Аннотация: У него меч вместо руки, у нее - волшебные глаза. Их путь - пустыня, и одна надежда на двоих - маленький домик, в котором живет Алиса.
Языки костра раздирали темноту. Это было похоже на красную пасть зверя, которая время от времени с особой дикостью рвалась вперед и выхватывала кусок ночного неба. А потом пережевывала его, выплевывая с хрустящим треском. Очередной беловатый всполох будто вырывался - вытягивался - из этой пасти и неторопливо падал на землю крошечным кусочком пепла.
Иногда этот пепел пролетал чуть дальше и опускался на ее лицо. Детское, но уже потерявшее те удивительные черты наивности, которые заставляют молодых людей влюбляться с первого взгляда. Вокруг почти младенческих, пухлых губок Натты тянулись тонкими линиями взрослые морщины, а приятный когда-то контур лица теперь слегка искажался впалыми щеками. Девочка была будто отравлена чем-то, терзавшим ее изнутри. "Воспоминания - худший яд" - подумалось тогда Джеку.
То был их третий день в пустыне Икхаара - древнее слово, оставшееся в наследство от исконных жителей здешних мест - Элгиров. Говорили, когда-то это были прекрасные племена со сложной политической и экономической системами. Они были рассеяны вдоль цепи оазисов, каждый из которых считался божеством и имел свое собственное имя. Что стало с этими племенами потом, никто не знал, но было фактом, что, кроме нескольких элгирских слов и кучки неясных артефактов, от них ничего не осталось.
- Сколько нам еще идти? - спросила вдруг Натта, нарушив тем самым их почти получасовое молчание. Ее тонкая рука потянулась к лежащему справа походному рюкзаку.
- Полдня, думаю, - ответил Джек задумчиво. - Я плохо помню, как выбирался отсюда.
Мужчина повел затекшим плечом и всмотрелся вдаль. Эта пустыня - самое настоящее дерьмо - признал он, глядя на бесконечную, окутавшую их со всех сторон темноту. Даже сейчас, с походными сумками и дорогостоящим ишаком, который мирно посапывал в сторонке, Джек не был уверен, что сможет в итоге выбраться или - что было еще хуже - вытащить отсюда свою спутницу. Здесь не было опасных ядовитых змей или ночных хищников, и от этого становилось еще страшнее: если даже приспособленные к подобным условиям существа держались подальше, что было говорить о нем - почти уже не способном к нормальным реакциям мужчине - и шестнадцатилетней девчонке, пусть и с волшебными глазами? Стоит им сбиться с курса или попасться Дачам, и эти двое уже никогда не найдут дрогу домой. Джек знал это.
Но ему пришлось рисковать. Лучше попытаться спастись и погибнуть, чем медленно дохнуть от заражения крови, которое распространялось от его правой кисти по всему телу все быстрее и быстрее. С каждым днем.
- Порядок? - она достала из рюкзака банку консервов и замерла, вглядываясь в его лицо. А он в ответ, как полный дурак, смотрел на ее глаза. До сих пор не мог привыкнуть к тому, что их радужная оболочка не была неподвижной, как у нормальных людей. Вместо этого она напоминала постоянно текущую воду, которая то почти замирала, лишь изредка дрожа, как это бывает на водной глади озер, то внезапно и совершенно непредсказуемо для постороннего наблюдателя разгонялась до скорости горных рек, вспыхивая вокруг зрачка точно такими же всполохами, какие были и у костра. Помимо всего прочего, такие глаза поражали именно тем, что вбирали в себя и огонь и воду одновременно. Прежде он видел подобное лишь однажды.
- Эй? - девочка нахмурилась и потянула руку к его плечу, надеясь прикоснуться, растормошить, но Джек дернулся чуть раньше - почти машинально - отталкивая плечо назад, будто она пыталась его ударить.
- Я в порядке, - подтвердил он, хмурясь, - в полном.
Кажется, эти слова ее не очень-то убедили. Тем не менее, продолжать было бы глупо.
- Откроешь?
