Хоменко Александр Иванович : другие произведения.

Порезы пером Рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Хоменко А. И.

Порезы

пером

рассказы

0x01 graphic

No 2014 - Хоменко Александр Иванович

  
   Об авторе.
   Хоменко А. И. родился в 1960 г. в украинском городе Киверцы, сейчас проживает в Бресте (Беларусь). По образованию - педагог и художник. Автор многих дизайнерских проектов. Пишет с 14 лет. Художественная деятельность увенчалась несколькими персональными выставками. В последние годы литературное творчество стало основным. В интернет-сети имеются и музыкальные произведения этого автора.
  
   О книге.
   В книгу включено 13 рассказов, различных по размеру, стилю и жанру: автобиографические, юмористические, фентези, иронические, гротеск.
  
   107 страниц.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Добро
   Прикасаюсь к чему-то тянущемуся, липкому, как ртуть из градусника. Вещество не ранит, не обжигает, слегка затягивает в себя.
   А если протянуть руку дальше - лишусь ли я руки? Возможно. Перспектива лишиться руки в мои годы совсем не радует. Если продвигаться - то всем телом. Будь что будет!
   А что позади? Кому я нужен? Маше? Она ответила мне только одним письмом на десятки моих. Поступив в столичный институт, она тут же нашла другого паря, о чем великодушно меня известила.
   Уйти туда, по ту сторону барьера, чтобы стать другим или стать ничем. Стать человеком великим, мужчиной неотразимым, разбогатеть, чтобы пёрло... Или...
   Зажмурил глаза, выдавливая слезы, и окунаюсь в неизвестность. Покалывает в шее, вголова - шум, перепонки ушей вот-вот лопнут от давления. Тошнит так, что еле сдерживаюсь.
   Фу, отпустило. Открываю глаза - вокруг ничего нет. Белое, густое, как пар, пространство. Смотрю на свои руки - их нет. Похоже, что я растворился в этом "нечто".
   Снизу ко мне летит красивый голубой шарик. Черт! Да это же родная планетка, Земля-матушка! Как примет? Разбиться смогу я вряд ли - веса своего не чувствую. Нет веса - удара не будет. Так и есть: расползся в атмосфере, как облако.
   Нависаю над каким-то городом, прямо над пешеходной зеброй какой-то улицы. По зебре удит ребятишки - мал мала меньше. А где их мамаша? Девочка постарше тянет мальчонку, приговаривая: "Быстрей, пока никого нет!"
   На малышей на полной скорости мчится авто. Вытягиваю вперед свои невидимые руки и останавливаю автомобиль прямо перед самой зеброй. От толчка столкновения лобовое стекло рассыпается на мелкие осколочки, засыпая салон лихача. Дети, опешив, не двигаются с места. Легонько их подталкиваю. Побежали.
   Рядом старуха упала: нога подвернулась. Картошка из ее авоськи рассыпалась, закатилась далеко в газон. Бабку приподнял, картошку собрал, веду старушенцию, ее картошку поддерживая. Дошли до подъезда старушкиного дома. Бабулька кланяется в пустоту, говорит: "Ой, спасибо люди добрые за помощь!" Ответь "Пожалуйста!" не решаюсь. Я еще не знаю, имеет ли мой дух голос.
   А вправе ли я говорить? Должен ли я получать слова благодарности за свои дела?
   Теперь я понял: превратился в Дух Добра. Творить добро - мое призвание. Зачем же благодарности? Работа у меня такая - помогать всем.
   Что же это за город. Найти бы какую-нибудь официальную табличку. А вот и она. Горисполком города N.
   Нет-нет! Только не это? Стать добродеем абстрактным, в городе, которого нет? Не хочу! Это - уже не высшая миссия - это наказание! Даже хуже: это - каторга с мучением. Причем, мучением высшего разряда - с мучением души. За что?
   Во мне теплилась уже надежда, что я встречу Машу, сделаю для нее что-то хорошее, возможно великое. Или подвиг. Наклонюсь над ней, мной спасенной и прошепчу: "Никто, кроме меня, не смог бы сделать для тебя больше!"
   Следующей моей мыслью было то, что я этот свой подвиг совершил бы с явной корыстью для себе. Более того, подвиг бы стал средством отмщения.
   Чего я в итоге хотел? Чтобы Маша, рыдая, сказала: "Дура я, дура! Ты и в самом деле - самый лучший на свете!"
   Маша! Хотя я сейчас не знаю, где ты, прости меня за такие гадкие мысли! Ты достойна быть счастливее меня, а мое место в этом мире - и так далеко не самое худшее.
   Чья-то боль пронзила мое сердце. Я взмыл в воздух. Иду!


За мостом

   Мне давно хотелось написать правдивую историю о городе, в котором я родился.
  
   Но вот незадача: в моем городе нет особых достопримечательностей. Обидно даже: в других городах есть памятники архитектуры с колоннами, с пилястрами, арками и прочими изысками, но таковых у нас не было отродясь; нет ни музеев, ни парковых комплексов, нет даже большого рынка. Маленький рынок есть, а большого нет. В ином городе лежит хотя бы камень на видном месте, о котором легенды выдумываются, но камня такого тоже не нашлось. Песок да песок, за городом - болотце, сосновый лесок - вот и все достопримечательности.
   На чем же вырос город? А на императорском волеизъявлении: сам царь-император Николай Второй его основал. Захотелось ему комфортно проехаться вдоль границ своих владений, и чтобы быстро, с ветерком. Посмотрел царь на карту железных дорог, на то, как пути в этой местности петляют, и сказал министру: "Выпрямить здесь и здесь". Петли убрали, а там где выпрямили - поставили жирную точку с буквой К. Этот случай и стал днем рождения нашего города, поселения "в чистом поле"
   Если читатель проезжал через наши края поездом, то он сразу понял, о каком городе идет речь, потому что К. объехать невозможно. Этот городок - и пассажирская станция, и товарно-разгрузочная, здесь - развилки, здесь же - и мастерские для ремонта подвижного состава.
   Такой наш городок: изрезанный рельсами, с круглосуточным шумом поездов, на колесах и на перепутье.
   Все поезда останавливаются: и скорые, и обычные. Останавливаются, стоят подолгу.
   Сидят пассажиры на остановке, в окна выглядывают, зевают, спрашивают у проводников:
   - А с какой стати мы здесь стоим? Может быть, случилось что?
   Проводник отвечает:
   - Вы что, первый раз едете? Это же - город К.! Выходите на свежий воздух, погуляйте: стоять будем долго!
   Пассажиры выходят на перрон, осматриваются, ничего, кроме маленького вокзала не видят. Кажется им, что остановка в городе К. - это какой-то таинственный обряд железнодорожников. "Сломались" - предполагают.
   Но то, что не понятно пассажирам, понятно железнодорожникам. Они хорошо знают: чтобы не петлять, а ехать прямо, нужно перецепить локомотив с хвоста состава в его головную часть. Локомотив нужно перегнать вперед, а потом по стрелке перевести на параллельный путь, прогнать мимо окон пассажиров и прицепить его уже с носа. Сначала для этого служил черная пыхтящая "кукушка", потом его заменили дизельным локомотивом, а совсем недавно поезда у нас перевели на электрическую тягу.
   Но все начиналось с паровоза. Пока паровоз совершал маневр, пассажиры могли купить в киоске пирожок или бутылку лимонада, могли даже забежать к знакомых, если таковые в городе К. имелись.
   Наш маленький вокзал давал работу нескольким местным жителям: кассиру вокзала, обходчикам путей, сцепщикам вагонов, двум милиционерам, буфетчице, дворнику, электрику, связисту, медсестре и четырем диспетчерам.
   Кассиром была симпатичная женщина с хорошо поставленным голосом, была она человеком очень точным, ответственным. Ее голос лился из вокзального громкоговорителя, слышен был не только на вокзале, но во всем городке. К этому голосу прислушивались учители-филологи, считая его эталоном устной речи. Одним словом, вокруг вокзала все вертелось.
   Но было и такое, что не радовало: железнодорожными путями разделялся город наш на две равные части.
   В той части, где я проживал, был магазин, церковь и лесничество. Эта часть города была более старой и более обжитой, находилась она южнее, поэтому казалось, что в этой части и солнца больше, и жить теплее. Но чтобы попасть на почту, в школу или сходить кино, нужно было дождаться отправления всех поездов.
   Бывало так, что товарняков нагонят. Стояли товарняки на путях рядами и создавали непроходимые стены. У людей планы путаются, доступа на север нет. Это обстоятельство создавало неудобства.
   Кто-то придумал очень быстро пробегать под товарняками, используя зазор между рельсами и днищами вагонов. Такие смельчаки низко наклонялись и на четвереньках проходили под вагонами на другую сторону. Опасно? Еще как! Гоняли тех лихачей всеми силами и всеми средствами: ставили на пост дворника, обходчика путей, милиционера. Иногда специальную дружину из добровольцев организовывали. Но полностью навести порядок в этом вопросе не получалось: лезет народ под поезд, знает, что рискует, но лезет. Напролом.
   Поставили большой красочный аншлаг вдоль путей с объявлением о штрафе. Не помогло. Тогда по обе стороны железнодорожных путей протянули металлическую сетку. Сетка простояла в целости ровно два дня. Потом в ней образовались большие разрывы, подкопы, вдоль нее выстроились приставные лесенки. С каждым днем лазов становилось все больше. Через неделю от усилий народа вся сетка вздулась пузырями. Через месяц она превратилась в ворох спутанной проволоки, а потом - и вовсе обрушилась.
   Появилось даже озорное соревнование: проскочить под днищем вагонов и сделать это под носом у дежурящего милиционера. Такой поступок приравнивался к великому подвигу, всячески поощрялся среди мальчишек, а лихач, проделавший такой маневр, возводился в ранг героя.
   Не помню, на спор или по доброй воле, но однажды и я пошел на этот "подвиг". Иду в школу, за спиной - увесистый ранец с учебниками. Снимаю ранец, прижимаю его к груди и "ныряю" под вагоны. Думаю: если сделаю все быстро, то мой поступок останется никем незамеченным. Но не тут-то было: когда прошел под "брюшками" всех составов, нос к носу столкнулся с милиционером. Смотрю: стоит он за вагонами, а в руках у него - блокнот: чтобы туда фамилии штрафников записывать.
   - Фамилию называй! - говорит милиционер, - В каком классе учишься?
   Можно было убежать, "нырнуть" опять под вагоны и затеряться на своей стороне. Но времени до уроков оставалось мало, пришлось "колоться".
   Сказал я милиционеру и имя, и фамилию, и в каком классе учусь. При этом поклялся, что делаю так в первый и в последний раз.
  
   - Твои отец и мать там-то работают? - спросил милиционер.
   Я подтвердил, удивляясь, что милиционер знает их.
   - Ладно, не буду тебя записывать, - сказал милиционер, - но прощаю потому, что уважаю твоих родителей, как людей ответственных. Иди и больше под вагоны не лезь.
   Я слово сдержал. Стоял с тех пор на перроне, терпеливо ожидал отправления поездов, даже нашел в этом некоторые приятные моменты. Например, можно было понаблюдать за выходящими на прогулку пассажирами.
   Из московского поезда выходили люди обязательно в спортивных костюмах: в синих, красных, коричневых - в разных. В мороз, и в дождь - всегда без курток, будто им и холод - не холод. Первым делом они осматривались по сторонам, читали надпись: "Буфет" и направлялись по стрелке. В буфете москвичи выстраивались в очередь и обязательно что-нибудь покупали. Видно было, что им нравится покупать, нравится изучать ассортимент, словом, понятно было, что они люди деловые, при деньгах.
   Из питерского поезда выходили люди худощавые, обязательно курящие. Они не рассматривали вокзал, не ходили в буфет, а стояли на перроне и смотрели куда-то себе под ноги. Я понимал, что для них нет ничего лучше, чем их родной Питер, и что им у нас тягостно и скучно. Тогда я с такой постановкой вопроса был совершенно не согласен, считал питерцев не в меру заносчивым и угрюмыми. Мое мнение о питерцах, конечно, изменилось, но это произошло позднее, когда я съездил в Питер и увидел, чем они дорожат.
   Из одесского поезда выходили люди черноволосые, тучные, разговаривающие без пауз и всегда наперебой. Их разговор был похож не на обмен мнениями, а на спор. Видно было, что и спор их совсем не принципиальный, спорят они между собой просто так, время скоротать. В любую погоду они были обязательно чем-то прикрыты: не пальто - так шляпой, не платком - так шалью. "Зачем, - думаю, - так кутаться? Мы же не на Северном полюсе живем!" Но когда я побывал в Одессе, то понял, что климат у нас далеко не самый теплый.
  
   Много разных людей на вокзале: южане, северяне, западные, восточные. Себя я считал центровым, а город наш, соответственно, центром мира.
   На земляков, занимающих место в поезде, я смотрел с особым почтением. Это были, обычно, или студенты, или командировочные. "Выбились в люди! Едут куда хотят, насмотрятся всяких чудес!" - думал о них.
   Мои рассуждения прерывались голосом из громкоговорителя:
   - До отправления поезда осталось пять минут! Пассажиров просим занять свои места, а провожающих покинуть вагоны! Желаем счастливого пути!
   "Вот бы и мне куда-нибудь укатить!" - смотрел я с завистью на пробегающие локомотивы.
   Окошки купе сливались в одну сплошную полосу, поезд протяжно гудел на прощанье и исчезал вдали. Потом в спину толкали заждавшиеся жители города К. , спрашивали:
   "Идешь или нет?", и начиналась переправа на другую сторону реки из щебня, шпал и рельсовых путей.
   Все свыклись с таким положением дел, и так бы все продолжалось, если бы не произошел несчастный случай.
   Дело было зимой. Поезд стоял, все мерзли, разогревали варежками щеки. Вышла на перрон старушка с внуком. Внук был резвый, бабушка была вся во власти его шалостей. Они вдвоем "нырнули" под железнодорожные составы. Прошли они почти до самого конца, а под последним товарняком застряли. То ли одеждой зацепилась, то ли у бабушки нога подвернулась - этого уже никто не узнает. Состав неожиданно тронулся и разрезал бабушку и внука.
   Случай этот потряс весь город. Но все знали: к тому шло.
   Нужно было срочно обустраивать переход.
   Решить проблему мог только мост над железнодорожными путями.
   Мостостроители предложили свои проекты: в бетоне, граните и других дорогих материалах. Начальство города спросило, сколько мост такой стоит, а получив ответ, взялось за голову: так это было дорого. В городе было два предприятия: на одном сбивались ящики, а на другом изготавливали плечики для одежды. Где взять деньги на гранит? Взвесили все "за и против" и решили строить каркасную конструкцию из металла, без всяких изысков и облицовок. Архитекторы, конечно, сначала очень расстроились: зря рисовали. Но потом идею подхватили, было высказано мнение, что конструктивизм в моде, доказательство тому - Эйфелева башня. "Сооружение, скажем прямо - несуразное, но парижане к нему привыкли, даже гордятся. Глядишь, и здесь этот стиль приживется" Эскиз пешеходного моста из металла был утвержден, а впоследствии мост был сварен, покрыт дощатым настилом и покрашен красно-коричневой краской.
   Тридцать шесть ступеней вверх, переход и столько же ступеней вниз. Может показаться, что этот мост не очень высокий, но это - на первый взгляд, потому что возвышался он над крышами всех близлежащих домов. Само собой, двухэтажных.
   После открытия моста народ потихоньку начал осваивать новый маршрут движения. У некоторых проявилась боязнь высоты. Особенно осторожно поднимались пожилые люди. Они цеплялись за поручни, старались не смотреть вниз и переходили мост очень долго.
   Длинноногие парни, наоборот, старались перескочить мост как можно быстрее. Еще до моста они разбегались, выпрыгивали на лестничный марш, перешагивали в один прием по пять ступеней, и так преодолевали мост в мгновение ока.
   У меня не было боязни высоты, но быстро перебежать через мост я не спешил: под ним всегда стоял дымящийся паровоз, а клубящийся дым - это зрелище завораживающее. Еще мне интересно было рассматривать, что везут в открытых вагонах. А везли все: лес в бревнах, доски, уголь, трубы, шифер. Иногда проезжали танки под чехлами с часовыми в касках. А еще с моста были видны крыши домов. Было что посмотреть! Стоял я на мосту подолгу и не только я.
   Приснился мне однажды сон: поднимаюсь я на мост, а там дощатый настил разобрали. Осталась лишь одна дощечка, и та - не прибитая. Иду я по той дощечке, она шатается, а потом - из-под ног вдруг ускользает. Падаю!.. Почему такой сон вдруг приснился? Мне раньше казалось, что не боюсь высоты. Может, надышался угарного газа из труб паровозных? Скорее всего. Накануне играли мы в человека-невидимку: выходил кто-нибудь из паровозного дыма, будто из ничего появлялся, а потом возвращался и в дыму таинственно растворялся.
   И все-таки главным достоинством моста было то, что он объединил две части города в одно целое. Все стали друг к другу ближе, сроднились между собой. Идет врач по мосту - прохожие комментируют: "Это - врач наш", приветствуют его. Идет директор - с ним здороваются. Идет учитель - и с ним. У известного человека иногда язык заплетался: всем на приветствие нужно ответить! Бывало, прямо на мосту маленький педсовет проходил. Это если родители с учителями встречались. Лично я со своими родителями старался на мост не ходить: встретится учительница с матерью или с отцом и давай мне мозги промывать. С другой стороны, как же можно было пройти, локтем друг друга задеть и не поговорить?
   Отец мой, кажется, был знаком со всеми. А поговорить любил как - страсть! Друга, знакомого или родственника встретит на мосту, ручищи свои от края до края расставит и орет: "Ба!.. Кум встретил кума!" "Все, - думаю, - до вечера застряли"
   Был толк и от этих остановок: не всегда взрослые могут с детьми о серьезных вещах говорить, зато о таком можно со стороны слушать. Постоишь в сторонке, послушаешь, о чем говорят, и проблемы взрослых проявляются.
   Главной же проблемой была дальнейшая судьба города и всех, кто в нем проживал.
   Прислушиваюсь к разговору.
   - Какие богатства из-под ног уплывают, - говорит отец собеседнику, указывая на груженные под завязку вагоны, - хотя бы часть всего этого у нас оседала!
   - Да, - соглашается собеседник отца, - через наш город много товаров проходит.
   - А согласись: люди наши ничем не хуже других, но ходят до сих пор по грунтовым улицам, квартирки маленькие, магазинов не хватает. Вырастут сыновья, бросят нас с тобой и укатят - кто куда. Что тогда будем делать? Сейчас нужно городок в порядок привести, пока силы есть. Потом будет поздно. Видишь: мой смотрит вдаль, примеряется, подрастет немного - улетит, туда, где жизнь кипит и где платят больше, - отец кивает в мою сторону, а потом в пространство за поручнями.
   Я слышу, соглашаюсь, но о том, чтобы "укатить подальше", я еще не думаю. Мне еще и здесь хорошо. Я еще не все здесь увидел, не по всем улицам прошелся, не со всеми сверстниками познакомился.
   "А что людьми движет? - думаю, - любопытство - это раз. А еще что?"
   - Пап! Дай пятнадцать копеек: петушка куплю! - прошу у отца деньги на леденцовый петушок. Таких предприимчивые бабки под мостом продают.
   Отец выгребает мелочь, отсчитывает мне пятнадцать копеек, и говорит: "Все не съедай, мне дашь попробовать!" Он всегда так делал: себе не покупал, но кусочек выпрашивал.
   Я пообещал оставить, хотя петушок может раскрошиться и разлететься на мелкие кусочки: бабки ради экономии сахара делали этих петушков внутри полыми. Но форма у них была очень красивая. В этом вся ценность.
   Я люблю сладкое, но решил купить петушка совсем не поэтому: это был намек отцу, что дело идет к обеду, и разговор, им затеянный, обеду помеха.
   Спускаюсь под мост. Там - бабки с семечками, петушками на палочках, с ягодами, яблоками, молоком, сметаной и творогом. Слева пивнушка с беляшами и сушеной рыбой. Здесь же остановка автобусов. Напротив - аптека. Народу много, но я пока мало кого знаю.
   Покупаю леденцового петушка, поднимаюсь на мост, но там все усложнилось: к отцу и его собеседнику присоединяется директор нашей школы Зиновий Маркович. Директор - человек очень крупной комплекции, вечно обуреваемый идеями и еще более говорливый, чем мой отец. Обед, скорее всего, будет уже вечером.
  
   Я стою в сторонке, начинаю облизывать петушка, решаю поедать его как можно экономнее: разговор взрослых с чем-то переждать.
   - А ваш учится хорошо, - кивает в мою сторону директор, - на почетную грамоту тянет. Дома, наверное, кроме учебы, ничем не занят?
   - Почему же? - отвечает отец, - во всем помогает. Даже свободного времени у него остается. Недавно в огороде блиндаж вырыл, с крышей, печкой...
   - И вы разрешили?
   - Весной будем огород сажать - засыплет.
   - Хорошо, что выдумывает, куда себя деть, не вредит, не хулиганит.
   - А вы бы, Зиновий Маркович, подкинули каких-нибудь идей, чтобы детей занять. Мы бы, родители, поддержали. Пускай бы вечерами по улицам не шатались. И так, чтобы с пользой для всех!
   Предположить наперед последствия этого разговора я не мог. Но они были грандиозными. О том, что петушка отцу не достанется, я просигнализировал ему палочкой с последним кусочком.
   Наконец-то взрослые разошлись. Договорили последние фразы и попрощались в десятый раз. Сходим с моста. Перед нами - группа рослых девушек в мини-юбках. Они хохочут и показывают вниз: там, под мостом, парень лет шестнадцати смотрит на их ноги, запрокинув голову. Наблюдать оттуда - очень удобная позиция, парня я понимаю, но мне этого еще не нужно, а бы так смотреть я не отважился.
   "Стоит, - думаю, - песок ему прямо в лицо летит, но с места не сходит. Наверное, поиски девушек - это тоже мощный двигатель в жизни. Как на мне самом это с годами отразится?"
   Под мостом установлен стенд для объявления фильмов в кинотеатре. Только что прошла "Свадьба в Малиновке" - кинофильм замечательный, но на половине его я уснул прямо на руках у родителей: они брали меня с собой на тот вечерний сеанс.
  
