Часть первая. 'ОССА'
Часть первая. 'ОССА'
Глава 1. Ароматная весна.
'Вставай! С первыми лучами вставай! Мир ты для меня открывай! С дыханьем природы вставай! Вставаааааай!'.
Да встала я. Ну правда, и вот прямо с кровати. И даже бодро. Надоевший до скрипа зубов будильник вырубила со злостью. Надо мелодию переставить на что-нибудь соответствующее утреннему настроению, которое у меня, как у самой стопроцентной совы, по утрам стремится к нулю. И даже катится в минус. Понедельник!. В окне спальни открывался вид на серый двор. Снега этой зимой было - кот наплакал, поэтому весна ознаменовалась грязной пылью, покрывающей все вокруг. Все прелести проживания в старом и не очень богатом районе - на лицо...Покосившиеся заборчики, благодаря которым на жалкие участки двора не ставят машины, грязные лавочки, возле них - переполненные пустыми бутылками урны ....
Да черт с ними, с урнами этими!. Ушла в ванну, блииииин!. Подождала, пока холодная вода протечет, сменяясь горячей, и посмотрела в зеркало: короткие темные пряди торчали в разные стороны, а длинные, сосулькам висели по плечам. Никак не могла совладать со своей черной шевелюрой, волосы вились ближе к кончикам, у макушки лежали, как прилизанные, дай бог что густые. Черти что! Лицо припухло, глаза явно выдавали плохой сон - отекшие, покрасневшие...Зато зеленые, как свеженький газон на футбольном поле - моё утешение. А еще большие! Спасибо мамочка... или папочка?
- Саня! Ты встала уже? Помоги с капельницей справиться.
Зашла в спальню Веры Алексеевны. Сиделка Надя сидела возле капельницы и дрожащими руками пыталась попасть в белую худую ручку иглой.
- Совсем пропали вены, сплошной синяк, Сан!.. Прости....
- Надя! Кофе мне завари, пожалуйста. Иди! Все хорошо, сейчас все сделаю.
Перехватила иглу и аккуратно прижимала руку Веры чуть пониже локтя. Попасть трудно, ручка маленькая худенькая, на локтевом сгибе разлилось огромное сине - черное пятно! Вен не видно совсем.
- С-а-а-н, какие нынче зеленые кедры! А васильки!. Ты посмотри, какие яркие...аааах! Вера попыталась подняться с постели, но не смогла, слишком была слабая.
- Веронька Алексеевна, радость ты наша, и васильки нынче яркий цвет дали, и незабудки возле спуска к Оюшке буйно расцвели, ты подожди! Вот с работы приду, вместе и в бор сходим и до берега дойдем, и букетов нарвем, и веночек сварганим!
- Незабудки! Твои любимые, Сан! Доченька! А башмачок помнишь? Как искала...
- Помню Верочка Алексеевна! Помню! И нашла же, прямо посреди сваленных сосен росли, как сейчас вижу, четыре башмачка! Ни один не сорвали лесорубы, видать тоже поняли, что нельзя такую красоту губить. Вы отдыхайте пока, Верочка, я с работы приду - мигом к берегу побежим.
Поправила одеяло, зафиксировала надежней иглу, от которой тянулась прозрачная трубка капельницы. Понедельник! Почему работать надо именно пять дней в неделю?
Вера Алексеевна тяжело вздохнула, глаза закрылись. Пока что помогает. ... Уф,... Слава Богу.
На кухне уже стояла чашка кофе на круглом столе, на тарелке лежали аккуратные поджарые бутерброды с маслом и сыром. Надя все же у меня молодец редкая.
- Я тебе еще салат с собой положила. - Надя протягивала мне контейнер.
- Спасибо огромное, правда я и не думала обедать сегодня, у нас квартальный отчет! - я сделала большие глаза. - Меня там саму съедят - не подавятся, не буду я им себя еще и салатиком заправлять!
- Ну, полно тебе, возьмешь и съешь, никуда не денешься.
- Возьму - то я возьму! А если съем и 'финидра', когда жрать меня будет, не подавится, а наоборот, все ребрышки обглодает и пальчики оближет, помни - это только твоя вина!
Надя благодарно улыбнулась. И хоть каждая из нас понимала, что за моими шуточками скрывается, мы обе приняли эту игру, которая столь долгое время помогала нам держаться. Мне в первую очередь.
Покорно утрамбовав контейнер в сумку, накинула на плечи куртку, на шею легкий хлопковый платок, и, обувшись в видавшие виды ботинки, лихо вылетела на улицу. Опозданий мне не хватало. Итак 'финидра' только за жертвенную работоспособность терпит. Ловко запрыгнула в подъехавший '91' автобус. Круто! Прямо как меня ждал...
Когда Вера Алексеевна призналась мне, что умирает, увольняться с работы запретила таким тоном, что протестовать я и не думала. Бастовала против сиделок так, что полгода, пока не попалась Надя, я просто на стены бросалась от отчаянья. Сама, типа справлюсь, что тут такого? Суп сварить, белье в машинку закинуть, да пыль с мебели смахнуть, легкотня! Ага! А когда я, вернувшись с работы, заставала Веру Алексеевну, с сиреневым лицом и тяжелым дыханием лежащей на диване - я ей так и верила! Но увольнение было неприемлемым, ведь моей зарплаты хватало на всё. Ну,... почти на все. Многочисленные сиделки выживались естественным путем, не вынося чрезмерной самостоятельности Веры Алексеевны. И только Надя нашла на нее управу. Или просто Вере стало хуже, и она не захотела противиться такой доброй, естественной помощнице?
Вера Алексеевна! Мой пример для подражания, мой опекун, моя не случившаяся мать, мой самый жестокий критик и моя самая сильная поддержка.
Мне было девять лет, когда я с ней познакомилась. Весной, когда пик моих побегов из приюта достигал апогея. Я всей кожей своего жалкого худенького тельца чувствовала приближение лета весной. Весна! Та самая пора, когда воздух наполнялся не только запахами оттаявших помоек, а еще и ароматом сырой опавшей листвы в парке, и даже таявший грязный снег города пах для меня сногсшибательно! Это у меня с рождения, обоняние очень чувствительное. Я каждое время года чуяла по-разному. В разных местах, в городах, деревнях (куда меня в тысячный раз переправляли), в приюте, в школе. Везде времена года пахли особенно. Но больше всех меня тянуло в кедровый лог. Маленькое начало тайги в нашем небольшом городке. Там весна для меня была сродни случайно разбившейся колбочки валерьянки для забредшего котяры. Сбежав, я часами бродила по логу, сминая подтаявший наст своими разваливающимися ботинками, сгребала сырой снег, смешанный с опавшей хвоей и сырой землей в покрасневшие ладошки и вдыхала ароматы начала весны, как одуревший наркоман.
За этим странным занятием и застала меня Вера Алексеевна. Тогда она не стала показывать своего удивления, всего лишь поманила и ласково произнесла:
- Привет! Знаешь, белок этой зимой вообще в логу не было, наверно ореха много нынче уродилось. Но я прознала одно место, куда они прибегают поживиться...
А я от страха выронила горсть грязного снега из рук, поспешно вытерла ладони о выцветшие фетровые штаны и приготовилась бежать.
- Я этих белок с ноября выслеживаю, ведь только они могут навести на самое орешное дерево, не в нашем логу, глубже! В тайгу! Но этой зимой ничего не показали, плутовки, только самый плодовитый кедр лога, самый старый, кстати! Я как раз туда иду, хочешь со мной? - стоявшая напротив меня молодая женщина произносила всё это спокойно, чуть улыбаясь, с легким наклоном головы в мою сторону. Худощавая, невысокая, русые волосы непослушными волнами выбивались из-под вязаной шапки с ярким голубым помпоном, застиранная лыжная куртка, которая явно была на пару размеров больше хозяйки, придавала ей вид бывалой спортсменки. Черные джинсы, очевидно, пережили не один поход по лесу. Весь этот её вид говорил о том, что она здесь частый гость, или вообще из походов не вылазила.
И ничего подозрительного в моей натерпевшейся душе не колыхнулось... Вера Алексеевна смотрела так по-доброму, так тепло, что я молча потопала за ней вглубь лога, страх отступил, тревога вообще отправилась в долгосрочную кому. Зато любопытство заняло первое место в рое моих мыслей.
А когда она остановилась возле огромного дерева, я застыла рядом. Сотни хвойных ароматов вмиг помутили мой разум, и все они исходили от одного дерева! Аромат молодой хвои, недоспевших шишек, переспелых орехов, беличьей шерсти, мокрой коры, подгнившего опадка, все они и многие другие запахи нахлынули мне в нос и мозг, как торнадо. Тогда я ошалело осела под корни могучего кедра, а Вера Алексеевна стояла рядом и улыбалась.
- Здесь, девочка моя, просыпается сама природа, ты же чувствуешь? И я тоже чувствую, это очень волшебный запах, милая, и не каждому дано его ощутить. Ты особенная. Ты и я можем распознавать сон и пробуждение всего окружающего мира.
- И колыбельные? - я тут же закусила язык. Да как я вообще могла о такой бредятине спросить? И кого? Какую-то тетку, по ходу, такую же полоумную, как и я.
Лицо Веры Алексеевны вытянулось в гримасе удивления. Блин, да за что же мне язык такой длинный достался?
