Аннотация: Любителям живописи, наверное, понравится первая часть рассказа...
Савич с беспокойством оглядывал окружающие его полотна. Равновесие и покой, вносимые в атмосферу выставочного зала школой классицизма, секунду назад нарушили раскаты грома. Словно бы огромный холщовый мешок, набитый до предела звенящей утварью, надорвал бока и обвис бессильной плетью, не в силах приручить этот гром. Теперь рокот нарастал, становился все более угрожающим. Савич быстро окинул взглядом весь небольшой зал. Казалось, случилось что-то ужасное. Не выдержал крепежный штырь, холст трещит под давлением неведомой силы? Что случилось? Все полотна были на месте; будто вставшие вдоль стен родственники, они молча взирали на Савича. На их многовековых лицах также читалась тревога: Эрминия спешила повязать рану Танкреда, слыша близкий и угрожающий шум битвы, мать из последних сил протягивала сверток со своей малюткой, вздрагивая от надвигающегося гула стихии, а аркадские пастухи словно бы почувствовали поступь самой Смерти. Но в следующий же миг Савич увидел радостных мужчин с дарами земли обетованной, которые, казалось, не слышали никакого грома. Да и девушки на пшеничном поле слабо заинтересовались происходящим(1). Тогда он понял, что не герои полотен поражены этим неведомым мифическим гулом, а в каждой из картин отразилось его собственное смятение, эхом раскатившееся по залу. И каждый холст подобно зеркалу отразил его лик, искаженный поступью Смерти.
Он вскочил на ноги. Медлить было нельзя. Спасти, необходимо спасти все полотна. Его взгляд метался с одной картины на другую. Те, словно беззащитные дети, ютились на пустых громадных площадях стен. Как потайные окошечки в другой мир. На мгновение у Савича возникло непреодолимое желание нырнуть в одно из них и найти спасение там, в мире покоя и гармонии, в вечной Аркадии.
- САВИЧ! - вновь прогремело.
Он подбежал к окну. Посмотрел на Елисейские поля. Высоко. Вернулся к рабочему подрамнику, на который был натянут дублировочный холст. Посмотрел на двери. Закрыты. Сможет ли он унести все картины? Если по очереди. Савич подбежал к ближайшему полотну и вцепился руками в массивную раму. Но куда нести? Где спасать?
За дверью послышались шаги.
- Вас ожидает... - раскат грома.
Шаги все отчетливее. Они направляются именно сюда. За ним...
- САВИЧ!
За ним...
"И я в Аркадии"(2)...
Дверь распахнулась...
- САВИЧ!
- Господи, Боже мой! Савич! Ты что, оглох?! - на пороге стоял мужчина в белом халате и миниатюрным скальпелем в руке. Его волосы были всклокочены, а глаза поблескивали от напряжения.
- Кирсен? - удивился Савич.
- Громкоговоритель надрывается уже минуты две. Тебя срочно вызывает шеф! - увидев, что реставратор держится за раму, мужчина спросил: - Ты уже собрался взяться за "Лето"? А я и не знал, что руководство музея заказало тебе реставрацию всех времен года Пуссена. Тогда после "Весны" самое время взяться за "Лето". В этом что-то есть! - мужчина улыбнулся и исчез за дверью, откуда прокричал: - И к шефу не забудь сходить.
Только сейчас Савич понял, что же без конца повторяет мифический голос:
- Господин Савич! Вас ожидает директор музея! Господин Савич! Вас ожидает директор му...
Неожиданно распахнулись двери в другой стороне зала. Вошла женщина и с поражающей точностью в интонации и голосе повторила:
- Господин Савич! Вас ожидает директор музея!
Причем громкоговоритель продолжал надрываться. И существование этих двух идентичных голосов заставило Савича на мгновение испытать мистический страх. Но он тут же выдавил из себя кривую улыбку:
- Запись - сказал он.
- Запись - холодно повторила женщина.
Сердце Савича замерло, ожидая, что и громкоговоритель повторит это слово, но он лишь монотонно гремел:
- Господин Савич! Вас ожидает директор музея!
Они шли сквозь залы, словно кости нанизанные на кожаный ремешок гигантских четок. Бесконечные пастухи и короли, гадалки и мифические герои бросали взгляды на проходящих мимо секретаршу и реставратора. Безразлично взирал на Савича Франциск I Жана Клуэ, поражая мастера неестественно широкой грудью; женщина в синем Жана Батиста Камиля Коро настороженно прислушивалась к отчетливым, словно щелчки падающих капель, шагам; посмеивался беззубый рот Демокрита Антуана Куапеля, а томная одалиска Эжена Делакруа манила его прилечь на звериную шкуру. И глядя на одалиску, Савич вдруг подумал, сколько же миллионов, триллионов глаз пыталось поймать взгляд этой красавицы, сколько рук ласкало эту теплую как парное молоко кожу! И частичка души каждого зрителя навеки оставила неясный эфемерный отпечаток на холсте живописца. Реставратор остановился и посмотрел назад, на всех этих рыцарей, куртизанок и кухарок, которых они только что миновали. Теперь все они знают о его существовании, и следующий посетитель, подводя к алтарю невесту Жана Батиста Камиля Коро, различит в ее воспаленных глазах сотни, тысячи таких же свадебных обрядов, которые она пережила здесь. И он почувствует, что однажды на месте ее избранника стоял некий ничем непримечательный мужчина среднего роста с русыми волосами по имени Савич.
- Господин Савич!
- Да, да! - он обернулся к секретарше и вновь последовал за ней. - Я знаю, меня ожидает директор музея.
Больше всего Савич не любил, когда его отрывали от дела. Хотя на директора музея особой причины злиться не было: он впервые за долгие тридцать лет вызывал реставратора к себе. Да что там греха таить, впервые за всю жизнь, если учесть, что Савич вырос в стенах этого храма искусств, поскольку его мать некогда работала здесь гидом. Без сомнения можно сказать, что и она провела в стенах музея всю свою жизнь. И сейчас, выйдя на заслуженный отдых, она не могла прожить и недели без посещения тихих залов этой сокровищницы, до краев наполненной умиротворением и гармонией.
Уж кого следовало обвинить в бесцеремонном вмешательстве в его работу, так это, безусловно, балагура Кирсена. Он ежедневно досаждал Савичу своими разговорами, приглашениями в местный ресторан и мыслями вслух. Благо, этому чертовому датчанину не удавалось разрушить прочную скорлупу ощущений, которую с самого детства имел Савич. Кирсен твердил ему то о превосходных результатах бомбардировки холстов молекулами кислорода, то о своей прыщавой толстухе-сестре, которая, несомненно, избавится от прыщей, как только выйдет замуж, то о новой системе кондиционирования помещений музея. "Мы вместе с картинами сидим 24 часа в сутки в этих залах, в которых поддерживается одна и та же температура и влажность. Мы тоже находимся законсервированными в этой прекрасной банке, и, судя по всему, проживем на пару сотен лет дольше, чем остальные люди", - любил шутить датчанин. Однако самой излюбленной темой Кирсена, особенно в последнее время, когда он принялся за реставрацию полотна Карла Брюллова "Последний день Помпеи", был Апокалипсис. Он мог часами бродить по музею, бубня что-то себе под нос, а потом вытягивать Савича в ресторан и изливать ему все накопившиеся переживания. В это время Савич настороженно изучал вилкой жаренную форель, словно бы ему принесли на тарелке голову Св.Иоанна Крестителя. Лишь краем уха реставратор, погруженный в мир очередного сюжета, над которым он в данный момент работал, различал проклятия Кирсена. Тот что-то говорил про взрыв, судьбу человечества, обреченность и смерть. Савич кивал в ответ, находясь в это время за спиной Харона Пьера Сублейра. И он мучительно думал, кто же эти две фигуры, две души, пересекающие Стикс. Пользуясь самыми современными микроскопами и компьютерами, он пытался заглянуть под складки саванов и увидеть скрытые художником лица, но там его встречала лишь пустота и смерть. И когда Савич доедал форель, оставляя на тарелке масляный скелет, ему вдруг приходила в голову безумная мысль о том, что эти двое пассажиров, отправившихся в Царство мертвых, не кто иные как они с Кирсеном. И в этот момент Савич смотрел в глаза несмолкающему датчанину. И тот замолкал, прерывался на середине фразы, поднимал свой бокал с вином и заключал:
- Ты единственный, кто меня понимает.