   Под надписью "Скоро" - объявление о кинокомедии "Трембита".
   Спрашиваю отца: "Пойдем?".
   Он почему-то не отвечает. "Вы, взрослые, сами себя разговором серьезным нагрузили, - думаю я, - а теперь сами же от беседы и мучаетесь"
   Несколько недель спустя в город К. приехал самый большой и самый главный начальник.
   К его приезду подготовились основательно: на заасфальтированной площадке автомастерских поставили в ряд два десятка столов. Охотники убили зайцев, перепелов, кабана и оленя. Все это дополнилось овощами с огородов и мастерством местных поварих.
   Начальник все перепробовал, застолье ему понравился, а на следующий день он стал выслушивать проблемы города. Проблем было много: от недостатка детских садов до нехватки элементарных товаров. Слушал начальник, слушал, всматривался в наивные глаза просителей и думал: "А где же я вам это все возьму?" Вдруг его осенила мысль и он начал поучать, как городу развиться:
   - У вас много леса. Вы вырубайте больше, а в отчетах пишите меньше. Излишки леса продавайте, глядишь, и разбогатеете.
   - А можно ли так? - спрашивали наши, - Это же воровство у государства! Пересажают всех.
   - Ничего, - утешил начальник, - пока я у власти, я вас прикрою. В конце концов, пока кто-нибудь хватится, лес новый подрастет. У вас земли подзолистые, за тридцать лет новые дубравы и соснячки вытянутся. Только я вам ничего не говорил, и учет по таким вырубкам не ведите.
   С этим советом начальник удалился в свое главное управление, а вокруг города К. начались, кроме обычных, вырубки леса неучтенные. Под топор попали красные дубы в три обхвата, исчезли вековые сосны.
   Вырубают лес, пни выкорчевывают, но нужно после этого новые насаждения делать. Восполнять потери подключили нас, школьников. Каждого обязали собрать по десять килограммов желудей. Занятие простое, даже веселое, особенно когда желуди в кучи ссыпаешь. Куча желудей похожа на скопление майских жуков с блестящими спинками. Если ходишь по такой куче - скользишь, падаешь без ушибов, превращаешься в беспомощного человека потерявшего координацию. Потешно!
   Директор школы Зиновий Маркович справился с заданием лесничества с честью: желуди были собраны, взвешены и сданы лесникам. Но на этом он не остановился.
   После желудей предстояло собрать по двадцать килограммов макулатуры. С этим заданием легче было справиться тем, кто выписывал много газет. "Известия" и "Правду" тогда выписывали все, потому что к политинформациям нужно было готовиться. Такие политинформации проходили на предприятиях и в детских учреждениях, причем, в обязательном порядке. Для вырезок из газет заводились тетрадки, оттуда вычитывались новости, и делалось это вслух, с выражением. Остатки же газет складывались в стопы и перевязывались шнуром - на макулатуру. Кто любил красивые журналы, такие как "Огонек" или "Работница", то он должен был выписать еще и журнал политический в нагрузку - "Марксизм-ленинизм". Это журнал никто не читал, потому что связи в словах там было мало. Зато с точки зрения пригодности в макулатуру этот журнал был очень выгодным: толстый, увесистый. Десять таких журналов связал в пачку - вот тебя и норма по макулатуре! В итоге, в результате всех ухищрений, задание по макулатуре тоже было выполнено.
   Новое задание последовало незамедлительно. Зиновий Маркович размышлял так: есть скрытые резервы, есть силы, есть возможности, да и занять молодежь делом полезным важно.
   Был выдвинут новый план: всем сдать по пятьдесят килограммов металлолома.
   Девочкам было легко, потому что они делегировали свою норму нам, мальчишкам. "Вам разве не будет стыдно, если мы будем таскать трубы и жестянки своими красивыми ручками?" - пищали девочки.
   Мальчишки с неохотой, но все-таки взяли на себя и свою норму, и слабого пола. После этого на школьный двор были снесены старые пружинные кровати, бесхозные лопаты, все пустые консервные банки, кастрюльки, гнутые гвозди и спутанная проволока. Избавление от ржавого лома произошло в каждом доме, на каждом производстве, но до нормы дотянуть было трудно. Тогда начались налеты на механические цехи, на тракторные парки, склады рельс и прочие места, где можно было добыть металл. В разгар сезона могли разобрать трактор, под самым носом у сторожа разобрать техсредство на части и сдать к общей куче довеском. Ходит тогда начальник тракторного парка и агрегаты из общей кучи назад выбирает. Но все же особо не ругается: издержки процесса!
   Нам, мальчишкам, тогда хватило и романтики и острых ощущений.
   Взрослые тоже не дремали: лесорубы валили лес, а пилорамы кроили бревна на доски и брусья в три смены.
   Отходов от раскроя леса накопилось столько, что их не успевали вывозить. Опилки стояли в виде желтых терриконов, меняя ландшафт городка. Эти терриконы даже влияли на климат: ветер подхватывал древесную пыль, разносил ее в виде желтого снега по городу, попадал за шиворот, впивался в лицо, слепил глаза. Прибавилось работы врачам-окулистам: занозы из глаз приходилось вынимать.
   С опилками тоже надо было что-то делать. Для сожжения опилок построили несколько печей с невероятно высокими трубами. Когда эти трубы достраивали, я и еще двое мальчишек вылезли ночью по скобам на самый верх: мир с высоты посмотреть. Было это летом, и с трубы мир показался невероятно большим и красивым: теплой ночью хорошая видимость, видели огни нашего города и дальних ближайших поселков. В теплом восходящем воздухе огни мерцали, переливались, будто новогодняя иллюминация.
   Зиновий Маркович сдал металлолом на переплавку и купил медные трубы для школьного оркестра. В оркестр записали всех мальчиков старших классов. Девочкам же купили много бежевой и бордовой ткани, чтобы шить на уроках труда гусарские костюмы и кивера, потому что близился праздник Первого мая, а на этом празднике школьной колоне полагалось эффектно выглядеть. Еще тесали круглые палки для транспарантов, шили кумачовые флаги.
   На Первое мая колонна выглядела не хуже, чем в столице. Все вдруг поняли, что даже самые невероятные идеи вполне осуществимы.
   От шествия колонны мог пострадать наш стальной мост: единовременная нагрузка большая. С парада плотным строем прошли по мосту, устроив заодно проверку на прочность. Мост заскрипел, чуть выгнулся, но испытание выдержал. Шел 1976 год. Жизнь кипела, событий было много, скучать было некогда.
   Это был единственный год, когда я сидел за учебниками по-настоящему: предстояли выпускные экзамены. По этой причине меня ничем другим не занимали.
   Но и дел в городе поубавилось: по обе стороны моста было уже по две школы, столько же детских садов, была построена большая больница, магазины наполнились товаром, покупатели приезжали даже из других городов.
   Градоначальники успокоились, успокоились трудовые коллективы. Всем захотелось пожить для себя. На окраинах стали появляться дачки, к домам пристраивались веранды, в лесу, как грибы, росли домики для охоты и веселого времяпровождения управленцев.
   Кто первым стащил доску с пилорамы - история умалчивает, но за второй и третьей доской потянулся каждый. Доски и брусья несли в открытую днем, не очень стеснялись воровать их вечерами, а ночью пиломатериалов вытаскивали по несколько кубов на одни руки. Возле каждого дома и сарайчика выстроился складочек во всю стену из толстых и тонких дощечек. Все аккуратно прикрывалось рубероидом или полиэтиленовой пленкой. На вопрос: "Зачем доски сносишь?" хозяин складочка обычно пожимал плечами и отвечал: "А шут его знает. Пригодится"
   Планы по выпуску продукции росли. Инженер-проектировщик по фамилии Волох нарисовал столь же волшебные, как и его фамилия, эскизы паркетных полов. Чего там только не было! Ромбы, квадраты, звезды, мальтийские кресты. Затейливые фигуры вписывались в змеящиеся ленты и создавали бесконечный ковровый рисунок.
   Но на новые плану древесины уже не хватало. Дерево стали везти издалека. Сначала это были буки, потом привезли березу, после этого закупили в Индии красное дерево. Из Сибири привезли лиственницу и кедр.
   На подъездах к пилорамам торжественно высились бревна красного дерева в два метра диаметром. Казалось, что этих гигантов для работы наших предприятий хватит надолго. Но их измельчали в мгновение ока, создавая детали наборных полов, вырезая мелкие и крупные детали, а потом просили у Индии высылать еще.
   - Куда пойдешь после школы работать? - спрашивали у меня парни постарше, все как один беспалые от циркульных пил. Я об этом задумывался. Перспектива создавать чудо-полы меня прельщала, но вид рук с прореженными пальцами приводил все же в ужас.
   - А ты пальцы не жалей! - весело подбадривали беспалые парни. - Скоро будем такими станками управлять, что понадобится только один-единственный палец, потому что все при помощи кнопок будет управляться. О таких станках слышал?
   Я смотрел на свои руки, заранее прощался с пальцами, а к заявлениям о всеобщей роботизации относился с большим недоверием.
   Тем не менее, паркет с рисунками пользовался огромным спросом. Сначала им выслали все полы в Кремле, потом в министерствах, потом разрешили принимать заказы от частных лиц.
   За счет пальцев и паркета был построен Дворец культуры и там выступили "Самоцветы", Спартак Мишулин, показывали спектакли столичных театров. Приезжал даже Олег Попов - великий клоун! Паркет себе на дачу он заказал, но выступать наотрез отказался: сцена не та. Или публика?..
   Тем не менее, музыкальная культура в городе К. достигла небывалых высот: два талантливейших парня Боря и Юра создали такую музыкальную банду, что о недостатке хорошей музыки никто не заикался. Они восполнили отсутствие таких групп, как Бони-М и АББА. А как они вытягивали песни в четыре октавы из репертуара Би-Джис, я не могу понять до сих пор. Приглашали Борю и Юру на все свадьбы, платили им хорошо, парни уставали, успокаивали нервы выпивкой и вскоре от силы своего таланта и всего, что к таланту прилагается, умерли оба.
   Мне тоже предстояло научиться пить, потому что пить начали все: пили мои сверстники, пили женщины, пили здоровые и больные, пили высокопоставленные чины и простые работяги. Особенно последние. Попробовав раз-второй, я понял, что это - не мое. А платить за отказ от спиртного приходилось очень большой ценой: никто не сядет с тобой философствовать без рюмки. Без рюмки чужаком становишься. Рюмка - за общение. Пообщаемся? А где рюмка?
   Что оставалось делать? Осмотрелся я вокруг, вижу: вот он, путь, уходящий далеко, до самого горизонта. Та самая точка отсчета, с чего когда-то все начиналось, с чего начинался и я, и все, кто был рядом со мной, Маленький вокзал у моста стоял на прежнем месте и приглашал в дорогу. Вот они - ворота в будущее, вот он - портал для театра, в котором я стану не зрителем, а действующим лицом.
   Покупаю билет, сажусь в поезд и "отпочковуюсь" от родных пенат.
   Что мною двигало? Любопытство? Желание устроить личную жизнь? Конечно, все это присутствовало. А, может быть, был соблазн мир повидать? Это - ближе к истине. Поиск любви - в большей степени. Слишком уж тихо стало в городе К. Не шумят пилорамы, не дымятся там трубы. Все застыло в ожидании новых идей. Лес вокруг вырубили, предприятия закрылись, неугомонный когда-то директор школы Зиновий Маркович ушел на пенсию. Не мой это ритм жизни. Не так приучили.
   Через несколько лет заехал я в город К. , вышел, как когда-то, на мост, простоял там пол часа, но никто так и не прошел мимо, не задел меня локтем и не поздоровался.
   Зашел я в буфет, кофе попить. Меня узнала буфетчица, молодая женщина, спросила: "Как вы?" Я пытался поддержать разговор, по ходу разговора пробовал вспомнить, кто эта женщина, рылся в памяти и вспоминал, кем одна была для меня в моей прошлой жизни.
   Она заметила мои усилия, рассмеялась, заявила, что была моей ученицей, даже назвала фамилию.
   - А! Да, да, - слукавил я, - припоминаю.
   Женщина из буфета медленными движениями готовила мне кофе, я дела вид, что умею так же медленно и размеренно стоять рядом, даже театрально зевнул. Но думал я тогда, что простое землячество не роднит. Для этого нужно нечто большее.

Бедный Павлик

   Бедный Павлик живет не где-то далеко, а рядом - прямо надо мной, на седьмом этаже. Сколько я здесь живу - столько и Бедный Павлик живет в нашем доме. Возможно, что он к нам вселился еще раньше меня.
   Я никогда не бывал у него в квартире, но те, кто там бывал, говорили, что у него там нет ничего лишнего. Нет ничего такого, на что могли бы покуситься воры или брачные аферистки, или налоговые инспекторы, или другие какие-нибудь любители поживиться за чужой счет.
   Отсюда и характер человека, имя которого Павлик: спокойный, свободный и беззлобный.
   Состояние его души не содействовало поискам авантюр. Оно же не принуждало к поиску должностей с большой зарплатой, не бросало его в риски с лотереями или с облигациями, или модными теперь акциями на бирже. Напротив, он довольствовался тем, что у него было.
   Но таких, известно, мужчины не любят. Но более того, не любят таких и женщины.
   Идет иногда Бедный Павлик, станет на полпути, посмотрит куда-то вдаль и давай себе о чем- то думать и сам себе улыбаться. Стоит на одном месте, смотрит куда-то, что-то высмотрит для себя и опять улыбается.
   Соседки говорят о нем: "Чудной какой-то!"
   Мужики из нашего двора о нем говорят еще похлеще, иногда прямо в лицо такое сказать могут!..
   А ему - все нипочем!
   Думали о нем, что спятил человек. Но оказалось, что он так стоял, чтобы божьих коровок рассмотреть получше. Они, видите ли, нравятся ему.
   "Не совсем дурак, но странностей у нашего Павлика - хоть отбавляй!" - такое мнение бытовало о нем.
   Женщины часто жалели его, вступали в споры с мужьями и говорили: "Не донимайте его! Живет себе человек... Странноватый он, конечно, но кто из нас без странностей! А хотя бы ты на себя посмотри! Бриться не любишь, ходишь так неделями, на обезьяну похожий! А твои рыбалки!.."
   И понеслось!
   В смысле хорошего человеческого поведения Павлик был примерным гражданином.
   Но, известно, такие качества ныне не в цене. Был бы пьяницей - в среде соответствующей был бы незаменимым человеком, "братаном" и желанным гостем. Ан нет! Не пил Павлик. Пошли сплетни, будто у него язва желудка и что пить ему нельзя. "Бедный Павлик!" - шептали сердобольные старушки.
   "А как у него с женщинами дело обстоит?" - поинтересовался однажды наш дворник Макей.
   "А у тебя - как, Макеюшка?" - не заставило себя ждать. Нашему "Макеюшке" было лет под восемьдесят, но по тому, как он азартно поднимал каждый раз эту тему, он мог еще "Ого!"
   Стали присматриваться к Павлику. На утренних посиделках на общей дворовой лавочке обсуждались детали таких наблюдений. В ход вечерами тогда пошло все: лейка, приставленная к стене, дежурство у вентиляционного люка, даже одна из старушек садилась незаметно за Павликом в троллейбус, чтобы проехать с ним и проследить, где он выходит. Выследить тогда испытуемого не удалось: бабулька наша согрелась в кресле, уснула и прокаталась так в троллейбусе два кольца сряду. Признаться в истинном исходе своей этой затеи старушка не смогла, соврала, что ездила к ухо-горло-носу на прием, а в качестве доказательства даже вынесла из дому какие-то капли.
   "Нет, не мужик наш Павлик!" - заключил все-таки совет на дворовой лавочке. "Макей - мужик! А этот - нет! Бедный Павлик!"
   Самое время подошло предположить, о Павликовой ориентации. Стали следить за ним еще пуще. Однажды к Павликовым ногам мячик подкатился. Мальчик подошел к Павлику, чтобы этот мячик забирать. В тот же час в нашем дворе все окна открылись, люди на балконы всеми семьями вывалились: смотрели, как Павлик будет этому мальчику его мячик отдавать. Тихо было тогда, как во время спектакля в Большом театре. А Павлик поднял мячик, вручил его малышу... и ничего!
   Баба же Павлина, живущая на первом этаже, в квартире у самого входа и поэтому знающая все, заявляла страшным шепотом: "Умный он и хитрый! Видишь, как маскируется? А сам то - красится, небось!.."
   Основания для такого утверждения были: наш Павлик был огненно-рыжим. Он был настолько рыжим, что иная женщина, желая добиться такого яркого цвета, перепробовала бы все краски, но у нее ничего бы не вышло. "Чтобы такой цвет получить, нужно каждый день краситься!" - яростно шептала баба Павлина. "Красится, а для кого?!"
   А, в самом деле - для кого?
   Ясность в этом вопросе внесла внучка бабы Павлины, которая приехала в наш город и устроилась работать бухгалтером в "Плодовощ".
   - Павел Константинович? Он же у нас работает! Он там у нас - единственный мужчина на весь женский коллектив! Мы его все на руках носим!
   - !!!
   Баба Павлина была поражена сообщением и два дня не выходила на лавочку, жалуясь на радикулит. Но ее отсутствие не остановило дискуссию.
   - Вот это - я понимаю! Вот это - мужик! - раздавался на весь двор голос дворника Макея.
   - Ишь, как хорошо устроился! Как сыр в масле! - да у него этих баб по две, а то и по три на день, и все - разные! - кричал дед Макей возбужденно. Эта новость так его обескуражила, что в тот день двор в первый раз за всю историю остался не метенным.
   Дед Макей бросил курить еще в молодости, а тут он без конца "стрелял" "цигарку", снова привыкал к курению и волновался до нервной дрожи в руках.
   - А замаскировался-то как! Штирлиц - да и только! Строит из себя девочку! - никак не мог угомониться дед Макей.
   Чуть успокоившись, наш дворник открыл нам другую страшную сторону этого вопроса.
   Он долго выслушивал встречные мнения, а потом растер окурок сапогом и выпалил:
   - Бедный Павлик!
   -???
   - Бедный парень, говорю! - стал растолковывать свою позицию дед Макей. - Так ему женский пол в привычку стал, что выбрать себе вторую половинку уж не сможет парнишка никогда...
   Баба Павлина пустила слезу, достала из кармана какую-то тряпочку и так и просидела с ней, утираясь и всхлипывая, до самого до вечера. Ушла она к себе еще до заката солнца, а когда ее позвали посидеть еще, она сокрушенно махнула рукой и разрыдалась уже на пороге...
   Бедный Павлик! Хотя бы завел себе котенка или собачку какую-нибудь, как же жить-то одному?
   Новый поворот событий произошел тогда, когда дед Макей предъявил и обнародовал маленький клочок бумаги с написанными на нем словами:
   "Лобзаю рук твоих изгибы и глажу бархатный живот..."
   В других местах слова были затерты, но стертости эти наводили на самые ужасные мысли. Во время прений по поводу записки баба Павлина краснела, порскала в тряпочку слюной и без конца провоцировала всех высказаться, что там еще могло бы написано быть.
   "Половая избалованность!" - заключил дед Макей, бедного Павлика стало еще жальче, но, в общем, тот вечер прошел оживленно, все вдоволь насмеялись и долго не расходились по домам.
   Дело шло к листопаду. У Макея было все больше и больше работы. Ему приходилось вставать еще засветло, будить жильцов шорохом метлы, заменяя, таким образом, будильник и радиоточку.
   Ложиться приходилось раньше, иначе бы не высыпались, посиделки на лавочке сократились до минимума.
   В воскресенье же можно было и расслабиться: картошку на дачах уже выбрали, огурцы были в банках, и все наслаждались последними теплыми деньками.
   Так бы и досидели все наши до декабрьских морозов в полном расслаблении, если бы не "бомба", которую, как вы, наверное, догадываетесь, преподнес нам наш сосед Бедный Павлик.
   Не сразу поняли мы, что там, в начале аллейки нашего двора происходит. Но все увидели тогда два ярких оранжево-желтых пятна - это шел Павлик, а с ним - девушка. Оба - рыжие, с букетами из опавших кленовых листьев в руках, бледнокожие, с блестящими серыми глазами, улыбаются друг другу, смотрят друг на друга, о чем-то тихо разговаривают...
   Когда они исчезли за дверью нашего подъезда, мы сидели молча минут двадцать. Для нашей лавочки это нечто. О чем кто что думал - ни тогда, ни потом никто не высказывался, даже дед Макей, даже баба Павлина - и те сидели молча.
   Уже потом, через несколько дней, мы перемыли и Павлику и его избраннице все косточки, потом разобрали детали ихние, разложили и перемыли заново.
   Итогом длительного саммита по поводу поведения Павлика (так дед Макей почему-то обозначил наше обсуждение) было следующее:
   - Живет человек, на что-то надеется, ищет себе для радости и для жизни другого человека, а не понимает, что другой человек - тоже хлопоты; родится у них такой же Павлик рыженький ("Или Павлинка!" - добавила баба Павлина)... Цыц! Не перебивай!.. На чем это я остановился?.. Ага! Родится ребеночек - опять хлопоты!.. Короче говоря, бедный, бедный Павлик!..
  

Здравствуй, сынок!