- Колыбельные мы и слышим и сами поем, и вообще, если хочешь, можем усыпить на долгие годы пару небольших полянок.
- Мы что, типа феи? - ну что с меня, ребенка, было взять?
- Мы типа люди, только с более развитым чувством принадлежности к окружающей нас флоре и фауне, девочка. Ничего сверхъестественного.
Я молчала, а после своего вопроса, вообще брови насупила и волком смотрела на эту странную тётку. Страшно не было, было любопытно, и слегка обидно, что не одна я слышала песни кедров в логу, которые казались мне тогда странной легкой музыкой в моей голове, вызванной собственной бурной фантазией, не более. А вон те как! Фантазия - то у меня бурная, но вовсе не причем, по ходу. Бродив по логу, слушав легкий звенящий переливчатый звук, я обычно воображала, что это кедры поют мне о радости пробуждения, о весне и теплом солнце, как бы обещая, что всё будет хорошо, и что вовсе не навсегда я заперта в условиях приютского режима. Эти фантазии высушивали мои слёзы от обид на беспризорные мальчишечьи банды, которые помимо обидных ругательств, частенько закидывали меня и еще нескольких девчонок приюта мелкими камнями или гнилыми ранетками. Мои побеги в лес, на речку, спасали от уныния, от осознания равнодушия воспитателей, жестокости старших девочек - те частенько отбирали жалкие спонсорские игрушки и сладости, а иногда хорошенько поколачивали за слабые попытки сопротивления устоявшейся 'дедовщине' приюта.
- Глянь - ка наверх! - оторвала меня от нахлынувших воспоминаний стоявшая рядом женщина.
Я посмотрела на высокую крону огромного старого, с необъятным стволом дерева. На могучих нижних ветвях сквозь темно - зеленое густое хвойное плетение игл, то тут, то там, мелькали рыжие ушастые мордочки. Появлялись, замирали, уставившись на нас и снова исчезали. Моя челюсть плавно отъехала вниз от удивления. На кедре явно находилось не меньше десятка белок!
- Офигеть не встать, едридкапитулейшен! - выдала тогда я, вообще не соображая, что говорю.
- Ох и не вяжутся с тобой твои речи! - промолвила женщина, севшая рядом со мной. - Вера Алексеевна я.
- Саня - я пожала протянутую ко мне руку.
- Я знаю. Первый приют. Александра Георгиевна Кубань, 9 лет, вечно бегущая, точнее сбегающая, и никто не знает, куда и зачем, - Вера Алексеевна при этом мило улыбалась, а я подозрительно прищурилась. Откуда столько информации? А главное, зачем, и про меня?
- Ты в парке все глаза мне измозолила, грех было не узнать, кто ты такая, - произнесла она. - Не бойся, просто не хотелось тебя в ряды вандалов записывать, которые тут пакостить пытаются.
- А-а-а-а, тогда понятно, - буркнула я. Действительно, бывали тут собрания пацанов, которые то дерево пытались поджечь целиком, то силки ставили, надеясь при этом поймать ежей, которых тут отродясь не бывало. Мы просидели под деревом еще около получаса, задрав головы наверх, молча наблюдая за копошащимися на кедре белками.
- А много нас э-э-э... таких, ну, которые природу слышат? - задумчиво спросила я.
- Не очень, наверно и нет больше, кроме нас с тобой - тихо ответила Вера Алексеевна. - Очень много прислушивающихся. Травницы, например, кочевники или лесники. Но у них нет дара, просто они очень умело используют знания, интуицию, и длительное пребывание в лесах да полях. А истинных, с даром от рождения немного. Это же, как талант, не всем дано.
- Иногда, даже часто, мне вообще этот звон в ушах мешает, избавиться от этого нельзя? - я вспомнила, как порой бывало трудно сосредоточиться на уроках, особенно при открытых окнах, через которые в класс проникали запахи и звуки живущей вокруг нас природы.
- Нельзя, ведь это же дар.
- Жаль, - тоскливо прошептала я. Хотя, кого я обманываю? Без этих прогулок, шумов и запахов, моя жизнь стала бы одного цвета. Серость безысходная называется. Мы еще немного молча посидели под деревом, и Вера Алексеевна неспешно поднялась на ноги.
- Пора тебе, Сашенька домой, провожать не буду, но и не прощаюсь, - Вера Алексеевна загадочно хмыкнула. - Пожалуйста, Саша, не пугайся меня, я только добра тебе желаю. Что она имела в виду, я так и не поняла, но и переспрашивать не стала.
На том мы попрощались и разошлись, уже в глубокой темноте, я кое - как забралась в окно девчачьей спальни, хорошо она находилась на первом этаже. С горем пополам раздевшись и онемевшими от мороза пальцами задвинувши на себя одеяло, я подумала, что не просто так мне повстречалась загадочная тётка в глупой шапке, и не зря я шастала по лесу, потому что знаю теперь, где находится могучий кедр со стаями наглых белок...
Проснулась я на следующий день очень бодрой, как будто неделю дрыхла без задних ног. И за завтраком с удовольствием поглощала еле подсоленную манную кашу, которая комком нанизалась на алюминиевую вилку. Но этого я не замечала, погруженная в свои мысли, зато четко услышала громкий голос дежурной няньки:
- Карасёва, Лукина, Кубань!!! Через пять минут к заведующей!
Все в столовой притихли. Если за завтраком, прямо из столовой вызывали кого - то к заведующей, то это могло означать две вещи: или пришел потенциальный 'родитель', или тебе грозит перевод в другой приют. Во всяком случае, те, кто возвращался после таких вызовов - твердили лишь о том, что именно их так и не выбрал потенциальный 'родитель'. Остальные не возвращались вообще. И никто никогда их больше не видел, поэтому все решили, что детей либо переводили, либо усыновляли.
Что - то мне не хотелось перевода. Я переезжала великое множество раз и оттого не помнила даже лиц добрых воспитателей, а их в моей жизни попадалось крайне мало. Да и кедровый лог мне успел полюбиться, а после вчерашнего открытия, тот кедр крепко запал мне в сердце. В усыновление, точнее в удочерение я и вовсе не верила. Кому нужна девятилетняя девчонка, весьма посредственно учащаяся в школе, сбегавшая с приютов десятки раз, и не обладающая никакими талантами и достижениями? Я не умела шить, не умела петь или играть на каком - нибудь инструменте. Не умела строить умильные и жалостливые рожицы перед взрослыми, не любила много разговаривать, и вообще, предпочитала много гулять в любую погоду и подальше от людей.
- Две минуты, шмакодявки! - нянька 'Сизый Нос', так мы ее прозвали (никто не помнил ее настоящего имени), грозно пихнула тощую Лукину Дашку в бок.
Мы молча попятились к выходу. Мне было видно, что Дашке и Карасёвой очень страшно, и слегка недоумевала. Чего бояться - то? Один шаг в неизвестность, зато ты избавлен от этих ледяных серых стен, кошмарной еды, и придурковатых озлобленных 'соприютников'. Тем более что Дашке Лукиной, что Карасёвой Тане доставалось от старших девочек ничуть не меньше, чем мне. Правда меня лупили чаще из-за моего сопротивления, а их - за природную слабость и неспособность возражать.
Путь из столовой до кабинета заведующей проходил через 'этаж отвлечения'. То есть с первого этажа надо было подняться на третий, пройдя через коридор и две рекреации второго этажа, на котором размещались учебные классы для малышни. Малышню туда загоняли почти на весь день, ничему никто их не учил, а только отвлекали от пакостей, всучив дешевые и поломанные игрушки. Шум на этаже стоял непередаваемый, поэтому поделиться предположениями друг с другом нам не удалось. Да и Сизый Нос подталкивала в спину каждую из нас, при этом шепеляво материлась и дышала нам в спины перегаром. Шли мы быстро, почти бежали, и вскоре застыли возле массивной дубовой двери, за которой находился кабинет заведующей - высоченной тощей тётки, с огромными желтыми зубами. Орала она очень громко, при этом все ее морщины и отвисшие от старости и неправильного образа жизни щеки тряслись на лице, как студень. В общем, дюже неприятная и злобная была наша заведующая. Меня она не любила особенно, потому что мои побеги, как она выражалась при комиссии 'негативно сказываются на общей статистике распорядка'.
- Стоять! - Сизый Нос оттиснула нас от двери, саданула пару раз кулаком по ней, открыла и громко доложила:
- Полина Васильевна! Мы пришли! А я пошла! - и втолкнула нас общей кучей в кабинет. На площади около тридцати квадратов царил и кричал 'пир во время чумы'. На фоне серого и безликого коридора, убранство кабинета заведующей казалось королевским. Массивная мебель из темного дерева, бордовый ковер и глухие многослойные чёрно-красные портьеры создавали иллюзию средневековой роскоши. М-д-а-а! Не ожидала. Очевидно, никто из нас троих ни разу не был в этом личном царстве заведующей первого приюта, так как Дашка и Карасёва, войдя в кабинет, тут же робко прижались ко мне с обеих сторон. Я же стояла солдатиком и сверлила глазами пол, на меня давила неизвестность, но поздороваться всё же смелости набралась:
- Добрутр, Полин Васильна,- этот предсмертный хрип загнанной мыши мой голос?
