчувствуя всё впереди,

  Отходил навсегда не от жизни,

  А от смерти иной уходил -

  

  Та пытала бы, длилась дорогой,

  Где крошится кровавое с губ,

  И оставила б вене немного

  Для записки твоей на снегу.

  

  Хоть ушёл, но до смерти не дожил.

  Всё поёшь от зари до зари.

  Спой же русскую песню, Серёжа -

  Ту, с которой идут косари.

  

  

  Старухи

  

  Тоска у них и ворон на плече,

  В душе - воронка, и во рту - воронка.

  Коронки были, но теперь вообще -

  Нужны, как блеск улыбки похоронке.

  

  Глаза темны, и только у икон,

  Свечами переполнены, светлеют.

  О Господи, побудь им волоском,

  Защитным утешителем последним.

  

  В Париже плохи нынче времена,

  Пришли и давят чернотой хиджабной.

  Но, Шарль, ты бы старушек не узнал!

  Узнал бы Фет теперь своих? Пожалуй.

  

  Я виноват. Как зритель шапито

  Без культа, но в мраке культпросвета

  "Не привлекался", "Не замечен" - в том,

  Что Солженицына читал, не Фета.

  

  И я не смог старух перевести,

  Как стрелки, на ту сторону дороги,

  Где постаревшие Ноэли и Эсти

  Улыбки дарят и Луи, и Богу.

  

  

  Стоп-кран

  

  Ты - искушение, стоп-кран,

  Навязанный недуг.

  На средствах транспортных с утра

  И много раз в году

  

  Твой красный ствол - всё вдоль стены,

  А хочется - чтоб в грудь.

  Ты, выстрелив, покинешь сны

  (Пусть от рывка умру)?

  

  Сижу, и челюсти колен,

  Ладони прикусив,

  Болят от судорог. Болезнь -

  Как ночь, когда нет сил.

  

  Мой взгляд застыл - как страх. Озяб

  На красном по пути,

  Где краны-надписи "Нельзя",

  "Не велено", "Окстись".

  

  "Хотите дёрнуть?" - "Да и нет,

  Я вожделеньем пьян".

  Глаза прикованы к стене.

  "Отваливай, Хаям!"

  

  "Пожалуйста, оставьте мат.

  Синдром у нас один",

  И открывает дипломат

  Улыбчивость седин.

  

  А в нём... они! Паллиатив

  Облаткой слабить боль -

  Моделями "один к шести",

  И действует любой!

  

  Рывок - в сиденье вжат спиной.

  Погоня за спиной.

  "Я дёрнул!!!" - это крик не мой.

  Мой - сон. И - ночь...

  

  

  Суке душе (как бы)...

  

  Да что ж ты сукою скулишь,

  Тоской под лавкой,

  Ведь не травил, в питьё подлив

  Хмельного лака.

  И не гонял по падежам -

  Душе, душой, и

  Не лез в нутро концом ножа,

  Терпел с паршою.

  И, хоть науськивал с "Ату!"

  В пустую дальность,

  Но ты ж срывалась в пустоту

  И наслаждалась.

  Теперь скулёж и пьяный бред,

  Луны пеле́ны...

  Я в гипс, изломанный, одет,

  А ты нетленна.

  Скамейки отданы дождям

  На смерть в гниенье,

  И "Выход" лжёт, во "Вход" ведя,

  А "Вход" гееннен.

  Гитара с порванной струной,

  А в глотке сухо.

  ...Ах, что там? Но не всё равно ль

  Душевной суке...

  

  

  Сурдoреализм

  

  На весу тишина

  Белизною добра

  Награждает сполна

  Откровенье ведра,

  

  Где пространства уют

  Оцинкован в купе

  Со стенами на юг,

  На восток и т. п.

  

  Поутру в этот час

  Не проснулась капель,

  Сталактиты молчат -

  Не оттаяли петь.

  

  Первобытность пещеного мира,

  Ни сирен, ни гудков, ни звонков,

  И летучие мысли-вампиры

  Перевёрнуты под потолком.

  

  На рассвете зима -

  Испытанье руки;

  Погружаю в карман

  И её, и стихи,

  

  A во след пара стрел

  Друг за другом летят,

  Словно белки в игре,

  В ней, как снег - циферблат.

