Аннотация: Маленький и совершенно с натуры списанный ужастик.
Т Р Е Т И Й.
фантастический рассказ
Тамань - самый скверный городишко
из всех приморских городов России.
М.Ю. Лермонтов "Тамань".
В Тамани наступило четвёртое сентября...
Сегодня он ощущал себя Третьим. Неизвестно почему, но это было так. "Третий, Третий, Третий!"- слово это вертелось с утра в его голове, будто навязчивый мотив модной песни. Оно напоминало о себе отовсюду: от земли, и от неба, от застёгнутых наглухо калиток дворов, и от бесстыдно выставивших напоказ свои внутренности витрин магазинов. Шорох шин и гул моторов, крики сидящих на проводах чёрных птиц и разговоры прохожих как бы по секрету сообщали ему: "Третий". Странно. Почему Третий? Почему он?
Была пятница, и к вечеру на улицах в этот день обычно наступало оживление. Но на сей раз всё шло иначе. То ли потому, что отдыхающие разъехались, то ли из-за непривычно прохладной погоды - кто знает? Однако прогуляться перед тем, как, взяв книжку, бутылку вина и пепельницу, убить в одиночестве ещё один вечер, было всё - таки необходимо.
Ноги, не желающие покоя, тянули его вслед за собой. Они напоминали собак, почуявших дичь и рвущихся к ней. Всецело доверив выбор пути им, Третий пересёк центральную площадь, небольшой парк с памятником Лермонтову, спустился по каменной лестнице с цепями вместо поручней, и оказался у моря.
Сегодня оно казалось спокойным и чистым, как никогда. Лёгкий бриз дул со стороны суши, и небольшая рябь на воде появлялась лишь в паре сотен метров от берега - там, где покачивался в такт волнам высокий конус красного, в белую полоску, бакена. Ещё дальше, за серо - синей гладью пролива, из дымки поднимались к небу серовато-прозрачные, нереальные с виду горы. Если присмотреться, как следует, можно было различить белые коробки многоэтажек, лепившихся на их склонах, одинокую иглу маяка, и два огромных, сверкающих в лучах заходящего солнца металлических резервуара. Скорее всего, нефтяных.
В воздухе над морем кружила стая чаек. Высматривая косяки мальков под водой, белые птицы, пища, падали камнем вниз, поднимая фонтанчики брызг. Одни выныривали ни с чем. Другие, более проворные - с серебристой добычей в клюве. Тогда вся стая устремлялась к счастливчику, намереваясь отобрать улов, и ему приходилось срочно взлетать, хлопая крыльями по воде, чтобы убежать от преследователей. Более трусливые или тяжёлые старались проглотить рыбку сразу. Если же она оказывалась слишком большой, процесс затягивался, и нередко у него её выхватывали прямо из горла. И тогда новый хозяин еды устремлялся к спасительному берегу, а неудачник вместе с другими птицами бросались в погоню. Впрочем, длилось всё это недолго, и вскоре стая возвращалась на старое место, продолжая кружить, пищать, падать, драться...
Люди часто бывают на них похожи.
Одна, более крупная (с утку), и, видимо, сытая чайка лениво дремала на воде. Течение несло её вдоль берега, окаймлённого серой полосой полузасохших, выброшенных волнами на землю, водорослей, смешанных с измельчёнными ветками, медузами, бумажками и прочим мусором. Масса эта потихоньку гни-ла, и в воздухе стоял её тёплый, удушливый аромат.
Третий не спеша шёл по узкому песчаному пляжу. Иногда на пути ему попадались камни. Он пинал их, стараясь закинуть в воду, чем, с одной стороны, грелся, с другой - развлекался. Крики чаек, лёгкий шёпот начинающегося прилива, красные блики заката, свежий ветерок - всё это наводило на него непонятную тихую грусть. Затянувшаяся на неопределённое время командировка превратилась в что-то наподобие ссылки. Он совершенно не мог придумать, чем бы себя занять вечерами. Чтение книг в больших количествах всегда действовало на него усыпляюще, но ничего лучшего при условии дефицита наличных и отсутствия приятелей здесь позволить себе он не мог. Лишь дешёвое местное вино и сигареты помогали немного взбодриться, однако и они уже изрядно приелись.