- Здравствуйте девочки, проходите и садитесь за стол, - пробасила заведующая. От такого вежливого обращения, мы смутились еще больше, ну я - то уж точно, потому что никогда не слышала от неё ничего, кроме нравоучений и оскорблений. Полина Васильевна отчитывала всегда громким криком и прилюдно, к тому же часто давила наши зарождающиеся в детском сознании личности своими речами на повышенных тонах, не гнушаясь подзатыльниками и щипками.
- Проходите и садитесь! - громко повторила Полина Васильевна. - Прошли и сели, живо!!! Ну... Этот тон нам был более знаком, поэтому мы резво расселись за широким столом, который был приставлен к тому, за которым восседала заведующая. Я оторвала взгляд от лакированной поверхности, украдкой посмотрела на эту мымру, и замерла: за её спиной стояла и с любопытством рассматривала нас Вера Алексеевна! Правда она очень изменилась с нашей последней встречи. Теперь она была одета в длинное и строгое, черное шерстяное платье с глухим воротом, а волосы убраны в аккуратный пучок. Повисла давящая тишина. Все молчали, я снова уткнулась взором в стол и хмурилась.
- Ну? Не молчите уважаемая, - раздраженно обратилась к Вере Алексеевне заведующая.
- Та, что посередине, черноволосая, - строго ответила та.
- Не советую, сбежит на следующий же день. Искать и ловить замучаетесь. К тому же, еще и умом особо не блещет, - Полина Васильевна брезгливо сморщилась, а я нахмурилась еще больше. Во мне забурлила злость и обида.
- Ничего, зато Вы сказали, что в ней много здоровья, мне это важнее. - Тон Веры Алексеевны был строг. В кедровом логу она разговаривала со мной совсем по-другому. Да и выглядела сейчас она, как злобная монахиня.
- Вон та, которая справа, все поручения исполняет с первого раза, ей повторять не нужно. А эта девка, - кивнула в мою сторону заведующая, - всё пропускает мимо ушей, даже розги не помогают.
- Я решила, Полина Васильевна! Не надо лишних убеждений, - холодно произнесла гостья.
- Хорошо, хорошо, - заведующая торопливо закивала головой, - Карасёва, Лукина! На выход! Кубань осталась!
Девчонки молча поднялись из-за стола и попятились к выходу, но я на них даже не посмотрела. Я вылупилась на Веру Алексеевну, во мне загорались страх и слабая надежда. Неужели? Я? Ей? Зачем?
- Подпишите здесь и здесь, - Полина Васильевна протянула ручку Вере, другой рукой пододвинула стопку бумаг, - Вы же понимаете, что обратно не приму? Если сбежит - искать будете только с ментами. И если откажетесь - то в первый приют уже не примем, да и во второй вряд ли. Придется вам тогда ее в другой какой город отвозить.
- Я помню все условия. Спасибо и... прощайте, - Вера Алексеевна с высоко поднятой головой прошла к двери и посмотрела на меня, - Александра Кубань? Что сидишь? Иди за мной. И исчезла за дверью.
- Что расселась? Быстро за ней! Ну, хоть избавилась от тебя! - гаркнула со злостью заведующая.
Я вышла из оцепенения, подскочила и бросилась в коридор. Нагнав Веру Алексеевну, я молча пошла за ней, меня трясло от волнения, мысли роились в голове. Молча мы прошли через второй этаж, спустились к выходу, и уже выйдя за территорию приюта, возле серого бетонного забора, Вера Алексеевна остановилась и повернулась ко мне:
- Ну что, Сашенька, мамой меня, конечно, можешь не называть, но если хочешь...- женщина вдруг мягко обняла меня и тепло улыбнулась.
Глава 2. Боль утраты.
- Да мне день понадобится, чтобы собрать и анализировать данные за пять лет! А сейчас уже четвертый час! - я чувствовала, что начинаю повышать тон.
- Значит, ты медленно работаешь. На этот анализ и двух часов не надо, так что это только твои проблемы. Чтобы утром таблица была на моем мониторе!
- Арина, дайте мне время хотя бы до обеда. За первые три года вообще нет утвержденных бюджетов по реконструкции, в отчетах по кварталам и по году итоги не совпадают, на поиск ошибок уйдет весь вечер. К тому же у айтишников еще база не отвисла. - Тут я поняла, что со стороны это уже выглядит, как жалкие оправдания действительно безграмотного специалиста. Замолчала и уставилась в окно за спиной начальницы, усиленно рассматривая рекламную вывеску самой лучшей стоматологии города.
- К утру, Александра! К обеду я уже должна буду всё это перед генеральным раскрывать. - Финидра надменно восседала за своим столом и смотрела на меня, как на назойливую муху. -Какой же из тебя экономист, если ты твердишь мне, что не успеешь, когда тут и успевать нечего? Всё! Забирай папки, и не отвлекай меня по пустякам.
Не глядя на Арину, схватила документы и чуть ли не бегом бросилась прочь из кабинета. Я понимала её нелюбовь ко мне. Из всего отдела только я упрямо не хотела заискивать перед начальницей. Любой наш сотрудник лебезил перед молодой руководительницей. Чем больше гнёшь колени, тем больше к тебе уважения со стороны руководства. Непреложный принцип нашей здоровенной конторы, занимающейся строительством не только в нашем городе, а во всей области, и даже в соседних.
И уволиться не могу, и финидра об этом прекрасно знает. Отрывается на мне по полной программе. Терпение, Саша! Спокойствие, Саша!
В свой кабинет, который я делила с Танечкой - помощницей и подругой по - совместительству, влетела разъяренной фурией. Посмотрев на меня с жалостью, Таня решительно произнесла:
- Готова остаться, но к девяти мне нужно быть дома, приезжает тёзка твой любимый, и мой любимый, но не тёзка, а муж - единственный и неповторимый. О, блин! Рифма! - тут же засмеялась она.
- Не надо, дорогая. Всё домой возьму, как только айтишники базу реанимируют. А чего это Санчос так рано? - Таниного мужа я звала так с момента нашего знакомства. Вообще люблю эту парочку. Легкие, светлые, словно весенние одуванчики, всегда заряжали всех неиссякаемым позитивом, поднимали настроение из самой глубокой ямы. Санчос работал у нас главным прорабом восточного дивизиона и часто летал в командировки. Ну а Танечку, по её требованию и к моему огромному счастью, пристроил к нам в отдел, чтобы та не скучала, и не теряла своих навыков.
- Устал, говорит, и отпросился на три дня, - Танино лицо сияло счастьем.
- Привет передавай, - не очень весело передала привет я.
- Что, наша любимая финансовый директор опять недоэкономистом тебя выставила? - понимающе протянула Танечка. - Выдра она, финидра и есть, Сань.
- Ага, к тебе - то она не лезет, Санчос шейку ей мигом свернёт.
- А чего ей ко мне лезть? Я лишь помощница, это ты у нас ведущий спец.
- Махнёмся не глядя? - произнесла с надеждой в голосе.
- И не надейся! Я за твоей спиной, как за каменной стеной! Опять рифма, - снова засмеялась подруга. - Чем на этот раз придавила?
- Сводный внутренний анализ расходов за пять лет по проведенным реконструкционным работам в западном дивизионе. С разрезами по центрам возникновения затрат, - уныло ответила я и окончательно скисла. Бессонная ночь у меня, считай, в кармане, - к завтрашнему утру.
- Зачем ей этот талмуд? Вроде наша ровесница, а мозг окончательно высох. Давай я за этот год таблицу заполню? Как раз часам к семи успею, хорошо?
Люблю свою помощницу. Мы просидели за работой до восьми. Айтишники подняли, наконец - то свой очередной упавший сервер и открыли сетевую базу данных. На улице сгустились сумерки, моя спина начала ныть от длительного пребывания в положении 'уткнулась носом в монитор'. Танечка сбросила мне свою часть исполненного анализа, и теперь я все перекидывала на флэшку. Судя по собранным данным, для сна у меня не осталось и пары часов. Что ж, испытывать на прочность меня любили с самого детства, мне не привыкать. Сдаваться не собиралась, жаловаться тем более. Хотя могла бы поныть перед генеральным директором нашего дивизиона. Но тогда бы пришлось прогнуться перед лысеющим пятидесятилетним хмырем, любящим женские склоки сильнее любой дворовой бабульки. Еще можно было анонимно отписать жалобу на неисполнимые задания финидры руководителю финансового департамента центрального офиса, приложив к оной яркие, документально зафиксированные примеры, но такие методы были для меня низкими и отдающими тухлятинкой. Поэтому часто мне приходилось брать работу домой, задерживаться в кабинете до темноты, не получая при этом никаких доплат за переработку.
- Саш, а чего это Надежда не звонит тебе? - настороженно спросила Таня. Она была знакома с нашей сиделкой и знала, что Надя отзванивается, даже если все хорошо.
- Точно, сейчас сама позвоню, - я потянулась к телефону, лежащему на полке возле кофеварки, и ужаснулась. Двадцать четыре пропущенных вызова от Нади. Я выключила звук на телефоне перед походом в кабинет начальницы и, заработавшись, совсем забыла включить его обратно. Судорожно нажала кнопку обратного вызова, гудки... гудки... Надя, где же ты?
- Ало! Сашенька, где ты была? Сашенька, девонька моя... - срывающийся голос Нади, с каждым словом вколачивал в меня страшную догадку, - Не могла до тебя дозвониться, ты на работе еще? Ты в кабинете? Танечка тоже там?