  

  Намолчаться спешу,

  Насмотреться едва.

  Исковеркает шум

  Через час или два

  

  Полосу неслученья событий,

  Преждевременных в утро стиха -

  Что ушам никогда не увидеть,

  А глазам не дано услыхать.

  

  

  Тем, кого люблю

  

  "Я вас люблю, - кричит висок -

  Как вызов временной!"

  Вам, с непреклонными лицом,

  Коленями, спиной,

  

  Желаю мудрости и сил,

  Чтоб выжить и русеть,

  И сколько б ни было Россий,

  Вы - лучшая из всех.

  

  Ночные, ухают сова

  И Интернет тенет...

  С надеждой помолюсь нa вас,

  Поскольку Бога нет.

  

  А если есть, то он безрук,

  Бессилен или плёв

  И безразличен, слеп и глух -

  Над созданной землёй.

  

  Потомки схимников, певцов

  И мучеников вы,

  Бессмертье дедов и отцов,

  Лишённых головы.

  

  И восклицательным свечу

  Поставлю, помолясь - !

  Вы - русские не чересчур,

  Как родина-земля.

  

  

  Тень Владимира Владимировича

  

  Я ненадолго.

  Оттуда, где я,

  Видно превратно,

  Торчит привратник,

  Сознанием долга

  Змеясь.

  

  Редко кого впускает

  От РФ,

  Покаявшихся,

  Признавших грех.

  Распросил их -

  Как там дела в России.

  

  Всё, говорят, плохо.

  Я не поверил - другая

  Эпоха

  Должна быть -

  Раее рая.

  

  Пришёл не сказать:

  "Мамка, прости!"

  Или преклонить под образами -

  Стих.

  Хочу высветить стиль

  Собственными фарами-глазами.

  

  Не шекспировкое "Отомсти!"

  Потомку на букву "Гэ" -

  За то, что моей внеразмерной ноге

  Не наступать на эстрадах страниц.

  

  Тогда я был не раним,

  Не гоним

  В последнем своём году, но

  Вынул сам из широких штанин

  Дуло

  (Правильней - "ствол")

  Последней дулей -

  "Вот!"

  

  Там не было воздуха, и я ушёл.

  Из той поганой эпохи.

  Написал "Хорошо!",

  С собою унёс "Плохо!"

  

  Я ненадолго.

  Кажется, ночь.

  Но рассмотрю и ночью,

  Узнаю, на кого дрочите,

  Прежние ли вы долбо...?

  А потом - "Примите и проч."

  

  Вот вижу -

  Потомок на "Гэ"

  Сдаёт ЕГЭ.

  Далее - см. ниже.

  

  Другие на "гэ", рукоплеща

  Тому, что с коленок встали и

  Под пьедесталом моим

  Губами, скользкими, как два леща,

  Плещут стихи о Сталине

  В стране до ваших пор пьедестальной,

  Стало быть.

  

  Похоже, ночь почти столетняя.

  Варфоломей, где свет?

  Католик протестантов жрёт котлетами.

  Кулинарности

  Пролетарские.

  Да, почти сто лет.

  

  Заканчивая, глянул на герб -

  Никаких потерь.

  При мне в когтях был молот и серп,

  Палка и круглый пряник - теперь.

  

  Да три короны,

  Как три напёрстка

  На листе газетной фанеры.

  Стиль. Те же манеры.

  Государство.

  Просто.

  

  Сами захотели! Как не признать то?

  Так - "Нате!"

  

  Как общий ваш знаменатель

  Я рассмотрел - ночь.

  Можете не принимать моё

  "И прочь".

  

  

  Теперь трактиры остеклили барами

  

  Теперь трактиры остеклили барами,

  Где только мат остался от кондовости,

  И пьют, как встарь, a больше все - за барина,

  Но копят доллары.

  

  И отменили крепостное право, но

  Не право душ рождаться крепостными,

  Пить за духовность и царя с державностью,

  Блюя под ними.

  

  

  Tри буквы

  

  Легко три буквы угадать -

  Поди не карты. Эти

  Народ адресовал всегда

  Генсеку на портрете.

  

  Теперь, ограбленный до тла,

  И доведён до ручки,

  Целует руку, что вела

  К величию на случку.

  

  Он сложит "Бог", и языком

  Могуче слижет с ложки

  Все то, что царь на нем верхом

  Слизать ему предложит.

