Кэри Майк : другие произведения.

Порочный круг

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Врата между миром людей и миром демонов внезапно распахнулись настежь - и в современные города хлынул поток призраков и привидений, зомби, оборотней и еще десятков порождений Тьмы. Однако жизнь продолжается... только к преступлениям человеческим прибавились преступления паранормальные, а у полицейских появились новые соперники - частные детективы - экзорцисты. Лучшим из экзорцистов Англии по праву считается многоопытный Феликс Кастор. Правда, он люто ненавидит свою профессию и работать соглашается лишь в исключительных случаях. Но на сей раз случай и впрямь исключительный. Похищен призрак погибшей девочки Эбигейл Торринггон. Безутешные родители уверены - их покойную, но драгоценную малютку похитил бывший любовник матери, Денис Пис, тоже экзорцист не из последних и к тому же старинный приятель стаи оборотней, перешедших на службу Святой церкви. Интересно? Страшно интересно. Но чем дальше Феликс занимается этим делом, тем яснее он понимает - будет не столько страшно интересно, сколько попросту страшно...

Порочный круг

[]

Annotation

     Врата между миром людей и миром демонов внезапно распахнулись настежь — и в современные города хлынул поток призраков и привидений, зомби, оборотней и еще десятков порождений Тьмы.
     Однако жизнь продолжается… только к преступлениям человеческим прибавились преступления паранормальные, а у полицейских появились новые соперники — частные детективы — экзорцисты.
     Лучшим из экзорцистов Англии по праву считается многоопытный Феликс Кастор. Правда, он люто ненавидит свою профессию и работать соглашается лишь в исключительных случаях. Но на сей раз случай и впрямь исключительный. Похищен призрак погибшей девочки Эбигейл Торринггон.
     Безутешные родители уверены — их покойную, но драгоценную малютку похитил бывший любовник матери, Денис Пис, тоже экзорцист не из последних и к тому же старинный приятель стаи оборотней, перешедших на службу Святой церкви.
     Интересно? Страшно интересно. Но чем дальше Феликс занимается этим делом, тем яснее он понимает — будет не столько страшно интересно, сколько попросту страшно…

Майк Кэри«Порочный круг»

     В алфавитном порядке посвящается Бену, Дейви и Лу, в хронологическом — Лу, Дейви и Бену. Впрочем, и к счастью, как ни расставляй, они все равно встанут по-своему, так что меня устроит любой вариант.
Всего им самого наилучшего!

1

     Палочка фимиама горела ярко-оранжевым пламенем, источая аромат Cannabis sativa.[1] В субтропиках дикая конопля растет целыми полями: идешь по такому, и высокие — по пояс — растения ласкают длинными тонкими листиками, словно пальцами. А вот в Лондоне она чаще всего встречается в виде липких черных комочков анаши и никакого умиления не вызывает.
     Струйки дыма лениво расползались по просторному помещению склада, сладковатый запах впитывался в толстый слой затхлой пыли. Сквозь мрачную дымку сержант Гари Колдвуд взглянул на меня с откровенной враждебностью. Склад располагался посреди Эджвер-роуд, на нищей окраине старого промышленного района и, судя по битому стеклу снаружи и бесконечным рядам свободных отсеков внутри, пустовал уже несколько лет. Однако Колдвуд пригласил меня присоединиться к нему и нескольким облаченным в форму коллегам для официально санкционированного обыска, что в очередной раз доказывало: первое впечатление обманчиво.
     — Ну что, Кастор, закончили дурака валять? — раздраженно отогнав от лица дым, поинтересовался сержант. Трудно сказать, такт и дипломатия у него от природы или в полицейской академии читают спецкурс.
     — Почти, — холодно кивнул я, — еще раз десять повторю мантру, и все.
     Представьте себе: субботний вечер, проблем более чем достаточно… Когда звонят из столичной полиции, я никогда не отказываю, потому что платят вовремя и наличными, но ведь это не значит, что подобные вызовы должны мне нравиться. И все-таки умение преподнести товар лицом никогда не помешает. «Смотрите, мальчики, — пытаюсь внушить им я, — это же настоящее волшебство! А как иначе, тут ведь и дым, и зеркала». Колдвуд — единственный из копов, кто разгадал мой коварный замысел. Наверное, поэтому мы с ним и поладили: не могу не уважать человека, который способен почувствовать липу на фоне фимиама.
     Но сегодня он был не в духе. Тело на складе обнаружить не удалось, а значит, расследование не продвинулось ни на йоту. То ли их подозреваемый пустился в бега, то ли это убийство, которое, в свою очередь, могло означать как новые улики и версии, так и то, что шесть месяцев тайного наблюдения дымком фимиама вылетели в трубу. Поэтому Колдвуд желал немедленно получить ответы и был куда нетерпимее обычного к моему маленькому спектаклю.
     Я бормотал собственные вариации om mane padme om,[2] когда сержант пнул мой каблук тяжелым ботинком, какие носят все служащие столичной полиции. Звук получился что надо! Хорошо хоть я сидел, прижав ноги к груди, — все могло закончиться куда хуже.
     — Кастор, только скажите, вы что-нибудь видите? — потребовал Колдвуд. — А потом бормочите, сколько душе угодно.
     Я медленно поднялся, настолько медленно, что Колдвуд потерял терпение и отошел посмотреть, не удалось ли судмедэкспертам выжать отпечатки пальцев из обшарпанных столов, что стояли в дальнем конце помещения. Сержант испытывал явное недовольство: это недвусмысленно читалось по нижней губе, неожиданно ставшей самой заметной частью угловатого лица, чем-то напоминающего Дика Трейси[3] (если бы у Дика Трейси были сросшиеся брови и шершавая кожа). Жесты тоже самоочевидные: после очередного хлопка или тычка, которыми обильно сопровождались приказы, правая рука неизменно ложилась на невидимую под светлой кожаной курткой наплечную кобуру, будто проверяя, на месте ли она. Колдвуда совсем недавно перевели в вооруженный отряд быстрого реагирования, и было видно, что новизна еще не приелась.
     Стараясь не шуметь, я сделал несколько шагов в противоположную от судмедэкспертов сторону, к входной двери, чувствуя на себе любопытные взгляды пешек-констеблей, которых выстроили по периметру склада. Колдвуд знаком с методом моей работы и относится к нему снисходительно, а вот эти парни явно считают меня кем-то вроде клоуна. Не обращая на них внимания, я заглянул за стоящие вдоль стены шкафчики, постучал по пробковой доске объявлений — ворох пыльных счетов на ней напоминал убогий, поеденный молью мех — и приподнял календари с загорелыми красотками, чтобы взглянуть на шлакобетонный блок, который они прикрывали. К сожалению, ничего: ни потайной двери, ни встроенного сейфа, ни даже полустертых граффити.
     В растерянности я опустил глаза вниз. Так, пол во всем складе голый, а возле шкафчиков и перед пробковой доской — квадрат драного красного линолеума. Кричаще яркая расцветка напоминала о культуре хиппи и эпохе семидесятых. Настоящий ретро-шик! Если только этот линолеум не лежит здесь с тех самых пор… На толстом слое пыли разводы, значит, линолеум совсем недавно сдвигали. Для проверки я топнул каблуком — бетонный пол ответил глухим: бум!
     — Колдвуд! — обернувшись, позвал я.
     То ли в моем голосе звенела тревога, то ли «бум!» эхом раскатилось по всему складу, но сержант буквально через секунду оказался рядом.
     — В чем дело? — с подозрением спросил он.
     — Здесь что-то есть, — показывая на красный квадрат линолеума, сказал я. — Может, подвал?
     Глаза Колдвуда сузились.
     — На плане никакого подвала нет. — Он жестом подозвал двоих копов, которые прибежали чуть ли не галопом. — Поднимите! — ткнув пальцем в линолеум, велел он.
     Сначала пришлось отодвинуть шкафчики, а, поскольку они были полными, это оказалось непросто. Я бы помог, да не хотелось разговоров на тему «не суйся не в свое дело». Сам линолеум отделился легко, словно шелуха с гороха, и, увидев под ним люк, Колдвуд негромко выругался. Понятно: столь важную деталь следовало обнаружить не мне, а его ребятам.
     Люк квадратный, стороной полтора метра, причем три стороны вплотную прилегают к полу, а четвертая примерно на сантиметр утоплена в бетон. Однако работал тут явно профессионал: крышка люка подогнана так тщательно, что на линолеуме не отпечаталось никаких контуров. Слева ромбовидная замочная скважина, а в глубине паз не расширяется, значит, передо мной сейфовый замок «Сарджент энд Гринлиф». Вскрыть такой — не самое простое занятие.
     Однако Колдвуд и пробовать не стал, а просто послал своих подопечных за ломиками. Долгая подготовка, несколько неудачных попыток, град осколков… Замок, наконец, удалось выломать, а потом с большим трудом отогнуть язычок. Корпус отклонился от люка градусов на тридцать, вокруг угловых шурупов — обломки древесины; боже, это не замок, а часовой, которого враги обошли, но не победили. Выполнив приказ, копы почтительно отступили, чтобы сержант мог лично открыть люк. Колдвуду пришлось постараться, потому что крышка оказалась сантиметров пять толщиной.
     Внутри углубление сантиметров тридцать, разделенное фанерными перегородками на четыре равные части. Три из них заполнены коричневыми бумажными пакетиками, похожими на те, в каких «Тейт и Лайл» продают сахар, в четвертом — большей частью черные конверты с DVD-дисками, а в самом углу два блокнота. На верхнем толстым маркером написаны два слова: «Приход товара», а другого я просто не видел.
     По сигналу детектив-сержанта стражи порядка, надев резиновые перчатки, аккуратно вытащили один из пакетиков и оба блокнота. Довольные, словно дети на Рождество, они положили их на стол. Колдвуд сверлил меня взглядом, недвусмысленно говорящим: «Все, хватит ходить вокруг да около! Хочу знать, что происходит».
     Того же самого хотелось и мне. Я ведь не транжирю свой талант перед кем попало, особенно перед кем попало в погонах и форме, а, оказавшись в замешательстве, веду себя уклончиво, пока не разберусь, что к чему. Вот и сейчас вместо ответа я задал детектив-сержанту встречный вопрос.
     — Ваш подозреваемый ростом под метр восемьдесят пять, плотный, рыжеволосый, носил слаксы «Армани» и куртку цвета хаки, ну, такую вычурную, без воротника?
     Колдвуд издал странный гортанный звук: умей он смеяться, я бы назвал это смехом.
     — Да, правильно! А теперь хорош играть в Нострадамуса, скажите, где он!
     — Сначала скажите, кто он! — парировал я.
     — Черта с два! Кастор, вы гражданский консультант, вот и выполняйте свою работу, а в расследование не лезьте!
     Я терпеливо ждал. С детектив-сержантом Колдвудом мы выезжали на дело уже в пятый или шестой раз, поэтому успели притереться и выработать определенный порядок.
     Однако в тот день он был не в духе, отсюда попытка привести меня к воде и насильно напоить.
     — Я могу арестовать вас за то, что скрываете важные улики и мешаете ходу следствия, — мрачно заявил он.
     — Конечно, можете, — согласился я. — Только сначала докажите, что эти улики у меня есть.
     Повисла короткая пауза. Колдвуд шумно выдохнул.
     — Его зовут Лесли Шихан, — апатичным, бесцветным голосом начал сержант. — Наш друг торгует всеми существующими наркотиками, а в качестве хобби еще и казарменным порно. Предполагаю, на дисках именно оно. Шихан чуть важнее «мулов» и уличных дилеров, зато над ним стоит некто по имени Робин Поли, которого нам очень хотелось бы накрыть. Именно для этого последние шесть месяцев мы следили за Шиханом, надеясь сделать его подсадной уткой. Лет десять назад он с нами сотрудничал: на него хотели повесить сговор о совершении тяжкого преступления, а мы помогли ему отделаться легким испугом. Согласился стучать однажды, значит, согласится снова: во второй раз всегда проще… Вот только Шихан исчез и, думаю, Поли каким-то образом узнал о наших планах.
     — Стукачом-информатором Шихан больше не будет, — с полной уверенностью проговорил я.
     Колдвуд чуть не задохнулся от гнева.
     — Кастор, да кто вы такой, чтобы иметь собственное мнение о… — Сержант осекся и через секунду, осознав смысл моих слов, с горечью пробормотал: — Мать твою!
     Он явно собирался добавить что-то столь же краткое и выразительное, когда его окликнул один из лабораторных крысенышей:
     — Детектив-сержант!
     Тут же нацепив маску бесстрастности, Колдвуд обернулся. Нужно владеть собой, а воображение, подобно личному оружию, лучше держать в кобуре — именно так полагается хорошим копам.
     — Это героин, — с чопорной официальностью объявил эксперт. — Практически неразбавленный: девяносто пять-девяносто шесть процентов.
     Коротко кивнув, сержант снова посмотрел на меня.
     — Значит, если я понял правильно, Шихан где-то здесь?
     — Угу, — буркнул я, однако, дабы не сеять ложные надежды, решил объяснить, что к чему. — Здесь его призрак, но это не значит, что и тело тоже. Я ведь уже рассказывал, как такое бывает.
     — Мне нужно его увидеть, — проговорил Колдвуд. Я кивнул: ясно, как же иначе.
     Опустив руку во внутренний карман шинели, я достал вистл.[4] Вообще-то предпочитаю «Кларк ориджинал-ре», но увлекательное приключение на борту яхты, случившееся за пару месяцев до описываемых событий, на время оставило меня без любимого инструмента. Милая яхта называлась «Мерседес», но если вы представили Хенлейскую регату, то, боюсь, немного ошиблись. «Гибель Геспера» Лонгфелло или даже «Летучий голландец» Вагнера куда больше соответствуют духу той незабываемой ночи. Так или иначе, в результате пришлось купить ядовито-зеленый «Свитон». Он пока не слушался также беспрекословно, как старый «Ориджинал», да и выглядел странновато. Впрочем, всему свое время. Дайте год-другой, и мы скорее всего станем неразлучной парочкой.
     Я поднес вистл к губам и, настраиваясь на нужный лад, сыграл соль-до-ля. Даже не поднимая головы, чувствовал, что глаза всех собравшихся устремлены на меня: бесстрастные у Колдвуда, горящие живейшим интересом у большинства остальных, а у одного из констеблей отчего-то больные.
     Основная проблема моих действий в том, что «действенными» они оказываются далеко не всегда, в лучшем случае — расклад пятьдесят на пятьдесят. В рациональном мировоззрении присутствует некий блок, мешающий воспринимать то, что противоречит его устоям: например, видеть и слышать русалок, летающих свиней, призраков. В среднем каждый третий не способен хоть как-то контактировать с мертвыми, хотя эта цифра сильно зависит от настроения и конкретной ситуации, а среди представителей определенных профессий «слепоглухих» абсолютное большинство. Если составить список, полицейские и научные работники наверняка будут лидировать.
     Первые ноты я взял, еще толком не понимая, что именно сыграю. Могла сложиться не мелодия, а скорее грубый остов, атональная ритмическая фигура, слабо соответствующая обычным представлениям о музыке. Однако на этот раз получилась вполне осмысленная и узнаваемая песня Мики Хинсона «Когда затонул линкор „Техас“». Хинсона я слышал вживую в одном из баров Хаммерсмита и был по-настоящему очарован вкрадчивой хрипотцой его голоса и чеканными рифмами текстовки. Но, если честно, и то, и другое являлось вторичным: я влюбился в само название песни.
     Сначала казалось, ничего не происходит, хотя в принципе ничего особенного и не должно было произойти. Однако, смею надеяться, для Колдвуда все выглядело несколько иначе. Заканчивая первый куплет, я услышал, как один из застывших у стола экспертов судорожно вздохнул. Второй испуганно вскрикнул: понятно, заунывная мелодия блестяще выполнила свою задачу.
     Все они показывали на фигуру мужчины, возвышающуюся из тьмы квадратного тайника, еще недавно скрытого люком. Я-то видел ее с самого начала, а вот ребята Колдвуда проходили и мимо, и насквозь — ни благоговейного страха, ни дрожи, ни судорожных молитв. Вывод напрашивался сам собой: кроме меня ее никто не замечает.
     Музыка все изменила. Мелодия, сыгранная в нужное время, в нужном месте и в нужном темпе воплотила мои представления об этом призраке. Донести ее до слушателей — что портрет нарисовать. Вот он, мой талант: не просто видеть, а воспринимать особым чувством, на девять десятых состоящим из музыкального слуха и на одну десятую — из того, что иначе, как «неизвестное», не назовешь. Посредством музыки я постигаю глубинную суть призраков, что впоследствии открывает передо мной широкие перспективы. Например, как я относительно недавно и с блеском убедился, можно создавать образы, которые видят другие люди.
     Итак, песня Мики Хинсона вывела призрак на орбиту восприятия Колдвуда и его ребят, другими словами, на их глазах призрак материализовался буквально ниоткуда. Копы разинули рты, а судмедэкперты испуганно притихли: прямо перед ними расправляли крылья предрассудки и абсурд. Колдвуд оказался куда прагматичнее: не теряя времени, подошел и начал изучать призрак, взиравший на него печальными глазами.
     Вне сомнений, Лесли Шихан умер совсем недавно и еще не привык к новому состоянию. На склад его дух вернулся, потому что это место притягивало сильнее других или же здесь наступила смерть — так или иначе, материализация являлась верхом его возможностей на тот момент. Жизнь текла мимо него, потому что призрачное тело было не в состоянии ни контактировать с физическими объектами, ни более или менее сносно выполнять указания призрачного разума. Некоторые духи проводят вечность, отчаянно пытаясь воссоздать обстоятельства гибели, другие, подобно Шихану, замирают, раздавленные неизбежным фактом собственной смертности.
     На определенном уровне Шихан чувствовал наше присутствие: его взгляд двигался за Колдвудом, присевшим на корточки, чтобы лучше рассмотреть какую-то интересную деталь. Однако Лесли будто примерз к месту, и даже если испытывал желание передвинуться, не мог ни выразить его, ни воплотить.
     Сержант показал на жгут, повязанный вокруг предплечья Шихана.
     — Он кололся, — раздраженно проговорил Колдвуд. — Ублюдок накачался героином! Господи, ну разве нельзя было немного подождать с передозом?
     — Мне сначала тоже так казалось, но если подойдете сзади, думаю, ваш диагноз изменится.
     Колдвуд одарил меня еще одним выразительным взглядом, но совету все-таки последовал и с любопытством взглянул на затылок Шихана, точнее, на место, где он когда-то был, а сейчас практически отсутствовал. Как только сержант исчез из виду, призрак Лесли Шихана утратил к нему интерес: он поднял руки и смотрел на них в полном замешательстве, будто вспоминая, куда дел ключи от машины.
     — Вы, конечно, эксперт, но осмелюсь предположить, что пистолет приставили к виску над ухом, и пуля прошла немного под углом. Если бы стреляли сзади, выходное отверстие оказалось бы на лице.
     — Пули не было, а пистолет использовали не обычный, а пневматический с ударным выдвигающимся стержнем, как на скотобойне… Видите, левая сторона черепа примята, кости почти все в ране. Пулевое ранение выглядит иначе. Эй, если наблюешь, такое взыскание наложу — вовек не забудешь!
     Последняя фраза адресовалась не мне, а копу, который и раньше казался слегка нездоров. С места, где он стоял, открывался прекрасный обзор на весьма деликатные части тела Шихана — те, что по идее должны прикрываться черепной коробкой. Судя по всему, зрелище копу не нравилось: дождавшись кивка Колдвуда, он бросился к двери.
     Отпустив беднягу, сержант сосредоточился на мне.
     — Где тело? — потребовал он. — В смысле, материальное? Где нам его искать?
     — Не имею ни малейшего понятия, — честно ответил я. — Можете спросить сами, Шихан вас видит. Кстати, он увидел вас куда раньше, чем вы его.
     — Но вы же эксперт! — ловко подначил меня Колдвуд.
     — Изгоняющий нечисть — это одно, а детектив — совсем другое, — умело отбился я. — У меня нет значка, который можно сунуть под нос, да и вообще, вызвать мертвеца на откровение — задача не из легких, но если оставите меня с ним наедине, я постараюсь. При свидетелях даже пробовать не буду.
     Сержант задумался и ответил не сразу.
     — Ладно, — буркнул он, но тут же предостерегающе поднял указательный палец. — Тронете улики — всю душу вытрясу, понятно, Кастор?
     — Мне наркотики не нужны, — ответил я. — От мертвецов кайф ловлю.
     Пробормотав какое-то богохульство, Колдвуд вывел своих людей со склада. Не успели уйти, стало так спокойно! Я решил сделать паузу, пропитаться настроением и лишь потом браться за мистера Шихана. Вистл я спрятал в потайной карман, специально пришитый к подкладке шинели (да, мне нравятся шинели в стиле русских белогвардейцев, потому что позволяют скрыть множество грехов), нащупал в соседнем серебряную флягу с невероятно терпким греческим бренди, сделал глоток — и божественный напиток разбежался по телу, словно пламя по ветхому зданию. Неправильно, совсем неправильно, но в подобные моменты алкоголь придает сил и помогает удержаться на плаву.
     Второй глоток обжег десны и превратил кровь в раскаленную лаву, а я, собираясь с мыслями, разглядывал календари. Обычное мягкое порно: какая-то Эбби, какая-то Сюзи… По словам Колдвуда, Шихан предпочитал материал попикантнее. Что же, плотским утехам теперь конец. Почти десять лет я занимаюсь изгнанием нечисти и, хотя о загробной жизни знаю совсем немного, одно могу сказать точно: секса там нет.
     Итак, ждать больше нечего: память Шихана наверняка пострадала не меньше, чем затылок, так что бравых ребят Колдвуда он уже забыл. Спрятав флягу в карман, я подошел туда, где стоял призрак. Хм, стоял… Ноги сантиметрах в пяти над коричневыми пакетиками, то есть примерно на уровне пола. Подобно гипнозу, смерть выявляет глубинные инстинкты — Лесли Шихан сторожил свой тайник.
     — Так, — непринужденно начал я, — значит, вы умерли. Ну и как оно?
     Глаза Шихана метнулись ко мне, но, увы, ненадолго. Концентрация внимания у него нулевая, что, пожалуй, неудивительно.
     — Наверное, шок пережили, — не унимался я. — В одну секунду все шло своим чередом, и вдруг этот парень хватает вас, тащит в подворотню, а потом ба-бах! — и солнце слепит глаза, но уже с другой стороны, через дыру в затылке.
     Шихан нахмурился и правой рукой сделал какой-то невнятный жест. Бледные губы зашевелились.
     — Небось не сразу поняли, что случилось, — сочувственно продолжал я. — Сначала думали: «Боль можно вытерпеть, главное, жив остался». Время шло, и в душу начали закрадываться сомнения: «Почему я до сих пор на этом месте? Как здесь оказался? Что делать дальше?» А проблема, дружище, в том, что ничего уже не поделаешь, ибо это — привилегия живых. Мертвым… Да, мертвым остается лишь смотреть.
     Глаза Шихана расширились. Трудно сказать, проникли ли мои слова сквозь броню, тонкую дымку воспоминаний, или что там у призраков вместо рассудка. Его руки снова дернулись, и я услышал шепот, чуть слышный, как шелест ветра в траве:
     — Пол… пол…
     От мертвых многого не добьешься: обычно себя жалеют, и язык не поворачивается их за это упрекать. Небеса чаше всего воспринимаются как единение с Господом и восхваление его Божественной силы — такое за пару часов любого утомит, не говоря уже о целой вечности. С другой стороны, этот парень торговал дурью, казарменной порнухой и неизвестно чем еще, так что сочувствие лучше умерить и использовать для других целей.
     — Да уж, ситуация дерьмовая, — задумчиво проговорил я. — Какой-то ублюдок прикончил вас, Шихан, жизнь отнял. Тут даже в ад поверишь, только из желания представить, как он в нем горит!
     — Пол… Пол… Пол…
     — Да, это мы уже проходили.
     — Поли… — чуть слышно шепнул призрак Шихана, но у меня лисьи уши, и я пытаюсь ловить звуки абсолютно на всех частотах.
     — Поли, — повторил я и отвернулся. Шихана сейчас лучше не отвлекать: по всей видимости, дефицит внимания с каждой секундой будет все острее. — Значит, это Поли вас прикончил? Вот и верь после такого друзьям! Ну как, мучились от боли, или все прошло быстро и незаметно?
     Повисла долгая пауза, а затем раздался едва слышный шелест:
     — Б-б-больно… Он с-с-сделал больно…
     — А где это случилось, у вас в квартире? — допытывался я, стараясь сохранить тон нейтральным, так что, боюсь, со стороны казалось, будто мне невыносимо скучно. — Он позвонил в дверь, а потом — бац! — и вы умерли? Или встреча произошла где-то в городе?
     На этот раз пауза тянулась еще дольше, а я не спешил ее прерывать, чувствуя: она может принести результат.
     — Бронза, — наконец ответил Шихан, — бро-о-нза… — Странно, но шепот отчасти напоминал зависший в воздухе стон, растянутый до предела, в котором на месте басов звучали дисканты — почему-то мертвым трудно даются низкие ноты. — Забери…
     Через секунду воцарилась другая тишина, и, оборачиваясь, я уже знал, что увижу: Шихан исчез. Разговор сильно его истощил, и призрак рассеялся на отдельные танцующие в воздухе пылинки: ни материи, ни энергии — ни уловить, ни оценить, ни сконцентрировать. Деваться ему больше некуда, значит, призрак вернется. Но случится это не скоро.
     Я шагнул к двери и оказался на узком асфальтовом перешейке, отделявшем склад от улицы. Возле здания всего несколько машин: «примера» Колдвуда, наверняка указанная в налоговых вычетах, и три стандартных полицейских фургона. Сам сержант стоял неподалеку и с кем-то беседовал по сотовому. Копы в форме и эксперты в белых халатах разбились на две группы и, подобно рабочим муравьям, обменивались феромонами. С севера дул прохладный ветерок, но хотя бы дождь перестал. За топорными многоэтажками Колиндип-лейн садилось солнце, и тяжелая масса стальных туч плыла по небу, словно вода в сточную канаву.
     Закончив разговор, Колдвуд закрыл сотовый и подошел ко мне.
     — Ну, как? — Судя по тону, он не ждал от меня ровным счетом ничего, таким образом, застраховав себя от разочарования.
     — Шихан назвал Поли, — ответил я, и в изумлении брови сержанта взлетели к самым корням волос. — По крайней мере мне так показалось. А когда я спросил про место гибели, ответил что-то вроде «бронзу забери».
     — Брондзбери, — перевел на нормальный язык Колдвуд. — Точнее, «Автосервис Брондзбери». Мать твою, неужели подфартило? Если тело до сих пор там… — Он уже спешил к «примере», на ходу набирая номер. Копы тут же подняли на него глаза в ожидании указаний — такая помесь флегматичности и подобострастия встречается лишь у тех, кто носит форму, — но сержант полностью сосредоточился на телефонном разговоре.
     — Автомастерская в Брондзбери-парке! — рявкнул он. — Отправляйтесь туда немедленно! Да, да, считай, что ордер есть… Нет, ждать не стоит. Окружите здание: никого не впускать и не выпускать!
     — Значит, новости хорошие? — поинтересовался я у Колдвуда, распахнувшего дверцу машины. Скользнув на водительское место, тот удостоил меня буквально миллисекундным взглядом.
     — Автосервис зарегистрирован на имя Робина Поли, — криво улыбнулся он. — Мотив сомнений не вызывает, так что, если получим ордер на арест и найдем тело, можно будет провести рейд по остальным его точкам. Наконец-то с нуля сдвинемся! — Колдвуд перевел взгляд на стоящего за мной констебля — того самого, которого замутило при виде мозгов Шихана. — Маккей, запишите показания Кастора и отправьте факсом детектив-констеблю Теннанту на Люк-стрит.
     Окно «примеры» бесшумно закрылось, так что ответа не понадобилось. В следующую секунду Колдвуд умчался прочь, оставив после себя слабый запах паленой резины.
     Давать показания — все равно что добровольно подвергнуться новым оскорблениям, но разве от такого приглашения откажешься? Констебль Маккей тщательно, без единого сокращения зафиксировал мой подробный рассказ о событиях вечера, завершившийся описанием беседы с призраком Лесли Шихана, проведенной мной в ранге официального консультанта по вопросам изгнания нечисти. Либо Маккей пытался сгладить недостаток профессионального хладнокровия, свидетелем которого я невольно стал, либо медленно соображал. В любом случае он опрашивал меня с такой методичностью и сводящей с ума неспешностью, что, думаю, забей я констебля его же блокнотом, убийство сочли бы оправданным.
     Писал он тоже медленно, даже самые короткие фразы приходилось повторять несколько раз. В общем, как мне показалось, констебль Маккей имел все необходимое, чтобы сделать прекрасную карьеру в полиции.
     Наблюдательность его тоже не подвела: через некоторое время констебль почувствовал, что я теряю терпение. В моем голосе (когда в третий или четвертый раз повторял какую-то мелочь, к примеру, где именно я стоял, когда задал призраку тот или иной вопрос) наверняка сквозило раздражение.
     — Вы куда-то спешите? — недовольно поинтересовался Маккей.
     — Да, спешу.
     — Понятно… Что, она из пылких и горячих, да? — Он одарил меня похотливо-непристойным взглядом, который копам и рядовым в армии, похоже, выдают вместе с тяжелыми ботинками.
     Увы, мое настроение к скабрезным шуткам не располагало.
     — Это не «она», а «он». Одержимый демоном психопат, температура тела которого на тринадцать градусов превышает стандартные тридцать шесть и шесть. Так что да, можно с уверенностью сказать: он пылкий и горячий.
     Отложив блокнот, Маккей обжег меня подозрительным взглядом: в разговоре намечалось какое-то изменение, и оно ему не нравилось.
     — Сейчас вы можете быть свободны, — сурово объявил он. — Полагаю, сержант Колдвуд в ближайшее время захочет с вами побеседовать, так что будьте на связи, договорились?
     — Договорились: каналы астральной связи обещаю держать открытыми.
     — Что? — Смутная тревога на лице констебля сменилась откровенным беспокойством.
     — Пустяки, забудьте, — бросил я и зашагал прочь.
     Маккей не виноват, что субботний вечер не сулил мне ничего хорошего. Винить следовало лишь себя самого, но разве от этого легче?
     В выходные нужно избавляться от накопившегося за неделю стресса и набираться сил для борьбы с невзгодами и лишениями, которые ждут в будущем. Увы, только не мне и не сегодня, потому что по сравнению с местом, куда предстояло ехать, забытый богом склад казался сущим раем.