Пляж закончился, и, прежде чем отправиться в обратный путь к гостинице с её неуютным четырёхместным номером, который он занимал один, и вечно недовольной чем-то хромой дежурной, Третий присел на бетонные ступени полуразрушенной лестницы, поднимающейся к погнутым ветром ржавым воротам. За этими воротами росли сосны, а что скрывалось за ними, он не знал никогда.
Ступени быстро проняли его своим холодом. "А может, заглянуть в этот двор?"- подумал Третий, и не спеша принялся подниматься наверх. В одном месте на бордюре лежал кусок горлышка глиняного кувшина с ручкой. Несколько дней назад где-то здесь же один из отдыхающих показывал всем найденный им такой же бурый черепок, и круглое кольцо, похожее на пемзу. Вещам этим было, скорее всего, много веков. Берег, вогнутой дугой простирающийся от одного мыса с прибитым к нему течением целым островом плавающих водорослей, до другого, за который сейчас пряталось солнце, изобиловал этими штуками. Если порыться в податливых земляных склонах, особенно там, где возле большого - в человеческий рост - старого четырёхлапого якоря растёт одинокая алыча, можно найти их очень много - красных, бурых, совсем чёрных. Будто не древний город стоял здесь, на некогда знаменитых землях Тмутаракани, а гигантская мастерская трудолюбивого неумёхи - горшечника, без устали творящего и тут же бьющего свои тарелки, кувшины, чашки, плошки, и ещё неизвестно что. Кое-кто утверждал, что раньше среди этих безделиц можно было найти и что - нибудь действительно ценное - скульптурки, золотые монеты, инструменты. Видимо, времена эти остались в прошлом. Во всяком случае, сам он ничего стоящего здесь так и не откопал.
Положив черепок на место, Третий улыбнулся, втянул носом воздух. С тех пор, как он сюда приехал, пряный запах полыни успел ослабеть и исчезнуть, да и комаров, которых было просто туча, стало заметно меньше. Внезапное похолодание в сентябре застало всех врасплох. Деревья ещё не пожелтели, стояли - серые от пыли, поникшие от летнего зноя. Солнце и сегодня светило почти по-прежнему, но северный ветер свёл его усилия на нет. Море остыло, и купаться теперь в нём совсем никто не хотел. Подумать только - пять дней назад он здесь загорал, и вода не сильно помогала от жары, и не было ни одного дерева или куста, в тень которого можно было бы укрыться!
На фоне этих воспоминаний Третий ещё сильнее почувствовал, как холод, забираясь под рубашку и брюки, медленно отнимает желание двигаться. Было, наверное, не более плюс десяти. Ерунда, но без тёплой одежды и их было достаточно, чтобы замёрзнуть.
Поднявшись на самый верх лестинцы, он осторожно заглянул через забор. В мрачноватой тени сосен ютилась старая, увитая плотными плетями плюща, беседка. Ещё дальше белел нежилого вида домик. Третий подумал было зайти туда и разглядеть всё получше, но тут из-под сваленных в кучу неошкуренных брёвен за оградой на него глухо зарычала маленькая, но очень злобная чёрная собачонка. Верхняя губа у неё была разорвана, и ощетинившийся ряд мелких желтоватых зубов придавал ей довольно кровожадный, отталкивающий вид.
-Ладно, ладно. Успокойся, - подмигнул он ей и тихо ретировался, не желая привлекать к себе внимание. Тайна жилища, скрывающегося за соснами, немного прояснилась, но не стала от этого менее загадочной...
