Ярость и вино - разрушит все говно! Революционный дух опустит петухов! Будет полный беспредел - ты ведь этого хотел! И политику в очко заедет хуй!
Андрей Павлович, нагнувшись, с каким-то садистским наслаждением, которое горело в блестящих белках его глаз, размахивал перед моим лицом складным ножом- "бабочкой". Я молча и беспомощно лежал на холодном бетонном полу, холодящим ребра и почки, и не старался сопротивляться, а только следил за серебристой кривой, которую нож описывал в полутьме вонючего подвала.
- Что, пиздюк, доигрался в свою религию? - издевательски спросил он меня и наступил ногой мне на горло.
Меня пробрала очередная волна дрожи - так можно запросто сломать шею.
- Отвечай, пиздюк! - гаркнул он и пошевелил носком туфли.
Ну да, для него я пиздюк - только разменял второй десяток лет, маленький мальчик, которого он отшлепал за плохое поведение. Ему уж, слава богу, шестьдесят пять лет. Но это неуместные мысли, сейчас надо пораскинуть своими мозгами, чтобы закомпостировать мозги старика.
- Отпустите меня, - прохрипел я. Полузадушенная фраза вырвалась из пересохшего рта с капельками слюны, - я ненавидел вашу жену, у меня были причины.
- Тут ты врешь. В цвет, - изрек Андрей Павлович.
Молодежный саратовский сленг не шел тут ни к лицу старика, ни к месту. Аткарск, все тот же Аткарск.
- Я знаю, что тебе наглухо больно. Я отпущу тебя, если ты пообещаешь исчезнуть из этого мира. Уйти в степь.
Вдруг я услышал гулкие шаги, доносящиеся сверху, и засмеялся настолько громко и ехидно, насколько это позволяла давящая на кадык ступня. Это был Леха.
- Что ты трещишь?! - озверел Андрей Павлович.
В лицо ударил желтый свет от распахнувшейся двери.
- Это что за пердимонокль тут происходит?! - и Леха накинулся на старика.
Я с наслаждением вдохнул духоту освободившимся горлом.
Я вышел на площадь Прудона и наткнулся на толпу людей, которые стояли и слушали какого-то плотного низкорослого дядьку в официальном костюме, вещающего в микрофон.
- Мы - рабочее движение, мы не намерены дальше терпеть этот гнет нашей нынешней "безгосударственности"! Только посмотрите - переселенцы из Сибири, которая активно колонизируется желтым Китаем, нищее, босое отребье! Они занимают рабочие места, которые принадлежат нам по праву! Насилуют наших женщин, распространяют наркотики, пытаясь одурманить наш массовый разум! Скажем коллективное "НЕТ!" этим выродкам и выгоним их обратно силой стального громящего кулака пролетариата!
Я пробрался в гущу толпы и перекинулся парой слов с активистом, который стоял неподалеку от вещающего пиздуна.
Наконец крикливый политикан закончил свою пламенную речь и мне позволили занять место у микрофона.
- Я в корне не согласен с прозвучавшими здесь призывами и изложением сути вещей, превратно понятой. Да, вы - рабочее движение, но сегодня все так или иначе им являются. Вся разница лишь в том, что вы рабочие заводов, грузчики и фрезеровщики. Вы занимаетесь тяжелой физической работой, в то время как какая-нибудь секретарша печатает протоколы собраний представительного собрания, но все это равноценно в нашем обществе. Слесарь и художник плакатов получают одинаковый соцпакет. Далее. Никакого гнета, кроме гнета потребностей соседа на вас нет. Но с соседом можно договориться, а если он делает что-то аморальное, его можно наказать. Переселенцы из Сибири такие же люди, как вы, у всех у вас одинаковое положение. К тому же панки и ред - и анархоскинхеды отказались от наркотиков и проповедуют sXe, стрейтэйджерство, а тот, кто все-таки покупает ганжу, покупает ее у местных людей. Вспомните, что у нас не диктатура пролетариата, хотя железные батальоны рабочих - те же ред- и анархоскины, правильные гопники, делали революцию плечом к плечу с панками! Этому оратору нужно ехать в Воронеж - там всегда были сильны жопоголовые боны, - ехать к анархо-фашистам!
- А почему тогда идет истребление субкультуры гопников, которые тоже называют себя рабочим классом? - крикнул из толпы политикан.
