...разве этого хотел Бог (которого нет), когда задумывал меня как уникальную личность?! Время от времени мы получаем в подбородок удар кулаком - это есть слово, которое посылает нам Бог: Анархию въ кровь!
Анархия-анархия, а все по старому, вот, тюрьмы открыли...что дальше? Газовые камеры на очереди? Газенваген, йя, йя! Горит синим пламенем все устройство мира, взорван фундамент дома мироздания. Governments fly. Но МЫ есть, были и будем, никому ничего не забудем, выстоим всем назло, и себе в том числе. Ух, епт, песня получилась.
Сирена тревоги выла на протяжной высокой ноте.
Народная масса смяла дежурного по этажу как картонную фигурку, и разлилась по коридорам. С затоптанного тела дежурного сняли ключи от камер и начали их открывать. Я открыл дверь, со скрипом распахнувшуюся, и увидел перед собой того самого парня из телевизора. Он оскалился и произнес:
- Бунт овечек? Ну-ну.
- Выходи быстрей! - заорал я, и движущаяся толпа повлекла меня дальше.
Мы прошли все этажи и освободили всех пленников, а потом народ вывалил на двор тюрьмы. С одной вышки еще продолжали отстреливаться, другие вышки уже пылали синим пламенем, выхватывая из ночной темноты лица - маски торжества идущих со мной рядом людей.
Строчение с последней вышки захлебнулось, когда кто-то выстрелил по ней из гранатомета. Коробок на ножках разнесло в щепки, в фотовспышке взрыва запечатлелась распяленная человеческая фигура, летящая вниз, к земле.
Ворота тюрьмы с лязгом растворились, и толпа хлынула в город, разрезаемая ножами домов.
Я сидел в своем любимом кресле и пил пиво, пялясь в ящик. Программку я выбрал ту еще - новости. Вытаращясь мне в лицо, ведущий нудил об очередных изгнанниках за пределы города и их судьбе. Практически то же самое, что смотреть канал "реклама" - круглые сутки там крутят рекламу прокладок и средств по уходу за кожей с перерывами на микрофильмы. Да, есть и такой канал.
Но то, что я услышал от диктора, повергло меня в шок. Пошел репортаж с места событий. "да, я вас слышу, Елена. Итак, мы находимся в Сенном переулке, где люди собрались на акцию протеста против правительства. Причиной послужила реставрация системы тюрем, куда заключили всех изгнанников из их города-замка. У этих людей есть оружие и они выкрикивают антиправительственные лозунги". "Виктор, как реагирует на это правительство?". "Да, Елена, представители власти никак не реагируют на происходящее. Очевидно, они не могут подавить бунт, так как бунтует сама народная дружина...".
- Едрена кочерыжка! - вырвалось у меня.
Как я еще не там?! Почему меня не предупредили? Сегодня не мое дежурство, ну и что? Надо ведь собирать всех!
Я схватился за телефон и набрал номер начальства.
- Алло, Владислав Михайлович? Скажите, а почему протестовать не вызвали тех, у кого выходной?
- Как не вызвали? Всех вызвали. А Лагутенко сказал, что ты болен, поэтому тебя и не тревожат.
- Я здоров! Зуб даю, Владислав Михайлович! Я сейчас приеду!
- Ну давай, похвально такое рвение, - усмехнулся начальник и попрощался со мной.
Вот скотина этот Лагутенко, знает, что за это ордена дают, так решил меня обойти? Припомню я это тебе, Антоша.
Я собираюсь, думая о совсем других вещах. О морфологии.
Если две системы дифференциальных уравнений при внешнем различии имеют нечто общее, внутреннее, морфологическое сходство, один алгоритм решения, то то же сходство имеют и исторические ситуации. Я не сведущ в истории, но кое-что сравнить я могу. Например, нищету и преступность в древнеримских многоэтажках и то же самое в Нью-Йорке, в районе Гарлем. Все народные волнения одним миром мазаны. Это факт. И тут дело вовсе не в реакции - результате анархии, а в том, что "все это было уже в веках".
Я выхожу на улицу и ловлю такси.
- В Сенной переулок, - говорю я.
