Аннотация: Постапокалипсис. Как назвать катастрофу, когда все, что еще способны вырастить на своих грядках оставшиеся в живых люди, расолзается в не съедобную субстанцию в течение нескольких часов? Как тут выжить?
ОНО НАМ НАНО?
Андрей Леонидович влетел на кухню, сшибая все на своем пути. Затормозив у плиты, одной рукой повернул вентиль газового баллона, а другой шмякнул четыре яйца на заранее приготовленную сковородку. Подобно фокуснику, он извлек откуда-то из-за уха уже зажженную спичку. Голубые щупальца жадно впились в закопченное брюхо последнего аргумента разгневанной жены. Выбрав из начинающей шкворчать яичницы особо крупные скорлупки, Андрей Леонидович поднял упавший стул и не раздеваясь рухнул на него. Отдышавшись, он склонился над сковородкой, замер, схватился за голову. Только что буквально светившиеся в полумраке 'солнышки' яичных желтков на глазах теряли свой цвет. Андрей Леонидович застонал. Маслянистая поверхность глазуньи превращалась в прозрачную, ровную водяную гладь, укрывающую собой неаппетитно выглядящие комочки слизи. Через некоторое время вода высохнет, а слизь превратится в пыль.
- Яичницы ему захотелось. Идиот. Надо было еще на 'хабалке' сырыми выпить, - он, взмахнув руками, мешком осел на пол, рядом с плитой. Андрей Леонидович уже знал, что произойдет дальше. Часам к двум он будет готов съесть первого, кто войдет в квартиру. К четырем у него перестанет сосать под ложечкой, потом к горлу подступит тошнота и голова превратится в огромный чугунный котел, по которому молоток пульса будет лупить со скоростью сто ударов в минуту. А главное, стрелки его едва ли не единственных во всем городе часов, будут миллиметр за миллиметром отвоевывать у белоснежной целины циферблата пространство между мучительным, голодным сегодня и, дающим надежду поесть, завтра. Да. Ничем не наполненное время становится резиновым. Ему и раньше, еще в далекие, сытые времена, приходилось подолгу обходиться без еды. Но в многочисленных экспедициях, в редкие, свободные от напряженной работы часы, с чувством голода ему помогали бороться сигареты, чай, кофе. Ни того, ни другого, ни третьего, давно уже не было. Как и работы. Были почти ежедневные походы на 'Хабалку' - местную барахолку, где такие же горемыки как и он, пытались обменять более-менее полезные вещи на что-нибудь свежевыращенное или свежезабитое. Но таких вещей у него уже практически не осталось, а мародерство в последние годы превратилось в бессмысленное времяпровождение, отнимающее последние силы. За десять лет из пустующих домов обезлюдевшего мегаполиса выгребли все. И теперь, частенько так и не сумев ничего обменять на разнокалиберные гвозди, которые ему удавалось надергать из гнилых досок, шатаясь по округе, он бродил по 'Хабалке', собирая тут и там оброненные кем-нибудь зерна или крошки. Хоть что-то.
Еще были еженедельные выезды на электричке с бригадами 'кормильцев', на поля. Электричкой, они по привычке называли девять вагонов прицепленных к старому тепловозу, таскавшихся, с черепашьей скоростью от платформы 'Щекино', до 'Семеновских' дач. Двадцать километров цивилизации.
Раз в неделю на 'Семеновских' полях созревал урожай пшеницы, овса и гречихи. (Мичурин удавился бы от зависти.) И толпа тощих горожан на взаимовыгодных условиях опустошала посевы деревенских. А что тем оставалось делать? Сами они были не в состоянии собрать весь урожай и тут же вновь посеять, больше его половины. Три, четыре часа и зерна рассыпались в прах. Поэтому, через два часа трудовой десант из города, побросав бороны и сеялки, получал свою долю и был таков. Кое-кто правда оставался, чтобы прямо на месте приготовить кашу-похлебку. Это были в основном жители северо-западных районов города. По всем деревням северо-запада прошлась своей безжалостной гребенкой бубонная чума и жители престижного когда-то 'Охлопково' топали сначала до 'Щекино'. При таких раскладах они просто не успевали довезти до дома целое зерно.
Еще хоть как-то разбавить отупляющее ничегонеделание помогали периодические походы за водой. Ведь там и все свежие новости можно было узнать и даже сменять горсть никому не нужных скрепок на такой же никому не нужный наладонник. Это не 'Хабалка' и 'Семеновские' дачи, где на пустой базар не было ни секунды времени. Схватил жратву и бегом домой - пока есть чего есть. Сегодня ему не повезло. Не успел.
Но вообще-то Андрей Леонидович не любил ходить к колонке за водой. Редкая ходка обходилась без того, чтобы, не увидев кого-то из старых знакомых, он узнавал, что Иван Иванович или Петр Петрович больше никогда не придут. Он стал ходить за водой раз в две с половиной недели, за один прием заполняя вану двумя сорока литровыми жбанами.