Джек кивнул и поднял правую руку вверх. Это было больно: становилось уже почти невыносимым. И все же он не мог просто смириться с подобной мыслью, продолжая с тупым упрямством делать вид, будто все хорошо. Лишь слабая тень боли отразилась на его загорелом - местами даже чрезмерно - лице с трехдневной щетиной. Уголок тонких сухих губ слегка натянулся, а крылья носа раздулись - едва заметно. Глубокая морщина на лбу сжалась и начала прослеживаться еще четче, будто вобрав в себя его мысли. Но при свете костра заметить подобное было почти невозможным.
Так что Натта просто протянула свои крохотные ручки к тяжелому лезвию, торчащему прямо из его запястья вместо кисти, и вжала в него консервную банку. Та звонко хлопнула, и хлопок этот отразился в теле Джека жгучей болью. Он сжал единственную целую ладонь в кулак, почти до крови впился в жесткую кожу короткими ногтями, под которыми застрял сероватый песок пустыни. Сколько еще он сможет протянуть без ампутации? Мужчина не имел понятия. Но одно он знал точно: если он не найдет ту, кого искал, в течение ближайшей недели, руку придется срезать уже по плечо. Натта, конечно же, ничего не знала об этом. Пару раз она видела, как он стирал гной с рукояти, но ему удалось заверить девчонку, что подобное, в общем-то, в порядке вещей.
- Спасибо, - Натта приятно улыбнулась, до конца сдирая металлическую крышку. Воздух тут же наполнился запахом тушенки, - будешь?
- Немного, - Джек заставил себя передвинуться в ее сторону. Боль уже проходила, и теперь он был почти в полном порядке.
Мужчина поднял левой рукой вилку, которая лежала на платке перед ними, и принялся лениво ковыряться в их ужине. Есть хотелось не сильно, но перед завтрашним днем необходимо было хорошо подкрепиться.
- Ты сильно разозлишься, если я спрошу тебя? - произнесла вдруг Натта, подняв на Джека глаза. Ее радужная оболочка при этом заплясала с особым задором. Мужчина слегка поперхнулся.
- О чем спросишь? - протянул он, не прекращая пережевывать кусок тушенки во рту.
- Откуда он у тебя?
- Кто?
- Он, - Натта показала на меч, который торчал из его правой руки, - он, должно быть, здорово отпугивает всех бандитов, верно? А в пацифистские клубы тебя с ним пускают? Больно, наверное, доставать его после того, как пронзил тело врага?
- Да, нет и нет, - пожал Джек плечами. Вообще-то он немного недоговаривал насчет последнего вопроса: это было не больно раньше. Но теперь, когда заражение крови вновь начинало одолевать его тело, все связанное с правой рукой, становилось нестерпимо болезненным.
- Эй, - подтолкнула его в плечо Натта, - я серьезно. Расскажешь мне свою историю?
- А ты свою? - парировал он, отвернувшись в сторону и сосредоточив взгляд на ночном небе.
- Да обо мне и рассказывать-то особо нечего. Одна из миллиона подобных, - протянула девочка. Судя по голосу, ее начинало клонить в сон, но она держалась, - другое дело, когда у человека вместо руки меч.
Джек хотел возразить, напомнив ей про волшебные глаза. Но по какой-то неизвестной причине остановился. Должно быть - осознал он чуть позже - девочка, которая хотела одна пересекать пустыню, но при этом "была такой же, как и миллионы других детей", имела серьезные причины умалчивать о своем прошлом. А он не хотел навязываться.
- Я не хочу навязываться, - вторила она его мыслям, - но может ты сам не против. Как давно у тебя это вместо руки?
- Четвертый год, - не думая ответил Джек. Эти слова отразились в его сознании болезненным эхом. Четыре года - разве это могло быть правдой?
- Ты добровольно пошел на это? Чтобы внушать окружающим страх?
- Нет, - он едва улыбнулся кривой улыбкой, - меня принудили.
- Кто? - спросила девчонка, глядя на него пронзительно и наивно одновременно. Это был совершенно детский взгляд, подделать который невозможно. И вопреки своим изначальным желаниям, Джек все-таки поддался на ее просьбы.
- Дачи, - произнес он, чуть заметно понизив голос.
- Что?! - воскликнула она. - Вот эти самые, живущие где-то неподалеку?