Медленно двигаясь вдоль кромки воды, он, наклонив голову, внимательно следил за тем, как маленькие волны лижут грязно-жёлтый песок. В одном месте обнаружил остатки самодельной пороховой "бомбы" - два полушария из очень толстого картона, некогда скреплённых друг с другом, выгоревших изнутри, с вставленными в них обрезками гильз 12-го калибра и проводками с крохотными тёмными устройствами на концах. Снаружи всё это было обмазано чем-то вроде воска.
Забрав зачем-то себе проводки, Третий зашвырнул все эти предметы в траву, и пошёл дальше.
-Потерял что, браток? - заботливо поинтересовались два мужичка в одинаковых парусиновых куртках.
В зубах у каждого торчала короткая трубка из виноградной лозы, набитая махоркой. У того, что помоложе, не хватало двух пальцев на правой руке.
-Нет, всё в порядке, - ответил он быстро, и удивился тому, как непривычно, будто со стороны, прозвучал его голос.
Мужички ушли, а он остался. Набрал пригоршню камешков и стал швырять ими в сонную чайку. Та, недовольно квакнув, отплыла подальше в сторону. Камни теперь не долетали, и громко булькали, врезаясь в воду: "Бринь! Тринь! Три!.." Чайка, и та как будто бы знала. Знала, что он - Третий.
Вдруг в вечерней тишине, над мерцающим последними закатными искрами морем, раздался крик. Он шёл со стороны полосатого бакена. Присмотревшись, он заметил нечто наподобие головы, то погружающейся, то всплывающей над водой. У неё были руки, и к ней явно кто-то плыл. Или нет? Кому могло прийти на ум купаться в такую погоду?
Однако факт оставался фактом. Одна голова что-то кричала, то погружаясь, то поднимаясь над водой, вторая тем временем приближалась к ней. Вот они поравнялись... Но ничего не произошло. Потом над морем снова взметнулась пара рук, и крик повторился:
-...момо...пого...те-е-е-е!
Сонную одурь, последние несколько дней преследовавшую его, словно ветром сдуло. Он не понял, как это получилось, но вдруг всё стало иным. Чувства резко обострились, организм наполнился силой, совсем не похожей на ту, какую дают (и то на время) вино или табак. Бодрящие нервные импульсы, центр которых располагался вверху живота, вытесняли раз за разом все сомнения, делая его твёрдым и непоколебимым. Это ощущение было настолько новым для него, и настолько чудесным, что он невольно подумал, что это и есть одно из тех мгновений, ради которых не жалко и жизнь отдать...
Между тем, берег был пуст. Красное, будто медный таз, солнце уже частично погрузилось за горизонт. В его холодном, мерцающего на воде, свете, предметы отбрасывали длинные тени. Невольно обернувшись, чтобы посмотреть на свою, Третий заметил наверху лестницы, ведущей к соснам, худого высокого старика в чёрном балахоне. У ног его лежала чёрная собака, а на плече сидела чёрная птица с отломанной верхней половинкой клюва. Длинная белая борода до колен придавала старику настолько величественный и зловещий вид, что Третий вдруг подумал, что он ему мерещится.
Из невесть откуда взявшейся на чистом доселе небе розово-чёрной тучки посыпался мелкий дождик. Тучка висела прямо над головой Третьего.
-Мопогите!.. А-а-а-а!.. Помо...мо!..
Мешкать дальше означало для Третьего потерять свалившееся на него, как снег на голову, пьянящее и придающее смысл всей его никчёмной жизни, чувство собственной значимости. Конечно, лезть в море при таких обстоятельствах и его практически полной неспособности плавать (не держаться на воде, а именно плавать), было безумием. Тем не менее, он принял решение, которое, казалось, само искало его уже давно. Быстро скинув с себя лишнюю одежду, он остался в одних сизых "семейных" трусах до колен. Немного подумав, снял также их, и пошёл к воде. Больше у них с водой не было друг от друга секретов.