Андрей Леонидович посмотрел на свои рельефные бицепсы. Да. Лет десять назад он бы и с места не сдвинул то, что теперь с такой легкостью таскал. Но за неделю вырастали не только колоски пшеницы, но и бицепсы, трицепсы и прочие икроножные и дельтовидные мышцы. Вскормленные на скороспелой картошке мужики, лихо обрастали мясом и так же лихо теряли все это за пару голодных дней. Вот и у него от всей этой гордости культуриста послезавтра к утру не останется и следа. Он даже вилки не в силах будет поднять.
Качок Бухенвальдский, - Андрей Леонидович снова заговорил сам с собой. В последнее время, после того, как умерла Катенька, он все чаще и чаще спорил сам с собой, сам с собой советовался, сам шутил и сам смеялся. Все признаки тихого помешательства - налицо. А может и наоборот - попытка не сойти с ума. От одиночества и безделья. Люди сейчас не особенно-то кучковались. Что сам нашел, то сам один или со своей семьей (мало у кого она еще сохранилась) и схомячил.
Чем еще Андрей Леонидович мог заполнить бесконечно длинные, тянущиеся тоскливой чередой, дни? За дровами он перестал ходить с тех пор, как все мало-мальски пригодные для растопки старые деревья повырубали на расстоянии трех часов ходьбы от окраины города. Новые росли быстро. Не по дням, а по часам. Но донести до дома можно было разве что одно, два полена. Иначе заготовленная вязанка рассыпалась в труху прямо в руках, еще на подходе к жилищу. Если бы зимы за последние годы не превратились бы в нечто среднее между европейской осенью и холодным северным летом, Андрей Леонидович давно бы переселился в сельскую местность. Многие так и делали - уезжали поближе к кормовой базе. Но вся беда была в том, что там их никто особенно не ждал. Приезжайте, работайте за пайку - это да. Иные варианты встречались в буквальном смысле в штыки.
Треклятый будильник мясницким топором отделил его от сочного свиного окорока. Превратившиеся в последние годы в модернизированные стальные плоскогубцы, пальцы Андрея Леонидовича, совершив несколько хватательных движений, цапанули лишь пыльную, подсвеченную утренним солнцем дымку.
Озадаченно посмотрев на свои клешни, он встал и поплелся в ванную. Там еще оставалось немного воды, натасканной им позавчера от Мартьяновской колонки. Сейчас он размажет грязь, потрется куском пемзы, хоть немного создающей иллюзию 'мыльности' и прихватив потрепанный рюкзак, отправится на свой ежедневный промысел. Да. Ни патронов, ни иголок с нитками, ни другого дефицитного товара, у него не было. Не снискал он славы на ниве мародерства. Что с него взять? C бывшего профессора, не одно десятилетие полировавшего кресло завкафедрой НИИ Нанобиомеханики и разрабатывающего направление 'Перспективные технологии деления протоплазмы и белковая инженерия'. Можно сказать - 'профессора кислых щей'.
Двадцать пять лет он 'инженерил' в сочетании с методом рекомбинации ДНК, пытаясь улучшить свойства существующих белков, ферментов, антител и клеточных рецепторов. Их институт разработал немерянное количество всевозможных биокатализаторов и нанорецепторов. И кому же еще, как не ему знать, почему пожилому, начинающему лысеть, имеющему весь букет старческих болезней профессору Костромскому Андрею Леонидовичу в полшестого утра вместо того чтобы досматривать двадцать второй сон, нужно рысью бежать на сходку все еще дееспособных 'кормильцев' к кинотеатру 'Баян'? И он знал почему. Пожалуй, он единственный знал. Последний его коллега исчез в загородных лесах три года назад. Основная же масса тщедушных работников пробирки и микроскопа окочурилась сама или была убита еще в первые годы кризиса. Можно сказать, он был последним 'Волькой', выпустившим джина из бутылки. Если бы об этом узнали, уже орущие под окном 'Леонидыч', его сотоварищи - не миновать ему страшной участи разобранного на прошлой неделе на части квартального перекупщика Вахтанга, который 'всего-то' не довез на своем драндулете с 'хабалки' мешок овса. 'Всего-то', потому, что мешком этим можно было накормить весь этот самый квартал. Да. По винтикам растащили Ваху. Говорят (не хочется в это как-то верить), что вся заводская сторона в субботу не отправила своих 'кормильцев' ни на 'хабалку', ни к 'Баяну', ни в леса к охотникам. Людоедство вроде бы свели на нет квартальные держиморды из 'синих беретов'. Так считалось.
Почему, этих отмороженных блюстителей порядка, единственных в городе, в чьих рядах можно было обнаружить обладателей жирных задниц, называли 'синими беретами' - Андрей Леонидович не знал. Синего у них ничего кроме носов не было. Беретов не было тоже. Но лютовали они крепко. И без того сократившееся в первые годы в сто раз народонаселение, 'синие береты' уполовинили всего за каких-нибудь полгода с момента выхода знаменитого указа Управляющего 'О наведении конституционного порядка приема пищи'. На одной ''Хабалке' в первое воскресенье августа того года положили сотни три. Причем, стрелять от живота, они стали не тогда, когда заводские резали головы портовым, а олимпийцы жгли спальников, а когда любители экзотических шашлычков дорвались до того, что осталось от обитателей спальных районов. Досталось всем - и правым и виноватым. Так что с людоедством у 'синих беретов' было строго.