- Не совсем, - поправил ее мужчина, - они живут у одного из оазисов - последнего перед началом большой пустыни. Он называется Кроаксон.
- Кроаксон, - повторила девочка зачем-то, - дачи... значит это по их вине ты остался без правой кисти? Они, должно быть, и правда ужасны, - нахмурилась Натта.
- Только не сейчас, - не согласился ее собеседник, - когда-то они правда внушали страх всем местным жителям, но сейчас это просто руины развалившейся организации. Все что от них осталось и что помогает им держатся на плаву - память. О тех днях, когда мы были еще настоящей грозой пустыни...
Языки костра продолжали заглатывать темноту. И раз за разом, давясь ее бесконечной, беспредельной мрачностью, они плевались с громким хрустом, трещали, шипели. Костер начинал задыхаться - будто один кусок ночи застрял посреди его горла и медленно убивал его, лишая необходимого кислорода. Джек потянулся к топливу и подсыпал еще немного в огненное рыло, заставляя то разгараться с новой силой.
- Я расскажу тебе свою историю, если хочешь, - прошептал он, и, получив кивок головы, принялся за дело.
***
Все начиналось с огромных улиц Сити, где Джек впервые обнаружил себя посреди помойки, выискивающим остатки выброшенной еды. Эта история была стара как мир, но для самого Джека она казалось самой новой и единственной в своем роде: ребенок, лишенный дома. То была его история, его обычная жизнь, истоков которой он не помнил. Все что он мог к тому моменту: выживать, как обновленная версия Маугли - в каменных джунглях, которые оказались еще хуже настоящих. Едва обученный речи, он действовал на ощупь, ориентируясь на примитивные инстинкты, не умея осознавать себя кем-то отделенным от природы и этой жизни. Он тогда был больше зверем, чем человеком.
Тот момент, где он обнаружил себя сознательным существом, отличался в его воспоминаниях особой выпуклостью. Он: семилетний полузверь-полумальчиик, сжимающий пустую пачку из под чипсов в грязных ладонях - и они: три черных дула, уставившиеся в его лицо. В ту секунду - под страхом смерти - он впервые осознал себя человеком. Желающим жить. Это было очень позднее и очень болезненное осознание, которое навсегда оставило на Джеке ледяной отпечаток гнева.
Владельцами оружия были трое парней в белых, покрывающих их тела с ног до головы одеяниях. Даже будучи не совсем разумным Джеки, опираясь на обрывочные куски подслушанных разговоров, сумел осознать, что эти люди пришли сюда из пустыни. И каким-то далеким отголоском воспоминания перед ним всплыло слово "Дачи".
Мальчик тогда замер на месте и ничего не говорил. Мужчин было четверо. Один из них не держал пистолет. Вместо этого он сунул руки в карман брюк (в отличие от прочих, этот имел вполне городскую даже щегольскую одежду) и посмотрел на Джеки слишком пронзительно.
- Сколько тебе лет, парень?
Джек запомнил эти слова на всю жизнь. Он умел запоминать, четко, в мельчайших деталях. Это помогло ему обучиться хоть чему-то, хоть что-то вырвать из неясной реальности. Что-то, чего хватало для выживания. Но смысл сказанной фразы он не понимал. Знал каждое слово в отдельности: "Сколько?" - нужно было спрашивать в продуктовом магазине, если удалось выкрасть из чьего-то кармана "деньги", парнем его почему-то называли окружающие. Еще мальчишкой, сосунком или паршивцем. Мальчик искренне не понимал этого, потому что, несмотря ни на что, отчетливо помнил о себе одну вещь: его зовут Джек. Не Парень, а Джек.
Спросивший его о чем-то человек недовольно хмыкнул.
- Он все слышал, Ослэйн, - шепнул ему стоящий справа дач, - нужно его...
- Не нужно, - Ослэйн даже не стал выслушивать продолжения. Вместо этого он подошел к замершему на месте Джеку.
- Ты сирота? - его губы шевелились довольно причудливо. Все еще молодое, но начинавшее покрываться морщинами лицо, выглядело немного несимметричным. Правый глаз обладал каким-то стеклянным отсветом, который заставил Джека попятиться назад.