   Зеленко обошёл вагончики и удивился: "Никого!"
   Вся могучая строительная техника застыла вдоль новенькой трассы. Пришлось выбежать на груду щебня и осмотреться.
   Черная полоса гудрона сменялась желтой насыпью, а та упиралась в хилый деревянный мостик над поросшими камышом берегами тихой реки. За мостиком - березовая роща.
   Деревня Конопляная. Что-то очень знакомое, щемящее.
   А вот - и смятый указатель на траве. Да, все правильно. За речкой Зеленко ждут. Кто?
   Опять вытащил из кармана открытку, перечитал. "Приезжайте срочно. В случае Вашей неявки до 31 июля Вы утратите права на наследство"
   "Да я бы и рад получить от жизни хотя бы что-нибудь! А дадут ли? Розыгрыш?" - думал Зеленко, закрыв машину и направляясь к мостику.
   Мостик дребезжал под ногами. Доски почернели, двигались, некоторых не доставало. На другом берегу Зеленко выдохнул: "Хорошо, что я не рискнул здесь проехать!"
   Две параллельные тропы, поросшие овсянкой, напомнили о существовании гужевого транспорта. "Наверное, другого здесь нет! - будущий наследник расхохотался. - Стоило переть в такую даль, чтобы унаследовать развалившийся сарайчик?"
   Стрекотание кузнечиков, писк низко летящих ласточек, черно-синяя туча надвигающегося ливня - все это шептало гостю: "А давно ты путешествовал? Смотри, какая красота!"
   Миновав рощу, Зеленко вышел к двухэтажному бревенчатому дому в кружевах резьбы и причмокнул: "Если бы такой домик - то да!.."
   Фасад теремка заколочен крестами на окнах и дверях. В поисках обитателей Зеленко пошел на задний двор и обнаружил там покосы травы - свежие, душистые. Потом обошел еще раз будущие свои владения (в это он почти верил). Устало рухнул в траву.
   -- - Эй! Есть живые? - по-хозяйски,во все горло крикнул Зеленко.
   Не дождавшись ответа гость, но почти хозяин, вытянулся на сене и, грызя травинку, стал рассматривать небо: "Почему ты, небушко, родным везде кажешься?.."
   - Валерка! Братан! Приехал все-таки!
   "А вот и родня, сейчас дележ начнется!" -- подумал Зеленко и обернулся.
   Неизвестный родственник уперся в вилы, рассматривал издалека, не спешил подходить.
   "Братишка! Целоваться будем?" - подумал Зеленко, вставая.
   Мужчина с вилами был ниже прибывшего "братана", круглолицый, лысый - полная противоположность объявившемуся родственнику.
   - Да ты не бойся, Валерка, вилы я сейчас в сарай занесу! Ты-то меня, конечно не помнишь. Я твой брат двоюродный, Василий я. Ты меня старше на пять годков. Наведывать родственников нужно! Совсем родню позабыл! Ладно, замяли! Пошли руки мыть, есть будем. Невесть что, но помидорчики, сало, бутылочка ждет. Ты, Валерка, на меня не пялься так, я тебе не красная девица. Да, претендент. А если бы ты не приехал, на слом бы пошло. Пропадать добру? Негоже. А двоюродные - что, чужие? Это ж - не дом - дворец! Сейчас топор возьму, доски посрываем, и милости прошу!
   Василий поднял топор и провел по кромке. У Зеленко невольно передернулись плечи.
   - Тьфу ты, какой ты пуганный! Да везде же люди живут, а не звери! Или у вас в городах человек человеку - волк? Ха-ха! Ладно, братан, поедим, выпьем, потом хоромы свои мне будешь показывать.
   Холодная водка успокоила нервы. Зеленко начал верить, что Василий - в самом деле, его двоюродный брат.
   - Ты помнишь, как рыбачили вместе? А сколько ягод, грибов в лесу собирали? А помнишь, как ты меня дубасил! Ты, Валерка, не думай. Я зла не держу. По малолетству все дураками были. О, смотри, капать начинает!..
   Дождь быстро набирал силу. Обед пришлось отложить. Когда доски на дверях сорвали и вошли в дом, вода с одежды текла ручьем.
   В темноте нашли спички и керосиновую лампу. Одежду пришлось снять. В поисках одежды перерыли все шкафы. Мужского ничего не нашлось, только женское. Зеленко набросил на себя пыльное одеяло и стал бродить по большим комнатам. Василий с фонарем ушел на второй этаж рыться в сундуках.
   "Я, Зеленко Валерий Викторович. А это - кто? Мать? Бабушка? Где мои фотографии? Это я в детстве?" -- спрашивал себя Зеленко, освещая фотографии в рамках.
   "А кто подтвердил, что я - Зеленко, настоящий, здешний? Этот братан меня признал? В моем роду -- такие мордатые есть? Не очень-то он похож на хлебопашца..."
   Вспомнились бесконечные коридоры поликлиники, санитары, больничная койка, окна в решетках, лечащий врач Бакашев.
   "У вас полнейшая амнезия, Зеленко! Понимаете? Мы даже не можем установить ваше отчество! Вспоминайте! Вспоминайте!" - говорил Бакашев.
   "Кажется, Викторович..." -
   "Кажется или точно?"
   "Викторович, что-то на В..."
   Зеленко пробыл в психушке около пяти лет. Давно это было. Но то, что было до психушки, Зеленко не помнил вообще. Что было до того, в его сознании соизмерялось с тысячелетиями.
   - Любуешься? - прозвучало с лестницы. Фонарный луч впился в глаза Зеленко, перескочил на рамку с фотографиями.
   - Ой, извини, братан! Это, видать, твой тятька! Похож, похож... И на моего отца похож, но мало...
   - Хорош дурака валять! - взорвался Зеленко, - какой ты мне к черту брат? Говори, кто ты такой и что тебе от меня нужно!
   - Спокойно, спокойно, братишка! Остынь, нам ссориться ни к чему. Пойду-ка я: там наверху штаны чьи-то нашлись...
   Когда Василий повернулся и зашагал вверх по лестнице, Зеленко успел рассмотреть на его ногах, и спине звезды, кресты и другие тюремные художества.
   "Ч-черт! Ну и влип!"
   - На, полюбуйся! - Василий бросил на стол, точно такую же открытку.
   "Уважаемый Валерий Викторович! Приезжайте срочно..."
   - Я знаю, кто я такой. А вот ты кто такой?
   Дождь перерос в шквал. Жестяная крыша громыхала, не давая сосредоточиться, но Зеленко все-таки расслышал, как псевдо-Василий разговаривал с кем-то по телефону:
   - Да хрен его знает. Может и он. Вези мамашу. Признает - он. А нет - пошел он к чертям собачим...
   Через час дождь стал стихать.
   - Братан Валерка! Пошли окна разбивать! Хотя бы во двор со стороны: духотище в доме!
   Нашелся лом. Доверия стало больше. Работали, объяснялись.
   - А мне тоже пришла такая открытка, - рассказывал Валерий в наколках, - я в отсидке был. Детдом, первая ходка, вторая... Ты говоришь, амнезия. А мне бы эту амнезию кто в голову вшил. Такого насмотрелся - лучше бы не видеть, не помнить...
   Во двор въехал джип, за ним - милицейский "воронок".
   - Капитан милиции Терещенко, - представился милиционер и пригласил всех в дом.
   Зеленко стоял на крыльце, решив войти за всеми последним.
   "Судьбы опять смеется надо мной? - думал он. - Какая же я здесь важная персона!"
   Несколько людей в штатском прошли мимо, буравя Зеленко глазами, потом - женщина в милицейской форме. Еще одна женщина провела под руки слепую старуху.
   - Ну, заходи, не стой, словно бедный родственник! Сейчас богатым станешь! --- съязвил капитан, притворяя за Зеленко дверь.
   Все уселись- кто на чем. Капитан Терещенко, разложив бумаги на столе, начал:
   - Так, господа-товарищи! Ситуация у нас такая: Зеленко Евдокия Дмитриевна завещала этот дом своему сыну - Зеленко Валерию Викторовичу, место нахождения которого долгое время был неизвестным. Согласно данным интернета, людей с такой фамилией - два. Оба приглашены. Ты... Извините, вы, - Капитан указал на псевдо-Василия, - признаете ли вы, Зеленко Валерий Викторович, в этой женщине свою мать?
   Василий ухмыльнулся.
   - Извини, братан, - обратился он ко второму Зеленко, - дурку пришлось сыграть, тебя прощупать. А я же вам, господин милиционер говорил уже: Н е з н а ю! Мамаша меня признает - до гроба ей ножки целовать буду! Мне - безродному --- что? Будет угол на старости лет - я богу свечку поставлю...
   - Да хватит комедию ломать, капитан! -- вмешался в разговор человек в штатском. - Поймите, люди! Нет уже никакой деревни! Н е т у е ё! Здесь будет трасса! Здесь будет два красавца моста через реку! У меня сроки! На меня начальство давит! Оценку дома произвели? Произвели! На бабушкин счет деньги переведем - и с плеч долой! Какие они сыновья? Оба проходимцы!
   - Погодите, уважаемый! Сломать - легче всего! Не установим наследника - в протоколе запишем: нет такого. А если есть?
   - Ладно, капитан, - властно заговорила женщина в форме, - теперь моя очередь. Хозяйка слепа, но находится в здравом рассудке. Давайте выражаться уважительно ко всем. Выслушаем второго Зеленко...
   Все посмотрели в дальний угол, где стоял мужчина с тонким хрящеватым носом, голубоглазый, седой, но густоволосый. Он - тоже - Зеленко, тоже Валерий. Мужчина смотрел в окно, по его щекам текли слезы, но при всем этом он почему-то улыбался.
   Его поведение стало понятным тогда, когда рассмотрели старушку: тот же нос, тот же овал лица.
   Зеленко вытер слезы, подошел к матери, обнял, принялся обцеловывать руки.
   - Здравствуй, сынок! - прошептала старушка.
  
  
  

О любви к животным

(Вся жизнь - театр!)

Действующие лица:

      -- Режиссер Исаак Иосифович Маркизов;
      -- Помощник режиссера Марина Кулебякина;
      -- Актер Дмитрий Лободько;
      -- Актриса Хованская Альбина;
      -- Работник сцены Иван Кукушкин
   Затевался тогда новый спектакль - для детей. Я нарисовал декорацию, получил деньги, суточные, билет на поезд и спросил у режиссера, забронирован ли номер мне в гостинице.
   - Какой-такой номер в гостинице? - огрызнулся режиссер. - Вам номер не полагается. До вечера погуляете по набережной, а вечером - в поезд и домой.
  
   - Как же я буду гулять по набережной, когда там снег выпал? Вдоль реки - сугробы везде, а я гулять там буду?
  
   - Тогда идите, покурите! - ответил режиссер.
  
   - Но я не курю! Да и сколько можно выкурить сигарет до вечера? Вы хотите, чтобы я себе легкие испортил? Вы как себе это представляете: стою я в сугробе на берегу замершей речки и курю сигареты - одну за другой?
  
   - Что же мне делать с вами? - задумался режиссер. - Ладно. Садитесь под балкон, вон в том уголочке, и чтобы я вас там не слышал и не видел!
  
   РЕЖИССЕР: /хлопая в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание/ Все готовы? Будем начинать!
  
   Я, сидя в своем уголке, нетерпеливо пошатнулся и стул подо мною предательски скрипнул.
  
   Пока режиссер настраивается, можно рассмотреть актеров. Опишу сначала внешность Дмитрия Лободька. Это была универсальная внешность, подходящая для героев-любовников, шпионов, злодеев и аферистов - все в одном лице. Лицо его при том было светлым, по-детски чистым, с обрамлением из темной вьющейся растительности, включающей в себя волосы головы, бакенбарды и бородку. Усов не было. Скорее всего, в нужный момент они подклеивались. Нос острый, хрящеватый, нормальной длинны. Глаза -сверкают, как сливы - темные, круглые. Роста высокий, хорошее телосложение, но худощав, отчего длинные руки кажутся несоразмерными фигуре. Одет в шорты. На голове у Лободько ушки, а сзади к шортам прикреплен хвост черно-бурой лисицы: сегодня предстоит играть собачку. Для мужчины тридцати пяти лет поиграть в собачку - проще простого, потому что ребенок в нем все еще жив, хотя в троллейбусе могут назвать и "дядечкой".
  
   Хованская Альбина - женщина того счастливого возраста, когда трудные годы, проведенные у кроваток детей уже позади, когда в жизни появляется много-много всякого такого, что не входит в кодекс жены и матери: карьера, общение - все те вещи, которые доступны мужчинам всегда, а женщинам достаются только с годами. Тем не менее, женщина в районе сорока может, если захочет, выглядеть и на двадцать, и на тридцать лет. Она хорошо знает что одеть, как идти, как сказать и что сказать. А сколько в этом возрасте просыпается энергии! Короче говоря, женщина этого возраста готова с лихвой наверстать свои упущенные годы. Хованская одета в черный облегающий свитер, который подчеркивал ее прекрасный бюст (особенно на вдохе), в серые стильные шортики. Ее вздернутый маленький носик вносит в происходящее сказочное настроение, на подобие кукольного мультфильма. Но кукла эта - для мультфильма взрослого содержания, потому что в этой актрисе столько страсти, столько женственности, что будь она совсем бездарна - все равно после каждого спектакля в ее гримерку валились бы поклонники с букетами цветов и словами благодарности. У Альбины на голове - розовый бант из газовой ткани: она должна играть девочку.
  
   РЕЖИССЕР: Ребятки! Мы сегодня должны разобрать "по косточкам" отношения собачки и девочки!..
  
   КУКУШКИН: /выглядывая из-за кулисы/ Исаак Иосифович! А декорацию выносить?
  
   РЕЖИССЕР: Пока не выносить. О чем это я?.. Ага!
  
   /Режиссер копается с пом. режем в сценарии, вспоминая, пробелы в репетиционном процессе./
  
   РЕЖИССЕР: Друзья! Дорогие мои! Я вчера много чего передумал. Даже полночи не спал: я думал о взаимоотношениях собачки и девочки. Что если мы эти отношения построим так: девочка жеманна, чистюля, любит все пушистое, у нее есть мечта о персидском коте, а что такое - дружить с собаками - она еще не знает. Давайте так, а?
  
   ЛОБОДЬКО: Приемлемо!
  
   ПОМРЕЖ: Хорошая мысль!
  
   РЕЖИССЕР: Девочка не понимает, почему собачка лезет к ней пачкать лапами ее любимое платьице, почему лижет ей лицо...
  
   ХОВАНСКАЯ: А потом присматривается и видит, что если отмыть это лохматое чудовище - из него может получиться нормальное существо для дружбы.
  
   РЕЖИССЕР: Вот именно, Альбиночка! Вы правильно поняли мою мысль! Давайте попробуем сыграть эту сцену! Лободько выходит на сцену на четвереньках, та-а-ак, да-а-а, вставайте на задние лапки, молодцом, а теперь - на девочку передними - бах! Отлично! Альбиночка, девочка моя, вы отмахиваетесь от собачки, то есть от Лободька, отряхиваете с платьица комочки грязи! Та-а-ак! Теперь: гримаса отвращения, вытираете ручки, осматриваете платьице, почти плачете, но не плачете - так, хорошо! Топчете ножкой в сторону Лободька, мол, пошел, шелудивый! Правильно! Дима! А вы - бегом к правой кулисе! Лапку изогнул, не понимаешь в чем дело. Обиделся, но интерес еще не потерял: хвостиком - туда-сюда, туда-сюда! Гениально! А что в это время делает наша девочка? Правильно: в слезки! Мама же за платье поругает! М-о-л-о-д-ц-ы! Сделано!
  
   ПОМРЕЖ: А по-моему, хорошо получается!
  
   /Я тоже получил удовольствие от этой сцены, и уселся поудобнее, при этом предательски скрипнув стулом./
  
   РЕЖИССЕР: Кукушкин! Вы на месте?
  
   КУКУШКИН: /из-за кулис/ А где же мне еще быть?
   РЕЖИССЕР: А есть у нас какой-нибудь цветочек?
  
   КУКУШКИН: Сделаем!
  
   /Из-за кулисы высовывается рука Кукушкина с бутафорским цветочком./
  
   РЕЖИССЕР: Дима! Хватаете цветок зубами - та-а-к - и бегом к своей девочке. Молодцом! Альбиночка! Радость моя, больше восторга от цветочка, больше! Потрепите ему волосы! Так, умничка! Кукушкин! А есть у нас какая-нибудь музычка?
  
   /Включается музыка. Девочка и собачка кружатся в танце. /
  
   РЕЖИССЕР: Стоп! Стоп! Стоп! Белиберда какая-то получается!
  
   ПОМРЕЖ: А, по-моему - нормально!
  
   РЕЖИССЕР: А где у нас развитие отношений? Нет у нас развития отношений! Такое впечатление, будто собака дала человеку взятку. Есть такое? Есть! А не должно быть. Давайте рассуждать: зачем человеку животное как данность? Что четвероногие приносят людям? Заразу всякую, шерсть в дом от линьки - вот что они приносят! А нам нужно показать ребенку, что животные учат людей ловкости, изобретательности и бескомпромиссности в отношениях!
  
   КУКУШКИН: А у меня была собака, так она мне к постели тапочки приносила!
  
   РЕЖИССЕР: Во-о-от! Тапочки приносила! Кукушкин, молодец! Но с другой стороны, мы никак не можем показать, как наша собачка приносит девочке тапочки: взяточничество получится. А здесь должно быть "о без корысти в отношениях"!
  
   ПОМРЕЖ: А я, Исаак Иосифович, я - не собачница, я - кошатница, я вам скажу так: за что я люблю свою кошку - сама не знаю. Вот люблю ее - и все!
  
   РЕЖИССЕР: Да какая разница! Поймите: разницы нет, голубятница ли вы, кошатница или крыс любите, или мышей разводите! Все мы их всех любим просто так: за хвостики, крылышки и за лапки! Други мои! Поймите: животные - это часть окружающего нас мира! Если бы мы эту часть из общего целого вычленили - мир обеднеет! Вот, что здесь - главное! Мыслите же вы, наконец, глобально! А дети это сердцем чувствуют! И наша девочка это почувствовала! Она почувствовала, что эта грязная собачка - часть Вселенной - так же, как и она сама!
  
   ПОМРЕЖ: Гениально!
  
   /Актеры без звука изобразили аплодисменты, за кулисами упал молоток. Я воспользовался моментом и стал усаживаться на стуле, меняя положение затекших ног. При этом стул стал скрипеть так, как вертящаяся башня танка./
  
   РЕЖИССЕР: /скрывая раздражение, обращается ко мне/Александр! А вы как художник, как бы вы изобразили всеобщую земную любовь?
  
   Я: Не знаю. Тема - слишком большая, но, может быть, сердечком обозначил бы или танцевальными фигурами людей с символическим смыслом ...
  
   РЕЖИССЕР: Правильно! Вот, что значит - творческое мышление! Димочка! Альбиночка! Танцуйте!
  
   /Кукушкин включает музыку. Хованская закружилась на месте в балетных па, Лободько стал радостно лаять, прыгать вокруг партнерши на четвереньках, кувыркаться, а под конец сделал несколько сальто./
  
   РЕЖИССЕР: Вот как надо работать в современном театре! Браво! Превосходно! Гениально!
  
   /Лободько и Хованская, утирая пот, садятся на сцену./
  
   ЛОБОДЬКО: /устало/Альбина! Я тебя обожаю! Я тебя сегодня даже люблю. Я сегодня всех люблю: девочек, зайчиков, мышек - всех!
  
   КУКУШКИН: А я вчера фильм смотрел вечером. Так там один мужик так в скульптуру влюбился, что та от любви мужика ожила. Извращение, но смотреть приятно.
  
   ЛОБОДЬКО: Да ну!
  
   ХОВАНСКАЯ: Я - скульптура! Я - скульптура!
  
   РЕЖИССЕР: Все, ребятки отдохнули и хватит! Марина, что у нас там дальше?
  
   ПОМРЕЖ: Собака пропадает.
  
   КУКУШКИН: Пропала собака по кличке дружок!
  
   РЕЖИССЕР: Дима! А вы думали, с какой собакой вы себя идентифицируете?
  
   ЛОБОДЬКО: С Артемоном, конечно.
  
   ХОВАНСКАЯ: Я - Мальвина! Я - Мальвина!
  
   ЛОБОДЬКО: Гав! Гав!
  
   КУКУШКИН: Но Артемон - собака умная, ухоженная.
  
   ЛОБОДЬКО: А что я - дурак, по-твоему?
  
   РЕЖИССЕР: Зачем вы сразу на личности переходите?
   ХОВАНСКАЯ: Песик мой хороший!
  
   ЛОБОДЬКО: /к режиссеру/ Нет, но вы поймите: Если собака потерялась, а потом нашлась, то почему она обязательно быдло нечесанное? А может мой песик в ручьях умывался, и ушки причесывал в странствиях своих? Почему мы всегда приучаем детей, чтобы они сострадали всяким бомжам, оборвышам? А вы думали, Исаак Иосифович, что бомжи те живут так по причине особой любви к себе? Из личного эгоизма, так сказать. А на других им просто наплевать!
  
   ПОМРЕЖ: Дима! Дима! Уймись!
  
   ЛОБОДЬКО: А я сейчас не о своем думаю. Я сейчас о роли думаю.
  
   РЕЖИССЕР: Слушал я вас, Дима, и вот что я вам скажу по этому поводу: а нет ее, любви настоящей, такой великой, всепроникающей, какую люди сами себе выдумали.
  
   КУКУШКИН: Свежая мысль! Пойду я в туалетах краны подкручу.
  
   ХОВАНСКАЯ: Марина, а может, чаек организуем? У меня печенье есть.
  
   /Все, один за другим, ошарашенные последим высказыванием режиссера, выбежали из зала. /
  
   РЕЖИССЕР: /мне/А вы почему никуда не идете? Сходите тоже чаю попейте? Не хотите? А вы, Александр, что по этому поводу думаете?
  
   Я: Конечно же, во всеобщую всепоглощающую любовь верить было бы наивно. Мы любим других настолько, насколько другие любят нас. Себя же мы любим и будем любить больше всего. А если и говорим другим о любви к ним, то только для того, чтобы себе, хорошим, казаться еще лучше, благороднее, что ли... А в любви к животным есть что-то бескорыстное, что-то необъяснимое, первобытное, я бы сказал.
  
   Жалость есть. А любви нет. А многое называем любовью, не вдумываясь ни в значение этого слова, ни в оттенки его, ни в то, в какой ситуации оно употреблено. В английском языке есть хотя бы love - любовь и like - предпочтение, а у нас все - в одной куче. Пойди - разберись, что тебе сказать хотят, о какой-такой любви. Такое впечатление, что любим мы все и вся, какая-то любви обильность тотальная получается.
  
   РЕЖИССЕР: Будь я поверхностным человеком или играл бы я в жизни роль этакого гуманитария на все сто процентов - я бы вас, наверное, обвинил в цинизме и поставил в укор полное разочарование в добрых побуждениях. Но я не скажу этого, потому что ваше рассуждение не лишено смысла. Но вот вы говорите: любви нет. А ребеночек прижмет к себе игрушку и говорит ей: "Зайчик мой, любименький, как же я люблю тебя!" Мы же не можем заподозрить ребенка в неискренности его чувств. Философская точка зрения в вашем случае - это точка зрения человека зрелого. Но ваше когда-то детское восприятие мира обросло шелухой опыта и опаски, высохшими ранами обид, вам причиненных. А вспомните вы себя маленького! Вспомните вы сейчас свое мироощущение того маленького в прошлом мальчика? Трудно, конечно, вспомнить. Там - одни слайды. Общей пленки нет: вырванные из общего календаря листочки. Но мы можем говорить о любви как о примитивном, в самой глубине наших подкорках мозга скрытом чувстве. Это чувство там есть!
  
   Парень с девушкой встречаются и играют друг с другом, как дети малые, как собачонки. Благодаря этому самому примитивному чувству двое сходятся, и, может быть, не совсем неосознанно, а, может быт, в полном бессознательности деток рожают, а потом с тем же мыльным затуманенным взглядом еще и растят этих своих детишек, оберегают их с рвением суки, лающей у своего помета. Да, получается, что любовь - чувство не вычурное, не поэтами и философами выдуманное, а самой матушкой природой для нас, для продолжения самих себя...
  
   А если же рассуждать с точки зрения здравого смысла, то театр наш можно закрывать!
  
   КУКУШКИН: /Он, оказывается, уже вернулся с перекура и слушает нас/ А у нас с моей все просто: я пробую с ней поиграться перед этим самым делом, стихи однажды написал, читать взялся, а она мне: "Ванечка, хорош время тянуть. Иди ко мне, мой хороший, и рукой в кровать тянет. Любовь-морковь - это для пацанов и девок, а потом все проходит, от теории к практике, так сказать... Исаак Иосифович, а что у нас - гвоздики на восемьдесят уже кончились?
   /Кукушкин идет к себе за кулисы и что-то там громыхает молотком/
  
   Я: /улыбаясь и глядя в сторону режиссера, не вслух, а мысленно/ "Вот она, теория и практика вопроса, Исаак Иосифович!"
  
   РЕЖИССЕР: / тоже улыбаясь и глядя в мою сторону , тоже мысленно/ "Да, да, Александр!"
  
   /В зал входят помощник режиссера Марина Кулебякина, актер Дмитрий Лободько и актриса Альбина Хованская/
  
   ПОМРЕЖ: /сходу/ Исаак Иосифович! Последние новости. Из раздела "неприятное": Канифольев заболел. Говорит, что температура у него, горло замкнуло, говорить не может. Кто сегодня будет играть в "Отелло"?
  
   РЕЖИССЕР: Кто, кто... Диму опять просить будем! Дмитрий, вы же текст из "Отелло" помните?
  
   ЛОБОДЬКО: А что там играть? Текст еще с училища помню! Только костюм Канифольева на мне висеть будет! Он же - тучный, а я - стройный!
  
   ПОМРЕЖ: Костюм ушьем! А текст обязательно повтори!
  
   ХОВАНСКАЯ: Ура! Ура! Конечно, наш великий актер Канифольев пусть выздоравливает, я не против. Но! Но наконец-то, Димочка меня подушит!
  
   РЕЖИССЕР: Альбина! А чему вы радуетесь? Дел - по самое горло, а здесь еще - это! А вот я не уверен в Дмитрии. Надо бы концовочку прогнать обязательно. Все: "Девочку и собачку" откладываем, начинаем прогон финальной сцены "Отелло".
  
   /Хованская ложится на кровать. Лободько выходит в черном парике и шитом золотом халате/
  
   ЛОБОДЬКО: Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
  
   /С этими словами он вытягивает руки вперед, придавая им форму клещей, но вдруг опускает руки и выходит из образа/
  
   ЛОБОДЬКО: Исаак Иосифович! А все-таки объясните мне, как можно любить женщину и душить ее - пускай даже за самые страшные на свете грехи?
  
   РЕЖИССЕР: Видите ли, Дмитрий, она же мыслится ему, как часть тела его и души его. Он рубит свою загнивающую руку, понимаете?
  

/В зал входит Кукушкин/

  
   КУКУШКИН: В женском туалете я кран починил, а в мужском менять нужно.
  
   РЕЖИССЕР: /раздраженно/ Нам всем краны нужно чинить, Кукушкин, всем! На чем мы остановились?
  
   ЛОБОДЬКО: Я говорю, что понять хочу, как можно одновременно и любить, и в то же время ненавидеть.
  
   РЕЖИССЕР: Вы правы, Дима, это - собственничество. Любовь - это нечто большее. Но нужно учитывать ретроспективу человеческих отношений и морали. Тогда это считалось любовью. Все! Довольно философствовать! Покажите мне, как вы ее душите!
  