- Во-первых, гопник - это не представитель определенной субкультуры. Гопники - довольно аморфное образование, в нашей стране являющиеся гнилой реакцией общества на появление панков. Называть себя рабочим классом и являться им - разные вещи. Гопники - это быдло, а быдло, как известно, это рабочий понукаемый скот. У этого говна не хватит соображалки выдвинуть какой бы то ни было протест. К тому же гопники активно пополняли собой ряды бонья. Если же у гопника хватает мозгов не быть быдлом, он заводит дружбу с панками, и он уже не быдло. Но в сопоставлении первая группа намного многочисленнее второй.
Раздались жидкие аплодисменты. Видимо, толпа не до конца осознавала, кто из нас прав. Я сказал в микрофон "спасибо за внимание" и пошел своей дорогой.
Интересно, иногда думал я, где грань между гопником, анархоскином и панком? Видимо, эта разделительная линия весьма расплывчата. Но все же разные привычки, установки, обычаи в конце-концов, если, конечно, можно так выразиться. Одно ясно - все они хулиганы, если верить ушедшей в Лету милиции.
Они были всегда - эти группировки. Содержание без формы, по-философски выражаясь. Всегда были те, кто хочет выделиться из толпы и ведет себя как последний придурок. Всегда были мрачноватые люди, привыкшие отстаивать справедливость кулаками, и всегда было гнилье, дети сточных канав.
И всегда в прошлом все друг-друга бьют, объединяются, снова бьют. Панки бьют нацистов. Нацисты бьют модов. Моды бьют гопников (и панки их бьют, но здесь это неважно). Гопники бьют хиппи (или те же панки бьют хиппи?). Хиппи никого не бьют, они пацифисты. Но бывают панки, ставшие хиппи и хиппи, ставшие панками. Все начинается по новой.
Я сидел за столиком кафе и попивал из бокала коктейль "Анархический" ( водка, пиво и портвейн в равных пропорциях), а напротив меня сидела Яна и пила кофе с молоком.
- Значит, ты убил трех человек? - будничным тоном осведомилась Яна.
- Да, такой уж я кровожадный, - усмехнулся я.
- Не кровожадный, а глупенький. Насилие порождает насилие.
- Но ненасилие порождает насилия еще больше, - сказал я.
- Мы пришли к утопии, в которой нет места оружию.
- Мы еще не воплотили утопию в жизнь. Насколько я понимаю, сейчас идет переходный период, когда все грызутся со всеми. Идет война, и я не собираюсь оставаться в стороне этаким мещанином из "Второго пришествия марсиан" Стругацких.
- А расскажи о своей юности, - попросила Яна. - Чем ты занимался, будучи панком?
- Я красил волосы в зеленый цвет и бродил по городу с висячим замком на цепочке на груди - по типу Сида Вишеса. Со мной ничего особенного не происходило: концерты, бухалова на панковских днях рождения, редкие драки с гопниками.
- А твои друзья, приятели?
- Да тоже ничего особенного. Один рассказывает: "Ездил я в Москву. Зашел там в престижный магазин. Витрины с товарами по головокружительным ценам, богатая обстановка. Подходит ко мне продавец-консультант, весь лощеный, блестящий. И думаю: и ему на меня смотреть тошно, и мне от всей этой роскоши ему в лицо плюнуть хочется". Вот такие панки.
- А еще? - полюбопытствовала Яна.
- Рассказывает все тот же: "Идем мы по улице, поддатые, вдруг увидели камеру наружного наблюдения. Ну, я достал хуй, повертел им перед камерой. А мой друг подпрыгивает, хватается за камеру и подтягивается. Он хотел поцеловать объектив. И тут- бамс! - камера отрывается. Друг хватает камеру подмышку и мы кидаемся бежать. Из здания выбегает матерящийся охранник и бежит за нами следом. Сворачивая за угол, друг кидает камеру под ноги охраннику, тот спотыкается и падает. Когда нас все-таки привели в милицейское отделение, мы говорили уже знакомому нам менту: "Дядя Коль, а будьте анархистом!". Вот такая история.
Несмотря на всю свою брутальность, панки весьма доброжелательные и приятные в общении люди. Там нет места агрессии и унижению, все панки твои добрые приятели, которые нагрузят тебя веселой чушью по уши, правда, немного польют тебя пивом. Почему обыватели боятся панков? Они видят только одну сторону панкизма - хулиганство.