Хотя то, о чем рассказывал Кирсен, так и не проникало внутрь скорлупы Савича, отлетало, словно теннисный мяч, оставляя неясное призрачное эхо. Савич постоянно находился в работе над каким-нибудь полотном: в его мозгу не прерывалось дублирование "Распятия" Джованни Беллини, расчистка "Богоматери с младенцем" Дирка Баутса от записей. Работа над одним экспонатом плавно перетекала на второй, третий... И, по сути, Савич всю свою жизнь провел в прекрасном мире грез, среди сатиров, купидонов и граций.
- Я знаю, ты мечтаешь оказаться простым смертным Жака Бланшара, которому посчастливилось застигнуть Венеру и граций во время их полуденного сна, - кивал с улыбкой на губах Кирсен. - Я знаю.
Последние два месяца Савич работал над "Весной" Никола Пуссена, создателя классицистического направления в живописи Франции XVII века. Реставратора пленила упорядоченность, непреодолимая сила разума, заключенная в полотнах мастера. Савич запер себя в четырех стенах с "Аркадскими пастухами", "Танкредом и Эрминией" и "Спящей Венерой". И теперь все эти античные тела ожили в его сознании, населили его мир немой пластикой и величием. Теперь он видел окружающий мир лишь через призму мифологической силы чувств и характеров. И став невольным зрителем шествующей секретарши, Савич поймал себя на том, что у женщины неровно острижены волосы. Здесь, безусловно, поработали мечом. Савич прибавил шаг и поравнялся с женщиной. Он попытался заглянуть ей в лицо. Она настороженно посмотрела на реставратора.
- Эрминия? - вырвалось у него(3). Секретарша промолчала.
Поднявшись на лифте на десятый этаж, они вошли в просторный проходной кабинет. Здесь было людно. Мужчины с черными папками, белоснежными листами, прохладно-голубыми кейсами. Они создавали некую стройную композицию, в центре которой находилась уверенная в себе, динамичная женщина, с жаром объясняющая что-то собравшимся. Эта была не кто иная, как сама Флора, дарующая в своем волшебном саду покой и радость безвременно погибшим на земле героям. Вот Нарцисс. Он поистине скульптурным жестом указывает в свой лист бумаги, который застыл в воздухе, словно выполнен из мрамора. Слева от него поправляет свои кудри Гиацинт. Он вытягивает шею, чтобы лучше слышать. Остальные герои приняли такие позы, словно в следующий же миг пустятся в пляс. А в центре - танцующая Флора с зелеными линзами в глазах.
Савич протянул ей цветок.
- Пусть твое царство будет вечно, - сказал он.
Флора улыбнулась и приняла подарок.
- Господин Савич! Вас ожидает директор музея! - ответила она.
Этот голос был совсем иным, нежели тот гром, что привел реставратора в панику. Он принадлежал другому миру, который манил к себе и очаровывал своей недостижимостью.
- Прошу вас пройти сюда! - окликнула Савича Эрминия.
Реставратор подошел к массивной двери, выполненной из дорогого дерева и пропахшей сигарным дымом. Эрминия осторожно постучала.
- Да-да! - отозвалось пространство за дверью.
Женщина вошла в кабинет и сказала:
- Господин директор, к вам реставратор Савич.
За ней вошел и сам Савич.
- Наконец-то, - ответил голос невидимого человека. - Что-то вы задержались. Спасибо, Эрминия.
Секретарша вышла.
Савич никогда ранее не видел директора и знал о его существовании лишь со слов матери и Кирсена. Теперь он жадно искал глазами этот персонаж, с которым ему все же пришлось столкнуться в своем жизненном сюжете. Директор сидел далеко в углу комнаты, на пышном диване у небольшого столика для курения. Стоя у двери Савич не сразу увидел его. Директор был растворен в пейзаже, словно пуссеновский Полифем(4), став символом некой одухотворенности окружающего его мира. И теперь все предметы кабинета - все эти книжные шкафы, стулья, громоздкий письменный стол, элегантный комод, папки, ручки, пресс-папье - несли на себе мистически-зыбкий оттенок присутствия этого героя.
- Приношу свои извинения за то, что оторвал вас от работы, - Полифем встал, пожал руку реставратору и пригласил его присесть на диван. - Должен отметить, что вы у нас один из ведущих реставраторов музея. Да что там говорить, любой европейский музей посчитал бы за честь иметь в своем реставрационном штате такого высококлассного специалиста. Я очень доволен вашей работой. Над прюдоновской Психеей(5)вы поработали безупречно. Признайтесь, вы были в нее влюблены? - Полифем засмеялся и, не дожидаясь ответа, продолжил. - Я пригласил вас, господин Савич, для того, чтобы попросить об одном одолжении...
Реставратор посмотрел на пиджак директора и его внимание привлек краешек зеленого платка, который выглядывал из нагрудного кармана. Его оттенок был точь-в-точь схож с листвой пуссеновской весны. Однажды Савич решил сосчитать количество листьев на одном дереве, изображенном мастером. Получилось 20 152 листочка. Если предположить, что на полотне изображено порядка 10 крупных деревьев, то число листьев возрастает как минимум до 200 тысяч штук. Двести тысяч платков Полифема, увековеченные на холсте. Савич усмехнулся этой мысли.
- Да, я знаю, что вам это понравится, - отозвался директор.
Но из всех этих двухсот тысяч платков в последние десять дней Савича смущали лишь семь. В процессе физико-технического обследования картины, он столкнулся с одним проблемным участком, где имелась утрата красочного слоя. Реставрации, выполнявшиеся задолго до Савича, восстановили структуру полотна: на данном участке было наложено три реставрационных заплатки. Способ наложения и состав грунта были фактически идентичны структуре и характеру мазков художника. Однако предшествующий реставратор своими действиями - неясно, то ли гениальными, то ли преступными и халатными - восстанавливал конкретный персонаж пейзажа - Змея искусителя. Всего лишь несколько мазков, и морда этой твари появлялась в листве дерева, находящегося в центре композиции. Наличие данного персонажа в мифе об Адаме и Еве, само по себе, удивления вызывать не может. История о первом запрете для человечества и о первом нарушении запрета, в которой змей выступает главным сюжетообразующим элементом. Савича беспокоило другое: исследования в ультрафиолетовой и инфра-красной области спектра продемонстрировали, что все семь мазков были сделаны значительно позже времени создания самого полотна. Другими словами, авторский красочный слой, сохранившийся до настоящего времени, не дает оснований полагать, что в данном месте композиции действительно находился змей.
Перед глазами реставратора возник весь пейзаж. Деревья, осыпанные пышной листвой и крупными плодами, стена утеса в крайнем левом углу композиции, сверкающая под солнечными лучами гладь озера, тихий миниатюрный водопад - все стихии приручены. Одно слово - Рай земной. В центре композиции - Адам и Ева. Их фигуры малы и почти незаметны среди всех этих больших гор, облаков и деревьев. Русокосая Ева положила правую руку на плечо сидящему Адаму, а левой указывает на крупное дерево, расположенное в центре композиции. И жест ее трояк: возможно, она указывает Адаму на плоды, райские яблочки, желая организовать первую в истории человечества дегустацию; возможно, ее пальчик выискал в листве морду Змея, которому без труда удалось искусить эту неопытную особу; а, возможно, предметом внимания Евы стал сам Бог, который летит в пене из облаков, и в данный момент оставил парочку без должного внимания, приступив к более важным делам. Без сомнения Ева могла заговорщески прошептать:
- Смотри Адам, этот безумный летающий старик, наконец-то, отстал от нас. Самое время сгрызть парочку его анисов, которые ему, видите ли, жалко. А-то смотри, какие тут здоровые червяки в листве!