- Как? И ты туда же? - почему-то изумился водитель. - Уже двоих отвез!
- Поехали, - говорю я и сажусь в машину.
В машине слышится радио "Маяк", где тоже передают новости с места всем известных событий.
- Там сейчас небезопасно, - будто предупредил меня водитель.
- Поехали уже! - говорю я, и мы наконец трогаемся с места.
- Революции нам только еще не хватало! - гавкает водитель, давя на газ.
- И декаданса тоже, - говорю я. - Народ не потерпит произвола, к тому же всех страшат изгнанники.
- А чего их боятся? Такие же люди, как все, преступников там практически нет.
- Лично на меня изгнанники жути не наводят. Гораздо более опасны кочующие орды анархо-примитивистов. Но и они не так страшны - в города они не суются, нападают только на путешественников, но у тех сегодня надежная охрана.
За разговором мы подъехали к Сенному переулку. Я выскочил из такси, и водитель крикнул мне вслед, на прощанье:
- Удачи в бунте!
Таксисту важно сохранить работу, а какой строй будет - это уже дело десятое. Что ж, это философия тихой мыши. Они остаются всегда, даже когда человеку предписывается летать гордым счастливым орлом. Но что, если на математической точке на поверхности сферы Земли, а проще говоря, в нашем городе случится новая революция? Расползется ли она на всю сферу? Вот это вопрос.
Я подошел к гудящей толпе людей и увидел знакомые лица некоторых моих сослуживцев, Дениса и Вадима.
- Здорово, Петруха! - сказал Вадим и обернулся к остальным присутствующим: - Дайте человеку пулемет!
Мне в руки сунули "узи" и я почувствовал некоторую уверенность, после суток уныния.
- Красавец ты с оружием! - воскликнул Денис. - Будто не вчера боевое крещение прошел, а лет десять назад!
Я невесело усмехнулся. Штурм города-крепости был тем еще пеклом. Зато теперь мы защищаем тех людей, которых лишили убежища. Их заточение в тюрьму явилось для нас полной неожиданностью. В спешке власти города засадили изгнанников в музей-тюрьму, что находился в центре города.
Мы же сейчас находились в двух кварталах от тюрьмы, перед шикарным зеркальным зданием правительства города и Сан Саныч вещал в мегафон, обращаясь к стенам этого здания:
- Выйдете, и посмотрите в глаза нам, народной дружине! Мы больше не будем оберегать ваш покой, покуда вы не выпустите всех заключенных! Их следовало отправить в реабилитационные центры, положить под аппараты трансплантации мировоззрения, а что вместо этого сделали вы? Вы лишили их свободы!
Вдруг какая-то молодежь, кучковавшаяся неподалеку, запела "Все идет по плану" "Гражданской обороны". Видимо, это были панки. Счастливцы, их чаяния и надежды оправдались!
До двадцати трех лет я учился на математика, но выпустившись, я не нашел себе места применения, поэтому подался в народную дружину, благо, здоровье и физическая форма позволяли. Говорят, математически доказано существование Бога, но я все равно в него не верю. Мне кажется, Бог ни к чему в осуществившейся утопии, даже когда происходят народные волнения. Он никого не испепелит на месте, за то, что съехавшие с катушек убивают людей, как тот парень из телевизора, с передачи "Час Истины". И если бы бог был, то ему все равно некогда было нами, презренными людишками, заниматься - он бы погряз в выяснении отношений с другими богами - с Аллахом или с Буддой, к примеру.
Все это также просто, как исчисление матрицы.
- Лагутенко не видели? - спросил я у парней. - Потереть с ним кое-что надо.
- Да где-то здесь ошивался, - ответил Денис и крикнул в толчею: - Эй, народ! Лагутенко где?
Тотчас из толпы высунулся Антон Лагутенко, мой заклятый коллега. Я сделал ему знак рукой, что позже мы поговорим. Он почему-то залыбился. Ну-ну, недолго тебе осталось лыбу тянуть. Лагутенко растворился за спинами людей.