Возле берега, среди поросших водорослями зеленовато-бурых камней, уныло лежали три крупных сиреневых медузы с мохнатыми щупальцами. Они умирали. Сила, некогда движущая ими, возвращалась к причине, их породившей. Третий не стал их трогать. Вдохнув зачем-то побольше воздуха, он вошёл в море.
Вода оказалась теплее, чем он ожидал. Но дно было холодным, илистым, и жёсткие нити водорослей неприятно щекотали тело. Между растениями сновали зелёные многоногие существа, похожие на гусениц. Они то ныряли, то всплывали, то цеплялись своими лапками за листья водорослей то ли для того, чтобы их съесть, то ли для того, чтобы просто отдохнуть.
Третий плыл брассом, мерно погружаясь в объятия волн и затем мощно отталкиваясь от воды одновременными взмахами рук и ног. Он получал удовольствие, и, чувствуя, как позади него образуется пенный след, думал о том, что никогда так хорошо у него это не получалось.
Тем временем от серого бруса причала в полукилометре слева выскочила на крик одноместная резиновая лодка. Третий отметил для себя, что он доберётся до цели на пару минут раньше. Хотя хорошо, что лодка. Пусть будет. Мало ли, что. Только ни в коем случае нельзя, чтобы она приплыла к голове вперёд него. Теперь не её черёд, а его. И он прибавил ходу, даже не удивившись, как легко это у него получилось.
Чем ближе, тем явственнее видел он кричащую голову и время от времени поднимающиеся над водой руки. Иногда можно было даже различить огромные, полные отчаяния глаза и широко открывающийся рот:
-Помо... ги... пффу... тьффу!..
Ещё немного, ещё два-три движения...
Из последних сил Третий поравнялся с головой, сплюнул воду, отряхнулся и обомлел - перед ним качался круглый красный предмет, похожий на мяч. И это из него шёл жалобный прерывающийся крик:
-Пом-ммомм-гите! Помммоггите! Помогги!..
Злиться на себя или на кого-то уже не хотелось. Третий чувствовал лишь усталость, и больше ничего. Он взялся руками за "мяч", будто стремясь прикрыть ему рот. Надо было отдохнуть прежде, чем отправляться обратно. Однако тот тонул и не мог удержать его отяжелевшее тело. Шутка. Чья-то дурацкая шутка...
Он посмотрел в сторону берега и увидел, вернее, почувствовал, так как на таком расстоянии различить что-то было нельзя, довольную ухмылку на лице чёрного старика - гримасу, наподобие той, что была на морде сидящей рядом с ним собаки и на поломанном клюве ворона на его плече.
Внезапно старик скинул с головы капюшон, и Третьему показалось (или он знал это?), что верхней части черепа у старика не было...
И тут случилось то, чего можно было ожидать. Сильная судорога свела его правую ногу. Левой рукой он прижал голень к бедру, чтобы уменьшить боль, но держаться на плаву теперь ему было гораздо труднее.
"Лодка!", - вспомнил он и принялся искать её взглядом. Но она была ещё очень далеко. Человек, сидящий в ней, будто бы никуда не спешил.
-Эй! - крикнул Третий, и мужество оставило его вместе с вылетевшим из него звуком.
Дождик тем временем усилился. Вода заливала лицо ещё и сверху. Время тянулось невероятно медленно. Он кричал, кричал, сам уже не осознавая, что. И когда лодка была уже совсем близко, чьи-то холодные, как лёд и скользкие руки ухватили Третьего снизу, из зеленоватой глубины, и неумолимо потянули на дно. Он видел ещё из-под воды, как оглянулся тот, что в лодке. Он слышал ещё, что "мяч" продолжает визжать прерывающимся голосом:
-Поммогите! Поммоггитте же!
Он не чувствовал уже ничего, кроме бесконечного ужаса, соединённого с поглощающей остатки его сил усталостью, и не жалел ни о чём потому, что разум покинул его. Но он знал, что сидящему в лодке известно своё имя так же, как знал его он: Четвёртый...