2

     При необходимости я могу сесть за руль, но машины у меня нет. В Лондоне личный транспорт не такое уж подспорье, если, конечно, не ищете, где бы посидеть, обливаясь потом, в ожидании, когда рассосется пробка на двадцать пятой автомагистрали. Так что мне предстояла долгая поездка на метро: сначала в центр по одной ветке Северной линии, а потом снова на окраину по другой.
     Сумерки. Субботний день окончательно уступал права субботней ночи: футбольные фанаты уже рассеялись подобно туману, а время театралов и любителей клубной жизни еще не наступило. Мне повезло: большую часть пути я сидел, хотя в вагоне и попахивало прогорклым жиром недавно съеденного «биг-мака».
     Справа от меня парень читал «Гардиан», и я, заглядывая ему через плечо, читал его тоже.
     Так, мой любимый политический бокс в самом разгаре: тори собираются пустить кровь своему недавнему лидеру; министр внутренних дел отрицает грубое злоупотребление должностным положением и не желает снимать судебный запрет, мешающий СМИ рассказать, в чем именно злоупотребление заключается; билль о правах мертвых возвращается в палату общин на третье чтение…
     Естественно, на деле предлагаемый билль имел другое название, если не изменяет память, — «Акт о переопределении законодательного статуса сверхъестественных сил», однако таблоиды тут же его усекли, и из всех вариантов лучше всего прижился «билль о правах мертвых», хотя лично я предпочитаю «акт о живых, пока не доказано обратное».
     По сути, правительство пыталось провести законопроект через парламент, дабы получить возможность добавлять существенные постскриптумы по всем ранее принятым законодательным актам. Дело заключалось не в том, как именно должен был работать новый закон, а кто попадал в сферу его действия.
     Основная цель — обеспечить мертвых правовой поддержкой; здесь и могла начаться потеха, сулящая работу миллионам юристов до скончания веков. Ведь мертвые и восставшие бывают разными: классов и видов больше, чем песчинок на пляже или сериалов на кабельном телевидении. Как их разграничить? Где провести черту? Какая степень материализации необходима, чтобы считаться полноправным гражданином?
     Эти и многие другие вопросы активно обсуждались в палатах лордов и общин, а эксперты склонялись к мысли, что если проект выставят на всенародное голосование, он наверняка будет отклонен. Однако казалось, рано или поздно придется смириться с тем, что старые определения жизни и смерти ни к черту не годятся, а люди, не понявшие намек, когда сердце перестало биться, а тленные части тела зарыли под землю, находятся пусть под минимальной, но защитой закона.
     По-моему, мертвые были с нами всегда, просто до определенного момента вели себя довольно сдержанно. Или просто многим из них не хотелось воскресать.
     Насколько помню, в детстве даже особых разграничений не проводил; просто у одних людей были руки, за которые я держатся, и колени, на которых я сидел, а с другими такого не получалось: вместо рук и коленей пустота. Методом проб и ошибок я понял, кто есть кто, а чуть позднее научился не рассказывать о тех, «других» взрослым: они ведь не всегда видят или слышат печальную женщину в мясном отделе «Сейнзбериз», ребенка, одиноко застывшего посреди оживленной дороги, грязно ругающегося бродягу, проходящего сквозь стены гостиной.
     Особых неудобств мои секреты не приносили, я скорее удивлялся им, чем тяготился, а что призраков нужно бояться, впервые узнал из детских страшилок. «Привидения, призраки, — подумал я тогда, — вот как называются „другие“!»
     Первым призраком, создавшим какие-то проблемы, была моя сестренка Кэти, и получилось так, потому что я знал ее при жизни. На моих глазах папа принес ее искореженное тельце домой. Я видел, как он всхлипывает и отбивается от людей, пытающихся ему помочь. Кэти прыгала через скакалку на улице, которая фактически считалась «игровой», закрытой для транспорта («С 8 утра до захода солнца сквозной проезд запрещен»). Фургон службы доставки ехал слишком быстро для такой узкой улочки: косой удар — Кэти взлетела в воздух на добрых три метра и, по всеобщему мнению, мгновенно умерла. А водитель даже не притормозил. Впоследствии папа долго ходил по соседям, пытаясь выяснить, какой фирме принадлежал фургон: ему очень хотелось отыскать водителя раньше полиции. К счастью для них обоих, люди отвечали по-разному: «Гордость хозяйки»,[5] «Печенье „Джейкобз“», «Метал бокс»,[6] так что в конце концов затею пришлось оставить.
     Мне было шесть лет. В таком возрасте по-настоящему не горюешь, а лишь пытаешься понять, в чем дело. Что Кэти умерла, вроде бы понятно, только как понять саму смерть? Из ответов взрослых получалось: это какое-то изменение, но насколько постоянное и как его воспринимать, каждый объяснял по-своему.
     Лишь в одном я не сомневался: на небеса к Господу моя сестренка не попала. В ночь после похорон, около полуночи, она вошла в детскую и попыталась забраться на мою кровать, где обычно и спала, потому что в доме была только одна детская и лишь две кровати на троих детей. Меня испугала широкая кровавая рана на лбу Кэти, раздавленное плечо и облепленный гравием бок, а вот сестренку явно расстроили мои крики. Дальше стало еще хуже.
     В то время родители сами едва держались и чисто физически не могли меня успокоить, поэтому решили отвезти к доктору. Тот заверил: после такой моральной травмы, как потеря сестры, ночные кошмары — дело вполне естественное, и прописал какую-то сладкую дрянь в больших дозах.
     Другими словами, проблему пришлось решать самостоятельно. Именно так я и понял, что умею изгонять нечисть.
     После двух недель ежедневных приходов Кэти я попытался ее прогнать, используя весь имеющийся у шестилетнего мальчишки арсенал оскорблений и грубостей. Сестренка лишь с удивлением на меня смотрела. Но стоило запеть «Раз — костер мы разведем. Два — сестру на нем поджарим», — грустный маленький призрак будто всхлипнул и начал мерцать, как лампочка, которая вот-вот перегорит.
     Сообразив, что усилия скоро увенчаются успехом, я выложил весь небогатый репертуар известных мне песен. Кэти пыталась что-то сказать, но я слышал лишь собственный хриплый голос. Когда в детскую ворвались потерявшие терпение родители, сестренка уже исчезла.
     Она исчезла, а я ликовал: кровать снова стала моей! Казалось, я сильнее смерти, чем бы она ни была, у меня имелось оружие, способное ее подчинить, — музыка. Процессом подчинения я заинтересовался не на шутку: методом проб и ошибок выяснил, что свист куда эффективнее пения, а еще лучше игра на флейте или тинвистле. У разных людей подобный талант проявляется по-разному, но в моем случае главным оружием является именно музыка.
     Прошли годы, прежде чем я снова вспомнил застенчивую худенькую девочку, которая коллекционировала резинки для волос, по непостижимой причине носила их сразу все на запястье — получался большой пестрый бублик — и делилась завтраком, когда я променивал свои чипсы и бутерброды на наклейки с кадрами из «Сумеречной зоны»,[7] что вкладывались в жвачки. Прошли годы, прежде чем меня заинтересовал вопрос: куда же делась сестра, после того, как я ее прогнал.
     Я вырос, равно как и мой старший брат Мэтью. У нас всегда было мало общего, но, став взрослыми, мы разошлись чуть ли не в противоположные стороны. Брат сразу после школы отправился в духовную католическую семинарию в Апхолленде, ту самую, где учился Джонни Вегас, вот только Мэтью с намеченного пути не сбился, в отличие от Вегаса, который сана не принял и стал знаменитым комиком. С другой стороны, из брата комик бы не вышел: чувство юмора у него практически атрофировалось. Сами посудите: он искренне считает «Гунов»[8] смешными.
     Я поступил в Оксфорд на факультет английской филологии, но, проучившись чуть больше года, бросил, а потом кружными и окольными путями пришел к изгнанию нечисти. Целых шесть, а то и семь лет я за деньги делал с чужими призраками то, что с духом Кэти сотворил из чистого самосохранения.
     В то время изгоняющие нечисть пользовались неплохим спросом. Когда второе тысячелетие, скрипя и буксуя, подкатило к конечной станции, что-то произошло. Мертвые начали воскресать все чаще и чаще, достигнув такого количества, что игнорировать их уже не получалось. В большинстве они были кроткими или по крайней мере пассивными, но некоторые вставали из могил не с той ноги, а отдельные вели себя не иначе как антисоциально. Мало того, что в жизнь обывателей все чаще вторгались нематериальные духи, представители одной группы мертвых — например, зомби — воскресали во плоти, а другие — loup-garous или оборотни и К? — вселяясь в животных, изменяли их тела по более или менее человеческому подобию. В единичных случаях, при большом скоплении мертвых на одном месте, появлялись гости пострашнее — те, кого в средневековых гримуарах называли демонами. Такое впечатление, что в аду вдруг приказали освободить номера, и его беспокойные обитатели дружно оказались на улице. Нечто подобное можно видеть на Док-стрит в родном Ливерпуле каждый день в одиннадцать часов, когда дешевые отели и ночлежки избавляются от постояльцев. Хотя в Ливерпуле все не так страшно и мучительно.
     Столь же неожиданно появилось большое количество изгоняющих нечисть. Вероятно, подобные мне существовали всегда, или склонность к профессии заложена на генном уровне, но проявляет себя лишь при наличии достойного объекта. Мои коллеги — люди странные, непривлекательные, и у каждого свой способ выполнения работы, которая заключается в том, чтобы поймать призрак, каким-то образом парализовать его, а потом отправить туда, откуда явился.
     Для меня «каким-то образом», естественно, означает посредством музыки. Я играю на вистле определенное сочетание нот, описывающее или, точнее сказать, моделирующее мое восприятие призрака. Нужно признать, что подобный талант далеко не редкость: многие изгоняющие применяют для тех же целей ударные, а один тип, с которым я познакомился в Аргентине, надувал щеки и отбивал на них ритм.
     Насколько мне известно, другие используют картины, стихи, танцы и даже синкопический ритм своего дыхания. Верующие, естественно, читают молитвы, но суть останется той же, и немногие из нас этой сутью гордятся.
     Какое-то время, просто удовлетворяя спрос, я жил припеваючи: запрашивал максимальные суммы и получал по заслугам (в прямом, а не в переносном смысле), а интересующихся, куда деваются духи, после того, как их изгоняют, посылал подальше.
     Кстати, только в западной философии (как выражаются получившие университетский диплом) призраками считаются духи умерших. В других культурах они воспринимаются иначе. Например, для индейцев навахо призраки — что-то вроде сгустка наихудших черт, отрицательной тени: ее отбрасывает человек, чтобы освободиться от скверны и уйти в мир иной как можно чище и лучше. На Дальнем Востоке призраков считают эмоциональными загрязнителями, образ которых меняется в зависимости от того, кто их видит. И так далее, и тому подобное.
     Да, да, понимаю… Учитывая, что изгнание нечисти — мой кусок хлеба, и то, что первой в моем «послужном списке» стоит Кэти, полезно убеждать себя и всех желающих, мол, призраки, как две капли воды похожие на людей, в корне от них отличаются. Убеждая себя, я усыплял совесть, и когда она спала, порой делал ужасные вещи.
     Одна из таких — Рафи Дитко.
* * *
     Больница Чарльза Стенджера расположена в Масвелл-хилл, недалеко от Северной кольцевой, на первой трети плавной дуги Коппеттс-роуд. Снаружи и особенно издалека она напоминает своего прародителя, рабочие коттеджи викторианской эпохи, которые объединили и переоборудовали якобы под влиянием ностальгии, а на деле — из-за финансового кризиса, случившегося на стыке веков.
     Но стоит подойти ближе, видны решетки, вмонтированные прямо в кирпичную кладку девятнадцатого века, и мрачная громада нового крыла, расположенного под острым углом к старым коттеджам, которые на его фоне кажутся сущими карликами. А самые внимательные наверняка заметят магическую профилактику, начинающуюся буквально сразу за входной дверью: миртовые ветви, круги с аккуратно вписанными в них словами «НОС FUGERE», или «Вон отсюда!», распятья, голубые эмалевые мезузы. В общем, каждый шаг по направлению к больнице возвращает из викторианской идиллии к суровому настоящему.
     Итак, из вечера, напоенного свежестью еще не прошедшего дождя, я вошел в царство толстых ковров и искусственного, тщательно поддерживаемого аромата дикой жимолости. Увы, внешний лоск, уют и спокойствие давались администрации больницы с огромным трудом: когда я открыл вторые по счету двери и оказался в фойе, из недр здания уже слышался шум. Истеричные крики (голос мужской, хотя, может быть, и женский), скрип и скрежет… Все это не особенно вязалось с тихой умиротворяющей музыкой Вивальди, что лилась из радиоприемников.
     Дежурившая в приемном покое медсестра Хелен испуганно смотрела в глубь коридора. На ее лице огромными буквами было написано желание сбежать. Она обернулась, наши глаза встретились, и я кивнул.
     — Мистер Кастор… — с трудом сдерживая волнение, начала Хелен. — Феликс… Это он, Асмодей… — будто онемев, она тыкала пальцем в коридор.
     — Уже в курсе, — коротко отозвался я, — но все равно пойду.
     Я поспешил в закрытое отделение. «Еженедельный визит в больницу Стенджера» — так я называю свои посещения, хотя паузы между ними порой растягиваются на месяц, а то и больше. Чувство вины эластичным поводком привязало меня к этому заведению, и игнорировать его натяжение иногда становится невмоготу. Однако сегодняшний приезд в общую схему явно не вписывался. В глубине коридора, судя по звукам, творилось что-то буйное, яростное, неистовое. Участвовать желания не возникало, но, считая себя ответственным за Рафи, я понимал, что обязан все уладить.
     Палата Рафи расположена в новом крыле. Порой я с некоторой горечью думаю, что ушедших на ее обустройство денег хватило бы на новое отделение, потому что обшить пол, стены и потолок серебром стоило целого состояния. Из общих палат слышались всхлипы, крики и ругань. Впрочем, в больнице Стенджера любой громкий звук тотчас же подхватывает эхо. Свернув за угол, я увидел, что метрах в трех от палаты Дитко собралась целая толпа, а дверь, похоже, открыта. Первой я заметил Пен, наверное, потому, что искал ее среди собравшихся. Она дралась с медсестрой и медбратом и ругалась, как извозчик. Поразительно, но если смотреть на Пен вблизи, она кажется куда выше, чем на самом деле: наверное, рыжие, как осенняя листва, волосы и яркие зеленовато-карие глаза придают внушительности, хотя ростом моя подруга всего под метр пятьдесят. Вообще-то медработники рук не распускали, а просто не давали Пен войти: куда она, туда и они — получилась весьма эффектная живая стена.
     В остальном сцена напоминала потасовку в баре, проходящую по неизвестным мне больничным правилам. Главный врач Стенджера, доктор Уэбб, красный и вспотевший, пытался оттеснить Пен от двери, при этом опасаясь совершать действия, подпадающие под категорию «физическое насилие». Стоило ему приблизиться, Пен хлопала по рукам или отвешивала пощечину. Шаг вперед — удар — шаг назад: Пен с доктором танцевали очень странный, нервный, но на удивление ритмичный танец. Вокруг них собралось человек пять: медбратья и медсестры переминались с ноги на ногу, не решаясь на чреватые судебным разбирательством действия против человека, не являющегося пациентом, и вполне способного подать иск. Два медбрата, катаясь по полу, отчаянно тузили друг друга.
     Несколько шагов — и я расслышал голоса, по крайней мере те, что выделялись из всеобщего гомона.
     — Вы убьете его! Вы же его убьете! — так пронзительно и настойчиво может кричать только Пен.
     — …несу ответственность перед обществом и другими пациентами больницы, поэтому не позволю запугивать себя подобным образом… — видимо, доктор Уэбб начал свою тираду уже некоторое время назад и заканчивать пока не собирался.
     Но, увы, пришлось: из раскрытой двери палаты пушечным ядром вылетело человеческое тело, тяжело шмякнулось о противоположную стену и упало на застланный ковром пол. Упало лицом вверх, и я узнал Пола — медбрата, который из персонала больницы нравился мне больше всех. Пол был без сознания, лицо багровое; из безвольных рук выпал шприц для подкожных инъекций: иглу обрубили, будто самурайским мечом, и из пластикового корпуса сочилась прозрачная жидкость.
     В устремленных на Пола взглядах читались тревога и благоговейный страх в разных пропорциях, однако никто не шевельнулся, чтобы ему помочь. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я быстро пробрался в пустой участок коридора перед распахнутой дверью — ни дать ни взять пространство между траншеями противников. Медбрат, до этого отражавший судорожные атаки Пен, тут же повернулся ко мне и положил на плечо тяжелую ручищу.
     — Туда нельзя! — бесцеремонно объявил он.
     — Пусти его! — рявкнул Уэбб. — Это же Кастор!
     — Ну, слава богу! — Пен заметила меня только сейчас и, недолго думая, бросилась в объятия. Прижав ее к себе, я машинально посмотрел вниз и понял, что медбратья на полу вовсе не дерутся. Один из них тормошил потерявшего сознание коллегу и волок его прочь от палаты. На полу осталось полуразмазанное кровавое пятно. Странно, раны-то не видно.
     Пен подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.
     — Фикс, пожалуйста, не позволяй им ему вредить! Это же не Рафи, а Асмодей. Рафи ни в чем не виноват!
     — Да, да, конечно! Все будет хорошо! — Я старался, чтобы голос звучал как можно увереннее. — Я здесь, я со всем разберусь.
     — Одна из медсестер до сих пор в палате, — заявил Уэбб, прежде чем Пен успела открыть рот. — Боюсь, она мертва, но войти и проверить нет никакой возможности. Дитко взбесился… он в гиперманиакальном состоянии и, как сами видите, буйствует. Боюсь, придется использовать газ…
     Услышав страшное слово, Пен взвыла. Что же, неудивительно… Уэбб имеет в виду нервнопаралитический газ класса ФОС, мягкий нейротоксин, одно из производных табуна,[9] разработанный экспериментальными лабораториями химической защиты в Портон-Дауне и сейчас (нелегально, разумеется) используемый во всех вооруженных конфликтах планеты. По жуткой иронии обнаружилось, что газ имеет и терапевтический эффект для лечения болезни Альцгеймера: при использовании в малых дозах блокирует распад ацетилхолина в мозгу и тем самым замедляет потерю памяти. Позднее выяснилось, что зомби применяют этот газ для вполне аналогичных целей: чтобы приостановить неизбежную гибель своего мозга, ибо разложение жировой ткани превращает сложные электрохимические градиенты в зловонный гной. Итак, в настоящее время газ разрешено использовать в психиатрических клиниках — он активно рекомендуется всем видам воскресших, то есть возникает удобная лазейка, вызывающая ожесточенные споры среди доброй половины защитников гражданских прав мира. А то, что газ обладает седативным эффектом, еще больше осложняет ситуацию.
     И все-таки использовать газ на Рафи — решение чересчур суровое. Он ведь не зомби, а обычный смертный, душой которого овладел незваный и назойливый гость. А если Асмодей набрал силу, то понадобятся кардинальные меры, чтобы его остановить; их последствия будут весьма болезненными и отчасти даже необратимыми.
     — Позвольте мне войти первым, — предложил я. — Вдруг получится немного успокоить его музыкой?
     От напряжения у Уэбба даже дыхание сбилось, однако в отличие от серого волка в «Трех поросятах» он не собирался сдувать домик, а, наоборот, хотел выбраться из этой истории, причинив минимум вреда как персоналу, так и имуществу. Особенно имуществу… Здравый смысл подсказывал, что я, возможно, его ключ к спасению и палочка-выручалочка в одном лице. В конце концов Рафи бесновался не впервые, и прежде я не раз оказывался полезным.
     — Я за вашу безопасность не отвечаю, — напомнил он. — Вы написали заявление об отказе от претензий, Кастор, и оно до сих пор у меня хранится. В палату Дитко вы заходите добровольно и в полной мере осознавая возможную опасность. В случае получения телесных повреждений любой степени тяжести…
     — Вы заявите, что не знали о моем посещении и не положите ни пенса в ящик для сбора пожертвований, — закончил я. — Может, утвердим эту ерунду без зачитывания и перейдем к делу? — отвернувшись, я шагнул к палате Рафи.
     — Я с тобой! — закричала Пен, оттолкнув медбрата и медсестру, которые стояли в полном замешательстве, не зная, что делать в такой ситуации.
     Я поднял руку, пытаясь ее остановить.
     — Пен, лучше не надо! Мой крохотный шанс в том, что я нужен Асмодею живым. А вот увидев тебя, он сдерживаться не станет: может даже наброситься, так, из чистой злобы.
     Бедняжка замешкалась — мои слова ее явно не убедили. Я поспешил дальше, надеясь, Пен поймет: для споров сейчас далеко не лучшее время, ведь Уэбба так и подмывает начать газовую атаку. Я не просто постучал, а выбил начальные аккорды саундтрека к фильму «Кто подставил Кролика Роджера» и решительно переступил через порог. Пожалуй, разумнее было бы сначала глянуть за дверь, но входить все равно бы пришлось, а так получилось и стильно, и с музыкой, пусть даже я снова выставил себя круглым идиотом.
     Войдя в палату, я из застланного коврами коридора попал на голый металлический пол, точнее, на амальгаму стали и серебра в соотношении десять к одному. Она же скрывалась под белой штукатуркой стен, проблескивая в тех местах, где Рафи в приступе бешенства сбил верхний слой.
     Итак, шаги гулко застучали по полу, возвещая о моем прибытии еще выразительнее, чем стук в дверь. Но Рафи не услышал: стоя в противоположном конце совершенно пустой палаты, он яростно пинал что-то, лежащее на полу. Что-то или кого-то? Нет, слава богу, не медсестру, вон она, растянулась у самого порога: глаза закрыты, по лбу змеится тоненькая струйка крови. Рафи пытался уничтожить передвижной столик с лекарствами — добрая сотня разноцветных таблеток рассыпалась по полу и хрустела под ногами.
     Краем глаза я заметил, что Пен, опустившись на колени, пытается нащупать у медсестры пульс. Достав вистл, я поднес его к губам, но не успел взять и ноты, потому что Рафи вдруг запрокинул голову и взвыл, будто в агонии. Прижав кулаки ко лбу, он судорожно дергался из стороны в сторону, а потом прижал ладони к подбородку и вонзил ногти так глубоко, что на коже осталось восемь параллельных ранок.
     Все, пора вмешаться! Нащупав отверстия, я как можно тише сыграл вступительный аккорд. До тех пор Дитко полностью меня игнорировал, вот и хотелось войти в определенный ритм прежде, чем он поймет, что у него гости. Увы, при первом же звуке Рафи обернулся. Горло конвульсивно сжалось — пришлось сделать паузу.
     Бледное, аскетически красивое лицо перекосилось от напряжения, густые черные волосы пропитались потом и свились в мелкие колечки, а глаза — зрачки, радужка и даже белки — были такими черными, что, казалось, поглощали весь имеющийся в палате свет. В принципе подобное я видел и раньше, но почему-то на этот раз все выглядело намного страшнее: чернота буквально переполняла глаза, еще немного — и на меня выльется.
     — КАСТОР! — прогудел он. Разве человеческое горло способно воспроизводить такие громкие и грубые звуки? Это не голос, а хрип воздухозаборника реактивного двигателя! На долю секунды другое лицо едва не проступило сквозь кости, мышцы и покрасневшую кожу бедного Рафи. — КАК МИЛО! КАК МИЛО, МАТЬ ТВОЮ!
     Не напрягись его мускулы перед прыжком, те слова стали бы последним, что я услышал в жизни. Мне чудом удалось увернуться всем корпусом, подальше от его цепких пальцев. Почти одновременно я сыграл не мелодию, а сочетание пронзительных неблагозвучных звуков, которое использовал на Рафи и прежде. Обычно положительный результат не заставлял себя ждать.
     На этот раз с таким же успехом можно было сыграть «Боже, храни королеву» на собственной подмышке.
     Словно кот, Рафи развернулся в прыжке и кулаком ударил меня по виску. На секунду перед глазами все задрожало, и мир стал черно-белым. Вистл вылетел из рук и с громким стуком упал где-то вдалеке. Рафи приземлился мягко, почти неслышно и, широко ухмыляясь, наступал на меня. Пен будто приросла к стене: ни Дитко, ни я ее не замечали, зато она следила за происходящим во все глаза и ждала момента, чтобы вытащить медсестру из зоны боевых действий. Отличный план: в любом случае лучше, чем мой. Даже если останусь в живых, без вистла мне здесь делать нечего.
     Попробовал заехать кулаком — Рафи блокировал мой хук, даже не сбавив шага. А вот контратака получилась что надо: ладони Дитко распластались, пальцы напряглись, став похожими на вязальные спицы, и обе руки метнулись вперед с такой скоростью, что сначала я услышал свист рассекаемого воздуха, а через секунду почувствовал силу удара. Я отшатнулся, изо всех сил стараясь не терять бдительность, но это было все равно что бороться с лавиной. Меня повалили на пол коридора, словно безвольный манекен, и пальцы Рафи начали смыкаться вокруг моего горла.
     В чернущих глазах не было ни капли сострадания. Я бешено лупил по запястьям Рафи и на секунду вырвался из тисков, но, увы, ожидаемого облегчения это не принесло. Руки Дитко двигались со скоростью строб-вспышки и, казалось, одновременно находились в нескольких местах. Все мое сопротивление приводило к тому, что сильные пальцы перемещались из стороны в сторону, но давление на горло не ослабевало. Я понимал: нужно сделать хотя бы один вдох, будет воздух — смогу свистеть, пусть даже без помощи музыкального инструмента. Увы, такого шанса мне не предоставили. Пальцы сжались еще сильнее, откуда-то со дна души стала подниматься тьма, такая же непроглядная, как два колодца, в которые я смотрел.
     За спиной Рафи показалась Пен. Схватив ладонь Дитко, она попыталась ее сдвинуть, но ловкие пальцы выскользнули и снова «застробировали», находясь сразу в нескольких местах. Рафи пожал плечами, на секунду замер и резко ударил головой в грудь Пен. Когда та, потеряв равновесие, упала, он снова вернулся к прежнему занятию, то есть продолжил меня душить.
     Еще немного — и силы бы кончились, а за ними игра и я сам наверняка тоже. Но внезапно за спиной Дитко появилась крупная коренастая фигура, и вокруг его шеи обвилась мускулистая черная рука. Пол… Лицо бледное, напряженное, однако удивляло не это, а поразительная продуманность каждого движения. Используя преимущество в весе и силе, он тянул Рафи к себе до тех пор, пока пальцы вокруг моего горла не начали слабеть. Дитко беззвучно зашипел и, пытаясь освободиться от Пола, поднял руки.
     Несмотря на слабость и оцепенение, я заставил себя двигаться, потому что понимал: второго шанса может просто не быть. Сгруппировавшись, я оттолкнулся и направил всю свою массу в центр тяжести Рафи, одновременно двинув ему в челюсть. Потеряв равновесие, Дитко выскользнул из объятий Пола, и мы оба наконец-то освободились.
     Обернувшись, я сжал кулаки, готовый отразить очередное нападение, но с Рафи что-то случилось, и он внезапно обо мне позабыл. Даже с места не сдвинулся, а из разверстого рта вырвался протяжный, полный боли и скорби вой. Похоже, Дитко вообще не почувствовал моего удара, а страдал из-за чего-то другого, со мной никак не связанного.
     Опустившись на колени возле Рафи, Пол нащупал его пульс, затем осторожно поднял веки и проверил глаза, и наконец — десны и зубы. На последнее сам бы я ни за что не отважился. Дитко продолжал выть прямо в лицо Пола, видимо, окончательно забыв о нашем присутствии.
     К порогу подошли два медбрата, которые, глядя на Рафи сверху вниз, явно не решались к нему прикоснуться.
     Пол поднял глаза и, заметив коллег, показал на палату.
     — Карен! — перекричать нечеловеческие вопли Рафи оказалось не так-то просто. — Она до сих пор там, вытащите ее в коридор!
     Медбратья вытянулись, будто по стойке «смирно», а затем послушно вошли в палату.
     Скрючившись у самой двери, я прекрасно видел, что происходит внутри: коллеги Пола склонились над девушкой, один потрогал ей лоб. Медсестра пошевелилась, испуганно вздрогнув от его прикосновения. Так, она ранена, возможно, серьезно, но по крайней мере жива. Облегчение и запоздалый шок накрыли с головой, внутри что-то забурлило, будто желудок наполнили сернистым нефтяным газом, который быстро поднимался по пищеводу… А потом пришлось сложиться пополам: меня сильно вырвало. Далеко не сразу я вновь смог оценить обстановку.
     Когда наконец получилось, я сообразил, что жуткие завывания Рафи сменились гробовой тишиной. Пен баюкала его, словно ребенка, а Пол, присев неподалеку, в очередной раз прижал указательный палец к обнаженному запястью Рафи. Вот он, профессионализм: отрешившись от происходящего, медбрат нащупывал пульс.
     Осторожно ступая по испачканному ковру, к нам подошел доктор Уэбб. Его взгляд метнулся к Пен, которая, прижав голову Рафи к груди, чуть слышно бормотала ласковые слова и убирала со лба потные кудри. Судя по всему, Дитко спал крепким глубоким сном смертельно уставшего человека: грудь поднималась и опускалась в такт мерному дыханию. Однако Уэбб, велев подчиненным заняться наведением порядка, то и дело бросал на него тревожные взгляды.
     Ноги тряслись, но я заставил себя подняться, кое-как расправил смятый воротник и поморщился от боли в не менее смятом горле.
     — С чего все началось? — хрипло спросил я у Уэбба.
     — Ни с чего! — мрачно усмехнулся он. — Абсолютно ни с чего. Карен с Полом принесли Дитко вечернюю дозу лекарств, и он их принял. Все шло нормально, и вдруг… Ну, вы сами видели. Дитко закричал, а когда Карен попыталась его успокоить, бросился на нее. Хорошо хоть не убил!
     Я молча кивнул: ну что тут скажешь? Однако Уэбб ожидал ответа.
     — Кастор, — решительно заговорил он, — я давно собирался поднять эту тему, но после случившегося откладывать разговор нельзя. Рафаэля Дитко мы приняли, полагая, что сумеем ему помочь. И ошиблись: Дитко нужны специализированные условия, которые в нашей больнице создать нереально.
     Я украдкой взглянул на Пен: к счастью, она ничего не слышала.
     — Для таких случаев, как у Рафи, никаких спецусловий не существует. — Я молол ерунду, и Уэбб прекрасно это знал. Просто не хотелось, чтобы Рафи в эти условия помещали.
     — Существует Клиника метаморфической онтологии, — напомнил Уэбб.
     — Рафи не лабораторная крыса.
     — Но он и не душевнобольной. Здесь ему не место.
     — У нас же договор, — заявил я, выложив туза.
     Уэбб побил и его.
     — Подлежащий расторжению, если риску будет подвергаться благополучие других пациентов и сотрудников, — наизусть процитировал он. — Полагаю, спорить не о чем.
     — Давайте найдем компромисс, — пожал плечами я.
     — Нет, не найдем — покачал головой Уэбб. — Подбирайте другое место, Кастор, даю вам двадцать восемь дней.
     — Уэбб, вы просто душа-человек, — прохрипел я. — Нужно стать построже, иначе вами начнут пользоваться.
     Доктор взглянул на меня строго, даже с презрением.
     — Никто не скажет, что вы не пытались, — процедил он.
* * *
     Полумесяц казался серпом холодного огня, превращавшим все вокруг в черно-белую фотографию. Я свернул в розарий, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Впрочем, и то и другое было относительно: из здания больницы по-прежнему доносились крики и стоны, хотя после леденящего душу воя Рафи они воспринимались не иначе как тишина. Дитко спал, но Пен никого к нему не подпускала, по крайней мере пока. Думаю, часа им хватит, а потом я вернусь и посмотрю, не нужна ли моя помощь.
     Прислонившись к солнечным часам, я взглянул на стройные ряды шпалер, увенчанных нежными ароматными бутонами. За ними открывался весьма посредственный пейзаж: высокий забор с «оторочкой» из колючей проволоки, а дальше — шесть полос Северной кольцевой, по которой даже в столь поздний час плыл непрерывный поток огней.
     «Подыскивайте» другое место… Уэббу легко говорить: на его стороне важное дополнение, мелким шрифтом пропечатанное в нашем договоре. Выполнить предложенное сложнее, если только, как он советовал, я не соглашусь отдать Рафи на милость сотрудников Клиники метаморфической онтологии в Паддингтоне. Но это будет жестом отчаяния, а для него, как мне кажется, еще не время. Отдавая должное интеллекту моего бывшего спарринг-партнера Дженны-Джейн Малбридж, я, как никто другой, знаю о ее недостатках в отношении к пациентам. Что касается сердечности, гуманизма и прочих человеческих чувств, их профессор Малбридж законсервировала до надобности и спрятала в надежном месте.
     Я стоял, прислонившись к солнечным часам, и портил своим присутствием идиллический пейзаж розария, когда метрах в пятнадцати от меня из густой листвы выпрыгнули три маленькие фигурки и совершенно беззвучно понеслись по лужайке. Девочки двигались треугольником: впереди — самая старшая и высокая, две другие по флангам. На дальней стороне лужайки плотно росли высокие дубы, но этой троице деревья не мешали: стройные фигурки проходили сквозь стволы, будто они были из воздуха. Когда добрались до стены, отделявшей территорию больницы Стенджера от Колдфольского леса, старшая девочка, на вид лет тринадцати (точнее, ей исполнилось тринадцать на момент смерти), остановилась и посмотрела на меня. Затем откинула назад пепельные волосы и помахала. Я помахал в ответ, и девочка прошла сквозь стену вслед за подругами.
     Итак, я снова встретился с призраками девочек, которых в конце сороковых убил настоящий Чарльз Стенджер. Впоследствии он (естественно, недобровольно) отправился в Бродмур,[10] где провел остаток дней и завещал свою недвижимость учреждению, ныне носящему его имя. Шестьдесят лет призраки девочек были прикованы к старым коттеджам, словно щенки к будке. В принципе многие призраки накрепко связаны с конкретным местом, которым чаще всего оказывается место смерти или гибели, но по жуткой иронии этим девочкам предстояло общаться с невменяемыми преступниками до скончания веков, ну, как минимум, пока не закроется больница. Однако примерно год назад я устроил им небольшой концерт: прямо в больничном парке сыграл пару куплетов шотландской национальной песенки, намеренно оборвав ее посредине. В результате девочки не изгонялись с территории больницы, но могли добровольно ее покидать. С тех пор я неоднократно слышал, что юные призраки появлялись и в развлекательном комплексе «Трокадеро», и в Шэдуэлле на воспетой Уилфредом Оуэном лестнице, однако в качестве опорного пункта они до сих пор использовали больницу Стенджера. Наверное, привыкли: по прошествии шестидесяти лет она стала им родным домом. Я все ждал, что они переберутся в другое место: должно же быть что-то лучше этого оказавшегося столь негостеприимным мира. Тем не менее на неизбежный шаг девочки пока не решались.
     Гуляя по парку, я в конце концов оказался у противоположной стороны здания, где трава уступала место асфальтовому пятачку автостоянки. Перевалило за полночь, так что машин было раз-два, и обчелся: личный транспорт сотрудников и старенький «форд-мондео» Пен. Пол стоял, прислонившись к машине «скорой помощи», наслаждался одиночеством и курил тонкую, сильно пахнущую сигариллу. Виду него — хоть в гроб ложись.
     — Как дела? — остановившись, спросил я.
     Медбрат выпустил струйку сизого дыма и покачал головой.
     — Мать твою, а как они могут быть после такой потасовки? — сердито отозвался он. — Моя старуха просит найти работу поспокойнее, и, черт подери, она права! Зачем мне все это? Спина болит, как после десяти раундов с Майком Тайсоном, левый глаз не открывается. У Карен сотрясение, а бедняга Рафаэль снова вляпался по самое некуда…
     Удивительно, Пол беспокоится о Рафи после всего, что сотворил злобный гость в теле Дитко. Боже, ну и душа скрывается за шкафообразной наружностью!
     — Я рад, что ты до сих пор не уволился! — с чувством сказал я. — Сегодня ты спас мне жизнь, спасибо огромное!
     — Всегда пожалуйста!
     — А вот твой босс — полный козел.
     — Верно подмечено.
     Я тоже встал у машины, но против ветра, чтобы не заниматься пассивным курением.
     — С Рафи будет все в порядке, ну, то есть не хуже, чем сегодня.
     Медбрат изумленно вскинул брови.
     — Лицо исцарапано, два пальца сломаны, — перечислял он. — Челюсть, вероятно, тоже, а те штуки на груди похожи на волдыри, будто под ребрами бушует пламя.
     — Но ты же знаешь, что я прав: пальцы к утру срастутся, равно как и челюсть, если я вообще ее сломал, а ожоги небось уже прошли… Уверен, на груди не осталось и следа. У Рафи сильный иммунитет — наверное, все дело в отличном питании и физических нагрузках.
     Во взгляде Пола сквозило легкое подозрение: не на него ли направлены мои плосковатые шуточки? Он сокрушенно покачал головой: вероятно, в моем лице не было ни тени насмешки.
     — Кастор, твоя девушка — высший класс, — сделав глубокую затяжку, проговорил Пол. — Настоящая леди, но за Рафаэля сражалась до конца. Даже доктора Уэбба не испугалась. — Медбрат осклабился. — Ее пыл и искренность — самое лучшее, что я увидел за этот ужасный вечер.
     — Да, такую, как Пен, во всем мире не сыскать. Однако она не моя девушка. То есть мы просто друзья. — Воспоминания разбуженными по весне муравьями полезли из заброшенных тайников памяти. Пришлось загонять их обратно. — Пен… Пен и Рафи одно время… встречались. Когда мы вместе учились в университете, у них был… — Я замялся, подбирая слово, которое точно передавало бы суть отношений между Пен и Рафи. Похоже, такого просто нет. — У них был роман, — сбивчиво закончил я. — Но недолго. Рафи слыл настоящим донжуаном.
     Несколько секунд мы стояли молча.
     — Он был моим лучшим другом, — объявил я, понимая, насколько странно и неестественно звучат слова. — И лучшим другом Пен, как до начала конфетно-букетного периода, так и после его окончания. Рафи нравился всем. Знал бы ты его, он и тебе бы понравился.
     — Знал бы я его? — с болью в голосе переспросил Пол.
     — Ну, ты понимаешь, о чем я.
     — Да, — признал медбрат, — пожалуй. Давно хочу спросить… Кто живет в его теле?
     — Демон Асмодей. Силищи неимоверной… Он в специальной литературе описывается.
     — В специальной литературе? — удивился Пол. — Что это за литература такая? «Ланцет»?[11] «Сайентифик американ»?[12]
     — Не совсем. Я имел в виду книги, написанные занудами-натурфилософами пятьсот лет назад. Гримуары, пособия по черной магии. Так или иначе, в них Асмодея ставят на самую вершину дьявольской иерархии. С таким лучше не связываться… А вот Рафи решился. Пару лет назад он попробовал вызвать Асмодея. По-моему, хотел сыграть в Фауста: получить древние запретные знания из первоисточника, точнее, купить у поставщика. Но вышло иначе: каким-то образом Асмодей вселился в него и начал жечь изнутри.
     Сухие, банальные слова разбередили целый ворох разрозненных воспоминаний — эпизодов отпечатавшейся в сознании ночи. Благодаря особенностям моей умственной деятельности в памяти большей частью остались звуки. Резкое неглубокое дыхание Рафи, удлиняющиеся паузы между вдохами, хриплый скрежещущий смех, словно кровь бурлящий из черной пустоты, которую я видел в разверстом рту Дитко. Бесконечное бормотание и шипение кипящей воды: мы посадили Рафи в ванну со льдом, потому что отдельные участки его кожи из багрово-красных стали черными. Однако через минуту лед растаял, а вода запузырилась, словно варево в ведьмином котле.
     — Ты все это видел? — спросил Пол с определенным, как бы помягче выразиться, скептицизмом.
     Увы, им страдают не только копы: большинство людей проводят границы, которые нельзя переступать, и сдвинуть их потом ой как непросто.
     — Среди ночи позвонила его подружка. Рафи звал меня по имени, и голос вроде был его, а не того незваного гостя. Поэтому девушка взяла его дневник и на последних страницах нашла мой номер. Когда я к ним приехал, казалось, уже поздно и ничего не получится. Но я все равно попробовал…
     — Что именно попробовал?
     — Сыграть мелодию.
     Пол кивнул. Однажды, угощая его пивом, я рассказал, чем зарабатываю на жизнь и как именно это делаю.
     — Видишь ли, — неохотно продолжал я, — мне-то казалось, в теле Рафи живет человеческий дух. Призрак. С демонами на тот момент сталкиваться не приходилось. Поэтому, вслушиваясь, я искал именно человеческий дух, а когда нашел, начал изгонять при помощи музыки. Затем, минут через десять, до меня вдруг дошло, что на крючок попался дух Рафи. Я выселял его из его же собственного тела, заканчивал то, что начал Асмодей. Я попытался уничтожить результат собственных усилий. Примерно в середине мелодии сменил тональность и заиграл противоположное тому, что подсказывали инстинкты, в надежде закрепить дух в теле. У меня вроде даже получалось…
     — Вроде даже?
     Я уныло кивнул.
     — Угу, вроде даже. Я сложил Рафи воедино, но параллельно припаял к нему Асмодея, что, естественно, в планы не входило. С тех пор они теснятся в одном теле. Именно поэтому в большинстве случаев Асмодей меня не трогает: если надеется освободиться, рано или поздно я ему понадоблюсь. Он в курсе и просто ждет, когда я соображу, как это сделать. — Я нахмурился, коснувшись пальцами синяков на плече. — Не знаю, что сегодня на него нашло. Асмодей ведь понял, кто перед ним, но в кои веки ему было на это плевать. Наоборот, он с удовольствием испробовал на мне свою силу, будто не ожидал, что такая возможность вообще представится.
     Повисла тишина. Чувствовалось: мой рассказ кажется Полу ерундой, несмотря на то, что он видел своими глазами. Впрочем, я тоже посчитал бы его нелепицей, если бы не пережил на собственном опыте и если бы впоследствии на собственном же опыте не пережил куда более страшные события. О подобном философы стараются даже не думать.
     Наконец медбрат открыл рот, чтобы что-то сказать, но помешал стук высоких каблуков о мокрый асфальт. Пен вышла из тени больничного здания и направилась к нам. Поймав мой вопросительный взгляд, она выжала слабую улыбку.
     — Он спит, как дитя.
     — Отлично! Практика подсказывает, что Рафи проснется ближе к завтрашнему полудню. Чем активнее Асмодей, тем больше устает Рафи, так что самое разумное — позволить ему как следует выспаться.
     Пен кивнула, но по лицу было видно, что она не верит в мою сказку под названием «Время лечит любые раны».
     — Раньше он никогда себя так не вел. Асмодей злобный, жестокий и слегка ненормальный, но это… — не договорив, она озадаченно пожала плечами.
     Пен не ошибалась. На моей памяти приступ дикой ярости случался впервые, и я не понимал, что он мог дать Асмодею. В прошлом сам демон утверждал, дескать, избрал тактику выжидания, зная, что рано или поздно я исправлю собственную ошибку и освобожу их с Рафи друг от друга. Сегодня казалось, у него кончилось терпение и то, что заменяет демонам здравый смысл.
     Хотелось выдать что-нибудь ободряющее, но помешал Пол. Медбрат бросил недокуренную сигариллу, раздавил носком туфли, а затем потянулся, как в спортивном зале перед разминкой.
     — Ладно, ребята, мне пора прощаться. Дежурство заканчивается в два часа ночи, так что хватит прохлаждаться. Мой вам совет — отправляйтесь спать. У вас обоих очень усталый вид. — Коротко кивнув, Пол зашагал к заданию больницы.
     — Еще раз спасибо, — проговорил я вслед его быстро удаляющейся спине.
     — Не за что. Я пришлю счет.
     — По-моему, он совершенно прав, — повернувшись к Пен, сказал я. — Если, конечно, тебе не хочется цыпленка-виндалу. Гастрономическую экзотику Ист-Финчли можно отведать буквально в паре шагов от нашего дома.
     Пен покачала головой.
     — У меня встреча, — объявила она. — С Диланом.
     С Диланом? Ах да, с Диланом Форстером, доктором Айболитом, совсем про него забыл! Честно говоря, приступы амнезии случаются каждый раз, когда Пен про него рассказывает. Вообще-то я давно отказался от мысли дать вторую жизнь нашим с ней, хм, отношениям, но при мысли, что Пен встречается с кем-то другим, становится немного не по себе. Она ведь вершина треугольника, который образует вместе со мной и Рафи. Знаю, знаю, я рассуждаю как эгоист, и ненавижу себя за то, что не радуюсь ее попыткам наладить личную жизнь! Поэтому когда Пен упоминает своего нового бой-френда — страстного, богатого, разъезжающего на «лексусе», изучающего обряды друидов и вечно козыряющего медицинским дипломом, — я старательно изображаю радость и энтузиазм.
     — Да? Отличная идея! — воскликнул я. — Желаю приятно провести время и хоть немного развеяться!
     — По-моему, ничего особенного Дилан не планирует. По телефону сказал: мол, день сложился ужасно, и он хочет меня увидеть, дабы обрести душевное равновесие. Я объяснила, что еду к Рафи, и он предложил встретиться позднее.
     Порывисто обняв меня, Пен села за руль.
     — Давай подвезу! — предложила она, не закрывая дверцу, чтобы мы могли разговаривать.
     Я на секунду задумался. Поджилки до сих пор тряслись от ужаса, охватившего меня, когда увидел медсестру, безвольной куклой распростертую на полу камеры Рафи. Пожалуй, сейчас лучше побыть на свежем воздухе и одному.
     — Спасибо, но мне хочется пройтись, — покачал головой я.
     — Тогда до завтра. — Пен захлопнула дверцу и покатила прочь. «Мондео» слегка раскачивался: машина старая, вот подвеска и разболталась.
     Итак, в моем распоряжении целая ночь. Bay!
* * *
     Одной прогулки оказалось мало. Следующие несколько часов я старательно боролся с тревогой и волнением в барах и ночных питейных заведениях от Финчли до Кингз-Кросс и дальше. По середине пути, опрокинув пятый или шестой виски со льдом в какой-то псевдоирландской дыре на Кентиш-таун-роуд, я понял, что внутренний дискомфорт никак не связан с произошедшим в больнице Стенджера. В воздухе витало нечто, над сонным, ничего не подозревающим городом нависла гора эктоплазменных шлаков, которая грозила вот-вот сорваться вниз.
     Домой я вернулся в четвертом часу. Пен живет на Терн-пайк-лейн в огромном особняке неизвестного стиля, построенном в девяностых годах девятнадцатого века. Он выглядит чересчур массивным даже для высокого викторианства и стоит на склоне холма, так что подвальные комнаты Пен с заднего фасада оказываются над землей и выходят прямо в сад. Прежде чем войти, я по привычке взглянул на окна: гори в них свет, я бы раздавил с Пен бутылочку или как минимум пару стаканов. Увы, в доме было тихо и темно. Пен, наверное, осталась в Пиннере у своего Айболита — еще один признак того, что она совсем потеряла голову. Ведь дом на Терн-пайк-лейн нечто большее, чем место, где лежат ее вещи. Это храм ее индивидуальной религии, оплот силы, пещера, где она верховная жрица и проживающая по месту службы гадалка-прорицательница.
     Я снимаю комнату под самой крышей, на приличном расстоянии от матушки-земли, что идеально соответствует моему образу жизни. В дополнение ко всему званым и незваным гостям приходится взбираться по нескольким пролетам крутой лестницы, и я заранее узнаю об их визите.
     Я быстро скинул одежду и, едва упав на кровать, уснул.
     Не знаю, как Рафи, а вот я пропустил воскресное утро почти полностью. Глаза открылись ближе к обеду, когда яркие солнечные лучи, подобно маньяку с бензопилой, прорезались в брешь между занавесками. Распухший язык не слушался, а похмелье казалось скорее психоэмоциональным, чем физическим. Или даже анимистическим: страдало не тело, а дух. Как бороться с таким состоянием? Каким клином вышибить впившийся в сознание клин?
     Пен до сих не вернулась, так что я позавтракал в одиночестве на озаренной солнцем кухне, испытывая слабое ощущение нереальности. Непроглядный мрак ночи дышал предчувствием беды. То, что тягостное ожидание окончилось ничем, вызывало невыносимую досаду, будто реальность ставила под сомнение мои интуитивные способности.
     Однако, если над Лондоном все-таки висело подобие дамоклова меча, сей предмет наверняка был как следует прикреплен и соответствовал стандартам безопасности, утвержденным Европейским союзом. Я целый день рыскал по дому, словно страдающий геморроем отшельник, ожидая, когда вернется вчерашнее чувство безысходности. Но оно не вернулось, и никакая катастрофа не грянула. От нечего делать я сел смотреть доисторические серии «Фолти-Тауэрз»,[13] которые показывали по кабельному телевидению, вот только постоянно забывал смеяться.
     Пен вернулась в начале пятого и нашла меня в подвале. Я кормил свежей бараньей печенью двух ее воронов — Артура и Эдгара. Она растрогалась чуть ли не до слез.
     — Право же, Фикс, не стоило затрудняться! — воскликнула она, сжимая мне руку (зря, совершенно зря: я весь перепачкался в липкой крови и слизи). — Они могут и поголодать. Но все равно, спасибо!
     — Я боюсь с ними ссориться: вдруг с новым видом корма меня спутают, — проворчал я. — Чертовы гарпии скоро вымахают до размера стервятников!
     Пен выглядела усталой и не слишком довольной — обычно после свиданий с Айболитом она порхает как на крыльях, так что я был заботлив, внимателен и немного любопытен.
     — Ну, как все прошло? — спросил я, многозначительно поднимая брови.
     — Нормально. — Пен пожала плечами и слабо улыбнулась. — Да… нормально.
     Я ждал подробностей, но Пен, встретив мой взгляд, несколько секунд молчала, а потом снова пожала плечами.
     — У Дилана не было сил. Смена получилась тяжелой: пришлось доделывать работу за коллегами. Сегодня ему вообще не следовало появляться в больнице, но он поехал. Всего на часок. Сказал, что не до конца уверен в докторе, который после него заступил на дежурство, и хочет увидеть пациентов. Так что я прошлась по Камден-маркету, а потом мы встретились и вместе пообедали.
     — Рафи навещала?
     — Да, мы поехали сразу после ресторана, но он спал.
     — Я же говорил! Проснется — будет как новенький.
     Пен мрачно кивнула, но тут же просияла, очевидно, обрадованная какой-то новой мыслью.
     — Дилан сказал, что может выписать лекарство, которое ослабит Асмодея и снизит его активность. Он хочет встретиться с доктором Уэббом, чтобы тот позволил провести кое-какие анализы.
     Я удивленно приподнял бровь.
     — Попробовать стоит, — отозвался я. — Но ты вроде говорила, что Дилан — костолом.
     — Скорее костоправ, то есть остеопат, — неодобрительно глядя на меня, поправила Пен. — Но в ординатуре он изучал эндокринологию.
     Когда я вошел в маленькую ванную вымыть окровавленные руки, Пен двинулась следом. Нет, только не очередная лекция о бесконечных достоинствах Дилана! Увы, в последнее время эта тема стала любимым коньком Пен, так что слушать пришлось.
     — Дилан такой милый, — начала она. — Казалось бы, он должен препятствовать моим поездкам к Рафи, учитывая… ну, учитывая наш студенческий роман. Но Дилан хочет, чтобы я была счастлива.
     — Пока он не передумал, проси чистый бланк рецепта с подписью и печатью! — предложил я.
     Пен треснула меня по плечу, но я воспринял этот удар, как подобает мужчине.
     Я на собственном опыте убедился: любое саркастическое замечание о докторе Айболите карается суровым наказанием. В какой-то мере странно, что Пен с ним встречается: она не стремится к материальным благам, а богатство воспринимает скорее как признак душевного заболевания, чем как жизненную цель. Однако достаток, успешность и серебристо-дымчатый «лексус» Дилана уравновешиваются тем, что он оват, то есть относится к низшей, но очень почетной степени ордена друидов и готовится стать жрецом. Они и познакомились на празднике солнцестояния, на каком-то обдуваемом семью ветрами холме в Пембрукшире. Для Пен в язычестве не существует ни ступеней, ни иерархии, тем не менее ее покорило, что молодой обеспеченный доктор тянется к духовной правде и переживает не только о технике замаха при ударе по теннисному мячу. А еще он понял суть проблемы с Рафи, что у многих откровенно не получалось.
     Другими словами, этот Айболит чуть ли не святой. Хорошо, что мы с ним не встречались: если противоположности притягиваются, Дилан и я влюбились бы друг в друга с первого взгляда, оставив бедную Пен не у дел.
     — Слушай, а ты не испытываешь разъедающий душу страх, который ничем конкретным не объясняется?
     При определенных обстоятельствах такой вопрос показался бы странным, но Пен знала: из моих уст это то же самое, как если бы доктор спрашивал, когда она в последний раз ела. Вопрос емкий, да и формулировка прозвучала не совсем обычно, поэтому Пен задумалась.
     — Нет, — наконец сказала она, — только обычные разъедающие душу страхи, причина которых мне хорошо известна. Фикс, а в чем проблема?
     Насухо вытерев руки, я вернулся в гостиную. Артур щелкал клювом и хлопал крыльями — таким способом он просил добавки, но, увы, угощение кончилось. Я держался от него подальше: вдруг не поверит на слово и решит обыскать? Пен застыла в дверях и, сложив на груди руки, оглядывала меня с явным беспокойством.
     — Не знаю, — признал я, — на частоте Смерть-FM какие-то помехи, хотя, возможно, и ничего особенного. Ты же знаешь, как это бывает…
     Одного взгляда на лицо Пен хватило, чтобы догадаться: моя подруга не прочь сменить тему.
     — Звонил Грамбас, — объявила она. — На твое имя доставили какой-то сверток. Тебя не было, поэтому Грамбас запер его в подсобке.
     Я поморщился. Тащиться в Харлсден в понедельник с утра пораньше совершенно не хотелось. С другой стороны, там находится мой офис. Учитывая величину долга за комнату, Пен имеет полное право конфисковать обе мои почки и продать в Гонконг, поэтому она справедливо хочет, чтобы я проводил на службе побольше времени.
     Тем не менее Пен сжалилась над моей меланхолией и, как обычно, жалость воплотилась в конкретные действия. Свалив на пол все газеты, журналы, невскрытые письма и подставки под горячее, она расчистила стол и достала карты Таро.
     — Пен, — я уже раскаивался, что завел этот разговор, — тебе ведь известно, я картам не верю.
     — Свежий взгляд и непредвзятое мнение никогда не помешают.
     — Чей взгляд? Чье мнение мы выясним? Пен, эти кусочки ламинированного картона не знают ровным счетом ничего о том, что творится в мире. Да и откуда? Откуда они должны получать сведения?
     — Фикс, Таро не просто карты. В них ты, я, а еще Weltgeist, или мировой дух.
     Я скривился и махнул рукой: замолчи, мол. Мировой дух, ну конечно! Вселенной управляет некое сознание, и мы, его любимые дети, ежедневно получаем доказательства этой любви: голод, чуму, наводнения. В карты Таро я не верю по той же причине, что и в религию: страхи и надежды простых людей выпирают из так называемых чудес, как ребра из страдающей костным шпатом кобылы. Моя вселенная живет по другим законам, а единственные духи, что в ней обитают, — те, с которыми я работаю.
     Пен велела перетасовать колоду. Так и подмывало вытащить Смерть и тайком сунуть на самый верх, однако моя подруга ненавидит подобные фокусы, поэтому я решил не жульничать.
     Пен разложила пять карт по схеме трискеле:[14] три по углам треугольника, в центре которого — две карты крест-накрест. Обычно она раскладывает «Кельтский крест» из десяти карт, но, зная мое отношение к гаданию, постаралась максимально сократить процесс.
     Она открыла лежащий в середине крест: сперва верхнюю карту, потом нижнюю. Ими оказались перевернутый туз жезлов и Повешенный. Пен сощурилась и покачала головой, удивленная и немного встревоженная такой комбинацией.
     — Как странно, — проговорила она.
     — Высокий темноволосый незнакомец? — предположил я.
     — Фикс, не говори ерунды. Просто сочетание этих карт обозначает… Обозначает именно то, что ты говорил: духовную энергию, причем отрицательную, в латентном состоянии. Она как бы заблокирована… Заморожена… Временно заперта.
     Я промолчал. Впрочем, Пен никаких комментариев не ждала. Следующей она открыла левую нижнюю карту или корень трискеле. Это был паж мечей и снова перевернутый.
     — Послание, — объяснила Пен, — какие-то новости. В принципе пажи всех мастей означают открытие, прояснение. Но раз он перевернут, то думаю… думаю, проблема разрешится не так, как нужно. Фикс, если кто-нибудь попросит у тебя помощи, действуй осторожно, не спеши.
     Правой нижней картой или бутоном трискеле оказалась старуха Смерть, как известно, имеющая совершенно иное значение. Пен начала рассказывать о вечном движении и переменах, но я показал «хорош!» жестом, который часто используют в студиях режиссеры и их помощники.
     — Паж мечей и Смерть — тоже плохая комбинация, — продолжала Пен, упрямо сопротивляясь моему невербальному террору. — Про осторожность можешь забыть: ты поскользнешься и упадешь лицом в грязь. Но, подожди, это еще только бутон, а не цветок.
     Цветок находился на самой вершине треугольника. Пен перевернула карту, и мы увидели Правосудие. Глядя на чаши весов, я всегда вспоминал Гамлета: «Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?»[15] Правосудие мне не нужно: скорее, я хочу умаслить обвинение.
     Пен многозначительно на меня взглянула, но я покачал головой. Увы, истцам последнее слово не предоставляют, и мой жест не удостоили вниманием.
     — В конце концов ситуация стабилизируется, — объявила она. — Плохо ли, хорошо ли, но действия приведут к последствиям, к которым по идее и должны привести.
     — Так плохо это или хорошо? — уточнил я.
     — Узнаем в свое время.
     — Господи, как же я ненавижу этих картонных уродцев!
     Закончив общение с мировым духом, Пен достала виски.
     Ну, хоть в чем-то наши мнения совпадают!