- Надя, что с Верой? - мой голос звучал сухо и напряженно.
- Сашенька... Вера Алексеевна! Она... Ты знаешь, ей стало лучше, так мне показалось, я думала, она спит, так тихо было, думала, обезболивающее хорошо помогло. А спохватилась через час, Вере же капельницу только утром делали, больше не давали ничего. Саша, умерла наша Верочка, приезжай скорей. - В трубке раздались жгучие рыдания сиделки.
Я отодвинула телефон от уха, как будто могла об него обжечься. Танечка все поняла по моему взгляду и молча вышла из кабинета. Почему я ничего не почувствовала? Ведь должна была. Мы с Верой всегда чувствовали физическую боль друг друга, это было похоже на глухую тоску, саднящую в грудной клетке. Так она распознавала мои ушибленные коленки на уроках физкультуры, и дома меня уже ждал пузырек 'зелёнки'. Когда я училась в институте Вера, поскользнувшись на замерзшей луже, умудрилась сломать и руку и несколько ребер, и тогда в моей груди так неприятно сдавило, что я сбежала прямиком с лекций. Уже дома столкнулась в дверях со скорой помощью, и Вера в тот раз долго сидела в четырех стенах, опоясанная до пупа тяжелым гипсом.
Почему я не почувствовала ее? Ей что, было не больно умирать? Но ведь сейчас мне стало больно.... Словно остановилось дыхание, а в горле поднялся и застрял колючим комком отчаянный крик. В районе солнечного сплетения тянуло всё сильней и сильней. Стало невыносимо больно, так больно, что ни слезы, ни истерика не могли пробиться сквозь стянувший мою душу спазм. Холодная тьма начала сгущаться вокруг меня, и окружающий мир мгновенно принял черные и серые оттенки. Я обессиленно опустилась на колени. Кого же мне теперь любить? А жить для кого? С кем гулять по бесконечной тайге, что сразу начиналась за нашим любимым кедровым логом? Одиночество и чувство огромной утраты окутывало меня, накатывало волнами. Все близкие нам люди знали, что Вера Алексеевна не проживет долго. Рак не лечится. Но всё равно не была готова её потерять. Разве можно быть готовой к такому?!
Вошедшая в кабинет Танечка, положила мне руку на плечо:
- Пошли Саша. Я с тобой, молчи, не говори ничего! - Таня помогла мне подняться, и, пока мы спускались к выходу, всё время поддерживала меня за локоть.
Дальше все события слились для меня в бессонные длительные ночи, с редкими просветами печальных событий среди пасмурных дождливо - снежных дней. Приехав домой, Надя с порога сообщила нам с Таней, что тело Веры Алексеевны полчаса назад увезли в морг. Что она уже позвонила и сообщила всем, кому необходимо, о нашем горе, а так же связалась с похоронным бюро, с которым у нее, оказывается, заранее уже было все оговорено и они просто ждали нашего звонка. Эта новость о Надиных организаторских способностях меня добила, я зло выкрикнула ей в лицо, что - то вроде 'как можно при живом человеке?', и впервые в жизни упала в обморок.
Очнулась я глубокой ночью, и до утра сидела у окна, без единой мысли в голове. Даже воспоминаний не было. Только тягучая темная пустота, засасывающая сознание, как болотная трясина. И боль! Никогда прежде мне не было так плохо.
Вокруг меня развивалась кипучая деятельность. Надя и Таня с мужем бегали по квартире, что - то тихо обсуждали, кто - то из них поил меня вонючим валокордином. В обед мне пришлось проехать до крематория, чтобы подписать кипу бумаг, Таня поехала со мной и всю дорогу зорко следила за моим состоянием вялой амёбы. Словно ждала и надеялась, что я сорвусь, высвободив со слезами мучительные переживания. Только вот я не могла сорваться, потому что меня так скручивало внутри, что даже говорить было тяжело. На вопросы многозначительно кивала, либо просто отворачивалась. Но хуже всего были сочувствующие взгляды. От них у меня почва уходила из-под ног, а в груди, вместе с болью, примешивалось злое раздражение. Не их, конечно, была вина, что понять мой внутренний разрыв им не под силу. Но эта жалость ко мне злила, ведь к ней я была непривычна. Вера и та, жалела меня в очень редких случаях, когда я нечаянно ей позволяла проявление такой слабости к себе. Поэтому днем я старалась не выходить из комнаты, а ночью сидела возле окна, и пила душой спасительное ощущение пустоты вокруг.
Похороны прошли для меня в еще более густом тумане отрешенности от происходящего. Мозг, защищаясь от сильного потрясения, отключил мыслительный процесс, и я весь день бездушным роботом выполняла редкие команды Танечки - умыться, одеться, выпить лекарство, пойти, сесть, встать.... В крематории увидела Веру, но ничего не почувствовала, не было той теплой нити, что связывала нас при жизни. Тело, лежащее в оббитом красным бархатом простеньком гробу, лишь издалека напоминало мне мою любимую мачеху. Поэтому не смогла попрощаться, следуя не принятым мной традициям, и не смогла поцеловать холодный лоб. Всю церемонию просидела в первом ряду, а когда на автоматической ленте гроб уехал за бордовые шторы, молча встала и ушла из зала прощания.
В квартире еще несколько часов шли поминки. Немногочисленные знакомые Веры тихо переговаривались, сидя за накрытым нехитрыми закусками столом. Я же все это время старалась не выходить из комнаты. И спасибо огромное им всем за то, что никто не настаивал на моем присутствии. Мое молчание тянулось уже третьи сутки, сил хватало лишь на выполнение команд заботливой Танюши. Когда все тихонечко разошлись, Надя, аккуратно приоткрыв дверь в мою комнату тихо произнесла:
- Саша, она тут оставила тебе... прочти, пожалуйста... - и положила сложенный вдвое листок на комод, стоящий возле входа в комнату, - я зайду попозже. Тихонько притворила дверь и ушла прибирать на кухню.
Мне стало жутко. Тело налилось тяжестью. Чего мне там Вера могла оставить? Прощание? Но я не хочу с ней прощаться... Нет. Не в ее духе напоследок обменяться словами, которые мы давно произнесли друг другу. Я поднялась, подошла к комоду, взяла в руки сложенный лист, вырванный из тетради, развернула и уставилась в аккуратные строчки:
'Санечка! Возьми себя в руки!' (хорошее начало, наставляет с того света) 'Я не хотела возвращаться в свое печальное прошлое, поэтому только здесь я смогла уйти, и это бесконечно радует меня и приносит мне облегчение, и ты так вовремя скрасила мою жизнь здесь. ' (Ничего не понимаю, она что, хотела своей смерти?) ' Ты наверняка догадывалась, что я не просто так нашла тебя в приюте. Ты всегда была моей девочкой. С самого своего рождения. Никому не говори, что мы были так близко с логом, с тайгой, с нашими рыжими белками. Никому не рассказывай о нашем единении с весной, с водой Енисея, наберись сил и терпения, никогда не произноси вслух наших диалогов' (тут я опешила, я и так никому не рассказывала наших секретов, и в принципе не собиралась, это только наша тайна) ' Всё, чему я тебя учила в парке, всё это лишь наша с тобой игра, моя хорошая. Я хочу, чтобы ты жила дальше, причем так же, как и прежде. Замаскируй свою любовь - походами, скалолазанием, так же, как это делали мы с тобой вместе. Но одна. И запомни! Слабый шепот бывает гораздо сильнее агонизирующих криков перед смертью'.
Последнюю фразу я не поняла еще больше, чем все предыдущие. Что Вера хотела донести до меня? Не доходило, лишь тоска по ней усилилась с геометрической прогрессией. Я вернулась к окну, села и обхватила руками колени. Покачиваясь вперед - назад, застонала. Верочка моя Алексеевна! Если там тебе хорошо, конечно же, я только рада бесконечно. Но как можно радоваться, когда здесь и сейчас мне не хватает тебя, и не с кем стало говорить, некого любить, и одиночество впивается в сердце раскаленной иглой.
Глава 3. Жалящий переход.
Вера хотела, чтобы её останки развеяли на 'пике дураков'. Есть такая небольшая вершина среди Саянских гор, куда мы несколько раз ездили в недельные походы. Вдвоем мы забирались через перевал на гору, и оттуда громко пели что попало, что первое придет в голову, весело прыгая по покрытым мхом камням, и считали, что мы создаем горное эхо. Не зря эту вершину назвали 'пиком дураков'. Подниматься на нее было не долго, но очень опасно. Мох, наросший на огромные валуны, в сырую погоду был очень коварен. Бывало, поскальзываясь, я раздирала в кровь свои ноги, падала, попадая стопами в щели между камнями. Но всё это забывалось, когда твой взгляд с вершины охватывал гряды Саян, простирающихся всюду, куда хватало видимости. Когда видела, что снизу покоились редкие облака, а впереди взору открывалось бесконечное пространство снега, плавно меняющееся хвойной зеленью горных низовьев, ощущала себя духом, птицей этих гор. Вера Алексеевна чувствовала то же. Поэтому ее последнее желание, озвученное в завещании, меня не удивило. А мне это помогло отвлечься от переживаний, я задалась целью, и методично начала сборы.