Логично было бы обратиться к материалам последней реставрации, поскольку все исследования и тем более восстановительные работы памятников искусства тщательно документируются реставраторами. Это помогает безошибочно найти ту незримую границу авторской живописи, и благодаря обратимости материалов, используемых реставраторами, отчистить полотно от всех последующих слоев записей и лаков. Однако в архиве музея Савичу дали отрицательный ответ: как это ни удивительно, но оказались не сохранены не только материалы по последней реставрации этой картины, но и данные по всем прочим возможным реставрационным работам над "Весной" Пуссена.
Следующий шаг - поиски репродукций, электронных копий, упоминаний о картине в литературе. В ответ на этот запрос седовласый старик Клод, который являлся хранителем музейного архива, лишь обреченно покачал головой.
- Раньше надо было об этом думать. И не тебе... Кому повыше...
Что же получалось? Сохранилось лишь единственное изображение, которое, к тому же, имеет серьезный недочет, спорный участок. Всего лишь семь мазков, а эффект от них в глазах Савича был сопоставим с эффектом атомной бомбы, сброшенной на Лувр. Любая неточность, любая ошибка реставратора и представление об авторской живописи будет искажено. А в данном случае, не только о живописи, но и об идейной концепции произведения.
Савич выдохнул и внимательно посмотрел на Полифема. Подробно исследовав полотно, реставратор нашел еще два крупных участка, где серьезные утери авторского красочного слоя были восстановлены во время предыдущей реставрации. Один из них можно было сразу отринуть - это участок облака, на котором лежит Бог. Наличие змея там невозможно. Другой участок располагался на скале слева от действующих лиц. Можно чисто теоретически предположить, что змея могла находиться там. К тому же, образ змеи, ползущей по камню, уже стоял прямо перед глазами - достаточно внушительных размеров змея ползла по скале на другой работе Никола Пуссена из тех же "Времен года" - "Зима, или Потоп". И в данном случае скала так же находилась в левой части композиции. Эта параллель заставляла задуматься.
С другой стороны, образ змея искусителя в живописи вряд ли отделим от образа дерева или плода. Если обратиться к древним религиям, то в них змея была фаллическим символом, ассоциировавшимся с богиней земли в обрядах, связанных с плодородием. Вполне вероятно, что змея греческой Афины произошла из такого более раннего земледельческого божества. К аналогичному источнику восходит и змея в корзине в мифе об Эрихтонии. По сути, змея является атрибутом персонифицированной Земли, одного из четырех элементов, и богини Цереры, которая символизирует ее. В этой связи стоит вспомнить, что Никола Пуссен стал основоположником искусства классицизма, стиля, в основе которого лежит преклонение перед античностью, убеждение в абсолютном совершенстве его художественных решений, его идеала гармонически развитого человека. Цитирование античных памятников в произведениях мастеров классицизма не только не возбранялось, но было необходимым импульсом для создания собственного оригинального образа. Нет сомнений в том, что Пуссен трактовал змея именно в античной традиции, которая видит неразрывную связь между змеей и деревом. Эта связь изображалась в античности в виде змеи, обвивающей ствол дерева. Отсюда и образ змея - защитника дерева, который встречается в легенде о Ясоне и Золотом Руне.
Савич, отлично знавший мифологию, без которой затруднительным стала бы реставрация множества произведений искусства, стал стремительно перебирать в голове сюжеты античных мифов и образы сказаний. "С другой стороны, - подумал он. - Существует отчетливая связь между змеей и женским началом. Можно рассматривать Еву в качестве архаической финикийской богини подземного царства, персонифицированной в змее. В пользу данной точки зрения указывают многочисленные средиземноморские божества, изображенные несущими змею в одной или двух руках. Например, греческие Артемида, Геката, Персефона. Это и превосходно выполненные в золоте и слоновой кости скульптуры критских жриц, и мифические образы со змеями вместо волос. Те же Медуза Горгона и Эриннии". В таком случае, змеи могло вообще не быть на полотне классициста. Савич вспомнил, что когда-то читал об одном поверье, существовавшем в Центральной Европе, согласно которому волосы, выходя из головы женщины, под влиянием луны превращаются в змей.
- Почему же ничего не сохранилось в архиве музея о "Весне" Пуссена, - в сердцах произнес реставратор, обращаясь скорее к самому себе, нежели к директору.
Полифем, только что активно жестикулирующий и что-то рассказывающий, замер в удивлении. Затем на его губах появилась печальная улыбка:
- Да, мой друг, все это последствия того ужасного хаоса. Ты родился намного позже этого времени и, слава Богу!
- Хаоса? - не понял Савич, отвлекаясь от своих мыслей.
Полифем обнадеживающее похлопал его по плечу и громко спросил, словно подводя итог разговору:
- Ну, так как, ты готов к поездке?
- Да, - кивнул реставратор, затем вдруг опомнился и спросил. - К какой?
Раздражение пробежало по лицу мифического героя, но он сдержался и, подойдя к своему столу, вызвал секретаршу. Когда в дверях показалась Эрминия, Полифем сказал:
- Натали, введите господина Савича в курс дела, подготовьте ему всю необходимую документацию и... - директор внимательно посмотрел на растерянного реставратора. - И позаботьтесь, чтобы завтра господин Савич был в нужное время в нужном каре.
- Да, конечно, господин Полифем, - ответила секретарша.
- До свидания, господин Савич! - директор учтиво пожал реставратору руку. - По возвращении расскажете, как все прошло.
Савич на всякий случай кивнул и на всякий случай ответил: "Конечно", хотя не совсем понимал, о чем все же здесь идет речь.
- Итак, - Эрминия снисходительно посмотрела на реставратора. Хотя Савич и не ожидал иного взгляда от мифического создания, для которого какой-то безвестный реставратор был ничем не примечательнее мухи. На Савича взирал бессмертный образ, и он мог лишь глупо улыбаться в ответ. - Ситуация в музее сложилась таким образом, что вы - единственный специалист мастерской реставрации станковой масляной живописи, которого мы можем направить на европейский симпозиум по проблемам реставрации памятников искусства. Вам необходимо будет прочесть доклад на тему "Выбор старых и новых методик по принципу наименьшего вмешательства в материал картины". Текст доклада в этой папке, - Натали протянула ему тонкий лист грамматона, схожего с иссиня-черной пластиной слюды. - Выезд завтра в 8 часов утра. За вами зайдет водитель кара Франц, я его уже предупредила. В Версаль-палласиуме вы будете в 10 часов. Начало симпозиума в 10:30. Есть еще какие-нибудь вопросы?
- Вы были знакомы с Клориндой?(6)
Секретарша хмыкнула, обреченно покачала головой, желая продемонстрировать, с какими недоумками ей приходится работать, резко развернулась на своих высоких каблуках и ушла.
