Я смотрю на твою руку - пухлая детская ладошка, сужающиеся к ноготкам пальцы. Все, как у людей, только... Вот линия жизни - длинная, доходящая аж до сустава указательного пальца, вот и линия ума, прямая, четкая, вот... а линии сердца у тебя нет - на обеих руках, никакого намека. И все же ты очень нежен и чуток - все животные льнут к тебе, ведь ты их не мучаешь. Особенно - кошки. Они окружают тебя всякий раз, как ты появляешься во дворе, даже серая злая зверюга, хозяин помойки и гроза подворотен, подходит, будто нехотя, от нечего делать, и жмется к ноге. И хомяк пляшет для тебя на пороге пластикового домика, грызет прутья решетки, чтобы быть к тебе ближе.
Ты умеешь нравиться людям, и виною тому не только смазливые (уж слишком тонкие и красивые, на мой взгляд) черты лица, но и твое обхождение. Ты наперед знаешь, что сказать, и что сделать, чтобы очередная жертва распахнула тебе свое сердце и отдала все, что ты хочешь. И только домашние знают твои жуткие, до судорог, истерики, которыми ты пугаешь их, вымогая то, что тебе не положено.
Со мной не побалуешь, и ты это понял. Ты кричишь: "Уходи!" - и я одеваюсь. Ты понимаешь, что останешься совсем один, в пустом доме, и плачешь: "Останься!" - и я снимаю куртку.
Я рассказываю тебе сказки. Страшные сказки - об одноногом медведе, и о сереньком козлике, и об Иванушке и Морском Царе с медным носом, а ты слушаешь, затаив дыханье, смешные - "Пять тетеревей и один рябчик", о Филиппе и Феде, о прожорливом медведе и белочке, и ты хохочешь - в сотый раз, на том же самом месте. И я удивляюсь - мне самой даже не надо обращаться к памяти, чтобы их рассказать, они говорятся сами, а мысли мои в это время бродят совсем в другой стороне, но ты - еще сохранил первоначальную радость их восприятия.
Я читаю тебе стихи - Блока и Ахматовой, Блейка и Байрона, пару средневековых жутко длинных баллад и "Подвиги Геракла" в переложении одного немецкого остряка. Они стали фоном для всех твоих игр, и ты чувствуешь себя неуютно, если в детской стоит тишина. Ты сам читаешь стихи, когда хочешь понравиться взрослым - и они забывают закрывать отвалившуюся на полметра челюсть.
Я пою тебе песни, и ты поешь вместе со мной - наверно, странно было бы кому-то услышать, как женский бас и твой дискант выводят: "Sweet dreams are made of this". Что поделаешь - наши мечты сделаны из разного теста, но в том-то и дело, что они настолько разнятся с тем, чем заняты умы твоих родителей, сверстников, старших приятелей, что именно это нас так сближает.
Наверно, распорядилась судьба, что твоим воспитателем стала именно я, а не кто-то другой, потому что я могу дать тебе то, о чем другие не подозревают. Когда мы остаемся одни, ты хитро заглядываешь мне в глаза - снизу вверх, и говоришь: "Дай руны". Откуда такая страсть к невзрачным кускам деревяшки, ведь ты любишь все яркое, блестящее и красивое? Но перебираешь их, повторяя: "Соулу, тейваз, дагаз". Вообще, любые знаки и символы ты запоминаешь с налету, вместе с уймой значений, а вот логика у тебя, мягко говоря, странная. Из первоначальных посылок в твоем уме вырастает такое, до чего я никогда бы не дошла без твоей помощи, а иные химеры меня просто пугают.
Ты предвидишь будущее - случайным образом, далеко не всегда, но погоду на завтра у тебя можно узнать и без всякого Гидрометцентра, кстати, гораздо точнее. Когда ты говорил об огромной волне, я думала, что переборщила с байками о Нуменоре, а вышло-то все гораздо страшнее - это произошло в реале, хорошо, не у нас. Ты еще дважды меня напугал, но, наверно, благодаря твоим ужастикам со мной ничего не случилось. Эффект подстеленной соломки. Смогу ли я отплатить тебе тем же?
