Аннотация: Я сидел за столом, чистый лист бумаги лежал передо мной, гордыня и непомерное моё честолюбие говорили мне: - Что бы тебе, Самолётов, не написать в честь Татьяны Варнавы шедевр чувственной лирики.
Я сидел за столом, чистый лист бумаги лежал передо мной, гордыня и непомерное моё честолюбие говорили мне:
- Что бы тебе, Самолётов, не написать в честь Татьяны Варнавы шедевр чувственной лирики.
Эта мысль овладела мной.
Приятнейшие минуты провёл я, размышляя о карих глазах девушки и полных, тугих, насыщенно-красных до черноты, будто чкаловская черешня, аппетитных губках её, о неуловимой текучей улыбке, за окном сыпался мелкий дождь, видно, хляби разверзлись.
Утро хирело, день преломился полднем, стреляли из пушки в крепости, в отдалении несколько раз бамкнул колокол, с течением времени понимание крепло:
- Никуда не уйдёт от меня слава беллетриста, а вот Танька состарится, сморщится, шелковистая кожа её покроется пигментными пятнами, безобразной коричневой гречей, свежее личико станет оплывшим печёным яблоком.
Без усилий представилась мне уродливая карга с клюкой... нет, нет, в делах амурных промедление не приемлемо, слишком ужасны последствия нашей бездеятельности, я понял: надо спешить.
Я рванул на улицу.
Чья-то нелепая воля поставила здесь город, - должно быть, царская; коей не особенно возразишь, - город стоял по колено в воде. Из окна, распахнутого в Европу, безбожно сквозило.
Я шлёпал по лужам; сверху лупил дождь,
Дождь укладывал меня в постель с насморком верней и надёжней, чем девушки, известные своей половой распущенностью, и нежные руки Татьяны касались моего горячего лба, и тугие чёрно-красные губы шептали: "Ай-я-яй, тридцать восемь, как же ты так, Женечка?"
- Да вот, - пенял я на штиблеты, - Видите, в подошве дырочка...
И нежные руки заботливо закутывали меня в плед, грели молоко и растапливали в нём мёд, подносили к губам чашку с целебным снадобьем.
Я мучительно, через силу глотал, она улыбалась... - ну как не проникнуться доверием к теплу этих рук? не полюбить их почти материнскую ласку?
- Насчёт улыбки - совсем вздорная вещь. Вы, Самолётов, мыслите штампами. Нет бы, доктора пригласить, дать специалисту углубиться в годы вашего детства, он бы живо обнаружил причину, с чего это вдруг чкаловская черешня возымела над вами власть. Против музычки не возражаете? Очень, знаете ли, облегчает задачу психоанализа... ну-с,
... можно, видимо, и углубиться...
Но лучше бы ему просто глянуть на Таньку, - посмотрел бы я, как он вёл бы себя, если бы в её карих глазах вспыхнули огоньки, если бы эти тугие губки поинтересовались:
- Хотите чаю, Иван Аполлинарьевич?
Ещё бы не хотеть ему чаю, пил бы стакан за стаканом, обжигаясь, обливаясь обильным потом, не находил в себе силы встать, уйти... плавился бы от этой мягкой непостижимой женской улыбки.
- Вам не пора домой?
- Здесь мой дом, - буркнул доктор и прошествовал в спаленку.
И ведь не выставишь за порог нахала, - в такую погоду собаку на двор не выгонишь.
... изображая Европу, стоит град по колено в воде... сподобил же господь своего наместника на земле ставить град на болотах.