   ХОВАНСКАЯ:/громким шепотом/Иди ко мне, мой Димочка! Иди ко мне, мой родненький!
  
   /Все в зале взрываются хохотом. У Кукушкина падает за кулисами молоток, большая декорация и еще что-то. Громче всех, на удивление, смеется сам Исаак Иосифович. /
  
   ПОМРЕЖ: Ой, Альбина, ну спасибо тебе: рассмешила, разрядила всех! Но, милочка, ты знаешь, что этого нельзя делать: на спектакле может припомниться - сорвете спектакль.
  
   Проделка Альбины была ей отомщена: сцену удушения гоняли раз десть.
  
   ЛОБОДЬКО: Нет, а скотина же - этот Отелло, хуже собаки! Собственную жену, собственную бабу удушать!
  
   РЕЖИССЕР: Дима, если вы не прекратите так думать, будем опять вживаться в роль. Еще прогонов хотите?
  
   КУКУШКИН: А мы с женой, бывает, так поссоримся, откуда потом сил на прощение хватает? Сам понять не могу.
  
   РЕЖИССЕР: Вот, вот! Вот оно - прочтение Шекспира. Дмитрий, учитесь! Только нужно сказанное Кукушкиным употребить для Отелло наоборот: не прощаем, потому что любим, а простить не можем, потому что любим чрезвычайно.
  
   КУКУШКИН: Это что же? Это как понимать? Я жену свою люблю свою не достаточно?
  
   /На Кукушкина все "цыкают" и машут руками./
  
   КУКУШКИН:/обиженно/ Ладно, разбирайтесь тут со своей любовью сами, а я буду декорацию ставить.
  
   /После нескольких очередных прогонов все успокоились и сцена "пошла". Уставшие актер и актриса улеглись на бутафорскую кровать отдохнуть. Иван кукушкин вносит большую бутафорскую башню, расписанную мной утром под рваный камень. Декорация вырывается у него из рук и шумно падает. Лободько испуганно вскакивает с кровати./
  
   ЛОБОДЬКО: Ванька! Предупреждать нужно! Чуть сердце не выскочило!
  
   КУКУШКИН: А вы бы полежали в другом месте! Попрыгали, поигрались, а кому-то и работать нужно!
  
   ЛОБОДЬКО: Ты знаешь - кто! Ты после этого...
  
   ПОМРЕЖ: Мальчики, не ссорьтесь! При том у нас здесь посторонние люди (это - обо мне), подумают о нас, бог весть знает что.
  
   КУКУШКИН: Ладно, Димка, мир! Бутылка - с меня.
  
   ЛОБОДЬКО: А ты еще с прошлого раза должен.
  
   ПОМРЕЖ: Исаак Иосифович! Идемте в буфет ужинать! Ну их всех! До спектакля два часа осталось. Идемте, все уже хорошо отрепетировано, переживать нам не о чем! А вы, Александр, не думайте: Дмитрий с Иваном у нас - лучшие друзья. Это они так гаркаются, для удовольствия.
   Игра у них такая. В нашем монтере Иване Кукушкине тоже глубинный талант актера есть. Его ему нужно время от времени всем его демонстрировать.
  
   КУКУШКИН: Да, скрыт. И Отелло бы я лучше бы Димки сыграл. Ему вроде бы баба его изменила, а он с ней сюсюкается. Если бы моя хоть маленький повод для подозрений дала - на куски бы порвал!
  
   ЛОБОДЬКО: Ты? Врешь! Простил бы! Небось, за каждую провинность у нее прощение вымаливаешь, мастер ты наш гвоздики забивать!
  
   КУКУШКИН: А я все гвоздики забиваю, как надо! Не то, что некоторые актерчики!
  
   ЛОБОДЬКО: Что ты сейчас сказал? А ну повтори еще раз!
  
   КУКУШКИН: А ты сыграй сейчас Отелло так, чтобы я поверил, чтобы сердце в груди перевернулось! Сможешь?
  
   ЛОБОДЬКО: На спор? Смотри: мастер-класс сейчас тебе показываю!
  
   /Лободько вскакивает с кровати, поправляет парик и халат, у него начинают дрожать руки, вздуваются щеки, губы вывалились, как у настоящего мавра, его круглые глаза стали еще круглее, а в них заблестели слезы. Он смотрит на Хованскую так, что она заметно пугается, тянет на себя простынь и произносит звучавшее сегодня много-много раз "Молилась ли ты на ночь Дездемона" так, что в этом вопросе звучала и любовь, и страдание, и сомнение, и беспощадная готовность убить предмет своего обожания. Но главное то, что в монологе слышалась готовность пойти на преступление ради высокой идеи любви. Высокая идея, от которой плачет в зале каждый зритель и не может сдержаться, зазвучала./
  
   КУКУШКИН: Димка! Ты - гений!
   /Я вытер слезы. Помреж. - Кулебякина - тоже вытерла слезы, а режиссер вытянул шею, впервые за весь день, наклонился вперед. Лицо его стало детским, брови поднялись вверх - все так, как у обычного зрителя и совсем не так, как у театрального диктатора./
  
   РЕЖИССЕР: Ни взять, ни отнять.
  
   ПОМРЕЖ: Но ведь может он, может. Исаак Иосифович, пора бы Лободька представлять на заслуженного.
  
   ХОВАНСКАЯ: Димка! Ты - гений! Я струсила по-настоящему!
  
   КУКУШКИН: Димон! С меня причитается!
  
   Я: (мысленно)"Мне бог подарил этот день для того, чтобы я увидел, насколько великая идея в человеческий разум вселена, как рьяно люди готовы за эту идею бороться, за идею "фикс", а, может быть, и не "фикс" ..."
  
   Мой внутренний монолог оборвала фраза режиссера, выходящего из зала с просветленным, совершенно детским лицом, никак не подходящим к его преклонному возрасту.
  
   РЕЖИССЕР: А вам, Александр, на вокзал пора ехать, у нас по вечерам маршрутки редко ходят!
  
  

Занавес.

  
  
   Послесловие.
  
   После этого праздника искусства в поезде ехать особо не хотелось: вспоминались пронафталиненные сырые простыни, чай, концентрации компота, грязный туалет... Но в том поезде, на удивление, простыни хрустели от чистоты, чай был крепким и горячим, а туалет - чист.
  
   Моим попутчиком был ветеран войны. Судя по букету свежих цветов, он ехал с какой-то встречи.
  
   На трепеле висел китель майора с медалями, которые постоянно позвякивали. С ветераном я не смог ни поговорит, ни пофилософствовать, потому что каждые пять минут он вытирал слезы.
  
   "Все хоронит своих друзей-товарищей, однополчан. Ему бы радоваться, что выжил в той мясорубке, а он не может" - думал я.
  
   В поезде на чистых простынях и после чая с печеньем спалось превосходно. Мой попутчик вышел ночью, а когда - я не заметил.
  
   Утром прогон был невероятно длительным, несколько часов поезд гнали без остановок. От бесконечного "тук-тук, тук-тук" в купе все резонировало, создавая необычный ритм мышления и настраивая на сочинение стихов. "Ямб?" - подумал я.
  
   Учитывают ли железнодорожники, что в поезде необычайно хорошо сочиняются стихи? Если учитывают, то в стоимость это входит как дополнительная услуга?
  
   Навстречу нашему поезду с ревом проносится встречный состав. Наш машинист тоже приветствует встречный своим длинным гудком. "Поезда здороваются" - подумал я.
  
   Поезд огибает большой заснеженный холм с крестиками кладбища. Вспоминаю вчерашнюю дискуссию с режиссером. Руки сами тянутся к блокноту, раскрывают его. Там - портретные наброски режиссера, со лбом, покрытым складками от бесконечныхразмышлений, милая помреж. - Кулебякина - в очках на веревочках, Лободько с неистовыми глазами, очаровательная Хованская и Кукушкин с молотком - весь маленький коллектив борцов за живучесть идеи, название которой "любовь". Написать о них стих? Нет, не смогу.
  
   А об этом живописном кладбище - смогу. Переворачиваю страницу и пишу о тех "маленьких молекулах", которые так беспощадно сорвались с орбит нашей жизни:
  
  
   Они ушли. Уходят все
   К родителям, друзьям, животным.
   Водил нас за нос Моисей,
   Но есть итог конечный - вот он.
  
   Частички мира - это прах,
   Молекул вечное движенье...
   Гони же поезд на парах,
   На всех парах, без сожаленья!
  
   Пускай пугает темнота
   Той остановки неизбежной,
   Но есть там, точно, те врата,
   Где ждут нас - в том и вся надежда.
  
  
  
  
  

Человечина

   Долго не хотел об этом писать, но не потому, что страшно или брыдко. Настоящего страха уже нет, а иных мерзостей повидал уже на своем веку в избытке. Человечину же не видел, но она стоит в моих глазах, как только вспоминаю страдалицу великую - свою двоюродную тетку Нюру из Ленинграда.
   Было мне тогда пятнадцать лет. Родители торжественно объявили, что к нам в гости приезжает моя двоюродная тетка.
   - Откуда? - спрашиваю.
   - Из Ленинграда.
   "Ленинград - красивый город, - думаю я, - Там мои родители познакомились"
   Первое знакомство с Ленинградом у меня было по фотографиям, где на фоне мостов, дворцов и памятников стояли, улыбаясь, мои родители - молодые, нарядные, отец - в форме военного моряка, а мать - в пальто с подолом "клеш" в смешной шляпке с перьями (тогда все дамочки такое на голове носили). Там они встретились, там и пообещали друг другу быть всегда вместе.
   Представилась мне, что едет к нам такая-этакая баронесса- в шляпке, с вуалью и меховым воротником. Ну, думаю, уборку в доме нужно затевать, полы выдраивать, пыль протереть: чтобы не пасть лицом в грязь пред дамой питерской.
   Какое же было разочарование, когда в дом вошла женщина пожилого возраста, скрюченная, иссохшая, с маленькой сумочкой, невысокого роста и в простом пальтишке.
   Мне даже стало немного стыдно, что у меня в роду есть такая тетка - не дородная, квелая и далеко не красавица.
   Еще хуже было то, что звали ее Нюрой. Назвали ее родители при рождении где-то в ярославской области, наверно тешились своим ребенком и называли ласково: "Нюша". Но детский возраст проходит, взрослую женщину никто не назовет на улице "Нюша".
   Итак, у нас в доме появилось эта странная женщина с именем Нюра. Приехала она погостить на пару недель: отдохнуть от своего большого города.
   Ходит тетя Нюра по двору, смотрит на яблони в снегу и восхищается: "Какой у вас чистый воздух - не надышаться!" А потом входит в дом, садиться на маленькую табуретку в кухне, достает пачку "Беломор-канала" и курит свои папироски, разгоняя дым по всей квартире, курит, смотрит на узоры дыма и о чем-то думает.
   "Покурит недельку-вторую и укатит к себе домой", - думаю я. Я хожу вокруг да около этой тетки в дыму, а потом не выдерживаю и говорю:
   - А зачем вы, тетя Нюра, курите так много: вредно же!
   - Не могу остановиться, - отвечает тетка, - иначе меня воспоминания одолевают, становится трудно жить с тем, что я повидала.
   - А что же вы видели такого? - недоумеваю я.
   - Войну видела, блокаду пережила, - отвечает тетка.
   - Так многие же войну видели, но не все курят, - говорю, - а вы же и не воевали, а кто был не под пулями - тому все-таки чуть легче жилось.
   - Не совсем так, - отвечает тетка Нюра, вдыхая дым из папироски, - фронтовики хотя бы что-нибудь ели, а мы ничего не ели.
   - Всю блокаду ничего не ели?
   - Сначала давали четвертушку хлеба, потом - осьмушку, потом - маленький кусочек. А потом завод немцы разбомбили и все дети, которые там за этот хлеб работали, совсем без еды остались: получали карточки только те, кто работал.
   - Как же вы жили без еды-то?
   - Ходили на рынок, вещи продавали, пока ходить могли, и пока было что продать. На рынке можно было и луковицу купить, и веточки сосновые.
   - А зачем веточки сосновые покупать?
   - От цинги, чтобы зубы не выпадали.
   - А еще что можно было купить?
   - Клей можно было купить столярный, мездровый то есть. В воде его кипятили и ели, как суп, ели мало: экономили.
   - Значит: рынок выручал?
   - Выручал, но всяких там людей хватало. Бывало, убьют кого-нибудь, карточки хлебные у него отнимут и продают из-под полы. А было так, что нашлись в нашей семье какие-то деньги на мясо, я взяла авоську и пошла на рынок это мясо покупать. Подошла к мужику здоровенному в тулупе: таких сразу в толпе было видно. Они под этими своими тулупами товар прятали. Продал он мне мясо, а я его так куском в авоське и понесла. Морозно было, что с тем мясом сталось бы. Иду домой, радуюсь, что всей семьей вечероммясцапоедим. Но мясо я тогда недонесла. Встретил меня человек какой-то, резко так окликнул. "Стой!" - говорит. "Где мясо брала?" "На рынке, - отвечаю, - где же его купить сейчас можно?" "Не мясо - это! - кричит мне человек, а потом добавляет: "Я - врач, человечину от мяса легко отличаю"
   Не довелось тогда нам мяса поесть. Поволок меня врач в милицию и с этой авоськоймоей. Там протокол составили, и опять меня на рынок повели, но уже с тремя милиционерами. Указала я на дядьку в тулупе, а сама домой, что было духу, побежала. Что там был дальше - не знаю.
   - Так за все время блокады мяса и не ели ни разу?
   - Ели однажды. Был у нас кот Васька - красивый такой, жирный. Его кормить было нечем, но он и не просил: сам себе то мышь добудет, то крысу. Мать его однажды убила и нам сварила, сказала, что кролик. Призналась в том только после блокады. Мы же своего Ваську так сильно любили, так сильно любили...
   Тетка Нюра закурила свою очередную папиросу, помолчала, а потом стала продолжать свой рассказ:
   - А кто потом о котах вспоминал? В нашем многоквартирном доме все почти умерли. На вторую зиму блокады и не хоронил никто уже никого: сил не было. Шли люди к Неве за водой и падали. Падали как подкошенные. Трупы только весной стали вывозить.
   Смотрел я тогда на свою курящую тетку и думал, что выжить в таких условиях, а не сгинуть где-нибудь у дороги к проруби во льду - это уже было великим подвигом.
   Очень я был ей благодарен тогда за все ее рассказы, хотя были они невероятно ужасными. Очевидцев той войны становится все меньше и меньше. А молодежь иногда в "войнушки" играет, свастику то на груди накалывает, то на виске ее выбривает. Невозможно еще о войнах рассказы заканчивать.
   А еще хуже - споры о том, кем был для страны Сталин: великий вождь или преступник? Преступник, господа, преступник. Сошлись тогда два императора мир делить, оспаривать, а кто из них хитрее. А своих людей они не щадили, для них люди были группировками под красными стрелками боевых действий на красиво разукрашенных картах.
   Не видел я человечину, но ее вид стоит в моих глазах до сих пор. Все - благодаря тетке Нюре из Ленинграда. Зачем она поселила эту ужасную картинку в мозгу моем? Может быть затем, чтобы я о ней вам рассказал.
  
  

Письмо из ада

   Ваше Светлейшество, Владыка Неба, Соиздатель Сущего, Управитель Душ Праведных!!!
   Пишет Вам черт пятого разряда по прозвищу Шустрик.
   Живем мы хорошо. В преисподней - как всегда, жарко. Дел по горло, но справляемся потихоньку. Ибо, как говаривает наш Князь Темнейший, свет в конце тоннеля - тусклый, но проезд бесплатный. А еще мне жутко нравится пословица: "Все пути приводят к нам!" Самым лучшим считается его изречение: "Последний вздох твой прокричишь, а мы придем тебе на помощь" Зажигаем по полной! С этими шуточками-прибауточками определяем клиентов наших на вечную жизнь (то бишь на смерть). У кого ранг земной высоким был - тому пытки изощреннее положены, потому как украли больше других, а лгали красноречивее. Да и чревоугодить было с чего! Мелкоте людской тоже достается: за потакание и терпение, кое пособничеством для первых было. Вот давеча доставили раба ничтожного, жизнь свою в нищете прожившего. Спрашиваем у него: "А что же ты жил так дяденька? Али лень тебе было крикнуть, что и ты - человек, дитя божье?" А он - в слезы. Мы его лук резать заставили. Пожизненно (то есть посмертно по-Вашему). Хозяин же раба этого рядом сидит, нарезочку его ртом заглатывает. Если не успеет роток свой подставить - вмиг туда смола заливается. Так он, бедняга, к рабу своему так и льнет, так и льнет. Глазки блестят благодарностью. А мы - в хохот!
   Видишь, Светлейший, как юморить мы умеем! А что касается справедливости - так мы в этом деле существа в высшей степени утонченные! Байки о том, что черти грубые, неотесанные - наглая ложь! Не такие мы. Служим мы делу великому: справедливость восстанавливаем. По-своему, конечно. Дык, изнаночка у любого дела есть!
   Есть у нас ветераны-наставники. Баламут, Гнусик - к примеру. Они - черти опытные и заслуженные. На доске почета висят. Я-то их своими глазами не видел: они - вечно в командировках, искушением заняты там, на поверхности. Но проходя мимо их рож великолепных каждый раз кланяюсь. Доска почета - дело нужное, потому как к совершенству стимулирует. И я стараюсь.
   Шустриком меня кличут потому, что я - не бездельник, а подвижный и даже очень, везде поспеваю, управляюсь с делами тот час же. Наш хозяин Темнейший меня нарек рукой своей правой. Это - за мои способности успевать везде.
   Народу к нам поступает много. Все прибывают, прибывают. В последнее время потоки растут. Но у нас - как на конвейере: все отлажено до мелочей.
   Отдельным потоком идут тяжкие грешники. Их по котлам рассаживаем, варим. Для них - пытки страшные уготовлены, но интересные. Плотным потоком идут голубые (мы этот поток "голубой рекой" назвали). В последнее время их особо много стало. А розовый поток был бледно-розовым, но сейчас цвет его отчетливо виден. Ха-ха! Мы-то их всех родименьких до цвета бурого в раз распариваем! И синеньких бухариков и зеленых агитаторов, и оранжевых - всех обрабатываем до надлежащего вида. Здесь ты - хоть богач - богаче некуда или бедняк смердящий - разницы нет. Отмоем, ошпарим, поджарим... Технологии!
   Недавно придумал голубых с розовыми смешивать. Обалденный коктейль получился! Дерутся, ругаются. Здесь уже делать особо нам нечего. Сиди, кочергой в пятаке ковыряйся да "Showmustgoon" зри.
   Пятая колона у нас - это те, кто пишет. Пишут, значит: брешут! А брехунам - что? Правильно, сковородки каленые лизать! Плачут, пощады просят, но лижут. А как они при жизни плачутся? Всего им мало! Везде - лихо! Теперь пусть узнают, где плохо бывает!
   В общем, ВашеСветлейшество, грех на работу жаловаться. А если иметь в виду грядущее повышение - так и вовсе... Бес хвалит - я еще больше в работу впрягаюсь: приятно!
   Но появился у нас грешник недавно. Один-одинешенек он у нас на всю преисподнюю такой. Речь о писателе. Он - не писака мелкий, а писатель великий. Из тех, что видят все вокруг: от небес до самых глубин понятны ему замыслы Твои Великие, Господи. Все чертяка изведал, познал, прорек наперед, ход истории угадал, людей изучил, словно томограф лазерный зрит везде в корень. Так и хочется сказать: не людское в нем сидит, а бесовское! Ан нет: человек он! Попал к нам писатель этот не за свое прорицательство, а за грех страшной тяжести силы: видел, знал, но не рассказал. Не предостерег, не подтолкнул, не помог... Умалчивал от людей - собратьев своих - ему тайны и откровения в минуты озарения открывшиеся! Так и пожил он: талантом своим поигрался, будто "в кошки-мышки" Маски-псевдонимы... Забавлялся этим, с намеками, подмигиваниями всю жизнь свою зря профукал. Известным стал. Да! А толку - ноль!
   Этому грешнику мы даже отдельную пещеру выделили. Назвали "шестым отделом гестапо" (В шутку, конечно). Достается ему там на полную катушку. Но дело не в нем, Ваше Светлейшество. Дело в нагрузках на ад, которая из-за этого гада во сто крат увеличилась: дыбу каждый раз подтяни, углей подбрось, тиски подожми и прочее, и прочее...
   Нет, я не жалуюсь. Я - черт терпеливый и доброжелательный. Настолько доброжелательный, что под лопатками крылышки начали расти: за терпение мое, за трудолюбие. Здесь за такие изменения черти на смех поднимут. Даром не пройдет! Но я эти крылышки тайно выщипываю ( обычно по вечерам). В другое-то время и глянуть в гору мне некогда. (Иногда смотрю, тайно конечно). Недавно посмотрел, а там - Архангел Михаил пролетает и ехидненько так лыбытся мне. "Что? Запара у вас?" - говорит сверху и нагленько мне ухмыляется. "Ничего, справляемся!" - я ему. "А у нас - тишина!" - хвастается Михаил. Сказал так, улетел, а я в него даже вдогонку плюнул с досады. Плевок назад на морду упал (отчего еще больше обидно мне стало).
   Потому и решил, Господи, письмо тебе написать. Напрямую, так сказать. Не через секретариат (там, знамо, месяц-два в ящиках валяться будет).
   Суть предложения такова: пусть бы эти людишки все по земле ходили и там друг друга мучили сами. Они, интуиция подсказывает, с делом энтим сами справятся.
   Предлагаю: писакам всяким мелким выдать какую-нибудь игрушку на дом. Чтобы сами же ею себя истязали (например, по монитору - прямо в интерфейс и каждому, а еще -буквопечатающую клавиатурку под руки). Думаю, их к такой заводной гадости и привязывать не придется. Сами прилипнут. Пусть в их мозгах драконы и демоны рождаются, а они об этом пусть пишут, пишут...
   А нам, чертям, зачем перегружаться? Человек - он того... На гадости сам мастак большой.
   Мы же, хвостатые-рогатые, все силы на писателя бросим. Ох, и потешимся!..
   Извинения прошу - если что не так. Токмо за успех дела радеючи.
   Всегда к вашим услугам, черт Шустрик.
   Р. S. Ага! Чуть не забыл! Пламенный привет апостолам Петру и Павлу. Спорщики они - еще те. К нам долетает. Сомнения, сомнения... Сомнения - наш хлеб. Да пусть спорят!

Без "Р" и "Ч"

   - Ты, Бьяхастый, бйось фастом ногу мне лупить! Пиидоновн апийдет - накоймит. Сам знаешь: и тебя, и кайову одновьеменно дейффать не выгодно. Ты бы меня с этой кайовой давно схъюмал. А тебе, Бьяхастый, повезло! Если бы Пиидоновна была не хвеймейсэй, а агъяномом огуефным - сдох бы давно! Люди - не сабаки, иногда и тьявку покусать могут отбесхлебия, а тебе кафдый день кости подавай. О, гля! Пиидоновнамаякотаффыт, целую банку. Готовь миску, тля бьяхастая, я же стол пайдупйатъю. У меня самого кифка из гйотки с голодухи гьяза тааффыт.
  
   - Здайово, Майта Пиидоновна! Как яд я тебе, как яд! Нефто забыть меня, стаага дуака, никак не мофеф? Мивасти пьяфу к нафему фалафу! А гета - фто за бутыль? Фто-о-о? Калинавка? А пакакому поводу? Внуфка паступила? В институт? Ахимадид твою сеез каамысла! Кем будет? Инхенеам? Славно! А кем была, пигалица! Помню, как малой девкой по гйадкам пъыгала сьянай опай свейкаюси...
  