  

  Из трешки букв родной земли,

  Что, как язык, велика,

  Когда предложит, то и "Пли!"

  Приказом сложит лихо.

  

  И череду своих имен

  До ижицы от аза

  Урежет, воодушевлен

  Трехбуквенным приказом.

  

  "И" краткое конец строки

  Трехбуквенно уронит,

  Рекомендую слово "кий" -

  Для самообороны.

  

  И, наконец, всегда при мне,

  Чтоб класть на все с пришлепом -

  Мой детородный кладенец,

  Оружие холопа.

  

  

  Туман

  

  Белесым мороком обман,

  Молочным супом.

  Рассудок ежиком в туман,

  Туман - в рассудок.

  

  Кисель медузой в голове.

  Чернил - и плакать

  В туманность Андромед и вер,

  И клякс-проклятий.

  

  Он над водой и у земли,

  Где волны луга.

  Гудят друг другу корабли,

  Боясь друг друга.

  

  Кто ты, зачем прильнул к траве?

  Не виден крест твой!

  И можно получить ответ,

  И пулю - вместо.

  

  Размытость и неточность слов,

  И капель россыпь,

  Стихов туман, стихов улов,

  Зеркал, доносов.

  

  И каждый в свой туман, босой,

  Бредет, как будто

  На травы не одной росой

  Упасть под утро.

  

  

  У могилы матери о рельсах

  

  Дыбились знамена и проценты,

  Между ними - начерно, углем,

  Профиль поколения, где ценность

  Человека - в шпале костылем,

  

  Поколенье шпал в петлицах, рельсов,

  Что ни городам, ни древням

  С матерями. Матери старели

  В бедности, привычной, как квашня.

  ***

  Мамина могила у дороги.

  Мне - как ей, когда, полуслепа,

  Доболев, доволочила ноги.

  Мне б к ним подорожником припасть!

  

  Из болезней - все, что возраст дал ей,

  Из лекарств - молитвы валидол.

  Плачу в ту заснеженную дальность,

  Выцветший застиранный подол

  

  Правдой неприятной, непривычной.

  Мамин холмик выше алтаря.

  Зубы не храню от зуботычин,

  Мне и деснам нечего терять.

  

  Все хреново катится, хреново.

  Пусть и под откос, уже не жаль.

  Поперек ложись - не остановишь.

  Ляжем вдоль - как матери лежат.

  

  Мы стелились шпалами в три смены,

  Жизнью, словно рельсами горды.

  А она промчалась, не заметив,

  Как колеса поезда - кадык.

  

  

  Уборка дома

  

  Из мозга выбросил всю ветошь,

  И пол отмыл от грязи века.

  Стихом не наследи!

  Летите, глупости, по ветру,

  Первоисточников заветы,

  Почтение седин.

  

  Всю прошлость выставил из рамок,

  Её припудренные срамы,

  Шкафы - полупусты.

  Изгнал торгующих во храме

  Товарной верою охранной,

  Величием версты.

  

  Отмыл и окна распашные,

  Где сослагательность для "ныне"

  Туманила пейзаж.

  Определения смешные

  Спустил сортирно, а иные

  Как хлам отнёс в гараж.

  

  С веранды завтрашнего в садик,

  В беседку - будущность Асада

  И фьючерс марки Brent,

  А красоте, что всё спасает,

  Что всем воздастся по Исайе* -

  Для перегноя преть.

  

  Оставил для надежды двери,

  Для флуктуаций и инверсий

  По линиям руки.

  Что будет - хорошо ли, скверно ль?

  Летите, лебеди, по ветру -

  Ромашки лепестки.

  

  *"По мере возмездия, по этой мере Он воздаст противникам своим - яростью, врагам

  Своим - местью, островам воздаст должное". (Исайи 59:18) (прим. автора).

  

  

  

  Физика любви

  

  Я - поле,

  

  Где силовые линии в покое,

  Но напряжение струят такое,

  Что компасы обманут человека.

  

  Я - вектор.

  

  Но в сторону от линии короткой,

  Прямой любви, всегда бесповоротной -

  И стрелка мимо полюса скосила.

  

  Я - сила.

  

  Мое произведенье на дорогу -

  Работа, оцени ее, потрогай

  Глазами труд души эпистолярный.