Мальчик знал это слово: "Сирота". Он также знал, что является этим словом, поэтому кивнул, хоть и боялся пошевелиться.
- А зовут тебя как? Есть у тебя имя?
- Дж..Джек, - запинаясь произнес мальчик.
- Джек, сэр, - поправил его мужчина, - отныне ты будешь добавлять сэр после каждой фразы, когда разговариваешь со мной. Тебе все ясно?
- Да... сэр, - прошептал Джеки. Последнее слово далось ему с трудом, застряв на языке камнем. Он не знал его смысла, но боялся, как и самого мужчину в щегольском наряде.
- Ты хочешь питаться каждый день, Джек? И не бояться того, что тебя поймают копы?
В его словах не было ни капли заботливости. Голос оставался холодным и равнодушным. Позже, когда Джек научился читать и писать и выучил много новых слов, он смог подобрать сравнение к тому чувство, которое испытывал тогда, стоя перед Ослэйном. Он ощущал себя арбузом, который выбирали на рынке. Его будто изучали, измеряли глазами пропорции, мускулатуру, речь. Все подлежало оценке, а потом выносилось решение:
- Ты поедешь с нами Джек и будешь делать все, что я скажу. Иначе... - и он слегка повел глазами в сторону, напоминая о трех дулах, все еще направленных на лицо мальчика.
Джек был напуган. Но и благодарен Ослэйну. Если тот говорил правду, и если ему и правда собирались давать еду каждый день и защищать от полицейских, он готов был делать то, что ему скажут и добавлять это непонятное "сэр" после каждой фразы.
Все, что Джек помнил потом: огромный внедорожник, на котором его везли через море серого песка. Песок забивался ему в нос, уши, лез под длинные, изгрызенные ногти, застилал глаза. Рев мотора успокаивал и пугал одновременно. Все это было одним сплошным новым и непонятным "чем-то". Потом - часов двенадцать спустя - на горизонте замаячила зеленая земля и огромное черепахообразное здание, которое окружало около десятка зданий поменьше.
Ослэйн, который ехал с ним в одной машине, потрепал мальчика по плечу.
- Гляди, Джеки, твой новый дом. Нравится?
Джек ничего не ответил. Он мог бы соврать, сказав: "Да, сэр". Наверное, ему даже стоило поступить именно так. Но бесконечное количество песка, которое окружало небольшой по размеру оазис, казалось, заглатывает его и держит в своем желудке, так что выбраться становилось невозможным. Это было еще хуже копов, которые иногда хватали мальчика и бросали на несколько дней за решетку по статье "бродяжничество". Там он хотя бы был уверен, что его выпнут на свободу рано или поздно.
Эта тюрьма была гораздо хуже. Без решеток и охранников, она пугала именно тем, что давала иллюзию свободу, в то время как на самом деле выбраться отсюда становилось почти невозможным. Даже будучи лишенным хоть каких-то основ образования, Джек отлично знал законы выживания. И сейчас эти законы кричали ему во все горло, что он попался в капкан, выбраться из которого навряд ли удастся.
- Это место называется Кроаксон, - продолжил Ослэйн, не дожидаясь ответа, - последние пристанище для путников в короткой цепи Икхааровских оазисов. После него долгая палящая пустыня, которую мы пересекли только что. А впрочем, - добавил он, задумчиво оглядывая мальчишку, - зачем я рассказываю все это такому несмышленышу? Все равно ведь ничего не понимаешь.
Ослэйн был прав. Джек действительно не воспринимал его слов. Но запоминал почти точь-в-точь, как это было произнесено. Даже интонации голоса этого немного пугающего человека сохранились в его памяти на долгое время.
Именно такая необычная способность к запоминанию и быстрому усвоению информации помогла Джеку пережить других бездомных детей, и она спасала его во время долгого взросления посреди лагеря дачей. В этом сумбурном и без сомнения диковатом месте никто не собирался возиться с "мелочью". Как Ослэйн и обещал, парня каждый день кормили, и уж конечно здесь не было никаких копов. Но все остальное совершенно походило на Сити: Джека шпыняли, ругали, били и откровенно презирали. Большую часть времени он занимался тем, что бегал у бандитов на подачках: приносил им еду, стирал грязные вещи, передавал сообщения или просто становился тем, на ком разочарованный член банды мог сорвать свою злобу.