Савич попытался перебрать в памяти все полотна музея, в основу которых лег миф об Адаме и Еве. На ум приходил лишь Чезари Джузеппе с его "Изгнанием Адама и Евы из Рая". Однако на данном полотне, как и следовало из названия, был изображен другой момент истории двух первых людей - наказание за нарушение запрета. Угнетенный, но по-прежнему самонадеянный Адам жестом отстраняется от райской жизни, попечительства Бога, вечного существования в мире всех воплощенных грез человечества. Он угнетен волей Бога, но не намерен умолять того о прощении, и, видимо, уверен, что вполне справится с тяготами земного существования и без божественной длани. Ева же, наоборот, бросает полный надежды взгляд на ангела, изгоняющего их из райских кущей. Она хочет надеяться, что вся эта демонстрация божественной силы вот-вот прекратится, и она набухшими от слез раскаяния глазами посмотрит в сияющие просторы неба, и восславит имя Творца, и падет перед ним ниц, и навсегда забудет тропинку к этой чертовой смоковнице. Вот только руки, скрещенные на груди и скрывающие наготу, напоминают, что уже ничего не вернуть. Все изменилось, и Рай земной теперь превратился лишь в неясный сон, сладкий и мучительный. Кажется, что на лице ангела можно увидеть сострадание, что удивительно для бесчувственных слуг Бога. Хотя не исключено, что этот столь впечатлительный ангел позднее стал Адрамалехом, демоном советником, отвечающим за гардероб Сатаны, или Сабнаком, демоном ответственным за гниение трупов.
Никаких змей на картине не было и в помине. Савич вспомнил про Кирсена. Возможно, он сможет чем-то помочь в решении этого ребуса. Через полчаса Савич отыскал датчанина в музейном ресторане; тот уже уплетал булочку с инжиром и задумчиво разглядывал официантку, которая смахивала крошки с соседнего столика.
- Кирсен, вот вы где, мне необходимо с вами поговорить, - Савич подсел к датчанину, и на поверхности стола проявились мерцающие буквы меню. Реставратор заказал первые попавшиеся позиции и посмотрел на собеседника.
- Представляете, Савич, - задумчиво произнес Кирсен. - Когда-нибудь, лет через сто-двести, если человечество еще будет существовать, художники будут писать полотна под названиями "Официантка поколения R 79 и посетители ресторана" или "Механические купальщицы". И они будут воспевать женское тело, созданное из жидкого пластика, натянутого на стальной особой прочности каркас. А роботы-натурщицы никогда не будут стареть. И на их телах мы не сможем прочесть кольца жизни, которые есть у каждого дерева. Они будут мертвы. Изо дня в день их лица не будут меняться от каких-либо эмоций, их тела не будут становиться загорелыми от летнего солнца, бедра - округляться от беременности, а грудь - наливаться теплым молоком. И через неделю или две, а может и раньше, заскучавший мастер избавится от нее, отдаст эту безропотную Афродиту, к примеру, в Университет искусств, где над ней поиздевается парочка недоумков, а преподаватель по истории живописи эпохи Возрождения после лекций заставит выполнять его нелепые эротические фантазии.
Савич непонимающе оглянулся на официантку. Та, заметив его интерес, быстро подошла к столику и спросила:
- Ваш заказ будет готов через 3 минуты 40 секунд. Будут ли какие-нибудь специальные пожелания?
Ослепительная улыбка молодой девушки заставила и Савича ответить тем же. Он с восхищением разглядывал ее персиковую кожу, белоснежные зубы и волосы цвета майских каштанов. Он видел каштаны в оранжерее музея, что располагается на самом верхнем этаже здания. В мае эти плоды осыпались прямо на пешеходные дорожки; Савич любил иногда поднять зеленого ежа с мягкими иголками сочной зелени, сорвать беспомощную кожуру и сжать в ладони гладкий плод, словно невесомую каплю яшмы. Он вспомнил все это в долю секунды, и ему захотелось засмеяться, обнять эту девушку и все ей рассказать про оранжерею, каштаны и прочее.
Савич протянул руку и дотронулся до запястья официантки. Она улыбалась. В ее влажных глазах отражалась фигура сидящего мужчины, в глазах которого, возможно, отражалась эта стройная девушка. И эта череда отражений была бесконечной и, вероятно, она не заканчивалась даже на уровне атомов.
Реставратор вдруг увидел перед собой Андромеду, некогда прикованную к скале и ожидавшую чудовища, но теперь спасенную и занявшуюся своим любимым делом. По всей видимости, на ее руках еще остались следы от кандалов, а на нежной коже маленьких ступней так и не зажили порезы от морских раковин и костей предыдущих жертв. Савич слышал шум посуды на кухне ресторана. Там был повар. Сейчас Савич был точно уверен, что это Персей. Безусловно, располневший от обильного питания и отсутствия подвигов. Реставратору отчетливо представлялся вечер в этом ресторане; пустынный зал, столики, ощетинившиеся перевернутыми стульями, приглушенная музыка как вполне осязаемая грусть, светлая и чистая, Персей восседает на высоком стуле за баром, Андромеда - по другую сторону барной стойки, они молча держатся за руки и смотрят друг другу в глаза. И они вновь и вновь возвращаются в тот день, когда морские волны обагрились кровью морского змея. И ничего, что на герое белый халат с подтеками от устричного сока, а в руке - смятый поварской колпак. И ничего, что на богине строгий наряд официантки, а на белом переднике следы от засохшей детской рвоты.
- Ничего, Андромеда. Спасибо!
Кирсен настороженно посмотрел на коллегу.
- А что с ней случилось? - спросил Савич. - С ней что-то не так?
Датчанин потер виски и тихо сказал:
- Она же мертва. Вокруг нас одни мертвые создания...
Страх молниеносно сжал в кулак сердце Савича. У него перехватило дыхание.
- Как?! - вырвалось у него.
Он вскочил со стула и огляделся. Несколько столиков в ресторане были заняты семейными парами с детьми. Они не обратили на его смятение никакого внимания. Андромеда вновь поспешила к столику реставраторов, но Савич остановил ее жестом. К нему начинало приходить понимание происходящего: этот безумный датчанин снова начал говорить о Хаосе, взрыве, войне, ужасах, Апокалипсисе...
Савич снова сел на свое место. К нему вернулось самообладание. Он внимательно посмотрел на Кирсена и спросил:
- Что ты думаешь о "Весне" Пуссена? У меня возникли кое-какие сомнения в точности предыдущих реставраций...
Савич рассказал коллеге о змее, который вот уже десять дней не давал ему покоя.
- Сегодня вечером, - продолжал он. - Я сделаю расчистку этого участка от всех старых записей. И на этом месте не будет никакого змея. Но был ли он там? Верно ли я сделаю, прямолинейно восстановив, скопировав чью-то возможную ошибку?
Кирсен задумчиво почесал ощетинившиеся скулы.
- Эта печальная история рассказана в третьей главе Библии, - начал он. - История о том, как Адам и Ева были обмануты искусителем и впали во грех, потеряв невинность, которой они обладали изначально, с того момента, как были сотворены Богом. Эта история - источник самых значительных, на мой взгляд, противоречий в Святом Писании. Подумай сам, Бог создал мир, идеальный мир. Так откуда же в Раю взяться злу, этому змею-искусителю? Если обратиться к тексту, то становится ясно, что говорящий змей - это явление необычное и сверхъестественное. Во второй главе Книги Бытие нам говорится, что Адам давал имена "всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему". Другими словами, утверждается, что среди животных Адаму не было равных. Все они стояли ниже по уровню своего развития, не обладая явно выраженными умственными способностями. Змей не был исключением. Вспомни, "И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма". Нигде не говорится, что змей является исключением. Когда же во 2-й главе Книги Бытие змей вдруг заговорил и начал вводить Адама и Еву в заблуждение, стало не по себе. Многие исследователи уверены, что сам по себе змей никакой силы и мудрости не представлял. По сути, он был всего лишь инструментом в руках некой злой силы. А вот в псевдоэпиграфе - книге Юбилеев, которую иначе называют Малым Бытием, поскольку она следует в своем изложении точно за сюжетами и событиями первых книг Торы - от книги Бытия до середины книги Исход, говорится о том, что все звери, и скот, и птицы, и всё, что ходило или двигалось раньше имело один язык - иврит. А вот после того как Адам покинул Эдем, он, согласно книге Юбилеев, принёс жертвоприношение Господу, и в тот же день все животные перестали разговаривать. Правда, это можно расценивать лишь как сюжета из той же самой книги Бытия о Вавилонской башне.