3

     Харлсден очень похож на Килберн, только, пожалуй, не такой живописный. Это излюбленное место ямайских гангстеров, которые, чуть что, хватаются за оружие, хищных водителей микротакси, искренне считающих: «Моя машина — мой офис и моя крепость», и огромной популяции одичавших кошек. И еще зомби. По какой-то причине воскресшие в теле толпами бродят по пустынным улицам доживающего последние дни Стоунхаус-истейт. Наверное, дело в том, что обстановка подходит им идеально.
     Мой офис находится на Крейвен-парк-роуд, по соседству с восточной кухней Грамбаса, а точнее, дверь в дверь. Комнатка, где я нечасто и без особой охоты появляюсь, притаилась на втором этаже прямо над его вечно пузырящимися жаровнями. Когда удача отворачивается, в жутком пейзаже мне чудится послание из преисподней.
     Пока вывеска на двери гласит: «Ф. Кастор. Изгнание нечисти», но сейчас это утверждение можно назвать откровенной ложью. К уничтожению призраков я отношусь куда щепетильнее, чем раньше, и с трудом припоминаю, когда занимался этим в последний раз. В целом, это, наверное, к лучшему. Тем не менее каждому человеку нужно занятие, а меня Господь создал явно не для тяжелой работы, обделив и физической силой, и терпением. Итак, я все-таки решился на шаг, который обдумывал уже давно и сегодня собирался сделать его официально.
     В десять часов дождливым майским утром за шаурму Грамбас даже не брался. Я постучал в дверь: неужели до сих пор спит? Через некоторое время в окно справа высунулась блестящая лысая голова, и водянистые карие глаза близоруко уставились на меня сверху вниз. По крайней мере до пояса (к счастью, дальше я не видел) Грамбас был голым.
     — Мать твою, Кастор, сколько можно! — просипел он. — Приходи ближе к полудню.
     — Брось ключи! — предложил я. — Мне нужен только сверток из подсобки.
     Тяжело вздохнув, хозяин восточной кухни кивнул и ненадолго исчез. Ключи вылетели из окна почти мгновенно, и, бросившись за ними, я едва не попал под колеса фургона, который развозил мороженое. Несколько шагов вдоль дома — и я проник на задний двор через калитку с насквозь проржавевшими петлями. Подсобку охраняла совсем другая дверь: армированная сталью, с тремя висячими замками. Грамбас отлично знает своих соседей и великодушно прощает все грехи, однако спонсировать не желает.
     Отперев замки, я оставил их висеть на откидных болтах. Для меня вполне естественно оценивать профессиональные качества запорных устройств: вскрывать их я научился у домушника и, хотя мир шагнул в царство электронных ключей и комбинационных кодов, прекрасно ориентируюсь в стандартных механических моделях, которыми пользуется большинство людей. Один из трех замков оказался кустарным, даже без фабричной маркировки, второй — почтенным классическим «Сквайром», а третий — пикантной титановой малюткой «Мастер лок». Номер один и номер два я смог бы вскрыть без ключа в любое время дня и ночи, а вот с третьим пришлось бы повозиться. Я бы справился, конечно, но без особых причин пробовать не хотелось.
     В подсобке было безукоризненно, даже патологически чисто. Вдоль одной стены от пола до потолка возвышался аккуратный штабель ящиков, у противоположной — три морозильных шкафа, стоящих рядком, словно гробы. Мой сверток лежал на полу: полтора метра длиной, полметра шириной и сантиметра три толщиной, а сверху одно-единственное слово «Кастор», жирно выведенное черным маркером. Я подобрал его и двинулся к выходу, по дороге захватив набор инструментов Грамбаса. Мой инструментарий состоит из трех гаечных ключей и мотка веревки, и последний раз мы с ним встречались году эдак в 1998-м. Закрыв замки, я вышел на улицу.
     Новую вывеску я заказал по размерам старой, так что задача вполне соответствовала моим скромным способностям. Можно было бы даже использовать те же самые шурупы, только один проржавел насквозь и обломился, когда я пытался его выкрутить. Несмотря на эту маленькую неудачу и усилившийся дождь, минут через десять «Ф. Кастор. Изгнание нечисти» превратилось в «Феликс Кастор. Спиритические услуги». Формулировку я украл у покойного коллеги, но, черт подери, он погиб, пытаясь меня убить, а до этого обворовывал, так что угрызениями совести я особо не мучился. Куда важнее было то, что больше я не нарушал Закон о торговых названиях. Оставалось только сидеть и ждать, когда потянутся клиенты.
     О том, что именно входит в емкое понятие «Спиритические услуги», подумаю в другой раз. Уверен, ответ найдется сам, ни с чем другим я эти услуги не спутаю.
     Когда я заносил инструменты обратно, навстречу вышел Грамбас, держа в руках две пятилитровые бутыли растительного масла. Увидев меня, он остановился и опустил ношу на землю.
     — Чуть не забыл, к тебе приходили клиенты. Целых два.
     Я изумленно вскинул брови. Вот это новость, особенно в нынешней ситуации!
     — Когда?
     — Сегодня утром, часов в семь. Когда Майя вернулась от оптовиков, они мокли под дождем. Она их пожалела и продолжала жалеть, пока я не надел брюки и не спустился вниз. Они так и ждали тебя. Я предложил оставить телефон и пообещал перезвонить, когда ты появишься, — опустив руку в карман, хозяин восточной кухни достал салфетку и передал мне. На ней оказался длинный телефонный номер, нацарапанный кривоватым почерком Грамбаса.
     — Как они выглядели? — поинтересовался я.
     — Как мокрые кошки.
     Закрывшись в комнатке, я, как обычно, рассортировал счета за коммунальные услуги и немилосердно отбраковал остаток корреспонденции: основную часть составляли письма, по одному взгляду на конверты которых было ясно — очередная афера или штраф на парковку.
     Телефонные сообщения заняли чуть больше времени: на некоторые пришлось отвечать, однако к работе ни одно из них не относилось. Вернее, к хорошо оплачиваемой работе. Сообщение от Колдвуда: детектив-сержант просил выйти на связь. Ничего, подождет до вечера. Сообщение от Пен: минут через пять после моего ухода Колдвуд звонил нам домой.
     Сообщение от Джулиет…
     «Привет, Феликс. — Я копался в шкафчике для документов, но, услышав ее голос, резко выпрямил спину и повернулся к телефону, будто Джулиет пряталась где-то неподалеку. — Хочу посоветоваться с тобой по одному делу. Оно не совсем обычное и, конечно, лучше бы ты увидел все сам. Вот только объект находится в Актоне,[16] и если ты скажешь „нет“, я пойму. В любом случае перезвони».
     Так я и сделал. Спешу заметить, что отношения у нас с Джулиет чисто профессиональные. Если честно, я бы на пузе до Иерусалима дополз, только бы сделать их более пылкими и страстными, равно как и любой хоть раз увидевший ее мужчина и добрая половина женщин. Джулиет — суккуб (хотя и отошедшая от дел); возбуждать и сводить с ума — стандартная охотничья практика для ей подобных.
     Автоматический возврат вызова не работал, однако телефон Джулиет был записан на карточке, которая лежала в моем бумажнике. Я им почти не пользовался — не возникало необходимости. В настоящее время Джулиет формально жила в одном из женских приютов Паддингтона (сначала эта идея показалась мне очень странной, тем не менее какой-то безумный смысл в ней все-таки имелся: мужчины использовали и контролировали Джулиет до тех пор, пока она не поджимала их под себя и не пожирала тело и душу). В реальности крохотная комнатка служила складом, где хранились ее вещи. Во сне она не нуждалась, предпочитала свежий воздух и в приюте появлялась крайне редко.
     Телефон звонил так долго, что я едва не повесил трубку. Однако длинных гудков по тому номеру почти не услышишь: все время занято, занято, занято, так что я решил подождать. Вообще-то это даже не личный телефон Джулиет: он стоит на кухне приюта, которой пользуются два десятка его обитательниц. Примерно через минуту трубку, наконец, сняли — ответила сама Джулиет, так что мне повезло во второй раз. Эх, надо бы купить лотерейный билет!
     — Алло!
     — Это я. Что у тебя за дело?
     — А, здравствуй, Феликс! Спасибо, что перезвонил.
     — Ну, я ведь по-прежнему твой сенсей, верно? Не бросать же подопечную на произвол судьбы!
     Эта сторона наших отношений казалась самой нелепой. Джулиет — по-настоящему ее звали Аджулустикель — вызвали из преисподней, дабы убить меня за то, что задавал вопросы, на которые сутенеру по имени Дамджон совершенно не хотелось отвечать. Однако затем она подумала: на земле лучше, чем в доме, в дьяволом забытой глуши, поэтому не выполнила заказ и оставила меня в живых при условии, что научу ее изгонять нечисть. В результате я начал делиться профессиональным опытом и консультировать по вопросам налогообложения существо несколько тысяч лет от роду, которое, пожелай оно перекусить в течение рабочего дня, могло высосать душу через любое естественное отверстие или ранку. Пока все шло довольно интересно. Возможно, через несколько лет даже бессонница мучить перестанет.
     — Ну, так что это за дело? — поинтересовался я, решительно водворяя воспоминания в душную темницу подсознания.
     — У меня есть заказ, — уклончиво ответила она. — От церкви святого Михаила. Это в западной части Лондона на Дюкейн-роуд, напротив тюрьмы «Уормвуд-скрабз».
     — И что?
     — Мне бы хотелось узнать твое мнение по одному из вопросов.
     — Ты специально говоришь загадками?
     — Да.
     — Вполне разумно. Я приеду, как только закончу здесь, то есть около шести. Договорились?
     — Отлично! Спасибо, Феликс, мы давно не виделись, и я буду с нетерпением ждать встречи.
     — Я тоже. Ладно, Джулиет, до скорого!
     Я повесил трубку. По вискам катился пот. Господи, от одного звука ее голоса начинаю потеть!
     Так, нужно срочно переключиться на что-то другое! Вспомнив салфетку Грамбаса, я достал ее из кармана. От дождя цифры слегка размазались, но выглядели вполне читаемо. Номер начинался с 07968, значит, это сотовый.
     Пальцы забегали по кнопкам.
     — Алло! — Мужской голос звучал неуверенно, с опаской, будто в ожидании дурных новостей.
     — Меня зовут Феликс Кастор. Сегодня утром вы заезжали в мой офис.
     — Мистер Кастор! — Радость и возбуждение до неузнаваемости изменили интонации незнакомца. Эх, вот бы женщины на меня так реагировали! — Спасибо, что перезвонили! Спасибо огромное! Вы сейчас в офисе?
     — Да, если хотите назначить встречу…
     — Мы приедем сейчас же! То есть… простите, не согласитесь ли вы нас принять? Мы тут неподалеку… Вам удобно?
     Может, соврать для спасения престижа и доброго имени? Не стоит сразу же идти на поводу у клиента: дашь слабину — моментально сделает неверные выводы по поводу твоей востребованности. Однако здесь, похоже, особо рекламировать себя не придется.
     — Да, — вздохнул я, — конечно, приходите.
* * *
     Они представились, как Мелани и Стивен Торрингтон, Мел и Стив. Приятные люди. Неудивительно, что невеста Грамбаса Майя к ним прониклась. Обоим под сорок, хорошо одетые, воспитанные, явно состоятельные, но своим положением не кичатся. Хотя жалость Майи мог вызвать вполне конкретный фактор, и я удивился, что Грамбас оставил его без внимания. Левая сторона лица Мелани превратилась в сплошной лиловый синяк; веко распухло, и глаз чуть не вываливался из глазницы.
     Стивен — высокий блондин; его загар хоть и выглядел натуральным, был приобретен явно не в Харлсдене. Свинцово-серые глаза сделали бы лицо суровым, но их выражение — открытое, застенчивое, немного нервное — сводило суровость на нет. Прекрасно скроенный темно-серый костюм наверняка шили на заказ — готовые так не сидят; на небесно-голубом галстуке красовалась покрытая эмалью булавка в виде молоточка судьи. Вместо элегантной барсетки Стив крепко сжимал пластиковый пакет для мусора, по-видимому, тяжелый: чтобы ответить на мое рукопожатие, его пришлось опустить на пол. Дешевый пакет откровенно выпадал из образа, но я решил: со временем разберусь и с ним. Рукопожатие, с помощью которого я надеялся заглянуть в душу загорелого красавца, не рассказало абсолютно ничего. Неизвестное чувство, позволяющее следить за мертвыми, иногда открывает и мысли живых, но для этого нужен близкий контакт. В Стивене Торрингтоне чувствовалась лишь горячая решимость, затмевавшая все остальное.
     Мелани тоже была блондинкой и тоже высокой — эту пару создали на небесах или в эксклюзивном загородном клубе на полпути к ним. На аристократически красивом, судя по здоровой стороне, лице выделялись высокие скулы и яркие голубые глаза, испещренные крапинками более светлого оттенка. Увы, общую картину портил огромный синяк. Создавалось впечатление, что Мелани попала в аварию, или кто-то намеренно швырнул ее о стену.
     Как и у Стива, безупречная одежда Мелани красноречиво говорила о богатстве и высоком социальном статусе. Как и супруг, она казалась запертой в саркофаге напряженных эмоций: постучи пальцем — услышишь гулкое эхо. Руки судорожно переплелись на груди: миссис Торрингтон будто обнимала себя, желая утешить. Осторожно пожав ее ладонь, я ощутил спутанный клубок отрицательных и положительных чувств: страх, гордость, стыд, огромную любовь, снова страх — «кошкина люлька»[17] переживаний, которые по идее не должны соседствовать.
     Стив был солиситором семейной компании в Сток-Ньюингтоне, можно сказать, без пяти минут партнером, Мелани — барристером. Так они познакомились и восемнадцать лет назад поженились. Безобидный светский разговор получался каким-то вымученным и напряженным, словно я спрашивал супругов, где и каким образом они подхватили сифилис.
     Напряженной обстановка казалась и по другим причинам. Всего три человека, а в моей комнатке уже тесно. Прибавьте к этому молоко, которое я в прошлый раз оставил в переносном холодильнике: с тех пор оно скисло, позеленело и превратилось в среду обитания новой жизни. Облепленные плесенью кружки пришлось спрятать за шкафчиком. В общем, представительский фасад покосился сильнее обычного, и, усадив гостей, я не мог даже предложить им кофе. Раз так, лучше сразу перейти к делу.
     — Что вас ко мне привело? — осведомился я.
     — Наша дочь… — пробормотала Мел. Отек на левой щеке делал ее голос хриплым и невнятным. Казалось, два слова выкачали из миссис Торрингтон всю силу: она будто онемела.
     — Эбби… — пришел на помощь Стив. — Эбигейл… Она пропала…
     Если в голосе Мел чувствовалась настороженная, старательно вымученная апатия, то ее супруга обуревало столько неопределенных эмоций, что он ими буквально давился и захлебывался. Порывшись в бумажнике, Торрингтон достал какой-то маленький прямоугольник и протянул мне. Я перевернул его лицевой стороной — небольшая, как на паспорт, фотография девочки. По лицу и сложению ей лет тринадцать-четырнадцать. На шее золотой медальон сердечком, прямые белокурые волосы казались, как пишут на бутылочках кондиционеров, «тонкими и непослушными», улыбка — неловкой, будто извиняющейся, а глаза… глаза — немного грустными и затравленными. Хотя, наверное, мне только почудилось, и воображение дорисовало этот нюанс с учетом того, что случилось потом.
     — Очень жаль, — проговорил я, вложив в слова не больше искренности, чем полагалось в такой ситуации. В конце концов, Торрингтонов я видел впервые, а Эбигейл была пока только именем. — Давно это произошло?
     У меня есть глупая привычка: когда нечего сказать, начинаю задавать вопросы, словно доктор, которому нужно определиться с диагнозом.
     Стив посмотрел на Мелани, и она с колоссальным трудом облекла мысли в словесную форму.
     — В субботу, — ответила миссис Торрингтон так осторожно и неуверенно, будто шла по минному полю. — То есть позавчера… Позавчера мы видели ее в последний раз и тогда же случилось… кое-что еще. Нечто, возможно, связанное с ее исчезновением.
     «Возможно, связанное» резануло по ушам, и только я решил сосредоточить на этом внимание, как заговорил Стив:
     — Мистер Кастор, нам бы хотелось, чтобы вы ее нашли.
     Поведение миссис Торрингтон подтолкнуло меня к другому выводу, я и уже открыл рот, чтобы произнести речь, с которой сотни раз выступал перед клиентами, так что просьба Стивена немного выбила из колеи. Закрыв рот, я изумленно глядел на супругов и лихорадочно думал, что сказать.
     На месте Торрингтонов многие стали бы искать подтверждение того, что Эбигейл еще не покинула мир живых. Большинство моих коллег подобные услуги оказывают, хотя выполнить обещание способны далеко не всегда. Так и подмывало согласиться: да, я отыщу дух Эбигейл и постараюсь выяснить, живет ли он еще в ее теле, но с огромным количеством условий и оговорок. Ведь даже при наилучшем стечении обстоятельств и удачно выбранном предмете, на котором я стараюсь сосредоточиться, найти можно далеко не любой дух. Порой люди умирают очень быстро и не воскресают. Иначе говоря, отсутствие духа еще не означает, что человек жив. В обратное поверит лишь самый наивный из недобросовестных специалистов по изгнанию нечисти.
     Так или иначе, подобные выкладки не пригодились. Я получил другое предложение, значит, и варианты открывались совсем другие. При желании за работу можно было взяться. Некоторые способы розыска живых доступны, как бы покорректнее выразиться, лишь специалистам моей профессии, но я их практически не использую. За исключением случая Рафи, с демонами не контактирую и не поднимаю мертвых из могил, чтобы выкачать информацию. В общем, я никогда не тревожу покой усопших. Да, если хотите, это один из моих этических принципов.
     Отсюда напрашивается вариант номер два: Торрингтонам следовало отказать, но как можно мягче и аккуратнее.
     — Розыск пропавших не по моей части, — в конце концов заявил я. Прозвучало неубедительно и — я сам чувствовал — довольно холодно. Попробую иначе.
     — Уверен, вы уже обратились в полицию, и они делают все необходимое. Я к этому ничего существенного не добавлю. Думаю, вам стоит дождаться результатов расследования и лишь потом предпринимать самостоятельные шаги. Или, по крайней мере, поставить в известность детектива, который занимается исчезновением Эбигейл. Понимаю, это слабое утешение, но лучше полицейских вам вряд ли кто поможет.
     Повисла напряженная тишина. Мел открыла рот, будто собираясь говорить, но не произнесла ни звука. Уже в который раз на помощь пришел Стив.
     — Никакого расследования не ведется, — проговорил он, словно глотая горькую пилюлю.
     Я растерянно заморгал.
     — Не ведется? Ну, тогда посоветую…
     — Эбби уже умерла.
     Профессионал до мозга костей, я ухитрился удержать стремительно отвисающую челюсть. Однако не без труда: возникла неловкая пауза. Странное заявление туманом повисло в моей маленькой комнатке.
     — Лучше объясните все снова, — наконец выдавил я.
     Мелани покачала головой, будто ее сознание автоматически блокировало неприятные воспоминания, даже если она сама хотела ими поделиться.
     — Эбби погибла прошлым летом, когда они с классом ездили в Камбрию. — Голос миссис Торрингтон зазвучал еще глуше и сдавленнее, чем прежде. — Несчастный случай. Три девочки — Эбби и две ее подруги — упали в реку во время паводка. Они не справились с сильным течением…
     — И их унесло на глубину, прежде чем подоспела помощь, — перехватил эстафетную палочку Стив, лицо которого пылало гневом. Похоже, он злился так долго, что самому стало тошно. — Как девочки вообще оказались у воды без сопровождения взрослых?! У них не было шансов. Ни единого…
     Супруги замолчали, старательно пряча друг от друга глаза. Понятно: боль не стихла даже через год. Что же, она и по прошествии целой жизни вряд ли утихнет.
     — Но она вернулась, — подсказал я.
     Перед глазами вырисовывалась картина, мрачная и безрадостная, с преобладанием серой гаммы. Увы, веселых пейзажей мне почти не встречается.
     — Да, вернулась, — кивнул Стив, — месяца через три после гибели. Мы были в ее комнате…
     — Собирали вещи? — уточнил я, но Торрингтон категорично покачал головой.
     — Нет, просто сидели, и я… я ощутил, что мы не одни, что появился кто-то третий и стоит рядом. Ничего конкретного не видел, а просто ощутил. — Улыбка Стива получилась очень слабой и усталой. — Помню, повернулся к Мел и спросил: «Ничего не чувствуешь?» или что-то в этом роде. Сперва она решила, что я сошел с ума, а потом кивнула. Да, она почувствовала то же самое. Поначалу происходило именно так: стоя в определенном месте, можно было почувствовать дочкино присутствие, а иногда даже расслышать звук дыхания. Примерно через неделю мы стали ее видеть. Заметишь краешком глаза, а обернешься — никого. Казалось, Эбби возвращается к нам медленно, будто издалека. Мы ждали, и дочка подходила все ближе. Потом мы начали слышать ее голос: по вечерам Эбби из своей комнаты желала нам спокойной ночи. Мы тоже кричали ей в ответ, словно…
     Стив запнулся, но паузу тут же заполнила Мел. На долю секунды создалось впечатление, что супруги повторяют рассказ далеко не в первый раз. Интересно, к скольким изгоняющим нечисть они обращались, прежде чем прийти ко мне?
     — …словно она была еще жива. Словно ничего не произошло.
     — Со временем мы даже научились удерживать ее возле себя, — продолжал Стив. — Вечерами я мыл на кухне посуду, а Эбби возникала за спиной и заводила разговор. Я не оборачивался, а просто рассказывал, что случилось на работе и как живут друзья. Шутил даже…
     Торрингтон зажмурился, а потом взглянул на меня так, будто ожидал вызова или насмешки, а через секунду по щеке поползла одинокая слеза. Судя по всему, плачет он редко, и я невольно почувствовал себя вуайеристом.
     — Да, мистер Кастор, как ни странно, ее возращение вернуло нас к жизни. Мы снова стали семьей. — Он чуть заметно пожал плечами, но этот жест говорил красноречивее любых слов.
     Я прекрасно понимал, как все получилось. В списке мест, куда любят возвращаться духи, лоно семьи идет одним из первых. Для них это те же небеса…
     «Наверное, в этом и суть, — где-то в глубине сознания проговорил холодный беспристрастный голос. — Для призраков счастье — понятие двоякое».
     Я постарался выразиться как можно мягче и деликатнее:
     — Порой, даже зачастую, на земле призраков удерживает осознание того, что они не закончили какое-то дело. Иногда это связанные со смертью страх и боль, иногда сильные чувства вроде гнева. — Я намеренно придерживался такой линии, чтобы Торрингтоны воспринимали случившееся правильно, то есть как своеобразный хеппи-энд. — Итак, обычно причина кроется в отрицательных эмоциях, ибо большинство призраков страдает. Вот мне и думается: если вы окружили Эбби той же заботой и любовью, что и при жизни, она, вероятно, перешла на следующую стадию.
     «Отправилась на небеса» я не сказал намеренно: в бога не верю, потому что, как уже упоминал ранее, просто не могу сопоставить его всесилие с несовершенством нашего мира. Любой сантехник бы лучше справился!
     — Полагаю, ваша дочь сейчас там, куда должна была попасть сразу после смерти. Ее неожиданное возращение стало настоящим сюрпризом, счастьем, утешением, но, увы, заведомо кратковременным. Мертвые, как правило, недолговечны…
     Я осекся. Стив очень выразительно, почти сердито покачал головой, но не проронил ни слова. Он выжидающе взглянул на Мелани, которая внимательно изучала мой убогий стол. Очевидно, следующую часть истории надлежало рассказать ей, и она, также очевидно, это знала.
     — Есть еще кое-что, — нервно сглотнула миссис Торрингтон. — Три года назад я встретила мужчину… — Перепуганные глаза метнулись ко мне, пытаясь выяснить, как были истолкованы ее слова.
     Я ответил непроницаемым взглядом: предпочитаю, когда люди расставляют все точки над i, а не говорят загадками.
     — Он был… клиентом. Я представляла его интересы.
     — Один из ваших коллег, — уточнил Стив.
     — Изгоняющий нечисть?
     — Да, именно, изгоняющий нечисть.
     В глазах Мел, устремленных на супруга, читались смирение, покорность и мольба. Не он ли поставил ей этот синяк в ходе семейной ссоры, которая вышла за обычные рамки? Три года назад… Интересно, для Торрингтонов это забытое прошлое или вполне актуальное настоящее? На домостроевца и поборника бытового насилия Стив не похож… впрочем, большинство таких мужей кажутся кроткими, как ягнята.
     Будто упрекая меня за крамольные мысли, Торрингтон обнял жену за плечи, притянул к себе и легонько поцеловал в макушку, потому что ближайшая к нему сторона ее лица была помята.
     — Не надо себя мучить, — тихо сказал он, так тихо, что я едва расслышал. — Я тебя не виню. Ты же знаешь, я тебя не виню.
     Не отрывая глаз от пола, Мел кивнула.
     — Не хочешь подождать в машине?
     Мелани Торрингтон встала.
     — Надеюсь… — начала она, пронзая меня безумным взглядом. — Мистер Кастор, я надеюсь, вы нам поможете.
     Несчастная судорожно пожала плечами и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
     Повисла тяжелая тишина, и я решил, что прервать ее должен Торрингтон.
     — Его звали Деннис Пис, — мягко начал Стив, но почему-то мягкость казалась обманчивой. — Знаете такого?
     Я покачал головой. В памяти возникли какие-то ассоциации, но ведь специалисты по изгнанию нечисти в профсоюзы не объединяются. Даже встречаясь, мы редко представляемся и вынюхиваем подноготную друг друга. Хотя ассоциации были любопытными: какая-то драка или потасовка с плохим концом… Однако уточнение пришлось отложить на потом: Торрингтон продолжал рассказывать:
     — Его обвиняли в неудачном изгнании нечисти: не обездвиженный должным образом призрак нанес огромный урон дому, в котором обитал. Пис заявил, мол, дух сорвался с эктоплазменных катушек. Дескать, как ни осторожничай, такое время от времени случается.
     Я снова почувствовал твердую почву под ногами и мгновенно обрел уверенность.
     — Для этого и существует типовой договор, — согласился я. — Изгоняющий нечисть отвечает лишь за повреждения, которые наносит непосредственно он, но не за то, что творит дух во время обездвиживания. Думаю, суд прошел без особых сложностей: Пису следовало показать договор и дело с концом.
     Хорошо мне рассуждать — сам я о юридических тонкостях никогда не беспокоюсь, хотя прекрасно понимаю: когда запахнет жареным, подстраховка не помешает.
     — Никакого договора не было. Уверен, окажись все, как вы сказали, проблем бы не возникло. Но насколько я понял, Пис ограничивался устными соглашениями, то есть работал на доверии к клиенту. В итоге получилось куда хлопотнее, но Мел взялась его защищать и решила сыграть на том, что истец знал неформальные правила. Мол, он и раньше прибегал к услугам изгоняющих нечисть и хорошо представлял существующий у них порядок. Она проиграла. Однако, готовясь к процессу, Мел проводила с Писом довольно много времени. — Голос Стива зазвучал строже и суровее. — Из ее рассказов я сделал вывод, что ей нравилось с ним беседовать: еще бы, Пис принадлежал к миру, с которым она прежде не сталкивалась. Не подзащитный, а герой голливудского блокбастера! В общем, у них завязался роман, но ненадолго. До секса дошло всего раз, я абсолютно в этом уверен. Даже встречаясь с ним, Мел понимала, что поступает неправильно, и через пару месяцев решила положить интрижке конец. Произошла сцена, довольно неприятная и болезненная, но, в конце концов, Пис смирился с тем, что она больше не хочет его видеть. А через некоторое время, как следует обдумав случившееся… — Торрингтон сделал большую паузу. — Через некоторое время она призналась во всем и попросила прощения. И я простил, причем от чистого сердца, потому что Мелани была кристально честна. Мы решили больше не вспоминать тот инцидент.
     Я терпеливо ждал: вероятно, рассказ об измене скрывал в себе тайный смысл, но какой именно, мне пока выяснить не удалось.
     — После гибели Эбби, ну, точнее, когда она вернулась… — Стив в очередной раз запнулся, а потом заговорил так тихо, что приходилось вслушиваться: —…Мел совершила глупость: позвонила Деннису и спросила, как себя вести.
     — Почему глупость? — удивился я.
     — Потому что Пис уловил в звонке намек на то, что Мелани желает возобновить отношения. — Торрингтон скептически покачал головой. — Наша дочь только погибла, Мел была на грани нервного срыва, а он настаивал на встрече и даже забронировал номер в одном из паддингтонских отелей. По плану Мелани следовало наврать мне: дескать, идет вызывать дух Эбби, а самой провести с ним ночь. Моя жена послала его в задницу. — Неожиданно в голосе Торрингтона появились резкость и хрипотца, как нельзя лучше соответствующие настроению момента. Стив то и дело моргал, будто борясь с непрошеными слезами. — Но он и слышать не хотел об отказе, постоянно звонил, назначал встречи в кабинете судьи, которые Мел приходилось отменять, несколько раз караулил у офиса. Твердил, что они должны обсудить «будущее их отношений». Мел отвечала: «Никаких отношений нет», просила оставить в покое. Тогда Пис пригрозил рассказать обо всем мне, но ведь я давно был в курсе! Со временем Мелани начала волноваться, что у Писа произошел нервный срыв. — Торрингтон перехватил мой взгляд и, демонстрируя глубокое отвращение, скривил губы. — Она не на шутку перепугалась.
     В тот момент Стив сделал нечто странное: заглянул внутрь пакета, словно его содержимое утешало и подбадривало. Затем, закрыв пакет, как ни в чем не бывало продолжил рассказ:
     — Мел ничего от меня не скрывала, и когда дошло до угроз, я попросил одного из коллег послать Деннису письмо на фирменном бланке. В нем четко объяснялось: если он не оставит мою жену в покое, мы добьемся вынесения судебного запрета. Раньше за такое по головке бы не погладили, но я думал, что сумею выхлопотать запретительное предписание в отношении антисоциального поведения. В этом случае, стоило Пису приблизиться к Мел, он мигом загремел бы в тюрьму, причем на длительный срок. Но Деннис не желал ничего понимать, названивал Мел домой и на работу, и я решил: пора переходить от слов к конкретным действиям. Мы обращались в полицию и не добились ровным счетом ничего, только номер дела получили. Имея его и официально зарегистрированные жалобы, можно было подавать в суд уже по собственной инициативе. Именно этим я и занялся. Но в субботу Пис неожиданно заявился к нам домой. Вроде бы под градусом, но какой-то буйный. Мне казалось, большинство пьяниц вялые и апатичные, однако этот тип вел себя совершенно иначе. Стоило открыть дверь, как Пис протиснулся мимо (он намного выше и плотнее) и потребовал Мелани. Я поднял трубку, чтобы вызвать полицию, но он сорвал аппарат со стены и понесся на второй этаж. Я не ждал такого развития событий и слегка опешил, но потом кинулся следом и попытался его остановить. Мел была наверху в спальне и услышала шум, наши с Писом крики, тяжелые шаги, глухой стук. Выбежав на лестницу, она увидела, как мы боремся. Вернее, как бьют меня. Несмотря на высокий рост, я драться совершенно не умею, но даже если бы умел, с Писом бы все равно не справился. Он ударил меня под дых, и я упал, тогда он пнул в живот, потом снова и снова. Помню, мышцы свела судорога, и стало трудно дышать. А еще боль… Боль была такой ужасной, что я потерял сознание. По словам Мел, в тот момент она вскрикнула, и Деннис посмотрел на нее. Этому крику я обязан жизнью, потому что, моментально забыв обо мне, он ринулся за ней. Перешагнул, как через мертвеца, и побежал по ступенькам. А еще закричал… Мистер Кастор, я знаю, все это — показания, основанные на слухах, но ведь до суда они вряд ли дойдут… Так вот, он закричал: «Ты вернешься ко мне, сука! Будешь умолять, чтобы я взял тебя обратно!». Мелани бросилась в спальню и закрыла дверь. Там лежала ее сумочка, а в ней — мобильник, и она собиралась вызвать полицию. Увы, не удалось: Деннис начал ломиться в спальню. Внутренние двери у нас непрочные, так что он без особого труда их разнес. А потом он… он избил…
     По мере того как рассказ приближался к кульминации, Торрингтон волновался все сильнее и сильнее. А сейчас он и вовсе осекся, не в силах вымолвить ни слова. Я встал, решил налить ему стакан воды, но Стив отмахнулся: в моей заботе он не нуждается.
     — Он избил Мелани. Видели ее лицо? Левый бок, рука и почти вся спина выглядят не лучше. Пис устроил погром в комнате: выдвигал ящики и вываливал содержимое на пол, открывал шкафы, срывал с плечиков одежду. Едва Мел потянулась за сотовым, он растоптал его, и не отдерни она вовремя руку — сломал бы и ее. Казалось, Пис что-то ищет и, не находя, злится все сильнее. В конце концов, он просто развернулся и вышел из спальни. Бросившись следом, Мел догадалась, что Деннис направляется в комнату Эбби. С тех пор как дочки не стало, мы… мы не делали в ее комнате перестановок. Увидев, как Пис роется в вещах Эбби, Мелани попыталась его остановить. Тогда, взбешенный, он начал ее душить. Деннис швырнул Мелани на кровать, и бедняжка перепугалась, решив: сейчас ее изнасилуют. Ничего подобного: Пис сосредоточился на поисках, которые, по всей видимости, увенчались успехом, потому что он ушел. До смерти перепуганная, в третий раз останавливать его моя жена не решилась. Но только хлопнула входная дверь, она вызвала полицию, а потом выбежала на лестницу, чтобы помочь мне.
     — Вы же говорили, что в полицию не обращались, — напомнил я.
     Стив презрительно фыркнул: вероятно, в нормальных условиях этот судорожный звук оказался бы смехом.
     — Я говорил, полиция не ищет Эбби, — поправил он. — Разве кто-то предполагал… Мы рассказали им о нападении и причиненном ущербе, заявили, что сможем опознать того, кто это сделал. Детектив пообещал выписать ордер на арест Писа и держать нас в курсе расследования. Когда они ушли, и мы навели в доме некое подобие порядка, обнаружилось… что Эбби нет. Тогда мы решили, что она испугалась шума драки, но со временем обязательно вернется. К вечеру и Мел, и я успели сильно соскучиться. Мы ее звали, но Эбби не отзывалась; не ощущалось ее присутствия, ставшего уже привычным. Не ощущалось, потому что она исчезла. Потому что Пис искал именно ее. Потому что он ее украл. Каким-то образом он украл ее у нас.
     Стив Торрингтон замолчал, сжимая ручки пакета побелевшими от напряжения пальцами. Какие слова уместны в такой ситуации, я не знал, и в кабинете воцарилась тишина.
     О похищении призрака я слышал впервые. Сама мысль казалась такой абсурдной и нелепой, что никак не укладывалась в сознании. Ведь бестелесный дух не сложишь в сумку, как покупки в супермаркете, и не наденешь, как аксессуар. В большинстве случаев призраки вообще не способны пересекать четко очерченные границы. Должно было существовать разумное объяснение, но ждать его от Торрингтона, особенно в таком состоянии, вряд ли стоило.
     — Вы считаете, Эбби забрал Пис, — как можно спокойнее начал я, — но ведь, как мы уже говорили, есть вероятность того, что она просто…
     — Деннис звонил Мелани. — Голос Стивена дрожал, а пальцы цеплялись за пакет, словно за спасательный круг. — Часа через два после ухода полиции. Язык у него все еще заплетался, но он сказал что-то вроде: «Сейчас-то тебе все равно придется вернуться! Без меня ее обратно не получишь. Мы будем вместе: ты, я и она». Мел не сообразила, о ком речь, и повесила трубку. Просто повесила трубку… Лишь потом мы поняли, что к чему.
     Да, косвенных доказательств хоть отбавляй… Мои мысли, словно по наклонной, потекли в одном направлении. Грабеж, проникновение и спиритическая кража в особо крупных размерах. Разве такое возможно? Разве осуществимо практически? В основном призраки связаны с определенным местом: чаще всего они возвращаются туда, где погибли, где похоронены, или туда, где при жизни испытывали сильные переживания. Подобное место для них как материальный якорь, от которого они отходят сотни на две метров. Но чтобы дальше… За исключением девочек из больницы Стенджера, о таких случаях я не слыхал. Как оторвать призрак от якоря и забрать с собой? Наверное… Да, пожалуй, способ есть, но я точно знал, что сам подобного провернуть бы не сумел.
     В подсознании проснулся опасный интерес. Именно невероятность произошедшего разбудила мое разностороннее — с налетом похоти и сладострастия — любопытство. По большому счету я согласен с высказыванием Грязного Гарри[18] на тему «Выше головы не прыгнешь».
     — По-прежнему считаю, что вам разумнее сотрудничать с полицией. Они найдут Писа куда быстрее, чем я, а к вашему заявлению наверняка отнесутся со всей серьезностью. Этот человек вторгся в ваш дом, в конце концов, он угрожал вам и вашей супруге.
     На лице Торрингтона застыло унылое, слегка обвиняющее выражение. Он знал, когда ему вешают лапшу на уши.
     — Допустим, они его найдут, что это даст? Полицейские смогут найти Эбби? Смогут вернуть ее нам?
     Стивен сразил меня наповал: оставалось лишь пожать плечами, расписываясь в малодушии — бр-р, даже представить тошно. Ладно, ладно, он совершенно прав! Столкнувшись с такой проблемой, даже способный коп вроде Колдвуда окажется беспомощным, не силах разыскать невидимое, неслышное, неосязаемое нечто. Более того, копы с их непробиваемым прагматизмом, о котором я уже упоминал, окажутся беспомощнее других. В противовес им я, очутившись рядом с Эбби, как минимум пойму это и, возможно, даже сориентируюсь. Так что, да, у меня есть шанс помочь Торрингтонам, разыскать Писа и не растеряться при встрече с призраком Эбби. Шанс совсем небольшой, но он все-таки имеется, и если спасение дочери Стива и Мел не подпадает под определение «спиритические услуги», то что, черт возьми, тогда подпадает?
     С другой стороны, вернуть призрак Эбби родителям будет куда сложнее, чем найти. Сомневаюсь, что сумею достучаться до светлой половины души Писа, даже если она у него имеется. Толком не представляя, как похитить призрак, я не знаю и как отправить его домой. Не стоит забывать и о сопутствующих проблемах: прежде чем окунаться с головой в это дело, нужно как можно тщательнее проверить историю Торрингтонов. А еще решить, сколько с них брать, ибо даже туманная логика моей тарифной сетки таких услуг не предусматривает.
     Раз мысли потекли в сторону практических моментов, значит, я пытаюсь отговорить себя от решения, которое фактически уже принял. Но сейчас во мне проснулся реалист: какой смысл браться за невыполнимую работу и усугублять страдания Торрингтонов, зачем селить в их сердцах надежду, чтобы потом уничтожать?
     Стив не сводил с меня глаз, явно ожидая ответа.
     — Здесь вы, пожалуй, правы, — неохотно признал я. — Но, раз уж речь зашла об этом, я совершенно не уверен, что сумею сделать для вас больше, чем полиция.
     — Конечно, — кивнул Торрингтон. — Как можно быть уверенным в том, за что даже не брался?
     Итак, он коварным ударом перевел мяч на мою сторону. Я попробовал отбиться.
     — Мистер Торрингтон, все не так просто. Это вам не шину сменить или… — подбирая образное выражение, я огляделся по сторонам и тут же нашел, — …или снять мерки на новый костюм. Вероятно, имей я под рукой вещи Эбби или попади в ее комнату…
     Будто давно ожидая этого момента, Стив поднял черный пакет и положил на стол.
     — Здесь вещи, которыми Эбби дорожила больше всего, — объявил он, а во взгляде мелькнула тень самодовольства.
     Да уж, удивляться вряд ли стоило: это ведь солиситор, то есть адвокат. Педантичный и скрупулезный ум, знающий все прецеденты и основные правила развития той или иной ситуации. На встречу со мной он пришел великолепно подготовленным.
     Я кивнул, одновременно восхищаясь им и признавая свою капитуляцию. Стив аккуратно выложил содержимое пакета.
     Вещей оказалось довольно много; интересно, в комнате девочки что-нибудь осталось? Книги, диски, резинки для волос, футболки, заколка, украшенная эмалью с кельтским узором, плюшевые медвежата и куклы, стилизованные кроссовки, несколько постеров со знаменитостями мужского пола, которых я не опознал: там, где герметик не отошел, края оторвали с «мясом». Глаза разбегались от такого количества «сокровищ», принадлежавших нелепо погибшей девочке! Правильно настроившись, я, пожалуй, смог бы выбрать самые дорогие ее сердцу, то есть те, в которых сильнее всего чувствовалась связь с маленькой хозяйкой. Однако настрой — состояние неустойчивое, а в присутствии посторонних мне очень непросто взять себя в руки.
     В итоге я выбрал чуть ли не наугад — викторианскую куклу с фарфоровой головой и тряпичным телом. Это вам не Барби: далеко не совершенную фигурку скрывало пришитое к ней платье. Как и большинство старых кукол, эта оставляла в душе тревогу и агрессивную опустошенность. К тому же она стояла «на пороге гибели»: тело крепилось к голове всего несколькими стежками, которые почти разошлись. В общем, одно неосторожное движение — и я ее обезглавлю.
     Игрушка казалась самым надежным вариантом: в детстве эмоции отличаются особой силой и чистотой. Впрочем, Эбби Торрингтон так и не довелось повзрослеть.
     Закрыв глаза, я прислушался к кукле. Лишь это описание соответствовало моим действиям, хотя я вовсе не ожидал, что викторианская красавица со мной заговорит. Наверное, их можно отнести к синестезии: вместо духовного ока у меня духовный слух. Обычно приходится ждать, но если абстрагироваться от внешних раздражителей и сосредоточиться на предмете, в сознании возникает мелодия, порой чисто условная, в одну-две ноты.
     На этот раз все произошло куда быстрее, практически моментально. Наверное, от неожиданности я поперхнулся, потому что Стив взглянул на меня с опаской и удивлением, за которыми чудилась тщательно скрытая неприязнь.
     Похоже, играя со своей фарфорово-тряпичной подружкой, Эбби испытывала сильные переживания, настолько сильные, что они сохранились в кукле наподобие магнитофонной записи. Возможно, их сила заключалась в простоте, так как «запись» была очень однообразной — я слышал лишь отчаянное, беспросветное несчастье глубиной в бездонный колодец.
     С огромным трудом я сдержался, чтобы не запрокинуть голову и не завыть. Не окажись рядом Стивена, я, наверное, именно так бы и сделал, потому что если прятать подобные эмоции, они — хоть чужие, хоть свои — способны вывести из равновесия самым неожиданным способом.
     Положить куклу на стол оказалось тоже непросто: она будто прилипла к моим рукам. Едва справившись, заговорить я смог лишь через несколько секунд, поэтому Торрингтон меня опередил:
     — Есть что-нибудь?
     Я молча кивнул.
     — Какой-то след?
     — Все не так просто! — Ответ прозвучал куда резче, чем мне хотелось: вероятно, повлияло пагубное действие чужой боли и страданий, до сих пор бередивших душу.
     Избытком деликатности я не страдаю, но ненавижу объяснять, что да как, даже очень умным людям, способным понять с полуслова. Тем не менее я рискнул:
     — Я ведь читаю не нынешние эмоции, а старые. Не ищу призрак Эбби, а стараюсь представить, какой она была при жизни. Однако вы правы, в кукле кое-что есть. Этих сведений хватит, чтобы узнать вашу дочь, если я ее увижу или хотя бы окажусь неподалеку. Другими словами, начало положено.
     — Начало? — повторил Стив. Как адвокат он прекрасно понимал, насколько важно заключить договор, пусть даже устный.
     — Могу я на ночь оставить все это у себя?
     — Да, конечно.
     Я кивнул, чувствуя на плечах тяжесть, но уже не от страданий Эбби.
     — Если вам до сих пор интересно, предлагаю следующее. Я не уверен, что смогу вернуть Эбби. Мы уже говорили, это зависит оттого, где сейчас девочка. Если она перешла наследующую стадию — называйте ее, как хотите, — то Эбби не вернет никто. Никто к ней даже не достучится… Но я способен ответить на ваш вопрос и прояснить ситуацию. Если она все еще здесь, то есть с нами, тогда… Тогда открываются дополнительные возможности. А если нет… — Я пожал плечами. — По крайней мере появится какая-то определенность. Вы согласны или предпочитаете обратиться в другое место?
     Стивен кивнул и заговорил об условиях оплаты. Хм, большинство перспективных клиентов переходят к этой стадии куда раньше. Мне же пока хотелось уклониться от конкретных соглашений и договоренностей: полной уверенности в своих силах, увы, не чувствовалось. Если зайду в тупик, лучше просто поставить Торрингтонов в известность и уйти: малоприятная процедура возвращения задатка только усугубит и без того сложную ситуацию.
     — Когда окончательно возьмусь задело, тогда и заплатите.
     — Вы же сказали… — с тревогой начал Торрингтон.
     — Первый этап будет пробным. Своеобразной разведкой. На этом пока и договоримся. Какой смысл переходить к финансам, если я не смогу вам помочь? Хотите — оставьте мне вещи Эбби, и завтра мы обсудим детали, после того, как я тщательнее все проверю.
     Стивен понял намек и поднялся.
     — Можно позвонить утром?
     — Ваш номер у меня есть, так что лучше позвоню сам. — Заглянув в глаза Торрингтона, я чуть не утонул в бездонном океане его горя и немного смягчился: — Хорошо, я свяжусь с вами к вечеру. Думаю, новая информация появится.
     Я проводил Стива до двери. Он побежал вниз по лестнице, но на предпоследней ступеньке оглянулся, будто чувствуя, что на него еще смотрят. Застигнутый врасплох, я поспешно закрыл дверь. Трагедии всегда завораживают. Следя за Торрингтоном, я, можно сказать, притормозил на шоссе и, разинув рот, наблюдал за аварией, случившейся на встречной полосе. Бр-р, какая мерзость!
     Кроме болезненного интереса, я чувствовал легкое замешательство, в котором еще не разобрался до конца. На моих глазах Торрингтоны перетряхнули столько грязного белья и обнажили, в прямом и переносном смысле, столько ран, что я знал их куда лучше, чем хотелось бы. Вместе с тем никак не удавалось избавиться от ощущения, что какая-то сторона их отношений от меня ускользает, словно, умножая два на два, я временами получал пять. Может, виной тому пучок эмоций, напоминающий колючую проволоку, который я почувствовал в Мелани, и доминирующий среди них страх? Причем не просто страх, а несколько его разновидностей, вырисовывавшихся одна на фоне другой. Любовь к Стивену была очень сильна и звучала так громко и чисто, что походила на преклонение. Однако страх неистребимым плющом оплетал и ее.
     Впрочем, если я возьмусь за это дело, консультации по семейной психологии в список своих обязанностей не включу. Так что переживать не стоит.
     Я вернулся к столу, на котором лежали вещи Эбби, но, едва взглянув на них, понял, что не готов. Для путешествия в прошлое требовалось подкрепиться.
* * *
     Увидев меня в своем кафе, Грамбас тут же оторвался от сборника головоломок-судоку.
     — Ну что, Кастор, получил работу? — сунув ручку за ухо, поинтересовался он.
     — Возможно, — пожал плечами я. — Ближе к вечеру дам окончательный ответ.
     Грамбас вытер чистые руки о грязный фартук.
     — Да… — сочувственно протянул он. — Непросто, должно быть, когда от клиентов отбоя нет. Сто раз подумаешь, прежде чем брать нового…
     — Двойной кофе, — прорычал я. — Навынос. Сарказм можешь оставить себе.
     Когда Грамбас наливал в пластиковый стаканчик густой крепкий кофе по-гречески, в зал вошла Майя с большой миской нарезанного ломтиками картофеля.
     — Кастор не духе, — сообщил ей хозяин восточной кухни.
     — Да, — ответила она, — знаю.
     — Откуда?
     — Сам подумай, поднялся ни свет ни заря…
     Я бросился вон из кафе, не желая смотреть их старые цирковые номера. Дождь перестал, поэтому горячий кофе и мысли об Эбби я понес к мосту на Актон-лейн. Там есть скамеечка, с которой видно и новую ветку железной дороги, и запущенный участок канала Гранд-Юнион, и построенную на его берегу фабрику. Возможно, я неисправимый романтик, но у меня этот вид вызывает умиление: чумазый, перепачканный грязью Лондон пытается сохранить достоинство.
     Я потягивал кофеиновое пойло, стараясь, с одной стороны, разогнать уныние, а с другой — обострить восприятие до степени, при которой было бы опасно садиться за руль. Цели казались взаимоисключающими, однако в отсутствии виски крепкий кофе вполне мог выручить.
     Почему Эбби так страдала? Странно, очень странно… Конечно, с точки зрения возрастной психологии, подростки — сущие экстремалы: например, им бывает не просто грустно, а очень-очень грустно.
     И все же… Симпатичная девочка из обеспеченной семьи… Родители, похоже, души в ней не чаяли, а потеряв, с огромным трудом приходили в себя… Чем она так мучилась? По какой причине страдания переполнили душу настолько, что оставили неизгладимый отпечаток на игрушках?
     Очень хотелось выяснить, и, пожалуй, именно поэтому я сказал Стивену «возможно» вместо «нет».
     Кофе особо не помог, и я пошел обратно в офис. Вообще-то спешить было некуда, но я уже сосредоточился на деле Торрингтонов. Самое время выяснить, куда приведут осиротевшие сокровища Эбби. Какой смысл откладывать, если я больше ни о чем не в состоянии думать?
     Прикрыв дверь, я запер ее на замок, вырвал телефонный шнур из розетки, снял шинель и устроился за столом. Потом достал из правого кармана вистл, но играть не начал. Сперва нужно понять, что именно я пытаюсь найти.
     Осторожно, кончиками пальцев, я прикоснулся к кукле и напряг духовный слух. На первый план снова вышли страдания погибшей Эбби, бесконечным мотком магнитофонной ленты скрытые за нарисованной улыбкой и удивительно плоскими формами, которыми время и обстоятельства наградили тряпичное тело. На этот раз я не торопился, обращая внимания на выразительность и нюансы. Левая рука машинально нащупала эмалевую заколку, явно относившуюся к более позднему периоду, чем кукла.
     Та же тональность невыразимой грусти, только отзвук другой.
     Минут через пять я отложил заколку и куклу, поднес к губам вистл. Первая нота получилась низкой и долгой, вторая — столь же монотонной, но, едва я окрестил мелодию заунывной, она набрала темп. Музыка шла не из памяти и рождалась не в сознании. Напротив, работу сознания я старался сократить до минимума, чтобы оно только резонировало с отголосками страданий Эбби, которые заполнили мои мысли. Я перекладывал образ девочки на музыку, описывал ее лучшим из доступных мне способов, посылал психоэмоциональный сигнал всем постам: «Кто-нибудь видел Эбигейл Торрингтон?»
     Медиумы именуют подобное действие призыванием, а мои коллеги — «магическим лассо».
     Это — первая часть процесса изгнания. Сразу призрак в никуда не отправишь: для начала его нужно обездвижить, обмотать липкой лентой своей воли… Задача, конечно, малоприятная, но в тот момент о подробностях вспоминать не хотелось. Я убеждал Эбби, где бы она ни была, откликнуться на мой зов и подчиниться.
     Неудачу я мог потерпеть как минимум по двум веским причинам. Во-первых, я плохо знал девочку: ни при ее жизни, ни после смерти мы не встречались. Так что мелодия получилась несовершенной — этакий звуковой набросок, основанный на эмоциях, которые я уловил в вещах, принадлежавших когда-то Эбби. Эмоции были, конечно, сильными, но тем не менее являлись лишь одним элементом сложной мозаики. Другими словами, мое занятие напоминало попытку воссоздать по одному кусочку все изображение, не имея перед глазами коробки с картинкой-образцом.
     Вторая причина состояла в том, что Эбби могла скрываться слишком далеко. Никакое призывание не сработает, если дух его не слышит. Лично я еще ни разу не накидывал «магическое лассо» на призрак, не находившийся в одной комнате со мной.
     Однако с переходом в мир иной все правила меняются до неузнаваемости. Что такое время? Что такое пространство? Через пару секунд я почувствовал ответную реакцию: завибрировала одна из нитей невидимой паутины, которую я плел вокруг себя. Сдерживая собственные эмоции: волнение, удовлетворение, тревогу, я постарался переложить этот ответ на музыку, дабы сделать образ конкретнее и притянуть девочку к себе. Вибрации стали чуть сильнее и отчетливее.
     А в следующую секунду все кончилось.
     Меня окружал мертвый, пустой, неподвижный воздух. Нечто подобное чувствуешь, когда неожиданно перестает работать холодильник, и тишина воспринимается как новый звук.
     Пропустив такт, я сквозь зубы выругался и заиграл снова. На этот раз мелодия звучала увереннее: теперь я куда лучше представлял себе Эбби, поэтому, уже владея определенной информацией, мог прицелиться поточнее.
     В звуковой паутине почувствовались неуверенные толчки откуда-то из-за левого плеча, то есть с юго-запада. Наверное, в такой ситуации направление важно не больше, чем расстояние, но тянущее чувство в том психоэмоциональном секторе казалось очень сильным.
     Стоило направить в ту часть паутины разум и душу, как наступил мгновенный коллапс и торжество мертвой тишины.
     В глубине души разбуженным в середине февраля медведем просыпалось подозрение, но упаси боже сделать поспешные выводы. Я объявил перерыв и взялся за работу, до которой никогда не доходят руки: разобрал документы.
     Примерно через час я решил, что мозги уже переключились на нейтралку и пора попробовать снова. Настроившись на ту же волну, я внутренне зажмурился: сейчас, сейчас зайду в холодное море чужого несчастья — сначала по щиколотку, потом по пояс, но, увы, пока возился с бумагами, вода спала. Накрыл ладонями старую некрасивую куклу — ничего, никакого эмоционального следа. Удивленный и обескураженный, я взял в руки плюшевого мишку, затем кроссовки, затем книгу. В конце концов пришлось погрузить растопыренные пальцы в сокровища Эбби, стараясь одновременно потрогать как можно больше вещей. Все было холодным и безжизненным.
     Вспомнились сделанные чуть раньше выводы. Эмоциональный след, который мы оставляем в вещах, не похож на отпечатки пальцев. Да, его можно спрятать за новым впечатлением, посильнее и посвежее, но полностью стереть нельзя — по крайней мере так всегда казалось мне. Однако кому-то это удалось: удалось замести психоэмоциональный след, выбить у меня из-под ног почву и посадить в лужу. В очередной раз я был вынужден расписаться в собственной беспомощности и некомпетентности.
     Похищение призрака. Срыв «магического лассо». Да, мне встретился более умелый и искушенный коллега. Профессиональная гордость была не только задета, но и проткнута. Интересно, удастся ли вернуть ей прежнее раздутое состояние?
     Ну вот, самомнение и уверенность на нуле…
     В черные дни я нередко думаю: Феликс Кастор заслужил все, что с ним приключилось.