Пытаюсь. Даю тебе все, что знаю сама, что возьмешь - уже твое дело. Не поучаю - показываю. Недавно рассказала тебе, что есть на свете такая штука, как смерть - мы увидели мертвую кошку у дороги, и ты все порывался ее поднять. Пришлось объяснить. А дома ты спрашивал об игрушках: "Они тоже умерли?" - "Они никогда не бывали живыми". Переварил? Еще как. Вопрос о деревьях - "А они - живые или мертвые? А почему не ходят и не говорят? А камни? А речка?" Вот уж поставил в тупик. Граница между живым и мертвым оказалась очень расплывчатой. Как я поняла, камни для тебя - никак уж не мертвые. Ты их гладишь, как кошек, и мне кажется, им это нравится. И стекляшки отличаешь от них с первого взгляда. Карманы полны булыжников... Куртка в песке и глине... Руки по локоть в грязи, но ты доволен.
А потом будешь брыкаться, когда я потащу тебя мыть лицо и руки, и не потому, что не любишь, а чтобы настоять на своем. Я сдаюсь, говорю, оставайся ты орком немытым, и ты тут же суешь руки под кран. Потому что, когда мы играем, то орк - это я. Я обещаю тебе: "Купирую уши. Зубами", - и ты прячешься так, что сто лет ищи - не найдешь. Или бегаешь, переворачивая кресла и стулья. Убирать весь этот раздрай приходится мне. "Ваше высочество" выше подобных занятий. А вот игрушки собирать я все же тебя вынуждаю. Иначе - не пойдем рисовать, не станем играть в футбол или в карты. Картежник ты страстный, правда, пока еще путаешь вальта с королем, но чувствую, это будет недолго.
Рисуешь пятнами, извилистыми линиями и мазками, наслаждаясь цветом и формой, а потом мы с тобой рассуждаем, на что ж это похоже. Вот - сова летит, вот - воет собака, а вот - она же машет хвостом. Почему? - "Хозяин пришел". Отдельный разговор - бабочки, получающиеся, если сложить пополам лист, измазанный жидкой акварелью. Цветы на поляне, если жесткой кистью, напоенной яркими красками, тыкать в бумагу. Небо над полем - результат двухцветной заливки. Все внове, все тебя радует, и вытащить из-за стола - проблема.
Такая же проблема - вывести тебя на улицу, особенно зимой. Ты не любишь, когда ветер в лицо, но тебя раздражает шарф и капюшон - как только я отвлекусь, ты их сдираешь с себя. Тебе уже скучно в компании сверстников: с ними не поговоришь о том, что тебе интересно. В компании взрослых ребят ты - свой, и согласен даже терпеть бомбардировку снежками и падения на ледяной горке.
Но недавно я наблюдала странную вещь. Мы вышли погулять ближе к вечеру, и отправились кататься на санках. Сперва тебе это нравилось, ты хохотал и соревновался с ребятами, кто дальше проедет и круче свернет, но в какой-то момент твой смех затих, и лицо вытянулось и помрачнело. Ты стоял на вершине и смотрел вниз, туда, где возились в снегу твои приятели, и словно не понимал, чему они рады. Шел снег, сверкающий в синеве зимнего вечера, как слюдяные пластинки - на изломе гранита, покачивался фонарь, и плясали извилистые тени деревьев, но ты видел не их. Судя по твоему взгляду, ты в первый раз осознал свое одиночество и ужаснулся ему.
Я ли виновата в том, что открыла тебе твой мир, мир безымянных пока образов, закрытый для остальных? Ты ли сам осознал, сколь много уже знаешь и можешь? Прости. Может, не стоило вытаскивать тебя из песочницы, давать тебе краски и руны, а рассказывать - лишь про колобка или курочку Рябу... Поздно. Помоги тебе судьба найти друга, что поймет тебя, и увидит твой мир - мир тысячецветной радуги, причудливых образов и далеких ассоциаций, мир, пронизанный нитями взаимосвязей, незримыми, но угадываемыми в ночной темноте. Я хочу, чтобы ты был счастлив.