   Да-а! Вьемя бегит! Так фто? Слава бабке, котоая институтку для года выястила! Пиидоновна, а ты фтоф, тофе в гоод тепеф потянисся? Нет? Съява богу! Давай-ка выпьем за твае здаовье и здаовье унуфки тваей. А у меня изменениев нету: я, Бьхастый да агаод. Катофка в гэтом году - дьянь: зук паел, зааза! Но хьен уадился!! Хьен - хаофф! А хоф, Пиидоновна, я тебе хьену накопаю? Натйоф на тейке с едькой - вкуфнатифся! Пальсики обивефф! Пиидоновна! Не спи! Плясни па фтаой! Фтаая - за нас, за кьяй наф аспьекьясный. За тот кьяй, катоый дает мииу людей замефательныф! Нет, нет Пиидоновна, за такой тост до дна надобно-ть! Хаафо-о-о! Так ты тепей, знафит, сама - бабылиха? Такгэта-таво, могбыт, савйом единое лукофко? Вдвайом-то вызнь легфе дафывать!
  
   А помниф, Пиидонавна, как у нас с тобой было? А я каким кьясафцем-казаком был?! А ты - саевна яспьекьясная - ебедь беая, так и плыла, так и плыла! Пизнаюсь, Пиидоновна, я и сейсяс убака - хоть куда! А давай па-тъетьей! За любофф! За гэту сейтовку акаянную! Спой-ка нашу:
  
   "Дайога дальняя, ябина кьясная!.."

Окурочек

   Трое мальчишек прятались за углом школы и курили "на троих".
  
   - Шухер! - прошептал один из мальчишек. - Директор идет!
  
   "Бычок" бросили на землю. Он чуть подымил, а потом погас, превратившись в Окурочек.
  
   Грач Егорка, привыкший, что здесь обычно лузгают семечки, подбежал, подхватил клювом окурочек и полетел в свое гнездо.
  
   Кот Васька, сидевший на пороге школьной столовой, наблюдал все это и сделал вывод, что птицы уже по какой-то причине начали курить. Он решился и сам попробовать. "Если курить - так уж с фильтром!" - решил кот Васька, потянулся и стал ожидать, когда кто-нибудь выронит сигарету с фильтром, дабы ее незаметно подобрать.
  
   А Грач Егорка пролетал возле гнезда вороны Клавдии. Эта ворона Клавдия давно хотела обратить на себя внимание Егорки, и потому каркнула ему: "Егорка! Оставь покурить!"
   Грач Егорка недолюбливал ворону Клавдию и поэтому сделал вид, что не слышит ее. Он деловито пролетел мимо. Приветвился же грач Егорка на березе и стал вертеть там головой в разные стороны, хвастаясь находкой. Другие грачи стали показывать на Егорку желтыми перепончатыми пальцами. Одни возмущались, другие - восхищались.
  
   Старый черный Ворон, весь в наколках и пирсингах, тоже восхищался Егоркой и во все горло орал: "Крутой! Покурить оставь!"
  
   Саврасову так понравились березы с грачами, что он взял и картину написал: "Грачи прилетели".
  
   Грачу Егорке очень хотелось хорошо выглядеть на этой картине, но не мелко, а цельным погрудным портретом. Он даже знал, что такой портрет называется загадочным словом "бюст".
  
   Егорка стал подлетать к художнику и кружить у его лица, застывая при этом на лету в разных позах.
  
   Художник Саврасов заметил у птицы в клюве Окурочек. А так как он был художником бедным и на сигареты денег у него не было, то выбил из Егоркиного клюва Окурочек, причем сделал это вероломно и очень грязной кисточкой. Егорка в отместку сделан на холсте пятно и улетел восвояси. Из своего восвояси обиженный Егорка больше не прилетал и стал Саврасова недолюбливать.
   Художник повертел в руке Окурочек, брезгливо поморщился и выбросил его в урну.
   Мимо урны проходили какие-то проходимцы и бросили в эту урну бутылку из-под пива. Бутылка больно ударила Окурочка по голове, отскочила в сторону и разбилась вдребезги. Несмотря на ранение, Окурочек был рад новому дому, к тому же здесь был много таких же, как и он: обкуренных и недокуренных. Жизнь налаживалсь.
  
   Окурочек сразу же со всеми перезнакомился. Особенно ему понравилась недокуренная дамская сигаретка с золотой наклеечкой. "Окурочек!" - представился он Сигаретке. Сигаретка почему-то густо покраснела до корней волос, но потом взяла себя в руки и попросила: "Может, вы угостите даму сигареткой?" У Окурочка не было сигарет. Он решил предложить спички. А потом он тоже покраснел до корней волос, потому что и спичек у него тоже не было.
  
   Но на выручку пришел счастливый случай: кто-то бросил в урну, плохо задутую спичку, и в урне начался большой пожар. Дворничиха Таира Дормидонтовна увидела пожар, прибежала с ведром воды и вылила ее всем на головы.
  
   Все окурки, а в их числе и наш герой, были смыты бурными потоком вниз, на самое дно. Многие не выдержали, расклеились, но Сигаретка и Окурочек выдержали и не расклеились. Дно так их сблизило, что они полюбили друг друга.
  
   - Это ничего, что мы на дне, - говорил Окурочек, - о таких, как мы, даже пьеса написана!
   - Какой вы, право, начитанный! - восхитилась Сигаретка (она никак не могла перейти с мужем на "ты").
  
   Ночью в урну заглянул бомж. Он ослепил всех лучом китайского фонарика и вытащил из урны горлышко от пивной бутылки. Бомж осмотрел горлышко и прошептал: "Жаль: такие принимают по двадцать копеек" Потом он еще поковырялся в урне палочкой, не нашел там ничего и проворчал: "Не мой сегодня день, не мой! Может быть, завтра мне повезет?"
  
   - Какой день? Ты на часы посмотри! Ходят тут всякие, спать не дают,- прокричал Окурочек бомжу в лицо.
  
   Кот Васька, наблюдавший эту сцену, решал, на чью сторону ему встать. С одной стороны, ему было жалко бомжа, но с другой - он понимал, что врываться в чужие квартиры, да еще ночью - не по закону, да и не по совести. Он потянулся, зевнул, выгнул спину, выпустил когти и распушил хвост. В таком грозном виде он хотел подойти и сказать всем:
  
   "Что расшумелись!", но потом передумал, подвернул под себя лапки и сделал вид, что ничего и не было.
  
   Весна входила в свои права. Она отзывалась в каждом сердце.
  
   Вдруг в глубоком пруду проснулись лягушки и проквакали о наступлении весны ровно тысячу сто семьдесят два раза. Местный зоолог Леша считал все эти кваканья и внес их в летопись истории. Летопись истории этот случай тоже зафиксировала и передала в память потомкам. О потомках - потом.
  
   Дворничихе Таире Дормидонтовне в эту ночь почему-то не спалось. Она выглянула из форточки на пол туловища и, уже на улице, подумала: "Может, грачи на крыльях весну принесли?"
  
   Бомж прислушался к лягушиному хору, смахнул кулаком со щеки скупую слезу и подумал (вслух): "Эвон как поют, канальи! Как поют! Да все - на разные голоса! Рвут душу на части!"
  
   Тем временем, ход весны перерос в победоносных ход. На кустах сирени шумно и все сразу лопнули почки густых ароматных соцветий. Кот Васька подумал, что стреляют, соскочил с порога школьной столовой и убежал оттуда прочь. Он так и не научился курить.
  
   Потом только кот Васька во всем городе, один-единственный, вел здоровый образ жизни. Потому что он знал, что другого пути нет и быть не может, потому что после зимы обязательно приходит весна - пора любви. А любовь имеет сокрушительную силу. Он даже убеждал всех в своей правоте, употребляя невесть откуда подслушанное им слово: "Эвон как!.."

  
  
  
  

Рассказ о Марте

   - Марта! Довольно стоять у окна! Не придет он сегодня!
   - Лотта! Дорогая моя глупая Лотта! Ты - самая глупая нянька из всех нянек! Ты - самая глупая Лотта из всех Лотт! Не понимаю, за что я тебя так люблю? Он каждый день приходит, он не может не прийти сегодня, слышишь, он придет! Это так же верно, как приход весеннего солнышка после долгой зимы! Это произойдет обязательно, как и то, что я выйду за него замуж на Пасху! А ты - такая взрослая женщина, Лотта, но не понимаешь самых простых вещей!
   - Марта! Посмотри же, девочка моя, какой мороз сегодня на улице! В такую ужасную погоду никто не выходит из дому, все сидят у каминов. Ты хочешь, чтобы твой жених заболел? За кого ты тогда пойдешь замуж?
   - За тебя! За тебя, моя глупая, распрекрасная ворчливая нянечка!
   Марта подбежала к Лотте, обхватила ее руками за шею и стала целовать в щеки.
   - Отпусти меня! Отпусти меня немедленно: я уже перепутала весь узор! - Лотта, рассмеялась и стала отбиваться от Марты, мельтеша в воздухе ладошками.
   - Ой, как у тебя красиво получается, милая Лотта! Это будет самый красивый воротник во всей Фландрии! А я знаю, откуда ты выдумываешь свои узоры: ты смотришь на изморозь на окне, правда же? Я угадала?
   - Ты у меня - самая догадливая девочка на свете! Конечно - оттуда! А откуда еще?!
   Марта подскочила к окну и стала растапливать на стеклах узоры прикосновением рук.
   - А так - лучше? - с визгом шаловливой собачонки в голосе спросила Марта, подскакивая от удовольствия от проделанной шалости.
   - Это - отвратительно, моя девочка! Представь себе, что на твоем воротничке будут пальцы и ладошки! Вот потеха будет!
   Марта уже не слушала няньку, а дышала на замороженное окно и растапливала наледи все больше и больше. Она представила, что она сейчас - не дочь купца, а сама королева, которая своим величайшим повелением приказывает отменить зиму: раз и навсегда. Ее воображение рисовало картинки, в которых все жители страны дышат по ее повелению на зиму, а та ослабевает и растекается по полу.
   С прихожей послышался звонок.
   - Пойду, посмотрю, кто - там! - Сказала Лотта и направилась к двери.
   Но Марта опередила ее и с криком "Это - он!" загромыхала по лестнице деревянными башмаками. С прихожей потянуло морозным воздухом. А потом послышался кашель и тихий шепот.
   Лотта не пошла за своей воспитанницей, а вернулась к окну и стала всматриваться в замерзшие улицы и каналы, рассматривать там укутанных в шали редких прохожих. Она сложила руки и стала молиться о том, чтобы эта неожиданно суровая и затяжная зима не помешала ее девочке выйти на Пасху замуж за этого смешного рыжеволосого парня по имени Ирвин. Возьмут ли ее, Лотту, в дом Ирвина? Там и так слуг предостаточно. Но как она будет жить без Марты? Она бы хотела наплести кружев и Марте, и ее детям, и ее внукам. Дал бы бог дожить ей, Лотте, до внуков Марты. Это было бы самая лучшая участь, о которой Лотта только могла бы мечтать.
   "Господи, Отче, Бог Наш Великий! - просила Лотта. - Пошли моей Марте и жениху ее, Ирвину, и мне, грешнице, великого счастья!"
   Лотта отошла от окна и стала прислушиваться к разговору под лестницей.
   - Марта! Девочка моя! - шептал откашливаясь Ирвин. - Прости меня, что я заболел.
   От этих слов у Лотты побежали мурашки по коже. "Он ее сейчас заразит какой-нибудь хворью! Зачем он, больной, пришел в этот дом? Это же - немыслимо!"- забилось в голове Лотты.
   - Марта! - закричала Лотта вниз в прихожую. - Почему вы там так долго шепчетесь? Вот скажу твоему отцу, что вы до свадьбы встречаетесь - будет тебе!
   Марта не отвечала. Она уткнулась в холодное пальто Ирвина и не хотела его отпускать.
   - Иди же, радость моя! - шептал Ирвин, но сам вместо того чтобы отстранить невесту, прижимался к ней все сильнее и сильнее.
   - У меня для тебя подарок, - сказал он, и вытащил из кармана луковицу тюльпана, - смотри, какая большая луковка! Я думаю, что из нее вырастет именно тот мраморный тюльпан, который сейчас так в цене. Если мы их разведем много - мы будем самыми богатыми людьми в городе. Это - мой свадебный подарок тебе, милая. Ты будешь поливать его?
   - Ирве, мой дрогой Ирве! Я буду поливать его своими слезками, и каждый день буду молить Бога о твоем выздоровлении! - с этими словами Марта встала на цыпочки и поцеловала Ирвина в горячие пересохшие губы.
   - Пора бы вам уже расходиться, молодые люди! - послышался суровый голос Лотты с лестницы. - Иначе, видит Бог, Марта, все расскажу отцу!
   Ирвин ушел, а Марта занялась посадкой луковицы в горшочек. Когда яркий желтый клубень спрятался в землю и был выставлен на подоконнике, Марта уселась на кровати и стала смотреть на горшочек совершенно потерянным взглядом. Вдруг она отошла к кровати, упала на нее и уткнулась лицом в подушки, а потом разразилась безудержным плачем.
   - А что ты расплакалась, девочка моя? - спросила Лотта и села на краю кровати.
   - Как ты не понимаешь, Лотта, ему же больно! Он теперь будет пить лекарства, болеть и мучиться!
   Марта еще больше зарылась в подушки и стала там всхлипывать, вздрагивая всем телом.
   - Бедная моя девочка! - с этими словами Лотта стала поглаживать волосы своей воспитаннице нянька, делая это так же, как делала, когда Марта была совсем маленькой. - Ирвин крепкий парень, он выздоровеет, а вот ты с ним целовалась сегодня зря: сама можешь заболеть. Пойду-ка я чаю тебе сделаю.
   - С лимоном и медом? - раздалось из подушек.
   - С лимоном и медом!
   Когда Лотта вошла с чашкой в комнату, Марта уже рыхлила землю вокруг луковички тюльпана и приговаривала: "Выздоравливай, мой милый Ирве! Я тебе зачахнуть не дам!"
   - Ты это, что же, луковичку Ирвином назвала? - смеясь, спросила Лотта.
   - Да это - Ирвин. Я знаю, как только росток пробьется, Ирвин сразу встанет с постели и скажет: "Я совсем-совсем выздоровел и теперь мне пора бежать к моей милой Марточке!"
   - Пей же чай, дитя мое, пока не остыл!
   Марта взяла чашку, стала дуть на горячий чай и медленно его заглатывать. Потом она подошла к Лотте и показала пальцем в чашку:
   - Смотри, Лотта! Это же - не лимон вовсе, а маленькое желтое солнышко! А запах какой! Кажется что, вся ирга вокруг нашего дома вдруг расцвела, и произошло это все в одно мгновение! Этот чай пахнет весной! А луковица похожа на Ирвина, а ты - на волшебницу! Боже, Лотта, как я вас всех люблю, но как я не люблю эту противную зиму!
   Через день размерзлись окна, с крыш с грохотом упал последний снег, вокруг домов засуетились слуги, сбивавшие последние наледи с тротуаров - последние напоминания о прошедшей зиме.
   Лотта все чаще и чаще вздыхала над кружевом, терла глаза и лоб, пересчитывала вслух петли, а Марта, слушая эти вздохи, спрашивала:
   - Не успеешь? Много еще осталось?
   - Я должна успеть! - отвечала Лотта и еще быстрее теребила коклюшками, превращая весь процесс плетения в бесконечную загадочную музыку, похожую на звучание музыкальной шкатулки или на тиканье странных часов, выполненных только из дерева. Марте казалось, что она слышит ход времени. Она чувствовала, как время постоянно ускоряет свой ход. Ее сердце билось в такт этого времени. Но сердце замирало, когда Марта прислушивалось к звукам в прихожей. В прихожей было тихо. От этой тишины сердце вздрагивало и покалывало. Марта знала, почему так происходит: она невероятно волновалась перед предстоящим венчанием. Она пыталась успокоить себя мыслью, что все будет хорошо. Но после всех этих самоуспокоений она все равно не могла удержаться от слез. Приходилось ложиться на кровать и предаваться там ритуальному реву невесты. Когда вся влага уходила в подушки, Марта вскакивала с кровати и уже в совершенно бодром настроении и бралась за примерку свадебных нарядов. Платья опять, в который раз, примерялись, осматривались и укладывались обратно в комод. Потом Марта подходила к окну и рассматривалаземлю в горшочке- не выстрелил ли там зеленый росток.
   В одно прекрасное утро весь дом был разбужен радостным пронзительным криком из комнаты Марты:
   - Ирве встал! Он выздоровел!
   Все уже знали, что луковка тюльпана на окне - это Ирвин, а поэтому тоже ждали пробуждения цветка ото сна.
   Отец, мать, Лотта и все другие слуги сбежались смотреть на маленькую зеленую точку в центре рыхлой земли. "Да, да! Луковка ожила! - говорили в доме Марты. - И с Ирвином - все в порядке, а иначе и быть не могло!"
   Лед на канале, на котором Ирвин целую зиму выписывал для Марты коньками самые нежные слова, вдруг пожелтел. Потом он позеленел, а потом раскололся на сотни кусочков и ушел в толщи вод.
   Окна домов вокруг канала стали опасливо открываться: сначала с малым зазором, а потом - все с большим и большим. В этих открытых окнах появились сонные старушки в чепцах, желтоволосые дети, матушки и няньки этих детей, румянощекие девицы, зевающие во весь рот и потягивающиеся так широко, что проемов открытых окон им не хватало!
   Парней же и взрослых мужчин в окнах не было: все они ринулись к своим баржам, баркасам, лодкам и яхтам, чтобы привести их в порядок, а затем выйти в открытое море. Маленький флот потянулся по каналу. Трюмы и палубы были загружены рыбой, перцем, сухофруктами, шелками, клубнями тюльпанов, мидиями и акулами, мехами и креветками, мукой и солью - всем. Не мудрено: готовились к Великой Пасхе, а еще - к свадьбам. Запасы магазинов, складов и кладовок в связи с этим нужно было пополнять.
   Первые продавщицы цветов встали на перекрестках с подснежниками. В прохладный воздух вплелись едва уловимые ароматы весны.
   К этому запаху примешался привычный для города Марты запах больших денег. Конторы уже работали с утра до самой ночи: там не успевали пересчитывать гульдены и динары, фунты и лиры, изо всех сил заскрипели перьями ростовщики и нотариусы. Так скреплялись сургучными печатями залоговые письма и расписки, обязательства заемщиков и акции недавно образовавшейся Компании флота Его Королевского Величества.
   Традиционно на Благовещение все жители выезжали в порт, чтобы посмотреть спуск новых кораблей. Все происходило в торжественной обстановке, с участием коронованных особ, стрельбой из пушек и раздачей подарков "в любые протянутые руки".
   Родители Ирвина и Марты решили в этот день обговорить последние детали предстоящей свадьбы, а заодно и прогуляться по берегу моря. Потом они хотели заехать на рыбный рынок, чтобы заказать там палтус или макрель к свадебному застолью.
   Марта и Ирвин, как только вылезли из экипажей и избавились от общества своих родителей, тут же нырнули в толпу и стали пробиваться сквозь нее к песчаной косе, уходящей в море. Их в этот день меньше всего волновал выход на рейд новых кораблей: они давно уже не были вдвоем с глазу-на-глаз.
   - Ирве! Смотри! - восторженно закричала Марта, тыча пальчиков в сторону глыбы оплавленного солнцем тороса. - Он похож на ленивого жирного тюленя, отдыхающего на пляже, правда?
   Не дожидаясь ответа, Марта вскочила на торос и стала там вытанцовывать какой-то странный танец. Выступление было адресовано Ирвину.
   - А все-таки мне жалко лед: помнишь, как мы познакомились с тобой на катке? Помнишь, как я все время там падала? Я тогда постоянно думала, что проломлю собой лед на катке! А помнишь, какими мы были смешными: с красными носами? Ты был так учтив и таскался за мной целыми днями! А теперь опять беги за мной, милый Ирвин! Догонишь?
   Марта побежала по косе, подбрасывая каблучками ботинок мокрый желтый песок. Песок взлетал и падал прямо на воротник салопа.
   - Что же ты там стоишь? Беги сюда, Ирвин! Здесь мы построим дом! Здесь - наша земля, слышишь, моя и твоя!
   Марта вернулась к Ирвину и прижалась к нему. Она подняла лицо и заговорила вдруг совершенно серьезным тоном:
   - А твой тюльпан вот-вот распуститься. Я уже знаю, какого он будет цвета - красного, как твои губы. А я так переживала: какая-то мошка с длинным жальцем села на него и впилась в твой бок!
   - Почему же "в мой бок"?
   - Я разве тебе не рассказывала? Я тюльпанчик наш назвала Ирвином и все время с ним разговаривала, как сейчас с тобой. Разве ты меня не слышал? Не слышал, да? Я думала, что ты меня слышишь. Знаешь, я уверена, что это будет мраморный тюльпан, такой, как ты мне когда-то рассказывал. Мы под ним соберем для себя "деток", разбогатеем, купим дом и будем в нем жить. Ты и я, а еще - наши тюльпанные детки...
   А еще я хочу, чтобы у нас были здесь свои земли. Ты сможешь отвоевать у моря для нас участок земли? Ты же - сильный, Ирвин! Ты мне обещаешь это, да? И еще я хочу, чтобы по всем нашему участку росли тюльпаны, много тюльпанов, реки и моря разных тюльпанов: желтых, красных, белых, мраморных, полосатых - любых! Ты сделаешь все так, Ирвин? Что же ты молчишь, любимый мой?
   Ирвин прижал к себе Марту еще покрепче и прошептал: "Я обещаю тебе..."
   - Миленький, что же ты опять шепчешь, разве ты еще не выздоровел?
   - Нет, простоя я тебя очень люблю, моя Марта!
  

Солнечное затмение

   "...В час по полудню, тридцать три минуты, восемнадцать секунд. Следующее полное лунное затмение в нашем регионе будет наблюдаться через сто двадцать семь лет, частичное - через семьдесят один год. В связи с медленным удалением Луны от земного шара через 600 миллионов лет это явление на нашей планете вообще прекратится. При хорошей погоде удастся увидеть корону светила с яркими вспышками протуберанцев. Вооружившись телескопом, вы можете...
  
   "Зачем эти уроки астрономии по радио?" Я повернул ручку громкости, и маленькое радио радиоточки продолжало бубнить свои новости уже в фоновом режиме. То политика, то астрономия. Зачем здесь висишь? Музыку давай! Bony M давай! " Это маленькое хрипящее и заикающееся радо, которое висело у меня на стене, давно лежит где-то на мусорнике. Теперь все - цифровое, с хорошим качеством звучания. Но тот приемничек знал что говорить.
  
   Ты его помнишь, Юрка? Ты помнишь, как приходил ко мне в гости в двенадцать часов ночи и выгребал из вазочки все конфеты и печенье? Ты помнишь, как я тебе предлагал халву, и ты поедал ее всю - до крошки? Ты всегда одобрял то, что у нас так много всякого-разного к чаю. Ты был Вини-Пухом-разорителем в нашем доме, но при этом - и желанным гостем в любое время дня и ночи. Но ты приходил чаще ночью, потому что голова твоя не давала тебе покоя именно в это время суток. Мои родители давно смирились с твоими ночными визитами и уже не обращали на твои ночные визиты внимания. Ты помнишь, как не давал им спать? А помнишь, как моя полусонная мать выносила из своей комнаты какую-нибудь книжку, чтобы тебе было чем наполнить завтра голову. Она всегда выходила в домашнем халате и объявляла, что именно эта книга достойна прочтения. Ты принимал книгу и просил извинения за поздний визит, а потом мы шли с тобой по ночной улочке, чтобы закончить прерванный диспут и поставить все точки над "и".
  