- Согласен, - говорил мэр города, - было неосторожным шагом приглашать обитателей города-замка в наш город, из-за этого и произошел штурм их крепости, но сделанного не вернешь.
- А известно ли вам о кочующих ордах анархо-примитивистов? Посланники видели их городок из повозок, расположившийся в степи. Вот они и представляют настоящую угрозу для нас, - сказал советник мэра.
- С чего вы взяли?
- Это опустившиеся, бескультурные люди, в той атмосфере, в которой они живут, и может созреть нарыв на теле нашего общества.
- У них недостаточно сил, чтобы ворваться в город. Но вернемся к главному: что теперь делать с тюрьмами? Народ жаждет освободить узников, если это произойдет, то придется отпустить их обратно в степь. Но они уже познали вкус крови нас, анархо-синдикалистов, и теперь они не успокоятся. А проводить трансплантацию мировоззрения слишком накладно - дорого.
- А что, если предоставить им гражданство взамен на то, чтобы они боролись с анархо-примитивистами?
- Им не нужно гражданство. Они жаждут освободиться из-под нашей опеки.
- В любом случае, нужно все хорошо взвесить и выбрать один из вариантов.
- Тогда нужно отпускать их в степь. В конце-концов, мы показали им свою силу, да и возможностей проникнуть в город у них больше не будет.
- Согласен с вами.
Мы сидели на скамьях и смотрели на двух высокопоставленных особ, которые разглагольствовали на кафедре так, как будто нас здесь и не было. Мы находились в храме Гильгамеша, который почему-то был выстроен по образцу католических церквей. С витражей на нас сурово смотрел древневосточный герой.
- А почему бы вам тогда не отпустить всех желающих в наш город-замок? - подал голос кто-то из наших. - То есть тех, кому не нравится анархический режим города?
- Ну, зачем вы называете анархию режимом? - я был согласен с ответившим мэром.
- Потому что это и есть режим, - ответили из толпы.
- Анархия - это вершина человеческой мысли, мироустройства и нравственности, - отчеканил мэр.- А что касается вашего вопроса, то я думаю, это можно устроить, к тому же можно наладить торговые связи с городом-замком, обмен может проходить на нейтральной территории.
- А что делать с неустойчивым элементом нашей социальной системы, то есть, проще говоря, со всеми ними? - советник мэра обвел рукой зал.
- Их мы отправим в степь, - не моргнув глазом, сказал мэр.
- Но это же весь наличный состав народной дружины?
- В набор в народную дружину всегда был большой конкурс, от недостатка желающих защищать порядок мы не умрем. Да и что я говорю, вам это известно не хуже меня.
Люди отнюдь не стали чище душой, разумом и телом. По-прежнему у нас здесь город крыс, Крысополис. Каждый тянет одеяло на себя и разевает рот на чужой каравай. Вот, допустим, этот Лагутенко. Он, вполне в духе нашего времени, окончил паршивый техникум в Казани, обучившись на сантехника. Но он не стал ковыряться в засоренных трубах и предпочел привилегированную профессию народного дружинника здесь, в Поволжье. Но и здесь ему мало, он строит козни всем подряд, в том числе и мне, лебезит перед раздраженным этим начальством и всячески заискивает. Когда пахнет жаренным, он лихо ускользает от ответственности и остается чистеньким, выходит сухим из воды. Что поделаешь, во все времена были такие лагутенки, их надо терпеть и не ущемлять их свободу.
Вот и сейчас, смотря на текущую темную гущу толпы под чернильно-синим летним небом в блестках звезд, я думаю о Лагутенко.
Нас впустили в просторный холл здания правительства города и объявили, что рандеву состоится в церкви Гильгамеша, что на улице Кирова. Все вышли на улицу и двинулись к назначенному месту, но времени еще было с избытком: мэр не мог бросить какие-то свои важные дела и назначил встречу через два часа.
После двадцати минут ходьбы мы оказались на улице Кирова, и заняли круглосуточно работающее кафе. Тут-то я и подошел к столику, за которым сидел Лагутенко.
- Пошли, поговорить надо, - буркнул я.
- Ну пошли, - с видимым неудовольствием и даже с какой-то ленцой ответил Лагутенко.