4

     Главная дверь церкви святого Михаила оказалась двустворчатой, с замком на каждой створке, и, главное, массивной. Толщиной она была сантиметров десять, не меньше, очень плотно сидела в проеме узкого с низкими сводами нартекса и, похоже, от времени стала крепче камня. Под моим натиском она приоткрылась всего на пару сантиметров, так что еще раз пытаться не стоило. Из вредности я мог бы взломать замки голыми руками, только особого смысла в этом не видел. Судя по ощущениям, створки двери заблокировали еще и снизу: на внутренней стороне явно имелся засов.
     Существуют храмы, ради одного взгляда на которые люди готовы проехать тысячи километров. Церковь святого Михаила в их число не входила. Не поймите меня неправильно: она была старой и по-своему весьма впечатляющей. Относилась к ранней готике, очень ранней — думаю, ее возводили в соответствии с предписаниями самого аббата Сугерия. Вывод: от фундамента до кончика шпиля церковь получилась прямой, как пика, и такой же незамысловатой — высоченная ночлежка с религиозным уклоном, где Святой дух мог спокойно спать до Судного дня.
     Некоторые считают, что он уже проспал.
     Именно здесь Джулиет назначила встречу, однако самой ее нигде видно не было. Пришлось ждать, чем я и занимался, когда совсем неподалеку почувствовал чье-то присутствие — нематериальное, переменчивое и настолько эфемерное, что стоило сосредоточить внимание, как неизвестный тут же исчез, словно не желая попадать под прожектор моего сознания. Этот некто оставил весьма неприятный осадок, совсем как горькое лекарство: попробуешь в детстве и до конца жизни помнишь отвратительный вкус.
     Удивившись, я прижал руки к тяжелой двери, закрыл глаза и напряг духовный слух.
     Сначала не чувствовал ничего, кроме прохлады деревянных створок. Может, я вообще ошибся, и все ощущения объясняются психоэмоциональным похмельем, которым страдаю уже второй день? Только я собрался достать вистл, чтобы немного сузить диапазон поиска, за спиной послышались женские шаги, разбавив монотонный шорох полощущихся на ветру флагов. Саркастическое замечание вертелось на языке, но едва я обернулся, колкость испарилась. Ко мне шла не Джулиет, а молодая женщина в «учительских» очках с пепельными волосами до плеч. Невысокая, худенькая, бледная, она сутулилась, будто шагала под сильным ливнем. Вот только дождь уже передвинулся на запад, уступив место погожему майскому вечеру. Если бы не густая тень церковной громады, думаю, мне в тяжелой шинели стало бы жарко. Блондинка в светло-бежевом костюме явно мерзла, несмотря на длинные рукава и скромную, до середины лодыжек юбку: скрестив руки на груди, она нервно растирала ладони.
     Темные в окружении светлых ненакрашенных ресниц глаза посмотрели на меня из-за серьезных, «мне не до забав» очков.
     — Мистер Кастор? — нерешительно спросила блондинка, будто подобный вопрос мог обидеть до глубины души.
     — Да, это я.
     — Я — Сьюзен Бук, алтарница. Э-э-э… мисс Салазар сейчас за зданием церкви, на кладбище. Она попросила вас проводить.
     Восходящая интонация Сьюзен превращала все утвердительные предложения в вопросы. Обычно меня это немного раздражает, но алтарница так старалась угодить, что лишить ее удовольствия, пусть даже мысленно, казалось не менее кощунственным, чем прижечь горячим утюгом щенка. Я пожал робко протянутую руку, успев заглянуть в мысли Сьюзен. Они были темными и испуганными: алтарницу явно что-то угнетало. Я резко отпустил полупрозрачную ладонь: чужих проблем на сегодня достаточно.
     — Феликс Кастор в вашем распоряжении, — шутливо проговорил я, показав жестом, что готов за ней следовать. Сьюзен вздрогнула и обернулась, будто опасаясь нападения из-за спины, но быстро взяла себя в руки, густо покраснела и пронзила меня беспокойным взглядом.
     — Извините. Сегодня я сама не своя. Такая ситуация… — Она пожала плечами и скривилась.
     Не зная, что имеет в виду алтарница, я смог только сочувственно кивнуть. Развернувшись, она направилась туда, откуда пришла, а мне осталось лишь шагать рядом.
     — Она удивительная, правда? — задумчиво спросила Сьюзен Бук.
     — Джулиет?
     — Да, Джул… То есть мисс Салазар. Такая сильная! Я имею в виду не физическую силу, а духовную, то есть силу веры. Глядя на нее, кажется: ничто не может поколебать решимость этой женщины и заставить сомневаться в себе. — В голосе алтарницы звучало чувство, очень напоминающее страстное желание. — Меня это просто восхищает!
     — Меня тоже, — кивнул я, — но до определенного предела. Иногда неуверенность только на пользу.
     — Вы думаете?
     — Да, конечно! Например, возомни вы, что умеете летать, сомнения и нерешительность не дадут прыгнуть со скалы!
     Сьюзен неуверенно рассмеялась, будто не зная, серьезно я говорю или шучу.
     — Наш каноник твердит: сомнения сродни физическим нагрузкам. Если так, то я по сто килограммов из положения лежа выжимаю! Но проблемы… да, возможно, они действительно закалят мой характер. Все что ни делается, то к лучшему — такова Его воля.
     «Его» Сьюзен Бук произнесла с большой буквы, очень в духе моего старшего брата Мэтью. Однако «проблемам» придавалось почти такое же значение, и я едва не спросил, что за чертовщина творится в церкви святого Михаила. Тем не менее Джулиет неспроста не ввела меня в курс дела, так что рот следовало держать на замке. О Джулиет я тоже не стал распространяться, хотя страшно хотел увидеть реакцию Сьюзен, когда она узнает настоящее имя мисс Салазар и, хм, ее малую родину. Нет, пусть пока тешится иллюзиями.
     Церковь святого Михаила находится на принадлежащем ей небольшом земельном участке по Дюкейн-роуд практически напротив зловещего комплекса тюрьмы «Уормвуд-скрабз». Его красно-белые кирпичные здания напоминают открытую рану с прорезающейся сквозь мышечную ткань костью. Слева от самой церкви, куда и вела меня Сьюзен Бук, за покойничьими воротами, виднелось маленькое аккуратное кладбище, идеально подходящее для декораций к мюзиклу по мотивам «Элегии» Грея. Ворота оказались заперты: на тяжелой цепи висел замок. Вытащив из кармана небольшую связку ключей, алтарница быстро нашла нужный, не без труда повернула его в замке и сняла цепь. Ворота распахнулись и, пропуская меня, Сьюзен отошла в сторону.
     — Я открою вам дверь ризницы, она вон там, у западного трансепта. Мисс Салазар… — Сьюзен показала рукой, но я уже заметил Джулиет. Кладбище полого спускается под гору, так что силуэт моей новоиспеченной коллеги, по-турецки сидевшей на каком-то мраморном надгробии, четко вырисовывался на фоне вечернего неба. За ее спиной атлантом высился огромный дуб, которому наверняка было больше ста лет.
     — Спасибо, — поблагодарил я, — через пару минут мы к вам присоединимся.
     Буквально на секунду алтарница задержалась, засмотревшись на одинокую фигуру Джулиет, а потом бросилась прочь, окинув меня испуганным взглядом, будто я застал ее в минуту сомнений и нерешительности. Я помахал рукой (надеюсь, получилось обнадеживающе и утешительно) и зашагал вверх по склону к Джулиет. Та сидела, опустив голову, и, когда я подошел, даже не шевельнулась. Якобы не заметила, хотя я прекрасно знал: она слышала скрип ключа в воротах, уловила запах моего лосьона после бритья и, профильтровав мои феромоны, знала, каким для меня был уходящий понедельник.
     Вот она совсем близко — можно говорить, не повышая голоса… Я брякнул первое, что пришло в голову:
     — Зачем тебе церковь? Неужели в религию ударилась?
     Резко подняв голову, Джулиет хмуро на меня посмотрела. Увидев, что темные глаза превратились в щелки, я воздел руки к небесам, мол, помыслы мои чисты, прошу, не тронь. Порой я захожу слишком далеко, и, когда такое случается, Джулиет тут же посылает мне сигнал.
     Как обычно, едва я начал на нее глазеть, остроумие тут же иссякло. Джулиет невероятно, умопомрачительно красива. Кожа начисто лишена меланина, гладкая, как мрамор, и белая, как… Закончите любимым образным выражением. Если выбрали стандартное «как снег», представьте ее глаза, бездонные, как омуты, темные, как ночь. Коварный рыбак притаился не на берегу, а в глубине этих омутов, и крючок можно почувствовать, лишь когда он вопьется в горло. Волосы тоже черные, гладкой шелковой волной ниспадающие чуть ли не до пояса. А тело… Даже описывать не буду, скажу одно: от такого легко потерять голову и пропасть, как случилось со многими, духом куда сильнее, чем я; пропасть безвозвратно.
     Все дело в том, что Джулиет — знаю, об этом я уже говорил — не человек. Она демон семейства суккуб, излюбленный способ охоты которых заключается в том, чтобы возбудить до состояния, когда мозги переплавляются в моцареллу, а потом через плоть высосать душу. Даже сегодня ее, одетую в скромные черные брюки и свободную белую рубашку с алой розой, вышитой на груди, было трудно принять за обычную женщину. Уверенность и сила, восхитившие Сьюзен Бук, основывались на том, что Джулиет, как совершеннейшее из плотоядных, занимает первое место в пищевом ряду, который не в состоянии представить ни один из смертных. Вот только термин «плотоядное» не совсем точен, Джулиет скорее нужно отнести к разумо- и душеядным. А еще нужнее — не попадаться на ее пути.
     Слава Всевышнему, она на нашей стороне, как атеист говорю!
     Еще один шаг — и я уловил ее аромат. Как всегда, он воздействовал на меня в два этапа. Сначала чувствуешь запах лисы, жаркий, прогорклый, пересыщенный, а после того, как острота первой ноты в несколько раз снизит глубину дыхания, окунаешься в целый коктейль запахов, таких сладких и чувственных, что половые органы тут же приходят в состояние боевой готовности. Даже я, хорошо знакомый с действием ее чар, почувствовал внезапную слабость: питающая мозг кровь устремилась к промежности, будто той требовалась дополнительная поддержка. Результат — сильная и болезненная эрекция — не заставил себя ждать. Рядом с Джулиет мужчины превращаются в воск и частично слепнут, потому что смотреть на кого-то, кроме нее, кажется бессмысленной тратой времени.
     Как следствие, важно ни на минуту не забывать, кто она такая. В этом случае безотчетный страх превращается в союзника и непреодолимой преградой встает на пути страстного желания. Я подобный план считаю вполне разумным, ибо абсолютно уверен: если займусь сексом с Джулиет, моя бессмертная душа сгорит, как свечка. И тем не менее в ее присутствии трудно мыслить логически. Что говорить, вообще мыслить трудно.
     Распрямив ноги, Джулиет медленно, с непринужденной грацией сошла с мраморного постамента. Так, это не постамент, а крышка семейного склепа, в котором покоились Джозеф и Кэролайн Рибандт и еще целая компания производных Рибандтов, обозначенных шрифтом помельче. Увы, смерть ничуть не демократичнее жизни.
     В руках суккуба я заметил пластиковую мисочку, до краев заполненную водой. Если, когда я подошел, Джулиет держала ее на коленях, значит, все это время она смотрела на воду.
     — Ну, как дела? — поинтересовался я.
     — В целом неплохо, — уклончиво ответила она.
     — В смысле?
     — В смысле, хорошо, если абстрагироваться от чувства голода. Я уже год как по-настоящему не питалась, то есть не вкушала человеческих тел и душ. Порой трудно не думать о том, как это вкусно и здорово.
     Что бы ей ответить? К сожалению, ничего оригинального в голову не пришло.
     — Да, — прерывая затянувшуюся паузу, сказал я, — кажется, ты немного похудела. Считай, что сидишь на диете и выводишь из организма шлаки.
     Джулиет шутки не поняла. Я поторопился сменить тему:
     — Так у тебя тут призрак? Очередной кладбищенский патриот?
     «Кладбищенский патриот» — самый распространенный в нашей профессии сценарий: призраки крепко прилипают к месту, где покоятся их бренные останки, и не могут оторваться. Некоторые осваиваются в полуистлевшей оболочке и воскресают в ипостаси зомби, но большинство просто остается на месте, с каждым годом делаясь все эфемернее и несчастнее.
     — На этом кладбище? — сурово взглянув на меня, переспросила Джулиет. — Здесь уже пару веков никого не хоронили. Кастор, взгляни на даты!
     Действительно, Джозеф покинул наш мир в 1782-м, Кэролайн — тремя годами позже. К тому же все надгробия стояли, наклонившись под весьма живописными углами, большинство позеленело от мха, а некоторые начали проседать, так что нижние строчки полустертых горестных посланий скрылись в высокой траве.
     — Здесь призраков нет, — озвучила очевидный факт Джулиет.
     — Тогда в чем дело? — спросил я, смущенный и одновременно раздосадованный: надо же было так опростоволоситься перед собственной ученицей! Воскресшие редко протягивают больше десяти лет, а уж до пятидесяти- и шестидесятилетнего юбилея добираются считанные единицы. Официально известен лишь один призрак, задержавшийся в нашем мире дольше ста лет. Он, точнее она, в настоящее время обитает в паре километров к востоку от Дюкейн-роуд. Ее зовут Рози, и мы с ней, можно сказать, друзья.
     — Здесь нечто пострашнее… — объявила Джулиет.
     — Тогда, по всей видимости, святая вода нужна для острастки? — предположил я, кивнув на миску.
     Пронзив многозначительным взглядом, суккуб вручила ее мне. Я взял чисто машинально, а еще для того, чтобы не замочить шинель.
     — Кто сказал, что вода святая?
     — А, ты решила вымыть голову! Знаешь, Джулиет, смертные женщины занимаются этим вдали от посторонних…
     — Обернись. — Суккуб показала в сторону церкви.
     — Посолонь или осолонь?
     — Просто обернись. — Взяв меня за плечи, суккуб наглядно показала, что имеет в виду: развернула на сто восемьдесят градусов. От ее прикосновения по телу пробежали электрические импульсы, в очередной раз напомнив (будто это требовалось), что физической силы Джулиет не занимать, равно как и духовной, о которой говорила Сьюзен Бук. Глаза уперлись в громаду церкви: в тот момент она заслоняла садящееся солнце и потому напоминала глыбу индиговых теней.
     — Такие, как я, умеют маскироваться, — прошептала суккуб, и ее хриплый голос из соблазнительного неожиданно стал угрожающим. — На охоте это умение бесценно: мы прикрываемся фальшивыми лицами — миловидными, глупыми, безобидными — и усыпляем бдительность тех, кто на нас смотрит.
     Джулиет легонько стукнула пальцем по миске. На воде появилась рябь: пробежала от края к центру, затем обратно — получились мелкие неровные круги.
     — Следовательно, лучший способ разглядеть нас — не смотреть в лицо.
     Вода в миске успокоилась, и я увидел отражение церкви святого Михаила. Вверх ногами она выглядела ничуть не лучше. Какое там, намного хуже: черный дым валил от нее в перевернутое небо. Создавалось впечатление, что церковь горит, горит без огня.
     Испугавшись, я поднял глаза к самому зданию — святой Михаил стоял, погрузившись в мрачную тишину: ни дыма, ни салютов с фейерверками.
     Однако стоило опустить глаза к миске, и я снова увидел густые клубы дыма. Церковь, вернее ее отражение, казалась ядром сумрачного ада.
     Я взглянул на Джулиет, но та лишь плечами пожала.
     — Кто-то из твоих знакомых? — как можно беззаботнее и легкомысленнее поинтересовался я. Увы, легкомыслия в моем голосе было не больше, чем у бегемота изящества.
     — Хороший вопрос, — согласилась суккуб. — Но оставим его на потом. Зайдем внутрь, тебе нужно увидеть все как есть.
     По-моему, мне это совершенно не нужно! Однако я послушно спустился с ней к церкви. Можно сказать, мы двигались по следам алтарницы.
     Сьюзен ждала у двери в ризницу, крошечную каменную конурку, пристроенную к церкви сзади. Дверь она открыла, но сама почему-то не вошла. Молодая женщина показалась еще более нервной и несчастной, чем раньше, но когда она в ожидании указаний посмотрела на Джулиет, в темных глазах полыхнуло уже знакомое мне желание.
     — Подождите здесь, — неожиданно мягко попросила суккуб. — Пяти минут нам вполне хватит. Думаю, Кастору лучше составить собственное впечатление.
     Сьюзен покачала головой.
     — Нет, я пойду: вдруг вопросы появятся. Каноник просил всячески вам помогать.
     С явным усилием сжав волю в кулак, алтарница вошла первой. Джулиет кивнула: «Ты следующий, а потом я».
     Ризница, размером с большой туалет, была абсолютно пустой за исключением встроенного шкафа с одеянием священнослужителей и вешалки на стене. Через вторую распахнутую настежь дверь мы вошли в северный трансепт церкви — низкий боковой туннель, ведущий к главному коридору нефа. Освещался туннель лишь красноватыми лучами заходящего солнца, пробивающимися сквозь витражи слева от нас. Выглядело мерзко: с трудом представлялось, что подобное может вызвать религиозное рвение. Хотя учтите, я «Отче наш» даже с приставленным к виску пистолетом читать не буду, потому мое мнение нельзя считать объективным.
     Холод я почувствовал еще раньше, чем спустился на три ступени: он пробирал до самых костей. Температура больше напоминала декабрь в Центральных Андах, чем май в Восточном Актоне. Неудивительно, что главная дверь показалась неприятно прохладной: ледяную стужу не остановили даже каменные стены.
     Несколькими ступеньками ниже ждал еще один сюрприз. Обернувшись, я встретился глазами с Джулиет.
     — Скажи, что ты сейчас чувствуешь? — попросила она.
     Но я сначала решил все проверить.
     — Температура меняется, — пробормотал я. — Холод… Холод будто лежит в воздухе пластами, и они не двигаются.
     — События здесь развивались очень быстро, поэтому холод… — Джулиет осеклась, подбирая нужное слово.
     — Что, что?
     — Поэтому холод и распространился неравномерно.
     Мой смех прозвучал недоверчиво и слегка обиженно.
     Сьюзен Бук ждала в конце трансепта и смотрела на нас скорее о беспокойством, чем выжидающе. Одна она явно не собиралась сделать ни шагу. Мы с Джулиет быстро подошли к алтарнице.
     В нефе тени казались гуще, потому что свет проникал лишь в окна, расположенные ближе к хорам. Остальная часть сводчатого помещения представляла собой бесформенную черную пустоту. Серые плиты пола исчезали во мраке всего в нескольких метрах от моих ног, будто мы находились на каменистом краю скалы.
     Сейчас, когда все трое стояли неподвижно, я вдруг услышал звук. Тихий и очень низкий, он разительно отличался от шороха наших шагов, который разносило гулкое эхо. Звук появлялся и исчезал каждые несколько секунд, причем затихал так медленно, что я подумал: а не мерещится ли мне все это?
     Прежде чем я нашел ответ на этот вопрос, Джулиет сорвалась с места, нырнула в беспросветную черноту нефа и через пару мгновений вернулась со свечой в руке. Как она отыскала ее во мраке — уму непостижимо.
     Свеча была самая простая, белая, сантиметров пятнадцать длиной, чуть заметно сужающаяся к концу. Сьюзен с несчастным видом смотрела, как Джулиет достает из кармана зажигалку и подносит ее к фитилю.
     — Это молельная свеча, — жалобно проговорила алтарница. — Когда зажигаешь такую, нужно прочесть молитву.
     — Так прочтите, — посоветовала Джулиет, наклонила фитиль к пламени зажигалки, и он тут же занялся.
     Я думал, суккуб поведет нас к алтарю, но она ждала, загородив свечу ладонью, чтобы защитить пламя от сквозняков: дверь-то осталась открытой. Однако воздух был совершенно неподвижен, как в каменном склепе, как в гробу… Пламя горело удивительно ровно и спокойно, и лишь тоненькая струйка дыма поднималась к сводам по мере того, как оно пожирало фитиль.
     Неожиданно свеча замигала и чуть не погасла. Казалось, что огонь испуганно съежился. Мрак и холод словно тянули из него силу, как будто высасывали энергию из крошечного островка света и тепла, стремясь убить. По мере того как пламя сдавалось на милость победителя, тени становились гуще и темнее, чем прежде. Холод тоже помаленьку усиливался. В мертвой тишине я снова уловил чуть слышный прерывистый ропот.
     — Ты знала, что так получится? — спросил я Джулиет, не сводя глаз с едва теплящегося пламени свечи.
     — Это я проверила первым. А вот то — вторым. — Она показала на стену справа от меня. Повернув голову, я увидел шесть невысоких предметов, при ближайшем рассмотрении оказавшихся цветочными горшками из черного пластика.
     В каждом было что-то мертвое: поникшие стебли, безжизненные, побитые морозом бутоны, высохшие луковицы.
     — От холода подобное случается, — заметил я. — Ничего сверхъестественного для этого не требуется.
     — Верно, — согласилась Джулиет, — но не за пять же минут! Посмотри на свою руку, посмотри, что происходит с кожей на запястье.
     Н-да… Кожа начала сохнуть и покрываться морщинами, как у старика. Осторожно проведя по ней пальцем, я почувствовал тупую боль.
     — Чем больше времени здесь проведешь, тем хуже становится. Если задержишься на час, то, вероятно… — Взгляд суккуба скользнул к замерзшим обитателям цветочных горшков. Заканчивать фразу особого смысла не имело. Образовавшуюся паузу заполнил низкий гул: он возник из неподвижного воздуха, холодных камней или самой тьмы, набрал силу и тут же стих; возник, набрал силу, растворился в тишине.
     — Черт подери, что это было? — спросил я. — Что это за шум?
     — Неужели не узнал? — удивилась Джулиет.
     — Пока нет.
     — Значит, догадаешься.
     — Да, конечно, — слегка уязвленно отозвался я, — только сначала все побеги замерзнут и листья высохнут.
     Я задул огонек свечи, не дав ему умереть естественной смертью, и направился к выходу.
* * *
     По словам Сьюзен Бук, это случилось позавчера во время вечерни.
     В церкви святого Михаила своего священника нет, поэтому среди недели она закрыта. Службы проводятся по субботам и воскресеньям, когда из Хаммерсмита приезжает каноник Бен Кумбз, и церковь распахивает двери для прихожан. Все остальное время за храмом присматривают Сьюзен и сторож по фамилии Патрикс, который в основном ухаживает за могилами, но иногда соглашается очищать стены от граффити.
     Вечерню Сьюзен любит больше всего. Ей нравятся гимны, которые начинаются с «Веди нас, Отче небесный», а от отдельных псалмов на глаза наворачиваются слезы: так они прекрасны; ей нравятся горящие свечи, особенно в это время года, когда они будто вбирают энергию догорающего солнца и вместо него освещают землю. Алтарница верит, что в них сияет дух, наполняющий силой немощную плоть.
     Мы вернулись на кладбище и после полуночного холода церкви грелись в последних лучах заката. Я удобно устроился на плите «Майкла Маклина, обожаемого супруга и отца», Джулиет с непринужденным изяществом восседала на надгробии «Элейн Фарра-Бомонт, так рано покинувшей этот грешный мир», а Сьюзен, не желая тревожить покой любимых и безвременно ушедших, опустилась на траву между нами. В данной ситуации я не счел это пустой сентиментальностью и не принял близко к сердцу то, что глаза алтарницы буквально приклеились к Джулиет.
     Если верить Сьюзен, в церкви собралось около восьмидесяти прихожан. «В таком славном храме и халтурить грешно, — пошутил каноник, когда она помогала ему облачаться в ризу. — Постараюсь, чтобы вечерня получилась хорошей». Он, как обычно, пропел с паствой респонсорий и перешел к псалму. В тот вечер он выбрал девяносто седьмой и только начал первое из двух песнопений: «Воспойте Господу новую песнь, ибо Он сотворил чудеса…»
     Рассказ прервался: алтарница задумчиво смотрела на траву, что-то вспоминая.
     — Там есть место, где хор призывает море и землю шуметь и ликовать…
     Я тут же вспомнил псалом, а вместе с ним, без всякого энтузиазма, собственное религиозное образование, которое получилось довольно бессистемным. Псалмы всегда казались мне полной бессмыслицей: «Да рукоплещут реки», — как, скажите, реки могут рукоплескать? «Да ликуют вместе горы», — кто-нибудь видел, что они действительно ликуют?
     Однако Сьюзен продолжала рассказ, так что желчный поток воспоминаний пришлось обуздать.
     Когда каноник Кумбз дошел до «Да шумит море, и что наполняет его…», с улицы действительно послышался шум — громкий визг тормозов, а затем звук удара: скрежет металла о металл или о другую поверхность. Естественно, настрой собравшихся был испорчен, даже хористы замолчали и как по команде уставились на дверь.
     — Стало холодно, — чуть дрожащим голосом добавила Сьюзен. — Так неожиданно… Буквально за долю секунды сильно-сильно похолодало. Люди начали испуганно вскрикивать, переглядываться, вскакивать на ноги. Нас охватили смятение и шок, потому что все произошло очень быстро. Хотя случившееся потом было еще ужаснее…
     Я поднял глаза, но продолжать алтарнице явно не хотелось. Она смотрела на Джулиет, словно в ожидании соответствующего приказа, однако, встретив совершенно непроницаемый взгляд, пристыженно потупилась.
     — Раздался смех, — через силу выдавила она.
     Прозвучало так нелепо, что я не сразу понял, что к чему.
     — Смех?
     — Да, кто-то рассмеялся, — упрямо, словно оправдываясь, повторила Сьюзен. — Смех звучал с большой высоты, откуда-то с крыши, то есть далеко-далеко от нас. Не просто звучал, а наполнял собой церковь. — Алтарница взглянула на меня, почти уверенная, что я подозреваю ее во лжи. — Описать его невозможно. Невозможно передать, какие чувства он вызывал. Одни прихожане пустились бежать, другие… другие упали, как подкошенные. У некоторых начались припадки: руки и ноги беспорядочно задергались, рты широко открылись. В храме творилось нечто омерзительное. Хотелось одного: спрятаться от этого жуткого звука, но голова отказывалась работать. Я побежала, сама не зная куда, и врезалась в Бена, то есть в каноника Кумбза. Он намного выше и крупнее, поэтому даже не почувствовал, что сбил меня с ног. Боясь упасть, я схватилась за алтарную ограду. Вцепилась и не могла отпустить. Она была такой холодной! Холод пробирал насквозь и лишал воли. Видели, как на катке начинающие жмутся к бортику, не решаясь ступить на лед? Наверное, со стороны я выглядела именно так. Я держалась за решетку алтаря, голова сильно кружилась, а мимо с криками носились обезумевшие прихожане. Когда вернулась способность двигаться, я едва не споткнулась о женщину, которая упала в центральном проходе прямо перед алтарем. Она потеряла сознание или ударилась обо что-то головой — в любом случае бросить несчастную я не могла. Нести было слишком тяжело, поэтому я волокла ее к двери короткими перебежками, отдыхая через каждый метр. Смех к тому времени прекратился, но… за нами словно наблюдали. Я даже голову поднять боялась. Казалось, кто-то огромный… какой-то великан забрался на крышу и на нас смотрел.
     Нервно сглотнув, алтарница покачала головой.
     — Как добралась до двери, не помню, однако каким-то образом мне это удалось, потому что я очутилась на улице. Женщина, которую я тащила, лежала на асфальте без сознания. Неожиданно я заметила, что ее белая блузка перепачкана кровью. Помню, перепугалась: неужели она умерла, неужели ее убил тот ужасный хохот? Но потом поняла…
     Сьюзен показала нам ладони: на обеих краснели ссадины, широкой полосой тянущиеся к запястьям, по краям запеклась багровая корка.
     — Кровь была не ее, а моя: наверное, поранилась, ухватившись за ограду. Металл стал таким холодным, что кожа прилипла. Поэтому я и не могла оторваться.
     Да-а, зрелище более чем красноречивое! Затаив дыхание, я слушал окончание рассказа.
     Все прихожане выбрались из церкви живыми, некоторые буквально выползали на четвереньках, но повреждений серьезнее порезов и ушибов никто не получил. Бившиеся в припадке быстро пришли в себя, хотя и жаловались на слабость и головокружение. Каноник Кумбз запер церковь, велел Сьюзен отменить воскресную службу и сбежал. Алтарнице одной пришлось вызывать «скорую» для раненых (на клавишах мобильника остались кровавые следы) и успокаивать рыдающих.
     В воскресенье каноник позвонил ей домой. Сказал, что обратился в епархию и получил разрешение нанять специалиста по изгнанию нечисти, при условии, что тот будет официально аккредитован церковью. Кумбз велел алтарнице найти подходящего в «Желтых страницах».
     Телефонного справочника у Сьюзен не оказалось, поэтому она вышла в Интернет и сразу же наткнулась на сайт Джулиет. Неудивительно! Именно он попадается первым, вне зависимости оттого, задаешь ли поисковику «китайский ресторан» или «водопроводчиков». Почти уверен, суккуб сотворила с «Гуглом» нечто сверхъестественное и нелегальное.
     На сайте говорилось: аккредитация Джулиет, как в англиканской церкви, так и в католической, находится в процессе получения. Сьюзен это устроило, и она решила позвонить.
     — И вот вы здесь, — с облегчением закончила она, — двое по цене одного! — повернувшись сперва направо, потом налево, алтарница неуверенно улыбнулась нам с Джулиет. С самого начала рассказа она впервые обратила на меня внимание.
     — Да, и вот мы здесь, — поднимаясь с могильной плиты, согласился я, — и, думаю, должны обсудить сложившуюся ситуацию. Вы извините нас на минутку?
     — Да, конечно, — лихорадочно покраснев, кивнула Сьюзен и тут же поднялась. — Мне все равно пора закрывать.
     Громко звеня ключами, она зашагала к церкви. На Лондон опускалась ночь. Мы с Джулиет двинулись к склепу Рибандтов, навстречу сгущающимся сумеркам.
     — Думаешь, это демон, а не человеческий дух? — убедившись, что нас не подслушивают, спросил я.
     Суккуб ответила не сразу, а когда заговорила, чувствовалось, что она взвешивает каждое слово.
     — Посланники ада, узнаю их следы и повадки. Незамеченными им ко мне не подобраться… С другой стороны, на освященной земле способны орудовать лишь самые старшие и влиятельные. К примеру, мне нелегко находиться здесь без особого ущерба для себя. Я должна заранее готовиться, постоянно быть настороже и не задерживаться слишком долго.
     — Так кто, кто это может быть?
     Джулиет повернулась ко мне, и я прочитал на ее лице тревогу. Точнее, она позволила прочесть, потому что мимикой и жестами суккуб владеет не хуже, чем опытный рыбак — удочкой.
     — Если бы не холод и другие признаки, решила бы, что здесь вообще чисто. У этой силы нет ни запаха, ни тела, ни точки сосредоточения… — тщательно подбирая слова, Джулиет морщилась, словно ей не нравились найденные варианты. — Один вес, без фактического присутствия…
     — Что ты пробовала делать? — сухим менторским тоном осведомился я.
     — Многое, разные приказы и вопросы. Услышав любой из них, обитающая в этих камнях сила должна была мне показаться. Увы, попытки не привели ни к чему: я хватаюсь за воздух, за уплывающий от меня дым.
     Вспомнив густые тени, клубившиеся у отражения церкви в миске с водой, я кивнул. Сравнение получилось не таким уж и образным…
     — И все-таки… — начала Джулиет, но осеклась. Никогда не видел ее такой нерешительной и осторожной. Если честно, это обескураживало не меньше, чем лавина, остановившаяся посреди склона.
     — Что?
     — Слабое присутствие я порой чувствую. Не в самих камнях, а рядом. Странное нечто — рядом и движется не единым целым, а роится, словно туча комаров. Оно связано с чем-то внутри храма, и прячется, когда я пытаюсь его рассмотреть.
     На поверхность памяти тут же всплыли ощущения, так удивившие меня незадолго до встречи с алтарницей.
     — Знаешь, кажется, я тоже почувствовал что-то подобное. Запах, но слишком слабый, чтобы его опознать.
     Я взглянул на покойничьи ворота: там, на фоне сгущающегося мрака, белело лицо Сьюзен Бук.
     — Может, мне стоит попробовать? — неуверенно проговорил я.
     Джулиет наверняка пользовалась некромантией, или черной магией, в которой мне видится крупица правды, облепленная огромным комом дерьма и шарлатанства. Я придерживаюсь совершенно иной тактики: черпаю силу в собственном таланте, не прибегая к заклинаниям, тайнописи и обрядам. Предложение было совершенно искренним, но Джулиет отрицательно покачала головой: ей не хотелось взваливать на меня свою работу.
     — Как по-твоему, я ничего не пропустила? У тебя ведь опыта куда больше, чем у меня…
     В какой-то мере суккуб права. Если верить Джулиет, ей несколько тысяч лет, но на Земле она живет всего полтора года. В нашем смертном мире существует огромное количество вещей, касающихся взаимоотношений живых, мертвых и воскресших, о которых она даже не слышала.
     С другой стороны, раз она демон, ее опыт в тысячу раз богаче моего. Что нового я могу рассказать суккубу о посланниках ада, если они совсем недавно были ее соседями?
     И какой ответ мне следовало дать? Здорово, что в трудной ситуации Джулиет обратилась ко мне, очень здорово, поэтому расписываться в собственном бессилии совершенно не хотелось. Тем не менее ни с чем подобным я прежде не сталкивался.
     — Мне нужно как следует все обдумать, — уклончиво проговорил я, — посоветоваться с друзьями. Прямо сейчас кажется: ты не пропустила ничего.
     — Спасибо, Кастор! Если понадобится твое участие, гонорар мы, естественно, поделим.
     — Блеск твоих глаз дороже любого гонорара. Но раз уж я здесь, хочу попросить об ответной услуге.
     — Никаких проблем, слушаю!
     — В своей… м-м-м… профессиональной деятельности…
     — Моя профессиональная деятельность — это изгнание нечисти.
     — Да, да, конечно… Но раньше, когда ты, м-м-м, охотилась, охотилась на кого-то конкретного, и, допустим, этот конкретный был в курсе и прятался… Как ты… Каким образом?
     Я старался потактичнее задать важный вопрос, а Джулиет улыбалась, искренне забавляясь моим смущением. Воистину, у демонов странное чувство юмора!
     — Хочешь спросить, как я искала человеческие души, например, твою, когда меня вызывали из ада, приглашая полакомиться?
     — В общих чертах, да.
     — Я ищу по запаху.
     — Это я знаю и пытаюсь уточнить, по какому именно. По запаху тела или души?
     — Я иду по следу обоих.
     Так, уже какая-то информация!
     — Отлично, а случалось когда-нибудь, чтобы твоя…
     — Жертва?
     — Я собирался сказать «цель», но пусть так… Случалось ли, чтобы жертва, зная об охоте, заметала следы, и ты ее больше не чувствовала?
     Джулиет выдержала паузу, задумавшись над моим вопросом.
     — Запах тела скрыть довольно просто, способов превеликое множество. А вот запах души замаскировать куда труднее… Хотя ручей или река спрячут и тот и другой.
     Я кивнул — про воду известно любому изгоняющему нечисть.
     — А случалось когда-нибудь, чтобы ты шла по следу, и запах был сильным, а потом раз — и исчезал? Не слабел, а исчезал полностью?
     Секундное колебание — и Джулиет покачала головой.
     — Нет, такое невозможно.
     — А я вот сегодня днем столкнулся…
     — Нет, — категорично повторила суккуб. — Наверное, тебе показалось, а на деле произошло что-то другое.
     Вот и славно, будет над чем подумать.
     — Спасибо, — поблагодарил я. — Завтра заеду узнать, как твои успехи.
     — Давай вечером, — предложила Джулиет. — Вместе поужинаем.
     Перспектива суперсоблазнительная!
     — За твой счет?
     — Естественно.
     — Договорились! Где встречаемся?
     — Хоть прямо здесь. Поблизости, например в Уайт-сити, наверняка найдется какой-нибудь ресторан. Жду тебя к половине девятого.
     Уже повернувшись, чтобы уйти, я неожиданно вздрогнул. Надо же, чуть не забыл! Тот двойной звук, то появлявшийся, то затихавший… Почему-то представилось, как свернувшаяся кровь плещется о невидимый берег. Я обернулся к Джулиет.
     — Я его не узнал.
     — О чем ты?
     — О шуме. Ты сказала, что я его узнаю, что догадаюсь, но я не догадался. Что это был за шум?
     — А-а, — разочарованно протянула Джулиет, словно я не смог решить элементарную задачу.
     Я пожал плечами: извини, мол, тупого, но давай к делу.
     — Это пульс, бьющийся с частотой один удар в минуту.