С Танечкой передала на работу заявление 'по семейным обстоятельствам'. Отпуска у меня было навалом. Все предыдущие годы работы, я едва успевала набрать отгулами 'в счет очередного оплачиваемого' пару недель. После полудня сняла с книжки свои скудные накопления. Мы с Верой потихоньку откладывали на мои отгулы, дабы проехать по очередному интересному нам маршруту лесных прогулок. Но с ее болезнью, многие наши вылазки пришлось отложить, а накопленное постепенно таяло от нужд на лекарственные препараты.
Пару дней я ходила по магазинам, затаривая рюкзак консервами и крупой. А так же упросила Наденьку пожить в нашей квартире до моего возвращения. Прощаясь со мной перед поездкой, она втихаря засунула мне в один из карманов рюкзака свои блинчики с корицей. Я сделала вид, что не заметила, но лед, собиравшийся все это время в моей душе, дал трещину. За все это время я привыкла к этой доброй женщине. И мне всегда казалось, что она относится к нам не только, как к наемникам, а как к близким и родным людям.
На вокзале меня никто не провожал. Так я захотела сама. Нечего было сказать на прощание ни Танечке, ни Наде. Других потенциальных провожатых у меня не было, поэтому сразу же ушла в свое купе, и, уложив рюкзак в полость под нижней полкой, легла сверху, и ненадолго задремала.
Повезло - соседей у меня не было. Всю дорогу я предавалась воспоминаниям о нашей странной жизни с Верой. Забрав меня из приюта, она 'с порога' установила ряд правил, следуя которым мы прожили долгие годы. Чистота дома и тела - опора для воспитания душевного спокойствия. Школа, институт - одна жизнь. Дом, прогулки с Верой Алексеевной - совершенно другая. Эти жизни нельзя было сильно смешивать. В школе я ни с кем не дружила, но и не враждовала. Поначалу меня пытались задеть знаменитые среди сверстников задиры, но эти попытки, опираясь на приютское воспитание кулаком, я быстро пресекла. Пришлось несколько раз подраться, а делала это я отчаянно. До сбитых костяшек на руках, до вырванных волос своих и мальчишек, пытавшихся сделать из тихони козла отпущения. Одноклассницы, смотря на мое отчаянное сопротивление пацанам, предпочли делать вид, что меня не существует. Меня это устраивало, и доучилась до аттестата я спокойно. Никуда не вмешиваясь, ни с кем не ругаясь. Зато после школы мы часто, вместе с Верой, уходили в лог, или еще дальше, в тайгу. Вера научила меня распознавать по одному запаху - лекарственные растения, ядовитые ягоды, питательные грибы. Специально не давала мне их названий, учила чувствовать полезные травы, и по окончанию школы я уже без ее помощи определяла, где самый вкусный и свежий можно взять березовый сок, где самая густая полянка с 'кукушкиными слезами'. С закрытыми глазами я могла определить, где больше всего цветет бурачок или аистник, и многое другое, что под силу только старым травницам.
Когда я училась в институте, Вера дала мне свободу. Она уезжала в Новосибирск к неизвестной мне старой подруге на несколько месяцев, предоставляя мне целый плацдарм самостоятельности. У меня появились мнимые подружки, и даже пару кавалеров. Но очень быстро подруги исчезали из поля зрения, уставшие от моего молчания. Ну не могла я обсуждать свой и их внешний вид в таких количествах, да и дела сердечные были далеки от меня, как крутые Норвежские горы. Ухажеры пропадали еще быстрее. Самый первый - Антон, полез со своими слюнявыми поцелуями после первого же похода в кинотеатр. От него несло кислятиной вчерашней попойки в честь дня студента и мятным зубным порошком. Такого удивительного сочетания я вынести не смогла, и, вырвавшись из его некрепких объятий, умчалась в темноту родного подъезда без объяснений. Второй и последующие пару претендентов на мое сердце не отличались оригинальностью. Поэтому они слились для меня в один букет эмоций - мерзкое подобие ухаживания, апогей которого - это их псевдо жаркие объятия возле моего подъезда, со словами, ассоциирующими меня как нечто ангелоподобное сошедшее с небес, и обещаниями незабываемых ощущений, которые только они могут подарить мне. Причем совершенно бесплатно. Даже наоборот, приобретая мне, помимо безграничного счастья в их лице, все, что я пожелаю сию же минуту. Мне было противно и смешно, а еще немножечко обидно. Разочаровавшись к четвертому курсу в окружающих, ушла в учебу со звериной настырностью. Доходило до того, что Вера Алексеевна пинками гнала меня спать. А мне были интересны вероятности экономического развития, ведь они не требовали внутреннего чутья окружающего мира, свойственного мне. Я училась замыкать внутри себя стремление слиться с окружающей меня флорой, абстрагироваться от пения всего живого вокруг и зацикливаться на глобальных финансовых решениях, высшей математике, сложнейших расчетах вероятности...
Вспомнилось, как однажды я задала Вере Алексеевне вопрос, долгое время интересующий и не дающий расслабиться и жить по течению. 'Почему мы прячемся?' Вера долго молчала перед ответом, а потом грустно посмотрела мне в глаза и ответила:
- Сашенька, мы могли бы стать теми многочисленными знахарками, раздающие объявления в газетах о стопроцентном выздоровлении после их странных манипуляций. И были бы фаворитками среди кучи проходимцев и обманщиц. Потому что наша помощь действительно могла бы приносить хорошие результаты. Поверь, одно время я жила такой практикой. Ничего хорошего из этого не вышло. Это грязная ниша беспринципного, дурачащего страдающих людей бизнеса. На меня несколько раз покушались конкуренты, которые стали терять своих клиентов, клиенты которым я не могла помочь, проклинали. Поэтому никогда больше я не дам понять, кому бы то ни было, чем действительно обладаю. И забудь навсегда про попытки открыть людям свои способности. Мы не до такой степени сильны, чтобы нам это было безопасно. Не доверяй нас никому, пожалуйста.
Больше мы к этой теме не возвращались, окончив институт, я быстро нашла себе работу. И в работе двигалась только по пути экономиста, а иногда бухгалтера.
Наша жизнь была спокойна и размеренна, мы привыкли к нашему режиму постоянных пряток и двойственности существования, ну а меня всегда все устраивало. Вера была мне матерью, лучшей подругой, наставницей и примером для подражания. И теперь я ее потеряла...
На вокзал я ступила ранним утром, и сразу же заказала такси до поселка, с окраины которого начинался путь в заповедную зону Саян. Доехали мы быстро, и, расплатившись с таксистом, я вышла на мост, ведущий на другой берег Енисея, и оттуда начала свое восхождение.
Очень странное ощущение - когда уходишь в горы по тропе в одиночку. Не с кем переброситься подбадривающими фразами, не над кем подшучивать по поводу тяжести подъема и усталости. Я взяла довольно средний темп и не останавливалась до самого перевала. На тропе никого не попалось, но я этому не удивилась. По будням тут редко кого можно было встретить.
До небольшого горного озерца у подножия 'пика Дураков' добралась еще засветло. Погода радовала весенним солнышком, но снега кругом было очень много. Вера Алексеевна настучала бы мне по голове, это точно. За то, что ушла одна, без сопровождения. И хоть особой опасности путь до пика не представлял, слишком многими ножками прокладывалась долгие годы эта тропка, но в горах на коварных валунах всякое могло случиться. Все равно мне было спокойно и хорошо одной. Разряженный холодный горный воздух успокаивал и замораживал мою тоску. Усталость и ломота в мышцах отвлекали от душевных мук. Раскинув палатку, я не стала разжигать костер, выпила горячего чаю из термоса, забралась в спальный мешок и очень быстро погрузилась в сон.
Когда открыла глаза, поняла, что утро уже наступило. Мне совсем ничего не снилось, но чувствовала я себя очень хорошо. Словно по заказу в горах стояла редкая солнечная и безветренная погода. Высунувшись из палатки, я сразу же зажмурилась - блестящий снег ослепительно обжигал глаза искрящимся солнечным светом. Нацепив очки, я выбралась из палатки, и пошла к маленькому ручейку, вытекавшему из озерка. Умывание ледяной водой окончательно согнало с меня ночную сонливость, поэтому очень быстро проглотила бутерброды с ветчиной и сыром, запив их холодным кофе, и уложив в легкий и небольшой тряпичный рюкзачок урну с прахом, уверенно поползла по скользким валунам пика.
В этот раз я не оглядывалась вокруг, пытаясь впитать в себя восторг от созерцания горных пейзажей. Напротив, сосредоточилась на подъеме, ведь помощника рядом не было, поэтому пришлось сконцентрироваться на заснеженных огромных валунах, по которым приходилось взбираться наверх. Солнце жгло мою спину, руки быстро промокли в перчатках, потому что мне приходилось цепляться всеми конечностями за каменные уступы, которые были покрыты подтаявшим снегом.
Подъем занял около четырех часов, поэтому на пике я, сперва устало упала на спину, широко раскинув руки и ноги. Некоторое время неподвижно лежала, уставившись в яркое голубое небо, без единой мысли в голове. И, кажется впервые, с того телефонного звонка Нади, ощутила в груди солнечное тепло вместо черной дыры. Здесь наверху никто и никаким словом не мог задеть твою душу, здесь мы растворялись и переставали существовать, но от этого становилось так хорошо, что останавливалось дыхание, и даже биение сердца замедлялось в опасении потревожить душевное уединение.