   Хорошо, что ты жил через пять домов в шестом по счету. Я тебя провожал каждую ночь, в дождь снег, в любую другую погоду, и всегда предупреждал, что доведу только до перекрестка дорог, а там, на половине пути, мы разойдемся. Мы шли медленно, боясь резкими движениями распугать наши мысли. Тогда мы говорили обо всем, легко перескакивая с темы на тему, четко запоминали, где перебили друг друга, а потом возвращались именно в то место, в то предложение и в то слово.
  
   - Так ты считаешь, что Петр Первый был великим, но... Что ты подразумевал в этом "но"?
  
   Далее ты выкладывал все, что думал о Петре, а я выкладывал все, что думал по поводу твоего мнения и все что думал о Петре и о книге, и о писателе Алексее Толстом, его эпохе и эпохе Петра в связи с этим. Далее мы сравнивали Петра с другими правителями, Толстого - с другими писателями, легко перескакивая при этом на трудно разрешаемую задачку по алгебре или на то, как похорошела Наташка.Постояв часок на перекрестке дорог, я тебе доводил до твоего дома - сугубо для того, чтобы не потерять ход мысли. Поговорив у порога твоего дома минут пятнадцать-двадцать, я разворачивался и шел домой. Ты в свою очередь брался проводить меня...
  
   - Ты это все помнишь? Конечно же, ты все это помнишь: у тебя отличная память. Ты всегда хорошо учился. Ты первым в классе одел под пиджак галстук. Ты всегда был спокойным и уравновешенным. Меня это немного раздражало. Я тебя часто провоцировал на вспышку негодования, особенно по поводу твоих рассуждений о необратимых закономерностях.
   Ты: "Зачем бунтовать, если ничего нельзя изменить?"
  
   Я: "разве возможно жить с ощущением того, что ты кукла-марионетка в чьих-то руках?"
   Ты: "Но анархизм показал свою несостоятельность и в теории и на деле"
  
   Я: "Но можно оставаться вольнодумцем хотя бы для себя, для сохранения своего чувства достоинства"
  
   Ты: "Жизнь легко вытравит из тебя твой индивидуализм, легче - подчиняться, твой индивидуализм - это всего лишь свойство твоей экзальтированной натуры"
  
   Я: "Неужели ты считаешь, что борьба за свое место под солнцем - это всего лишь расточительство сил и свойства характера?"
  
   Мы редко переходили на личности. Чтобы не поссорится, мы называли себя двумя мушкетерами.
  
   Ты это помнишь, друг мой Юрка? В отместку за "экзальтированность" я назвал тебя Луковичкой. Ты получил это прозвище зато, что во всей твоей вылизанности был один-единственный непоправимый недостаток: на месте родничка в твоих желтых, как зрелая пшеница волосах, всегда был не приглаживаемый вихорок, как перо лука на луковке. Ты постоянно его приглаживал расческой, но он непокорно спружинивал вверх. Я всегда смеялся, когда наблюдал, как ты с ним борешься. Ты меня в отместку назвал Санькой. Только тебе это сходило с рук. Санькой меня никто не называл.
  
   Ты помнишь?
  
   Луковка и Санька так срослись, что сидели за одной партой. Я тянул руку в поисках шпаргалки, а ты ее уже подавал. Шпаргалки были, потому что мы учились наперед и по своей собственной программе. Это сейчас говорят о выборочном перечне предметов, согласно наклонностям и предпочтениям ученика. Мы с тобой по такой методике учились еще тридцать лет тому назад. Некоторые предметы мы игнорировали безоговорочно. Мы с тобой спали глубоким здоровым сном на истории партии, прячась за спинами одноклассников. Помнишь? Спали мы с тобой по очереди. Если вызывали к ответу спящего, то несущий вахту движением локтя будил соседа и тут же тыкал пальцем в учебнике, что означало "читай вслух именно в этом месте". Было очень смешно, когда ты, сонный, нараспев отвечал и ставил не там акценты.
  
   Мы не страдали от этой дружбы. Наоборот, пятерки сыпались в наши дневники. Особенно ты налегал на биологию и химию. Ты всегда мечтал стать врачом. Я только сейчас понимаю, что ты вслед за галстуком "мысленно" примерял на себе белый халат и белую шапочку.
   В конечном итоге ты все-таки стал доктором. Ты живешь в своем белом халате и белой шапочке, среди твоих пациентов, и все говорят о тебе, что ты их "дохтур".
   Как такой безжалостный человек мог стать "дохтуром"? Ты мне не звонил уже два года!
  
   Юрка, ты хотя бы немножко помнишь, что у тебя был я, а у меня был ты. Ты, чертяка, все помнишь! Когда я заболел, ты поднял всех своих знакомых врачей и тогда меня вылечил. Но ты, гад ты этакий, тогда позвонил мне и сказал, что меня в поликлинике ждут тогда-то и там-то. Ты не зашел в палату, а узнал о моем выздоровлении по больничному эпикризу. Разве друзья так поступают? Сволочь ты этакая!
  
   Я знаю, что ты всегда помнишь обо мне. Ты все приготовишь, как тогда, когда праздновал свое пятидесятилетие: построишь дом, обустроишь участок скульптурами, купишь машину, заведешь красивых собак для охоты, а потом позвонишь и скажешь, что ты меня к себе в гости ждешь. Я приехал, и мы с тобой сидели за столом сутки. Но, Юрка! Это было уже слишком давно! Ты мне нужен не раз в пятилетку, а каждый день! Я тебе пишу, звоню, а ты молчишь! Ты мне из армии прислал два письма. А я тебе - двадцать два! Совесть нужно иметь, гад ты этакий!
  
   Мы жили в одном городе, на одной улице, учились в одном классе, сидели за одной партой - это не случайность, Юрка, это - закономерность! Бывает, на грядке срастаются две морковки. Их выдергивают, разрывают, в землю назад втыкают, и они продолжают расти. Но сиамские шрамчики все равно на них остаются!
  
   Неужели ты не помнишь ту прекрасную летнюю ночь, когда мы увидели себя двумя людьми, живущими на этой планете? Ты помнишь то невероятное свечение звезд? Именно тогда мы увидели "небо в алмазах", о котором пишут поэты! А ты помнишь, как мы назвали нашу улицу после реконструкции? Столбы стояли тогда через каждые двадцать метров, и на каждом из них была неоновая лампа, которая в силу своей новизны светила флуоресцентным светом невероятно ярко. Тогда синяя джинсовая ткань на нас была изумрудно-зеленой. Мы свою улицу назвали "Бродвеем". Ты помнишь? Юрка, ты помнишь Бродвей?
  
   А помнишь наглую ворону на дубах, что стояли на перекрестке? Эта подлая тварь четко усвоила наш маршрут, время наших передвижений и каждый раз гадила нам на головы. Если мы проходили под ее веткой, она обязательно метала в нас свой помет. Жива ли она еще до сих пор? Говорят, вороны живут долго. Мы тогда решили проходить левее, а ворона пересела левее тоже. Она добилась цели: попав в тебя, белый гнус брызгами отрикошетил в меня. Говорят, Горбачев - с божьей меткой на голове. Юрка, в жизни ничего не происходит случайно! Мы с тобой - тоже меченные! Глупая шутка? Но ты же говорил, что я неисправимый экзистенциалист? Да, так и есть.
  
   А солнечное затмение, ты помнишь тот день? Я тогда принес в школу солнцезащитные очки, а ты спросил: зачем? Я тебе рассказал, что слышала по радио о солнечном затмении, которое бывает раз в 127 лет. А ты сказал со свойственным тебе скепсисом, что мы все равно ничего не увидим, что в небе слишком много облаков, что из окон школы плохое обозрение из-за высоких деревьев. Ты тогда говорил свои занудные заумные фразы, а я, что было сил, пялился в небо и молил бога, чтобы облака ушли.
  
   Тогда стрелка часов невероятно медленно приближался к заветной метке, которая означала 13 часов 33 минуты, 18 секунд. Учитель давал мне одно замечание за другим. Корил меня за невнимательность к уроку и, скорее всего, помышлял мне влепить двойку по поведению с записью в дневник. Я тогда встал и подошел к окну и заорал: "Есть!" Тогда все слетели с парт и повисли на подоконниках. Мои очки переходили из рук в руки, откуда-то появилась нарезка из рентгеновских снимков. Эти кусочки пленки измельчались и становились все меньшие, пока не стали величиной с ноготь.
  
   Прибежали преподаватели из других классов с битыми стеклами и с помощью спичек стали коптить эти битые стекла. Что мы тогда кричали - не помню, но вокруг гудело, как в улье. А диск Луны медленно пожирал диск Солнца. Сначала он его чуть-чуть надгрыз, потом въедался все больше и больше. Это завораживающее зрелище происходило вместе со срывом учебного процесса во всей школе. Абсолютно все ученики и учители стояли у окон школы на солнечной стороне и наблюдали за зрелищем, которое дается каждому один раз в жизни. Меня не выгнали из школы, а стали наблюдать, не внесу ли я в школьную жизнь что-нибудь такое этакое очень важное или ужасное. Но я не об этом. Я - о другом.
  
   Юрка! Если бы не моя импульсивность, могло ли полторы тысячи людей нашей школы увидеть хотя бы раз в своей жизни затмение звезды по имени Солнце? Тогда все ощутили свою причастность к Космосу, так же, как ты и я.
   А нас зауважали. Но не в этом дело. Дело в том, что ты в своем белом халатике, по-прежнему вращаешься на своей орбите, не обращая внимания на другие планеты. А моя планета хочет общаться с тобой. Слышишь? Звони! О, как мне хочется метнуть на твой халатик чем-то грязным, чтобы ты проснулся, наконец!
  
   Тогда школа выстояла, хотя могла накрениться на один бок и, как корабль от перегрузки, рухнуть в подсолнечную сторону. Юрка, я - не каменный! Может быть, ты уже окаменел? Разве ты не понимаешь, что в здании по имени "Санька" есть кирпичи с маркировкой "Юрка", а в тебе, здании под названием "Юрка", есть мои "Санькины" камешки?
  
   Говорят, что развитие личности не может происходить без общения. А существование взрослого человека может происходить без общения? Как ты там поживешь, черствая планета, а? Юрка, звони, а то я, знаешь, что тебе сделаю? Знаешь, кто ты после этого...
  

Браслет для мамы

   Влад видел под собой только лишь смазанные разноцветные полосы. Сверху было намного интереснее: трассирующие "коридоры" путников сливались в бесконечные линии, создавая собой причудливые узоры. Цепи из путников очерчивали правильные окружности, извивались в замысловатые спирали, зависали искрящимися ажурными паутинками, все это - в разных уровнях, c различной плотностью, всегда в виде колоссальных, бесконечных, геометрических построений. Это завораживало.
  
   Некоторые "коридоры" были почти не заполненными, лишь редкие точки напоминали о полете людей. Другие коридоры были, напротив, столь насыщенными, что все, что в них было, сливалось в единую монолитную параболу, обычно желтую или белую. Попади в этот поток посторонний предмет, он тут же воспламенился бы или стал вовлеченным в общий поток движения мощным сверхзвуковым толчком. Интересно, в какой точке этот предмет оказался бы: в Мюнхене или в Москве? На скоростных трассах промежуточных остановок нет: только пункт "А" и пункт "Б" От красных линий, с меньшим движением отходили - то влево, то вправо - завитки спусков. На едва заметных поворотах путники вырывались из общего "коридора", становились похожими на случайную искру и, угасая, растворялись в пространстве пунцового неба, чтобы приземлиться у кого-нибудь в гостях или дома, или на служебной платформе предприятия, на крыше какой-нибудь лаборатории - кому где нужно.
  
   Вот и сейчас впереди летящий путник вынырнул из общего потока и ускользнул в сторону.
  
   "Можно перестроиться!" - прозвучало в Навигаторе.
   "Можно - значит, будем перестраиваться!" - мысленно ответил Навигатору Влад. Отвечать прибору, сидящему в твоих мозгах вслух, совершенно нелепо. Навигатор сам считывал команды, используя токи синопсисов. Но главное было не в том, говорить с Навигатором или нет. Главным было не позволить себе фривольности вроде "Не мешай мне думать, глупая машина!" или "Делай, что хочешь!" Тогда Навигатор - утонченный прибор - мог бы "обидеться", попросту говоря "заглючить". Такое ребячество в полете плохо кончится, тем более что большого опыта в общении с металлом в черепе у Влада еще не было. И встроил он этот прибор в себя тоже не совсем законно, нарушив при этом и возрастной ценз, и писанные, и не писанные правила.
  
   "Закон я нарушил всего-то на один единственный маленьких шажочек!" - успокаивал себя Влад.
  
   Закон о Навигаторах гласил: "Не достигший двенадцати лет не имеет права вживлять прибор в черепную кость" А Влад ускорил события на целую неделю. Именно через неделю ему исполнится двенадцать лет. Можно было подождать, и тогда вместе с поздравлениями под звуки фанфар он бы получил заветную фланелевую коробочку из рук школьного куратора. С виду - безделица, но она сейчас решала все. А ее объем! Вмещала в себя знания, накопленных человечеством за всю его историю, тем самым открывала невероятные возможности для познания, регулировала перемещения в пространстве... Всего через неделю с этим маленьким прибором, напоминающим пуговку, Влад пошел бы к врачу, а там, в течение получаса этот символ взрослой и самостоятельной жизни был бы вживлен в его темя навсегда и без никаких нарушений закона.
  
   О, как Влад завидовал старшеклассникам, у которых уже были такие приборы! Они так красиво поблескивали на макушках перламутровым блеском!
  
   Какой он себе выберет? В узорчатой оправе из золота? Нет, конечно! Это - удел девчонок. Они любят превращать важные вещи в украшения. Владу подошла бы новая модель правильной шестиугольной формы. Но и этого он себе позволить не может: дорого! К тому же модное быстро устаревает, а Навигатор дается один на всю жизнь. Другой довод в пользу дешевой модели: чтобы покрасоваться, придется все время выбривать макушку. Простая форма в виде пуговки - вот его, Влада, удел. Дешево и... Стоимость в данном случае - главный аргумент. Они с матерью не богаты. Пока. Но в скором времени и это должно изменится. Ведь он, Влад, уже идет по ускоренной программе обучения. Сколько всякого нового он выдумал в свои двенадцать лет, сколько уже имеет наград за изобретения, есть даже собственные открытия! Открытия в его возрасте? Да, да! Пусть в дальние экспедиции его еще не берут, но придет срок и он, Влад, найдет столько полезных ископаемых, изобретет новые совершенные приборы, по его чертежам построят заводские линии. Ох! Он будет полноценным гражданином ХХll века! Сомнений нет. Так и будет!
   Мать им гордится. А он восхищается ею. Таких красивых женщин мало. Жаль, что жизнь у них не такая зажиточная, как хотелось бы...
  
   Нет-нет, они не бедствуют: у них имеется полный перечень того минимума, который положен каждому человеку. У них есть теплая квартира, вода, энергия, необходимый рацион питания, одежда. "Все - как у людей!" Но у других есть еще что-то. У Женьки, например, есть право входа во временной портал. Он там такое видел! Столько рассказывал! Но это - излишества, без которых можно и обойтись. А можно ли? Только не в молодом возрасте!
  
   Мать говорит, что Влад зачат в пробирке. А он не очень верит этому. В таком зачатии нет ничего унизительного, так рождаются многие. Это безопасно, предсказуемо, всегда с хорошими результатами. Как не доверять современной науке? В колледже - пол класса из пробирки. В семьях это даже не обсуждается. Но что-то странное звучит в голосе матери когда она говорит об этом. Слишком она его любит, а он - ее... Тень прошлой любви бродит по их квартире, об этом не говорится, но это чувствуется! Это тень реально существовавшего отца. Влад уже не сомневается, что у матери были отношения. Влад в пробовал затронуть тему, но мать каждый раз уходила от разговора: "Владик, у меня есть ты, и у тебя есть я, и этого достаточно!" Она говорила ему так, а сама прятала взгляд. Как узнать правду? В документах значилось: "Зачат искусственным путем" Нет, здесь что-то не то! Влад не верил записи в метрике. Влад невольно заглядывал в глаза каждому мужчине. Он тайно надеялся на встречу со своим отцом, ему не терпелось. Нужен был доступ к архиву. Нужно было срочно взрослеть. Нужны деньги на экспертизу. Опять деньги, деньги!...
  
   А пока главным мужчиной в доме был Влад. Так произошло не только потому, что об этом постоянно твердила мама, но еще и потому, что это другими и не пахло.
  
   Семь последних дней мешали Владу стать совершеннолетним немедленно. Но он властно вычеркнул их. Сделал это сегодня, перепрыгнул в совершеннолетие, словно перескочил через заборчик.
  
   Конечно, прыжка бы не было, если бы не соседский парень по имени Женька. Тот - мастер ломать и крушить на пути преграды. Скольким Влад ему обязан! Благодаря именно Женьке, этому шалопаю, у Влада появилось неуемное стремление подгонять большую одежду взрослых поступков под себя. С Женькой Влад забывал о детстве с соплями и подгузниками. С таким другом можно было быть только авантюрным юнцом. Женька сказал, что с маменькиными сыночками подружить не может. "Становись мужиком сейчас - точка!"
  
   Вставить в голову Влада Навигатор на неделю раньше срока - это тоже Женькина, идея! Да и навигатор его.
  
   Было больно всего лишь мгновение. Потом - ощущение вползающего в волосы металлического паука. Боль и шок сменились чувством полета, а от тысячекратно увеличивающейся базы знаний башка чуть не лопнула. Все происходило молниеносно. Сколько нравоучительных легенд, самых страшных, можно услышать об инициализации от взрослых! Особенно надоедали учителя: "Если будешь хорошо учиться - удостоишься!" Все равно Навигаторы дали бы всем без исключения, без паучка существование в этом мире невозможно, остальное - педагогические ухищрения и назидательные домыслы. Методы дрессуры непослушных детей!
  
   Как Женька хохотал, когда Навигатор начал сканировать мозг Влада! Потом Навигатор стал задавать новому хозяину наводящие вопросы: поднастраивался. Через пять минут - пьянящее чувство от всезнайства и абсолютная уверенность всемогущества!
  
   "Чувствуешь? В тебя вселились! Ха-ха-ха! Ты уже не сам в этом мире! Ха-ха!" Женька ржал и катался по полу. Что было написано в тот момент на лице Влада? Это нужно было снять на видеокамеру. Но происходило поздно вечером у Жеки на квартире. Спешка, конспирация. Сейчас Женька сидит у себя дома и совсем не смеется. Он ходит там тихо, как кошка, и прячет голое темечко под дурацкой шапочкой. Его задача: скрыть отсутствие Навигатора на башке от родителей. Особенно - от младшей сестры ябеды Ленки.
  
   Хорошо бы лететь вместе. Влад бы через короткую связь делился впечатлениями от первого своего полета. Впечатлений - море! Женька бы подкалывал, конечно, а еще ржал бы прямо в ухо.
  
   "Конечный пункт перелета - Браславские озера. Есть опасность столкновения с птицей. Переходим в режим планирования" - просветил Навигатор.
  
   "Ладно, переходим" - ответил Влад. Понятное дело: птицы здесь - "персоны нон грата", хозяйки, государыни, их величества пернатые и все такое прочее.
  
   Влад, хотя и был похож в летном комбинезоне на большую птицу, на гостеприимство птиц рассчитывать не мог. Заповедники - потому и заповедниками, чтоб жили здесь звери, птицы без участия человека. Раньше Владу приходилось бывать в заповедниках. В последний раз - на лабораторных по биологии. Он тихонечко отошел от группы, закатал рукав и подставился под комариные укусы. Маленький, едва видимый писклявый кровосос сразу же впился в кожу и стал кушать. Влад наблюдал, как наливается брюшко комара человеческой кровью. Он едва сдерживался от соблазна прихлопнуть вампирчика быстрым и точным ударом. Но комарик напился, тяжело взлетел в воздух и живым-невредимым улетел.
  
   Потом Влад тревожился, не разовьется ли у него болотная инфекция. Сообщения о таких инфекциях пестрили на каждом шагу. Параллельно тут же рекламировали анти москитные спреи. Влад тогда к врачу не пошел, даже сам не лечился. Красная точка на руке исчезла, но зудело очень.
  
   Это было сделано, чтоб удостоверился в нормальном иммунитете. Выжил! Да, он был крепышом. Предстоящее совершеннолетие было не формальностью, а фактом. Можно жениться, заводить детей, отправляться в Антарктиду, на Марс - куда угодно.
  
   Так и будет. Будут девушки, взрослая жизнь, профессия, денежки. Но сейчас, в этом первом и никем недозволенном полете, очень хотелось сделать что-то приятное маме. Влад, думая о будущем, опасался, что самый близкий человек затеряется в новых встречах и увлечениях. Не упустить бы маму из вида!
  
   "Пык! Пык! Пык!" - зажужжал Навигатор, а дальше: " Советую перейти в режим автономного полета! Карта местности отсутствует!"
  
   Влад переключился в режим автономного полета, расправил руки и открыл забрало шлема. Сотни запахов атаковали рецепторы носа. Сначала казалось, что запахи блокируют органы дыхания. Потом общий дурман прошел, запахи рассыпались на составные. Что-то очень липкое и сладкое было в вони трясины. Как у запекшейся крови. От зелени веяло кисловатостью. Мучнистость летней пыли смешалась с липкой пряностью коры на деревьях. Было еще что-то, напоминавшее сталь.
  
   Потоки всей этой восточной кухни вплетались в профили крыльев комбинезона, создавали шорох по шелку, вторя камышам. "Ш-ш-ш!" Влад планировал над маленькими островками с кручеными березками, чуть не врезался в носы удивленных журавлей. Во взглядах клювастых было недоумение: "Кто это - к нам да в столь позднюю пору?"
   Нужно было найти клочок сухой земли для приземления. Но за зеленью ничего не было видно. Влад опять включил двигатель и взмыл в небо.
  
   Здесь, в переливах вечернего неба, под розово-желтым колпаком, наполненным золотым маревом, над бесконечными руслами речушек, болотцами и островками, Влад чувствовал себя пришельцем на необитаемый остров. Четкие ряды болотных кочек перемежевывались с иссохшими корягами неупавхших стволов. На прохладном ветерке развивались широкие листья ольшаника, вплетаясь в высокие травы. Впечатление от полной сумбурности происходящего переполняло. От первозданности природы захватывало дух. Казалось, произошло перемещение в век дикости: во времена железа, стекла, кирпичной кладки и шин из черной нефти.
  
   Безлюдно. Вода в озерцах и протоках - серая или желтая, где глубоко - синяя. В прибрежных местах - черная, как смоль. Тем не менее, везде вода обладала необычайной прозрачностью, просматривалась до самого дна. Было видно, как важно плывут косяки больших и малых рыб, подчиняя изгибам русл свои спинки. Медленно и важно, будто примитивная подводная лодке, проплыл гигантский пятнистый сом.
   "Вот она, моя свобода! - думал Влад. - Какие картинки, какие фильмы могут заменить это чудо!"
  
   "Владик! Ты уже дома? - послышалось из Навигатора. - Я приду где-то через час. Ужинай без меня, обязательно разогрей, не ленись..."
  
   "Мама! Я еще у Женьки! У него такая игра новая классная... Можно, я посижу у него дольше?" - Влад врал и закрывал шлем, чтобы не впустить в микрофон шумы ветра.
  
   Он заливался краской стыда. Врать ему плохо удавалось даже в нескольких сотнях километров от собеседника.
  
   "Что значит задержишься? Еще час, максимум полтора - и домой!"
  
   Влад не знал, вернется ли он домой завтра. "Час-полтора!" Через неделю всему этому приключению придет конец! Немедленно отключить Навигатор! Обнаружение в пространстве другими навигационными приборами совсем не на руку. Влад ответил матери набором нечленораздельной тарабарщиной и вышел из разговора.
  