К двенадцати часам дня мне нужно было быть на рабочем месте. Я посмотрел на часы - время еще позволяло дойти прогулочным шагом.
Я шел по району злачных мест. К еще и без того душному воздуху августовского утра примешивались омерзительные, взывающие к рвотному рефлексу запахи пивной кислятины и кислятины грязных, немытых тел. Везде в полуподвалы вели сбитые лесенки дверных проемов, зияющих чернотой закопченных стен под яркими зазывными вывесками: "Свежее пивко только у нас!" или "Заходи - похмелись!".
Прямо посреди дороги на моем пути в луже валялся какой-то голодранец. От него за километр несло блевотиной. Видимо, он обстругался прямо на себя.
Когда я проходил мимо него, он своей заскорузлой рукой ухватил меня за полу хитона и простонал:
- Мил-человек, поможи другу!
Я брезгливо стряхнул его руку и сказал:
- Не валяйся тут и не проси о помощи, а иди и работай!
- Так меня с трех работ в шею погнали за пристрастие к зеленому змию, да! - отвечал мне ханыга.
- Брось пить! Закодируйся! - нетерпеливо отмахивался я от алкаша.
- Дык не могу без пития! Еще князь Владимир говаривал: "Веселие Руси есть пити, не можем без того жити!
- Пить, выпивать, а не бухать! - пояснил я голодранцу, как я понимаю эту присказку.
- Ну поставь на ноги, доведи до дому! У меня дом на набережной...женушка уж наверное, все глаза проглядела-проревела...детишки махонькие...
- Так у тебя еще и дети? - брезгливо изумился я.- Ты что, хочешь, чтобы они барахлом гоповским выросли? Быстро домой!
Но пьяница продолжал тянуть свою волынку:
- Помоги дойти...ну дай на опохмел, а?
Я вынул из кобуры пистолет и приставил дуло ко лбу голодранца.
- Если ты сейчас не поднимешься на ноги, не дойдешь до дома, не закодируешься и не найдешь работу, я тебя пристрелю как шелудивого пса.
- Усе! Усе! Понял! - мужик выставил ладони перед собой и поспешно, шатаясь, начал подниматься.
- Вот и молодец, - сказал я, убрал пистолет обратно и пошел дальше, не оглядываясь (конечно, можно было оглянуться - вдруг ханыга опять завалится на асфальт - но что-то говорило мне, что он действительно отправился домой).
Я шел и размышлял. Почему наш народ продолжает пить даже при нашей зыбкой утопии? Почему дальше пьют те же англичане? Финны? С князем Владимиром все понятно - народ был на положении скотины, с каждым веком все больше оскотиниваясь, в зависимости от укрепляющегося крепостного права. Тяжело было русскому мужику, вот и пил. Весной и осенью на рывок поработает на посевных - и пьет. Но почему тогда пьют англичане? Там с крепостным правом расправились гораздо раньше нашего. Воистину непонятно. Алкоголь превратился в баловство. Если раньше иной проспиртованный старик с подорванным на работе здоровьем мог спокойно сесть на шпагат, то сейчас все пьющие - дрищи и слюнтяи.
Яна продолжала слушать мои россказни, а я, уже подогретый коктейлем, размахивал руками и корчил рожи, чтобы придать повествованию колорит.
- Идет один панк, рубашка шиворот-навыворот, одна штанина полностью разорвана - с кем-то пиздился, но по пьяни уже не помнит, с кем. Гопники, сидящие на лавке, сочувственно говорят: "Нехуево тебя помотало". Панк кивает и проходит дальше, до знакомого подъезда. Заходит в темный подъезд, садится под лестницу и снимает штаны. Думает отложить какандру. Сидит и срет. Слушает звуки потрескивающего костра. Вдруг слышит на лестнице шаги, но продолжает срать. На плечо ему ложится рука. "Ты че здесь делаешь?". Панк одевает штаны, отсекая ими какашку, поднимается и говорит: "Сру". Это оказывается один из приятелей панка. Он поднимается к нему, там проблевывается, моется, ложится спать. Наутро спускается, а там лежит его какандра в луже, вокруг нее мухи вьются...
Яна брезгливо хихикает.