Все же, были и исключения. Те недолгие часы или дни, когда уже начавший понемногу стареть и набирать лишни вес главарь дачей вспоминал о нем и делал приятные вещи. Однажды он научил Джека стрелять из пистолета. Потом показал, как обороняться, если на тебя нападают. Ослэйн назвал подобные занятия причудливым словом "Айкидо". Слово Джеку понравилось, как и сам процесс. После пары тренировок он стал ощущать себя намного сильнее и "круче". Даже отказал паре бандитов, когда те приказали ему вычистить ботинки. Потом, правда, пришлось вытерпеть побои: даже волшебное айкидо не помогало против двух почти стокилограммовых громил.
И все же Джек продолжал учиться. Того, чего показал ему Ослэйн больше не хватало. Нужно было продолжать: развивать мускулатуру, реакцию и меткость. Мальчик увлекся этим не на шутку: он проводил в тире и на тренировочной площадке сутки напролет, прерываясь лишь на сон и еду. Помимо того, что все это приносило ему удовольствие и позволяло выплеснуть скопившуюся злость, Джек заметил одну интересную тенденцию. Чем больших успехов он добивался, тем большего расположения получал у Ослэйна и тем меньше бандитов решались избивать его или просить что-то сделать.
Так мало по малу Джек занимал свое место в сумбурном и диком коллективе дачей.
В окружении людей он выучил множество новых интересных слов, научился связывать их в длинные предложения и правильно строить свою речь. Теперь, когда мальчик пытался осознать что-то, в его голове, всплывали не отдельные оборванные слова, а целые фразы и даже тексты, способные описать необходимый предмет.
Писать он научился только в пятнадцать, когда познакомился с Лэсли - молодой и диковатой бандиткой. Ее лицо было обезображено следами от язв, а кожу украсили сетки толстых шрамов. Излишняя мускулатура делала ее фигуру слегка грубоватой. Но глаза оставались по-матерински заботливыми. Она однажды попросила его расфасовать сорта зерен по алфавиту и, получив в ответ: "Я не умею читать", предложила свою помощь.
Джек согласился без сомнений.
Он учился быстро. Через две недели уже мог приниматься за чтение книг, однако таковых в лагере почти не оказалось. Приходилось обходиться инструкциями к оружию и этикетками на пищевых продуктах. Позже Лэсли обучила его письму и элементарным правилам счета. Большего знать было не обязательно. Особенно если уметь хорошо стрелять.
Когда Джек был уже постарше, он не на шутку привязался к Лэсли. Она заменила ему мать, которую мальчик совсем не помнил. Лэсли отличалась от прочих людей из лагеря дачей. Она пришла сюда после того, как ее муж - заядлый картежник - помер, оставив после себя огромные долги. Сбежала от кредиторов туда, куда никто бы не посмел сунуть свой проклятый нос. В банду ее взяли только потому, что девушка была превосходным садоводом и могла обеспечивать их растительной пищей, требуя совсем немного земли на оазисе. Ее шрамы, которые Джек сначала связывал с участием в сражениях, оказались следами от плети, которыми наградил ее пару раз Ослэйн. Первый раз за то, что она вырастила недостаточно урожая. А второй - за то, что в тайне носила пленникам еду. Все это происходила еще до появления в лагере Джека, когда Лэсли была среди бандитов совсем чужой. Со временем, как она сама пояснила мальчику, она научилась быть послушной и выполнять то, что от нее требуется.
Но на самом деле Джек никогда не видел в ее глазах покорность. Это и манило его в довольно непривлекательной женщине: она всегда оставалась особой. Когда Лэсли начала доверять своему протеже достаточно, она принялась откровенно осуждать действия местных бандитов. Говорила о том, что нельзя убивать и избивать людей, что у всех есть права и свободы, что все рождаются равными. Джек не понимал этого. Лэсли казалась ему немного сумасшедшей, но он любил ее, по-настоящему.