Мы зашли в туалет за обшарпанной дверью и я тут же прижал Лагутенко к стене.
- Это что за хрень ты устроил? - грубо спросил я.
- Ты про что? - прикинулся дурачком тот. Его голубые глаза вытаращились на меня со страхом, подленьким страхом подколодной змеи.
- Сам знаешь что, - сказал я. - Если мне и командиру дают премии и ордена, это не значит, что кого-то из нас можно подставлять.
- Я не понимаю, о чем ты? - пролепетал Лагутенко.
Я скривился и чуть не сплюнул:
- Ну и дерьмо же ты, Лагутенко, - сказал я. - Как только таких в народную дружину берут?
- П-пошел ты, командирский дружок! - тявкнул он. - Поди жопу начальству подставляешь, и им их задницы лижешь, чтобы тебе орден дали.
Я озверел.
- Я...никогда...никому...не лижу...задницу! - проревел я, нанося по этой наглой роже удар за ударом.
- О-о-о, - Лагутенко, схватившись за нос, из которого потекла кровь, сполз по грязной кафельной стене на пол.
Я открыл кран в раковине чтобы помыть руки от крови, но из крана полилась какая-то коричневая жижа. "Странно"- подумал я, всегда у нас была чистая отфильтрованная вода из крана. Я вытер руки о штаны и оставив Лагутенко валяться на полу, вышел из туалета и вошел в зал кафешки.
Гниды - они и в Африке - гниды. Таких тоже нужно высылать за пределы города. Но этого не происходит. Поэтому им фактически разрешено гадить исподтишка.
Мой взгляд остановился на Кате. Я уже давно ее не видел и даже стал немного беспокоиться о том, где она пропадает.
Я подошел к столику, за которым она сидела, и, прихватив стул из-за соседнего столика, сел с ней рядом.
- Это я тебя не видел, где ты пропадала? - в ответ обрадовался я.
- Да я гопников мочила. Представляешь, все до единого жарко заверяли меня, что они анархо-гопники, - Катя весело рассмеялась.
- Одна?
Я не мог оторвать взгляда от ее губ - пухлых, c такой формой нижней губы, что казалось, будто она рассечена надвое. Мне захотелось поцеловать ее. Но межличностные отношения в народной дружине запрещены, поэтому я взял ее за руку, встал и отвел ее в темный уголок у барной стойки. Там наши губы встретились в томительном поцелуе.
- Сколько раз тебе говорить, - отдышавшись, пожурил ее я, - чтобы ты не ходила в рейды одна.
- Ты забыл, что я владею тремя видами боевых искусств?
- Нет, не забыл, но все же против лома нет приема. Вдруг бы с тобой что-нибудь случилось?
- Да нет, все нормально, я отхуячила четырех гопников и погрузила их в грузовик, теперь они уже за пределами города, подыхают с голоду.
Гопники и панки. Кто из них лучше? Для нас, людей третьего десятилетия двадцать первого века, конечно понятно, что лучше - панки. Но еще десять лет назад для рядового обывателя это были две равнозначные чумы. Обе группы людей дрались и занимались вандализмом. Рядового обывателя в ужас бы привело, если бы он увидел панка с его, панковскими трусами во рту, которого товарищи пинают ногой по оголенным яйцам! Мы же смотрим на это с милой улыбкой. Системе всегда нужен противовес, чтобы все оставалось на своих местах, статус кво. Девиз Панков - "Fuck the system!". Этим они и продолжают заниматься и при анархии. Поэтому панки - меньшее зло, допустимое зло. И панки не отжимают деньги у прохожих. Хотя панки могут насрать вам под дверь, но это лучше, чем лишиться денег или получить по морде.
- Позвольте! - послышался возглас из зала. - А как насчет того, что МЫ не хотим уходить за пределы города? В конце-концов, мы делаем это хоть и ради высшей идеи, но в большой мере и ради собственного удобства!
- Вы поставили себя против правительства, выбранного вами. Мы, заметьте, даже не хотели заниматься руководством - все по Кропоткину! Теперь же мы вынуждены ради общего блага устранить систему тюрем и устранить вас, неустойчивый элемент.