5

     Я вернулся к машине, которую оставил за винным магазином, по понедельникам закрывавшимся раньше обычного. В Актон я приехал на «мондео» Пен: она разрешает его брать, когда не нужно самой. С появлением Дилана на серебристо-дымчатом «лексусе» форд практически перешел в мое пользование.
     Сев за руль, я заблокировал все дверцы, потому что в ближайшие минуты собирался полностью абстрагироваться от реальности. На переднем пассажирском сиденье лежал пакет из «Сейнзбериз», а в нем — кукла Эбби. Я вытащил ее, накрыл ладонями и крепко зажмурился.
     И тут же содрогнулся, потому что все началось снова: бесконечная боль прошлого Эбби, долгие годы страданий огромными волнами заливали хрупкую дамбу из набитого лоскутками муслина. «Ну, ублюдок, вот ты и попался, — с мрачным удовлетворением подумал я. — Со следа можешь меня сбить, только когда знаешь, что я охочусь. Нельзя же постоянно изображать Летучего голландца!»
     Положив куклу на руль, словно мини-Иксиона,[19] я достал вистл и сыграл вступительные аккорды мелодии Эбби, еще не стершейся из памяти.
     Через несколько секунд я получил тот же ответ, что и раньше: почувствовал, как к музыке прикоснулось что-то извне, точно мелодия была нитью клубка, который я бросал через Западный Лондон. На этот раз все ощущалось острее. Я находился в пятистах метрах к востоку от офиса в Харлсдене, зато в полутора километрах дальше на юг. Да, направление изменилось — теперь ниточку дергали не из-за левого плеча, а спереди, оттуда, где совсем недавно село солнце. В результате сосредоточить внимание и сфокусировать прицел на том секторе оказалось куда проще. Прикосновение было слабым, тающим, но я, отрешившись от внешних раздражителей, раскрывался ему навстречу и напряженно прислушивался лишь к сигналам той единственной частотной полосы, которую создавал и поддерживал, играя медленную жалобную мелодию на тинвистле. Эбби уходила… Легчайшее дуновение в мундштук — я сыграл одну-единственную ноту, слишком низкую для восприятия — и медленно, крошечными порциями начал…
     Резкий диссонансный аккорд пронзил сознание, словно мощный перфоратор «Блэк энд Декер». Появившись ниоткуда, он вспорол мои нервы и отсек чувства от музыки, оставив их извивающиеся концы истекать агонией и хаосом. Я громко вскрикнул, спина резко изогнулась, затылок ударился о подголовник водительского сиденья, а нога нажала на педаль так, будто я пытался остановить неподвижную машину.
     Аккорд звучал менее секунды. Крича, я уже чувствовал, как достигшая сумасшедшего апогея боль спадает, а через мгновение бессильно, словно марионетка с перерезанными нитями, скрючился, ударившись лбом о куклу, которую не успел убрать с руля.
     Несколько секунд я так и лежал, ослепленный и оглушенный — нервную систему будоражил белый шум помех, — пытаясь вспомнить, где нахожусь и почему мажу алой слюной тряпичную куклу. Распухший язык пульсировал в такт бешено бьющемуся сердцу и с трудом умещался во рту: я сильно его прикусил и теперь глотал собственную кровь. Утершись тыльной стороной ладони, я взял себя в руки: проблему следовало решить на начальной стадии.
     Выудив из кармана флягу с суррогатом коньяка, я дрожащими пальцами отвинтил крышку. Первый глоток для дезинфекции: стараясь не морщиться, я промыл в бренди прикушенный язык, а потом выплюнул кровавый коктейль. Второй — для успокоения расшатавшихся нервов, равно и как третий, и четвертый.
     Апатично разглядывая пол, я неожиданно понял, что смотрю в чьи-то глаза. Борясь с тошнотой, нагнулся и поднял голову викторианской куклы, которая, по всей видимости, окончательно распрощалась с телом, когда я стукнулся лбом о руль. Удивительно еще, что не разбилась! Я машинально опустил фарфоровую голову в карман шинели, а тело с аккуратностью серийного убийцы убрал в пакет из «Сейнзбериз».
     Пожалуй, именно в тот момент, по крайней мере для меня, ситуация прояснилась окончательно. В заочной интеллектуальной дуэли я уступал ноль — три, а противник оказался более чем достойным, в этом сомневаться не приходилось. Однако все птицеводы единодушно признают, что цыплят считают по осени.
     Я уже предвкушал, как встречусь с ним и порву пасть.
     По-прежнему дрожа, я завел машину и, петляя по переулкам, вернулся на Дюкейн-роуд. Проезжая мимо церкви в восточном направлении, я заметил впереди одинокую фигурку. Сьюзен Бук! Несмотря на длинное пальто из бобрика, не узнать алтарницу было невозможно: во-первых, потому что она опустила капюшон, а во-вторых, потому что ежесекундно оглядывалась по сторонам, будто кто-то окликал ее.
     Обогнав Сьюзен на несколько метров, я притормозил и открыл окно. Уже собравшись обойти машину, она узнала меня.
     — Вас подвезти?
     Алтарница удивилась и слегка встревожилась.
     — Я живу недалеко, километрах в полутора отсюда, — заторопилась она. — В Ройал-оак, туда ходит прямой автобус.
     — Я тоже напрямую поеду! — пообещал я. — Вернее, сначала в Ройал-оак, затем дальше, но вас подброшу без проблем.
     Решение далось Сьюзен с трудом, хотя со стороны ее внутренняя борьба выглядела почти комично. Вне сомнений, ей не хотелось садиться в машину к малознакомому мужчине, но и ждать автобуса тоже не улыбалось: время-то позднее.
     — Хорошо, — наконец согласилась она, — спасибо вам большое!
     Я открыл дверцу, и Сьюзен устроилась на переднем сиденье. Некоторое время мы ехали в тишине, но в тишине напряженной. Больше всего моя пассажирка напоминала туго натянутую струну: еще немного и зазвенит.
     — Вы давно знаете мисс Салазар? — через несколько минут поинтересовалась Сьюзен таким тихим голосом, что среди гула мотора я едва расслышал.
     — Джулиет? Нет, не очень. Она… всего несколько лет, как перебралась в наши края, но не из тех, кого можно забыть, однажды увидев.
     Алтарница согласно кивнула.
     — И вы с ней… партнеры? — спросила она и тут же уточнила: — В профессиональном смысле. Вы вместе работаете?
     — Ну, не совсем, — протянул я, чувствуя, как с каждым словом падаю в глазах Сьюзен Бук. — Некоторое время мы действительно сотрудничали, но это было в период, когда Джулиет только постигала азы мастерства. Несколькими заказами мы занимались параллельно, чтобы она вошла в ритм обычных трудовых будней. Теперь мисс Салазар работает самостоятельно, и сегодняшний мой приезд — скорее… консультация.
     — Да, понятно, — снова кивнула Сьюзен. — Наверное, это очень здорово. То есть… Здорово помогать друг другу и знать, что кто-то… — Она осеклась, не в силах подобрать нужное слово.
     — Подстрахует в трудную минуту? — предложил я.
     — Да, именно, подстрахует в трудную минуту.
     Мы уже добрались до Ройал-оак, и я спустился с автострады Уэстуэй на нижнюю часть Харроу-роуд, а Сьюзен, видимо, даже не заметила.
     — Куда теперь? — спросил я.
     Алтарница вздрогнула и с явным удивлением огляделась по сторонам.
     — На Борн-террас, — показала в окно она. — Нам туда: первый поворот налево, потом снова налево.
     Итак, налево, потом снова налево — через минуту мы оказались у небольшого домика с террасой, почти полностью окутанного мраком: лишь в одном окне второго этажа горел свет. От улицы его отделял сад размером с коврик для ванной, а на выкрашенных в тоскливый зеленый цвет воротах красовалась табличка: «Распространителям вход воспрещен».
     — С удовольствием пригласила бы вас выпить чаю или кофе, — сдавленный голос моей пассажирки звучал чуть ли не испуганно. — Только я живу с матерью, а ей это покажется неприличным. В подобных вопросах мама очень консервативна. Ей бы не понравилось, что вы меня подвезли.
     — Тогда это останется нашим маленьким секретом, — проговорил я, с нетерпением ожидая, когда она выйдет из машины. Только Сьюзен не выходила, неподвижно глядя прямо перед собой. Она будто примерзла к сиденью, а потом вдруг зажала лицо руками, и из ее груди вырвался протяжный жалобный вопль, через секунду перешедший в безутешные всхлипы.
     Я не ожидал ничего подобного и несколько секунд смотрел на нее, разинув рот, а потом начал успокаивать и даже решился похлопать по спине. Увы, Сьюзен Бук с головой погрузилась в пучину отчаяния, где меня просто не существовало. Через какое-то время сквозь потоки слез начали прорываться сдавленные слова:
     — Я не… не… Я не…
     — Что, Сьюзен, что? — осторожно спросил я.
     Почти не зная эту женщину, я не мог даже предположить, какое горе ее мучает; что бы это ни было, она страдала очень и очень сильно.
     — Я не такая… Нет, нет, я вовсе не лес… Не лесби… — Слова тонули в бесформенном болоте всхлипов и рыданий, однако мимолетная вспышка осветила все, что мне хотелось знать.
     — Нет, конечно, нет. — Я открыл бардачок и, вытащив пачку носовых платков, протянул ей. — Дело вовсе не в этом. Просто Джулиет… она так действует на людей. Сдержаться невозможно, и вы влюбляетесь вопреки своей воле.
     Прижимая платочек к лицу, Сьюзен категорично закачала головой.
     — Это не любовь… — всхлипывала она. — Не любовь… У меня плотские… Я представляю, как… Господи, что со мной творится?
     — Называйте как хотите, — сухо ответил я, — но, глядя на Джулиет, словно гриппом заражаешься определенным состоянием. Подобное происходит с большинством оказавшихся с ней рядом. Так что это не грех.
     Ну что тут скажешь? Если Сьюзен Бук из тех христиан, которые считают однополую любовь пороком, тогда помочь мне ей нечем. Будь ты натуралом, голубым или агностиком, Джулиет способна потрясти сознание любого. В качестве профилактики следовало объяснить алтарнице, кто такая мисс Салазар, только это не мой секрет. А что, если, раскрыв его при подобных обстоятельствах, я сделаю еще хуже? Сексуальные фантазии о суккубе? Нет, такой удар Сьюзен вряд ли выдержит!
     Я как мог успокоил несчастную, и она наконец выбралась из машины, оставив на пассажирском сиденье насквозь промокший платочек. Пробормотав судорожное: «Спасибо, что подвезли!», Сьюзен взмолилась: «Только не говорите ей! Пожалуйста, не говорите!» и бросилась к дому.
     Увы, помочь я ей бы все равно не сумел. По утверждению Брайана Ферри, «любовь — это наркотик», но, боюсь, самая горькая правда скрывается не в глэм-роке «Рокси мьюзик», а в госпеле «Степпенвулфа» «Дилеру плевать, жить тебе или умирать».
* * *
     Торрингтонам я позвонил из машины, когда возвращался в восточную часть Лондона. Естественно, по громкой связи, не думайте, безопасность у меня на первом месте. Стив снял трубку после первого же гудка. Господи, неужели у телефона сидел?
     — Мистер Кастор, — чуть дрожащим голосом начал он, — ну как, есть новости?
     — Есть, и можно сказать, хорошие. Правы оказались вы, а не я.
     — В смысле?
     — Эбби не на небесах. Она в Лондоне.
     Стивен громко и протяжно выдохнул, и я стал ждать, когда он заговорит.
     — Извините меня на секунду?
     — Да, конечно.
     Может, он прикрыл трубку рукой, может, с кем-то беседовал, но так тихо, что гул машины не позволял ничего разобрать. В общем, на полминуты воцарилась тишина, а когда я снова услышал Торрингтона, его голос дрожал, как у человека, который с трудом сдерживает слезы.
     — Мистер Кастор, не знаю, как вас благодарить. Думаете, вам удастся ее найти?
     — Я готов попробовать.
     Стивен рассмеялся — облегченно, хрипло, словно захлебываясь эмоциями, а потом резко осекся.
     — Отличная новость! Просто отличная! Мы полностью вам доверяем.
     — Мистер Торрингтон…
     — Стив!
     — Стив, не хочу давать вам ложные надежды. Работа предстоит нелегкая, если вообще что-нибудь получится. В любом случае понадобятся деньги на накладные расходы. Если бы выдали мне небольшой аванс, скажем, пару сотен, я бы…
     Торрингтон оборвал меня на полуслове:
     — Мистер Кастор, мы с женой люди вполне состоятельные, а вы, как говорят игроки в бридж, слишком увлекаетесь прорезкой. Не стоит, мы можем позволить себе все, что вам понадобится. Думаете, что наживаетесь на нашем горе? Не согласен категорически. Вас порекомендовали как лучшего специалиста, и мы очень благодарны вам за инициативу и участие.
     Послышался шорох, а потом чирк-чирк-чирк перьевой ручки о бумагу.
     — Я выписываю чек, — объявил Стив, — на тысячу фунтов и сегодня же вышлю его почтой. Нет, лучше сам привезу к вам в офис и прибавлю немного наличных: вдруг в ближайшее время в банк не попадете? Если это больше, чем вы собирались запросить, можете перевести остаток на счет любого благотворительного фонда.
     Отлично! Были бы все клиенты такими чуткими и понимающими! Я попросил адрес Писа. Оказалось, он живет в Ист-Шине, в практически незнакомой мне части города, и куда южнее, чем я предполагал.
     — Обещаю держать вас в курсе дела, — сказал я Торрингтону и отсоединился.
     Переключившись на автопилот, я успел вернуться на Уэстуэй и проехать по Марилебон-роуд мимо Музея мадам Тюссо и Планетария, в котором сейчас наблюдают лишь за звездами различных телешоу. Самое время свернуть на север к Олбани-стрит. Но в программе стоял еще один визит, причем нужная улица лежала на востоке города, а вовсе не на севере. Так что я остался на эстакаде Уэстуэй, направляясь на восток к далекой цитадели Уолтемстоу.
     Я очень устал, после психоэмоционального сотрясения мозга кружилась голова, но откладывать поездку на завтра не имело смысла. Если хочешь чего-нибудь добиться от Никки, с ним лучше встречаться ночью.
     «Форд» я оставил в самом начале Хоу-стрит. Идти оттуда довольно далеко, зато по возвращении есть шанс найти машину на месте, возможно, даже с неразобранным двигателем и четырьмя колесами.
     Несколько минут ходьбы и, обогнув железнодорожную станцию, я оказался у переднего фасада здания, спроектированного Сесилом Мейси, которое до сих пор удивительно красиво, несмотря на грязь, лупящуюся краску и граффити. Как и все лучшие творения этого архитектора, оно построено в агрессивно-мавританском стиле: центральным элементом является массивное окно продолговатой, неуловимо фаллической формы, а по бокам его мини-копии. Украшения той же формы венчают стены, подобно зубцам или застывшим волнам кирпича. Во внутренней отделке преобладают зеркала, мрамор и позолоченные ангелы, за что огромное спасибо Сидни Бернштейну[20] или одному из его «негров»-помощников.
     В 1931 году здесь открылся один из кинотеатров сети «Гомон», который, подобно другим крупным заведениям довоенной поры, пережил расцвет и тихо скончался ровно тридцать лет спустя. Но в 1963-м какой-то кладбищенский вор раскопал могилу, устроив на ее месте закрытый киноклуб с помпезным названием вроде «Регал» или «Маджестик». Следующие двадцать три года там крутили мягкое порно для переутомленных банковских служащих, продавая клубные карты по недосягаемым для чумазой бедноты ценам. Потом кинотеатр снова умер; о второй кончине не скорбел никто, так что Никки купил его почти что даром. Возможно, мой друг даже поминал покойного, слушая «Марш смерти» из оратории Генделя «Саул».
     Лучшего дома для Никки не придумаешь, особенно учитывая то, что в нашем мире он тоже гостит во второй раз.
     Главная дверь накрепко заколочена досками, поэтому я подошел к заднему фасаду здания и по водосточной трубе влез в открытое окно. Вообще-то парадный вход забили по приказу муниципалитета, но Никки забаррикадировался еще тщательнее. В принципе, зная расценки и условия, его услугами воспользоваться можно — только большинству обывателей они совершенно не нужны.
     Внутри было темно и холодно: тепло для Никки — очередной недруг, от которого нужно держаться подальше. Когда по широкому пустому коридору я шагал к кинопроекционной кабине, ноги жалил ледяной, явно арктического происхождения воздух. Стоило постучать, как купольная камера слежения повернулась, чтобы получше меня рассмотреть. Вообще-то до этого попались три другие камеры, значит, Никки уже знал, кто пожаловал в гости, но ему нравится напоминать: все мы под колпаком полиции, слежка не прекращается ни на минуту. Дело не только в безопасности (хотя к ней он относится серьезнее, чем Имельда Маркос[21] к покупке обуви), сколько в своеобразной философии.
     Дверь отворилась без малейшего скрипа и над полом тут же поползли тонкие струйки пара: так бывает, когда генератор сухого льда устанавливают недостаточно высоко. Интересно, это побочный эффект от работы мощных промышленных кондиционеров или очередной трюк Никки?
     Я осторожно приоткрыл дверь, но заходить не спешил. Не люблю врываться без приглашения: эта кабина — сердце крепости Никки, и он воспринимает ее именно так. Чтобы люди не нарушали его покой, он установил множество капканов и ловушек; некоторые из них по-садистски оригинальны.
     Личный опыт подсказывает: никто не способен придумать таких изощренных издевательств над человеческой плотью, как зомби.
     — Никки! — позвал я, ногой приоткрыв дверь чуть шире.
     Никакой реакции, но ведь замок кто-то разблокировал, да и камерам требуется управление! Рискуя жизнью, ну или как минимум целостностью мужского достоинства, я шагнул за порог и погрузился в холод, который не без оснований можно было назвать могильным.
     Я огляделся по сторонам, но Никки не увидел. Вообще-то кинопроекционная кабина по размерам скорее напоминает ангар с высоченным потолком, очевидно, способствующим лучшей циркуляции воздуха. Здесь Никки держит компьютеры и все, что в данный момент дорого его ледяному сердцу. Сейчас в эту категорию входит небольшой гидропонный сад, который, вопреки арктическому субклимату, неплохо разросся. Частокол хилых растений похожих на тростник, чахнущих в кадках с жидкостью зловещего бурого цвета, делит кабину пополам. Самые высокие растения поднимаются к потолку и храбро разворачивают тонкие листья — тянутся к небу, чтобы ему покориться: примерно так поет Леонард Коэн. Они растут вверх, пока не начинают сгибаться и выпускать горизонтальные побеги. Единственная опора — пластиковые кадки с питательным раствором… Да, устойчивостью этот сад не отличается…
     Обычно Никки сидит у компьютерного терминала в другом конце кабины или, склонившись над картотечным шкафом справа от двери, изучает карты Лондона, Великобритании и Европы, испещренные его собственными алхимическими символами. Сегодня оба места оказались свободны.
     — Эй, Никки! — с легким раздражением позвал я. — Когда же ты почтишь меня вниманием? Часики-то тикают!
     — Кастор, расстегни шинель! — кричать Никки уже не может, поэтому приказ отдал вкрадчивым шепотом, который доносился не из какого-то определенного места, а словно змеился вдоль пола вместе с редкими струйками пара. Ах, вот он где! Никки стоял за частоколом гигантского тростника и очень напоминал Дэви Крокетта[22] в крепости Аламо, вот только пистолет в его руках был не музейный, а боевой, автоматический. Массивный и явно служивший далеко не первый год, он, тем не менее, выглядел вполне серьезно и внушительно. Никки тоже выглядел серьезно и внушительно: автозагар, которым упорно пользуется мой друг, делает его похожим на клоуна, но пистолет коренным образом преображал облик зомби, придавая ему силу и авторитет.
     — Ты что, совсем свихнулся? — возмутился я.
     — Не-а, но в городе творится черт знает что, а я участвовать в этом не желаю. Расстегни шинель, Кастор, хочу убедиться, что у тебя нет оружия.
     — Только обычное. Если, конечно, ты из стыдливости называешь оружием…
     — Говорю последний раз: расстегни шинель! — Голос зазвучал чуть громче, значит, по случаю Никки сделал глубокий вдох. Когда молчит, он вообще об этом забывает.
     Сдержав довольно похабное ругательство, я не только расстегнул, но и распахнул пальто.
     — Вот, смотри, ни кобуры, ни патронташа, даже мачете, и того нет. Прости, что разочаровал.
     — Если разочаруешь, то почувствуешь моментально. Выверни карманы!
     — Боже мой, Никки!
     — Я уже сказал: обижаться не стоит. Мы по-прежнему друзья, но доверяй я каждому встречному-поперечному, то это был бы не я, а ты. Да и обстановка сейчас такая, что рисковать, честное слово, не хочется.
     Рука Никки скользнула туда-сюда по пистолету, и я уловил сухой звук, который тотчас же узнал, потому что миллион раз слышал в кино — и всего дважды в реальной жизни: щелчок затвора, когда его отводят назад, а затем возвращают на место.
     Пожалуй, лучше не спорить… Если на то пошло, у меня в карманах нет ничего особенного: ключи, бумажник и швейцарский нож с особым приспособлением для извлечения попавших в лошадиные копыта камней. В шинели имеется и второй вид карманов, потайные, вшитые в подкладку, где хранится то, чем я дорожу немного больше: старинный кинжал с инкрустированной рукоятью, маленький кубок из покрытого пятнами патины серебра и фарфоровая голова викторианской куклы. Все это я по очереди и с величайшей осторожностью выкладывал на пол. Последним настал черед вистла.
     — Одной рукой! — предупредил Никки, когда я достал «Свитон». Для него вистл действительно является оружием, которое, так сказать, отлили специально для ему подобных.
     К этому времени я уже устал от параноидного бреда и горячо желал выкинуть какой-нибудь финт. Медленно и подчеркнуто безобидно я нагнулся, положил вистл на пол и слегка подтолкнул, так что он покатился по голому цементу. Никки — можно было не сомневаться — следил за ним, не отрываясь, как люди следят за гранатой с вырванной чекой. Потом я нагнулся чуть ниже. Ближайшая кадка с тростником стояла слева на расстоянии вытянутой руки, и я схватил ее за обод.
     Р-раз — я выпрямился и опрокинул кадку, а вместе с ней и гигантский тростник, который, падая, задел своего соседа, а тот — своего. Началась цепная реакция, и в ледяной комнате поднялся шелест не хуже, чем в тростниковых зарослях. Последним в цепи стоял Никки, будто ожидавший взбучки. Ни вздохнув, ни охнув — воздуха-то не запас, — он полетел на пол, с глухим «бум!» ударился головой о стену, но от этого падение особенно не замедлилось. Справа от меня раздался и моментально стих другой звук, звон металла о бетон. Вот это уже лучше! Не разглядев, где именно приземлился пистолет, я метнулся к перевернутым кадкам, вокруг которых расползалась мутная бурая лужа. Никки выпутался из тростниковых зарослей и на четвереньках полз в том же направлении. Находясь ближе к полу, он добрался до пистолета первым, но не успел накрыть его ладонью, как на его запястье опустилась моя нога.
     — Не заставляй давить всем весом, — посоветовал я, — иначе кое-что сломается.
     Никки панически боится телесных повреждений: он ведь уже умер, и заживить их просто не сможет. Естественные для человеческого организма процессы восстановления костной и мышечной ткани, а также борьба с инфекцией для ходячего трупа неосуществимы. Он тут же отпустил пистолет, который я, быстро нагнувшись, поднял. Так и есть, пушка старая и довольно тяжелая, но за ней на совесть ухаживали, и я не сомневался: при необходимости она выстрелит, несмотря на облепивший ее толстый слой ила. Не зная, как вернуть предохранитель на место и как вытащить обойму, я прицелился в Никки. Тот поднял руки вверх и неуклюже повалился на спину.
     — Осторожнее, Кастор, осторожнее, мои раны не заживут! Не заживут!
     — Осторожнее? Да ты засаду мне устроил, маньяк гребаный!
     — Просто хотел убедиться, что ты не собираешься меня убивать.
     — Что? — раздраженный и сильно обиженный, я опустил пистолет. — Никки, ты уже мертв! Неужели забыл? Убивать тебя — пустая трата времени и сил!
     — Ну, тогда навредить.
     Он попытался разогнуть ноги и подняться без помощи рук, которые были по-прежнему задраны вверх.
     — Навредить? Конечно! — Я подошел к окну и попытался его открыть. Куда там, рамы накрепко прибиты! Пришлось разбить стекло, вызвав у Никки вопль негодования, и швырнуть пистолет на заросший травой асфальт, когда-то бывший стоянкой кинотеатра. Вот, небольшой подарок для следующей влюбленной парочки, которая придет сюда потискаться.
     Затем я снова повернулся к Никки: тот опустил руки, подошел к окну и, не увидев пистолета в траве, пронзил меня свирепым взглядом. Лишь сейчас я заметил, что поверх своего обычного костюма «Зенья» он надел мясницкий фартук. Сочетание получилось престранное, несмотря на то, что пятна на фартуке были не кроваво-красные, а буро-зеленые.
     В большинстве случаев Никки довольно предсказуем: он слыл параноиком и до смерти, а печальное событие лишь укрепило его во мнении, что весь мир строит против него козни. В общем, я не слишком удивился, а скорее недоумевал, чем вызван очередной приступ.
     — С какой радости мне тебе вредить? — спросил я. — Нет, выразимся иначе. Я только и думаю о том, как бы тебе навредить, но почему ты сорвался с катушек именно сегодня?
     — Почему все в какой-то момент срываются? — мрачно огрызнулся Никки. — Насколько мне известно, многие люди занимаются этим именно сейчас. Неужели ты не поддался общему влиянию? Мне-то казалось, ты тоже стал жертвой бушующей в Лондоне эпидемии. Проникся этим… Цайтгайстом… Духом времени… Духом города… Как угодно. Раз лондонцы дружно питаются ядом и сходят с ума, я решил, что ты тоже тронулся. Но, похоже, сегодня ты настроен на другую волну… — Чувствуя, что эти слова меня не умасливают и даже слегка раздражают, он попробовал иную тактику: — Кастор, ты знаешь, сколько убийств в среднем совершается в Лондоне за год?
     — Не-а… Помню только, что мы уступаем Нью-Йорку, но совсем немного, практически на пятки наступаем.
     Он моментально напустил хорошо знакомое мне самодовольство: таким образом Никки показывает, что обладает секретной информацией из недоступных другим источников.
     — Около ста пятидесяти. Самый худший показатель — сто девяносто три. В прошлом году произошел резкий скачок, но среднее соотношение — две целых пятьдесят четыре сотых в год на сто тысяч человек. То есть примерно по одному убийству каждые несколько дней. Угадай, сколько их произошло за вчерашний вечер?
     — Понятия не имею, просвети!
     — Семь зарегистрированных. Плюс еще два возможных и целых шесть покушений, не говоря уже об изнасилованиях, драках и вооруженных нападениях. В общем, жуткого дерьма предостаточно — выбирай на вкус. Говорю, Кастор, мы в правой части колокола Гаусса. — Он кивнул через всю комнату в сторону компьютерного терминала. — Посмотри сам!
     Я с подозрением взглянул на приятеля: что же, по крайней мере он не вооружен и, похоже, сел на любимого конька: безумные теории заговоров и извращенную статистику. Ну ладно, хорошо… Я подошел к терминалу и взглянул на мониторы, установленные по диагонали друг к другу в самом углу кабины. На рабочем столе было раскрыто множество окон, в основном сайты служб новостей.
     «Житель Аксбриджа задушен собственным галстуком».
     «На теле утонувшей в канале Регента обнаружены признаки насилия».
     «Казнь супружеской пары».
     «Перестрелка в „Теско“».
     Да, похоже, вчерашний день добрым не назовешь, несмотря на то, что было воскресенье, и лондонцы отсыпались после субботнего похмелья или мыли машины. Взяв мышку, я свернул несколько окон — за ними скрывались другие сайты, а за ними еще и еще, словно олицетворяя неиссякаемость зла и жестокости.
     — Вот видишь! — воскликнул Никки. — Любой разумный человек принял бы меры предосторожности.
     — Тебе-то откуда знать, как бы поступил разумный человек? — огрызнулся я. — Так что, думаешь, Лондон вчера сошел с ума?
     — Ну, по крайней мере вгляделся в бездну, и бездна начала вглядываться в него. Ты понимаешь, о чем я?
     — Конечно! И ты раздобыл пушку… Так может, ты лишь усугубляешь проблему, вместо того, чтобы ее решать?
     — Что? — нахмурившись, вздрогнул Никки.
     — В городе происходит всплеск насилия. Испугавшись, ты приходишь к выводу: полагаться на авось совершенно ни к чему. На следующем этапе ты размахиваешь пистолетом перед носом старого друга. Знаешь, на войне порой открывают огонь по своим и, представь себе, дебил, от него тоже гибнут люди!
     — Огонь по своим? — переспросил Никки таким тоном, будто высосал лимон и обнаружил, что вкусовые рецепторы еще живы. — Оставь грязные намеки, Кастор, не смешно! Не знаю, что творится в Лондоне, но убийства имеют географическую локализацию, понял? Следовательно, причина в чем-то вроде химического или бактериального возбудителя, который распространили либо по воздуху, либо по воде. Я воду не пью и в кислороде не нуждаюсь, значит, заразиться точно не мог.
     Я понимающе кивнул, в основном для того, чтобы он наконец заткнулся.
     — Никки, семь убийств задень — это, конечно, рекорд, но лишь до тех пор, пока какая-нибудь беспокойная душа не побьет его, доведя до восьми. Например, знаешь, сейчас каждое второе лето — самое жаркое в истории.
     — Да, но это из-за глобального потепления.
     — А убийства — из-за глобального бешенства. Никки, с рекордами иначе не бывает: они растут, потому что уменьшаться просто не могут. И оставим на секунду эту чушь: хочу попросить об услуге.
     Никки не шевельнулся, обиженный тем, как своим «усугубляешь проблему» я перещеголял в паранойе даже его.
     — Кастор, я не в том настроении, чтобы оказывать услуги. Ты мне запястье отдавил! Представляешь, чего мне стоит срастить кость? У меня ведь ни антител, ни лейкоцитов, только две руки.
     — Я принес подарок…
     — Мне наплевать!
     Я приготовился считать секунды, но не успел даже начать.
     — Какой?
     Наши отношения с Никки зиждутся на нескольких столпах холодного прагматизма. Восстав после смерти во плоти (сомнительный термин «зомби» я не употребляю сознательно: с недавних пор правительство включило его в список политически некорректных), он почти не выходит из проекционной кабины. Мой друг предпочитает поддерживать температуру тела на таком уровне, чтобы максимально замедлить органическое разложение. Он по-прежнему источает слабый аромат формальдегида и фуа-гра, но ослабляет его силу при помощи лосьона после бритья «Олд спайс». Большинство воскресших во плоти, с которыми мне довелось встречаться, пахнут, как брикеты замороженной тухлятины, так что Никки вызывает невольное уважение.
     С другой стороны, ограниченная мобильность ведет к тому, что Никки приходится полагаться на доброту окружающих — тех немногих, кому не претит компания мертвеца. Поэтому к очередной просьбе я каждый раз прикладываю маленький подарок, чтобы его умаслить. Никки любит французское красное, но только дорогое, и только марочное (подобно призраку мистика Магрегора из «Ночи поминовения» Йейтса, он лишь наслаждается ароматом), а еще — редкие, как куриные зубы, джазовые пластинки. Покупать такие подарки и не доводить себя до банкротства — задача немыслимо трудная. Однако сегодня я принес козырного туза или даже джокера, правда, не в рукаве, а в кармане, и без слов протянул Никки. Джокером была эбонитовая пластинка в конверте из плотного картона с почтовыми марками общей стоимостью три цента. Осторожно перевернув, Никки прочел на лицевой стороне название и долго молчал.
     — Мать твою, Кастор, на какую услугу ты рассчитываешь?
     В картонном конверте лежало нечто куда более редкое, чем куриные зубы: пластинка Бадди Болдена, повредившегося умом трубача, который — по крайней мере есть такое мнение — в одиночку превратил нью-орлеанский регтайм в джаз. Сторона 1 называлась «Застели мне койку», а сторона 2 осталась чистой, но в данных обстоятельствах это особой роли не играло. Официально считается, что записей концертов Болдена не сохранилось, но мне известны источники, которые категорически с этим не согласны.
     — Вообще-то просьбы две…
     — Выкладывай!
     — Просьба номер один элементарно проста. Мне нужны обстоятельства гибели девочки по имени Эбигейл Торрингтон. Случилось это прошлым летом: малышка утонула, когда они с классом ездили в Камбрию. Вместе с ней погибли две ее подруги.
     Сев за стол, Никки ввел данные в «блокнот».
     — Пока это просьба на диск «Золотые хиты» от Рона Попейла. Что ты хочешь за Бадди Болдена? Черт, ублюдок бешеный, кажется, ты все-таки повредил мне запястье!
     — Просьба номер два менее конкретна. Я ищу человека по имени Деннис Пис, который не желает, чтобы его нашли.
     — Пис с одним «с»?
     — Да, да, по звуку похоже на то, что ты думаешь. Он изгоняющий нечисть, и насколько я успел разобраться, весьма умелый. Любая информация будет очень кстати. Если честно, ситуация такова, что я готов хвататься за любую соломинку!
     — Какие еще данные можешь предоставить? Адрес фактического проживания? Номер медицинской страховки? Имена сообщников?
     Я продиктовал адрес в Ист-Шине, который получил от Стива Торрингтона.
     — Это все, что мне известно, за исключением одного: несколько лет назад Пис в качестве обвиняемого фигурировал в деле о преступной халатности…
     Я замялся, не зная, стоит ли рассказывать, как пытался отыскать Писа через игрушки Эбби. Однако такое признание повлекло бы за собой множество остальных, а я к этому пока готов не был.
     — Заеду завтра, — пообещал я. — Либо новостями меня угостишь, либо автоматом под нос. Выяснишь что-нибудь пикантное раньше, позвони.
     — Да, конечно.
     — И раз уж мы об этом заговорили… Не в курсе, где открылась та жалкая реинкарнация «Золотого пламени»?
     — Паба для изгоняющих нечисть? В жизни там не появлюсь! — Шутка вышла довольно плоская, и подыгрывать я не стал. — В Вест-энде, — добавил Никки, увидев, что наживка меня не заинтересовала. — На Сохо-сквер. — Он черкнул адрес на листе бумаги и протянул мне. — Разве не ты однажды сравнил «Золотое пламя» с проведенным на работе отпуском?
     — Да, я, а сейчас вот пытаюсь поймать главного отпускника, — отозвался я и поспешил ретироваться.
     Пожалуй, на данном этапе игры отсутствие свежих ран следовало считать удачным ходом.
* * *
     Вернувшись домой, я нашел на кровати записку. Пен сообщала, что Колдвуд звонил снова, и просила покормить живность: сама она собиралась к Рафи, а потом сразу к Дилану, развлекать его после трудовых подвигов. «Да уж, — с безысходностью подумал я, — если нравится играть в больницу, хирург-остеопат — самая подходящая кандидатура».
     Около получаса ушло на раздачу печени воронам и корма «Харлан Теклад» крысам. Закончив, я тщательно вымыл руки и перезвонил Колдвуду на сотовый, который он любезно мне дал: так гораздо удобнее, на участке — мини-АТС, приходится плутать в дебрях добавочных номеров.
     Детектив-сержант ответил после первого же гудка и начал, как говорится, с места в карьер:
     — Мать вашу, Кастор, я целый день вам звоню! «Автосервис Брондзбери» буквально залит кровью, идентичной крови Шихана!
     «Автосервис Брондзбери»? Шихан? Я не сразу сообразил, о чем речь, но потом вспомнил мрачную пустоту склада на Эджвер-роуд и жалкий призрак со снесенным затылком.
     — Ах да… Поздравляю!
     — Пока не с чем. Хотя мы арестовали Поли, он организовал себе освобождение под залог. Поэтому я и звоню. Ваше имя нигде не упоминалось, тем не менее… Ордер на обыск мы получили только благодаря вашему свидетельству. У Поли лисьи уши плюс дружки в самых невероятных местах. Так что будьте осторожны, ладно?
     — Серьезно? — Я удивился, причем удивился неприятно. Попытки предпринимались, но пока суды не рассматривали разговоры с призраками в качестве улики. По крайней мере в Англии. Неужели убрав меня, этот наркобарон что-нибудь выиграет?
     — Вполне. Если Поли добьется признания обыска незаконным, до суда вообще не дойдет. Для этого он может сначала вывести вас из игры, а потом заявить о сговоре и подтасовке фактов.
     — О сговоре?
     — Ему ведь нужно помешать правосудию! Есть такое выражение… Он пожалуется, мол, вы работаете на нас, подаст ходатайство, и судья вынесет нужный ему вердикт. Если так случится, Поли точно отмажется, потому что все наши чертовы улики для суда неприемлемы.
     — Вот здорово! Значит, вы приставите ко мне телохранителей?
     — Да, естественно! На те же средства, которыми оплачивается ваша машина и медицинская страховка! Слушайте, я не утверждаю, что это случится наверняка, а только прошу усилить бдительность. Возможно, Поли попробует на вас наехать… Вы завтра свободны?
     — Смотря для чего.
     — Мне бы хотелось снова свозить вас на склад. Неплохо было бы инсценировать нашу версию убийства Шихана и посмотреть, как отреагирует призрак.
     — Это срочно?
     — Ну, не очень. Мы еще не все анализы от судмедэкспертов получили. А что? Банный день хотите себе устроить?
     — У меня есть другой заказ.
     — Ушам своим не верю! — хохотнул Колдвуд. — Что за дело?
     — Я ищу девочку.
     — Вы теперь занимаетесь розыском пропавших?
     — Нет, девочка уже умерла. Ее зовут Эбигейл Торрингтон. Это долгая история…
     — Тогда оставьте ее при себе: ненавижу долгие истории! Позвоните, когда освободитесь, ладно?
     Детектив-сержант отсоединился так же быстро, как ответил на звонок, а я, достав из недр серванта атлас Лондона, устроился с ним за кухонным столом. Теперь бы еще маркер найти! Отыскав раздел, посвященный Харлсдену, я безжалостно сломал переплет, чтобы атлас лежал ровно и не захлопывался. Ему все равно уже пять лет. Как только щедрый Стив Торрингтон принесет чек и наличные, куплю Пен новый.
     Первую отметку я поставил на Крейвен-парк-роуд, где находится мой офис. Там я впервые взял в руки куклу Эбби и сидел при этом лицом к окну, которое выходит… м-м-м, на север. Да, скорее всего так. След, точнее, ответ на мою мелодию, пришел откуда-то сзади, с левой стороны. Я провел маркером широкую неровную линию от офиса через Парк-ройал, Уэстерн-авеню, Хангер-хилл и Илинг… Нужно было где-то остановиться, и в качестве временной границы я выбрал четвертую автомагистраль.
     Затем я нашел Дюкейн-роуд и вторым крестиком пометил церковь святого Михаила. Стоянка у винного, где несколько часов назад я предпринял очередную попытку, метрах в ста дальше по дороге. Я сидел лицом к заходящему солнцу, и ответ шел именно оттуда, пока психоэмоциональная бомбочка не взорвалась, оставив меня с прокушенным языком и звенящими, как адские колокола, ушами. Итак, сигнал поступал с запада…
     Вторую линию я провел через Актон, Илинг и Дрейтон-грин к зеленым холмам гольф-клуба в Брент-вэлли. Однако вряд ли Пис держит Эбби на территории клуба: цена за раунд гольфа просто астрономическая.
     Линии пересеклись в Северном Илинге, точнее, на просторах Западного Актона. Я намеренно нарисовал их толстыми, потому что занимался не проектированием космических кораблей, а лишь пытался разобраться в беспорядочном и нелогичном множестве данных.
     Нелогичное множество данных заставило вспомнить сначала о Никки, а потом о хранящемся в кармане клочке бумаги с образцом его почерка.
     «Золотое пламя»…
     Я взглянул на часы. Только одиннадцать, в пабе сейчас, наверное, дым коромыслом. Пусть Пис думает, что его бомба окончательно вышибла мне мозги. Нет ничего действеннее, чем рейд в тылы противника.