Мне не было удивительно, что Вера хотела остаться пылью в этих горах, начав свой новый путь с этого невысокого по горным меркам пика. Я поднялась и сняла куртку, побольше закатала рукава шерстяного свитера. Достала из рюкзачка урну, открыла, зажмурила глаза и тихо произнесла, рассыпая останки над уходящими вниз каменными грядами:
- Лети, моя ласточка. Пусть каждое утро радует тебя новыми цветами, пусть каждый день веселит тебя рыжими белками, пусть каждая ночь покоит тебя своей лаской спящего леса. Теперь это все твое, Вера. Все сосны и кедры Саян твои. Только твои. Прощай, моя хорошая. И будь счастлива.
И не открывая глаз, заплакала.
Слабое жужжание промелькнуло возле уха, и кисть руки, держащей урну, пронзило острой болью. Я открыла глаза и уставилась на левое запястье. Огромная черная, с узкими желтыми полосами, оса сидела на руке, вонзив свое жало возле мизинца и не двигалась. В ужасе, попыталась ее стряхнуть, и тут же правую руку пронзила новая боль возле локтя. Еще одна оса! Откуда они здесь в горах, в начале весны?
Жалящий спазм, и снова оса укусила правую руку, в запястье посередине. Жужжание возле уха - чудовищных размеров насекомое воткнуло жало в левую руку ниже локтя.
В панике, я замахала верхними конечностями, выронила урну и завизжала. Ничего и никогда не боялась, только ос! Странная фобия, преследовала меня всю мою сознательную жизнь. Неконтролируемую панику вселяли в меня осы, да и все, что летало вокруг с противным жужжанием, окрашенное в черно - желтые полосы. Меня, обожавшую все живое вокруг, до смерти пугали осы. Ни ядовитые змеи, ни опасные хищные животные так не страшили. Один только вид этих противных и жестоких насекомых на фруктовых рядах дынь и арбузов на рынке вводил меня в полуобморочное состояние и шоковый ступор.
Я попыталась стряхнуть их со своих рук. Ничего не получалось, осы, отлетая от меня на небольшое расстояние, невероятно быстро обратно впивались в руки. Жужжание усиливалось, и непонятно откуда взявшиеся чудовища, с разлета втыкали в меня свои жала. Их количество быстро увеличивалось, бежать было некуда, только падать вниз. Чудовищный, выросший откуда - то из глубины грудной клетки страх заставил меня столбом замереть на месте.
Не веря в происходящее, я выставила перед собой руки: одна за другой, огромные осы садились на мои оголенные до локтей конечности и тут же вонзали свои ядовитые жала. В кончики мизинцев, в фаланги пальцев, в кисти, с частотой, скрывшей кожу под копошащимися черно - желтыми тельцами. Жужжание нарастало, и новые насекомые впивались в мои запястья, распространяясь укусами до локтей.
Адская боль огненной волной хлынула от рук до сердца, сжигая сознание и разум. Легкие сдавило паническим ужасом, и я без единого стона и крика сорвалась в черную спасительную, бессознательную тишину.
* * *
Монотонный гул медленно нарастал, рождаясь из слабого вибрирующего звука, и плавно переходил в яркое пение мужского хора. Переливающийся минорными созвучиями, напоминающий бессловную молитву, он обволакивал сознание. Что за черт? Откуда мужской хор на пике? Ох, меня же покусали эти крылатые насекомые, ужасные твари! С огромным трудом я разлепила веки. Все вокруг было окутано мраком, разбавленным слабым желтым свечением, источника которого я не могла определить. В глазах стояла режущая боль, словно в них побывал песок. Резко поднесла руки к лицу. Почерневшие, как - будто обуглившиеся от жаркого пламени осиные трупики усеивали их до самых локтей. В ужасе затрясла ладонями, и осиные тельца тут же осыпались черной пылью, обнажая белые тонкие запястья. Это мои руки? Что с ними? Где мои собственные, загорелые и крепкие? Почему я не чувствую боли от укусов этих чудовищ и где я, черт побери?
Попыталась сесть, но ударилась лбом о невидимую преграду и упала обратно на спину. А это еще что? Вскинула вверх ладонь и ощупала место, куда я только что ткнулась головой. Хм. Похожее на стекло покрытие. Провела рукой по поверхности - вся она была гладкой и прохладной. Какой - то щит что ли? Я замурована в прозрачный купол? С осами? Попробовала согнуть в коленях ноги, но уперлась ими в тонкую прозрачную стенку. Ого! Похоже, вокруг меня везде был этот странный кокон. Попыталась осмотреться вокруг, но желтый свет был слишком тусклым, я кое - как рассмотрела слезящимися глазами черноту сверху и стоящих сбоку от меня несколько фигур в похожих на балахоны одеждах. Они находились недалеко от моего лежбища, похоже, что спинами ко мне, но в полумраке я не могла точно разглядеть. С их стороны и доносилось это монотонное пение. Я не в горах? Тогда где, и как я тут оказалась вообще? Меня что, украли какие - то религиозные маньяки, и замуровали в стеклянную фиговину?
Страх волной прошел от кончиков пальцев на ногах до макушки. Вобрав в легкие побольше воздуха, я попробовала кричать. Тонкий и пронзительный свист вырвался у меня изо рта. Прозрачный купол внезапно пошел сеткой трещин, которые вмиг распространились по всей поверхности, и тот с громким звоном рассыпался на тысячи осколков.
Мужской хор резко прервался. Зажмурившись от испуга, я принялась стряхивать с себя мелкие прозрачные кусочки.
- Ossa malinete! (*Осса пробудилась*) - раздался ошеломленный вскрик.
- Qusto korzone let! (*не может этого быть*) - произнес кто-то громким выразительным басом.
Я резко села и прищурившись, попыталась разглядеть то место, откуда доносились выкрики. Мужчины в балахонах повернулись в мою сторону. Их лица были спрятаны под капюшонами.
- Где я? - спросила удивительно мягким и нежным голосом. И тут же ошеломленно вытаращилась. Это мой голос? Рука непроизвольно потянулась к горлу.
На этот жест мужчины вздрогнули, один из них резко сдернул с головы капюшон и на меня уставились огромные серебристые глаза. Это был высокий и худой старик. Его седые волосы рассыпались по плечам и уходили куда - то в глубину балахона, отчего было нельзя определить их длину. Тонкое овальное лицо было густо покрыто морщинами, огромный непропорциональный нос чуть искривлен в сторону. Большие раскосые глаза, которые странно мерцали в полумраке, с удивлением смотрели на меня.
- Ossa? Porelot, kwiur, lornemo vi ris! (*Осса? Ты не спишь, ответь, чье начало в тебе!*) - его голос прозвучал надменно. Старик не сводил с меня своего взгляда, настороженно ожидая ответа.
- Я не понимаю, о чем вы говорите. Кто вы такие? - Господи! Какой у меня голос. Нежный и низкий, с бархатными нотками. Но я так никогда не говорила. У меня был самый обычный голос, даже немного писклявый.
- Ri spello pask, ri marox wobem? lornemo vi ris! (*ты странно говоришь, ты не происходишь из эпох? Ответь, чье начало в тебе!) - резко прокричал старик, и его глаза еще больше увеличились. Серебристый цвет в них ярко засверкал, губы гневно сжались.
- Okero di vi pozler nerba, Kaperi. Pobdak svel a zum Lius (*похоже ее начало было спрятано, Каперий. Надо собирать совет и вызвать Лиуса*) - громким басом произнес мужчина, стоявший слева от старика. Он стянул с головы капюшон и посмотрел на меня такими же серебристыми светящимися глазами. А я в оцепенении уставилась на него. На вид ему было около сорока лет, тоже тонкое овальное лицо с острым подбородком и длинные волосы. Только волосы были черного цвета, а нос прямой, с аристократической горбинкой. Очень красивый мужчина. Раскосые светящиеся глаза смотрели на меня с интересом, но зло и подозрительно. Мне стало страшно. Они не были похожи на обычных людей, ведь у обычных не могут светиться глаза. У меня галлюцинации?
- Вы глюки, да? Тогда исчезнете, будьте так любезны! - громко рявкнула на мужиков со страху. Старик грозно нахмурился и двинулся в мою сторону.
- Не подходи ко мне! - заорала я, и он тут же остановился - Отстаньте от меня маньяки! Страх новой волной поднялся от ног к голове.
- Dan treeze, Kaperi, nut. Oktave soon! Nivem! Pe dinas bopertu, oquerto smert! (*она боится, Каперий, смотри. Наложи забвение! Быстрее! Не допусти её панику, иначе мы тут все погибнем!*) , - резко закричал красавчик позади старика и тоже ринулся ко мне.
Я испуганно попятилась назад, старик поднял руки вверх и сделал мах в мою сторону, при этом громко произнес: - Retive! Бледно-голубая дымка резким вихрем сорвалась с его ладоней и врезалась мне в лоб. Почувствовав страшную слабость в теле, я повалилась на спину и потеряла сознание.
Глава 4 Новое сознание
Когда я снова очнулась, поняла, что лежу на чем - то мягком, укрытая теплым одеялом до самого подбородка. Голова жутко раскалывалась, а режущая боль в глазах стала еще сильнее. До меня донеслись голоса:
- Столько времени прошло, Каперий! Мы так долго молились и surret (*ждали*), - раздался знакомый басовитый голос.