- Но как вы выгоните нас? Для набора новой народной дружины нужно время, а другой объективной силы у вас, насколько мы понимаем, нет? Или есть какая-то "тайная полиция"? "Третье отделение"?
- Мы воздержимся от комментариев, - сказал мэр.
В церкви повисла гнетущая тишина.
Выждав какое-то время, мэр сказал:
- Еще вопросы?
Смотря на витраж с изображенным на нем Гильгамешем, я думаю об искусстве, таком ненужном никому искусстве. К примеру, этот витраж - это часть интерьера церкви, выполняющая свою декоративную функцию. Людям, верящим в этот миф, приятно видеть переливающиеся на солнце кусочки стекла, сложенные в композицию. Правда, сейчас глубокая ночь и искусственное освещение неоновых ламп под потолком делает Гильгамеша матовым, но это не важно. Или взять голову Ленина, выполненную на стене дома (я часто прохожу мимо этого места). Или в моей родной Тюмени - баллончиками с краской на стене изображена голова рыцаря, с одной стороны освещаемая синим, а с другой - красным светом. Не нужно никаких красок, мольберта, холста - только примитивный баллончик - и люди наслаждаются эффектом, как некогда восхищались полотнами, писанными маслом и висящими в музее изобразительных искусств.
Любое искусство, не только живопись, потеряло свою эстетическую функцию, когда люди научились жить мирно. Искусство больше ни к чему, теперь необходимо только такое, прикладное искусство. И это правильно.
Мы вышли из церкви Гильгамеша в весьма смешанных чувствах.
- Каково, а? - спросил Вадим.
- Нехуево, - ответил я.
- Да-а, - подтвердил Денис.
Вдруг нас окликнули:
- Эй, стойте!
Мы обернулись. Это был наш главный активист Сан Саныч. Он смешно размахивал руками и говорил:
- Вы посмотрите на этих тварей! Они уезжают!
И правда, прошуршали шины и в конце переулка мелькнули габаритные огни правительственного "Мерседеса".
- Это беспредел! Они же не собираются ничего делать! Сейчас он поедет жрать икру в своем особняке и трахать элитных шлюх! Мы сейчас все рассосемся и сядем перед своими телевизорами, а он подождет, пока наберется новая народная дружина и нас "попросят" из города!
- А при чем здесь именно мы?
- Да ты же активист! Клюв Лагутенко вон как начистил! Собираем людей!
Сан Санычу подали громкоговоритель, и он заговорил:
- Стойте, люди! Вы не видите, что мэр сейчас поехал прохлаждаться в своем особняке и ждать набора новой народной дружины, которая выкинет нас из города?! А пленники так и останутся сидеть в тюрьме! Я призываю СЕЙЧАС ЖЕ идти и освободить узников!
- Но как? - спросил кто-то.
- Сейчас с первыми же попутками те, у кого нет с собой оружия, разъезжаются по домам! Берем оружие, выданное нам, и собираемся здесь через пол часа!
Когда каждый век, каждое столетие, пестрело войнами, искусство было на высоте. Гомер со своей "Илиадой", или изысканная архитектура средневековых замков, то есть неприступных крепостей военного назначения, торжественные звуки маршей, призывающие раскатать в кровавую кашу всех своих врагов, картины с изображенными на них воинами, гобелены, позднее - идеи Ницше, "Заратустра", еще позже - фашистская Германия - черный орел, означающий выклеванные глаза противника, монументальная архитектура Рейхстага, марши - "Дойче зольдатен, унтер офецирен"...или творчество победителей - Советского Союза - ура-патриотизм картин о войне...да мало ли можно привести примеров? Война питала искусство, к миру относились по-особенному, он был оттенен массовым кровопролитием, и искусство мирного времени было картиной передышки между войнами.