6

     С улицы к главной двери вела лестница, а на перилах из кованого железа красовались гербы Камдена, причем изображенные не условно, а полностью, вплоть до благочестивого девиза «Non sibi sed toti»,[23] который обычно переводят, как «Надеюсь, ты угостишь всех». Думаю, в прошлой жизни это здание было государственным учреждением.
     Однако те дни явно канули в Лету. К примеру, двое громил, обыскавших меня на вершине лестницы, ни по виду, ни по дресс-коду государственных служащих не напоминали и вряд ли могли рассчитывать на должность в органах местного самоуправления, если, конечно, в Камдене не откроется отделение по борьбе с головорезами.
     Спиртным и оружием громилы не интересовались, хотя карманы и подкладку на всякий случай ощупали: в основном, используя определенные критерии, они проверяли, что я человек, и более или менее живой. Для начала, заставив сжать в ладони серебряную монету, внимательно следили за реакцией, затем искали пульс, довольно бесцеремонно лапая лучевую и сонную артерии. Слегка обескураживает, когда двухметровый парень с бицепсами штангиста прижимает к твоему горлу большой палец. Вот одна из причин, по которым я редко выпиваю в компании коллег.
     Вторая заключается в том, что я жутко необщителен и разговоры о работе люблю не больше, чем визиты к стоматологу.
     Если вы еще не догадались, «Золотое пламя» — типичное место тусовки изгоняющих нечисть, по крайней мере являлось таковым в своей первой ипостаси. Тогда паб находился в центре кольцевой сразу за Каслбар-хиллом в здании, которое изначально было музеем, а затем сменило множество функций и хозяев и, наконец, попало в руки знаменитого Пекама Штайнера. Старину Пекама все изгоняющие нечисть Лондона считали отцом, пусть даже буйным, вечно пьяным и постоянно конфликтующим со здравым смыслом.
     Впоследствии Штайнер подарил паб своему близкому другу Биллу Брайанту, больше известному под полуласковым прозвищем Бурбон. Притаившись на задворках цивилизации, «Золотое пламя», тем не менее, обладало собственным (тяжелым и сырым) микроклиматом, а также репутацией заведения, где стоит появляться, если хочешь обрасти связями. В итоге, несмотря на отвратительное месторасположение, паб протянул несколько лет, пока года три назад кто-то не спалил его дотла. Неизвестные подложили зажигательную бомбу — слава богу, когда «Золотое пламя» было закрыто, — и она сделала свое черное дело. Любимый кот бармена выжил, но кроме него, от заведения не уцелело даже пепельницы.
     У Никки есть уйма теорий относительно того, кто организовал поджог, и время от времени он пытается меня с ними ознакомить. Когда доходит до сатанистов, подчинивших себе правительство, я обычно спасаюсь бегством, но порой его версии вполне правдоподобны.
     Тем временем по жуткой иронии, которая давно считается неотъемлемой частью нашей работы, «Золотое пламя» восстало из мертвых, ну, по крайней мере восстало его название. Парень по фамилии Макфейл, не имевший с заведением в Каслбаре ничего общего, воплотил в жизнь собственные представления о тусовке изгоняющих нечисть. Получился этакий джентльменский клуб с баром, гостевой, сауной, комнатами, где можно остановиться, если приехал в Лондон на пару дней, и так далее. Некоторые даже использовали адрес клуба для личной корреспонденции.
     Ни недвижимости, ни финансовых накоплений у Макфейла не было, зато энергия и поразительное упорство, как правило, свойственные серийным убийцам и коррумпированным политикам, наличествовали в избытке. Он украл название у Бурбона Брайанта (который пригрозил судом, однако не нашел денег ни на адвоката, ни на такси, чтобы доехать для здания суда) и открыл клуб на Сохо-сквер. Ходили слухи, что Макфейл не снял помещение, а занял самовольно. Охотно верю: арендная плата в Сохо бешеная — даже ночующие в подворотне бездомные отстегивают по тысяче в месяц.
     Я поднялся по лестнице и, получив от охранника диагноз «живой, духами не одержим», распахнул дверь, украшенную оберегами и тайными знаками не хуже, чем свадебная машина — лентами и консервными банками. Сразу за ней начинался большой бар; думаю, в бытность агентством недвижимости или чем-то еще помещение обладало куда большей индивидуальностью. По периметру зала установили десяток напольных прожекторов; направленные на потолок, они мягко мерцали. Идея хорошая, но испорченная тем, что большинство посетителей сидели или стояли рядом с прожекторами и заслоняли свет. В результате по потолку плыли страшные тени, а уровень освещенности менялся, как только кто-нибудь вставал с места за очередной порцией выпивки или просто шевелился, то есть ежесекундно.
     Стойка представляла собой баррикаду из ящиков, накрытых куском брезента. Пиво продавали бутылками, а вот вино и напитки покрепче — весьма условными порциями на один глоток. Одного этого было достаточно, чтобы закрыть «Золотое пламя», нагрянь сюда с проверкой комиссия по таможенному и акцизному управлению. Впрочем, служащие финансовых управлений, как правило, отличаются слабым пульсом, и охранники их вряд ли пропустят.
     Публика собралась пестрая. Несколько знакомых я разглядел в плотном кольце сидящих у стойки, еще парочку — в почтительном отдалении от нее: выбрав уголок поукромнее, они беседовали с неизвестными мне личностями, которые могли быть клиентами, партнерами или информаторами. Я искал конкретного человека и вскоре увидел его в глубине зала, одиноко стоящим у колонны. Вот он, Бурбон Билл собственной персоной, хозяин первого «Золотого пламени», того, что погибло в огне, а потом возродилось в этой мерзкой, неподобающей фениксу ипостаси. На Брайанте был кожаный пиджак, надетый поверх красной рубашки, черные джинсы, судя по виду, сшитые сразу после сражения у форта Самтер, и ботинки «Док Мартенс» примерно такого же возраста. Он крутил в руках опустевший стакан, тайком прикладываясь к спрятанной в карман фляге. Завернув к бару, я купил две больших порции виски и подошел к Брайанту сзади.
     Вложив один стакан в свободную руку Брайанта, я с ним чокнулся.
     — Твое здоровье, Билл!
     Бурбон обернулся.
     — Феликс Кастор! — искренне удивился он. — Какая приятная неожиданность! Что-то в последнее время тебя совсем не видно. Куда пропал? — Брайант поднял стакан и осушил его залпом.
     Виски он пьет, словно воду, которой, насколько мне известно, пользуется лишь для чистки зубов. В зависимости от того, когда для него начался вечер, Бурбон вполне мог «уговорить» полбутылки — ни на речи, ни на позе это не сказывалось. Для владельца бара, вернее, для бывшего владельца, любовь к спиртному ценным качеством не является, а вот умение пить — безусловно, да. Сколько коварных посетителей, пытавшихся накачать его до беспамятства, с позором падали под стол!
     — Нет, Бурбон, никуда я не пропал. Просто не люблю напиваться в компании коллег: получается не отдых, а та же работа.
     — Ну, Фикс, ты в своем репертуаре! — На лице Брайанта мелькнула ухмылка, но тут же исчезла, сменившись обычным угрюмым выражением.
     Бурбон из тех, кого судьба била по яйцам, и со стороны кажется: он до сих пор морщится от боли. Вообще-то он всегда походил на бассета, но сейчас морщин стало куда больше, и кожа цветом практически не отличалась от редких пепельных волос.
     — В настоящее «Золотое пламя» ты приходил пару раз в неделю, если мне не изменяет память.
     — Да, было дело, — кивнул я. — Но потом я открыл собственный офис и, похоже, совершил величайший промах в жизни.
     — Понимаю, брат! — горестно рассмеялся Билл и покачал головой. — Величайший промах в своей жизни я совершил, отправившись в Шотландию на свадьбу брата. Когда вернулся, вместо паба нашел пепелище и умопомрачительный счет от пожарных. Прошло три года, а я до сих пор не имею ни малейшего понятия о том, кто это сделал.
     — Неужели никаких подвижек нет?
     — Свежих нет. Пару месяцев назад появилась одна зацепка. Посмотрим, куда она приведет. Скорее всего никуда. Но я не переживаю, в последнее время будто в дзен-буддизм ударился: стараюсь быть гибким, как молодой побег, текучим, как вода, и приспосабливаться к переменам.
     — Это уже не дзен-буддизм, а даосизм.
     — Какая разница? Главное, я не принимаю ерунду близко к сердцу, но когда найду поганых ублюдков, все зубы клещами повырываю! — На щеках Бурбона появился нездоровый румянец, глаза лихорадочно заблестели. — А почему ты спрашиваешь? Слышал что-нибудь? Знаешь, я ведь предлагаю вознаграждение за любую информацию.
     — Если услышу — дам знать, и к черту вознаграждение, — поспешно заверил я. — Нет, я пришел, потому что кое-кого разыскиваю. Если он здесь, просто покажи, ладно?
     — Ладно. Называй имя!
     — Деннис Пис.
     — Да, Писа знаю, — ответил Бурбон. Именно поэтому я направился прямиком к Биллу: он знает всех и каждого. — Интересно, с чего он вдруг стал таким популярным? Решил вариант ему предложить?
     — Ну, не совсем.
     — Тогда в чем дело?
     — Хочу поговорить с ним от имени своих клиентов. Возможно, Пис забрал нечто, ему не принадлежащее.
     — Ха! — Видимо, такая формулировка задачи Бурбона ничуть не удивила. — Что же, вполне возможно. Это очень в духе Денниса, он всегда был немного диким. Однажды помню, заявился в «Пламя» и начал рассказывать о какой-то поножовщине. Ну я и подначил его: история-то казалась бредом сивой кобылы! Так Пис закатал рукава и продемонстрировал шрамы. Господи Иисусе! Создавалось впечатление, что Борис Карлофф[24] порезал его кубиками, а потом собрал на живую нитку.
     — Он полез в драку и получил по мозгам? — уточнил я, пытаясь разобрать возникшие в памяти ассоциации.
     — Деннис затеял разборку со Стигом Мэтьюзом. Они оба получили по мозгам и оба загремели в больницу.
     Да, именно это я слышал. Два здоровяка тузили друг друга, пока не упали на землю со сломанными носами и разбитыми в фарш лицами. После таких рассказов физическая сила и мужественность начинают казаться чем-то постыдным.
     — Честно говоря, я считал, что в последнее время Пис немного притих, — задумчиво произнес Бурбон. — Ну, думал, все, парень остепенился. Слышал, он вернулся из Штатов совсем другим человеком. Но, увы, Фикс, помочь я тебе не смогу. Его здесь нет.
     — Похоже, ты в этом уверен.
     — Просто Деннис вышел из клуба примерно полчаса назад. Вид у него был слегка помятый, словно он несколько ночей глазу не сомкнул. Купил у Карлы черных красоток и тут же проглотил парочку, а выпивку вообще не заказывал.
     Черт, появись я в «Пламени» чуть-чуть пораньше, мы бы встретились! Но, как говорят, «чуть-чуть не считается».
     — А Карла-то на месте? — поинтересовался я.
     Оглядевшись по сторонам, Бурбон показал на рыжеволосую красавицу, которая сидела рядом со стойкой и увлеченно беседовала с каким-то лысым крепышом, с ног до головы покрытым татуировками. Вот так фрукт, у него и выражения лица не разберешь! В любой другой компании он наверняка бы произвел сильное впечатление, но на живописном фоне Карлы казался серостью и посредственностью.
     — Спасибо, Бурбон! Получается, в настоящем «Пламени» Деннис был завсегдатаем? Ты что-нибудь о нем знаешь?
     — Фикс, «слышал» и «знаю» — совершенно разные вещи. Пис — идеальная мишень для сплетен. Ведь истории фактически не меняются — в прошлом рассказывали об одних, сейчас — о Деннисе, завтра начнут о других. Точно мне известно совсем немного: Деннис, тот еще гусь, хотел вписаться в коллектив. Но это уже в прошлом: кажется, его достали споры и распри. А еще, если не изменяет память, он сам говорил, что дружит с Рози Крейц, хотя, по-моему, в ее вызывании не участвовал.
     — Верно, не участвовал.
     — Да, конечно, это ведь ты ассистировал Дженне-Джейн Малбридж! Команда воскресителей из Сассекс-гарденз! Больше ничего и не вспомню. В клуб он всегда приходит один. Деннис вроде тебя, гиперобщительностью не страдает.
     — Ну а что про него болтают?
     — Фикс, если не возражаешь, слухи пересказывать не буду, — поморщился Билл. — Это не в моем стиле.
     — Извини, что спросил. Ладно, спасибо, Бурбон, с меня причитается.
     — Ты уже меня угостил. Фикс, только не пори горячку, ладно? Порой с Писом очень сложно, но по личному опыту знаю: против честных противников он играет честно, и наоборот, если разозлить, буквально срывается с катушек.
     — Черт, у нас с ним и вправду много общего. Счастливо тебе, Бурбон!
     — И тебе, Фикс.
     Я двинулся к стойке и, заказав еще один виски, принялся краешком глаза следить за Карлой. Не люблю докучать незнакомым: последствия могут быть самыми непредвиденными, нарываться явно не стоит. Вероятно, следовало попросить Бурбона представить меня рыжеволосой красавице, но зачем вешать на него мои проблемы, он в своих-то увяз по самое некуда!
     Не зная, на что решиться, я попросил третий виски, а когда его принесли, Карла уже закончила беседу с живописным крепышом. Деньги перешли из одних рук в другие, равно как маленький пакетик из коричневой бумаги, сложенный много раз и заклеенный скотчем. Парень поспешил к выходу, воспрянув духом, если, конечно, я правильно разглядел под боевой раскраской.
     Бурбон упомянул черных красоток и явно имел в виду не темнокожих манекенщиц или редких бабочек. Итак, Пис балуется амфетамином. Что же, он не первый из моих коллег поддерживает ясность мысли и остроту реакции при помощи бытовой, так сказать, химии, и, очевидно, не последний. Куда интереснее, почему он выглядел таким измученным. Неужели сказывается сопротивление моим попыткам вызвать дух Эбби и мощная контратака, которую он провел сегодня вечером? Может, если продолжать в том же духе, я все-таки взломаю его оборону?
     Или следующий рикошетный удар раздробит мне мозги, и они вытекут через уши.
     Решительно повернув к столику Карлы, я сел на только что освободившийся стул. Она уже собралась уходить, поэтому в брошенном на меня взгляде было поровну удивления и недовольства. Вблизи эта женщина поражала еще сильнее, чем с противоположного конца зала. Невысокая, но очень крепкая: издали могло показаться, дело в банальных валиках жира, но отсюда я видел — это нечто пожестче и поплотнее. Дилерше лет сорок; благодаря толстому слою макияжа тяжелое прямоугольное лицо больше всего напоминало кирпичную стену. Черная подводка государственной границей окружала невероятно мягкие темные глаза, совершенно не сочетавшиеся с остальными чертами. Массивная фигура не позволяла носить короткие обтягивающие маечки, но Карла все равно надела такую вместе с многослойной воздушной юбкой, которая сбивала с толку, и лишь боксерки выдавали истинные намерения дилерши.
     — Магазин закрыт, — бросила она.
     — Меня дурь не интересует, — равнодушно пожал плечами я.
     — Тогда отвали! — Карла не злилась, не желала меня оскорбить, но и на контакт явно не шла.
     — Я просто ищу одного из ваших клиентов. Денниса…
     — Сказала же, отвали! — Дилерша предостерегающе подняла указательный палец. — Я тебя не знаю.
     — Ваша правда! Моя фамилия Кастор, Феликс Кастор. Друзья зовут Фиксом. — Я протянул руку, но Карла на нее даже не взглянула. Встав из-за стола, она решительно направилась в глубь зала. Упорство, которого во мне куда больше, чем здравого смысла, заставило вскочить и загородить Карле дорогу. Да она настоящая коротышка, едва до подмышек мне доходит!
     Дилерша остановилась. Казалось, мертвая тишина расползается от нее по всему залу. Даже не поворачивая головы, я чувствовал, что стал достопримечательностью местного значения.
     — Парень, не наживай себе проблем, — тем же ледяным тоном посоветовала Карла.
     — Наверное, вы правы, — согласился я. — Только мне действительно нужно встретиться с Деннисом Писом. Пожалуйста, передайте: его ищет Феликс Кастор. Он может взять мой телефон у Бурбона Брайанта или оставить сообщение здесь.
     — Уйди с дороги! — только и сказала Карла.
     Я послушался. Дилерша еще раз смерила меня тяжелым взглядом и прошла к барной стойке. В зале раздался дружный вздох облегчения.
     Да, наступление очарованием результата не принесло… Вернее, само наступление удалось, а вот очарование подкачало. Что же, по крайней мере Бурбон дал мне пищу для размышлений и несколько зацепок. Пока достаточно.
* * *
     Дождь снова усилился. Отражаясь в мокром темно-сером асфальте Сохо-сквер, яркие огни немногочисленных машин напоминали падающие звезды. Несмотря на сырость, было тепло, и после спертой духоты «Золотого пламени» я с удовольствием дышал свежим воздухом. Даже воротник поднимать не хотелось!
     Давно перевалило за полночь, и улицы почти вымерли. Два крепко сбитых парня, один их которых казался сущим Гулливером, стояли в конце тротуара и о чем-то негромко беседовали. Пропуская меня, они расступились, и Гулливер швырнул через плечо докуренную сигарету.
     Машина осталась на другом конце площади, так что кратчайший путь туда лежал через парк. Обогнув тюдоровский павильон, где когда-то продавали мороженое, я увидел противоположные ворота: господи, неужели закрыты? Несколько шагов — я подошел вплотную и потянул на себя. Бесполезно, ворота заперли на ночь.
     Обернувшись, я заметил, что крепыши направляются ко мне.
     — Ворота закрыты, — спокойно объявил я. Разборку устраивать не хотелось, и я даже не подумал, что у них другие намерения. Увы, они по-прежнему шагали в мою сторону, хотя уже знали: здесь не пройти. Но вдруг у них проблемы со слухом? Если не вгонять себя в жесткие рамки, почти всему на свете можно найти вполне безобидное объяснение.
     — Отлично, — хрипло проговорил шедший слева парень и ловким натренированным движением вытащил из-за пояса нож. Его высоченный товарищ с бровями, по густоте напоминающими посудные ершики, сжал кулаки.
     Что же, я ведь сказал «почти всему на свете», следовательно, мне попалось исключение, которое только подтверждает правило.
     Громилы наступали. За их спинами виднелась пустая в обоих направлениях улица: да, помощи ждать бесполезно, нужно взять себя в руки и организовать хоть какое-то сопротивление! Однако нападавшие действовали куда быстрее и ловчее, чем я предполагал. Сойдя с дорожки, они рассредоточились, и я уже не мог следить за обоими одновременно. Чтобы не зажали в тиски, я попятился, но закрытые ворота оставляли всего два шага на отступление. Я то и дело поглядывал на Гулливера: даже без оружия он казался лидером тандема. Его партнер не стал дожидаться более удобного случая: мощный удар в прыжке — и я потерял равновесие.
     Швырнув меня на ворота, он надавил мне плечом на грудь, да так сильно, что сбил дыхание. Подавившись воздухом, я безвольно соскользнул на покрытую трещинами мостовую и не успел пошевелиться, как громилы бросились в атаку. Двигаться, ерзать, вертеться — пусть нож запутается в складках шинели или войдет косо и не повредит жизненно важные органы, которыми столь щедро наделила природа. Но удара почему-то не последовало. Я продолжал ерзать, и парень с ножом чуть не упал на своего напарника — так бешено мы крутились на холодных мокрых камнях.
     Парень с ножом выругался, и в тот момент какой-то предмет, выпавший из его или из моего кармана, с лязгом ударился о ворота и покатился по мостовой. Я ткнул локтем в горло нападавшего. Но там были не мышцы, а стальные провода, и любой удар превращался в мелкий раздражитель. Чтобы я не отвлекался, громила отвесил пару пощечин, а затем еще одну чисто для удовольствия, после чего его бровастый напарник вцепился мне в шею огромной ручищей и без малейшего сопротивления поставил на ноги. Однако во время бешеного рывка я сумел нащупать и поднять короткий металлический цилиндр, упавший рядом со мной.
     Гулливер оказался еще выше, чем я предполагал. Меня оторвали от земли; я задыхался скорее под тяжестью своего веса, чем под давлением сжимающихся вокруг горла пальцев. Грубое массивное лицо приблизилось: очень крупный рот и неимоверное количество зубов.
     — По, остановись! — рявкнул громила с ножом. — Ты его убьешь!
     Голосище низкий и сиплый: создавалось впечатление, что с каждым словом парень изрыгает бритвенные лезвия.
     — Я думал, так и надо, — прогудел Гулливер.
     Со стиснутым горлом дышать я практически не мог, однако, уловив отвратительный горячий запах изо рта Гулливера, невольно оценил преимущества своего положения.
     — Немедленно поставь его на землю! Когда придет время убивать, я скажу.
     Зарычав, Гулливер опустил руку на сантиметр, и мои ноги коснулись мостовой.
     Сморщившись от напряжения, громила с ножом регулировал высоту руки своего напарника: чуть ниже, на полмиллиметра выше, чтобы я и не задохнулся, и дрыгаться не посмел. Ни дать ни взять стоматолог, устанавливающий кресло в оптимальном положении. Такое сравнение мне совсем не понравилось.
     Внешность, конечно, обманчива, но парень был редкостным уродом. В отличие от своего бровастого дружка он не источал грубую физическую силу, но с лицом, точнее, с его пропорциями, явно произошло что-то непоправимое: челюсть казалась слишком длинной, а глаза — посаженными чересчур низко. Создавалось впечатление, что устав от такого лица, предыдущий хозяин смял его и швырнул в мусорную корзину, а мой новый знакомый вытащил и дал вторую жизнь.
     — А теперь поговорим. — Голос громилы напоминал утробный рокот.
     — С-слушаю… в-вас, — невнятно пробормотал я: ублюдок Гулливер рассек мне губу.
     — Да, правильно, слушай. Меня зовут Цукер, моего друга — По. Кастор, хочу кое-что тебе сообщить. Ты моему другу не нравишься, и он мечтает порвать тебе горло.
     — Очень… жаль, — выдавил я.
     — Да уж, жаль, — склонившись к моему уху, прошипел Цукер. Из его рта тоже пахло отвратительной кислятиной. Ну почему мне постоянно угрожают личности, пренебрегающие элементарными правилами личной гигиены?!
     — Знаешь, по какой причине он хочет разорвать тебе горло?
     — Понятия не имею, — прохрипел я.
     — Конечно, не имеешь, — согласился громила. — Но я объясню. Ты якшаешься со всяким сбродом, продаешь себя направо и налево, набиваешься на неприятности.
     Удивительно, но именно тогда я пришел к выводу, что у меня есть шанс. По какой-то причине этот придурок не хотел меня убивать, ну, как минимум, пока не прочитает нравоучительную лекцию и, возможно, не выпорет. Если это нежелание подорвет его решимость в тот момент, когда он со своим высоченным дружком соберется меня порвать, я получу ничтожный шанс когда-нибудь рассмеяться, вспоминая маленькое происшествие в парке.
     Так или иначе, ни на один пункт обвинения я ответить не мог, потому что ладонь Гулливера — ах да, его же зовут По! — до сих пор сминала мою трахею. Сообразив, в чем дело, Цукер начальственно коснулся его запястья, и тот немного ослабил хватку.
     — Ну, — я сглотнул и болезненно поморщился, — ес-сли об-бъясните, к-кого именно с-считаете с-сбродом, я пос-ста-раюсь об-бходить их с-стороной. — Я заикался и шепелявил куда сильнее, чем заставляла рассеченная губа, а под занавес даже выпустил струйку кровавой слюны: пусть думают, что я совсем плох.
     — Неужели я расслышал нотки сарказма? — Цукер махнул ножом прямо перед моим носом. Двухцветный блеск острия подсказывал: нож любовно затачивали несколько часов, а напоследок вычистили и отполировали каким-то средством. Вероятно, я даже не почувствую, как в меня входит лезвие. — Ты не представляешь, насколько неуместен в данный момент сарказм. Сейчас твоим девизом должны быть покорность, раскаяние и готовность к сотрудничеству. На меньшее мы не согласны.
     Я смиренно поднял руки.
     — У меня ведь просто работа, так же как у вас! Серьезные угрозы совершенно ни к чему.
     — Так же, как у меня? — Видимо, сравнение Цукеру не понравилось. — Как у меня? Повтори еще раз, и я вырву твой поганый язык!
     Сначала мне почудилось, что злость — это маскировка под садиста, но блеск в темных глазах вовсе не был фальшивым. Я задел за живое, и громила жаждал ответить тем же. Отлично, еще одно очко в мою пользу: раз он злится, значит, склонен к неразумным опрометчивым решениям и, когда я сделаю ход, может неправильно его истолковать и запутаться. К несчастью, он также может сдержать слово и вырвать мне язык, так что я балансировал на краю пропасти.
     — Простите ребята, — старательно изображая рабскую покорность, пробормотал я. — Мне очень жаль.
     К этому времени мой дополнительный сенсорный канал, больше всего похожий на обостренный слух, надрывался от оглушительных неблагозвучий. Если забыть о бровях, эти громилы выглядели как люди, хотя в реальности были loup-garous, духами мертвых людей, которые, вселившись в тела животных, овладели и видоизменили их до такой степени, что не определишь, с каким зверем произошла жуткая метаморфоза. Не определишь, пока не настанет новолуние, когда положение коренным образом меняется. Выяснив, кто передо мной, я сразу опустил глаза долу: порой оборотни реагируют на пристальный взгляд так же, как доминантные самцы в группе горилл. Если вдуматься, на одном из этапов своей посмертной истории По вполне мог быть гориллой. Хотя для Центрального Лондона это немного необычно, даже, я бы сказал, экзотично: в поисках гостевого тела восставшие, как правило, далеко не уходят.
     — Покажешь нам, насколько тебе жаль? — издевательски предложил Цукер. — Перейдешь в наш лагерь? Ну, как, ты не против?
     — Конечно, нет! Только намекните, в каком лагере я нахожусь сейчас? Точнее, в каком лагере находился, прежде чем перейти в ваш? Потому что я не перешел, а переметнулся, едва услышав ваше предложение. Тотчас же! Объясните, кого пришить, и я сразу отправлюсь на задание. Только имя назовите, ладно?
     Цукер замялся, и я четко представлял почему. Когда, образно выражаясь, держишь противника за яйца, отвечать на конкретные вопросы противоестественно. Возникает ощущение, что упускаешь инициативу. У loup-garou просто язык не поворачивался.
     — Обратись к своей совести, — оскалившись, посоветовал он. — Вспомни, кто недавно просил тебя об услугах?
     В самом деле, кто? Джулиет. Торрингтоны. Столичная полиция. Если это и есть гипервостребованность, то мне она не нужна: пока ощущение, мягко сказать, не из приятных. Как следствие, прежде чем продвинусь в делах хотя бы на полшага, не помешало бы выяснить, кому я обязан повышенным вниманием к своей персоне.
     — От клиентов в последнее время отбоя нет, — похвастал я. Напарник Цукера непреднамеренно ослабил хватку, позволив мне хоть немного восстановить дыхание. — Поэтому прошу подсказку. Вы случайно не на наркодилера работаете? Есть один тип по фамилии Поли… Точно нет? Потому что приятель из Департамента по борьбе с тяжкими преступлениями считает, на меня собираются, как он выразился, «наехать». Вы за этим явились? Или вы только умасливаете, а наезжать будут другие? Может, вы вроде Иоанна Предтечи, если понимаете, о чем я?
     Loup-garous смотрели на меня в полном замешательстве, но, быстро опомнившись, взялись за дело. Кончик ножа с отвратительной фамильярностью скользнул по моей щеке. Однако во время этого странного разговора я механически ощупывал предмет, который поднял, когда меня поставили на ноги. Так, он из металла, округлый, точнее, цилиндрический, с одной стороны полый, а с другой — с конусообразным удлинением. Кубок! Я ношу его с собой ради тех редких случаев, когда решаюсь попрактиковаться в черной магии.
     — Нам нужна информация, — объявил Цукер, — а тебе нужно, чтобы мы не нарезали из твоих внутренностей фигурное печенье. Поэтому слушай внимательно, понял? Просто слушай. Мы знаем, как далеко они зашли, и почему остановились, тоже знаем. Кое-кто не замкнул круг, верно? Птичка в последний момент вылетела из гнезда. Но если произошло хоть малейшее нарушение, бойни не избежать — мы изрубим друг друга в фарш прежде, чем настанет гребаный рассвет. Тебе пообещали неприкосновенность? Полная чушь — надеюсь, ты не настолько туп, чтобы на нее купиться?
     Увы, все это говорило мне не больше, чем рукописи Мертвого моря.[25]
     — Вероятно, я куда наивнее, чем вам кажется, — тщательно подбирая ни к чему не обязывающие слова, ответил я.
     Тут в плавный ход беседы снова вклинился По.
     — Дай хоть одно ухо у него съем! — прогудел он.
     К счастью, Цукер оставил эту просьбу без внимания.
     — Небось, думаешь, из этой ситуации можно извлечь выгоду, — проговорил он. — Что же, вполне естественно. Только поверь мне на слово, Кастор, здесь выгода не светит никому. А вот смерть гарантирована, а после нее беды пострашнее.
     — Вы убьете меня, а потом изнасилуете?
     Сжав свободную руку в кулак, По занес ее над моим затылком, но Цукер качнул головой — всего один раз — и страшный кулак остановился.
     — Они замкнут круг, — прорычал Цукер, приблизив ко мне отвратительное лицо, — и все начнется с самого начала. Тогда и случится беда, настоящая беда. Твои услуги им больше нужны не будут. Думаешь, их заверения и гарантии останутся в силе? Думаешь, их благосклонность не изменится?
     Loup-garou поднял руку и прижал к моему виску указательный палец. Ноготь Цукера напоминал острый клин: так и хотелось сказать «коготь». Ладно хоть кожу не поцарапал… По до сих пор держал меня за горло так, что я не мог даже отстраниться, когда страшный ноготь, прочертив на моей левой щеке невидимую дорожку, остановился буквально в миллиметре от глаза.
     — Если согласишься работать на нас, — начал он с абсолютным спокойствием, которое пугало куда сильнее безумной ярости По, — есть смысл оставить тебя в живых.
     Я напустил задумчивый вид, хотя и на самом деле мозг работал в турборежиме. Рассуждал я следующим образом: поскольку не имею ни малейшего понятия, о чем толкуют эти сбежавшие из дурдома идиоты, шансы уговорить, чтобы не отрывали голову и не высасывали через трубочку соки, ничтожно малы. Раз так, самое время выложить козырного туза.
     — Ладно, ладно, — поспешно опуская глаза, пробормотал я, — вы правы. Они действительно сделали выгодное предложение. Черт, а как бы вы на моем месте поступили? — тут я вскинул руки в жесте отчаяния, но так, что правая (с зажатым в ней предметом) ударила прямо в лицо По.
     Если честно, я бы дорого отдал за кинжал, но в принципе потир тоже отлит из серебра и края довольно острые. Я двинул им по щеке громилы достаточно сильно, чтобы пустить кровь: в этом и заключался весь смысл маневра. Заметив холодный металлический блеск, второй оборотень поспешно отступил и закрыл грудь руками. Даже не посмотрел, от чего именно пытается защититься!
     Loup-garous не любят серебро: своеобразная аллергия на него является неотъемлемой частью комплексной сделки (наряду с возможностью захватить новое тело и скрываться под чужой личиной). Едва кровь По соприкоснулась с самородным металлом, громила взвыл от боли и выпустил меня из тисков.
     Поднявшись, я увернулся от его лап и как следует двинул в челюсть Цукеру. В идеале напрашивался другой прием: о челюсть можно запросто сломать запястье, да и в девяти случаях из десяти банальный пинок под дых дает лучшие результаты, но именно этот удар извлекал максимум из моей позы и рывка, потому что я уже бросился бежать. Громила отшатнулся и выпустил из рук нож, который мне удалось поймать на лету. Слава богу, за рукоять, а не за лезвие, иначе бы я точно оставил на поле боя несколько пальцев.
     Потом я припустил что есть мочи, подгоняемый разъяренным воем По. Скорее к воротам, тем, открытым! Однако едва обогнув павильон, я свернул с тропинки в кусты, страстно моля бога, в которого не верил, чтобы не дал в темноте споткнуться о корень или рытвину.
     Впереди показался забор. Перебросив нож, я ухватился за перекладину ограды меж фигурными металлическими наконечниками и подпрыгнул. По чистому везению, а вовсе не сознательно я уместил среди острых кольев сначала одну ногу, потом другую.
     Вцепившись во влажные прутья, я лихорадочно соображал, как перелезть на ту сторону и не проколоть живот, когда в плечо ударило что-то холодное и тяжелое. Проблема решилась сама собой — потеряв равновесие, я перевалился на улицу. Шинель зацепилась за наконечник, на несколько секунд превратив меня в маятник, потом порвалась, и я упал лицом на асфальт.
     По плечу огненной лавой растекалась боль, но рука работала, и жалеть себя было явно не время. Кое-как встав, я поднял нож и огляделся по сторонам. Вот и задача номер два: кто скажет, где теперь машина? Я обернулся и тут же в этом раскаялся: две темные фигуры неслись по кустам со скоростью в несколько раз превышающей мою, причем не на двух ногах, а на четырех. Одна из них, размером с крупного носорога — предположительно По, — замерла перед прыжком, и я нисколько не сомневался: мой новый друг перемахнет через ограду с легкостью победителя скачек «Гранд нэшнл».
     Я бросился бежать неизвестно куда и, попытавшись сориентироваться уже на ходу, неожиданно понял, что машина передо мной буквально метрах в пятидесяти. За спиной послышалось тяжелое «бум!», а потом по мокрому асфальту заскрипели ногти, когти или что-то подобное: приземлившись с этой стороны забора, По бросился в погоню.
     Вытащив из кармана ключи от машины, я жал, жал, жал на кнопку, пока не раздался бодрый писк, свидетельствующий, что двери разблокировались. Одновременно трижды мигнули габаритные огни. Надо же, заметил это лишь сейчас, когда смерть буквально дышала в спину.
     Распахнув дверцу, я влез в салон и моментально закрылся. Теперь следовало заблокироваться, нажав на другую кнопку брелка. Бам! — на дверь налетело что-то тяжелое, но, к счастью, она не поддалась. Нож, про который я совсем забыл, пришлось бросить на пол: если полезу в драку, живым мне из нее не выбраться.
     Дрожа, как капелька пота на груди стриптизерши, я умудрился вставить ключ в зажигание, уже собрался повернуть и… замер. От сильного удара на водительском окне появилась большая трещина. Чисто автоматически я посмотрел налево.
     По! Вернее, я решил, что По. Передо мной был оживший кошмар, полуаморфное нечто, внешним видом напоминающее жуткий гибрид человека и крупного представителя семейства кошачьих. Судил я в основном по зубам: сами понимаете, в такие моменты взгляд как магнитом приковывается к разверстой пасти.
     Машина завелась, когда чудище подняло когтистую лапу для второго удара, который, по всей видимости, был нацелен мне в лицо. «Форд» рванул вперед, с оглушительным треском оставил вмятину на бампере стоящего рядом «БМВ» и, перегородив дорогу, резко накренился. Машина чиркнула днищем по тротуару, и, разворачиваясь, я едва не задел стену Банка Шотландии. По бросился следом, но я, судорожно сдавив педаль газа, оставил его далеко позади.
     Спасибо, несуществующий бог! За мной должок.

7

     В зеркале ванной, куда мне приходилось посматривать краешком глаза (потому что повернуть голову под нужным углом смог бы только йогин высокого уровня), рваная рана на левом плече выглядела просто ужасно.
     — Боже милостивый, что с тобой случилось? — с благоговейным страхом спросила Пен.
     — Лучше помоги! — сквозь зубы пробормотал я.
     От боли всегда становлюсь раздражительным — да, мученик из меня никакой.
     Рука начала неметь еще в пути, хотя боль молниеносными импульсами то и дело растекалась от плеча к пальцам. Через некоторое время пришлось вести одной правой, используя левую руку лишь при крайней необходимости: для переключения передач. А когда, наконец, удалось припарковать «форд», отыскать ключи от дома не в том кармане, где им полагалось лежать, и войти, процесс раздевания превратился в черную комедию. К счастью, Дилану в очередной раз выпала ночная смена, и Пен оказалась дома. С ее помощью я снял шинель, то и дело взвизгивая от боли, потому что рана открылась. Рубашку мы просто разрезали и вышвырнули в мусорное ведро: никакой «Персил» не смог бы вернуть ей чистоту и белизну. Я устроился на краешке ванны и, крепко сжимая в руках стакан виски, ежесекундно сдерживал выразительные непристойности, в то время как Пен обрабатывала рану.
     Теперь, разглядывая результат во всем его отраженном великолепии, я был вынужден признать: жуткая отвратительная рана по-своему очень впечатляла. Она представляла собой широкий порез длиной около семи сантиметров на самом верху плеча, аккурат посредине между рукой и шеей. По обеим сторонам свисали тонкие ленточки мышечной ткани, свидетельствующие, что использовался зазубренный нож или какое-то многогранное орудие. Например, метательная звездочка, хотя эти loup-garous не слишком соответствовали моим представлениям о ниндзя: ни хитрости, ни изящества.
     По большому счету я — в прямом и переносном смысле — отделался малой кровью. Зазубренные края позволяли надеяться, что рана быстро затянется, да и Пен обработала ее на совесть. В общем, оставалось наложить повязку, и можно снова в бой.
     Однако Пен мой оптимизм не разделяла.
     — Фикс, тебе стоит показаться Дилану, — проговорила она. — Не дай бог нагноение начнется!
     — Слушай, страховой случай тут все равно не наступит! — грубо буркнул я, но тут же вспомнил о хороших манерах. — Спасибо, что обработала плечо, только давай не будем впутывать Дилана. Он может неправильно оценить круг твоих знакомых.
     — Тебя этим ранили? — спросила Пен, поднимая к свету нож, который я чуть раньше положил на бортик ванны, подальше, чтобы глаза мозолил. Лицезреть его в руках Пен мне совершенно не нравилось: лезвие слишком тонкое, а моя подруга в порыве возбуждения слишком активно жестикулирует. Я быстро, но аккуратно забрал у нее опасную игрушку.
     — Нет, от ножа порез получился бы гладким, идеально гладким. Видела, как отточен? — Я повернул лезвие острой стороной к Пен, чтобы она оценила его жуткую красоту. В результате ребро ножа оказалось на уровне моих глаз, и я неожиданно заметил на нем цветочный орнамент: спаренные листья, вытравленные на стали от рукояти почти до самого кончика.
     Прочитав во взгляде Пен неприкрытое отвращение, я убрал нож на раковину.
     Затем появилась идея получше: я вставил его в рулон туалетной бумаги, в середине которого имелся полый цилиндр подходящей ширины. Лезвие сидело в нем довольно плотно, и теперь я почти не боялся, что недосчитаюсь пальцев.
     — Ненавижу такие ситуации, — пробурчала Пен, выбрасывая в корзину окровавленные комки ваты. — Почему ты все время берешься за заказы, при исполнении которых тебя избивают, пытаются зарезать или сбросить с крыши? Неужели других не хватает?
     — Каких «других»?
     — Ты прекрасно знаешь каких! «Уберите буку из моего чулана». «Воскресите бабушку, пусть скажет, куда спрятала страховой полис». «Передайте Джеку: у меня новый муж, пусть больше не появляется в нашей спальне!»
     Повернувшись ко мне спиной, Пен открыла воду и вымыла руки — жест получился обескураживающе символичным.
     — Не всегда удается определить, что за заказ тебе предлагают, — оправдывался я. — Вообще-то я ведь не мазохист.
     — Конечно, нет, — мрачно проговорила Пен. — Надеюсь, что нет.
     — Как Рафи? — спросил я, чтобы сменить тему.
     — До сих пор спит. — Пен повернулась ко мне — влажные руки сложены на груди, лицо буквально дышит решимостью. — Фикс, я серьезно. Бросай этот заказ. Бросай, пока не поздно!
     Н-да, вот так перемена! А ведь обычно, стоит упомянуть Рафи, и разговор хотя бы на время перетекает в безопасное русло, позволяя мне улизнуть. Очевидно, мы с ней уже слишком хорошо друг друга знаем.
     — Милая, проблема в том, что в данный момент я веду сразу несколько заказов, и бросить их не могу.
     В кои веки я говорил правду, потому что не знал, от какого именно дела так старались отговорить меня те коты в сапогах. По видимости, ответ скрывался в куче ерунды, которой они стращали, но разрази меня гром, если удастся его оттуда выудить. «Кое-кто не замкнул круг… Маленькая птичка в последний момент вылетела из гнезда…» На наркобаронов Колдвуда не похоже. Возможно, фразы относятся к происшествию в церкви, но ничего птичьего или, если на то пошло, маленького я там не увидел и не почувствовал. Эбигейл Торрингтон? Куда вероятнее. Но ведь она никуда не улетала, ее просто-напросто украли.
     Проблема состояла в том, что пока я даже не знал, кто хочет от меня избавиться, а почему — тем более. Хотя это было не так важно, потому что несговорчивый упрямец во мне (безусловно, главенствующий над расчетливым умницей) уже решил: я не брошу это дело, пока не выясню все до конца. Прочитав в моих глазах вердикт, Пен раздосадованно пожала плечами.
     — Запомни мои слова, — посоветовала она, — дабы не пришлось повторять, когда с тобой случится нечто в сто раз ужаснее.
     — Дай подумать до утра, — попросил я, обнял ее и поднялся к себе. Там, под самой крышей, проблемы не кажутся такими неразрешимыми.
     Однако сегодня я слишком устал, чтобы думать, но прежде чем провалиться в сон, решил позвонить Никки. Тот звонку явно не обрадовался.
     — Мать твою, Кастор, прошло всего три часа! Даже Бадди Болден не дает тебе права требовать от меня чудес!
     — Никки, я не жду отчет, а лишь хочу спросить, не знаешь ли ты, где сейчас швартуется «Коллектив»?
     — В Темзмиде, — не задумываясь, ответил Никки. — В Западном Темзмиде, у причала № 17, напротив Королевского музея артиллерии.
     Значит, я не ошибся: подобная информация у параноика-зомби под пропитанной формальдегидом рукой.
     — И кто на борту?
     — Нет, как в «Двадцати вопросах»[26] — сначала просто «Кто?», а потом «Кто на борту?»
     — Очень смешно.
     — Кастор, я не читаю светскую хронику! Последнее, что слышал, — там живет Реджи Танг и какие-то парни из Южного Лондона, которых я знать не знаю. Как обычно, яхта на девять десятых пустая.
     — Спасибо, Никки.
     — Пожалуйста, всегда к твоим услугам. Раз уж позвонил, могу сообщить кое-что о твоем Писе.
     Я тут же навострил уши.
     — Слушаю.
     — При поиске информации о неизвестной мне персоне я обычно руководствуюсь правилом: «Рой там, где грязно». В случае Писа набрался целый свинарник.
     — Да ну?
     — Во-первых, он тянул срок.
     — Неужели? — Я немного огорчился, но по крайней мере получил какие-то факты. Если отсидка недавняя, то факты вдвойне ценные: на свободе все бывшие заключенные вращаются в своем собственном кругу, но если действовать умело, в него можно запросто проникнуть.
     — И как долго он ублажал Ее Величество?
     — Не-а, вопрос неверный! Пис сидел в Буркина-Фасо, это бывшая французская колония в Западной Африке. Он попался с наркотиками, разозлил судью и загремел на два года. Потом подмазался к нужным людям, что до суда стоило бы в два раза дешевле, и добился помилования, проведя на зоне всего неделю.
     — И случилось это…
     — В 1992-м, когда «Непрощенный» получил «Оскара» как лучшая картина года, а звания «Лучший актер» удостоился сукин сын Пачино и, спрашивается, за что? За «Запах женщины»!
     — Спасибо, Никки! — сказал я, не желая выслушивать его мнение о десятке самых кассовых фильмов, что неизбежно переросло бы в рассказ об очередной секретной теории, которую он в данный момент разрабатывал.
     Да, новости неважные: отсидка древняя. Даже если Пис завел друзей в Центральной тюрьме Уагадугу, и они по освобождении дружно перебрались в Лондон, взять остывший десять лет назад след абсолютно невозможно. Значит, тупик…
     — Больше ничего не узнал?
     — Много всего! — уязвленно ответил Никки, будто я поставил под сомнение силу его ума. — Тот случай в Западной Африке оказался лишь верхушкой айсберга. В юности парень слыл настоящим бузилой и баловался разной дурью, каждый раз накачиваясь под завязку. Завербовался в армию, но и там долго не продержался — сбежал буквально за день до того, как его должны были уволить с лишением прав и привилегий. Потом стал обычным уличным хулиганом и обогатил свое криминальное досье: взлом и проникновение, разбойные нападения, нарушение общественного порядка. Иногда до суда доходило, иногда — нет.
     — Но за решетку больше не попадал?
     — Нет. Он слишком много путешествовал. Этакий перекати-поле. По всему миру шатался и в конце концов попал в Штаты, где связался с людьми Антона Фанке.
     — Антон Фанке, кто это?
     — Хочешь сказать, что никогда не слышал о Сатанинской церкви Америки? — недоверчиво спросил Никки.
     — Конечно, нет.
     — Фанке можно назвать религиозным скинхедом вроде Ошо[27] или Санг Мюн Муна,[28] только его последователи почитают дьявола. Ну, ты знаешь таких лидеров — посылают миллионы своих «пешек» продавать цветы в крупных аэропортах, чтобы самим иметь целый парк лимузинов и жить в центре Нью-Йорка.
     — Выходит, Пис — сатанист.
     — Не знаю. Говорю только, что его имя часто мелькает рядом с Фанке. Они даже в каком-то судебном разбирательстве вместе фигурировали. Подробности пока не выяснил.
     Вот это уже куда опаснее. Если правы Торрингтоны, призрак Эбби нужен Пису, чтобы вернуть бывшую любовницу, но если он некромант, то дело меняется кардинальным образом.
     — Спасибо, Никки, так держать!
     — Ну, ты очень убедительно продемонстрировал расположение и добрую волю, а это кое-что да значит.
     Он повесил трубку.
     В тот момент не хотелось обдумывать ни информацию Никки, ни непонятные угрозы оборотней. Давненько у меня не было таких тяжелых понедельников! Полуживой от усталости, я заснул еще раньше, чем голова коснулась подушки.
* * *
     Мне приснился кошмар. В нем фигурировали люди, которые, по-кошачьи мяукая, то и дело норовили на меня броситься, и маленькая девочка, блуждавшая по лабиринту серых камней под аккомпанемент церковных колоколов. К счастью, стоило проснуться, и жуткие подробности тут же забылись.
     А вот головная боль осталась, совсем как при сильном похмелье, хотя, оглядываясь на вчерашний вечер, я не мог сказать, что перебрал. Вспоминался лишь стакан виски, который я осушил, чтобы притупить боль, когда Пен промывала мне рану лавандовым мылом и антисептиком.
     Рана. Плечо неприятно саднило, но сильной боли не чувствовалось. Я осторожно потрогал ее и пошевелил рукой, чтобы понять, как она двигается. Небольшая скованность имелась, но если сравнивать со вчерашним вечером, немота практически исчезла. Будь я профессиональным пианистом, наверняка бы встревожился, а никчемной серости беспокоиться не о чем — заживет.
     Шесть утра. Пен еще спала, по крайней мере в подвальных комнатах стояла тишина. Лишь изредка слышались скрип и шорох, когда Эдгар или Артур ерзали на любимых насестах и хлопали крыльями. Нил Янг пел, что ржавчина никогда не спит; вороны, видимо, тоже. Я спустился на кухню и, листая атлас Лондона, выпил три чашки кофе: нужно было составить маршрут до Темзмида. За руль садиться бесполезно: в этом случае придется ехать по туннелю Блэкуолл или пользоваться переправой в Вулидже. И то и другое — сущая морока, которая мне совершенно ни к чему. Самое разумное — доехать на метро до Ватерлоо, оттуда наземным поездом до Вулиджских доков, а дальше и пешком недалеко.
     Поднявшийся ночью ветер отогнал грозовые облака прочь от Лондона, так что, когда я шел к станции Тернпайк-лейн, на улице было свежо, но солнечно, и головная боль немного отступила. Перемена погоды радовала еще по одной причине: из-за лопнувшего шва, дыры на левом плече и запекшейся на вороте крови моя шинель временно вышла из строя. Пришлось надеть единственный из оставшихся в гардеробе плащей, в котором имелось достаточно карманов для всех моих принадлежностей — рыжеватый тренч на пуговицах. В нем я чувствовал себя экспонатом выставки «Частный детектив вчера и сегодня».
     В такой ранний час я не смог оформить проездной, так что пришлось купить билет в один конец. Они ведь зонные, а куда отправлюсь из Темзмида, я еще не знал. Возможно, в Паддингтон к Рози Крейц: все зависело от того, обнаружатся ли на «Коллективе» полезные мне зацепки.
     По словам Бурбона, Деннис Пис когда-то был «гусем», что в переводе на нормальный язык обозначает изгоняющего нечисть, из-за особенностей работы решившего жить на воде, а не на суше. В определенный момент через «гусиную» стадию проходят все мои коллеги хотя бы для того, чтобы нормально выспаться: проточная вода останавливает призраков, и патологическая гиперчувствительность, без которой в нашей работе никак, временно притупляется. Однако, чтобы жить так долгое время, требуется особый склад характера — лично я в конце концов начинаю чувствовать себя упакованным в полиэтилен, на котором конденсируется мое дыхание.
     «Коллектив» — этакий плавучий клуб на Темзе. Все изгоняющие нечисть наслышаны о нем, все хоть раз были его гостями, но для того, чтобы найти клуб, одного желания порой недостаточно. Также как «Золотое пламя», «Коллектив» можно сравнить с переходящим праздником. Если вдуматься, два заведения связывает еще одно звено, пусть даже весьма относительное и несущественное, из серии «сколько степеней отчуждения между вами и Кевином Бейконом?»[29] Только вместо «Кевином Бейконом» читайте «Пекамом Штайнером».
     Штайнер — одна из немногочисленных легенд тесного мирка, в котором вращаюсь я и мои коллеги. Он стал изгоняющим нечисть задолго до того, как наша профессия вошла в моду, то есть прежде, чем неожиданный всплеск активности потусторонних сил в последнюю декаду ушедшего тысячелетия сделал специалистов вроде меня востребованными. Сосредоточившись на спиритических услугах для богатых и знаменитых, Штайнер приобрел определенную славу (или как минимум известность), а вместе с ней чертову уйму денег. Если не изменяет память, здесь как-то замешана американская наследница, покойные мужья которой принесли ей немало горя, пока Штайнер не отправил их на суд Всевышнего. В благодарность она завещала ему значительную часть состояния. После смерти дамы дети от трех ее браков предъявили иски; тяжбы длились годами, но, насколько мне известно, ни один из них не смог использовать силу закона против Пекама. К тому времени у Штайнера уже имелись три изданных книги, контракт на съемки фильма по мотивам его биографии и контрольный пакет акций компании «Изыди™», выпускавшей оборудование и расходные материалы для изгнания нечисти. В сорок шесть он удалился на покой, богатый, как Крез.
     К сожалению, вместе с тем Пекам был безумнее кэрролловского Болванщика. Вероятно, его психика всегда отличалась неустойчивостью, или, привыкший к хроническому стрессу нашей профессии, он не выдержал неожиданной разрядки, заполучив столько денег, что появилась возможность менять свою жизнь и окружающий мир так, как заблагорассудится. Посмотрите, что деньги сделали с Майклом Джексоном!
     Однажды я с ним встречался (со Штайнером, конечно, а не с Джексоном), и жуткое впечатление не сгладилось до сих пор. К тому времени я прочел пару его книг и проникся уважением (хотя и не любовью) к холодному трезвому уму, который он в них демонстрировал. Однако когда дошло до разговора, стало казаться, что ум расплавился, а потом снова застыл в совершенно иной, атрофированной форме.
     Случилось это на некоем странном мероприятии в одном из лондонских отелей, где проходила конференция на тему «Перспективы загробной жизни». Дженна-Джейн Малбридж, которая от практики перешла к научной теории и на заре моей творческой деятельности привила множество полезных навыков, достала мне бесплатный билет и настоятельно посоветовала прийти: шанс встретиться со Штайнером упускать ни в коем случае не следовало.
     По оставшимся в памяти отрывкам разговора могу судить, что в ту пору Пекам уже начал превращаться в мрачного полуненормального отшельника, каким его многие помнят. О мертвых и живых он говорил так, словно они были армиями на поле битвы, а он сам — главнокомандующим вооруженных сил людей. Выглядел Штайнер соответственно: прямой, как сабля, несгибаемый, как камень, седые волосы стрижены по-военному коротко. Если Пекам — генерал, то мы, изгоняющие нечисть, — ударное войско, элитные коммандос, готовые отразить любое нападение врагов. «Врагов?» — неуверенно переспросил я, боясь, что не уловил глубинный смысл его слов. Зря боялся… «Мертвых, — пояснил Пекам, — и воскресших. Они хотят нас вытеснить и завладеть миром».
     Даже в ту пору, когда я изгонял беспокойных духов без каких-либо сомнений и вопросов, общая ситуация представлялась мне несколько иначе. Кроме всего прочего, такие взгляды вели лишь в одном направлении — к двери с надписью «Безнадега». Малодушно пытаясь закончить разговор на более или менее приличной ноте, я спросил Штайнера, как можно вести войну, если каждый погибший с нашей стороны автоматически переходит на сторону противника.
     «Что ты имеешь в виду?» — спросил он, хмурясь поверх бокала с шампанским, который сжимал с пугающей силой.
     Я старался не ударить лицом в грязь, но, честно говоря, получалось не очень, потому что страшно хотелось поскорее сбежать. Огромное разочарование было сродни тому, что испытываешь, догадавшись, почему от Санта- Клауса пахнет «Джонни Уокером»: за красным плащом и фальшивой бородой скрывается папа.
     «Только то, что мы все умрем, мистер Штайнер. Если мертвые так ненавидят живых, воевать им не нужно, достаточно просто подождать. В конце концов, всем уготована одна и та же участь, верно? Если жизнь — это армия, рано или поздно каждый станет дезертиром…»
     Перехватив свирепый взгляд Пекама, я испуганно осекся. В безумных чистейшей голубизны глазах недвусмысленно читалось: находись мы в районе боевых действий, он пристрелил бы меня без суда и следствия за пособничество врагу. Увы, мы были на конференции и, не имея такой возможности, Штайнер лихорадочно искал ей равноценную замену.
     «Тогда иди вешайся, щенок!» — прорычал он и двинулся прочь, оттолкнув добрых и честных людей, пришедших на мероприятие, чтобы покрасоваться в обществе Штайнера и сфотографироваться с ним на память.
     После этого за стремительным прогрессом штайнеровского безумия, затаив дыхание, стала следить вся наша общественность. Воображая себя генералом и главнокомандующим, он все чаще заставлял нас волноваться. Если призраки, а также их сатрапы и прислужники (оборотни, демоны и зомби) объявили живым войну, то рано или поздно они развернут атаку на авангард противника — на изгоняющих нечисть. Стремясь обезопасить себя, Пекам начал принимать повышенные меры предосторожности. Первой из них и была широко разрекламированная покупка яхты.
     Раз призраков останавливает проточная вода, Штайнер решил находиться на ней постоянно, а на сушу выбираться лишь при крайней необходимости. В нескольких интервью Пекам даже предположил, что за таким образом жизни — будущее: ему представлялись мигрирующие поселения и плавучие города, построенные на списанных танкерах и авианосцах.
     Сумасброд-сумасбродом, но, думаю, на каком-то этапе он понял, что переселить жителей всех городов на яхты окажется, мягко говоря, непросто. Понадобится принять еще какие-то меры, эффективные, но доступные, чтобы, когда произойдет неминуемая атака и воцарится господство мертвых, живым было куда отступить. Мечтатель и выдумщик во всем, Штайнер советовал возводить «безопасные» дома по его оригинальному проекту. Их следовало строить «на освященной территории, окруженной естественными бастионами земли, воздуха и воды». По словам Пекама, такие дома «ослепят мертвых и надломят их силу». В первых проектах использовались рвы, в последующих — двойные стены, между которыми по скрытым металлическим резервуарам текла вода. Какую роль играли воздух и земля, сказать не могу. Свои проекты Штайнер направлял в управления жилищной политики всех лондонских районов и — при условии их внедрения — бесплатно предлагал себя в качестве координатора.
     Насколько мне известно, ответа ниоткуда не пришло, даже высокомерного, типа «Ваше письмо получено и принято к рассмотрению». Штайнер буквально задыхался от гнева: со всеми своими миллионами в одиночку он не мог поделать ровным счетом ничего.
     Тем не менее у безумия имелся и положительный аспект: всех изгоняющих нечисть, особенно лондонских, Штайнер продолжал считать своей паствой, неразумными детьми, нуждающимися в поддержке и наставлениях. Бурбону Брайанту он подарил помещение, впоследствии ставшее «Золотым пламенем», потому что жил и работал под девизом: «Наша сила в массовости» и считал: изгоняющие нечисть должны собираться и обмениваться идеями. После смерти Пекама яхта (которая по его воле стала называться «Темзским коллективом») перешла к тресту во главе с Брайантом. Вырученные от продажи имущества деньги следовало направить на поддержание яхты на плаву и в более или менее приличном состоянии, чтобы любой изгоняющий нечисть мог жить на ней когда и сколько пожелает. В случае повышенного притока гостей спальные места надлежало предоставлять в порядке строгой очередности.
     Сначала соблюдать очередность получалось с огромным трудом, потому что бесплатно насладиться роскошью яхты хотелось всем и каждому. Только роскошным «Коллектив» вовсе не был: дабы увеличить количество мест, Штайнер разделил каюты перегородками, и отсеки получились тесными и некомфортабельными. Управление трестом тоже превратилось в проблему. По идее Пекама этим следовало заниматься добровольцам из числа лондонских специалистов, каждому по году или по два, чтобы все хлопоты не упали на одни плечи. Однако и среди тех, кто хотел жить на «Коллективе», желающих тратить свободное время на его управление не находилось. К тому же возник вопрос, кого считать специалистом, ведь за соответствующей вывеской, печатью и фирменным бланком мог скрываться кто угодно. В сумбуре обид, возмущений, взаимных обвинений и подсиживания трест чуть не лопнул. «Коллектив» до сих пор существует, но счет, с которого должны поступать средства на текущий ремонт, заморожен банком, и яхта медленно, но верно превращается в рухлядь. Она плавает по Темзе от пристани к пристани, портя рафинированный пейзаж, и везде стала нежеланной гостьей, несмотря на то, что теоретически вполне кредитоспособна. Сейчас на ней в основном живут мои бездомные коллеги и те, кто приехал в Лондон ненадолго.
     Что мне известно о Реджи Танге? Практически ничего. Он из молодых и перспективных, которых мы, представители старой гвардии, недолюбливаем и стараемся обходить стороной. Говорят, Реджи очень способный, довольно вспыльчивый и весьма ловкий в драке. До того как мы вернули Гонконг Китаю, его отец был там кем-то вроде брокера, а сам Реджи, по моим сведениям, исповедовал буддизм и активно придерживался нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот, пожалуй, все, что я знаю. Мы с ним пересекались лишь раз, и большая часть встречи прошла в свободном обмене мнениями (другими словами, в шумной перебранке) на тему «Плевать или не плевать на средневековые гримуары при определении имен и индивидуальных особенностей демонов». Реджи считал «Гримуар папы Гонория» величайшей истиной, а я — величайшей ерундой на свете. Дальше «провидец — нет, шарлатан» диспут не продвинулся, так как мы оба были в стельку пьяны. Я надеялся, Танг вспомнит тот вечер с теплотой, или, по крайней мере, сообразит, кто я такой. Иначе лучшее, на что следовало рассчитывать, — это холодный прием.
     «Коллектив» швартовался именно там, где говорил Никки, — в конце причала, недалеко от Королевского музея артиллерии, а вот взойти на борт оказалось куда труднее, потому как единственный путь на причал лежал через запертые ворота, для острастки обвитые колючей проволокой. Я осмотрел замок: скважина имела весьма своеобразную форму и представляла собой звездочку, шесть лучей которой были одинаковыми, а седьмой, идущий по центру вертикально вниз, — длиннее и чуть толще остальных. Это французская модель, которую, увидев однажды, я запомнил навсегда, так как выпускает ее компания «Поллукс», а Поллукс и Кастор — две ярчайших звезды созвездия Близнецы. А еще важнее то, что я могу вскрыть замок ровно за минуту.
     Однако, порывшись в карманах тренча, подходящих инструментов я не обнаружил. Естественно, из шинели я переложил вистл и кое-что из принадлежностей, уцелевших во вчерашней схватке с loup-garous, а вот отмычки взять не догадался.
     Следовательно, оставалось лишь барабанить по воротам и ждать, пока кто-нибудь не откроет. Ужасный удар по моей профессиональной гордости!
     В конце концов ответа я все-таки дождался. Послышались шаги; ворота задребезжали, когда кто-то отпер их с противоположной стороны. Вот они приоткрылись, и в щелке мелькнуло незнакомое лицо.
     Да, его обладателю оставалось только посочувствовать. Плоское, бледное, нездоровой сероватостью оно напоминало непропеченное тесто. Давно я не видел таких грязных волос: жесткая русая копна стояла дыбом, как пырей на песчаной дюне. В общем, ни лицо, ни его обрамление не давали однозначного ответа на вопрос, стар ли этот человек, молод или среднего возраста. Максимум, что удалось определить, — по всей вероятности, он мужского пола.
     — Доброе утро! — ослепительно улыбнулся я. — Реджи здесь?
     На лице не дрогнул ни один мускул, и у меня появилась крамольная мысль: вдруг оно крепится к шесту, а не к шее? Парень приоткрыл ворота чуть шире, словно предлагая убедиться: он цел и невредим. Он был одного роста со мной, но худой как щепка, одет в тертые джинсы и футболку с рисунком в стиле оп-арт, а на ногах новенькие тапочки в форме пса Громита.
     — Реджи? — переспросил он слегка недоуменно, будто слышал имя в первый раз. Выговор у него протяжный, эссекский.
     — Да, Реджи Танг. Вы ведь с «Коллектива», верно? Мне сказали, Реджи сейчас живет здесь.
     Парень никак не отреагировал, даже кивнуть не удосужился.
     — Ты кто? — после тяжелой паузы спросил он.
     — Феликс Кастор. — Я протянул руку. Парень пожал ее без особого интереса. Зато в эмоциональной вспышке, которую я увидел, когда наши руки соприкоснулись, присутствовало довольно странное ассорти: неловкость, возмущение и что-то вроде тревоги.
     В апатичном, если не откровенно печальном голосе ничего подобного не слышалось.
     — Грег Локьер, — представился парень. — Значит, ты Кастор? Твое имя на слуху. Похоже, многие тебя уважают, — говоря это, Локьер скользнул взглядом по моей обуви, будто проверяя, соответствует ли она санитарно-гигиеническим стандартам, а потом посмотрел в глаза.
     — Реджи на яхте. — Теперь в его голосе звучали покорность и смирение. — Заходи.
     Отвернувшись, Локьер повел меня к сходням. Когда-то «Коллектив» был плавучим замком, а сейчас казался настоящей развалиной. Я не видел яхту шесть лет, и, судя по количеству грязи на корпусе, за все это время ее ни разу не чистили. Ватерлинию облепило скользкое кольцо ила, а чуть ниже, там, где о борт бились волны, весело подмигивали ржавые пятна. Такими темпами через пару зим любимица Штайнера превратится в металлолом.
     Вслед за Локьером я сначала поднялся на палубу, затем, после крутого поворота налево, спустился к рубке.
     — Осторожно, — не оборачиваясь, проговорил он, — некоторые ступеньки шатаются!
     Увы, с предупреждением Грег опоздал всего на несколько секунд: доска под ногами покачнулась, и я едва не покатился кувырком. Ну как после такого не чувствовать себя кем-то вроде расхитителя египетских гробниц!
     Рубка была, пожалуй, единственной частью «Коллектива», сохранившей первоначальный размер и форму. Двухуровневая, она соединялась спиральной лестницей из темных, тщательно подобранных сортов дерева и до сих пор обладала некоей поблекшей элегантностью. Весьма поблекшей: откидные столики и кожаные диванчики штайнеровских времен активно вытеснялись тумбами и шкафчиками из ИКЕИ. Притаившийся в углу камбуз пропах прогорклым жиром, а сводчатый потолок почернел от копоти, будто дух древних тостов и яичниц распластал под ним свои черные крылья. Мы с Локьером вошли через одну дверь, а вторая находилась за камбузом и, держась на честном слове, едва не слетала с петель. Поручни, которым следовало огораживать верхний уровень рубки, просто-напросто отсутствовали: малейшая оплошность — и самая обычная прогулка могла превратиться в смертельно опасное мероприятие.
     В камбузе имелось что-то вроде буфета со стойкой и несколькими высокими табуретами, расставленными вдоль нее. Стены буфета были обшиты панелями из тех же пород дерева, что и на лестнице: вишня и грецкий орех. Увы, изысканное сочетание темной древесины лишь подчеркивало убожество остальной части рубки. За стойкой сидел молодой человек и ел яичницу с сосисками. Реджи Танг собственной персоной! Вернее, сосиски он не ел, а играл с ними, бессмысленно гоняя по тарелке. Увидев меня, Танг поднял голову и, решительно оттолкнув завтрак, кивнул. Лет на десять моложе меня, как две капли воды похожий на Брюса Ли в фильме «Явление дракона», холодную отстраненность он сыграл весьма убедительно. Танг завтракал в одной майке и боксерках, словно предлагая полюбоваться на свое сухое мускулистое тело.
     — Извини, — поднявшись с табурета, начал он, — лицо твое мне знакомо, значит, мы где-то встречались, а вот имя вспомнить не могу.
     Я успел забыть, какой у Реджи голос: низкий, бархатный, льющийся, как песня.
     — Неудивительно, — покачал головой я. — Мы виделись всего раз. Меня зовут Феликс Кастор. Извини, что прервал твой завтрак!
     Танг лишь плечами пожал.
     — Яхта открыта для всех изгоняющих нечисть — это одно из условий Штайнера. Кастор… Да, припоминаю. Ты из Ливерпуля, что подтверждает теорию об утечке мозгов с севера на юг! Рад видеть тебя снова! — Рукопожатие Танга было быстрым, но крепким.
     На этот раз при тактильном контакте заглянуть в чужую душу не удалось. Впрочем, на успех я и не рассчитывал: этот Восточный дракон из тех, кто держит эмоции за семью замками.
     Танг кивнул на диванчик, заваленный старыми газетами, журналами и невскрытыми конвертами:
     — Садись… Что, поселиться здесь решил?
     Я отодвинул в сторону несколько писем и сел, краем глаза продолжая наблюдать за Локьером. Тот подошел к стойке, взял из пепельницы еще дымящуюся сигарету, поднес было к губам, а потом вдруг передумал и, даже не затянувшись, раздавил.
     — Пока нет… Вообще-то я хотел бы попросить бесплатный совет.
     — Совет?
     — Ну да, подключиться к сплетнепроводу.
     Реджи улыбнулся, по достоинству оценив неопределенность фразы.
     — Давай проси. Чем сможем, обязательно поможем, правда, Грег?
     — Угу, — эхом отозвался Локьер, усаживаясь за стойку, подальше от недоеденного завтрака Реджи.
     — Спасибо. Дело в том, что я ищу одного человека.
     — Я его знаю?
     — Думаю, да. Некоторое время он жил на яхте, хотя, возможно, ты его не застал. Этого парня зовут Деннис Пис.
     Реджи задумчиво нахмурился, якобы пропуская имя через внутренний блок памяти.
     — Пис… — повторил он. — Нет, никаких ассоциаций не возникает. Грег, а ты не знаешь Денниса Писа?
     Локьер обернулся. На лице та же слегка изумленная глубокомысленность, с какой он созерцал меня у ворот. Сразу вспомнился комик Стэн Лорел, хотя, наверное, сходство ограничивалось стоящими дыбом волосами. Грег снова раздавил окурок в пепельнице, несмотря на то, что он уже потух.
     — Да, — отозвался он, — я знаю Писа, вернее, знал. В прошлом году он прожил здесь месяцев шесть. Этот ублюдок ни разу даже завтрак приготовить не удосужился! В чем дело? Он что-то натворил?
     Вообще-то Локьер обращался к Тангу, но Реджи повернулся ко мне, справедливо считая: на вопрос должен отвечать я.
     По мере возможности придется говорить правду. Вообще-то изгнание нечисти как профессия к дружескому участию и симпатии не располагает, но очень не хотелось выкачивать информацию из этих двоих, скармливая им набившую оскомину байку о том, что Пис должен мне деньги. Глупая ложь неизменно превращается в грабли, на которые сам же рано или поздно наступишь.
     — Меня наняли разыскать Стивена, точнее, его маленькую спутницу. Эта девочка… м-м-м… ему вовсе не дочь. Ее похитили из родительского дома, где в тот день якобы видели Писа. Отец и мать девочки считают, что забрал ее именно он. Хочу проверить, так это или нет. Если да, мне следует вернуть ребенка.
     Реджи промолчал, буравя меня невозмутимым взглядом профессионального картежника.
     — Сам я Писа не знаю, — продолжал я, отвечая на скептицизм, неуловимо присутствующий во взгляде Танга. — Это всего лишь заказ, и, вполне возможно, клиенты меня дурят. Чем скорее найду Писа, тем скорее выясню.
     — По-моему, с такими проблемами обращаются в полицию, — заметил Реджи. Возвышаясь надо мной, он стоял куда ближе, чем требовала ситуация. Надо же, меня чуть ли не подтолкнул к дивану, а сам так и не сел.
     — Да, будь девочка жива, конечно. Но она мертва.
     — Тем более следует привлечь…
     — В смысле, она погибла еще того, как Пис ее забрал.
     Танг сокрушенно покачал головой: мол, ужасная история!
     — Риск, конечно, дело благородное, но стоит ли очертя голову ввязываться неизвестно во что?
     Несмотря на завуалированность, во фразе слышалось недвусмысленное предупреждение, но я решил пропустить его мимо ушей.
     — Когда люди уезжают отсюда, корреспонденция им пересылается? — поинтересовался я, задумчиво щелкнув пальцами по шаткой стопке конвертов.
     — Трест пересылает, а мы не из треста.
     На этот раз ответ Реджи прозвучал весьма резко. Чувствовалось: еще немного и его хорошие манеры окончательно капитулируют перед желанием послать меня подальше. Но я уже вошел в раж (вероятно, из-за головной боли, которая стала просто невыносимой) и не желал отступать от задуманного. Мой взгляд метнулся к Грегу Локьеру: навалившись на стойку, тот разглядывал Темзу со стороны пристани Галионс-пойнт с таким увлечением, будто в жизни не видел ничего прекраснее. Смутное подозрение медленно переросло в уверенность.
     — Грег! — позвал я, отодвигаясь от Реджи, чтобы не загораживал обзор. — После того как Пис отсюда уехал, ты с ним связь не поддерживал?
     Тангу не понравилось, что я беспардонно вывел его из игры, а Локьеру (когда он повернул ко мне застывшие, как у кролика перед удавом, глаза) — что втянул его обратно в разговор. Вот как Феликс Кастор заводит друзей и манипулирует людьми!
     — Нет! — категорично покачал головой Грег. — Мы с Писом вообще не ладили. Если честно, я рад, что мы от него избавились!
     — А где сейчас Деннис, не знаешь? Когда он здесь жил, гости к нему приходили? В смысле такие, кто впоследствии мог его приютить?
     Локьер снова взглянул на реку, будто надеясь разглядеть в ней телесуфлера, а потом на меня.
     — Нет.
     Я вновь повернулся к Тангу:
     — Реджи, кто еще живет на яхте? В смысле, кроме вас двоих?
     — Никто. — Танг надменно сложил руки на груди.
     — А вы перебрались на «Коллектив», когда…
     — Слушай, Кастор, думаешь, игра в суперкопа даст какой-нибудь результат?
     — Ты же вроде бы обещал, что поможешь… Я лишь полагаюсь на твое слово.
     — Ладно, думаю, мы с Грегом тебе помогли достаточно, а мое новое слово — греби отсюда, пока цел!
     — Ну, это уже не слово, а законченное предложение, — благоразумно заметил я. — Реджи, я не коп.
     — Считаешь меня полным идиотом? Я сказал, ты играешь в копа!
     — Ничего подобного! Коп бы разворошил твое неловкое вранье, а потом швырнул тебе в лицо, чтобы проверить, будешь морщиться или нет.
     На секунду, может, даже на две, воцарилась мертвая тишина.
     — Какое еще вранье? — спросил Танг.
     — Сейчас объясню. Ты буддист, но когда я спустился в рубку, сидел перед тарелкой с яичницей, сосисками и беконом. Есть это тебе невмоготу, хотя ты старательно притворялся, что завтрак твой. Мистеру Грегу Немытая Голова пришлось немало помучиться с сигаретой. Мне не остается ничего другого, кроме как предположить, что где-то поблизости скрывается курильщик-мясоед, который по какой-то непонятной причине не желает со мной…
     В тот момент Реджи зачем-то посмотрел на потолок. Все это время я как дурак следил за дверью камбуза, но, перехватив красноречивый взгляд Танга, соскользнул с дивана буквально за миг до того, как с верхнего уровня свалился кто-то здоровенный, и два ботинка сорок седьмого размера приземлились на место, где только что покоилась моя филейная часть.
     Бросившись на пол, я сгруппировался и шариком покатился под ноги Реджи. Тот поспешно отскочил, доказывая, что сходство с Брюсом Ли — всего лишь фикция, а вот парень в огромных ботинках оказался куда агрессивнее. Соскочив с дивана, он с поразительной легкостью поднял меня за лацканы тренча и швырнул на стену.
     — Держите его! — проревел здоровяк.
     Реджи с Грегом тут же послушались: один схватил меня за правую руку, другой — за левую. В принципе я мог вырваться, но рисковал напороться на мощные удары, поэтому решил, что испытывать судьбу пока не стоит.
     Возвышающийся надо мной громила потер правый кулак ладонью, недвусмысленно показывая: мощные удары для него — дело обычное. Понятно, с такими габаритами ему законы не писаны, скорее он подпадает под действие строительных норм и правил. Волосы золотисто-песочные, кожа грубая, как наждак, под глазами глубокие тени. Думаю, когда-то он отличался этакой обветренной, грубо вытесанной, большеобъемной красотой, но сейчас, судя по виду, чувствовал тяжесть среднего возраста, и если не физически, то психологически ей покорился. На великане была серая камуфляжная куртка, надетая поверх зеленой водолазки, и оливковые брюки, заправленные в устрашающего вида ботинки а-ля «Констебль Диксон из Док-Грина». На широком запястье мелькнуло что-то блестящее: мой новый знакомый носил золотой, совершенно не соответствующий его стилю браслет. Детали рассмотреть не удалось — здоровяк схватил меня за щеки и, притянув к себе, заглянул в глаза.
     — Мне передали твое сообщение, — объявил он. — Это ведь ты был в «Золотом пламени»? Ну, вот он я! О чем тебе хотелось поговорить?
     — Об Эбби Торрингтон.
     Фраза задумывалась, как гамбит, но оказалась куда эффектнее, чем я смел надеяться. С диким воем Деннис Пис двинул мне под дых. Увидев занесенный кулак, я откинулся как можно дальше назад, надеясь смягчить силу удара, но боль все равно была ужасной, словно в живот попало пушечное ядро. Подавившись воздухом, я сложился пополам и начал оседать на пол, но стоящие за спиной Реджи и Грег упасть не позволили.
     — Не смей! Не смей даже заговаривать об Эбби! — бушевал Пис. — Ублюдок! Думаешь… Думаешь, я позволю такому, как ты?.. Кто тебе платит? Кто прислал тебя сюда?
     Пис схватил меня за волосы и притянул к себе. Боль не помешала мне хорошенько рассмотреть браслет — золотую цепочку с медальоном в виде сердца, дважды обмотанную вокруг мускулистого запястья.
     — Кто тебя послал? — в очередной раз спросил Деннис.
     — Ее… ее мать, — прохрипел я.
     — Передай этой сучке, Эбби она не увидит ни в этом гребаном мире, ни в каком другом. Все кончено! Кончено! Да я… я скорее на убийство пойду, чем позволю бессердечному ублюдку…
     Пис захлебнулся гневом, а лицо покраснело так, будто у него вот-вот случится кровоизлияние в мозг. Он по-прежнему грозил мне огромным кулаком, но второй удар так и не нанес. Затем Деннис глубоко и судорожно вздохнул, с видимым усилием пытаясь совладать с собой. Вспомнилось, что он глотает колеса, а «спид» отнюдь не способствует душевному равновесию и спокойному размышлению.
     Потом ситуация окончательно вышла из-под контроля. Распахнув левую полу куртки, Деннис вытащил из-за пояса пистолет и прижал дуло к моей щеке.
     — Эй, Ден, успокойся! — взволнованно прошептал Реджи Танг.
     — Заткнись, Реджи! — прорычал Пис, глядя на меня с безумной ненавистью. Судя по виду, он готовился к очередному удару. Нет, ему нужно помешать! Я открыл рот, но не успел и пискнуть, как его правая, сжатая в кулак ручища метнулась вперед. На этот раз не было времени даже пошевелиться — я смог лишь зажмуриться. Откуда-то слева послышался громкий треск. Открыв глаза, я чуть повернул голову и увидел зияющую дыру, которую Пис только что пробил в декоративном валике над буфетной стойкой. Раз, два, три — Деннис сгибал и разгибал пальцы. Господи, даже костяшки не ободрал!
     — Увижу еще раз — убью, — чуть спокойнее пообещал он. — Честное слово, убью! Чтобы вернуть Эбби, тебе придется перерезать мне горло, когда я сплю, иначе и пробовать не стоит. Но если глаза у меня закрыты, это еще не значит, что — я — сплю.
     Последние три слова Деннис подчеркнул, больно тыча дулом пистолета мне в лоб. Затем его колючий взгляд скользнул к Реджи и Грегу.
     — Дайте мне минут пять, а потом можете его отпустить, — велел он.
     Танг кивнул, а Локьер лишь махнул ресницами. Деннис уже спешил к двери на лестницу, на ходу пряча пистолет за пояс. Не оборачиваясь, он наклонился, чтобы вписаться в слишком низкий для его роста проем.
     Вот теперь положение нравилось мне куда больше.
     Я упал в объятия Реджи и Грега, будто, обессилев, проверял их крепость. Обозлившись, они рывком поставили меня на ноги и, как следствие, на несколько секунд потеряли равновесие, а я тем временем выпрямился и снова откинулся назад. В итоге мы дружно налетели на переборку. Вырвав правую руку из тисков Локьера, я изо всех сил ударил Реджи по шее. Тот со слабым бульканьем отшатнулся к буфетной стойке и, выпустив мою левую руку, схватился за ушибленное горло. Впрочем, руку нагружать не особо пришлось, потому что Грега я тут же вывел из строя сильным ударом по переносице.
     Прежде чем дружки пришли в себя настолько, чтобы подумать о контратаке, я успел добраться до двери, но когда поднялся на палубу, Пис уже сбегал на пристань.
     Едва я приблизился к сходням, как Деннис изо всех сил по ним пнул. Бешено вращаясь, доски полетели в Темзу, а по пути несколько раз ударились о борт «Коллектива» с глухим звуком, напоминающим бой часов внутри гроба. До берега было всего метра три, но, чтобы разбежаться, мне пришлось отступить на несколько шагов, а Пис в это время уже спешил прочь.
     Прыжок удался: я приземлился на обе ноги. Однако тут, откуда ни возьмись, подкатила дурнота, я пошатнулся и чуть не упал в реку. Нет, так нельзя, нужно взять себя в руки и скорее в погоню за этим буйволом, который уже открывает ворота причала!
     Я с ужасом увидел, как Пис, вытащив ключ из замка, швырнул его в воду. Скользнув за ворота, он захлопнул их буквально перед моим носом. Я изо всех сил дернул за ручку, но проклятая штуковина даже не пошевелилась.
     Черт, черт, черт! Нет ни отмычки, ни времени, а ворота в довершение всех бед «оторочены» колючей проволокой! Лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках предмета, которым можно было бы снести замок, я увидел ключ, упавший в считанных сантиметрах от воды.
     Схватив его, я вставил в замок и быстро повернул. Скорее на улицу! Массивная фигура Писа исчезла за поворотом метрах в пятидесяти от меня. Я бросился в погоню, но мимо в том же направлении пронеслась машина, заметно ускоряя ход. Это был обшарпанный «гранд-чероки», испачканный засохшей грязью и выглядевший слегка по-военному. Не на шутку встревожившись, я увидел: в джипе едут двое, причем пассажир так велик, что сидит скрючившись, а колени видны из окна. Это По! Чтобы узнать его, хватило и мимолетного взгляда, хотя машина двигалась с весьма приличной скоростью.
     Я прибавил шагу, но «гранд-чероки» свернул за угол намного раньше и, тяжело качнувшись на рессорах, исчез вслед за Писом. Когда, наконец, до поворота удалось добраться мне, Пис бежал во весь опор вдоль узкого участка дороги, где вообще не было асфальта. Безликие офисные здания обрамляли улицу с обеих сторон — ни пустырей, ни дворов, в которые мог бы свернуть Деннис. Впереди справа виднелось широкое асфальтовое полотно автостоянки. Бетонные столбики высотой сантиметров шестьдесят, кое-где соединенные цепями, делали ее похожей на лабиринт.
     Подбегая к первому столбику, Пис опережал преследователей всего на полметра. Р-раз — словно профессиональный барьерист, он перемахнул через него и помчался дальше. А вот джипу пришлось сделать приличный крюк, вернуться на дорогу и сначала поравняться с Деннисом, а потом перегнать. Вмиг оказавшись у противоположного конца стоянки, внедорожник резко затормозил.
     Пассажирская дверь распахнулась, и из машины выбрался По. Его человеческая ипостась на глазах менялась в нечто, выношенное и рожденное явно не женщиной. Руки стали длиннее и, наклонясь, loup-garou уперся ими в землю. Рот раскрывался все шире и шире, превращаясь в зубастую акулью пасть. Насчет экзотичности я не ошибся, только По был вовсе не гориллой. Его дух гостил в теле гиены, точнее, мутированной гиены, так как даже на четырех ногах loup-garou доходил мне до плеча.
     Увидев, что его обошли с фланга, Пис притормозил и, бешено работая руками и ногами, дал обратный ход. По устремился следом, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Тем временем джип выполнил поворот на сто восемьдесят градусов и, гремя открытой пассажирской дверью, поехал обратно в мою сторону. Уже во второй раз машина сначала поравнялась с Писом, потом обогнала. Если бы не столбики, «гранд-чероки» просто сбил бы Денниса, а так водителю пришлось остановиться и выпрыгнуть из салона. Вот еще один вчерашний знакомый — Цукер, любитель туманных намеков и острых предметов. Я был метрах в двадцати от него, более того, спешил навстречу, но Цукера интересовала лишь жертва. Он бежал к Пису, чтобы вместе с По взять его в тиски.
     Однако Деннис, описав широкую дугу, помчался в глубину стоянки, где темнел высокий деревянный забор, отделявший ее от центра водных видов спорта, который она, по-видимому, обслуживала. На высоченный забор просто так не влезешь, но преследователи Писа испугались, что он ускользнет, и побежали быстрее, сократив отставание.
     А вот и джип! По характерному дрожанию капота я догадался: двигатель работает. Толком не понимая, что делаю, я сел за руль и, дав задний ход, выехал на улицу.
     Пис был уже практически у забора, оборотни отставали на пару метров. Нажав на педаль газа, я переключился на вторую передачу и погнал джип вперед. На пути попались столбики, как назло, соединенные цепью. Под натиском мощного внедорожника цепь лопнула, концы, словно металлические хлысты, разлетелись по сторонам. Так я и ехал: где возможно — объезжал барьеры, где нет — прорывался насквозь. В переднее колесо что-то попало, и машина стала крениться вправо. Пытаясь ее выровнять, я бешено вывернул руль.
     В лобовое стекло я увидел, как Пис, добежав до забора, замер перед прыжком. Однако По хватило и этой короткой заминки: нагнав Денниса, он тут же в него вцепился. Завязалась драка, неожиданно прерванная двумя выстрелами, причем второй прозвучал так быстро, что казался эхом первого. Отпихнув По (что само по себе выглядело чуть ли не подвигом), Пис снова полез на забор. Оборотень был ранен — заливавшая морду кровь ослепила его настолько, что, махнув отвратительной когтистой лапой, он промазал.
     Однако на помощь По спешил Цукер. Убедившись, что ситуация складывается не в его пользу, Деннис подпрыгнул почти на полтора метра и, вцепившись в доски, стал карабкаться вверх. Раненый По сгруппировался, чтобы совершить такой же прыжок, но с другой целью: ему хотелось сбить Писа с забора, как кот сбивает низко летящую птичку. Цукер тем временем лихорадочно рылся в карманах, вероятно, нащупывая нож. Так или иначе, шансы Денниса добраться до вершины стремительно приближались к нулю.
     Я громко засигналил — резкий постепенно угасающий звук вынудил loup-garous обернуться. К ним приближался их собственный джип — почти две тонны металла, — и приближался стремительно, ведь я на второй передаче выжимал из него около восьмидесяти километров в час.
     Момент для атаки на Писа По явно упустил: они с Цукером вжались в асфальт, потому что я пронесся аккурат посередине между ними. Резкий поворот в самый последний момент — и джип врезался в забор метрах в трех от места, где висел Пис. Проломив доски, я оказался на мощеном дворике спортивного центра. Вокруг градом сыпались щепки.
     Передние шины разорвались, и, потеряв управление, джип ударился бампером о камни. Столкновение съело большую часть скорости, которая была весьма приличной. Через миг позже сработала подушка безопасности, прижав меня к сиденью. «Бам!» — толчок номер два, значит, я снова врезался, на сей раз во что-то неизвестное.
     Несколько секунд я сидел в полном оцепенении, а потом, услышав жалобный вой, перепугался: неужели кого-то сбил. Нет, к счастью, это сигнализация другой машины!
     Превозмогая боль и шок от мини-аварии, я заставил себя шевелиться: опустил руку в карман и нащупал перочинный нож. Проткнуть пневмоподушку удалось лишь с третьей попытки, затем пришлось ждать, пока она сдуется и позволит мне оторваться от сиденья.
     Выползши из салона, я убедился, что действительно врезался в другую машину, мирно стоявшую во дворе спортивного центра. Очень красивый «БМВ» цвета электрик сохранил красоту на две трети, а вот передний бампер превратился в сущий металлолом.
     Удивительно, что на шум никто не выбежал. Спортивный центр еще не открылся, равно как и магазины оставшейся за забором улицы.
     Пис и его преследователи бесследно исчезли, и я счел это добрым знаком. Стащи loup-garous Денниса с забора, наверняка принялись бы его допрашивать, избивать или попросту съели бы заживо.
     В сложившейся ситуации оставалось лишь ретироваться, пока шум и жалкий вид разрушенного забора не привлекли зевак. Я решил вернуться на «Коллектив»: настроение располагало ко второму раунду переговоров с ублюдком Тангом и его дебильным приятелем. Самое время вытрясти из них что-нибудь ценное!
     Однако стоило вернуться на причал № 17, как заготовленные колкости моментально вылетели из головы. В полном замешательстве я уставился на удаляющуюся корму «Коллектива». До нее было добрых десять метров, и с каждой секундой полоска воды становилась все шире и шире. Медленно, со скоростью не больше двух узлов, яхта отходила от пристани.
     Реджи успел накинуть поверх белья черный шелковый халат и стоял на палубе, засунув руки глубоко в карманы. Брошенный на меня взгляд получился оценивающим и весьма недружелюбным.
     — Возвращайся домой, парень! Зачем опускаться ниже плинтуса? Возвращайся домой!
     Какую-то безумную долю секунды мне действительно хотелось прыгнуть за яхтой. В результате наверняка пришлось бы барахтаться в вязком иле, пока кто-нибудь сердобольный не вытащил бы меня при помощи блока и лебедки. Поэтому я просто смотрел на «Коллектив», пока он не скрылся за первым поворотом. Реджи не ушел с палубы и наблюдал за мной, словно желая убедиться, что я ничего не выкину. Через некоторое время к нему подошел Грег Локьер и положил руку на плечо. Потом яхта скрылась за крутым поворотом канала Ферри-аппроуч, а я так и стоял на пристани словно — позвольте воспользоваться медицинской терминологией — словно настоящий олигофрен.