- Да, мне до сих пор не верится, Жико. Но она tum (*последняя*), это не целое войско, или хотя бы отряд, - тоже знакомый и надменный голос старика дошел до моего сознания. Я попыталась открыть глаза, но резкая боль помешала это сделать.
- Ты прав, хотя она может разбудить raxuz (*веру*) во всей первой эпохе, и это может возродить наше былое величие.
О ком это они? Обо мне, что ли? Я понимаю их речь! - удивленно подумала я.
- Это слишком сложно, Жико. Я больше склоняюсь к бесполезности Оссы. Tasto gerqu (*одна не справится*) со стаями врагов, - по всей видимости возразил этому басовитому Жико старый хрыщ.
- Каперий, Жико! Прекратите спор. Осса единственная, и ее пробуждение настоящее чудо. Но так как экземпляр у нас только один, необходимо пока что все оставить в тайне. Werop nat (*к тому же*) мы всегда можем оторвать ей голову, а совету сообщить об утере последней Оссы. Все равно все они давно забыли и перестали в них верить., - донесся до меня женский голос.
Да что за Осса такая? И кто они такие вообще? С огромным трудом я все же открыла глаза и чуть приподняла голову.
Лежала я, укрытая белоснежным одеялом на огромной кровати с черными резными столбиками, поддерживающими балдахин из темной тяжелой ткани. Комната была огромной, с высоким куполообразным потолком. На серых стенах висели причудливые картины с черно - белыми цветочными орнаментами, потолок отделан черно - белой крупной квадратной плиткой. Два огромных узких окна по левой стене от меня были закрыты темно-серыми плотными шторами, сквозь которые едва пробивался тусклый дневной свет. Напротив кровати у дальней стены стоял длинный стол из массива дерева. А возле него стояли две мужских фигуры в черных балахонах и одна женская, в длинном зеленом платье. Этот цвет ярким пятном выделялся на фоне окружающей обстановки.
Я узнала в двух мужчинах того страшного старика и красавчика с серебристыми глазами. Они стояли боком ко мне и задумчиво рассматривали какой - то предмет на столе. Женщина стояла ко мне спиной, и я смогла рассмотреть только роскошные прямые волосы, спадающие белыми прядями до талии.
- Уничтожить последнюю Оссу? Ты battop (*рехнулась*), - прошипел красавчик. - Мы не вправе переписывать историю эпох.
- Еще как вправе! Я убью любого, кто будет угрожать остаткам первой, - прошипела в ответ женщина.
- Жико! Пелия права. Но это крайняя мера, и до нее, я думаю, дело не дойдет. К тому же её vi (*начало*) не спало, а было спрятано. И сперва надо разобраться с этим, - старик ободряюще положил руку на плечо стоящего рядом мужчине.
Мои силы держать голову быстро закончились, и я тихонько опустилась на подушку. Очень странные люди с не менее странными именами. Как они стащили мое обморочное тело с горы? Зачем я им понадобилась? Тут вспомнилось, что у меня, откуда - то появились непохожие на прежние руки. Я медленно поднесла ладони к лицу: очень маленькие, кожа на них ослепительного, неестественно-белого цвета. Пальцы длинные и тонкие, узкие запястья. Опять почувствовала страх. Это не мои! Отвернула от себя ладони и посмотрела на пальцы. Костлявые, а ногти были серебристые, словно металлические. Потерла один. Это не лак, это мой ноготь на указательном пальце был словно весь из серебра. Да что ж это такое! Я не смогла сдержать испуганного стона. Если руки такие, то тело тоже... не моё? Осознание этого подогрело мой испуг, с большим усилием я откинула от себя одеяло и посмотрела на ноги. Из-под длинной серой сорочки торчали маленькие ступни с малюсенькими серебристыми ногтями на миниатюрных пальчиках. Ноги тоже не мои! Слишком худые и неестественно белые. Пошевелила большим пальцем на левой ноге. Шевелится! Я управляю не своими ногами! Что со мной произошло? Со страхом поглядела на притихшую троицу. Мужчины настороженно уставились, женщина резко повернулась и испуганно взирала на меня огромными раскосыми серебристыми глазищами.
- Жико, Осса очнулась. Где Лиус? Как давно вы вызвали его? - тихо прошептала она. Чертовски красивая, у нее было узкое овальное личико с огромными глазами и тонкими черными дугами бровей. Аккуратный маленькие прямой нос, тонкие губы приоткрыты в удивлении.
- Должен появиться de rum (*сию минуту*), - тоже шепотом ответил красавчик Жико, не сводя с меня хмурого серебристого взгляда.
- Что вы сделали со мной? - тоже шепотом спросила я и почувствовала, как панический страх охватил и сдавил грудную клетку. Внезапно начали зудеть кончики пальцев, и я увидела, как медленно начали удлиняться и заостряться мои серебряные ногти на них.
- Это не мои руки, не мои пальцы! - вскрикнула, в ужасе наблюдая, как ногти становились все длинней, а металлический блеск на них усиливался. В голове прострелила резкая боль.
- Где этот проклятый Лиус? - проворчал старик и попятился от меня в сторону массивной двери, расположенной в углу дальней стены комнаты.
- Пелия, Каперий, немедленно dricas (*уходите*), - грозно произнес Жико, - ждите в коридоре. А сам не сводил глаз с моих когтей, превращающихся в острые иглы. Жжение в подушечках пальцев становилось невыносимым, ужас у меня в груди разрастался, огненной лавиной сметая остатки здравого рассудка, и разливался паникой. Выставив перед собой руки с огромными тонкими серебряными когтями, я пронзительно завизжала:
- Остановите это! Верните мои руки! Помогите мне!
Старик и женщина испуганно побежали к двери и вылетели из комнаты. Жико со страхом взирал на меня и дрожащим голосом зашептал:
- Осса всё farte (*хорошо*), успокойся. Все farte, Осса.
Не понимаю, о чем он. Между кончиками серебряных игл, выросших из не моих ноготков, с треском пробежали электрические заряды. Жико испуганно дёрнулся к двери, но, видимо передумав, с молниеносной скоростью упал под массивный стол и опрокинул его, закрываясь от меня.
Тут же резко распахнулось дальнее окно, и в проеме появился огромный человек в черном. Оценив обстановку, он ринулся ко мне, схватил за запястья и повалил на кровать. Прижав к ней руки, навалился на меня и грозно прорычал мне в лицо:
- Не смей бояться! Никто не причинит тебе вред! Успокойся, быстро! Успокойся, lasgop (*иначе*) я вырублю тебя, ты же не хочешь этого?
Я испуганно смотрела прямо в глубоко посаженные черные глаза, которые яростно вперили в меня решительный взгляд. Запястьям было очень больно от сдавивших сильных рук сидевшего верхом на мне мужчины, а тяжесть его тела не давала дышать.
- Помоги, - прохрипела я ему в лицо. Очень красивое, надо сказать. Грубо очерченный профиль, тяжелый подбородок, полные губы под длинным прямым носом. Смуглая кожа, удивительно черные глаза и темные отросшие волосы придавали эму очень экзотический вид. - Нечем дышать!
Его хмурое выражение лица немного разгладилось, и он слегка приподнялся надо мной, освобождая грудную клетку от давления.
- Ты должна успокоиться, тогда я отпущу тебя, и мы поговорим, хорошо? - уже мягче произнес мужчина. - Повторяю, никто не причинит тебе вреда. Поняла меня?
Глубоко вздохнув, настороженно кивнула в ответ и покосилась на свои пальцы. Огромные иглы быстро уменьшались, словно втягивались обратно в пальчики. Мужчина проследил за моим взглядом и ослабил хватку:
- Жико, вылазь, уже не перекинется. Poman (*гарантирую*).
- Где тебя носит, Лиус? Мы же были на грани, - возмущенно кряхтя, Жико поднялся, но не решился к нам приблизиться.
- Ну, ничего же не произошло, страшного. Wersun (*ссора*) новых курсантов при расселении. Ваш зов не мог прорваться сквозь толпу кричащих тупиц, - усмехнулся Лиус, - А где совет?
- Пелия и Каперий за дверью. Они выбежали, когда Осса испугалась. Больше никого не будет. Мы решили пока оставить в тайне ее пробуждение. Tertem (*представляешь*), похоже, что ее начало не было погружено в вечный сон. Мы думаем, что его спрятали. - Жико присел на край опрокинутого стола и деловито сложил руки.
- Спрятали начало? Как такое возможно? - удивленно протянул Лиус и уставился на меня. Я вроде немного успокоилась, страх отодвинуло на второй план разрастающееся любопытство. Похоже, прибить меня тут никто пока что не пытался.
- Не знаю, Лиус. Когда разбился хран, она страшно испугалась, говорила на непонятном языке. Каперий временно отправил ее в забвение, мы дождались ночи и принесли ее сюда. Еще мы взяли клятву неразглашения у поющих. Нужно разобраться во всем, прежде чем принимать решение - оглашать пробуждение последней Оссы или нет.
- Разумно. Можете расслабиться теперь. Я предупредил кого надо, что исчезну на неопределенное время. Причину не сообщил, не посчитал их достойными знать, - хохотнул смуглый брюнет.
Жико одобрительно посмотрел на него, но тут же нахмурился:
- На тебя вся надежда Лиус, Пелия грозилась оторвать ей голову, если она будет haret (*угрожать*) первой эпохе своим новым существованием.