Вот Андрею Леонидовичу например было жалко всех в отличие от Серафимыча, который сокрушался о нерепрезентативности тридцати 7,62-миллиметровых в рожке 'Калашникова'. Мол, по олимпийцам надо было садить и только. А что? У нервно жующих на лбу было написано - 'Олимпийцы'? Там, похоже, все отметились в тот раз. И жители (вернее доживатели) заводского района и доходяги с Северного порта, да и поселковые тоже. Сам Андрей Леонидович этого не видел. Он в те роковые минуты по счастливой случайности ползал за углом бывшего аквапарка, между телегами и коровьими копытами и собирал рассыпавшиеся колоски и зернышки. А что еще прикажете делать хилявому профессору, способному ударить разве что по рукам после многочасового, бесплодного спора, в результате которого раньше рождалась истина, а теперь могла родиться прободная язва. Зато уже через полчаса они с ныне покойной женой уплетали изумительную, клейкую овсяно-гречнево-пшенную кашу, а вот дурачок Пашка, раззявившийся на Бондарчуковскую батальную сцену, донес до дома одну пыль-труху.
- Леониды-ы-ыч, - Серафимыч то ли от нетерпения, то ли от холода приплясывал на одной ноге, - Леонидыч. Жив курилка. А мы тут уже ставки делать начали.
Костромской только махнул рукой.
- Все бы тебе ставки делать. Ничему-то тебя жизнь не научила. Вон в прошлом году еще и 'Донкино' не проехали, а ты уже дневные харчи продул. Хорошо еще под копейку зампредовскую с поля на две горсти пшена ветром надуло, а то присоединился бы ты со своею бабой к моей Катерине.
- Да уж. За ту пшеничку я тебе, Леонидыч, по гроб жизни благодарен буду. Че хош для тебя...
- Ладно, ладно. Пошли. А то электричка минут через сорок уйдет, а нам еще до 'Баяна' дойти нужно, - Костромской закинув за спину пустой рюкзак, засеменил через пустой двор к 'Осенней' улице, упирающейся в когда-то очаг масскультуры, а теперь рассадник оптимизма - сборный пункт 'кормильцев' - кинотеатр 'Баян'.
Заснуть под мерный стук колес Костромскому мешала масляная лампа, которая, раскачиваясь на вбитом в стенку вагона гвозде, периодически пыталась сбить с его головы картуз, доставшийся профессору в наследство от соседа Витьки, нырнувшего поза-позапрошлым летом в затоне за судаком, да так и не вынырнувшего обратно. Хорошо еще, что голова у соседа была меньше профессорской. Благодаря этому, сковырнуть картуз было не так-то просто. Собственно из-за этого Андрей Леонидович с ним и не расставался - ни летом, ни зимой. Точно влитой, картуз не спешил покидать его голову - ни после многочисленных ударов по нему коварных веток, постоянно норовящих причесать всех снующих по лесам 'кормильцев', ни после попадания в этот самый картуз шальной пули, прилетевшей невесть откуда во время 'охоты' за картошкой. Да, были еще так недавно в лесах картофельные поляны, бережно взращиваемые энтузиастами-романтиками. Теперь их нет - ни романтиков, ни полян.
- 'Нэрэнтабэлно', - говорил Ваха.
А 'охотой' увлекательно-адреналиновый процесс сбора картошки называли из-за того, что выследить и в буквальном смысле поймать этот подарок американских индейцев, надо было в максимально короткий срок. Чуть зазевался - и жуй распадающуюся на глазах ботву. А то и ботвы не оставят. А если загодя обнаружишь такую поляну - наматывай восьмерки вокруг нее. Потом цап. Или пан или не жрал. Вот вовремя такого 'цап' Андрей Леонидович и поймал пулю в свой картуз. От хозяина ли, от таких же охотников - агроном его знает. На картофельную охоту профессор стал ходить два года назад, когда остался один. Раньше смысла не было - все равно до дома картошку не донести. Она уже через десять - двадцать минут превращается в воду и мучнистые белые комки, а до дома довозишь несъедобную, серую слизь.
- Леонидыч, - прервал его воспоминания самоотставной полковник артиллерии - Игорь Серафимович Захарьев, - ты ведь профессор? Ты нам вот чего скажи. Мы, пока ты сегодня утром телился, вот о чем у подъезда с Петровичем поспорили. Этот кирдык сам приключился или нам его правительство устроило?
Костромской, дернувшись, прикусил язык, который до этого в задумчивости жевал (была у него такая привычка).
- Не-а. Олигархи это. Рыжая сволочь тогда у них верховодила. Он во всем виноват, - как всегда рубанул Петрович, за эту свою привычку резать правду-матку проследовавший от должности начальника троллейбусного парка, транзитом через должность зама отдела кадров парка таксомоторного, к скромному посту на вахте овощной базы. Головокружительная карьера надо сказать. Зато семья до сих пор в полном составе. Овощи последними стали подвержены той чуме разложения, что поразила сначала мясные продукты, потом рыбные, злаковые и далее по списку.