  

  Скалярный.

  

  

  Флажолет

  

  Прикасаясь едва,

   что труднее, а вовсе не легче,

  Извлекают слова

   обертоны иной высоты,

  Утепляющей вас,

   как накидка на лунных предплечьях,

  В ней, плетя кружева,

   нити "вы" истончаются в "ты".

  

  Может, это - игра,

   может быть, исполнение счастья,

  Да и как разобрать -

   ни заученных текстов, ни нот.

  Пусть на слух до утра

   быть вину преломленьем причастий

  От "найти", "не солгать".

   Гильотиной торопит окно,

  

  Где всему приговор

   будет спет петухами рассвета

  И в тональности "Вот

   и светает. Вам, верно, пора".

  Завершит колдовство

   ваш бокал, прозвенев флажолетом.

  Может, это - всего

   только птицы рассветной игра.

  

  

  Хворь

  

  Визги подруг за окном, что закрыто.

  Слёзы в глазах. И обида на всё.

  Бабушка, что ты вчера говорила -

  Кто нас спасёт?

  

  Станет темно - засыпать не давай мне,

  Руку погладь и слова объясни.

  Днём я болею, но днём я живая.

  Смерть - это сны?

  

  Тот, что до ночи, как в прятки - за шкафом,

  Снова придёт, напугает опять.

  Он обо мне знает разное. Как же

  Вновь засыпать?

  

  Tот, кто страшнее того и - за шторой,

  Ножки мои превращает в кисель.

  Ни убежать, ни прикинуться мёртвой -

  Не насовсем.

  

  Бабушка, это о чём ввечеру мне:

  Жизнь - это хворь, и проходит как хворь.

  Я так хочу поскорее к подругам,

  Только живой!

  

  

  Хождение по мукам Михаила Булгакова

  

  Постель в своём безжалостном прощаньи

  Прикосновением срывает крик.

  И Бог, и чёрт глухи, не защищают.

  Зачем ты их такими сотворил?

  

  А в полночь боль, обильна и особа,

  В колодец гулкий льётся из окна,

  Одна анестезия - невесомость

  Секунд блаженных до асфальта дна.

  

  Ещё живого зарывают в глину

  Усатый изверг, книжники, врачи...

  Твоя Елена, словно Магдалина,

  С тобой и в скорби под крестом в ночи.

  

  Создав с изобретательностью страха

  Богов над нами, бесов - под, у рва

  На той земле, где дыба перед плахой,

  Их не дождёмся муку оборвать.

  ***

  А вы, кого я в мир родил невольно -

  Мои стихи - как дети и семья,

  Слетитесь ли к постели обезболить?

  А нет - чужие рядом постоят.

  

  

  Холл высокий, гулкий беспорядок

  

  Холл высокий, гулкий беспорядок.

  У дверей швейцарят сквозняки.

  Красотою cношенные тряпки,

  Носовые мокрые платки.

  

  В номерaх, шкафах, где было тесно -

  Полные собранья пустоты,

  Потолок над ней провис небесный.

  Вырваны и скомканы листы.

  

  Не сезон. Пустой стакан отеля,

  От теней - скелеты до весны,

  Души крон снялись и улетели -

  Нежильцы неблизкой нестраны.

  

  Всем оттенкам жёлтого на смену -

  Все оттенки серого вокруг.

  Нагота безгрешна, откровенна,

  Дверь скрипит осиной на ветру.

  

  

  Цветы

  

  Скромны, неприхотливы в рощах,

  Порою под листами не видны,

  Но бубенцами почтово́й подброшен

  Их аромат безудержной весны.

  

  Бегу на звук, оголодав без писем,

  Лечу, проснувшись майскою пчелой,

  Найти и, вверх тормашками зависнув,

  Принять нектар, в стихи нырнуть челом.

  

  И превратить в меды, добавив хмеля,

  Что так, как жизнь - по стрелке часовой,

  И пить весну в заснеженных неделях,

  Потряхивая пьяной головой.

  

  

  Чёрное, красное и голубое

  

   Не вечны времена

   Монархий и царей,

   Но вечны имена

   Наташа и Андрей

   (А. Вознесенский)

  

  И Андреевский крест на снегу,

  И горящие чёрные избы,

  Черноморья солёность у губ,

  Голубым подзакатным карнизом.