Подошла официантка и поставила перед Савичем заказ. Он рассеяно кивнул.
- Из Ветхого Завета мы знаем, - продолжил Кирсен. - Что кроме святых ангелов Божьих, существует злой ангел по имени Сатана. Имя "сатана" означает "противник" или "враг". Но тогда возникает вопрос - откуда взялся тогда этот Сатана, этот противник Бога. Книга Иова не раскрывает нам, когда он стал врагом человечества и возжелал ввести людей во грех; она просто констатирует этот факт. Сатана, Люцифер, Дьявол. Злое начало. Согласно легенде, до своего падения в бездну ада Люцифер был солнечным ангелом, чье имя можно перевести как "несущий свет". Он был самым прекрасным из всех ангелов и назывался Рафаэлем. Увидев однажды пустой трон своего покровителя, он сказал: "О, как чудесно мое сияние. Если бы я сидел на этом троне, я был бы так же мудр, как и он". Часть ангелов стала отговаривать его садиться на трон Бога, а часть наоборот льстила ему. Но Люцифер все же занимает трон Бога и провозглашает: "Вся радость мира пребывает на мне, ибо лучи моего сияния горят так ярко. Я буду как тот, кто выше всех на вершине. Пусть Бог идет сюда - я не уйду, но останусь сидеть здесь перед лицом его". И приказал ангелам преклониться перед ним на коленях, часть из которых послушалась, часть - нет, и тем самым внес раскол в их ряды. За это Бог сверг Люцифера и преклонившихся перед ним ангелов в бездну и превратил их красоту в безобразие. У Люцифера появилась тысяча рук, на каждой из которых - по двадцать пальцев. У него вырос длинный толстый клюв и толстый хвост с жалами. Бог приковал его к решетке над пламенем ада, раздуваемым низшими падшими ангелами. В иерархии демонов Люцифер является императором ада, а когда его призывают заклинаниями, он появляется в виде прекрасного ребенка.
В Средневековье дьявол - это враг, способный для достижения своих целей принимать тысячи обличий. Не случайно именно в текстах этой эпохи разрабатываются в словесной форме иконографические типы дьявола, которые лишь значительно позднее нашли воплощение в пластической иконографии дьявола. Если же обратиться к дуалистическим ересям, то они вообще существенно расширяет права и возможности дьявола. Так, в дуалистических ересях раннего и средневекового христианства появляется представление о дьяволе-сотворце. Так, маркиониты считали дьявола создателем здешнего - материального мира, к которому относили всего человека - и тело, и, что удивительно, душу, а Бога - создателем потустороннего, духовного мира. Согласно концепции богомилов, дьявол, Сатанаэль, бог тьмы и зла, не зависит от Бога света и добра. Дьявол - старший сын Бога, который создал плоть Адама и "второе небо со своими собственными ангелами, представляющее собой отражение божественного небесного порядка". Богомилы верили в некое подобие Троицы, состоявшей из Отца, Сына и Дьявола; при этом отец владычествовал над вечными вещами, дьявол - над вещами этого мира, и Сын - над вещами небесными. В ослабленном виде это разграничение творческих компетенции Бога и дьявола выступает в учении конкорценсов, партии внутри движения катаров, считавших, что чувственный мир сотворил "злой бог", согласно которому материальный мир создан Богом, но обустроен, организован Люцифером.
- Все они сходятся в одном, - заметил Савич. - И верующие в Бога, и верующие в Дьявола и прочие сектанты... Все они верят в то, что Бог является творцом всего, включая и само зло. Если учесть, что Дьявол - его непосредственное творение Бога, в чем сомнений нет, то можно прийти к выводу, что частица греховности была и в самом Боге. Зло, как ингредиент Творца, отразившийся на его творениях.
- Могу тебе слегка возразить, - ответил на это Кирсен. - Иной раз ереси, отказывая дьяволу в творческих функциях, настаивали на вечности злого начала, сопоставимой с вечностью самого Бога. Так, анонимный автор трактата "О ереси катаров в Ломбардии" 12 века свидетельствует об уникальном веровании, якобы исповедуемом последователями катарских епископов Калойанна и Гаратта: дьявол сам был совращен неким злым духом с четырьмя лицами (человека, птицы, рыбы и зверя), который не имеет начала, обитает в хаосе, но не способен творить.
- В конце концов, - замахал руками Савич. - Мы отошли от конкретики. Пуссен вряд ли интересовался демонологией. И уж тем более не черпал из нее вдохновение... Здесь, в отношении Пуссена, необходимо рассматривать прежде всего эллинистическую литературу. Возьмем, к примеру, Филона Александрийского. Он, вслед за Аристобулом, стал применять метод аллегорической интерпретации по отношению к Библии. В его трактовке, древо познания добра и зла обозначает моральное благоразумие, добродетель, которая занимает среднюю позицию и позволяет различать противопоставленные по природе вещи. Змей - это символ удовольствия, а удовольствию проще найти путь к сердцу женщины, чем мужчины, так как с мужчиной соотносится Разум, а с женщиной - чувство. Он отмечает, что растения и животные не наделены ни добродетелью, ни пороком, поскольку лишены разума. А разум и рассудок являются обиталищем порока и добродетели.
- В то же время, - заметил Кирсен. - Иосиф Флавий трактовал Библию с учетом реального змея, который, кстати, жил вполне дружелюбно с Адамом и женой его, говорил с ними на одном языке, а потом стал завидовать им в том, "что, если они будут следовать повелению Господа, они достигнут блаженства". Примечательно, что, отведав плод, Адам и Ева прикрыли наготу и начали думать, что "они теперь ещё счастливее, чем прежде, найдя то, в чём они раньше нуждались". Короче, античные авторы обходились с этим материалом очень даже фривольно. Исходя из этого, можно предположить, что Пуссен мог избрать фактически любой вариант: что со змеей, что без змеи.
Они беседовали еще четверть часа, заказав у Андромеды новую порцию сладких пирожков с инжиром. Когда реставраторы возвращались к работе, они сначала достигли зала, в котором работал датчанин, поскольку это помещение было ближе к лифту. Огромный выставочный зал был закрыт для посетителей; сейчас большую часть его мраморного пола занимало грандиозное полотно Карла Брюллова.
- Я уже поработал над тыльной стороной, - сказал Кирсен. - Пришлось удалить два слоя древних дублировочных кромок, которые были причиной жестких деформаций холста по краям. Поставил около сотни заплаток. Теперь требуется срочное дублирование на новый холст, поскольку авторский очень хрупкий, перегоревший от масла.
Савич не отводил глаз с пылающего пола, на котором гибли жители славного города Помпеи. Ему то и дело казалось, что в следующую секунду руки эти несчастных покажутся над поверхностью холста, он услышит их крики и грохот рушащихся стен древнего города.
- Мне предлагали дать двух роботов в помощь, но рядом с ними я теряю внутреннее равновесие, - добавил Кирсен и указал на два здоровенных паукообразных механизма. - Эти хоть не делают вид, что они якобы люди.
Савич кивнул. Он также заказал одного такого помощника, но тот пока не поступил со склада. "И что он взъелся на Сузанну? - подумал Савич. - Она всегда была так добра ко мне". В свою очередь, все высказывания датчанина о роботах, мертвых существах и обреченности человечества Савич оставил где-то далеко, там, где всякие слова теряют свой смысл и имеют лишь силу и гармонию звука. Реставратор вновь погрузился в мысли об Андромеде и уже не услышал голос Кирсена:
- Все, все мы сгорим в этом огне!
"Что же, что же здесь находилось на самом деле? - в сотый, тысячный раз спрашивал себя реставратор, исследуя семь мазков в листве дерева. - Если упростить суть дилеммы до максимума, то выбрать стоит меж двух взглядов: либо художник трактовал этот сюжет как аллегорию, посчитав, что за "образом змея", скрываются те порочные желания, которые возникают в самом человеке и приводят к его падению; либо мастер был уверен, что в описании грехопадения человека речь идет о реальном змее, из уст которого исходили те самые слова, которые записаны в Библии и которые побудили Адама и Еву к неповиновению Богу".