- А по-моему, это было одно и тоже, - вступил в разговор Антон, присоединившийся к ним уже в вагоне.
- Да ты-то куда? Ты тогда еще под стол пешком ходил, - Серафимыч как всегда был безапелляционен.
- Какой стол? - обиженно пробубнил Антон, - я уже школу тогда закончил. Мы ведь перед выпускными, аж в марте с друзьями во время той жары купаться пошли. Радовались еще. Раз новый год без снега хреновым был, так хоть купальный сезон в виде компенсации в марте откроем. А потом эта... Помню батя, царствие ему небесное, прибегает с кухни с полуразложившейся вырезкой. 'Я говорил тебе олух мясо в холодильник положи...' А у самого эта вырезка - в руках на кусочки разваливается. В магазин побежал - скандалить. А в магазе-то - народ на ушах стоит. Я тогда на балкон покурить вышел. Смотрю вниз - бегают чего-то все, суетятся...
- Да. И сейчас вспоминать неохота, - Петрович, поерзав задницей, устроился поудобнее, - мы в ту первую ночь у себя на базе таку-у-ую осаду выдержали. Сутки от толпы отбивались, чем могли. Хорошо сантехник Климкин ход через канализацию показал. Что я тогда пережил. Мои-то дома одни сидели. Это позже тайными тропами все своих домашних привели. Кое-кто ружьишки с собой прихватил. Месяц жили - как у Христа за пазухой. А потом, жарче стало и капуста и картошка с морковкой враз развалились.
- И не говори, - подал голос незаметно для всех подсевший к ним начальник электрички Абрамцев, - теперь и зимой все разваливается. А первые три года хоть свежее выращенное и заколотое хранилось...
- Да какая теперь зима, - махнул рукой Петрович, - вон январь месяц, а минус, только один раз ночью был.
- Ну что Леонидыч? Твоя мысля какая?
- А я чего? Я не по этой части, - Костромской скривился. Ему было противно врать. А что делать?
- Мы ведь в институте бионанороботов разрабатывали.
- Это чего за звери такие?
- Не звери. Бактерии. Всякие управляемые хламидии и инфузории в туфельках, - Серафимыч заржал.
- Типа того, - Андрей Леонидович облегченно вздохнул, - единственный можно сказать его приятель отвлек внимание всех присутствующих на себя. Костромской был благодарен ему за это.
- А я думаю, это америкосы, - Антон злобно сверкнул глазами, - это ведь они СПИД по миру запустили. Вот и в этот раз они нас угробить задумали, но опять лоханулись. У них-то крантец - раньше нашего настал.
- Ну да. Опять мировая закулиса, масонские козни, - Абрамцев махнул рукой.
- А что? - Антон начал петушиться и стрелка, измеряющая градус дискуссии, медленно, но верно поползла через шкалу криков и ругани к запредельным делениям мордобоя.
Но Андрей Леонидович уже не слушал их.
Что же Антон, пожалуй, не так далек от истины. Именно в США были проданы материалы исследований их института. Именно туда уехали несколько ведущих сотрудников из его группы. Ведь тогда им почти удалось стабилизировать неустойчивые ферменты биокатализаторов, которые ранее распадались при повышении температуры. Но обкатать технологию, проверить ее временем им не удалось. Свернули финансирование. Костромской считал, что уж в штатах-то проблему решат. Не решили. В одном Антон скорее всего неправ - злонамеренного в действиях заокеанских ученых и политиков не было. Намерения наоборот были благими. Но этими 'Благими намерениями' - известно что выстилают. Возможно хотели быстро накормить весь мир. Хотели как лучше. И ведь получалось сначала. Сконструировали такие сорта тропических фруктов, которые за месяц вырастали даже на крайнем севере. А уж в Африке снимали по три, четыре урожая. Чем не решение глобального продовольственного кризиса? Но пока решили только демографический. Перенаселение планете явно не гро...
Противно заскрипели проржавевшие рессоры. Лязгнули сцепления вагонов. Электричка резко остановилась и злопамятная масляная лампа все-таки отвесила ему напоследок увесистый подзатыльник.
Народ высыпал из вагонов и рысью рванул в сторону уже во всю машущих серпами и косами местных.
- Надеюсь на этот раз обойдется без приключений, - Андрей Леонидович, схватившись за поясницу, стоял посреди качнувшегося вагона. В углу загоготали. Он конечно не ожидал искреннего сочувствия и ободряющих возгласов в ответ на историю с яичницей. Но такого веселья...
После десяти минут подколок и насмешек наконец воцарилась относительная тишина и Костромской уже было собрался духом сказать что-нибудь язвительное в ответ, когда одна из стенок вагона лишилась знатного куска, а висевшая напротив лампа-обидчица брызнула своим содержимым на голову наиболее шумного 'кормильца'. Все тут же плюхнулись на пол, а Антон, засунув драгоценный мешок с зерном под живот, уже таращился сквозь щель между досками на происходящее снаружи. А снаружи их электричку нагоняла телега, запряженная двумя довольно упитанными коровами, на которой был установлен, музейного вида, пулемет ДШК. Еще несколько коров с ездоками на хребте пересекали путь их тепловозу. Антона это нисколько не удивило. Наездников на коровах и коров запряженных в разнообразные транспортные средства он встречал и раньше. Быки встречались реже. Дело в том, что коров-то еще сумели спасти. Народ, сознавая их ценность порой отрывал как говорится последнее от себя. Подкормить лошадей никто не озаботился. Как и собак. Поэтому, те из них, кого не порезали в первые месяцы сдохли с голоду чуть позже. Вместо ездовых собак кстати использовали свиней, овец и коз.