8

     Все, в Темзмиде делать больше нечего. Я перешел на линию «Джубили» и вскоре оказался в двух шагах от Паддингтона, ну, в двух гигантских шагах. Рано или поздно мне придется туда отправиться, чтобы перекинуться парой слов с Рози Крейц. Но только не сейчас: похмелье еще не прошло, я чувствовал себя неважно, а для переговоров с Дженной-Джейн Малбридж нужно быть во всеоружии, да и Рози любит ночь еще больше, чем Никки. Так сказать, она активна лишь в ночное время.
     Вероятно, я просто откладывал неминуемое, но в данный момент это шло мне на пользу.
     В итоге вместо Паддингтона я приехал к себе в офис и вытащил из недр шкафчика стратегический запас. Так назывался обычный фольговый блистер с восемью таблетками, которые выглядели немного странно: белые квадратики с закругленными краями и курсивной буквой Д. Первоначально таблеток было двенадцать, но четыре я уже оприходовал. Медсестра, подарившая их мне во время бурного, но недолгого романа, утверждала, что «Д» значит диклофенак, хотя в белых квадратиках имелись и другие активные компоненты. «Они просто волшебные! — вздохнула она, с озорной улыбочкой запихивая блистер в мой нагрудный карман. — Это сильнейшее обезболивающее на свете, а сонливости и в помине нет: голова работает как после горсти каликов. Только смотри, не запивай алкоголем! И не выходи сразу на солнцепек, потому как, попав в кровь, это вещество поджарит тебя изнутри, как сосиску на гриле».
     Пожалуй, этот подарок — самый лучший из всех, что мне когда-либо дарили: приняв четыре таблетки, я успел в этом убедиться. Сейчас я проглотил сразу две, и боль спала почти моментально. Ура, я снова в игре!
     По-прежнему думая о Никки, я проверил автоответчик на офисном телефоне и пропущенные вызовы на сотовом. Ничего… Радовало лишь то, что среди счетов и любовных писем из муниципалитета и управления коммунального хозяйства выделялся умилительно пухлый немаркированный конверт, в правом нижнем углу которого стояло мое имя, выведенное красивым ровным почерком.
     Вскрыв конверт, я обнаружил коротенькое письмо от Стивена Торрингтона, чек на тысячу фунтов и пять сотен наличными. В записке говорилось, мол, это предоплата, а счет я могу выслать ему, когда будет удобно. Как же выставить счет, если все, что я знаю о Торрингтонах, — это номер сотового Стивена? Его я и набрал, и Стив ответил после первого же гудка. Либо у него великолепная реакция, либо он живет с трубкой у уха.
     — Торрингтон.
     — Кастор, — в той же манере проговорил я. — Деньги получил, спасибо.
     — Не за что, мистер Кастор! Я же сказал, средств у нас предостаточно, на что же их тратить, если не на поиски Эбби?
     — Вы попросили счет, а я даже адреса вашего не знаю.
     Торрингтон смущенно рассмеялся.
     — Вижу, в критической ситуации мне изменила даже природная педантичность! Простите, я должен был дать вам визитку, а заодно и визитку Мел, если сам окажусь занят. Счет пришлите на домашний адрес. Мы живем в доме номер шестьдесят два по Бишоп-авеню.
     Отличное место! Закрытый элитный район, первый в Лондоне, жители — сплошь миллионеры и отставные министры.
     В таком соседи не станут возмущаться из-за истошно орущей музыки, потому что и у них, и у тебя сады и лужайки как минимум по двести квадратных метров. С другой стороны, чтобы одолжить соль, к тем же соседям придется идти дня три.
     — Отошлю сегодня же.
     — Как вам удобно. Новости есть?
     Хотелось соврать, но совесть не позволила: раз этот парень мне платит, я должен был по меньшей мере сказать ему правду — чтобы отработать гонорар.
     — Сегодня утром мне довелось встретиться с мистером Писом, — признался я.
     — Встретиться? И что…
     — Мы виделись буквально несколько секунд. Он бежал так, будто за ним черти гнались, и я его упустил.
     Торрингтон шумно выдохнул.
     — Надо же, какая досада! Где он скрывался?
     — На «Темзском Коллективе». Это яхта, на ней время от времени останавливаются лондонские изгоняющие нечисть. Вряд ли он живет там постоянно: место слишком людное, скорее, просто в гости заходит. Денег занять или что-то в этом роде… Писа также видели в одном из клубов Сохо, куда вхожи только мои коллеги. Думаю, он что-то ищет, настолько важное, что риск быть увиденным отступает на второй план. Так или иначе, даже если Пис временно живет на «Коллективе», яхта отчалила без него, и до следующей остановки, место которой придется уточнять дополнительно, проверить ничего не удастся.
     — Но, получается, вы с ним столкнулись? Видели его?
     — Даже почувствовал! По крайней мере носок его ботинка… Извините, надеюсь, в следующий раз…
     — Нет, нет! — резко оборвал Торрингтон. — Мистер Кастор, нам не зря вас хвалили! Зная только имя и фамилию, вы нашли человека всего за сорок восемь часов… Это потрясающе! Уверен, скоро вы отыщете его снова, и на этот раз он не застанет вас врасплох. Спасибо! Спасибо за все, что вы для нас делаете! Если мы сможем хоть чем-то помочь, звоните, не раздумывая. В любое время дня и ночи!
     Обменявшись еще парой неловких любезностей, мы распрощались. Страшно хотелось оправдать трогательное доверие Торрингтонов, но пока я чувствовал себя одним из несчастных узников платоновской пещеры, которые не видят ничего, кроме теней, отбрасываемых огнем на стену, и стараются в них разобраться. А я в довершение всего в том огне горел сам.
     Вспомнились прощальные слова Реджи Танга и их неутешительный подтекст. Пис — личность неприятная; «дикий и непредсказуемый», как охарактеризовал его Бурбон Брайант. И тем не менее в профессиональных кругах у него куда больше друзей, чем у меня: столько, что многочисленные каналы, которые я мог бы использовать, сейчас закрылись сами собой. Никки пока не сообщил ничего, помимо волнующих эпизодов криминального прошлого Денниса, а с Рози удастся встретиться не раньше полуночи. Вообще-то я обещал поужинать с Джулиет, но до назначенного времени оставалось еще восемь часов. Так что, если срочно не займусь чем-то полезным, придется целый день пинать воздух.
     Полезное занятие нашлось сразу. Возможно, оно не относилось к делу Торрингтонов, зато для меня было не менее важно.
     Спустившись в метро, я поехал в Кенсингтон искать специалиста по холодному оружию.
* * *
     — Он не такой старый, как кажется, — отметила Кальдесса дрожащим голосом, в котором звенела металлическая крошка. Ее стараниями вполне безобидная фраза прозвучала едко и язвительно. Впрочем, в ее работе все старое ценится, а искусственно состаренное современное — активно презирается: фи, соплюшка косит под старушку. Однако когда я протянул руку, чтобы забрать нож, Кальдесса его не отдала. Поворачивая и так, и эдак, она разглядывала лезвие с интересом, неподобающим для пожилой облаченной в твид дамы.
     Итак, вместо специалиста по холодному оружию мне попалась специалистка. Вот и отлично, ведь, приехав на Кенсингтон-Черч-стрит, я весьма смутно представлял, кого именно ищу, зато точно знал, что ищу в нужном месте. Любой, кто пройдет по Найтсбридж и за Кенсингтон-Гарденз свернет направо, оказывается (вполне предсказуемо, если учитывать происхождение и цену местной недвижимости) в настоящем королевстве антикваров. Их там больше, чем в любом другом районе не только Лондона, но и мира! Согласен, в основном они занимаются безболезненным высасыванием туристических долларов, другими словами, продают викторианские молочные бидоны по тысяче фунтов за штуку, но среди поставщиков элегантного, баснословно дорогого хлама имеется небольшая группа истинных энтузиастов своего дела, с которыми стоит познакомиться. Специализация у них уже, чем талия балерины — одни остановились на бельгийских грелках для чайников, принадлежащих династии Меровингов, другие — на походных алтарях для священников-левшей времен гражданской войны в Испании.
     Крупнейшим магазином, называющимся «Антик-ост», владеет дальний родственник Пен с такой сложной фамилией, что мне каждый раз приходится учить ее заново: Хевиленд-Бургерманн. К нему я и отправился в первую очередь, но родственник чистосердечно признался: о ножах ему известно лишь одно — сигары обрезают острым концом. Зато он показал через дорогу на лавочку Эвелин Кальдессы: мол, там тебе расскажут все, что нужно.
     Хозяйку лавочки можно было саму продавать как антиквариат. Такая бледная, жемчужно-прозрачная кожа встречается лишь в весьма почтенном возрасте, руки тоньше спичек: казалось, тронешь старушку пальцем — зазвенит, словно фарфоровая фигурка. Косынка на длинных седых волосах делала ее похожей на крестьянку из Восточной Европы, но произношение выдавало выпускницу привилегированной школы Роудин.
     Я намекнул, что хочу продать некий предмет из области ее компетенции.
     — Этот нож я нашел среди вещей, когда-то принадлежавших моему дяде.
     — Принадлежавших?
     — Дядя умер.
     — Бедняжка! — вздохнула Кальдесса и через долю секунды потребовала: — Давайте посмотрим!
     Я достал картонный цилиндр, когда-то бывший сердцем рулончика туалетной бумаги, вытащил нож и осторожно, рукоятью вперед, вручил ей. От удивления Кальдесса сдавленно охнула и вытянула руку, желая рассмотреть нож издали. При дневном свете он выглядел ничуть не безобиднее, чем в полночь на Сохо-сквер. Это было настоящее оружие, отлитое, чтобы колоть и резать, и вовсе не индейку по воскресеньям.
     — Лезвие двояковогнутое, — объявила она, — потому оно такое тонкое и острое. По той же причине нож кажется старее, чем на самом деле. При данной форме ради остроты жертвуют долговечностью — лезвие быстро тупится или даже ломается при использовании. Еще нож кажется старее, потому что в отличие от современных моделей у черенка нет заплечика.
     — Заплечика?
     — Небольшого утолщения у самой ручки.
     — Тем не менее его фрезеровали не на станке, — заявил я.
     Кальдесса пронзила меня холодным насмешливым взглядом.
     — С чего вы так решили? — поинтересовалась она.
     — Если поднести лезвие к свету, в отражениях на стали видны отметины, и расположены они неравномерно.
     Кальдесса кивнула, словно учительница, удовлетворенная тем, что при всей своей ограниченности я демонстрирую неплохие знания.
     — Верно, — согласилась она, — хотя некоторые фрезерованные на станке лезвия потом затачивают и полируют вручную по целому ряду причин.
     — Например?
     — Например, дабы убедить клиента, что он покупает предмет ручной работы.
     Я хлопнул себя по лбу в лучших традициях Гомера Симпсона, и Кальдесса сухо рассмеялась.
     — Да, это грязный бизнес. Держитесь от него подальше, если хотите сохранить иллюзии относительно человеческой натуры. — Она осторожно провела большим пальцем по краю лезвия. — Кстати, это лезвие вполне могли обработать вручную, но если так, зрение у фрезеровщика должно было быть идеальным. Видите ли, по всей длине толщина металла совершенно одинаковая. Подобного можно добиться и вручную, но куда проще — с помощью электрического станка. Древесина… — Кальдесса задумчиво потерла ручку. — Прекрасно… Великолепно… Это кап падука, дерева, произрастающего в Юго-Восточной Азии. Увидев его вживую, никогда не подумаешь, что ядровая древесина имеет такой богатый красноватый отлив — кора-то серая, как мои волосы.
     Хозяйка лавки постучала по рисунку у заточенной стороны лезвия — изящному цветочному орнаменту, интересовавшему меня больше всего.
     — Вот оно, доказательство. Травление электромеханическое. Раствор электролита незначительно окисляет сталь и оставляет след, который в течение нескольких лет темнеет, а потом стабилизируется, если, конечно, металл качественный, а раствор должным образом нейтрализовали. В вашем случае у основания главных линий узора виден зеленоватый отблеск — вот здесь, смотрите. Полагаю, его нанесли промышленной травильной установкой при помощи медного электролита и нейтрализатора на основе натрия. Это сильно портит впечатление, потому что в целом нож весьма неплох. Однако, — Кальдесса положила его на прилавок, перевернула и подтолкнула ко мне, — думаю, ему не больше пятидесяти лет, и стоит он не дороже, чем когда был новым.
     Я показал на основание лезвия.
     — А такой узор вы раньше видели?
     Кальдесса нахмурилась. Вероятно, подобный вопрос показался ей не слишком подходящим для безутешного племянника.
     — Нет, — признала она, — по крайней мере на лезвии ножа, хотя само растение мне, безусловно, знакомо.
     — Правда? — изумился я. — Откуда?
     — Дорогой мой, я ведь антиквариатом занимаюсь! В цветочных орнаментах всегда присутствует определенный элемент стилизации, поэтому они легко запоминаются. А для установления подлинности орнаменты очень важны, так что стоит постараться. На лезвии белладонна, или сонная одурь, если предпочитаете более поэтичное название. Ее можно опознать по асимметричным парам листьев.
     — Да, да, точно: асимметричные пары листьев!
     — Из пазухи большего листа появляется бутон. Вот, смотрите!
     Когда ткнули пальцем, бутон показался довольно заметным и очень миленьким.
     — А что означает этот орнамент? — глядя старушке в лицо, поинтересовался я.
     В бледно-голубых глазах читалась вселенская усталость с легким налетом неодобрения.
     — Молодой человек, вы, часом, не из полиции? Полицейских я категорически не переношу — большинство из них настоящие грызуны, мелкие, мелочные и бешеные.
     — Миссис Кальдесса, я не полицейский!
     — Просто Кальдесса, пожалуйста! Отлично, сейчас принесу справочник.
     Справочник «Маркировка ножей и других металлоизделий» под редакцией Джекмана и Полларда 1976 года издания был толще «Желтых страниц». Кальдесса листала его одной рукой, а в другой держала нож и беспрестанно бормотала себе под нос. Никакого указателя я не заметил, но наверху каждой страницы имелись заглавия, в основном состоящие из слов вроде «соцветие» или «ланцетовидный» и цифр, вероятно, обозначающих временные промежутки.
     Наконец она постучала по какому-то определенному узору, раз десять перевела взгляд с ножа на страницу, а затем озадаченно посмотрела на меня.
     — Пожалуйста, расскажите о своем дяде! — попросила Кальдесса.
     Я сконфуженно пожал плечами.
     — Никакого дяди нет, — признался я, впрочем, она уже и сама поняла. — Этот нож я вырвал у двух парней, неожиданно решивших попробовать себя в хирургии. Теперь пытаюсь выяснить, кто они такие.
     — Anathemata Curialis.
     — Вы же вроде сказали белладонна, или сонная одурь!
     — Нет, так называется организация, использующая этот орнамент. Вы рассмотрели людей, которые пытались вас убить?
     — Это были не люди, — проговорил я и, вспомнив жуткую псевдокошачью фигуру, что гналась за мной по Сохо-сквер, непроизвольно содрогнулся.
     — Заявление весьма категоричное! — строго отметила Кальдесса. — Сама я в подобное не верю, но к мнению других отношусь с уважением. В большинстве случаев… Естественно, когда речь не о какой-нибудь ерунде вроде женского обрезания.
     — Так, секундочку! Хотите сказать, это…
     — Религиозный символ. Да, по сути, так. Если нож действительно принадлежал тем нападавшим, то они католики. Джекман и Поллард, мнению которых я множество раз доверяла свое имя и репутацию, считают, что орден Anathemata Curialis принадлежит католической церкви.
     Жестом велев встать с ее стороны, Кальдесса показала интересующую нас статью. Текст практически ничего не прояснил: читай я его хоть нормально, хоть вверх ногами, хоть по диагонали, смысла понять не мог. Воскресших католическая церковь ненавидела и боялась так же страстно, как и тех, кто осмелился утверждать, что Земля круглая. Не зная о тех двух loup-garous практически ничего, одно я мог сказать с уверенностью: добрыми и преданными католиками По с Цукером точно не были.
     Но иллюстрации не лгут, по крайней мере с таким бесстрастным видом. Я пробежал страницу глазами. Среди названий оксфордских колледжей, полков уже несуществующих колониальных армий и имен выскочек-аристократов, чьи предки давным-давно сморщились и отправились в страну древних королей, выделялась единственная набранная курсивом строчка:
     «Anathemata Curialis, католический орден, прекр. в 1882 году».
     — Прекр… — вслух спросил я.
     — Прекращен, — пояснила Кальдесса. — Ножи с таким орнаментом не делают с 1882 года.
     — Выходит, Джекман и Поллард кое-что упустили, — мрачно сказал я.
     Изогнув бровь, Кальдесса кивнула, признавая мою правоту.
     Вспомнив о хороших манерах, я поблагодарил хозяйку и поинтересовался, сколько должен за консультацию. Та лишь отмахнулась.
     — Ах, дорогой мой, какую цену ни называй, все равно будет унизительно мало. Я ведь настоящий предмет роскоши… Ладно, вы знаете, где меня найти, если захотите продать что-нибудь ценное. А пока уберите с глаз долой эту дешевую безделушку!
     Спрятав нож в картонный цилиндр, я вышел на улицу. Перевалило за полдень, и туристов стало куда больше. Шагая к Ноттинг-хилл-гейт, я обдумывал следующий пункт плана, которым по идее должна была стать встреча со старшим братом Мэтью. Обдумывал, а на деле искал повод, чтобы к нему не ходить. Если кто и сможет подробно и доступно объяснить мне внутреннюю структуру католической церкви, так это брат. Он священник и искренне любит свою работу, а вот к моей особой нежности не испытывает, поэтому наши встречи неизменно превращаются в ругань еще до того, как заканчиваем со светской болтовней.
     Думая о Мэтью — а мысли о любимом брате всегда влекут за собой череду неприятных воспоминаний и, как следствие, депрессию, — по сторонам я практически не смотрел и слежку заметил далеко не сразу. Трудно сказать, что именно меня взбудоражило: наверное, боковым зрением уловил какое-то движение и почти бессознательно подобрал ему название. Оборачиваться было нельзя, поэтому я подошел к витрине антикварной лавки и использовал ее как зеркало: трюк древний, срабатывает в лучшем случае один раз из трех.
     Сейчас он сработал примерно наполовину: толпа расступилась на полсекунды, и метрах в двадцати от себя я увидел высокого мужчину в тяжелом черном пальто. Однако незнакомец не поднимал головы и сильно сутулился, так что узнать его я не смог, а витрина стояла под таким углом, что через те несчастные полсекунды он уже исчез из поля моего зрения.
     Я зашел в лавку и огляделся по сторонам. Ассортимент примерно такой же, как и везде, по крайней мере на мой дилетантский взгляд: большой выбор конской сбруи и массивной деревянной мебели, которую я бы даже «сильно поношенной» не назвал — к чему бессмысленные комплименты? — плюс старые вывески и скребницы из кованого железа. Других посетителей не было, и продавец, молодой парень с ультракоротким ежиком и в совершенно неподходящем по стилю шелковом жакете а-ля Джавахарлал Неру, утешался чтением «Справочника коллекционера» Миллера. Запах плесени, мухи и тишина — все совсем как в церкви. Самое время для древнего трюка номер два. Я подошел к прилавку, и парень растянул губы в профессиональной улыбке, дружелюбной, но неискренней.
     — Здесь есть запасный выход? — поинтересовался я.
     Улыбка померкла, превратившись в непроницаемую маску.
     — К сожалению, подсобные помещения для посетителей закрыты.
     — За мной гонятся! — Я на ходу сочинял байку, которая бы проняла этого тощего ботаника. — Гангстер-ростовщик, хочет яйца оторвать! Мне нужно, чтобы это не случилось вообще, а тебе, чтобы случилось где угодно, но только не здесь, так что решай!
     На лице парня читались шок и отвращение. Пригвоздив меня ледяным взглядом, он достал из-под прилавка сотовый и сжал так, будто в нем заключалась панацея от всех бед.
     — Правильно, — согласился я, — можно вызвать полицию. А пока ждем, расскажи, что можно пачкать кровью, а что — не стоит.
     Подсобные помещения выглядели впечатляюще и сильно пахли воском и шеллаком. К сожалению, времени для экскурсии не было. Продавец вел меня, ежесекундно оглядываясь, словно желал убедиться, что я никуда не исчез. По заставленному деревянными ящиками коридору мы пришли в комнату, где доминировал массивный верстак, а над ним висели полки с разобранными столами и стульями. Не мастерская, а пыточная для согрешившей мебели! Дальше по ходу склад, набитый жестяными банками с краской, мотками проволоки и небольшими канистрами лака «Брассо».
     В дальнем конце склада таилась дверь, которую продавец сначала открыл ключом с висящей на поясе связки, а потом отодвинул засовы у самого пола и над потолком. Распахнув ее, парень одарил меня свирепым взглядом, словно подозревая, что на прощание я припас какую-нибудь злодейскую выходку.
     Уже шагнув за порог, я увидел на перемычке двери оберег — ветку лещины.
     — Срок годности давно истек, — поддев ветку указательным пальцем, отметил я. — На дворе-то почти июнь! Хотите защититься от полтергейста, раздобудьте свежий мирт.
     Парень ничего не ответил и, захлопнув дверь, оставил меня в переулке, достаточно широком для фургона службы доставки. Спрятаться негде, да и выходит он на ту же улицу. Ладно, прозондируем почву.
     Два бесшумных шага — и я выглянул на улицу. По обе стороны много прохожих, и если моего появления не ждут конкретно в этом месте, то вряд ли увидят.
     Никто не слонялся у двери лавочки, в которой я скрылся, и витрины тоже никто не изучал. Я посмотрел на противоположную сторону улицы, справедливо считая: если мой преследователь не идиот, он выберет место, где будет незаметен беглому взгляду.
     Беглый взгляд действительно ничего не выявил, зато второй оказался результативным — бинго! Напротив антикварной лавочки, через которую я прошел, стоял киоск, где продавали жареные каштаны. У таких точек любят фотографироваться американцы, ошибочно считая их частью лондонской культуры, так как там присутствует и тяжелая пресная еда, и нагловато-бойкие кокни. Мужчина в черном пальто расположился у заднего фасада киоска; с двух сторон его не было заметно вообще, а с третьей он походил на покупателя, ожидающего своей порции каштанов. Он стоял ко мне спиной, так что я видел лишь затылок и не мог определить, встречал его раньше или нет.
     В тот самый момент, когда я, любуясь затылком незнакомца, мысленно просил его обернуться, мирно лежавший в кармане сотовый задергался, словно живое существо. Звука не было, потому что некоторое время назад, когда зачем-то потребовалось соблюдать тишину, я установил режим вибрации, а сейчас, пытаясь вернуть нормальный звонок, постоянно путался в настройках. Так или иначе, я испугался, вздрогнул — и непостижимым образом это привлекло внимание моего преследователя, смотревшего совершенно в другом направлении. Его голова дернулась в мою сторону — господи, да он словно сигнал пеленгует! — потом вслед за ней развернулось тело, и через секунду он уже стоял лицом ко мне.
     Зрелище было жуткое, обескураживающее, равно как и лицо, которое я теперь сумел рассмотреть во всех деталях. Да, красавцем Цукера не назовешь…
     Проклятие! Эти ребята преследуют меня по всему Лондону с возмутительной легкостью! Будь на мне рубашка-штендер, как на безумном вегане, что недавно околачивался у Оксфорд-серкус, вопросов бы не возникло («Меньше протеинов — меньше похоти», — гласили его плакаты), но ведь я сама неприметность и горжусь гиперчувствительностью своего профессионального радара! Может, они следили за офисом? Или за «Коллективом»? Где же я подцепил этих красавцев, и как они сумели совершенно незаметно подобраться ко мне целых два, а если считать «Золотое пламя», то три раза?
     Загадки пришлось отложить до более подходящего и, главное, спокойного момента. А сейчас с другой стороны улицы Цукер смотрел прямо на меня, и, хотя увеличивающийся поток туристов делал погоню похожей на игру в прятки, я стопроцентно находился в поле его зрения.
     Бежать, скорее бежать!
     Если играешь в «делай как я» на пересеченной местности, лучше всего быть ведущим: держа себя в руках, получаешь огромное количество преимуществ. Низко опустив голову, я сквозь толпу пробрался в соседний переулок и пробежал по нему до самого конца к Брансуик-гарденз. Там гуляющих оказалось куда больше, потому что проводилась ярмарка и улицу закрыли для проезда. По воздуху плыла резкая дребезжащая музыка из чьего-то бумбокса, в котором явно не имелось вуфера, а также тяжелые ароматы миндальной эссенции и ванили. Лотки, что большей частью торговали антиквариатом, предметами коллекционирования, футболками, конфетами и пиратскими дисками, тянулись вдоль обочины, значит, пешеходам оставался либо захламленный тротуар, либо беснующийся ад середины улицы. Великолепно!
     Протиснувшись между двумя лотками, я перешел на противоположную сторону. Метров через пятьдесят решил перейти обратно; колени согнуты, голова опущена. Я умело влезал в малейшую открывающуюся в толпе брешь и довольно быстро шагал к крутому повороту, за которым снова начиналась Кенсингтон-Черч-стрит. Там я влился в более мирный поток любителей антиквариата. Да, планы рухнули: я очутился совершенно не там, где рассчитывал — домой придется возвращаться кружным путем, зато после всех этих маневров никто на свете не сможет распутать мои следы.
     Именно поэтому я испытал сильное потрясение, когда, сев в метро на Хай-стрит Кенсингтон, увидел за барьером знакомую сутулую фигуру в черном пальто. Поезд стоял, дожидаясь сигнала к отправлению или другого более таинственного предзнаменования из диспетчерского центра лондонского метрополитена. Зажатый между пассажирами с ароматными подмышками, я мог лишь смотреть и ждать. Цукер прошел мимо без всякой видимой спешки, даже не взглянул в мою сторону. А затем, так же как на улице, резко поднял голову и посмотрел сначала налево, потом направо и, когда двери с шипением закрылись, на меня.
     Наши взгляды встретились. Вероятно, Цукера душили злость, досада и разочарование, но уродливое лицо этих эмоций не выражало. Он просто улыбнулся, обнажив зубы, среди которых было слишком много клыков. Моя улыбка получилась насмешливой, но тут двери неожиданно открылись, и насмехаться сразу расхотелось.
     Цукер сделал шаг в мою сторону, а второй не успел, потому что ужас и отчаяние неожиданно придали мне сил, и, схватив за плечи стоящего рядом парня — судя по великолепному костюму, франта из Сити, — я вытолкнул его из поезда. Молодой щеголь налетел на Цукера, который сначала посторонился, а когда парень начал молотить руками, без малейшего труда отпихнул его в сторону. Потасовка длилась не более секунды, затем юный денди полетел в грязь, a loup-garou как ни в чем не бывало двинулся дальше.
     Но та секунда дорого ему стоила, потому как двери захлопнулись прямо перед носом Цукера, и поезд тронулся. Еще через секунду арка туннеля накрыла станцию волшебным плащом, и она исчезла из виду.
* * *
     Я был и охотником, и добычей, а еще упускал нечто важное. Если эти парни — католики, готов съесть вистл и собственной задницей сыграть «Аллилуйя!». Честно говоря, нескончаемые загадки-непонятки начинали действовать на нервы.
     К тому же нервировала утомительная поездка на метро: сперва по Кольцевой линии, затем по линии Пикадилли. До самой Тернпайк-лейн пришлось стоять, так что я смертельно устал, а в ушах появился зудящий жар, который у меня ассоциируется с простудой. Левое плечо тоже болело, поэтому я всю дорогу цеплялся за поручень правой рукой, и на Каледониан-роуд ее начало сводить. Господи, да я настоящая развалина! Нужно срочно закрыться в темной прохладной комнате, упасть на кровать и ждать, когда организм простит мне стресс и муки последней пары дней.
     Вместо этого по программе шел ужин в компании Джулиет, а потом чай с кексами в компании Рози Крейц. Ни к тому, ни к другому душа не лежала.
     Впрочем, мои переживания оказались напрасными, потому как вечер сложился совершенно иначе. Пен я дома не застал, чему вряд ли стоило удивляться: по всей вероятности, моя подруга где-то развлекалась. Я принял душ, чтобы избавиться от пота и боли, а потом долго подбирал одежду для встречи с самой обворожительной посланницей ада в городе. В итоге остановился на черных брюках-карго и простой белой рубашке с галстуком цвета бургунди. Ах да, еще и повязку на плече сменил, потому что старая промокла насквозь и начала протекать, а гнойно-желтый и бургунди — не самое выигрышное сочетание.
     Потом вдруг вспомнился недавний телефонный звонок, и я решил просмотреть сообщения. Эсэмэсок не пришло, зато пропущенный вызов оказался с сотового Пен. Я позвонил и, не дождавшись ответа, оставил сообщение, мол, это Феликс, в ближайший час я на связи. Сотовый завибрировал буквально секунд через десять.
     — Фикс, это я! — Судя по голосу, Пен была на волосок от истерики. — Я в Стенджере. Срочно приезжай… Это Рафи, Фикс, настоящий Рафи!
     — Что с ним случилось? — спросил я, чувствуя, как душа стремительно уходит в пятки.
     — Ничего! — ответила Пен. — Абсолютно ничего! — тут она не выдержала и, всхлипывая, несколько минут не могла вымолвить ни слова.