Кто-то скажет, что настоящее искусство развивает эстетический вкус человека, способствует его духовному развитию, но все это чушь. Мне вот, например, нравятся фекальные бюстики - и что с того? Кто приказал считать это пошлой безвкусицей? Кто приказал древним грекам и людям эпохи возрождения считать красивыми толстух? Мы уже не видим в Венере, рождающейся из воды, красоту, мы видим жирную бабу, купающуюся в море - но все равно вынуждены чтить наследие прошлых веков - некоторые художники более позднего времени повторяют за этим наследием, Рубенс, Джотто, например. Почему? Кто сказал, что это - прекрасно?! Я не знаю.
Кто-нибудь выскажется: от невозможности себя творчески реализовать, занимаясь лишь прикладным искусством, человек будет несчастен. Ересь! Главное счастье в жизни - это семья, а все остальное - вторично.
Сейчас, когда движение закончено, наступает царство статики, культура закостенела и превратилась в цивилизацию. Это чудо! Будто бы загипсованная морская волна!
И мы пошли на штурм тюрьмы...
Когда людской поток, состоящий из народных дружинников и бывших заключенных, рассосался по улицам, в каждой улице нас встретили...кто? Мы не знали. Но они открыли по нам огонь. Холостыми пулями.
- Полиция! Всем оставаться на своих местах! Лечь на землю, руки за голову! - орали в мегафон с крыши стоящей неподалеку синей "волги".
Мы послушно легли на землю. Что ж, мы рискнули - и проиграли.
Становиться преступниками самим - то есть открыть огонь на поражение по людям, называющим себя "полицией", мы не могли.
Что теперь будет?
Меня вызвали в зал заседаний. Я равнодушно посмотрел на неприветливого детину в камуфляже, который пригласил меня, и меня подняли со стула два таких же мордоворота в хаки.
Я, глупо улыбаясь, вошел в зал заседаний и присел за стол, стоящий перед столом судьи. Да, в больничке морфия много, вот врачи и отлили этой братии. Почему-то пахло типографской краской.
Меня, абсолютно равнодушного ко всему, кроме охватившей меня эйфории, посадили в камеру.
Прокурор поднялся со своего места и громким басом начал зачитывать дело:
- Слушается дело номер 1234. Нападение на тюрьму. Подсудимый - Петр Алексеевич Воздухов...
Я парил где-то над залом, где решалась моя дальнейшая судьба, и внутренне смеялся чему-то своему, чему-то теплому, обволакивающему все мое естество с ног до головы, накрывающему сладкой волной невыносимого счастья, такого, что хотелось повеситься.
- ...собственноручно открыл двери десяти камер-одиночек...
Я был коровой, пасшейся на зеленом лугу, солнышко согревало мои бока, а трава была такой сочной, что ее хотелось есть и есть. Бля...как ХОРОШО!
Фигуры трех присяжных заседателей терялись в далекой-далекой дымке, я смотрел на эти расплывающиеся в кашу силуэты и не понимал: зачем они здесь? Что им нужно? Не лучше ли как я, стать коровами и щипать зелень на полянке? Му-у!
-...не оказал сопротивления тайной полиции и сдался в руки правоохранительных органов, - прокурор сел на место.
В дело вступил адвокат.
- Вызовите первого свидетеля!
- вЫЗоВите второго свидетелявызовите третьегосвидетеляяяяяя...
Слово взяла обвиняющая сторона.
Я черпаю Благодать из самого сердца Вселенной, парю эфиром, превращающимся в лед в космическом вакууме, среди звезд. Я- Бог! Я-царь и повелитель всего Мироздания!
Наконец присяжные удалились в комнату для совещаний.
Мы целой толпой стояли посреди степи и ждали машину из города-замка. Нас всех вышвырнули из города, но вместе с тем отпустили обратно восвояси всех тех, кого мы освободили из тюрьмы. В благодарность они решили впрячься за нас перед Старейшинами в их городке-замке, чтобы нас оставили там жить.
Все мы понимали, что отправляться к неизвестно где кочующим анархо-примитивистам - не вариант, бессмысленно.
Меня судили одним из последних и делали это в ужасной спешке, потому что - прошел слушок - анархо-примитивисты отравили воду в городе, вылив в водопровод через врезку какие-то невесть откуда взятые ими токсичные отходы.
Видимо, они решили штурмовать город. Нам было на руку уйти еще и от этой заварушки.