Антон присвистнул увидев другое. Все нападавшие были вооружены новеньким автоматическим оружием (не считая антикварного пулемета), а их предводитель на черном быке так вообще держал наперевес навороченный винторез, со всевозможными прицелами, в том числе и лазерным. А если учесть, что конников (точнее коровников) было не менее двадцати - у Абрамцева с его хлопцами не было шансов. Как и у всех 'кормильцев'.
Тем временем обладатель снайперки швырнул перед тепловозом самодельную шашку. Черт ее знает из чего она была, но рвануло прилично. Костромской с опозданием затыкая звенящие уши, успел лишь заметить, как дальняя стенка, а затем и пол вагона, стали потолком.
Чем-то теплым, влажным и шершавым провели по его щеке. И тут же шумно выдохнули прямо в лицо. Костромской приоткрыл левый глаз. Неподалеку на буренке лихо гарцевал усатый абрек.
- Зачэм ми его тащим? Надо било убыт эго каки асталных.
- Неа. Слишком уж рожа у него умная, - сидевший на проявившей интерес к Костромскому корове рыжий громила крутил в руках искореженные профессорские очки.
- Базара нет, - подвели черту под спором откуда-то сверху.
Открыв второй глаз, Андрей Леонидович обнаружил себя перекинутым через самодельное седло, притороченное к тому самому черному быку.
- О. Очухался. Чудик. Кто же тебя учил рассыпуху в рюкзаке таскать? Ботва ты ботаническая.
- Зерно. Опять, - профессор застонал, - пропала каша-ассорти.
- Позна пыт баржом. Уха-ха, - абрек подмигнул ему и пришпорив корову, ускакал вперед.
Костромского охватила какая-то отчаянная злость. Перед его носом, в кармашке разгрузочного жилета седока ласковой коровы, мирно покачивалась граната неизвестной профессору системы. Впрочем гранаты всех систем были ему неизвестны. Костромской скосил глаза на набивающего трубку командира 'ковбоев' и пятьдесят грамм тротилового эквивалента перекочевали к нему.
- Надо за что-то дернуть, - Костромской отделил что-то от чего-то и не долго думая, сунул обе части за пазуху курильщику. Трех секундная пауза и его сосед по седлу, скатившись от неожиданности с быка, уже копошится в пыли, хлопая себя по животу и по бокам. Андрей Леонидович, чуть не упав вслед за ним, попытался закинуть правую ногу на спину быку и, совершая нелепые движения руками, со всей силы саданул племенному промеж глаз. Животное, не выдержав такого обращения с собой, скакнуло вперед. Сзади бабахнуло. Костромскому обожгло плечо. Досталось однако не одному ему, потому что и без того припустивший бык, резко ускорился. Сзади снова бабахнуло. Уже сильнее. И вслед болтающемуся как мешок с дерьмом профессору, донеслось пронзительное 'Му-у-у' израненной коровы, которое слилось с хриплым 'А-а-а' ее наездника.
Еще минут десять черный бык, позже при ближайшем рассмотрении и в более спокойной обстановке оказавшийся просто коровой необычной породы, массировал его ребра. Потом, видимо выдохшаяся буренка, перешла на рысь.
Управлять коровой оказалось легче, чем он думал. Потянешь за левый рог, одновременно лягнув ее в левый бок - повернул налево. Так же и с поворотом направо. Ударил обеими пятками - поехали, потянул за оба рога - остановились. И никакого тебе выжатого сцепления, поворотников и ключа зажигания!
К вечеру он уже въезжал на окраину города. На его счастье уже стемнело и до своей девятиэтажки Андрей Леонидович добрался без приключений. Спешившись, он взял корову под уздцы и повел в свой третий подъезд. Она почти не сопротивлялась. Только на небольшой лесенке перед лифтом ему пришлось слегка подтолкнуть животное. Не раздеваясь и не выпуская поводьев из рук, Костромской рухнул на диван.
Один выстрел из дробовика и просунувшаяся сквозь огромную брешь в хлипкой входной двери рука, ловко щелкнула собачкой и открыла замок.
- Все бы тебе Леха патроны тратить. Я бы и так бы эту дверь... О! - два 'синих берета' стояли в дверях гостиной и во все глаза таращились на корову, мирно пасущуюся у телевизора.
От голода сводило челюсти. После каждой встречной-поперечной кочки пульсирующая в плече боль оборачивалась маленьким взрывом. Все это мешало собрать воедино разбегающиеся мысли. А подумать было о чем.
- За какие такие грехи его схватили? Жил себе, жил. Ниже травы, тише воды. И на тебе. Стоп. Может эти 'синие береты' как-то со вчерашними, из первой коровьей армии, связаны? Вон и буренки запряженные во дворе стоят. Правда и лошади тоже.