  

  Голубой храмотворный покров

  Над полями гвоздик и убоев,

  Где чернеет и красная кровь,

  И считавшаяся голубою.

  

  А трёцветная вышивка - та,

  Чьи кресты на погостах теснее.

  Не краснеет чернил чернота,

  Синева их проклятий чернеет.

  

  Рукоделию хватит крестов

  И цветов, что в награде желанны

  Этой жизнью, двухцветно простой,

  С именами Андрея и Анны.

  

  

  Читая то, что сказано другими

  

  Читая то, что сказано другими,

  Живущими и жившими когда-то,

  Отсрочившими созданным погибель,

  Оставившими строки и покатость

  Ангарных крыш и клавишу пробела -

  Разрыва букв как полосу для взлёта,

  Молчал, внимая турбодецибелам

  Минимализма монотонной ноты.

  Буквальным "О" любого алфавита

  Озёрный знак овальностью зеркальной

  Плыл, узнаваем, клавишею виден,

  Согласным "С" прилёг посёлок спальный.

  Взойдя, повиснув над пустыней пышной,

  Где KLM акриды с диким мёдом

  Сервировал мне, я, от рифм отплывший,

  Был искушаем выбором для нёба

  Высоких слов и послевкусий славы,

  Владения сердцами и умами

  С высот, что больше всех золотоглавых,

  А я молчал, ничто не принимая.

  Но, отпостившись, еду по бетону,

  Вернувшись из безмолвия натуры

  Всеядным человеком приземлённым

  К орущей о посте клавиатуре.

  

  

  Что б ни готовил мне черёд

  

  Владея аспидной доской

  В столетьи оном,

  Каллиграфически с тоской

  "Люблю!" наклонно

  

  Писал с оглядкой в чёрный лист

  Писаньем чистым.

  Я - неказистый гимназист,

  Ты - гимназистка.

  

  Уставами разделены,

  Предназначеньем.

  Ты не прочтёшь. И нет вины

  За непрочтенье.

  

  На школьной траурной доске

  На перемене

  Писал, а мел дрожал в руке,

  Крошился немо.

  

  "Люблю тебя!" - кричало там,

  И было жутко.

  Ты не успела прочитать,

  Что стёр дежурный.

  

  Скользит по клавишам рука,

  Всё та же внешне.

  Надежда тоньше волоска,

  А я подвешен.

  

  Что б ни готовил мне черёд

  Столетий новых,

  Дежурный слово лишь сотрёт.

  Любовь - не слово.

  

  

  Я назову себя планетой

  

  Я назову себя планетой

  С ядром, корой и атмосферой,

  Где всё - игра воды и света,

  И синева, и кровь, и серость,

  

  А майских молний плети-нервы

  Стегают одеяло леса,

  Иx можно объяснить, измерить,

  Предугадать - с десятком "если".

  

  Там осень - коротка, сезонна.

  Снега последуют, растают;

  Потом газон Уимблдона

  И мячик - одуванчик в стае.

  

  Там полюса моих печалей,

  Где отрезвляет разум-холод;

  Коньяк, в уста едва отчалив,

  Во льдах затрётся ледоколом.

  

  Спиральны войны и циклоны,

  Скрещенье радуг, сабель, строчек,

  Но ось незыблемо наклонна -

  Одна устойчива, как почерк.

  

  

  Я не спешусь плакать о погоде

  

  Я не спешусь плакать о погоде,

  Сохраню достоинство верхом.

  Жизнь моя, в свободе-несвободе

  Ты обмен белков и углеводов

  На валюту твердую стихов.

  

  Не зови, березовая роща.

  Жизнь моя, не дай дремотно ныть

  Про любовь и розовую лошадь.

  Напишу о танках, жрущих площадь

  Как закуску будущей войны.

  

  В цель кукушкин счет, а может, мимо,

  С перебором? Но потороплюсь,

  Чтобы между датами не минус -

  Не "родился, прожил жизнь и сгинул" -

  А оставил маленький, но плюс.

  

  

  Ярмарка

  

  Закружился, заверчен от чёрта,

  Карусели-рулетки забег

  На нечётной лошадочке чёрной.

  И число, и окраска - в судьбе.