Савич не мог найти себе места до самого вечера. Он то собирался удалить эти семь мазков, записав каждый из них в каталог грамматонного архива, то отходил прочь от полотна и впадал в оцепенение. Он провел повторное рентгенографирование, пытаясь безуспешно выявить что-либо новое.
После длительных метаний Савич оказался совершенно измотан. Он решил пройтись и несколько часов задумчиво отмерял длину музейных залов. Благо, посетителей в это время практически не было. В одном из залов он остановился перед картиной Жана Огюста Доминика Энгра "Композитор Керубини с музой лирической поэзии". Его всегда подсознательно тянуло сюда в минуты раздумий. На этот раз Савич долго смотрел в глаза Керубини, который движением мысли пытался уловить призрачное мановение кисти музы. В его сосредоточенном взгляде реставратор видел ловца за прекрасным, который, оставаясь недвижим, обшаривал закоулки всего мира ради одной крохотной жемчужины. А та, возможно, закатилась под ножку стола в каком-нибудь пражском кафе, пожелтела от пенного пива и сейчас походила лишь на молочный зуб ангела, вырванный, как в старые добрые времена, при помощи нитки, привязанной к вратам Рая.
Савич тоже искал мысленным взором эту протянутую над его головой руку музы. Несколько раз он даже оборачивался, надеясь поймать то мгновение, когда муза еще не успевает раствориться. Когда же Савич не смог уловить взглядом даже краешек ее платья, он вдруг почувствовал такое гнетущее одиночество, которое было в состоянии раздавить его душу, подобно прессу безысходности. Такое мучительное громадное чувство накатывало на него с молодости, заставляя поверить в свое ничтожество и тщетность существования. В такие минуты Савича спасало лишь одно: он шел в зеленый зал в северной стороне музея, где располагалась картина Иоахима Втевала "Персей и Андромеда".
Полный горестных мыслей реставратор растворялся в этом вечном сюжете о спасении прекрасной дамы. Он прибегал сюда еще будучи мальчишкой, представлял себя храбрым героем на крылатом коне, который поражает копьем морского монстра. Он всегда с замиранием в сердце представлял себе тот момент, когда возвеличенный своим очередным подвигом он подойдет к беззащитной деве, прикованной к холодной скале. И будут ликовать люди, его конь будет бить копытом, а обессиленная, но счастливая девушка скажет:
- Я знала, что ты придешь, мой герой.
Неожиданно мрак окутал Савича. Он хлопал глазами и некоторое время не мог понять, что же произошло. Наконец он сообразил, что прилег на диван в зеленом зале и уснул. Сейчас была уже ночь. Он посмотрел на картину Втевала. В лунном свете, щедро источаемом жидкими кристаллами окон, прекрасная Андромеда казалась еще притягательнее, ее тело было еще беззащитнее, словно раненный голубь, нашедший свое последнее пристанище на не благодатной скале. И угроза прилива, способного умертвить прекрасное создание, томило не изливаемой болью сердце Савича. Он боялся, что прилив начнется в то время, пока он спит. Он стал мужественно бороться со сном: несколько раз прошелся по залу, выполнил во мраке несколько гимнастических упражнений, дабы разогнать одурманенную сном кровь. Посмотрел на холст - прилива не было. Он продолжил свой дозор во тьме. Спустя некоторое время, бросив взгляд на Андромеду, Савич вдруг понял, что выполняет сейчас роль Персея. Вот, у стены музейного зала светится лунным камнем его Андромеда. Ее руки прикованы, ей холодно, мурашки бегают по ее спине, плечам и животу, видно как ее тело подрагивает в свете Луны. А где-то там, во тьме, в глубине зала безмолвным зеркалом лежит море, из пучины которого медленно выползает чудовище. Савич вдруг почувствовал его приближение. Сердце лихорадочно забилось, словно пытаясь вырваться и умчаться прочь от надвигающейся смерти. Реставратор вновь бросил взгляд на свою возлюбленную, подошел к ней ближе, желая преградить путь исчадию ада. Девушка дрожала, переступая с ноги на ногу. Она тихо заплакала. Наверное, у нее затекли руки стоять в таком неудобном положении. Да к тому же еще и этот ночной холод. Савич снял с себя жилет и накинул на плечи Андромеде. Так будет немного теплее.
Вдруг какое-то неясное движение во мгле. Девушка сжалась. Сердце словно льдом сковало. Приближается!
Савич пошарил по карманам. Никакого оружия.
Он обследовал пространство вокруг себя. От Андромеды боялся далеко отходить.
Ничего.
Казалось, мгла начинает сгущаться, словно формируя из своей дьявольской массы неведомое чудовище.
Движение все ближе.
Что же, надо защищаться. Чем? Савич отыскал на диване подушку, а в кармане рубахи нашел скальпель для реставрации картин. Не то чтобы это было уж больно действенное оружие, но все же.
Шорох. Это движутся лапы этой твари по песчаному дну.
Она все ближе.
Савич выставил вперед скальпель и прикрыл левое плечо подушкой.
Вот нечто уже совсем близко. Такое чувство, будто перед самым носом Савича стоит непроницаемое стекло, которое скрывает все движения змея. Он уже совсем близко. Возможно, уже лишь за гранью этого хрупкого стекла.
Вот оно!
Он уже кожей чувствует его холодную липкую чешую. Дышит своими жабрами.
Сейчас бросится.
На него...
Вот!
Савич сделал выпад скальпелем вперед, как заправский фехтовальщик.
- Господи! Кто здесь? А, господин Савич...
Силуэт сторожа опасливо отстранился.
- Господин Кейрош! Простите меня, простите, что напугал, - торопливо заговорил Савич. - Вы устанавливаете сигнализацию? Ну да, как же я мог забыть, конечно.
- Господин Савич, пойдемте спать, к себе, - поманил сторож.
- Я не могу, он сейчас придет за ней, - реставратор указал на Андромеду.
- Кто? Кто придет? Вы кого-то ждете?
- Я был бы рад, чтобы он не приходил, но...
Силуэт замолчал, затем тихо аккуратно спросил:
- У вас все в порядке, господин Савич?
- Да, да, вполне. Вот только этот змей!
- Хотите, я провожу вас в санчасть?
- Нет, спасибо, я сам, я сейчас уйду. Спасибо!
Сторож недоверчиво посмотрел на реставратора и после минутного размышления удалился.
- Доброе утро!
Это еще кто?
- Доброе утро, господин Савич! Нам пора ехать. Проснитесь!
Какая-то неведомая сила трясла реставратора за плечо. Вряд ли это чудовище, подумал он. Открыл глаза. Какой-то улыбающийся мужчина. Может это Кейрош? Как помолодел! Может сын его?
- Меня зовут Франц. Я водитель кара. Нам необходимо ехать в Версаль-палассиум.
- Семинар? - спросил Савич, не поднимая головы с дивана.
- Европейский симпозиум по проблемам реставрации памятников искусства, - поправил Франц. - Вам необходимо будет прочесть доклад на тему "Выбор старых и новых методик по принципу наименьшего вмешательства в материал картины". Текст доклада в этой папке, - шофер протянула реставратору тонкий лист грамматона. - Нам следовало выехать в 8 утра, но я долгое время не мог вас отыскать. Мне помог Кейрош. Он видел вас сегодня ночью. Говорит, что вы лунатили. Вы лунатик?
Савич задумался.
- Да вроде нет.
- Знаете, и я их никогда не видел. Жаль!
- А зачем они вам? - не понял Савич.