Грозящая развалиться на ходу 'буханка', влетев в ворота резиденции борцов с каннибализмом, так и не позволила профессору найти ответ ни на этот, ни на другие вопросы.
В расположившемся в здании бывшего Сбербанка штабе 'Синих беретов' царило необычное оживление. Из подъезда выносили какие-то ящики и складывали их в грузовое отделение, стоящего у ворот 'Тигра' - отечественного варианта заокеанского 'Хаммера'. Другие же ящики размером побольше, аккуратно снимали с телеги и как младенцев бережно несли в обратном направлении.
Костромской, подталкиваемый своими конвоирами, поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Пройдя по непривычно чистой ковровой дорожке, устилающей длиннющий коридор, вся троица уперлась в двустворчатую обитую кожей дверь. Тот, которого звали Лехой, указал профессору на мягкое кожаное кресло и тот час скрылся за утыканным заклепками произведением искусства. Минут через пять второй конвоир, откуда-то узнавший, что 'пора', встал и, взяв Андрея Леонидовича за локоть, подтолкнул его к двери, при этом совершенно не обратив внимания на перекошенное от боли лицо профессора.
Они, проследовав через настоящую приемную с настоящей секретаршей, вошли в настолько шикарный кабинет, что у повидавшего многое профессора, пожалуй и не нашлось бы восторженных эпитетов, чтобы описать его убранство. Костромской ожидал увидеть здесь обвешанного орденами и медалями седого генерала. Ну, или лощеного господина в дорогом костюме и с десятью перстнями на растопыренных пальцах. Но за массивным, дубовым столом сидел майор в обычном камуфляже, коротко стриженный и молодой.
- Садитесь, - все такие же кожаные кресла синхронно скрипнули и вновь воцарилась тишина, так и не нарушенная, ни плавно закрывающимися дверьми, ни шагами, ни другими посторонними звуками. Двойные стеклопакеты, кожа, ковры, отрабатывая вложенное в них, ловили запретный шум в свои статусные объятия.
Еще пару минут и он уснет в этом мягком логове. Поспать-то ему удалось - едва ли больше трех-четырех часов. А ведь еще минут десять назад в 'буханке', в которой его сюда везли, профессора трясло крупной дрожью. Что значит обстановка.
- Расслабляет, - будто угадав его мысли, произнес майор, глядя на сражающегося со сном профессора, - ничего. Сейчас кофейку попьем и за дело.
- Мне бы поесть чего-нибудь и плечо перевязать, - неуверенно произнес Андрей Леонидович.
- Но и от кофе не откажусь, - поспешно добавил он.
- Сосновский, - майор два раза нажав какую-то кнопку, лишь со второй попытки получил ответ, - во сколько у нас там возвращается южный продотряд?
- Через пятнадцать минут, - прохрипело откуда-то сбоку от стола.
- Чтоб сразу через кухню и ко мне. И Зангионову ко мне, со всеми причиндалами. Что? Да. Огнестрел.
- Оттож, у них и селектор работает, - удивился про себя Костромской, - и кофе еще этот... И наверняка, будут еще сюрпризы.
Нетерпеливо наматывая круги вокруг т-образного стола, майор Синельников (он все-таки соизволил представиться) чувствовалось еле сдерживал себя, чтобы не выгнать вон, копавшуюся с плечом Андрея Леонидовича, молоденькую медсестру.
- Ну все, все профессор. Подумаешь осколок. Мне в детстве вот такую дробь, - майор сложил в неправдоподобно здоровую окружность большой и указательный пальцы, - из задницы вырезали. Да не одну.
- Ну, начну с главного, - Синельников, закинув ногу на ногу, развалился на своем кожаном троне, - Чем там у вас, профессор, закончилось с проектом 'Прометей'?
Костромской вздрогнул.
- Ну что же вы? Рассказывайте. Только учтите любезный, - майор усмехнулся, - если я хоть на секунду заподозрю, что вы врете - объясняться вам придется, - Синельников махнул в сторону окна, - вон с ними. Я думаю многие в городе захотят побеседовать с отцом трехдневной картошки и скорогниющих поросят.
- Но смешно было бы предъявлять претензии отцу водородной бомбы за то, что...
- Нет уж - 'Я тут ни причем' и 'Я больше не буду' - здесь не прокатит.
- Но, вы не поймете...
- Постараюсь.
Костромской прокашлялся и, нервно кусая губы, выдавил, - 'Прометей' объединял в себе достижения нанотехнологии и молекулярной биологии. Мы пытались понять и научиться использовать наноструктуры и наномеханизмы, созданные в результате процесса эволюции, длившегося 4 миллиарда лет. Дело в том, что нанотехнологи пользуются способностью биомолекул к самосборке в наноструктуры. С помощью разработанных нами, методом белковой инженерии, биокатализаторов, нам удалось в разы ускорить этот процесс. Вторая важнейшая функция биокатализаторов - улучшение качеств белков, обеспечивающих сохранность продуктов растительного и животного происхождения.
Однако некоторые характеристики биокатализаторов делали их использование в ряде случаев неприемлемым. Например большинство ферментов распадались при повышении температуры.