Однажды во время очередной тренировки с Ослэйном (хотя со временем их становилось все меньше и меньше) Джек невзначай обронил, что Лэсли осуждает дачей. Мальчику просто хотелось понять это. Разобраться, что имела в виду его хорошая знакомая и наставница. Ослэйн только помотал головой. Расхохотался и сказал: "У каждого свое мнение на этот счет, парень. Мне плевать, разделяет ли она наши интересы. Пока на столе есть жареный картофель с ее "фермы", я буду ей благодарен".
Примерно месяц спустя Ослэйн отослал Джека в Сити, чтобы тот прикончил для него пару ублюдков. Это была первая работа, в которой парню предоставили возможность возглавить отряд из трех человек. И он - совсем по-детски - загордился этим.
Когда Джек вернулся, он не нашел Лэсли в лагере. На ее рабочем столе лежала прощальная записка, в которой она выражала свою благодарность:
"Убитые тобой люди - сообщалось в ней - и есть те самые кредиторы, которым я должна была деньги. Как только Ослэйн рассказал мне об этом, я собрала вещи и отправилась в путь (он попросил Билли подбросить меня). Возможно, я успею пересечься с тобой в Сити, но, если нет, хочу сказать спасибо в этом письме. Ты же знаешь, я всегда не разделяла позиции дачей, но вы с Ослейном спасли меня. По-настоящему. Спасибо. С любовью, Лэсли".
Некоторые букву слегка поплыли от того, что на них капельками падала какая-то жидкость.
Парень сжал эту записку и убрал в карман, ничего не говоря. С тех пор он стал очень молчаливым. А также понял несколько вещей в отношении своего босса.
Во-первых, осознал мальчик, Ослэйн был чертовски хорошим стратегом. Он умел правильно проворачивать делишки и выбирать интересные и важные для него места. Например, последний оазис пустыни - Кроаксон, который был призван подавить возможные бунты: никто не решится сбежать из пустыни, не имея внедорожников, которые накрепко запирались в ангаре. Ослэйн один знал код доступа к ним, и это лишь укрепляло его роль лидера среди банды.
Во-вторых, Ослэйну нравилось играть роль божка. Такое понимание приходило со временем. Когда Джеку было уже больше двадцати лет (точного числа он не знал) возраст Ослэйна клонился к пятидесяти семи годам. Он стал толстым, потным, надменным и самодовольным. Для поддержания статуса мужчина окружил себя элитой - отрядом верных псов, готовых убивать и умирать за него. Всего таких псов было пятеро: Рэймон, Джэсси - единственная девушка среди них и одна из трех во всем лагере - Кордин, Руперт и сам Джэк.
Последний стал для Ослейна предметом особой гордости - бывший бездомный бродяга, которого тот отыскал на улицах Сити, кашляющего и еле живого. "Мне следовало бы просто пристрелить его - говорил он потом не раз, - но я заметил в парнишке потенциал. Под разорванной одеждой была неплохая мускулатура. И оскал звериный. Да и потом, спаси такого от смерти, и он до конца жизни будет лизать тебе ноги". Затем Ослэйн все время смеялся и трепал уже повзрослевшего Джека за плечо. Тот молчал, не выражая эмоций. Никому не удавалось понять, что на уме у этого человека. Только Ослэйн твердил все время: "Я же вижу тебя насквозь, парень".
***
Однажды ночью Джек зашел к Ослэйну. Тот сидел на кровати с головой, откинутой назад, и с наслаждением впускал в себя дым марихуаны.
- Ох ты черт! - воскликнул он, заметив на пороге гостя. - Джеки? Кто ж пропустил тебя без моего разрешения?
Джек пожал плечами.
- Да они и не возражали особо, - сказал он, изучая причудливую курительную трубку. Та была декорирована под ветку дерева, из дупла которой торчала голова рыжей белки. Как только кто-то делал из трубки затяг, голова белки начинала неспешно раскачиваться из стороны в сторону, а глаза закатывались кверху, - они же знают, кто я такой.
Ослэйн нахмурился, будто размышляя, что ему делать дальше. А затем, осознав, что разговор, судя по всему, будет тяжелым, отложил трубку в сторону и принял вертикальную позу.
- Все равно, - отмахнулся он недовольно, - надо будет преподать им урок послушания. Сказал же: никого не пускать. НИ-КО-ГО. Ну, скажи, Джеки, простое же слово: никого - простое, верно?