- Да так, - усмехнулся Франц. - Говорят, они лучшие гимнасты, могут ходить по леске над пропастью и ничего. Вот только будить их не стоит. Пробуждающийся ото сна разум, как человечество, проходит путь от райского сада до сегодняшнего дня. Все бытие человечества проносится как взмах крыла перед его еще закрытыми глазами. Представляете, какой это удар! Из пустоты сразу в сегодня. Такое не каждый выдержит, а уж лунатики и подавно. Раздавит их этот груз в секунду, и они уже не смогут парить. Вниз и в лепешку.
Савич поднялся с дивана. "Что за бред мне приходится выслушивать с утра!" - подумал он. Тут же вспомнил про свою Андромеду. Защитил ли он ее вчера, спас ли? Он быстро оглянулся на полотно. Оно было завешено его жилеткой.
Он подбежал к холсту и схватился за край материи. Вдруг остановил себя. А что если ее там уже нет? У холодного куска скалы лежат лишь ракушки, скелетики рыб и кости растерзанных красавиц. Персиковую кожу высосало морское чудовище. Осталась лишь косточка, словно ядро мира.
Рука застыла в нерешительности.
Надо узнать. Надо.
Савич аккуратно потянул на себя жилетку и затем резко сорвал с картины.
Ему показалось, что Андромеда улыбнулась ему. Сейчас, в лучах утреннего солнца, она согрелась, и жилетка ей была ни к чему.
Она была спасена!
- Симпатичная девчонка! - хмыкнул за спиной реставратора шофер. - Но боюсь, что она не первая и не последняя. Вот сколько костей-то под ногами! Так что тому парню на геликоптере придется дежурить здесь день и ночь. Голодные змеюки такого сладкого кусочка не упустят.
Савича передернуло. Он сурово посмотрел на Франца.
- Да это я так, - смущенно ответил тот. - Шучу так глупо.
В каропарке было людно. Он соединялся с музеем подземной линией метро. Савич и Франц добрались до своего кара за несколько минут.
Реставратор попытался вспомнить, когда он в последний раз выходил за пределы музея. Десять лет назад? Двадцать? Вместе с матерью он жил в комплексе при музее, как это делало подавляющее большинство персонала. Внутри музейного комплекса он рос, получал образование, учился у мастеров-реставраторов их искусству, а позже и сам стал одним из них.
Лишь однажды они вместе с мамой поехали в город. Сначала они ехали на метро, за окнами которого всегда светило солнце и мелькали зеленые парки с фонтанами. Савич никогда не играл в таких парках. Его никогда туда не водили, а сам он скорее предпочитал любоваться сочной зеленью на картинах художников. Из метро они поднялись на большом лифте в залитый светом стеклянный шар, огромную сетчатую сферу, словно бы он попал внутрь глаза стрекозы. Здесь было безумное обилие растений, деревьев различных видов. В специальных вольерах находились многочисленные животные: олени, волки, рыси, медведи, попугаи. Множество, бесконечное множество видов.
Какой-то мужчина тогда потрепал его по плечу и сказал:
- Ну, иди, посмотри на акулу!
И он дотронулся до запястья его матери. Тогда мальчика это несколько насторожило. Но после этого посещения они больше никогда не ездили в тот центр. И он никогда не видел этого мужчины. А акулу он тогда увидел. Она была очень большая и с полной пастью кривых зубов, похожих на рыбацкие крючки.
- Симпозиум начинается в 10:30, - прервал его воспоминания Франц. - Если мы поедем по центральной трассе, то уже не успеем. Думаю, стоит срезать. Здесь есть одна дорога. И движение там очень слабое. Поспеем!
Савич кивнул.
- Хорошо!
Реставратор огляделся вокруг. В просторном здании каропарка можно было насчитать до полусотни машин. Некоторые их них находились в полуразобранном состоянии, вокруг них крутились механики. Другие ждали пассажиров, а дождавшись выстреливали словно пули из ружья. Улетали туда, за пределы колпака этого зала. В неизвестность внешнего мира.
Савич сел в пассажирскую капсулу кара. Франц закрыл за ним дверцу, и реставратор оказался внутри огромной пули. Ничего кроме удобного кресла и сейфа с баром. На огромной стене каропарка демонстрировались рекламные ролики. Шофер находился в передней капсуле, отдельной, но связанной с пассажирским салоном внутренней связью.
- Вы готовы? - спросил Франц.
- Да, - ответил Савич.
Через мгновение он ощутил легкое еле уловимое состояние невесомости. Они тронулись.
Савич взял из бара порцию апельсинового сока и стал бездумно смотреть в окно. Там проносились на большой скорости зеленые луга, тенистые парки и мелкие речушки. Вскоре появились леса с могучими стволами деревьев. В их кронах было заметно движение: птицы.
Лишь сейчас Савич почувствовал, что практически не спал этой ночью. Его веки налились тяжестью, в голове туман, словно толстое пуховое одеяло накрыло его мозг. Он протер глаза и допил порцию сока. Сон украдкой, как озорная нимфа, подкрадывался к нему. Скрывался то там, то здесь, но с каждым мгновением становился все ближе. Еле различимый серебристый смех нимфы был слышен ото всюду. И вот она уже подкралась к нему. Встала за спиной. Савич даже смог представить ее мягкую улыбку и белую ленту в волосах. Она протянула свои воздушные руки и положила благоухающие вереском ладошки на его уставшие глаза. Спи.
Ему приснилось, что он плывет в лодке. Вкрадчивый плеск воды. Треск весла, которое своей лопастью вспенивает реку. Савич сидит в белом саване на дне лодки. А перед ним обнаженная спина гребца. И по краям потока на берегах стоят фигуры в таких же саванах. И у них нет лиц.
Савич проснулся от жесткого удара. Этот удар был такой силы, что он упал с кресла. Немного ушибся плечом. Поднялся и сел в кресло. Ощущение движения исчезло: они приехали.
- Франц, мы прибыли? - спросил он по внутренней связи. Посмотрел в окна капсулы - очаровательная опушка была залита ярким полуденным солнцем.
Ответа от шофера не было.
- Франц? - позвал реставратор. - Вы куда пропали?
"Возможно, вышел о чем-нибудь распорядиться или чего-нибудь такое", - подумал Савич. Стал ждать.
Прошло минут десять.
- Франц?
Савич почувствовал легкое покалывание иголочек страха. Снова посмотрел на опушку, чтобы успокоиться. Она была на самом деле идеальна. Именно на такой опушке расположились на пикник Персей и Андромеда после ее счастливого освобождения. Они ели сыр с козьим молоком и смеялись.
Пожалуй, придется выйти. Кар вроде бы стоит. Никаких проблем.
Реставратор стал изучать кнопки на дверце. Нашел кнопку "Меню". Нажал. На фоне опушки появились разделы с наименованиями. "Эти окна - лишь жидкокристаллические экраны", - удивился Савич. Настороженно потрогал дисплей.
- Для выбора необходимого действия достаточно прикоснуться к нужной ссылке пальцем, - сказал вдруг кто-то. Не Франц, какая-то девушка.
- Понятно, запись, - кивнул Савич. Голос помощника в каре был очень похож на голос секретарши в музее. Идентичен. Это насторожило Савича. Он помедлил, но потом все же протянул руку и коснулся указательным пальцем ссылки "Открыть дверь". Что-то щелкнуло внутри механизма. Почти бесшумно дверца поползла вверх, отрывая пассажиру выход из капсулы.
То, что предстало перед глазами Савича в следующее мгновение, заставило его остолбенеть. Он привстал на колени, насколько было возможно внутри кара, и первым делом попробовал потянуть дверцу назад. Чтобы закрыть. Чтобы вновь оказаться внутри этой капсулы, за окном которой зеленеет такая очаровательная опушка.
Он протянул руку к дисплею и нажал на ссылку "Закрыть дверь".
Она закрывалась мучительно долго. Он успел за это время весь промокнуть от пота. Да так, что рубашку можно было уже выжимать.