- Эй, может, ты уже слезешь с меня и продолжишь свою милую беседу стоя? - осмелев, прошипела я, и заерзала под огромным мускулистым мужчиной. Он все еще сжимал мои запястья, но уже не так сильно. Его накачанные бедра тисками охватывали мою талию, вся эта поза внушала мне определенное смущение и дискомфорт.
Лиус нагло улыбнулся и, медленно отпустив мои руки, поднялся с кровати. Какой же великан, подумала я, глядя на него снизу вверх. Широкая спина под черной рубахой плавно сужалась к тонкой талии. Идеальный торс. Черные кожаные штаны обтягивали накачанные длинные ноги. Что - то было в нем демоническое. Ни одного светлого пятнышка во внешности. Взгляд темных глаз, в которых невозможно было рассмотреть зрачки - настолько черные они были, обволакивал и завораживал. Еле различимые морщинки на лбу и вокруг чувственного рта доказывали суровость этого человека.
- Жико, иди в коридор и скажи Каперию и первой хранительнице, что все в порядке. И не шастайте сюда, пока я сам вас не позову, - спокойно произнес Лиус.
Серебристоглазый молча кивнул, бросил на меня сердитый взгляд и направился к выходу.
- Ну что ж, Осса, - повернулся ко мне громила, - с возвращением тебя на Форус.
* * *
- К-куда, простите? - я с недоумением уставилась на Лиуса, - И что означает haret?
Мой голос переливался бархатными нотками. Непривычно нежный. Темноокий верзила задумчиво нахмурился. Молча пододвинул стоявший у изголовья кровати стул с резной высокой спинкой и сел рядом со мной.
- Это значит угроза. Форус - это земля четырех эпох. Ты сейчас в главном источнике первой эпохи, в храме главной хранительницы - объяснил он. - Осса, ты что - нибудь помнишь о себе?
Точно - маньяки религиозные. Только зачем им я? В жертву, что ли хотят принести?
- Конечно, - я с трудом села, приподняла большущие подушки и откинулась на них. - Никакая я не Осса. Меня зовут Александра. Александра Георгиевна Кубань, если быть точнее. Не знаю, как я здесь очутилась, похоже какие - то психи натравили на меня осиный рой, как выжила, не понимаю. Вы что, сектанты? Отпустите меня, у меня ничего нет, я атеистка.
Лиус нахмурился еще больше:
- Ты не в плену, Осса. Очень странно, что ты не помнишь, Форус - твоя родина, и ты принадлежишь каждой эпохе, в отличие от нас. Кто такие сектанты?
- Я не Осса! Прекрати меня так называть! Я Александра! Георгиевна! Кубань! - раздраженно повысила голос, игнорируя его вопрос, - Хватит морочить мне голову каким - то форусом-шморусом. Давайте вы меня тихонечко отпустите, а я не буду сдавать вас полиции, а?
- Алесс-с-андра ги-в-на бань, - протянул темный великан и недовольно поморщился, - есть короткое название твоего начала?
- Можешь Саша называть, - буркнула я.
- Саша, как необычно. Осса, начало которой - Саша. Интересно, - пробормотал Лиус, - Мое начало зовут Лиус. Никто тебя не держит силой, Осса Саша. Ты не веришь мне? Не веришь, что ты на Форусе?
Я угрюмо кивнула в ответ, а Лиус поднялся со стула, обошел кровать и приблизился к ближнему окну. Медленно начал раздвигать в разные стороны плотные серые шторы.
- Не вставай, тебе и так будет хорошо видно. Четыре овира, которые питают источники наших эпох, днем их можно увидеть с любого места на Форусе, - отодвинув ткань, он открыл окно и повернулся ко мне. - Верхний овир питает источник первой эпохи. Теперь вспоминаешь?
Я поглядела в открытое окно, и моя челюсть плавно начала отваливаться. На бледном бирюзовом небе расположились четыре огромных планеты, образующие вертикальный ромб. От каждой исходило мягкое сияние. Верхняя планета была белого цвета и самая большая по размеру. Нижний шар пронзительно зеленый и самый маленький, но светил ярче остальных. Между ними на одинаковом расстоянии располагались две темно - синие планеты, испещренные бледно - голубыми прожилками, излучающие мягкий голубоватый свет. В шоковом состоянии я приподнялась над подушками:
- Они настоящие? - спросила дрожащим голосом, таращась на огромные светила в небе.
- Ну конечно, - улыбнулся Лиус.
- А ну помоги, - протянула к нему руку с намерением встать и подойти к окну. Лиус приблизился и, осторожно подхватив меня за талию, помог сделать пару шагов. Все - таки слабость не проходила, и тело было словно ватное. Опираясь на белый подоконник обеими руками, я уставилась наверх, не веря своим глазам. Родного солнца в небе точно не было, источником света служили удивительной красоты планеты. Все четыре шара испускали переливающиеся лучи, которые отбрасывали причудливые тени на огромное белое песчаное плато, простирающееся до самого горизонта. Ни травы, ни деревьев.
Вдохнув носом поглубже воздух, я попыталась уловить хоть какие - то знакомы ароматы. Ничего! Абсолютно не похоже на нашу землю. Мои пальцы сжали подоконник, треск сломавшейся древесины дошел до моих ушей. Посмотрела вниз - под бледными ладошками мелкими серыми трещинками расходился поврежденный подоконник.
- Полегче Саша, - предупредительно попросил Лиус. Огромный мужчина стоял позади меня, не убрав рук с моей талии. Словно боялся, что я могу снова потерять сознание и выпаду из окна. Падать было очень высоко. Не меньше девяти - десяти метров, судя по мелким острым камням, обрамлявшим белокаменную башню, в которой мы находились. Больше ничего нельзя было рассмотреть, а высунуться побольше из окна мне не давал черноглазый.
- Лиус, принеси зеркало, пожалуйста! - прошептала я, понимая, что добить свое подозрение чудовищного происшествия могу только отражением.
-О! Ну... Только присядь, давай. - Он с осторожностью отвел мое тело от окна, усадив на кровать. Отошел к стене, в которую была врезана дверь выхода, и приоткрыл скрытую белыми панелями нишу. Крякнув от усилия, вынул оттуда большое круглое зеркало, и медленно поднес к кровати.
Схватившись дрожащими руками за резную деревянную раму, я медленно подняла взгляд на отражавшую бледное тело поверхность.
Большие, яркие голубые глаза испуганно уставились на меня в отражении. На маленьком, очень худеньком лице, которое обрамляли неестественно красные густые и спутанные волосы, алели на высоких скулах яркие красные пятна покрасневшей кожи. Не здоровенький, румянец - то, отметила я про себя. Лицо было похоже на моё - родное. Только уменьшенное в размерах, сильно похудевшее и белое, словно под толстым слоем белой пудры. Тонкий и чуточку курносый остренький нос, пухлая нижняя губа, верхняя же была немного вздернута. Даже родинка на левом виске была моей. Тем не менее, белая кожа и красные волосы придавали отражению мифическую волшебность. Ну а глаза вообще у меня всегда были зеленые, а тут в отражении на меня смотрели неправдоподобно ярко - синие глазищи. Может, яд в жалах противных ос был какой - то особенный, и дал моему организму эту странную мутацию? Должно же быть логическое объяснение моим деформациям из здоровой поджарой девушки в бледную, хоть и симпатичную моль. Посмотрела чуть ниже. Тонкую белую шейку охватывал глухой ворот льняной серой рубашки. Та была очень свободной и скрывала все тело, не представляя возможности определить формы. Хотя, судя по тонюсеньким ручкам да ножкам, можно было предположить, что под сорочкой скрывается дистрофик.
В общем и целом, отражение меня, безусловно, поразило, но не испугало до чертиков. Мозг лихорадочно пытался найти логику в последних происшествиях, дабы не утонуть в пучине закрадывающегося в мыслях диагноза о собственном безумии. Резь в глазах уменьшилась, но слабость еще чувствовалась в тощих мышцах.
- Осса Саша, ты вспомнила хоть что-нибудь? - Лиус озадаченно разглядывал мою ошарашенную физиономию.
- Я помню свою жизнь, вообще - то амнезией я никогда не страдала. Но хоть убей, не помню, как я тут очутилась. Меня осиный рой пожалил. Это последнее воспоминание, перед тем, как я очнулась в стеклянном коконе под хор ваших светлоглазых монахов, - оставив в покое зеркало, я устало откинулась обратно на подушки, - До этого я в горах, на пике дураков развеяла прах своей умершей мачехи.
Воспоминание о потере нахлынуло, и я поморщилась болезненного давления в груди.
- Кто такая мачеха? Это она спрятала твое начало? Ты помнишь свое рождение и обучение? - завалил меня вопросами Лиус. Положив зеркало рядом с кроватью, он опустился на стул.
- Какое, нафиг, начало?! - взбеленилась я. - Мачеха - мать моя, не родная. Рождение не помню, учебу помню, но больше институт, работу свою помню.
Взгляд Лиуса еще больше потемнел. Он гневно поджал губы, занес пятерню в лохматую шевелюру и задумчиво прорычал:
- Похоже, что без Августа не обойтись. Вырубать я тебя не буду, если пообещаешь тут тихо поспать. И вообще отдыхай и набирайся сил. Мы придем чуть позже.