- Простое, - подтвердил Джек.
- Вот! - воскликнул Ослэйн торжественно. Что-то нервное было в этом его движении. И глаза он все время направлял точно на своего собеседника. - И я о том же: простое. Надо бы им показать, что это значит. Проучишь их завтра на рассвете. Плетью по три удара промеж лопаток. И так, чтобы до крови, ясно?
Джек кивнул. Как и обычно. Воцарилась тишина. Ослэйн начал теребить в руках трубку.
- Ну и? - не выдержал он, наконец. - Ты что сюда пришел молчать? Говори уже, или катись к черту.
- Простите, - ответил Джек коротко. Теперь и на его лице проявились нотки волнения, - я хотел попросить Вас кое о чем.
- В чем дело? Хочешь новую униформу?
- Хочу уехать на год. Может быть, на два.
- Что?! - выпалил Ослэйн пораженно.
В подтверждение своим словам он схватил курительную трубку и с силой бросил ее в Джека. Тот даже не шелохнулся. Трубка ударилась о его плечо и рухнула на землю. Тонкий слой фарфора, который был задекорирован под ветку дерева, раскололся на сотни мелких частиц. Рядом с ним упали и красные кусочки угля.
Затем воцарилось долгое молчание, во время которого Ослэйн долго, разглядывая Джека так, словно тот лишился ума.
- Да ты, верно, бредишь, парень, - сказал он, наконец.
- У меня есть незаконченное дело, - ответил Джек почти равнодушно.
- Черт, да ты же моя правая рука. Без тебя у меня все развалится. Ты мое лучшее оружие, Джеки, неужто бросишь меня сейчас?
- Я не ухожу навсегда, - ответил его собеседник, явно расслабившись. Судя по всему, до этого момента он ожидал от своего босса более жестокой реакции, - все, что мне нужно - это год. Максимум два. Я все сделаю и вернусь.
Ослэйн нахмурился и погрузился в долгие раздумья.
Все это время Джек стоял неподвижно, в военной позе, лишь слегка потирая между собой подушечки пальцев.
- Ну, хорошо, - ответил наконец Ослэйн, - я понимаю это. Дай мне время, чтобы решить, как заменить тебя, а потом получишь свою свободу.
- Спасибо, - выдохнул Джек совершенно искренне, - вы даже не представляете, как я вам благодарен.
- Пустое, - отмахнулся Ослэйн, - я еще возьму с тебя за это. А пока иди спать... и позови по дороге Мэри, чтобы она убрала осколки.
***
В ту же ночь Ослэйн и четверо других псов ворвались к Джеку в палатку. Все его оружие они выкинули сразу, а самого мужчину схватили и, вытащив на улицу, бросили на песок.
- Значит, решил меня предать, - произнес Ослэйн, водрузив ботинок на щеку Джека и с силой вдавив его лицо в землю, - маленький неблагодарный щенок! Я покажу тебе, что значит водить меня за нос. Прицепить его к кресту, - обратился он к своим подчиненным, те без промедлений принялись выполнять указания.
- Как же я рада, что ты оказался таким говнюком, - прошептала ему на ухо Джесси, - теперь наконец я займу твое почетное место правой руки босса.
Джек ничего не ответил. Он стерпел все молча. Когда его били и привязывали к кресту стальными канатами так, что кровь пошла из запястий, Джек молчал. Только смотрел на Ослэйна таким гневным взглядом, что тот невольно отступил на пару шагов назад.
- Я укажу тебе твое место, шавка, - пролепетал главарь банды, когда все уже было сделано, - ты еще назовешь меня своим господином и поклянешься делать только то, что я прикажу, ясно?
Джек молчал.
Ослэйн с силой ударил его в живот и приказал оставить преступника без воды на два дня.
Когда срок наказания вышел и Ослэйн вновь пришел к Джеку, тот стал значительно худее. Под палящим солнцем его кожа покраснела и начала облазить, губы растрескались, мышцы обвисли. Он был настолько слаб, что почти не мог открывать глаза.
- Ну что, - спросил его Ослэйн, толкая локтем в ребра, - ты готов просить у меня прощения.
- Да, - прошептал Джек еле слышно.