Мы почти решили эту проблему, но...
- Но пришел добрый дядя с большим мешком хрустящих катализаторов жизни и вы махнулись не глядя, - Синельников посмотрел куда-то сквозь профессора, - классический обмен золота на бусы.
- Но я...
- Опять?
Андрей Леонидович и без того похудевший почти вдвое, как-то сразу сдулся. Казалось еще немного и он совсем потеряется в складках своего безразмерного свитера.
- Ну ладно. Вы напортачили, вам и исправлять. Сейчас пойдете в актовый зал. Туда мои хлопцы перевезли все оборудование из вашего гребанного института. Задача такая: отберете только самое необходимое, чтобы можно было отличить старые, не испоганенные вами продукты от тех, других. Короче, в сорока километрах восточнее Михайловки, у озера Ясень, есть бывшее хранилище бывшего Федерального резерва. Туда уже ходила одна экспедиция. Но все всходы принесенных от туда трофеев оказались ни чем не лучше всего остального. Разлагаются уже во втором поколении. Но настоящие, старые экземпляры там есть, я знаю. Да и вот это, - майор встал и, подойдя к окну, отодвинул занавеску, - лишнее тому доказательство.
На подоконнике, в наспех сколоченном ящичке, похожем на те, в которых когда-то давным-давно бабульки на своих балконах и лоджиях выращивали герань и ноготки, росло что-то смутно напоминающее коноплю. С левого края - ростки, с правого - взрослый семилистник. Да, Cannabis sativa - конопля посевная, называемая также "индийской".
- Вот, - Синельников с гордостью посмотрел на свое детище, - Нормальная. Растет по всем правилам - медленно, - он нежно погладил росток, - это уже четвертое поколение.
- Кхм, кхм, - Костромской заерзал в кресле.
- А...Да, - майор вернулся откуда-то издалека.
- Насчет исправления напортаченного ...
- Выезжаете завтра в восемь утра. И запомните, это не просто экскурсия - вы можно сказать едете спасать человечество, - майор недобро усмехнулся, - по крайней мере ту его часть, за которую отвечаю я. Поэтому готов выслушать все ваши пожелания-предложения. В разумных пределах. Ну что вам сейчас больше всего нужно?
- Поспать.
- Правильно, солдат спит - караван идет, - Леха засмеялся.
- Профессор. Вы спросонья ничего не забыли? - Сосновский неодобрительно посмотрел на бойца. Он не понимал причину такого легкомысленного отношения к рейду у своих подчиненных. Это веселье им еще выйдет боком. Вот и напарник Лехи Баранцева водилу байками развлекает.
- Рахимов, ты по сторонам лучше смотри. А ты, Яремченко, на дорогу. Разболтались твою мать.
Андрей Леонидович потер кулаками глаза и, мотнув головой, посмотрел назад на ящик с оборудованием.
Нет. Ничего он не забыл. Переносной лазерный спектроскоп, набор пробирок и реагентов, термоциклер, набор клеточных маркеров, трансиллюминатор на 312 нанометров, абсорбент - все это было упаковано сегодня утром в ящик.
Он зевнул и откинулся на удобную, мягкую спинку. Бронированный внедорожник укачивал получше всякой люльки.
- У-у скотина прожорливая, - Яремченко от души приложился ногой к переднему правому скату 'Тигра', - а все ты, Рахимов: - 'везде пройдет, везде пройдет'. Ну и что теперь делать, а?
- Не истери. До Михайловки всего два километра - Сосновский открыл багажник, - останешься с профессором здесь, а мы втроем пойдем с местным населением общаться, - он сунул Баранцеву ящик с 5,45-миллимитровыми патронами, - где у нас тут чай и банка с кофе. Так и знал, что пригодятся.
Упряжка из двух десятков свиней, волокущая элегантный черный внедорожник... В плане экстравагантности с этим зрелищем могли конкурировать только северные олени, запряженные в БТР.
- Извиняй, Яремченко, - развел руками Сосновский, - коров у них не было. Хаврошек-то дали только с сопровождающими, - он кивнул в сторону дюжины бородачей, следующих за странной процессией.
- Да, еще один ящик патронов им пообещали, - добавил Рахимов, - иначе ни в какую.
- Они же его по винтикам разберут! - Яремченко с тоской посмотрел на 'Тигр'.
- Не боись, - Сосновский положил ему руку на плечо, - народ проверенный, в доле. Они нам еще мешки на своих хрюшках возить будут.
Каждый взял с собой по два ящика. Кто с патронами, кто с оборудованием, кто со взрывчаткой. Не зависимо от результатов экспедиции, было решено привалить ствол шахты так, чтобы вернувшись через некоторое время, опять же взрывом, откупорить запакованную таким образом заначку.
Шли, молча продираясь через превратившийся в непролазные джунгли лес. Вокруг шебуршалось многочисленное зверье.
- Вот куда на охоту ездить надо. А, Рахимыч? - Баранцев первым нарушил обет молчания.
- Сюда по хорошему переселяться надо. Видал бородачи какие шустрые? - Леха поправил лямку автомата, сползающую с плеча.