- Еще одна история, разумеется, тоже про панка. Купался парень на горячем источнике зимой. Плавает с ирокезом мерзлым на голове. Вдруг видит - парочка сосется. Подплывает к ним и просовывает извивающийся язык между их рожами. Отплывает, садится на кромку источника. Подплывает обиженный мужик и хрясь ему по роже. Ну, кровь из носу в воду полилась. А парень сидит спокойный и говорит: "Не парься, чувак!".Мужик звереет: "Я тебе не "чувак!"". Парень говорит: "Да ладно тебе, чувак!". Тот ему опять - хрясь по роже. Отплыл. Потом парня какие-то блатные позвали в машину коньяк пить. А он во всей красе: в "гриндерсах", трусах и плаще. Так домой и поехал.
Я пришел в сторожку у городской стены, и встретил там Леху. Он сразу выдал информацию, которая, впрочем, меня не удивила:
- А ты знаешь, что к нам в Аткарск привезли из степи некоего Андрея Павловича Ерофеева?
- Ну Лерин муж. Ну и что? Это забытая история.
- Не ври. Наверняка старый хрыч приехал искать тебя. Да и ты, наверное, не забыл эту девушку.
Я подумал, что, наверное, хорошая черта говорить все напрямую, но сейчас это меня начало раздражать.
- Замяли, - бросил я, доставая из шкафа штаны и куртку хаки.
- Просто предупреждаю тебя: будь осторожен. Если он в городе решился на антиобщественный поступок, то за ним не заржавеет сделать что-нибудь и здесь.
- Ладно, - неохотно отозвался я, надевая штаны.
Мы вместе вышли из сторожки, и подошли к посту над воротами, где мы сменили караул и заступили на дежурство.
Там было уже не до разговоров, надо было смотреть в степь через окуляры полевых биноклей - не появится ли кто-нибудь? А если появится, то необходимо сразу доложить начальнику гарнизона.
Через пару часов на посту появилась миловидная девушка в беретике. Она сразу перешла к делу:
- Здравствуйте, я дальняя родственница главного Старейшины. Так получилось, что я слышала ваши разговоры в квартире у Старейшины - я до вашего прихода спала в маленькой комнате, а двоюродный дядя строго-настрого запретил мне как-либо мешать посетителям его квартиры, поэтому я и не вышла. Меня заинтересовала ваша позиция, Иван, и я захотела познакомиться с вами поближе. Вы не возражаете, Алексей, если я умыкну вашего коллегу на пару часиков от имени Старейшины? Кстати, меня зовут Яна.
- Наши имена вы знаете, и я охотно соглашусь на ваше предложение, - ответил я.
- Иди развейся, чувак! - сказал мне Леха.
И мы с Яной спустились по лестнице вниз и отправились вглубь города, в какое-нибудь кафе.
Никогда особо не умел общаться с девушками. Всегда они почему-то сыплются мне на голову, правда, не слишком часто. Лера, например, однажды на улице попросила у меня прикурить, и хоть я и не курю, умудрилась завязать со мной разговор и через неделю мы оказались в койке. Насчет Яны не буду ничего загадывать, да и это не слишком-то прилично, но она проявляет активную заинтересованность во мне. Поживем - увидим. В конце-концов я привык часто быть наедине с собой.
Я условился о встрече с Яной на завтра и отправился обратно на работу, где меня ждал Леха, который, наверное, рад был послушать о моих похождениях.
Когда я проходил район трущоб, я услышал какие-то звуки за спиной, но не успел среагировать, и на голову мне обрушился какой-то тяжелый предмет. Я потерял сознание.
Итак, меня спас Леха. Он выяснил, где расположился Ерофеев, и отправился в район трущоб, который лежал на одном из путей к гарнизону. Как выяснилось, он угадал, за что ему огромное спасибо, иначе этот разобиженный муж намотал бы мои кишки мне на шею.
Мы сдали избитого Ерофеева Старейшине, и отбыли достаивать смену. Теперь по его поводу можно было не беспокоится - главный Старейшина знает свое дело крепко. Он так промоет мозги старому хрену, что тот еще приползет извиняться передо мной. В конце-концов в чем я виноват перед ним? Кому нужна прожженная блядь в качестве жены? Только полному идиоту. Теперь у Ерофеева откроются глаза на действительность, и он образумится.