Он вновь оказался внутри капсулы. Через несколько секунд буквы на дисплее исчезли и вокруг снова были опушка, лесок, чистое голубое небо, легкое порхание бабочек. Савич попытался дышать как можно более спокойно, чтобы замедлить бег сердца.
Итак. Следует собраться с мыслями. Окна. Эти окна - жидкокристаллические. Они демонстрируют различные виды природы. Для приятного времяпрепровождения в капсуле. Для рекламных роликов тех же. Понятно. Возможно, водитель может управлять этим экраном, если едет через какую-то нелицеприятную зону. Типа этой. Да, типа этой.
Савич внимательно посмотрел в окна.
...А с Францем что-то определенно случилось. Может, он умер от сердечного приступа. Или чего еще. А может быть просто потерял сознание после удара. Удар. Да, мы врезались. Возможно, в другой кар. Он может быть без сознания. Не обязательно же при аварии погибать. Хотя какова скорость кара я не знаю точно. Я даже не совсем представляю, как он перемещается. Может он вообще летать может?! Чушь!
То есть. Выйти и посмотреть, что случилось с Францем, мне придется в любом случае. Если он умер, то я могу сидеть здесь долго. Пока меня не найдут.
Но что там? Что вне капсулы? Такой растительности я никогда не видел. Вру, видел. Тогда, в детстве. Что-то подобное. В том центре. Где были всякие медведи, волки. И акула там была. И он мне сказал пойти, посмотреть на нее. Какой-нибудь служащий этого парка. Парк дикой природы. Там была такая...ну, почти такая растительность. Какие-то хвощи, папоротники. Что-то из эпохи динозавров или даже раньше. Так, могли мы врезаться в этот парк? Очень вряд ли. Хотя возможно здесь, внутри такая звукоизоляция, что я не слышу вой сирен, криков людей. Может быть, ко мне уже спешат спасатели. Сейчас они мучатся вопросом, остался ли кто-нибудь в живых после этой аварии.
Но ведь мы уехали далеко за город. Хотя, в метро не понятно, какие расстояния преодолеваешь. Может этот парк располагается далеко за городом.
Савич подождал еще немного. Никто не приходил его спасать.
Придется выйти. Может это прояснит ситуацию.
Реставратор вновь вызвал меню и нажал на кнопку "Открыть дверь".
Холодок, как огромный язык ночного чудовища, облизывал сердце. Оно билось и требовало кислорода. Еще, еще. Савич часто и шумно дышал. Открыл рот. Кислорода не хватало.
Дверца открылась. Он посмотрел туда. Доисторический бурелом, как хаос, из которого зарождалась земля. Дикий, чужой мир.
Где я, черт подери!
Савич сделал над собой усилие и высунул ногу из капсулы. Почувствовал землю. Твердая, прочная. Перенес центр тяжести на эту ногу: держит. Вылез полностью, встал на обе ноги, огляделся: конец света!
Кругом стоял лес. Хотя слово "лес" к этому хаосу вряд ли подходило. Узкая дорога уходила туда, откуда они приехали. Савич посмотрел вперед, на капсулу шофера: ствол неизвестного дерева упал прямо на нее. За ветвями этого косматого гиганта, рухнувшего так не кстати, виднелась дорога на Версаль-палассиум.
Реставратор подошел к дереву, заглянул в кабину. Жилистый поросший мхом ствол раздавил крышу капсулы и лежал сейчас практически на коленях Франца.
- Франц! - позвал Савич. - Вы меня слышите, вы живы?
Молодой человек не подавал признаков жизни.
Первая мысль была достаточно глупой: Савич обхватил ствол дерева и попытался его поднять. Пальцы скользили по мокрому маслянистому мху, пиджак тут же окрасился доисторической зеленью. Бесполезно.
Перерубить. Да, следует его разрубить, подпилить.
Савич вернулся к своей кабине и оглядел стерильную чистоту капсулы. На секунду ему вновь захотелось залезть внутрь и остаться там, и не видеть более этого кошмара, наслаждаясь прекрасной лазурью лесной опушки. Наваждение прошло. Искать!
Реставратор внимательно изучил салон. Минут через пять он, наконец, отыскал под сиденьем слабо обозначенный рычаг. Вдавил его в пол. В следующий момент сиденье отскочило вверх, и перед его глазами предстал небольшой по размерам предмет, что-то типа кейса. Савич взял его и положил на землю. Открыл его без помех.
Внутри оказалось множество не совсем понятных предметов: какая-то перчатка, несколько телескопических трубок, очки, красный фонарь вроде сирены, коробки с болтами, аптечка и множество всяких мелочей. Не очень похоже на набор для пикника.
Савич достал из кармана рубашки свой лазерный скальпель. Попытался отыскать что-либо подобное в ящике. Нашел вроде бы схожую трубку, но она оказалась какой-то подставкой или ножкой под какое-то приспособление. Не то. Стал искать дальше. Вот схожая маркировка. Савич достал легкую металлическую трубку. Похожее кнопочное управление, как и у его скальпеля. Это вселило надежду. Нажал пуск и сантиметров на тридцать из трубки появился лазерный луч. Вот оно!
Реставратор вернулся к кабине шофера: Франц лежал все также без движения, однако что-то изменилось. Савич несколько минут простоял без движения, чтобы понять что: дерево медленно, еле заметно для глаза, поглощало кабину, опутывало тело водителя.
Может ли дерево питаться человеком? Бред какой-то!
Поднес свой нож к мшистому стволу и попытался сделать надрез лазерным лучом. Первые сантиметры древесина разрезалась удивительно легко, словно нарезаешь масло. Однако через несколько секунд из места прорези ударила тугая струя какого-то пара или дыма. Савич сделал невольный вдох и схватился за горло. Черт! Упал на колени. Дыхание перехватило и он ртом хватал воздух, словно утопающий. Казалось, его легкие не в состоянии вдохнуть эту густую субстанцию, принять ее внутрь тела. Он словно бы пытался заглотнуть кусок мяса, который был величиной с его голову.
Шипение пара прекратилось. Савич отполз подальше от капсулы шофера.
По всей видимости, это какой-то газ. Сейчас он окутал легким туманом капсулу с Францем. В дымке неясной жилистой рукой лежал ствол дерева.
Черт возьми! Что это еще за дерево, у которого внутри газ. Паралитический.
Савич вновь принялся копаться в кейсе. "Что же происходит? Что происходит?" - шептал он себе под нос.
Рядом послышалось невесомое жужжание, писк. Комар, первое что пришло в голову. Он инстинктивно отмахнулся. Писк переместился к другому уху. Сменялись эпохи хвощей, динозавров, людей, а эти твари были везде. У левого уха настойчиво трещали крылышки этого кровопийцы.
Неожиданно потемнело в глазах. Острая боль заставила Савича закричать и вскочить на ноги. Он ударил ладонью по плечу, в которое пришелся укус насекомого. Под ладонью оказалось что-то достаточно крупное. Савич посмотрел на плечо и от страха закричал снова: на рукаве пиджака сидело крупное, словно картошина, насекомое. По строению тела оно было схоже с комаром, однако имело твердые защитные пластины на голове, спине, брюшке и даже лапках. Вонзив свой гигантский хоботок в руку реставратора, этот чудо-комар пил кровь. Савич почти физически ощущал, как кровь покидает его кровеносную систему, лишая его сил. Он схватил свой скальпель и быстро отсек насекомому голову. Тельце обмякло. Савич стряхнул его с плеча. В теле мужчины остался лишь огромный хоботок, размером не уступающий стреле охотника. Савич схватился за это жало и потянул наружу. Боль! Он вскрикнул, но решил вытащить эту штуку во что бы то ни стало. Резко дернул еще раз. Острая боль, казалось, пронзила мозг. Он сел на землю и зажмурился. На секунду показалось, что он сейчас потеряет сознание. Стал глубоко дышать. Посмотрел на плечо: пиджак окрасился его кровью. Накрыл рану ладонью и попытался успокоиться.