   Женька - хитрый парень, он что-нибудь придумает. По крайней мере, обещал это. Час-полтора будет дурака валять, потом у него должен произойти сбой связи, потом надо будет кошку спасать, а потом наступит всемирный потоп... Женька, не подкачай!
  
   Нужно сказать, что Женька учился врать и изворачиваться с раннего детства. Он достиг в этом великих высот. Так жить его приучили обстоятельства семейной жизни: отец, и мать, младшая сестренка в придачу. Находиться под перекрестным прицелом - не завидная участь. Мощный фронт, а с фланга - сестренка-стукачка. А впереди - мир соблазнов!
  
   "Тебе, Владька, везет: ты один у матери" - говаривал он.
  
   Что значит: везет? Ни ему, Владу, ни матери в этом совсем не везло! Сейчас мать сидит где-нибудь в гостях или в ресторане с подругами... Сказала, что идет на вечеринку. Но нет, у нее кто-то должен быть. Так к подругам не одеваются!
  
   Одно плохо: нет у нее никаких украшений. В их семье отродясь не было дорогих побрякушек. Есть, конечно, разные дешевые поделки типа ползающей вокруг руки змейки, еще смеющиеся бусики - вздор! Что-то деревянное бы для нее раздобыть или из золотистой соломки. Это считается шиком, писком моды, но стоит дорого.
  
   Владу очень хотелось подарить матери настоящий соломенный браслет. Такой он видел в дорогущем магазине, с настоящим золотым переливом. Вещь, выполненная вручную. Без участия роботов. О! Влад уже знал цену настоящим вещам. В этом мире так много качественного, неповторимо прекрасного. Есть куда стремиться!
  
   Такие браслеты плелись когда-то. Говорят, их и сейчас плетут. Где-то в этих заповедных местах. Здесь редкие зерновые культуры выращивают для сохранения генофонда. Занимаются этим в основном местные жители. Они же и браслеты плетут.
  
   На одном из таких браслетов в бутике Влад заметил ярлычок: "Заповедник Браславские озера"
  
   Разработать детальный план добычи соломенного браслета, чтобы не тратить на него деньги, не представило особого труда. Нужно было проникнуть в заповедник, нарезать там соломки, вернуться домой незамеченным, а потом потихоньку самому сплести хотя бы простейшую элементарную "косичку" - все!
  
   Почему рожь не выращивают хотя бы для красоты? Шел бы Влад вдоль клумбы и не заметно выхватил бы пару колосков, якобы совсем нечаянно, ненароком. Нет же! Лютики вокруг! Все стало искусственным: пища, одежда, утварь, даже украшения. Цепи молекул заменили клетчатку, пищу упростили до витаминного набора, простое стало сложным, а все малорациональное стало совершенно ненужным. Легко ли жить среди всей этой унификации и стандартизации?
  
   Женька, когда выслушал Владов план, долго молчал, потом ржал, потом вертел у виска пальцем, а потом, подумав, выпалил: "А почему бы и нет?" Потом он впрягся помогать и прикрывать. Женька - друг!
  
   Влад зацепился крылом комбинезона за торчащую острую ветку и распорол ткань комбинезона. "А сколько говорили, что комбинезон обладает невероятной прочностью!" Треск рвущегося материала длился долго, а потом повторялся при каждом движении руки.
  
   "Как я буду добираться назад с этой дырой?" - от этой мысли у Влада поползли мурашки по коже. Нужно было немедленно найти место для посадки.
  
   К счастью между кромкой темного леса и берегом, затянутым пленкой тумана, зажелтела песчаная осыпь.
   Влад мешком плюхнул в песок, разлегся на нем и, сбросил шлем и уставился глазами в небо.
  
   В небе с бешеной скоростью метались стрижи. Они проделывали невероятные фигуры, демонстрируя знания высшего пилотажа, уносились вверх на невероятную высоту, а потом резко возвращались назад, пролетали у самой земли, что-то звонко выкрикивали - почти в самое ухо - и вновь на вираже уносились в небо. Влад долго завороженно смотрел на это птичье представление, а потом закрыл глаза и стал слушать.
  
   Из леса "ухнул" филин, из камышей ответили дрофы.
  
   "Спокойной ночи желают друг другу?" - подумал Влад, вытягиваясь на песке во весь рост.
   "Спокойной ночи!" - бесцеремонно вклинился Навигатор.
  
   О прибытии домой раньше завтрашнего дня не могло быть и речи. Поэтому Влад перевернулся на бок и начал засыпать.
  
   Тем не менее, птичий базар не утихал. Неуёмная камышёвка создавала над всем болотом фон в виде тропических цикад. Крикуны чибисы время от времени давали о себе знать громкими возгласами. В лесу проснулась кукушка и стала отсчитывать всем подряд сроки жизни. Сокол-стервятник пригрозил мелким птицам гулким предупреждением о предстоящей охоте.
  
   Каждая птичка из этого хора иногда притихала, выжидала свой черед, а потом вставляла реплику. Влад приоткрыл глаза и посмотрел в чешуйки розово-фиолетовых разводов браславского неба. Свечение летнего вечера все еще властвовало. Влад поймал себя на мысли, будто находится не где-то внизу, у ног всего сущего, а, наоборот - парит над миром.
  
   Через час небо обесцветилось, в призрачном свечении читались только силуэты. В свои права вступил соловей. Когда он запел, все умолкло: конкурировать его с божественными трелями было невозможно.
  
   К Владу, как это бывает при прерванном сне, вернулась бодрость мышления, и он стал философствовать.
  
   "А смотри-ка, - думал он, - как эти птички здесь все слажены, взаимосвязаны друг с другом! Им и простора хватает и неба. Говорят, люди умнее, сплочённее - нет, вранье! Взять хотя бы транспортный вопрос. Строили громоздкие неуклюжие летательные аппараты, железнодорожные поезда какие-то, автобусы в два этажа придумали. Ошибётся человек, который у руля - гибнут все сразу, сотнями, даже тысячами, бывало. То ли сейчас: индивидуальный полет, персональная навигация. Сейчас жить проще. Где-то читал, что люди тогда предпочитали путешествовать большими группами. Даже словосочетание осталось: "разговор по душам, в купе поезда". "Посиделки у костра". О чем они тогда говорили?
  
   Влад почти уснул. Вдруг почувствовал, как по его щеке проскользнуло что-то отвратительно-скользкое и вместе с тем шершавое. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не вздрогнуть. По всему телу пробежал холод. "Змея" - мелькнуло в подсознании. Проняло рвотной тошнотой. Влад никогда не прикасался к змеям. Откуда же этот первобытный страх от одной только мысли о них?
  
   Скользящее "нечто" было теплым и влажным.
   Послышалось сопящие выдохи и вдохи. Влад перевернулся на спину и оцепенел от ужаса еще раз: над ним стояло огромное рогатое чудовище со слюнявой пастью и глазами на выкате. Чудовище хлопало ресницами длинною в палец и при этом, чавкая, что-то пережевывало.
  
   "Идет информация на языке животных, - послышалось из Навигатора, - включаю перевод" В навигаторе потрещало и грудной, явно женский голос, произнес: "Корова я турова! Да не бойся ты меня так! Не видел коров раньше? Вставай, домой пойдем!"
  
   Влад поспешно встал, снял комбинезон и затолкал его в рюкзак. Турова корова любопытно наблюдала за укладкой аэрокомбинезона на антигравитационной тяге, а когда представление было закончено, вытянула шею и стала обнюхивать Влада с головы до ног. Только сейчас Влад заметил, что у нее на лбу красовался новенький блестящий навигатор в булатной оправе. Это его ошарашило, причем, больше, чем присутствие живой коровы. Но прежнего страха уже не было: все же кое-какие признаки цивилизации во всем этом существе были.
  
   Корова икнула, зачавкала быстрее, развернулась и пошла вдоль берега, лениво шлепая длиннющими ногами по прибрежной тягучей грязи.
   "Не отставай, Владик!" - послышалось из Навигатора.
   "Надо же! И имя мое уже просканировала!" - подумал Влад. Он последовал за захватчицей, стараясь идти ей след-в-след. Почва под ногами была засасывающей, каждый раз издавала омерзительный шмякающий звук, но, тем не менее, эта грязь выдерживала вес и коровы, и шедшего за ней человека. "Грунт сканирует, чудовище!", - догадался Влад.
  
   "А ругаться не хорошо, Владик! - прозвучало из Навигатора. - Меня, кстати, Стешей величать! Ты не сомневайся: я здесь все ходы-выходы знаю - выведу! Понимаешь, Владик, развитая интуиция, умноженная на все знания, добытые человечеством... Нет, то, что ты подумал сейчас - не совсем верно. Я - не оборотень, а обыкновенная корова, самая настоящая, вернее репродукция когда-то вымершего существа - тура лесного обыкновенного. Турова корова я. Корова из пробирки, так сказать... Не отставай! Прибавим шагу: мы почти у дома! Ходила сегодня на земляничные места, чуть переела, извини, Влад. Ик!"
  
   Тропинка пошла под гору и за густыми кустами орешника раздалась вширь. В глубине небольшой поляны красовалась небольшая хатка из белых выбеленных бревен с шатровой камышовой шатровой крышей. Откуда-то, как снег на голову, выбежала худенькая быстрая старушка и набросилась на корову, стала ее обнимать за толстую шею и почесывать за мохнатым ухом. Нарадовавшись встрече, старушка взяла Стешу за рог и потащила ее к сарайчику, с виду точь-в-точь напоминавшему рядом стоящую хатку, но ниже и поменьше.
  
   Влад сначала подумал, что его не замечают или не хотят замечать, но когда старушка бросила ему через плечо "Извините, мне нужно корову доить!", понял, что придется поприсутсвовать при неотложном, физиологически необходимом, акте дойки туровой коровы.
  
   "Да-да, мы есмь люди - существа терпеливые. Мы и подождать можем, проявить, так сказать, гуманность к парнокопытным чудищам. Хотя, нужно признать, Стеша -животное животное необычное. Мутант из пробирки. Родственная душа!" Влад понял, что совсем запутался с определением Стеши, как вида животного. Он посмотрел в сторону рогатого монстра, ожидая услышать ответные оскорбление. Но ответа не последовало.
  
   Влад подошел к сарайчику ближе и стал наблюдать за процессом дойки. Звук струек молока, летящих от сосков вымени в мишень цинкового ведра, завораживал. В ведре звуки резонировали и пели. Влад сделал еще два шага и был уже у самой морды пыхтящей трехглазой Стешки. Он стараясь угадать, что она чувствует. Однако в эту минуту глаза туро-коровы не выражали ни мышления, ни эмоций, она, казалось, выпала из реальности и существует в мире наслаждений. Два ее родных глаза туманно блестели, смотрели в себя и источали блаженство. Владу показалось, что даже пуговка навигатора на лбу коровы - и та источает блаженство. "Может это - балдеж?"
  
   Тем временем молоко в ведре взбилось в пышную пену, и мучительно-аппетитные волны запаха впились во Владовы ноздри.
  
   - Я сейчас со Стешей закончу и тебя накормлю, милок! - не отрываясь от дойки, пропищала хозяйка.
  
   Корова вышла из транса и пошла в сарайчик спать, а Влад, глотая слюну, пошел за ведром с пенным молоком. Так он оказался в небольшой уютной комнатке с кривым полом. Старушка перецедила через марлю молоко и принялась накрывать стол. Влад тем временем осмотрел обстановку дома.
  
   На полу лежали затейливые полосатые дорожки из грубого разноцветного материала. На выбеленных известью стенах висели рамочки под стеклом, в них - многочисленные фотографии людей разного возраста и пола. В углу же таинственно блестела иконка, украшенная вышитым вручную холстиком. Пол скрипел. За окном распелся кузнечик.
  
   - Удивлен? - спросила старушка. - А так раньше все жили! Думаешь, я какая-нибудь колдунья или шаманка? Можно сказать и так. Но ты поешь сначала!
  
   Влада уселся за стол с хлебом, молоком, печеной картошкой, зеленым луком и свежими огурцами.
  
   "Как на картинке в стиле голландцев!" - похвалил Влад живой натюрморт, забыв даже, что хозяйка слышит его через свой Навигатор.
  
   Хозяйка тем временем села напротив, сняла с седой головы белый платочек и стала перевязывать его заново. Потом она что-то вспомнила, прекратила перевязываться, опустила платочек на плечи и, широко улыбаясь, промолвила:
  
   - Ты, парень, не молчи! Говори что-нибудь! Ртом говори! У меня Навигатора-то нет!
  
   С этими словами хозяйка опустила голову и показала Владу то место, где у всех нормальных людей подобало бы быть суперприбору. Влад даже чуть не поперхнулся от этого поклона: на темени старушки, действительно, кроме волос, ничего не было!
  
   "Дикость какая!" - промелькнуло в голове. Опомнившись, он произнес:
  
   - Я - Владислав! Я - из города сюда прилетел. Я специально к вам прилетел, с исследовательскими целями, так сказать...
  
   - А я - баба Тая! Вот и познакомились! Вкусно? Ты, скорее всего, и не пробовал раньше со своего огорода, коли в городе проживаешь. Ты ешь, Владик, но хорошенько пережевывай: пища вкусная у меня, но грубая чуток, не то, что ваши там городские желе-муле.
   Баба Тая оперла голову на руку и с умилением наблюдала, как Влад, раздувая щеки, напихивает изголодавшую молодую утробу.
  
   - Соличкой огурчики посыпай: вкуснее будет! Что за исследования у тебя такие, Владик! Небось, приключений каких ищешь на свою головушку, аль ко мне дело есть?
   - Дело есть, бабушка, неотложное и очень важное! - сказал Влад, вытирая губы ладонью. - Жаль, что вы навигатор не носите, я бы вам всю информацию пакетом слил.
  
   - А ты, милок, словами говори, мы же не торопимся с тобой никуда? Ночь на дворе, я уже с работой управилась, а спать мне ложиться еще рано. Или тебе уже прилечь хочется? Нет? Навигатор-то я свой Стешке пристроила: она корова молодая, как забредет в лес да заблудит там, а потом ревет из болот, перепуганная. А мне он зачем? Я здесь сто годков живу, каждую травинку по имени знаю. Людей, конечно, так быстро, сходу понять не могу, но это дело поправимое. Ты мне рассказывай, а я слушать буду. Смогу чем помочь - помогу.
  
   С этими словами бабушка Тая откинулась на спинку стула, сложила на коленях руки и расплылась в елейной улыбочке.
  
   "Ах, вот оно что! Так ты бабуля внутренний голос мой не слышишь сейчас! - подумал Влад, всматриваясь в свою хозяйку. - Странная ты какая-то! Сейчас ты послушаешь меня, а потом посадишь на лопату - да в печь. Или живьем лопать будешь?"
  
   Бабушка резко переменилась в лице, выпрямилась и стала строгой.
  
   - Ладно, вижу, боишься ты меня, а потому и не доверяешь совсем. Не хочешь первым объясняться - я начну. Никакая я не Баба Яга, и не отшельница вовсе, как ты подумал сейчас! А Навигатор мне, милок, не нужен совсем: я тебя и с лица читаю преотличненько. Я сотрудник Вавиловского центра по сохранению генофонда Валецкая Таисия Карповна - так меня величать. Но здесь меня все зовут "баба Тая". Живу я одиноко не с обиды на цивилизацию, а для того, чтобы не внести в эксперимент генетический мусор. Что ты к нам на себе принес - ты знаешь? Ты понимаешь, что перешел сейчас все запреты? Хочешь, чтобы я охрану вызвала? Нет? Лучше быстрей рассказывай причину твоего вероломного проникновения, а утречком - быстренько доставим тебя, милок, домой, к твоей мамочке! И там общайся с ней посредством булавки в голове!
  
   Влад переменился в лице, встал со стула, опустил голову и стал мямлить:
  
   - Извините, Таисия Карповна, я случайно сюда влетел, Навигатор, что ли, сбился. Но вы не подумайте! Я совершеннолетний, я имею право на самостоятельные исследования и длительные путешествия!
  
   Далее Влад разоткровенничал, описал причину визита с главной целью: подарить матери браслет из соломки.
  
   Баба Тая выслушала рассказ, встала, порылась в деревянном буфете и выложила на стол несколько изящных соломенных колец.
  
   - Это я сама плету, зимой плету: летом мне некогда таким заниматься. Неужели они так дорого стоят? Все перекупщикам достается! А я с них имею что - всего ничего! Ладно, разберемся! Выбирай себе! Это будет тебе от меня подарок. Но подарок ответа требует, Владик! С тебя будет молчок! О том, что ты здесь был и о том, что ты здесь видел - никому! Договорились?
  
   Влад закивал головой и впился взглядом в неземную красоту рукотворных вещей. Все браслеты были разными, поэтому сделать выбор сразу оказалось делом не легким. Влад брал соломенные браслеты в руки, подносил к глазам и подолгу рассматривал каждый. Особенно хорош был браслет со змейкой по змейке.
  
   - Этот можно!
  
   - Бери, бери! А сейчас - спать!
  
   Влад с нетерпением стоял за спиной бабы Таи, пока та стелила ему на деревянном диванчике, а когда та потянула из комода одеяло, выхватил его из рук старушки и рухнул с одеялом в постель, едва успев на ходу укрыться. Глубокий сон сладко объял парня, и последнее, что он услышал, было: "Спи, горе луковое!"
  
   Почему он - горе и почему он - луковое, Влад не понял, и разбираться ему в этом совсем не хотелось: браслет был у него в кармане, а завтра...
  
   Разбудил Влада рев Стеши, которая звала хозяйку себя доить, а та, в свою очередь, громыхая ведрами и со словами: "Иду, иду, моя радость!" пробежала мимо по скрипучему полу.
  
   Так начался второй день на запретной, но совсем не ужасной чужой территории.
  
   Влад деловито взял из комода кружку и с важностью обнаглевшего гостя пошел к корове Стеше получать свою порцию молока. Та стояла на вчерашнем месте и с тем же блаженством освобождалась от распирающей вымя биомассы.
  
   Влад наслаждался утренним молочным коктейлем, смотрел на утреннее солнышко, и не спешил собираться обратно.
  
   - Купаться пойдешь? - спросила баба Тая.
  
   - Угу! - кивнул Влад, опуская губы в пенный напиток.
   - Только ты иди туда, где соснячок. Там - берег чистый, без ила. Со Стешкой не ходи: она идет, где трава зеленее, ей чистота не требуется, а на грязь - плевать совсем.
  
   - Спасибо, Стеша! - сказал Влад корове, вешая на колышек кружку.
   - Му-у! - проревела Стеша, удаляясь в кусты и шурша боками о зеленые ветки.
  
   "С виду - человек, а душой - теленок" - проскрипело в Навигаторе.
  
   Вода оказалась столь же теплой, как Стешкино молоко. Накупавшись, Влад побежал к лесному домику с твердым желанием отплатить за гостеприимство ношением воды, рубкой дров и всем таким прочим, чем обычно благодарят хозяев в сельской местности.
  
   Походив вокруг дома, Влад не обнаружил ни поленницы, ни колодца.
  
   - А что ищешь? - послышалось с порога дома.
  
   Влад объяснил свои намерения хозяйке. Но та нахмурилась точно так же, как вчера вечером за столом.
  
   - На все здесь разрешеньице должно быть! Слышишь? На все! А рубить здесь ничего нельзя, копать землю под колодцы нельзя. Ничего нельзя! Понял? Иди в дом, одевайся и собирай свои вещи: Казимир Иванович сейчас приедет, тебя отсюда вывезет!
  
   - А кто такой Казимир Иванович? - спросил Влад.
  
   - Егерь-обходчик наш, очень строгий человек! Смотри, слушай его, что он тебе скажет, то и выполняй, не противься, непрошеный гость ты наш из города! А воды я сама себе раздобуду.
  
   Влад вошел в дом, оделся, взвалил на плечо рюкзак с комбинезоном и еще раз посмотрел на стены дома, который вчера приютил его на ночь. Его восхищало и забавляло, как такая пожилая старушка может обеспечивать в этой лесной глуши сама, при этом выглядеть вполне здоровой, в тонусе...
  
   Взгляд Влада упал на матерчатую шторку возле печки: ему показалось, что там за тканью моргают зеленые кошачьи глаза. "С котиком вечера коротаешь?" - подумал Влад и одернул шторку. От увиденного Влад выронил рюкзак, даже замер: там стоял прибор сканирования времени, причем самой последней модели. Влад о таких слышал, видел их в научных журналах, но найти этот прибор за печкой в лесной избушке!.. Ай да бабка!
  
   Влад присел и с жадностью стал крутить ручки управления.
  
   ...Карты местности в трехмерном изображении, слои почвы в болотах и графики изменения русел рек... Есть настройка масштаба. Можно сделать крупнее.
  
   То, что Влад увидел в дальнейшем, привело его не в шок - в ступор: рядом с каждой картой в стройных столбиках значились погибшие солдаты, потом - погибшие женщины, далее - погибшие дети. Отдельно значились погибшие солдаты захватнических войск - с обозначением их возраста, даты смерти, состоянием останков - в бесконечных колонках, пофамильно, с писанием обстоятельств гибели. Сверху каждой колонки была выписка о военных компаниях на землях Белой Руси: ливонские рыцари, польская шляхта, немецкий "Блицкриг", нашествие Наполеона, ОУН УПА, сталинщина, расстрелы, карательные акции, голод. В разделе "Артефакты" значились доспехи рыцарей, доспехи их коней, пушки, винтовки, снаряды, осколки, утонувшие танки, закопанные клады, тайные хранилища оружия, подземные галереи, бункеры - все с описанием нынешнего состояния, с координатами, с возможностью доступа. В особой статье были списки неразорвавшихся снарядов, информация об их количестве и возможностью ликвидации.
  
   Влад понимал, что у него чрезвычайно мало времени и нажал на кнопку "Показать все". Прибор на несколько секунд замер, а потом высветил контурами различных цветов все объекты, покоящиеся в недрах земли браславской, о которой обычно пишут: "Полезных ископаемых нет".
  
   "Опасность потери сознания!" - послышалось из Навигатора.
  
   Перед глазами Влада проносились скелеты и черепа. Некоторые были прострелены, другие - пробиты копьями, с заломленными назад руками, с раскрытыми от страдания ртами, с конскими скелетами рядом, в доспехах и без, в кольчугах и касках, в тряпье, в истлевших пеленках, в крови, в гари, с металлом, застрявшим в костях.
  
   - Молчи, дурак, молчи! - прошептал Навигатору Влад. - Мы здесь на костях живем и по костям ходим!
  
   В сенях заскрипели половицы. Влад задернул шторку, вскочил и, таща за собой по полу рюкзак, пошел навстречу скрипу, выкрикивая: "А я уже собрался! Я уже выхожу!" Голос его дрогнул, перешел на фальцет, выдавая взволнованность, граничащую с паникой.
  
   К удивлению Влада в сенях стояла не баба Тая, а лысый мужчина средних лет с кепкой в руке и в мятой голубой майке поверх волосатой груди.
  
   "Перед нами - человек по имени Казимир Иванович" - прошипело в Навигаторе.
  
   - Казимир Иванович! - представился мужчина и протянул руку вперед, испещренную рыжими волосками.
  
   - Владислав! - ответил Влад и сделал вид, что его рюкзак уж очень тяжел. Руку подать он не мог, потому что та нервно подрагивала.
  
   "Как эта горилла меня будет сейчас убивать?" - мелькнуло в голове Влада.
   - Что, Владислав, к обратному путешествию по направлению к отчему дому готов? - спросил Казимир Иванович. Улыбаясь, он обнажил длинные крепкие зубы и стал похожим на саблезубого тигра с картинки.
  
   "Шифруется, гад!" - подумал Влад, кивая головой в знак согласия.
  