- Ты назовешь меня своим господином навечно?
- Да.
Мужчина самодовольно усмехнулся.
- Снимите его отсюда и отведите к хирургу. Наши с ним дела еще не закончены.
***
- Это тебе на память, - раздался голос Ослэйна через корку обезболивающего, - чтобы ты не забывал о том, что всегда был, есть и будешь моим оружием. Не больше. Ты лишенный сознания клинок моей воли, ясно тебе?
Джек кивнул и покосился влево. Даже, несмотря на успокоительное, он ощутил, как горлу подступает ком, когда увидел собственную кисть болтающуюся в банке со спиртом.
- Мне все ясно, - проговорил он еле слышно.
- Замечательно, Джеки, - ладонь Ослэйна легла на его плечо, - будешь еще когда-нибудь пытаться от меня уйти?
- Нет, - ответил Джек, - не буду.
Он перевел взгляд еще немного влево и увидел правую руку, которая была его собственной только до линии запястья. Дальше к ней неаккуратно и болезненно - это было заметно даже под дозой наркотика - была припаяна рукоять меча.
Правой руки Джека, такой, какой он помнил ее всю жизнь, больше не было. Ослэйн сделал это другим в назидание... и ради собственного удовольствия, конечно.
Он сказал, будто бы это символ того, что Джек просто оружие, лишенное воли и разума.
Затем его накормили и отправили спать в общие казармы, пообещав, что ему придется хорошенько поработать, если он желает вернуть себе прежнее положение.
В ту же ночь Джек пробрался в комнату Ослэйна, перерезал его глотку тем самым мечом, который припаяли к его запястью, и ушел в пустыню.
***
Джек не знал, сколько именно бредет по пустыне. Солнце стояло уже высоко (или ему это только казалось). Недвижимые волны песка в глазах расплывались и кружились в причудливом танце. Во рту было сухо и много песка. Песок попадал и в глаза и в плохо обработанную рану от припаянного клинка. Из запястья вытекал белый гной, который на солнце быстро начинал пахнуть.
Джек знал, что не выберется: слишком много километров до Сити. Он хотел сначала пойти к другим оазисам, но понял, что остальные будут искать его именно там, а попасться к ним в лапы означало страдать больше, чем от смерти в пустыне.
Так что он пошел в самую глубь песков, зная, что обрекает себя на смерть. И все же природные инстинкты заставляли мужчину идти, вопреки здравому смыслу и до тех пор, пока ноги просто не подкосились, и Джек не рухнул на раскаленный песок.
Он еще пробовал ползти, но потом сознание отключилось, и мужчина успел подумать только, что умирает свободным. Жалким, но все таки освободившимся.
***
К концу рассказа Натта уже почти спала. Блики костра отражались на ее белом лице. Голова девочки непроизвольно опустилась на его колени.
- Ты так красиво говоришь, - прошептала она, - ты так... красиво...
- Хочешь спать?
- Нет-нет, я дослушаю, - девочка зевнула и заставила себя подняться, - прости, неприятно, наверное, когда собеседник засыпает.
- Ты очень устала сегодня.
- Да, но я все равно хочу дослушать. Как ты выбрался из пустыни?
- Она спасла меня.
- Моя мама?
Джек только молча кивнул и подсыпал в огонь топлива. Пламя резко поднялось и дернулось так, словно делало сальто, а потом опять обрело нормальный размер и стало ритмично трещать, облизывая языками черноту неба.
- Какая она была? Она была красивая.
- Да. И у нее были такие же глаза. Я помню только, как увидел их: плывущую радужную оболочку, вокруг зрачка. Мне казалось, я умер, а она - кто-то из другого мира.
- Добрая?
- Она спасла меня. Добрее быть не может.
- Я бы тоже тебя спасла.
- Значит вы - два самых добрых человека в мире.
- Расскажи еще. Что именно произошло?
- Ты очень устала. Давай завтра.
- Я выслушаю.
- А я не буду рассказывать. Иди спать, Натта. Завтра я расскажу тебе всю правду.
- Обещаешь?
Девочка зевнула и потянулась. Джек погладил ее темные волосы и улегся в спальный мешок.
- Обещаю.