- Так. Заткнулись все, - Сосновский оглянулся по сторонам, - что-то предчувствие у меня какое-то нехорошее, - он достал нож и обойдя шедшего ранее первым Яремченко, принялся прокладывать путь дальше. Океан зелени вновь поглотил путников.
- Кто же все-таки меня сдал? - Костромской взял ветку и, помешав ей концентраты, булькающие в котелке, ей же загнал обратно в костер, далеко отскочившую головешку.
Да вот же кто! - будто перелистывая в обратном порядке события последних дней, профессор вдруг извлек затаившийся в уголке его памяти весьма примечательный эпизод. Андрей Леонидович вспомнил, что когда 'синие береты' вели его к машине, он краем глаза заметил, как шевельнулась занавеска в окне второго этажа. Там в первом подъезде жила Анна Петровна Козельская - жена одного из сотрудников его кафедры. Она, кто же еще?
Во-первых - Козельская - единственная из оставшихся в живых, кто хоть что-то знал о проекте 'Прометей'. А во-вторых - они с мужем постоянно, по любому поводу завидовали им с Катенькой. Козельских буквально трясло от злости и когда Андрею Леонидовичу с женой первым дали квартиру в институтском доме и когда они с Катенькой купили машину. И конечно, Анна Петровна считала только своего благоверного достойным возглавлять кафедру НИИ Нанобиомеханики. Кстати, насчет голубой десятки! Он всегда был уверен, что это именно чета Козельских, а не мальчишки, проколола все четыре колеса его автомобиля на вторую неделю после его покупки. Точно она. Крыса.
- Давай профессор на боковую, - Сосновский заставил Андрея Леонидовича вздрогнуть, хлопнув его по плечу, - завтра рано вставать.
- Кажется здесь, - Баранцев отвел стволом в сторону еще один хвощ-переросток и наклонился над ржавым двустворчатым люком.
- Да уж, Леха. Долго ты нас кругами водил, - Сосновский отстранил Баранцева, взяв его за плечо и заглянул вовнутрь, напрасно стараясь что ни-будь разглядеть.
Тяжело дыша, Костромской водил фонариком по стенам.
Что это? - луч его фонаря задрожал на металлических бочках, уложенных в штабель.
- Бензин, солярка.
- В зале с крупой, зерном и сахаром?
- Так нижний-то уровень, уже тогда затапливать стало. Вот мы и перенесли их сюда. Еще не все спасли.
Профессор пожал плечами.
- Ух-ты, ух-ты, - Рахимов как ребенок радовался найденным в подсобке сигаретам.
- А ну по-братски, - Баранцев обхватил сзади, державшего на вытянутых руках пачку Явы, напарника.
- Тихо, - Сосновский обернулся на посторонний шум, заглушаемый радостными криками. В то время, когда первая же очередь прошила прыгающую с сигаретами парочку, Сосновский успел перекатиться за мешки с сахаром и открыл ответный огонь из автомата. Яремченко схватил прислоненный к стене 'Корд' и прижав его к животу, нажал на курок. Крупнокалиберный пулемет плевался 12,7-миллимитровыми 'дурами', которые рвали мешки с сахарным песком на куски. Но продолжалось это не долго. Водитель свиномобиля сполз по стене, оставляя кровавые следы на белой штукатурке.
- Уходи, - Сосновский кричал вслед профессору, который и без того уже полз на четвереньках к лестнице, волоча за собой мешок с пшеницей.
- Да брось ты его, - начальник экспедиции вытер рассеченный осколком бетона, лоб и вставил в автомат новый рожок.
Вокруг все грохотало. Прерывистые трассирующие нити, пересекаясь под всевозможными углами, неизбежно рикошетили от стен и потолка, высекая бетонную крошку. Ад кромешный.
Оглохший, кашляющий от поднявшейся сахарной взвеси, Костромской толкал перед собой мешок с драгоценной начинкой и бубнил, - Крыса, крыса. И у 'Синих беретов' крыса. Ох, подставили. Ох, подставили.
Тридцать метров к солнцу, как тридцать световых лет. Или как тридцать секунд небытия. Он не заметил.
Когда профессор уже забрасывал свою бесценную ношу в голубой квадрат люка, там внизу Сосновский выронил из занесенной для броска руки гранату. Прострелили плечо.
- Не-е-ет, - сказали расширившиеся зрачки, глядя, как Ф-1 медленно катится к бочкам с бензином.
Задрожала земля. Снизу дохнуло жаром. Объемный взрыв знаете ли. Сладкая смерть. Никогда он больше не будет есть сахар. Тем более пудру. Даже если будет умирать с голоду.
Костромской упал, поднялся, снова упал. Умные желтые глаза за его спиной. Мокрый нос ласкает ветерок, доносящий запах паленой шерсти, жареного мяса и опять же, жженого сахара. Под землей, в гигантском котле, огонь пожирал последнюю надежду человечества. Профессор засмеялся. Он попытался увернуться, загораживаясь мешком. Мощные клыки стали рвать мешковину, а потом и плечи и шею. Он рванулся прочь. Как ему хочется жить. Он хочет жить. Впереди еще четыре пары желтых глаз. Они тоже хотят жить.