   - Эх, молодежь, - заворчал Казимир Иванович, выходя на улицу, - привыкли к своим Навигаторам. А от человеческой речи отвыкли совсем, одичали там, что ли, в своих городах? "Чип", "сет", "лайк", "ага", "угу" - вот и вся речь современной молодежи.
  
   На полянке у дома стоял дискообразный вездеход пятидесятилетней давности.
  
   - Что смотришь? Не видел таких? А здесь другого не надобно. Там о камень долбанешься, в другом месте о дерево торкнешься. Новая техника капризная, а этому коню - все нипочем! Машина старая, но меня любит.
  
   Влад влез в вездеход, тот слегка качнулся, осел, а потом "проурчал" брюхом, почихал гравитационным двигателем и выпрямился.
  
   Плохое настроение Влада стало рассеиваться, когда Казимир Иванович взял молоток и полез под днище вездехода. Там, громко стуча, стал что-то выравнивать. По всему салону прошелся металлический скрежет. От громких звуков заложило в ушах. Громыхание молотка переключило Влада на другие мысли. Он посмотрел в сторону речной заводи, мысленно попрощался с коровой Стешей, а потом прихлопнул впившегося в шею комара.
  
   "Вот вам месть за меня, кровопийцы!" - прошептал Влад, и с наслаждением отбросил трупик комара в сторону.
  
   Казимир Иванович перестал стучать, отошел от вездехода и начал о чем-то спорить с бабой Таей. Они спорили громким шепотом, жестикулировали руками и поглядывали в сторону вездехода, в котором сидела их будущая жертва. В том, что за тайну придется платить, Влад не сомневался.
  
   "Спорят, в болоте меня утопить или комарам заживо скормить" - подумал Влад, а потом с жалостью к себе вытащил из кармана браслет и стал умиленно его рассматривать. Все грустные мысли вдруг улетучились. Влад даже улыбнулся: "Нет, не может быть, не могут быть современные люди плохими"
  
   Вездеход медленно плыл над цветущими травами, разбивал на своем пути шапки одуванчиков, цеплялся боками за торчащие со всех сторон ветки. Казалось, он шел сам по себе, без управления со стороны человека. Впрочем, по-другому быть не могло, потому что наезженной дороги здесь не было.
  
   "Вездеход - и тот идет по наитию! - подумал Влад. - Одним словом: заповедник! Земля не обетованная!"
   Болота попадались все реже, но, тем не мене, пришлось подняться на метр выше: дорогу заступали пирамидки серебристо-зеленого можжевельника.
  
   - А здесь низко идти нельзя! - прокомментировал Казимир Иванович. - Опасно! В войну сильные бои шли, в земле снаряды остались. Видишь, Владька, эти ямки? Не ямки это - воронки от взрывов, понял?
  
   Влад кивнул.
  
   Через час пути в лесу стало шире, словно стволы деревьев расступились, обзор тоже стал лучше. Неожиданно выпрыгнул огромный лось, остановился на пути вездехода и опустил вниз рога. Он широко расставил ноги, застыл, и по всему было видно, что пройти просто так не удастся.
   Казимир Иванович притормозил, выскочил из вездехода и без опаски подошел к лосю вплотную. Затем он присел у самой морды зверя на корточки и стал его чем-то подкармливать. Лось пожевал, потыкался в карманы брюк Казимира Ивановича, а потом фыркнул и исчез в кустах.
  
   Возвращение Казимира Ивановича назад к вездеходу стало настоящим праздником: более счастливого человека Влад никогда в жизни не видел. Егерь смеялся, поднимал в воздух руки и выкрикивал на ходу:
  
   - Владька! Ты это видел? Он уже настолько привык к хлебу, что каждый раз меня ждет на этом месте! Ну откуда он знает, когда я здесь буду? Живет же зверье себе без всякого Навигатора. Живет по своей звериной интуиции и выживает! Хлеб, сволочь, любит, жрал бы и жрал, а ведь нельзя ему этого: нарушение! Ха-ха-ха!
  
   После этого случая у Влада сердце совсем обмякло, он проникся к своему попутчику доверием и разговорился.
  
   - Ты думаешь, Владька, баба Тая наша - старушка с ума сошедшая? Не думаешь так? Врешь! Так бы каждый о ней с первого раза подумал. А она - старший научный сотрудник, всем здесь заправляет, - на этой фразе Казимир Иванович вскинул вверх руку и потряс ею в воздухе так, будто зажимал гирю.
  
   - Моща! Сколько она сама сделала, своими собственными руками, а голова у нее - золото! При всем при этом - знаешь, сколько ей лет? Не угадал - сто двадцать годков нашей старушке! На этой земле всегда бабы жили дольше командорских черепах, а эта, а эта!..
  
   Разговор перебил голос из навигатора Влада: "Владик! Отзовись! Ты куда пропал? Я вся - на нервах! Женька мне все рассказал, вернее: я у него сама правду выпытала. Владичек, сынок, приедешь - мы с тобой будем очень серьезно говорить, слышишь, очень!"
   - Мам! Я сегодня буду! Ты не волнуйся, со мной - все в прядке! Сядь и успокойся! Я вечером буду уже дома!
   Влад включил все настройки навигатора сразу, тот начал трещать, создавая помехи. "Сбой связи!" "Сбой связи! "
  
   - Ох, и достанется же кому-то вечером! - прокомментировал Казимир Иванович. - А батька твой - строгий?
  
   - А батьки у меня нет, Казимир Иванович, - со вздохом ответил Влад.
  
   - Жаль, что нет. А то бы надавал тебе по умному месту! Не хотят отцы нынче при детях жить, не хотят семьей себя связывать. А из пацанов вырастают такие, как ты, самовольцы. Как вас обуздать, а Владька?
  
   Впереди пробежал парень в куртке с маскировочной раскраской, в грязных сапогах, с лопаткой.
  
   - Смотри, видишь? - ткнул пальцем в лобовое стекло Казимир Иванович. - Побежал, как заяц трусливый, копатель - его мать... Нагребет из земли крестов да орденов красноармейских и стоит с ними на базаре, торгует. Работать, видите ли, ему не хочется. Скучно, видите ли, жить ему без экстрима. А то, что в земле лежало - это его? Не им оно туда положено, а значит: лежать оно там должно, как безвременно захороненное.
  
   Дальше следовала целая тирада высказываний о нравах современной молодежи, которая была для Влада настолько привычной, настолько банальной, что рассмешила до смеха. Он стал хохотать, что еще больше раскалило Казимира Ивановича.
   - Щенки вы! - веселый попутчик вдруг превратился в страшное лесное чудище. - И ты - щенок! Ты сейчас насмехаешься надо мной? Посмотрим, как тебе будет смешно, когда узнаешь сумму штрафа для тебя и твоей мамочки за твое проникновение в зону!
  
   - Казимир Иванович, - взмолился Влад. - Не нужно штрафа! Не нужно! Умоляю вас! Я просто не сдержался! Дурак - я! Д-у-р-а-ч-о-к - понимаете! Честное слово, мы с матерью совсем не богаты! Даже наоборот!
  
   У Влада от всего пережитого брызнули слезы.
   - Ладно-ладно, нечего мне здесь грязь разводить! - покосился Казимир Иванович на парня, сменив гнев на милость. Слез он не любил, да и влага на лице Влада выглядела убедительным доказательством, что злостным нарушителем он не был. Казимир Иванович сменил тон и стал рассуждать о жизни, о нравах, адресуя эти рассуждения не конкретно своему попутчику, а кому то за стеклом. Укоры он формулировал обстоятельно и пространно, но к Владу он уже не цеплялся. Его речь звучало отвлеченно, как речи любого водителя, скорее с целью развлечься в дороге. Когда же Влад успокоился, Казимир Иванович стал снова допытываться:
  
   - С матерью живете, говоришь? Знать, без страха живешь? Отец бы тебе ремешка всыпал раз-другой. Был бы ты, парень, осмотрительнее в делах-то своих. А когда пацан один с матерью живет, засюсюкивает она его, а он и рад своей свободе. А как же! Недоросль, а главный ужо мужик в доме! Так у вас, Владька?
  
   - Есть немножко, - кивнул Влад.
  
   - Эх! Нелегка доля матери-одиночки. А мы, мужики - как искорки: погорим, посветимся и айда по делам гулять. У нас, мужиков, вина перед женским полом большая есть, признаю. А ты, Владька, на отца-то своего не греши, не злись. Каким ты будешь потом - неведомо. Мужик, он на то природой и создан, чтобы искать, пускай даже ценой жизни своей, чтобы лезть своим носом в темные дебри и тайны всякие. Ты, хотя бы, Владислав, учишься там, в колледже своем, хорошо или так себе?
  
   Здесь Влад сел на своего конька. Он с хвастовством рассказал о получении почетных грамот, о досрочных аттестациях и других успехах в обучении, которых было у него превеликое множество, подробно изложил детали и специфику учебного процесса колледжа, в котором учился, о предстоящем гранде, колледже...
  
   - Да? Да ну! Славно! - время от времени ободрял Казимир Иванович. Владу вдруг стало тепло и уютно с этим случайным человеком. Случайным ли?
  
   Вездеход остановился у изорванной людьми и дикими животными сетчатой изгороди.
  
   "Прямо - как разрыв углеродной структуры под микроскопом" - подумал Влад.
  
   - Приехали! Вылазьте, господин хороший Владислав Совершеннолетнего Возраста! - объявил высадку егерь и лесничий по совместительству в одном лице.
  
   Влад взвалил на себя рюкзаки и пошел по натоптанной тропе в сторону города.
  
   Казимир Иванович, вызвался проводить, пошел рядом.
  
   - А что, говоришь, мать твоя все еще хороша собой?
   Влада от такой наглости передернуло.
  
   "Ах ты, старый козел, - подумал Влад, - и ты туда же!" Смолчав, он стал думать, как бы ответить на вопрос потактичнее.
  
   - А что вы, Казимир Иванович, разве в городе бываете?
   - Да нет, редко, раз в месяц бываю, отчеты сдаю. А что мне там делать? Ты еще молод, понять тебе трудно, что человек по жизни потыркается, потыркается, а потом осознает, что нашел уже свою нишу в жизни и обжиться пора бы ему в том предназначенном судьбой уголочке. Уют тогда человек вокруг себя наводит, уголок ему тот родным становится. А интерес к новому со временем гаснет. Нет, ты не думай, что я особо пристрастен к своей работе, так сказать, что я за ней видеть ничего не хочу другого. Соблазны меня еще тоже волнуют, ох, как волнуют! Иногда стану в городе возле взлетной башни, любуюсь ею. Как пилоты оттуда взлетают, смотрю. Они же, как капельки брызг на фонтане - все в разные стороны. А потом я к посадочной башне иду, там постою. Стою, наблюдаю, как пилоты снижаются, будто комарики на цветок липкий - росянкой у нас называют. Красотище! Постою так, постою, а потом все равно тянет домой, к своей старушке-колымаге.
  
   С этими словами Казимир Иванович оглянулся назад, в сторону висящего над травой серебристого блюдца.
  
   - Ты, вот, смотри! Возьмем, к примеру, опять бабу Таю. Она и стихи пишет, и романы там всякие-разные. Человек видит и чувствует, что было раньше и что будет позже. Рассказывала, что когда о крушении пишет - крушение происходит, пишет о катастрофе - о той же катастрофе тот час же сообщение поступает. Все чувствует, без Навигатора. Говорит: идет поток информации через кость в темечке - успевай записывать, вот какая интуиция у бабки развитая! А живет она без Навигатора потому, что нет у нее в нем потребности. Оденет, землю-матушку не слышит, информации мимо пробегает, не слышит она ее. Говорит Тая Карповна, что не знает: беды ли она своим писательством накликает, или это ей предупреждения посылаются. Волнуется Карповна, сердце ей болит во время прохождения потока этого. Недавно плюнула она да сказала: хочу дольше жить, ну ее, литературу эту. Всем предупреждения шлю - не слышат. Веселятся бесшабашно. Вот и говорит: ничего ей не нужно сейчас, покой стала любить. Писать перестала - сердце успокоилось. Так-то вот.
  
   - А вы что-нибудь пишет, Казимир Иванович?
  
   - Писал я, сынка, стихи еще в школе. Да растерялись они где-то. А в молодом возрасте, знаешь, все пишут. На земле такой, с языком таким - как не писать? А сейчас не пишу уже: старым стал, лениться начал... Смотри-ка, а ловко ты меня на откровенность "раскрутил"! Ха-ха-ха!
  
   Казимир Иванович снял с головы кепку, почесал там лысину вокруг Навигатора, развернулся и стал перед Владом лицом к лицу.
  
   - Прощаться нам пора, залетная птица! Дай я тебя обниму на прощание! Ты, Владик, знаешь, что... мою просьбу одну выполни. Мешает мне этот Навигатор! Всегда в этом месте чешется! Ты бы там в своих колледжах тему какую-нибудь поднял, разработку какую-то организовал, чтобы эти пуговки с голов нам снять, чтобы человек был свободным, и понятливым без этих чертовых вставок, чтобы видел вперед себя без Навигаторов, знал чтобы, что на дороге творится и по жизни был догадливым. Сделаешь?
  
   Казимир Иванович обнял Влада, постоял так, а потом похлопал его по плечу и, вздохнув устало, сказал:
  
   - Лети, птичка! Только мотыльком по жизни не будь! Обещаешь?
  
   - Пешком пойду, комбинезон о ветки порвал, - вместо ответа сказал Влад.
  
   - А что же я тебе не доложил? Тьху ты, заболтался! Баба Тая тебе все заштопала, целую ночь сидела, штопала.
  
   Влад вытащил из рюкзака комбинезон, осмотрел его и увидел мелкие белые стежочки на оранжевой ткани.
   - А другого цвета ниток у неё не было, извини.
   Когда Влад поднялся над лесом, сразу забыл обо всем, о чем его просил Казимир Иванович, все его личные просьбы и наставления ушли на второй план. Вспомнилась лишь какая-то просьба о мотыльках, и то только тогда, когда врезался Влад в облако липких пыльных бабочек-поденок. Те разбивались о стекло шлема, оставляли грязные смазанные следы. Сколько их здесь было? Тысячи? Миллионы? Хлопали они вокруг крылышками, не отступали. Завтра им всем суждено было погибнуть: расписание жизни них такое. Влад сделал круг и еще раз нырнул в стену бежевых крылышек.
  
   "Что он тогда сказал о бабочках? Птицей будь, а не бабочкой? Не помню"
  
   Главным для Влада было то, что в нагрудном кармане с ним летел соломенный браслет - подарок для мамы. И еще то, что она его ждет.
  
   На горизонте показался порт посадки пилотов - в виде цветка Казимира Ивановича - росянки.
  
   "Навигатор, навигатор! - обратился Влад к своему киборг-устройству, а найди-ка мне что-нибудь о полетах, музычку какую-нибудь в шлем залей!"
  
   "Новое? Старое?"
  
   "Нет, старое очень чтоб было, не десятилетней давности, а... скажем, столетней! Есть такое?"
  
   В ушах Влада зазвучала песня:
   "Но так легко моим плечам,
   Уже зовет меня в полет
   Мой дельтаплан..."

Гер+мани+я

  
   Гер последний раз выстрелил в сторону Сталинграда и стал зарываться в снег, потому что предположил, что таким образом согреется.
  
   Великому воителю было стыдно за лапти на ногах, обмотки и оренбургский пуховый платок вокруг корпуса, связанный на спине узелком. Все это было отобрано в качестве трофея в начале нашествия на этот проклятый разрушенный город, стоящий на излучине великой российской реки.
  
   Было холодно и было стыдно. Но Гер не плакал. Он еще надеялся на мощь германской военной машины, на хитрый маневр и оружие возмездия.
  
   Дождаться бы весны. А там - и до летней компании не далеко. Опять же яблоки на обочинах дорог. Курочку или поросенка можно подстрелить... Ганс выпотрошит дичь, зажарит ее на открытом огне, а потом заиграет на губной гармошке... Нет не выпотрошит: Ганс уже ничего не выпотрошит! Славный был парень!..
  
   Захватнические планы отошли на второй план, а планы последующих действий - неизвестны.
  
   Гер расчесывал места скопления блох, нанося им удар за ударом, но те были сплочены, организованы, напористы и матёры. Особенно им нравились теплые места под пуховым платком. "Эти гады ползучие тоже против меня!" - думал Гер. Когда было минус 5 по Цельсию, можно было раздеться и обтереть себя снегом. Тогда вся эта кусачая армия ретировалась и самоубийственно бросалась в снег. Была передышка. Гер после обтираний чувствовал себя настоящим победителем, но сейчас был мороз под сорок.
  
   Мешочек с дихлофосом давно уже был пуст, снабжения не отсутствовало, не было тыла, не было писем из дому, не было сигарет и шоколада, тушенки тоже не было и не было патронов в обойме. Была только белая заснеженная степь, от вида которой в глаза шла метель из черных расплывчатых точек. И были блохи. Их было слишком много.
  
   Гер философски заметил, что полной пустоты не бывает, всегда что-то есть. Под платком зашуршали кровожадные насекомые, и Гер как-то ласково подумал: "Ну поешьте, поешьте! Живые же, вам тоже кушать хочется!.."
  
   А сколько их там? Гер, чтобы чем-то занятся, решил мысленно прикинуть колличество насекомых на своем теле. Он занялся раскладывать и так и этак. Гер очень любил считать, и ему во всем нравилась точность. Когда он вступил в эту войну, все было ясно: где-то здесь, на берегу Волги, должно было быть его имение, сад и большой фальварк, за фальварком - пристань, несколько баржей на пристани, еще катерок и множество усердных рабочих. Рабочим за усердие выдавался бы сатиновый отрез, а за непослушание - серия плеток. Дороги бы Гер построил хорошие, а местных бы приучил кланяться, снимая шапки, когда он, Гер, проезжал бы мимо на авто или фаэтоне...
   Мысли Гера оборвал вой "Катюши". Стало страшно. Сзади впились кровососы. Стало больно.
  
   Солдат вскочил и побежал что было сил домой. Дом его находился далеко: на отрогах Альп, в Баварии. Но другого выхода не было, нужно было бежать, и Гер бежал.
  
   От быстрого бега наконец-то разогрелся, деятельность его мозга активизировалась, и он стал придумывать на бегу новый план захвата России.
  
   "Не силой их надо брать - хитростью!" - думал Гер во время последнего отступления.
  
   "Американцы, ишь, хитрые, не воюют, а пол-мира под себя подмяли, при помощи своих "money" подмяли. А я - что - не могу таких же красивых бумажек напечатать?
   Могу! Еще лучше будут!.. Назову их "Евро" или "Ойро" - какая разница, назову как-нибудь... Возьму под эти бумажки у других народов обязательства, пусть вкалывают, сеют- пашут, а воевать больше я не буду, прости меня Бисмарк! Есть другие пути для обогащения..." - так думал Гер и бежал дальше.
  
   Дома Гер воплотил намеченные в дороге планы в жизнь, переименовав за одно страну свою послевоенную. Назвал ее в свою честь и в честь финансового плана своего "Гер+мани". Но тщеславие взяло верх и Гер добавил еще "Я" в конце, намекая на свое авторство в новом проекте.
  
   Я все это не выдумал, и многие знают эту легенду, она жива, пересказывается и переписывается в разных интерпретациях. Скоро семьдесят лет этой истории. Так зачем ворошить, спросите вы, известный и понятный всем эпизод истории?
  
   Другой случай, из современной жизни, меня заставил старое вспомнить. А было вот что.
  
   Еду я как-то в автобусе. Народу много набилось, теснота! Гляжу - парень стоит, лицо его мне знакомым кажется. Стал приглядываться, представил его лет на 10-15 моложе и узнал своего бывшего ученика. Я в свое время учительствовал, учеников у меня было много. Иной раз идешь мимо, человек незнакомый здоровается, заявляет о том, что учился у меня, разговор завязывается. А здесь - нет: лицо прячет и явно общения избегает.
  
   "А почему, - думаю, - не пообщаться? Окреп он, возмужал... Сейчас бы обсудили вопросы актуальные, посудачили бы от нечего делать. В дороге не так скучно бы было. Одет он, вижу, хорошо, значит: жизнь его удалась, значит и я как-то к этому причастен..." А вдруг благодарность услышу за разумное, светлое?
   Но Сергей М. (так этого парня звали) отворачивает лицо, делает вид, что меня здесь нет, что нет этого автобуса, нет этой давки и нас обоих в этом автобусе нет тоже. А если и есть мы, так уж точно в совсем разных местах, а не дышим в лицо друг другу.
   "Ладно, - думаю, - ты едешь, я еду, а это уже хорошо."
   В автобусе вдруг стало просторнее. Часть пассажиров вышла на остановке, освободив жизненное пространство, но тут же армада других пассажиров навалилась на спину сзади и таким образом придавила меня к самому Сергею М. вплотную. То есть грудью к груди.
  
   Сергей изобразил момент распознавание в незнакомом человеке знакомого, выдавил из себя "Здрасс-с-ссте!" и опять попробовал отвернуться. Но, увы, отвернуться на этот раз было уже некуда. Вокруг были раскрасневшиеся лица еще более незнакомых людей с натянутыми до предела нервами, и пересечься взглядами с кем-либо из них хотелось меньше всего.
  
   Сергей М. уткнулся взглядом в пуговицу моего пиджака и стал ее рассматривать с вниманием инженера-технолога-пресовщика пластмасс. А далее - опять молчок.
   Я взял инициативу в свои руки, заговорил:
  
   - Сережа, где работаешь, как устроился в жизни? Где после школы учился, на кого выучился?
  
   Сергей М. выпрямился и гордо заявил, что закончил финансовый институт и стал менеджером в банке.
  
   Само собой разумеется, все пассажиры притихли и стали слушать наш разговор, потому что иных развлечений не было...
  
   - Сергей, - говорю, - а объясни мне суть твоей специальности. В мою бытность были снабженцы, работники по сбыту продукции, кассиры, учетчики - по самому названию профессии было понятно, кто чем занимается. А что такое "менеджер"? (Лукавлю, ясное дело!) И зачем учится такому долго - целых пять лет? Дал в долг под проценты, наварил себе из "ничего" - вот и вся премудрость. А вам там, конечно, нарассказывали про лизинг, демпинг и консалтинг...
  
   Раньше все это "купи-продай" жульничеством называли, а сейчас, видишь, официально все, профессия, навыки...
  
   То ли я перегрелся в душном автобусе, то ли мне воздуха не хватило, но здесь я оплошал с педагогической стороны, даже понял, что очень сильно оплошал: не учел я, что парень не будет со мной говорить с позиций "мальенького мальчика", да и не на лавочке мы с ним с кружкой пивом...
  
   Мои просчеты тут же дали о себе знать: лицо Сережи налилось кровью, а губы стали жевать что-то непристойное, но, слава богу, без звука.
  
   Положительно в этой ситуации было то, что вокруг нас стало больше места. Пассажиры отступили, по лицам я понял, что по-сути прав, но... Но ребенка в обиду здесь тоже не дадут - так что, держись, учитель!
  
   Нужно было как-то изловчиться и выруливать из этой нелепой ситуации.
  
   "А что? - думал я. - Разве он виноват, что Герова наука сейчас в цене? Разве Сережа М. виноват, что где-то там какой-то Гер сидит в красивом месте под названием "Орлиное гнездо" у самого подножья Альп и печатает свои красивые бумажки для нс и продает их нам же в три дорого? Эти правила выдумал не я, не Сережка, и никто из нас, но по этим правилам всем нам жить приходится... Нет! Но ловко же он нас, гер этот, а?"
  
   Двери автобуса раскрылись, Серега выскочил, на своей ли остановке, или так сбежал - не знаю.
  
   Показалось, будто, так же, как и я, ходит он на меже правды и неправды. Учеником он хорошим был. Но жизнь меняется.

   20

19

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"