  

  А от Бога - шальная душа в ней,

  Что на ярмарке - лишь погостить,

  Где в карманах с усердием шарят,

  Но в карманах - шаром покати.

  

  Ой, ты, девка с косою заплечной,

  Не лукавься в разгаре гульни,

  A купи себе с маком сердечко

  Да пока на себе не жени.

  

  Надорву песнопением глотку -

  Так назначишь к венчанью денёк.

  Слышь, кабачник, налей-ка мне водки,

  А за штоф - с берестой перстенёк!

  

  Я и пью залихватски, как надо,

  И люблю, что любили отцы -

  Не царей-петухов на парадах,

  А в лотке петушки-леденцы.

  

  

  Я состоял

  

  1.

  

   В очередь, сукины дети, в очередь!

   (М. Булгаков, "Собачье сердце")

  

  Я состоял в очередях

  За пищей, для голодных - яством,

  Имея, кожею блюдя

  Свой номер в списке постояльцев.

  

  Запомнил смыслом бытия

  То состоянье со-стояния

  С людьми, такими же, как я,

  За даром пайки к покаянью.

  

  Поев, окучивал кусты

  В садах дворцовых фараона

  В той жизни, славшей на кресты

  За взгляд не в пол, а выше трона.

  

  Но свой Исход не упустил.

  Ты раболепствуешь в Египте.

  В пустыне я свободен. Ты

  Рабом погибнешь.

  

  2.

  

  Не корми, Господь, голодных

  Манной местного спасенья

  На равнинах безысходных

  Без пророка Моисея.

  

  Много поколений рабства,

  Фараонов, жизни нищей

  К рабству пристрочили дратвой -

  Как подметку к голенищу.

  Манна временно насытит.

  Объясняя эту радость,

  Православный поп красивый

  Укрепит, воскуя, дратву.

  

  Выпал снег, лежит верблюдно

  Альбиносная сугробность.

  И толпой в пустые люди -

  Ни народа, ни пророка.

  

  3.

  

  Несвежесть скатерти для взгляда

  Глаза толкает в высоту,

  Где - белоснежности нарядов

  И Пётр-привратник на посту.

  

  Чтоб на исподнее и душу

  Не тратить времени в трудах,

  То собственную частность лyчше

  Кому-то в собственность отдать.

  

  Чем меньше пряник в настоящем,

  Тем слаще в прошлом старый кнут.

  Чем ты ничтожнее, тем слаще

  Мечта - к великому примкнуть.

  

  Прилиться каплей к океану,

  Уже подобному богам,

  Проклятьем омывая страны,

  Нести тайфуны берегам.

  

  Несвежесть скатерти и лика

  Небритость, чернота ногтей

  Уводят в мысли о великом

  От созерцанья скатертей.

  

  4.

  

   Мой товарищ, в смертельной агонии

   Не зови понапрасну друзей.

   Дай-ка лучше согрею ладони я

   Над дымящейся кровью твоей.

   (Ион Деген)

  

  Кровь не греет, она обжигает

  И ладони, и душу в печи,

  Что, по глине, по судьбам шагая,

  Превращает сердца в кирпичи,

  

  Но не новым домам погорельцев -

  Красной кладке с часами над ней,

  Где могилы убийц-имяреков,

  Словно пломбы в зубастой стене -

  

  Той, что время парадами мерит,

  Расстояньем от прошлых боёв

  И гордится консервами смерти

  Что везут и везут вдоль неё.

  

  5.

  

   Времена не выбирают,

   В них живут и умирают.

   (А. С. Кушнер)

  

  Как неуютны времена,

  Что я не выбрал!

  Четыре стороны - и на...

  Из списков выбыл,

  

  Из поимённости "врагов"

  Под номерами,

  Что нары полкой для зубов

  Не выбирали.

  

  Шесток свободы для сверчка -

  Шесть соток дачи.

  Как умирать в таких веках

  И жить тем паче?

  

  Бомжам оставил по утру

  Всю стеклотару

  И выбрал время, где умру,

  Совсем состарясь.

  

---

Комментарии: 56, последний от 05/04/2024. © Copyright Хохол Илларион Иннокентиевич (xoxol6624@gmail.com) Размещен: 24/04/2017, изменен: 14/07/2019. 330k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия

Оценка: 5.05*13  Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"