9

     Рафи долго рыдал, и, глядя на него, я умирал от жалости, но когда он успокоился, стало по-настоящему страшно: точно такие же лица бывают у страдающих военным неврозом.
     — Два года! Два чертовых года! Это… это уже не смешно! — Дитко покачал головой, снова натыкаясь на каменную стену непонимания: его разум отказывался это усваивать.
     Пен сидела рядом на линялом диванчике, льнула к нему, обнимала, цеплялась, словно Рафи был спасательным жилетом, а она тонула в бурном море. Бедняжка тоже рыдала и между душераздирающими всхлипами, как заклинание, повторяла его имя. Во взгляде Дитко, брошенном поверх головы Пен, читались мольба и немой ужас.
     — Такое ощущение, что я просто заснул, а потом проснулся, — пробормотал он. — Мы жили в жутком клоповнике на Севен-систерз-роуд. Фикс, ты тоже там был и говорил со мной, и почему-то я… Я вроде бы лежал, а ты смотрел на меня сверху вниз. А потом глаза закрылись, и мне… мне приснились страшные сны. Ну, знаешь, в кино после таких главные герои просыпаются в холодном поту, а вот я, как ни старался, проснуться не мог… — Тут Рафи неожиданно вспомнил что-то еще. — Джинни… Джинни все это видела? Где она? Ждет на улице?
     — Ты о той девушке? — осторожно спросил я, и Дитко кивнул.
     В памяти всплыла истощенная особа с выжженными пероксидом волосами, которая помогала мне всю ночь, бросая брикеты льда (мы бегали за ними в соседний магазин) в ванну, где сидел Рафи, чтобы охлаждающая его тело вода не закипела. Дитко не ошибся: ночь действительно напоминала кошмарный сон, а эфемерная девица — существо, исчезающее с первыми лучами солнца. Я никогда ее больше не видел и, поскольку в договоре аренды стояло только имя Рафи, не знал, где искать.
     — К сожалению, мы с ней не общаемся. — Я подобрал самый обтекаемый ответ: и правду сказал, и не расстроил друга намеками на то, что любимая давно сбежала.
     Однако Рафи великолепно умел читать между строк, а прожив два года в роли марионетки Асмодея, слегка подрастерял способность притворяться и скрывать эмоции. В его глазах читалась такая боль, что я поспешно отвернулся.
     Как хорошо, что беседа проходила не в палате! Несмотря на жуткие последствия субботней потасовки, доктор Уэбб разрешил воспользоваться процедурным кабинетом при условии, что рядом с Рафи будет медбрат, и до самого конца свидания нас всех запрут снаружи. Медбрат — начисто лишенный чувства юмора валлиец по имени Кеннет, размером и весом напоминавший бульдозер, — стоял в углу и смотрел «Улицу Коронации» по настенному телевизору. Он даже звук убрал, и по меркам больницы обстановка получилась почти приватная.
     — В меня вселился демон, — проговорил Рафи таким тоном, будто, примерив этот факт, обнаружил, что он совершенно не подходит ему по размеру. — Асмодей поработил меня. Жил в моем теле.
     — Рафи, милый, — Пен вытерла затуманенные слезами глаза, — не надо переживать все снова! Вот выздоровеешь, тогда и начнешь… — Она испуганно осеклась, потому что Дитко с суровой категоричностью закачал головой.
     — Нет, я хочу знать, где был и что делал. Нельзя же просто встать с постели, зевнуть, потянуться и жить дальше, словно ничего не произошло. Только не после двух лет духовного рабства!
     — Так в любом случае не выйдет, — проговорил я, чувствуя себя полным ублюдком из-за того, что обрываю крылья его надежде, не позволяя ей взлететь и разбиться вдребезги. — В смысле, жить, словно ничего не произошло. Рафи, ты же здесь не добровольно, а помещен на принудительное лечение. Выбраться отсюда — дело не минутное, придется убедить множество людей, что ты снова в здравом уме.
     Пен взглянула на меня так свирепо, словно все это придумал я.
     — Фикс… никогда не был сумасшедшим… — проговорила она, выдавая себя с головой, потому что от слез голос превратился в дрожащий писк. — Сам же прекрасно знаешь!
     — Да, — согласился я, — знаю. Только мои знания совершенно не важны! Рафи держат здесь не потому, что кто-то определил у него психическое расстройство, а потому, что одержимость демоном не имеет юридического статуса, и потому что нельзя позволять Асмодею гулять на свободе и отдаваться любимым занятиям: нанесению увечий, убийствам и пыткам. Мы сделали то, что должны были, но, к сожалению, вернуться к прежнему положению вещей очень нелегко.
     Пен встала и, сжав кулаки, повернулась ко мне. На секунду показалось, что я для нее враг, воплощение абсурда и лицемерных препон, которые сначала упрятали Дитко в больницу, а теперь собрались держать его здесь до самой смерти.
     — Мы с Рафи хотим побыть наедине, — многозначительно сказала она.
     Я поднял руки: ладно, ладно, мол, успокойся, и двинулся к двери.
     — Фикс, подожди!
     Когда я обернулся, Рафи смотрел на пол, вернее, пригвоздил взгляд к серым плитам и заглядывал себе в душу, пытаясь отыскать текст следующей фразы. Так или иначе, именно на этом сосредоточилось все его внимание.
     — Ну что? — резковато спросил я, целиком и полностью солидарный с Пен: мне действительно хотелось уйти. Хотелось оставить их одних, пусть себе находят общий знаменатель после двух лет, в течение которых у Пен была нормальная жизнь, а у Рафи — обитая войлоком палата. А еще больше, прямо-таки страстно, хотелось сбежать подальше, прежде чем речь зайдет о Дилане.
     — Я ведь еще… не вернулся к прежнему состоянию… — Повисла долгая страшная пауза.
     Только я собрался попросить перевод непонятной фразы, как Рафи пронзил меня таким взглядом, что слова испуганно застыли в горле.
     — Асмодей до сих пор здесь. Какая-то часть его… Он не просто встал и ушел. Скорее… ослабил давление, чтобы приложиться в другом месте. Но я по-прежнему чувствую его, а он — меня. Мы до сих пор соединены.
     — Нет! — Протестующий вопль Пен очень напоминал стон. Ни я, ни Рафи на этот несчастный сиротливый звук не откликнулись.
     — Может, у тебя появляется лазейка, — неуверенно проговорил я. — Может, кому-то стоит провести полную эктомию? В смысле демоноэктомию. Раз Асмодей ослабил хватку…
     — Кому-то, — перебил Рафи. — Но не тебе?
     — Похоже, ты ничего не помнишь, — мрачно решил я. — Если бы помнил, то не спрашивал бы. Рафи, я один раз попробовал и напортачил, страшно напортачил. Именно поэтому ваши души переплелись в любовных объятиях.
     — Это не единственная причина. Если уж на то пошло, вызвал демона я.
     Вопреки собственному желанию, я почувствовал, как просыпается болезненное любопытство. Меня всегда интересовало, чего именно пытался добиться в ту ночь Дитко.
     — Так ты искал именно Асмодея? Это не было случайностью?
     Рафи рассмеялся — в смехе отчетливо слышались нотки безумия.
     — Случайность? Случайностью было то, что я ослабил бдительность. А если прикуриваешь от паяльной лампы и сжигаешь себе брови, случайностью это не считается. Фикс, я охотился именно на Асмодея. В книгах говорилось: он один из могущественнейших демонов ада и один из старейших. Связываться с пузатой мелочью казалось бессмысленным: я хотел получить знания, и как можно скорее. Так что в случившемся я тебя не виню. Я виню себя и буду благодарен за любую помощь.
     — Нет, — покачал головой я, — тебе нужен кто-то поосторожнее, поудачливее и поувереннее.
     Называйте это трусостью, угрызениями совести или как угодно еще, но «да минует меня чаша сия». Однажды я уже навредил Рафи, и не прощу себя, если сделаю это снова.
     — У тебя есть кто-то на примете?
     Я подумал о Джулиет.
     — Да, возможно. Попрошу одну знакомую прийти и хотя бы проконсультировать нас.
     Улыбка Рафи получилась, мягко говоря, неубедительной.
     — Спасибо, Фикс, ты молоток.
     — Да уж, убойный, — вяло парировал я.
     Глаза Пен до сих пор метали молнии, дротики и добела раскаленные стрелы: им с Дитко нужно было столько наверстать, что мне явно следовало дождаться своей очереди. Я вышел в коридор, где поджидал Уэбб, задумавший поймать меня горяченьким. Неподалеку маячил медбрат, по-видимому, на случай, если начну буйствовать, и меня потребуется успокоить.
     — У вас напряженный вид, — объявил я. — Что-то не так?
     — Кастор, я должен четко понимать, в чем именно здесь дело! — рявкнул доктор: мой сочувственный тон нисколько его не успокоил.
     — Похоже на чудесное выздоровление.
     — Вы действительно так считаете?
     — Трудно сказать, — уклончиво ответил я. — А как считаете вы?
     — Считаю, что Дитко — ну, или тот, кто в него вселился, — затеял новую игру. Это уже не первый такой случай. Я позвонил профессору Малбридж.
     Вот так новость, не хуже семи кубиков льда внутривенно!
     — Вы не имели права… — начал было я, но Уэбб разошелся не на шутку и останавливаться не собирался.
     — Я имею полное право обратиться к коллеге, — перебил он. — Профессор Малбридж — признанный эксперт в этой области.
     — Какой еще области? — поддел я. — Метаморфической онтологии? А у Рафи вы определили шизофрению! Теперь склоняетесь к другому диагнозу?
     — Нам обоим известно…
     — Известно нам лишь то, что вы спите и видите, как бы избавиться от Рафи! — заорал я, пытаясь перекричать говорившего на повышенных тонах доктора. — Вы на все ради этого готовы! А сейчас сказать, что ему нужны спецусловия, куда легче и быстрее, чем провести дополнительное обследование или независимую экспертизу!
     — Дитко действительно нужны спецусловия! — орал в ответ Уэбб. — Он представляет серьезную опасность для всех, кто оказывается рядом.
     — Так было на прошлой неделе! — едва не рычал я. — Только начните заигрывать с Дженной-Джейн Малбридж, и, обещаю, вам придется объяснять на суде, когда именно изменилось ваше профессиональное мнение о Рафаэле Дитко и почему вы не в состоянии признаться в этом его родственникам и друзьям.
     Уэбб залился очаровательным кирпично-красным румянцем, великолепно сочетавшимся с бледно-желтой рубашкой.
     — Кастор, все это пустые пререкания, а запугивать себя я не позволю! Я должен учитывать интересы всей больницы, и, уверен, мои действия получат соответствующую оценку…
     Не желая слушать бешеные вопли Уэбба, я развернулся и зашагал прочь. Скорее, а то двину ему как следует и тем самым преподнесу на блюдечке юридическое и моральное преимущество.
     К тому же мне были нужны ответы, и для начала хотелось поскорее определиться с вопросами.
* * *
     — Феликс, рад встрече! — воскликнул старший брат Мэтт, когда я скользнул в кабинку и сел напротив него. — Я постоянно за тебя молюсь.
     — Вот бы еще узнать, о чем именно ты молишься! — с холодной улыбкой парировал я. Если идти у него на поводу, разговора точно не получится.
     Мы сидели в небольшой кофейне недалеко от Масвелл-хилл-бродвей с весьма сомнительным дизайном интерьера, главным направлением которого, по-видимому, являлся модерн, или что-то смежно-прилегающее. На стенах висели репродукции Ходлера и Мухи, а над каждым столиком, в опасной близости от голов посетителей — абажуры в стиле Тиффани. Где-то в глубине играл бодрый джаз а-ля двадцатые годы двадцатого века, будто напоминая, в каком духе выполнена стилизация, но за стойкой под самым потолком работал совершенно не соответствующий задумке телевизор. Звук снизили до минимума, и в настоящий момент по одному из каналов показывали новости: серьезное лицо корреспондента, беззвучно шевелившего губами на фоне каких-то магазинов. С моего места казалось, он стоит за правым плечом Мэтта, словно его совесть.
     Брат уже сделал заказ, чему я был только рад: напитки, к которым в данный момент лежала моя душа, здесь не подавали. Приезжая в этот район, я частенько навещаю паб «О'Нил» в здании бывшей церкви. Увы, Мэтт чувством юмора не отличается, и, желая создать непринужденную обстановку, я остановился на кофейне.
     Позвонив брату из Стенджера, я заявил, что нам срочно нужно встретиться, а когда он спросил зачем, сказал: «Ради спасения моей души», и повесил трубку. Мэтт знал, что я скорее всего шучу, но он никогда не теряет надежду на мое прозрение, в какой бы форме это ни выражалось.
     Он был в мирской одежде, то есть без воротничка: высокий худощавый мужчина под сорок в темном свитере и джинсах, старых, но вполне опрятных, с редеющими каштановыми волосами и строгими серо-голубыми глазами. В Мэтти все строгое; слабость он питает лишь к моральной устойчивости. Еще он очень внимателен — ни одной мелочи не упустит.
     — Неважно выглядишь, — оглядев меня с головы до ног, проговорил он. — Румянец какой-то нездоровый и губа распухла. Неужели в аварию угодил?
     — На меня напали.
     — Небось при выполнении очередного заказа? — поджал губы брат: он активно не одобряет то, как я зарабатываю на жизнь.
     — Вроде того. У мамы все в порядке?
     — Да. Пару недель назад подхватила сильную легочную инфекцию, но ей прописали антибиотики, и она поправилась. Еще доктор рекомендует пользоваться ингалятором. — Мэтт нахмурился. — Несмотря на эмфизему, курить она не бросает, поэтому главное — предупредить закупорку дыхательных путей. Ты же вроде обещал ее навестить?
     — Да, верно. Только сначала нужно разобраться с делами.
     — Ясно… — Пригубив кофе, брат опустил взгляд с видом человека, который молчит лишь из вежливости.
     Чтобы заполнить неловкую паузу, я вытащил из кармана нож Цукера и положил на стол.
     — Когда-нибудь видел нечто подобное? — поинтересовался я.
     Глаза Мэтта расшились от удивления.
     — Этот предмет — часть твоей жизни, а не моей, — тихо сказал он.
     Слишком тихо: да, делать непроницаемое лицо Мэтти научился, а вот голос выдает с головой.
     — Удивительно слышать от тебя такой ответ, — задумчиво проговорил я. — Ведь выронивший его парень был твоим коллегой.
     — Священником? — презрительно осведомился брат.
     — Может, даже и так. По крайней мере одним из служителей твоей церкви.
     — Бандиты и боевики моей церкви не служат.
     — Правда? Выходит, крестоносцы без разрешения пользовались вашим зарегистрированным торговым знаком?
     — Феликс, — тяжело вздохнул брат, — последний крестовый поход закончился в тринадцатом веке. Я же, если ты обратил внимание, использовал настоящее время.
     — Мэтти, эта вещица тоже из настоящего, — похлопав по рукояти ножа, проговорил я. — Поэтому давай не будем вспоминать, кто, что и когда использовал, лучше расскажи про Anathemata Curialis.
     Брат промолчал.
     — Члены этого ордена пытались меня убить, вот и хочу узнать почему.
     Опять возникла пауза, однако на этот раз я, доверившись интуиции, заполнять ее не стал.
     — Просто так… ни за что они не убивают… — наконец выдавил брат. — И церковь не представляют.
     — Тогда почему они обозначены как католический орден?
     — Уже не обозначены. Судя по всему, ты пользовался каким-то древним справочником.
     Снова повисла тишина, и, в конце концов, брат нехотя ее прервал.
     — Это очень старый орден, — начал он, — но что касается его истории… При одних папах они едва существовали, при других — не уступали по влиятельности иезуитам и инквизиции. Их задачей было заниматься тем, что церковь считает скверной и гнусностью. Anathemata — множественное число греческого anathema, им в Септуагинте[30] передан смысл еврейского слова «херем», означающего нечто отвергаемое, как ненавистное Богу. В настоящее время, точнее в последние лет десять, трактовка конкретизировалась, и сейчас это не просто «ненавистное Богу», а воскресшие мертвецы.
     В глубине сознания забрезжил слабый, похожий на биолюминесценцию раздувшегося трупа, свет.
     — А что в современном толковании означает «заниматься скверной»?
     — Точно ответить не могу, — признался Мэтти, — сам я в этом ордене никогда не состоял, однако, изучая историю религии, естественно, знал о его существовании.
     — Хочешь сказать, вы никогда ни о чем подобном не болтали? Неужели субботними вечерами только исповеди друг у друга выслушивали?
     — Естественно, сплетни распространялись, — нахмурился брат, — весьма необоснованные и противоречивые. Что бы ты ни думал, Феликс, католическая церковь — не большая тайная организация; в плане свободы слова мы выгодно отличаемся от многих правительств.
     — Советую поднять планку, Мэтти, — мрачно проговорил я. — Речь ведь не о монашках из близлежащего конвента, а о некой входящей в вашу церковь группе, которая активно использует оборотней. Они что, несут нашим мохнатым братьям слово Божье или «заниматься» — такой обтекаемый синоним слова «вербовать»? Господи, они даже ножи с собственной символикой изготавливают! Думаешь, зачем? Чтобы вскрывать корреспонденцию? Или чтобы разрезать бисквитные кексы?
     — Не знаю, чем они занимаются, — невозмутимо повторил Мэтти, как обычно, не желая терять лицо и выходить из берегов за компанию со мной. — Однако если хочешь, могу пояснить, почему в современных справочниках Anathemata среди католических орденов не значится.
     — Сделай милость, — равнодушно проговорил я, отвлекшись на телевизор у его правого плеча. На экране мелькали разбитые окна и полицейские в защитной экипировке, плотной шеренгой идущие в наступление.
     — Орден Anathemata распустили, — с едва слышным самодовольством ответил Мэтт. — Новый папа засомневался в применимости их методов, распределил рядовых членов по другим группами, дал новые задания, а потом приказал верхушке сложить полномочия. Случилось это совсем недавно, буквально в прошлом году.
     — И они послушались? — с нажимом спросил я. — Потому что лежащий перед тобой предмет относится к еще более недавнему периоду.
     В голосе брата снова зазвучала неуверенность.
     — У прелатов и Его Святейшества возникли споры… — с явной неохотой начал он. — Они заявили… — Мэтт запнулся и, похоже, не знал, что говорить дальше.
     — Они заявили… — подсказал я.
     Брат коротко кивнул.
     — Пожалуйста, Феликс, не надо на меня давить! Я ведь пытаюсь рассказывать так, чтобы было больше фактов и меньше эмоций. Они заявили: воскрешение мертвых и появление прислужников ада, которые их направляют, свидетельствует о приближении конца света. Они сочли… Очень многие прелаты сочли, что роспуск ордена расчистит дорогу посланцам дьявола, и что принять волю Его Святейшества означает изменить своему духовному долгу и предать высшие ценности.
     Все это время брат смотрел на нож, а тут поднял голову и заглянул мне в глаза. Он явно дошел до самого неприятного места, и я невольно восхитился его мужеством и решимостью.
     — Они ослушались. Все как один… И были отлучены от церкви.
     Я даже присвистнул.
     — Да, поступок серьезный!
     — Серьезнейший! Отныне их тела и души лону католической церкви не принадлежат, значит, и возможность попасть на небеса исключается.
     — Другими словами, терять им больше нечего, — подытожил я.
     Брат открыл было рот, чтобы возразить, но я предостерегающе поднял руку.
     — Мэтти, ты знаешь, где у этих людей штаб-квартира?
     — Нет.
     Кратенький односложный ответ, но грехов в нем видимо-невидимо!
     — При необходимости ты бы смог их разыскать?
     Брат сделал глубокий вдох, а потом очень медленно, через нос выдохнул.
     — Орден Anathemata исторически связан с библейским фондом Дугласа Игнатьефф в Вулидже, — проговорил он. — Я сказал «исторически», потому что члены ордена давно не публикуют свои труды и не участвуют в религиозных дебатах. Трудно сказать, сохранилась ли связь…
     — Но по крайней мере в том фонде…
     Я осекся, потому что усталый мозг наконец обработал предоставленную глазам информацию, и наклонился вправо, чтобы получше рассмотреть находящийся за спиной брата телеэкран. В новостях показывали хаос на ночной городской улице, бегущих людей, желтоватые вспышки далекого пламени, а на переднем плане — угол какого-то здания: одна стена из красного кирпича, другая — стеклянная с огромной брешью посередине, зияющей, как оскаленная зубастая пасть.
     Снимали переносной камерой, и освещение оставляло желать лучшего, но здание казалось похожим на офисный центр: невысокое, всего четыре этажа, возвышающихся над торговым кварталом.
     — Подождите! — Я вскочил и бросился к телевизору. — Можно сделать погромче? — спросил я у официанта.
     Разрешение по-прежнему было ужасным, не картинка, а зернистая грязь, но титры внизу экрана разобрать удалось: «Осада в Уайт-Сити».
     — Мы не повышаем громкость, чтобы не мешать другим посетителям, — возмущенно ответил официант.
     — Только на секунду. Мне очень важно.
     Официант еще немного поартачился, но я продолжал буравить его неумолимым взглядом, и он сломался: отыскал пульт и направил его на экран. Шепот превратился в чуть слышное бормотание:
     «…вынуждены считать погибшими, хотя, естественно, первоочередной задачей является освобождение заложников. Отряды полиции окружили торговый центр „Уайтлиф“, заблокировав Блумфонтейн-роуд с севера и юга. Будут ли выдвинуты какие-то требования, станет ясно в ближайшее время. Пока неизвестно, ни кто захватил торговый центр, ни являются ли преступники террористами. Как следствие, делать какие-то прогнозы относительно возможных…»
     До конца я не дослушал, потому как на глаза снова попалось то, что чуть раньше уже привлекло мое внимание. Сквозь брешь в стеклянной стене я увидел знакомое бледное лицо. Она выглядывала из неизвестного освещенного люминесцентными лампами помещения, а за спиной маячили двое мужчин, один из которых держал в руках кухонный нож.
     Это же Сьюзен Бук, алтарница церкви святого Михаила! Я повернулся к Мэтти.
     — Мне нужна машина. Ты ведь за рулем?
     К моему огромному удивлению, брат полез в карман и протянул ключи. Наверное, видел, какими глазами я смотрел на экран, и многое понял.
     — Темно-синяя «хонда-цивик», — объявил Мэт. — Стоит на Принс-авеню.
     — Спасибо, — коротко кивнул я, благодарный брату за то, что не просит объяснений и не тратит драгоценное время, — спасибо и за информацию, и за машину. Пригнать ее обратно или…
     — В Хедли-вуд есть монастырь кармелиток. Можешь оставить ее там, сестры меня знают.
     «Как близко они тебя знают?» — хотел пошутить я, но, заглянув в серьезные встревоженные глаза брата, не посмел.
     — В крайнем случае оставь, где получится, — добавил он. — Потом объяснишь, в чем дело. Феликс, если на карту поставлено что-то важное, тебе лучше поспешить.
     Так я и сделал.

10

     Я пронесся по Колни-хетч-лейн так, будто за мной гналось стадо чертей, затем совершил леденящий кровь поворот на Северную кольцевую и ускорился до ста километров в час. Пролетая мимо больницы Стенджера, я вскользь подумал о невероятных изменениях в состоянии Рафи.
     Почему они произошли сейчас? Что их спровоцировало? Вдруг невероятные силы, толкающие лондонцев к жестокому безумию, являются второй половиной гигантских качелей, которые вернули Рафи здравомыслие? Вдруг одна из этих половин связана с внезапным интересом, проявленным ко мне орденом Anathemata? Конечно, нас связывает Пис: его ищу и я, и члены ордена. Почему они следят за мной: в надежде выйти на Денниса, или существует другая причина тому, что без их пристального внимания я не могу ступить и шагу?
     Учитывая рассказ Мэтти об отношении членов ордена к воскресшим, зачем Anathemata вообще доверяет слежку таким, как Цукер и По?
     Однако сейчас лучше подумать о насущном. Что бы ни происходило в Уайт-Сити, стоит собрать побольше информации прежде, чем там окажусь, иначе невыясненное и неизвестное может как следует наподдать. Я ведь даже конкретного плана не составил — ну приеду туда, и что дальше? Просто возникло чувство, вероятно, вызванное лицом Сьюзен Бук, мелькнувшим в самом сердце жуткого безумия, что все это как-то связано с рассказом Никки о волне насилия, захлестнувшей Западный Лондон в субботу вечером. Именно там расположился эпицентр непонятного ужаса: тайные силы вырвались на свободу, материализовавшись где в убийство, где в изнасилование. Нет, связь здесь определенно имеется.
     Я, не глядя, включил радио, и, потыкавшись, как слепой котенок, наконец нашел кнопку переключения станций. Поочередно слушая поп, регги, рекламные заставки и торжественный голос ведущего Би-би-си, я понял, что не представляю, куда именно ехать. О Блумфонтейн-роуд я не знал абсолютно ничего. Ах да, если верить телекорреспонденту, у нее есть северная и южная оконечности. Значит, она либо рядом с автострадой Уэстуэй, либо входит в лабиринт оплетающих стадион улиц. Оставалось надеяться, что когда подъеду ближе, языки пламени или вой сирен помогут сориентироваться.
     Сначала дорога была довольно свободной, и нигде подолгу стоять не пришлось, зато на Хангер-лейн уже собиралась обычная пробка. Хм, через Уиллсден на Скрабз-лейн можно добраться куда быстрее. Сворачивая на Харроу-роуд, я вдруг понял, что буду проезжать буквально в ста метрах от офиса. Ну вот, Пен же вечно твердит, дескать, мне стоит чаще там появляться!
     «…быстро превратившись в настоящую осаду».
     Наконец-то! Не только слова, но и интонация ведущего недвусмысленно подсказывали: я нашел то, что нужно. Еще немного потыкавшись, я остановил поиск станций и прибавил громкость. Заодно включил задние дворники и аварийные огни, но в такой ситуации переживать из-за мелочей явно не следовало. Из динамиков ревел серьезный, с нотками волнения, мужской голос, а убогая аудиосистема «хонды» придавала ему резкое металлическое звучание.
     «По разным данным на территории торгового центра находится около двадцати человек, но до сих пор не установлено ни число захваченных, ни кто сами захватчики. Пожар в здании почти потушен, так что непосредственная опасность миновала, однако преступники до сих пор не выдвинули требований и никак не обозначили свои дальнейшие намерения. Учиненный ими погром носит беспорядочный характер и, судя по звукам из глубины здания, продолжается до сих пор. Всего пять минут назад из окна верхнего этажа выбросили тренажер, который упал на припаркованную рядом с торговым центром полицейскую машину. К счастью, никто не пострадал, но ситуация весьма напряженная и надеяться на скорое разрешение пока не приходится».
     Шум улицы на заднем плане неожиданно стих, значит, репортаж с места событий закончился. Так и есть, через секунду историю подхватил возбужденный женский голос, точнее, увел немного в сторону, к более общим рассуждениям о террористических организациях и уязвимости экономических объектов. Я тут же отключил радио, нутром чувствуя: дело тут не в терроризме, а в колоколе Гаусса, который показывал Никки. Никогда не спрашивайте, по ком звонит этот гребаный колокол — ничего хорошего не услышите.
     Ожил сотовый, и я решил ответить: вдруг это Пен звонит узнать, какого черта я так быстро сбежал из больницы. Но звонила не она.
     — Привет! — сказал Никки. — Я не вовремя?
     Вообще-то «хонда» у Мэтти с автоматическим приводом, так что я мог запросто вести одной рукой, вот только в тот момент и без болтовни с Никки голова шла кругом.
     — Если честно, то да. Я перезвоню, ладно?
     — Конечно. Телевизор смотришь?
     — Нет, радио слушаю.
     — Чудные времена настали, правда? Ладно, перезвони, как сможешь. Только не тяни, тебе обязательно нужно это узнать! Хотя нет, не звони, я собираюсь к Снежной королеве. Давай лучше там встретимся!
     — В Пекхеме? Никки, я так устал…
     — Чудесно, перенесем на завтра. Просьба-то твоя… Лично я бы предпочел в долгий ящик не откладывать.
     — Ладно, увидим…
     Я швырнул сотовый на пассажирское сиденье. Уэстуэй уже недалеко, значит, вот-вот буду на месте. Объехав эстакаду, я слегка притормозил: вдруг на пост нарвусь. В окрестностях ничего особенного не наблюдалось, но, миновав стадион Уайт-Сити, метрах в двухстах впереди я заметил мигалки патрульных машин. Бинго, вот, значит, где все случилось! Свернув налево, потом направо, я обогнул детский сад. Фары «хонды» выхватывали из сумеречной мглы то качели, то турник, то горку; в безжалостно ярком свете они ассоциировались не со своими обычными функциями, а казались зловещими орудиями пыточной.
     Я мысленно отсчитывая каждый оставшийся позади метр, но цель увидел, не успев даже приблизиться к следующему повороту. Впереди высилась стена из красного кирпича, уже знакомая по выпуску новостей, но главным ориентиром являлась широкая растяжка над дорогой. «Торговый центр „Уайтлиф“» — было написано на ней красивым наклонным шрифтом со множеством завитушек. И под, и над, и вокруг висели густые клубы дыма, использовавшие безветрие весеннего вечера в корыстных целях.
     Выключив фары, я остановился у обочины. Лежащую впереди улицу заполонили копы, бригады «скорой помощи» и зеваки, решившие воочию последить за развитием драмы. Я выбрался из машины, но с толпой смешиваться не спешил. Как бы подобраться ближе, не привлекая к себе ненужного внимания?
     Конкретного плана дальнейший действий я не разработал, хотелось только попасть в здание и своими глазами увидеть, что там творится. А еще хотелось невредимой вызволить из жуткого бедлама алтарницу Сьюзен со всеми ее тревогами и сомнениями. По-моему, цели достаточно скромные. Остальным пусть занимается полиция: в конце концов, им за это платят.
     Толпа казалась достаточно плотной, и даже ухитрись я сквозь нее протиснуться, вдоль всего фасада стоял полицейский кордон. Справа, насколько хватал глаз, он тянулся по всей улице, наверное, до поста на Уэстуэй. Слева к стене торгового центра примыкали дома, причем последний не под прямым углом, а словно ялик, который столкнулся с океанским лайнером и, закрутившись бумерангом, отскочил от высокого борта. Видимо, здесь ничего не получится…
     Хотя нет, последний дом кое-какие возможности давал. Сбоку от него находился садик, упирающийся в стену торгового центра. Я скользнул за ворота, всем видом показывая, что тут живу, и обошел здание слева. В глубине обнаружился забор, перелезть через который не составило ни малейшего труда, а за ним еще один сад, весьма кстати закрытый от дома несколькими рядами вывешенного на просушку белья. Увы, среди пододеяльников и наволочек суетилась дородная брюнетка с лошадиным лицом, похоже, решившая унести их в дом. Она держала во рту несколько прищепок, но тут появился я — и тяжелая челюсть отвисла. Прищепки выпали. Под испуганный крик хозяйки я припустил к кирпичной стене, что высилась в дальнем конце сада. Разбег — прыжок — и, подтянувшись, я вскарабкался на самую вершину.
     Передо мной открывалась служебная зона торгового центра, где стояли грузовики с серебристо-красной символикой. Ни полицейских, ни захвативших здание преступников не наблюдалось. В нескольких метрах — загрузочный дебаркадер, подъемную дверь из рифленого железа закрыли лишь на три четверти. От такого приглашения не откажется ни один нормальный вор! Я легко спрыгнул на другую сторону, слыша позади истошные крики.
     — Артур, Артур, здесь человек! У нас во дворе посторонний!
     Затем раздался грубый мужской голос:
     — Какой к черту посторонний?! Ни одного постороннего не вижу!
     Убедившись, что за мной не следят, я бросился к дебаркадеру. Около него стоял грузовик: задние двери фуры широко распахнуты, погрузочная эстакада опущена. Картонные коробки, очевидно, упав с перевернутого поддона, разлетелись по бетонированной площадке. Тех, кто здесь работал, неожиданно заставили прерваться. При удачном стечении обстоятельств они сбежали, когда начались беспорядки, но также возможно, что их взяли в заложники. Черт, куда я опять влезаю?! Хотя на попятную идти поздновато: рассудительность и здравомыслие следовало проявлять на более ранних этапах.
     Думаю, подъемную дверь дебаркадера можно открыть, если просунуть под нее руку и с силой нажать, но неизвестно, какой шум при этом поднимется. Нет, лучше встать на коленки и пролезть в щель.
     Карауль кто-нибудь по ту сторону двери, прикончить меня было бы легче легкого. Да, если ползешь, как черепаха, на незаметное проникновение рассчитывать не стоит. Однако в длинном узком помещении, до самого потолка заставленном коробками и ящиками, вооруженных сломанной мебелью маньяков, к счастью, не наблюдалось. Поднявшись на ноги, я пару минут прислушивался, но тишина казалась абсолютной. Очевидно, боевые действия шли в другом месте.
     Через пару шагов я уловил множество едва различимых звуков: тяжелые удары, крики, приглушенные расстоянием до такой степени, что, закрыв глаза, можно было убедить себя: я попал на крикетный матч.
     В дальнем конце помещения двери не обнаружилось — лишь квадратная арка, ведущая на склад попросторнее. Я двигался медленно и осторожно, чувствуя спиной неприятный холодок, всякий раз, как пересекал темный пролет. Вот и шахта лифта, такая широкая, что запросто вместит и меня, и «хонду». Самой кабины видно не было — распахнутые двери обнажали колодец из серого шлакобетона, казавшийся бездонным.
     Из склада я вышел к бесшумным вращающимся дверям, за которыми начинался выложенный плитами коридор. Постеры, рекламирующие дизайнерские джинсы за полцены и триста бесплатных минут при покупке нового телефона, однозначно говорили о том, что из подсобных помещений я, наконец, попал в сам торговый центр.
     Я надеялся, что коридор выведет меня в главный пассаж, но вместо этого очутился в тупике лицом к туалетам и автомату «Узнай свой вес». Здесь шум не слышался вообще, но, едва я решил идти обратно, как другое чувство — то, которое использую во время работы, — стало подавать сигналы тревоги. По моим следам шли: даже нервной дрожи в пальцах не понадобилось, чтобы понять — ко мне приближается не человек, а мертвый, воскресший, или некто пострашнее. Этот некто направлялся прямо ко мне. Еще секунда, и он свернет за угол и окажется в поле моего зрения.
     Деваться было некуда, так что я бесшумно отступил к дамскому туалету, распахнул дверь и скользнул внутрь. Раз эта нелюдь взяла след, то наверняка меня отыщет, но я получу хоть пару секунд на подготовку к встрече.
     Мой серебряный кинжал годится лишь для фруктов — его, как и потир, я использую исключительно в ритуальных целях. Зато в кармане тренча остался нож, накануне ночью брошенный loup-garou. Достав его, я снял с устрашающего лезвия картонный цилиндр, притаился у двери и стал ждать.
     Плиты гулким эхом разносили приближающиеся шаги, а потом повисла жуткая тишина. Я вообразил, как мой преследователь стоит и, напрягши все имеющиеся инстинкты, решает, в какой из уборных я спрятался — в мужской или в женской.
     Дверь открылась. Сейчас закроется, и кого бы я ни увидел, брошусь в атаку! Но тут послышался вздох, усталый и слегка разочарованный.
     — Кастор…
     Сбитый с толку, я безвольно выронил нож, а Джулиет, аккуратно закрыв дверь, повернулась ко мне. Под длинным кожаным плащом платье из алого шелка — черт, прямо не суккуб, а закованная в броню роза! В средневековом «Романе о розе» цветочные метафоры использовались, чтобы скрыть непристойности от бдительного ока церкви. Я подумал о распускающихся бутонах и… немилосердно оборвал мысли, которые наверняка выбили бы из равновесия и увели в далекие дали.
     — Мне так и показалось, — проговорила она.
     Как обычно, попав в идиотское положение, я от обороны перешел к атаке:
     — Показалось? Где же твое непогрешимое обоняние? Ты должна была за километр меня учуять!
     — Здесь слишком много запахов, — пробормотала суккуб и, закрыв глаза, сделала глубокий вдох. — В этом здании находится кто-то еще: он крупнее тебя и смердит сильнее.
     — Наверное, это стоит воспринимать как комплимент.
     — Воспринимай, как хочешь.
     Внезапно я почувствовал, что Джулиет сильно напряжена: на шее сквозь белоснежную кожу бугрились жилы, сама поза выражала готовность к броску. В последний раз я видел подобное, когда Джулиет охотилась на меня, и поэтому искренне сочувствовал и сегодняшней жертве, и всем тем, кто окажется на пути суккуба.
     — Где они? — спросил я и перехватил недоуменный взгляд Джулиет, будто позабывшей о моем присутствии. — В смысле, заложники… Да и сами преступники где?
     — Там. — Суккуб посмотрела на потолок. — Прямо над нами.
     — Что собираешься предпринять? И как ты вообще оказалась здесь? Сьюзен Бук в новостях увидела?
     Суккуб покачала головой и на секунду помрачнела, словно я заподозрил ее в чем-то не слишком пристойном.
     — Нет, — коротко ответила она, — но если бы видела, получила бы более наглядное подтверждение. Захват заложников связан с происходящим в святом Михаиле. Я уверена, потому что здесь чувствую то же самое, что и в церкви: только сконцентрируюсь на запахе, как он исчезает. Но неведомая сила вышла из укрытия, и, если я подберусь поближе, сумею понять, с кем имею дело.
     Переварить услышанное оказалось непросто, но спорить я не собирался. Да и обсуждать важные вопросы в туалете очень по-девчоночьи.
     — Слушай, де-факто мы не имеем о происходящем ни малейшего понятия. — Я не дал Джулиет возразить. — Знаем лишь, что на втором этаже одни люди громят магазины, а другие имели несчастье оказаться у них на пути. Готов поверить в твою версию: беспорядками управляет какая-то сила, возможно, даже та самая, что поселилась в святом Михаиле. Однако сейчас все это не важно. Раз уж мы оба здесь, самое разумное — вытащить с поля боя нашу милую коллегу, пока полиция не применила слезоточивый газ.
     Джулиет раздраженно покачала головой.
     — Я интересуюсь лишь тем, ради чего сюда пришла, — запахом, который почуяла. Хочешь спасать Бук — пожалуйста, только я в этом особой необходимости не вижу.
     — Она тебя любит.
     — Что?
     — Ну, точнее, чувствует физическое влечение. Бедняжка получила слишком большую дозу твоих… хм… феромонов и, будучи набожной гетеросексуалкой, не знает, как с этим справиться. Неужели никогда не замечала ее восхищенных взглядов?
     — Подобные сигналы я автоматически блокирую, — заявила Джулиет, хотя в ее голосе слышалось некоторое замешательство. — Пытаешься вызвать у меня, как это называется, чувство вины?
     — Нет, — теперь настал мой черед раздражаться, — ты просто подумай. Возможно, Сьюзен не оказалась бы здесь, если бы не ходила, как сомнамбула, мучаясь непотребными мыслями о тебе. Я не хочу оставлять ее в этом бедламе.
     — Ее мысли ни тебя, ни меня не касаются.
     — Правильно, и я не пытаюсь вызвать у тебя чувство вины, а лишь объясняю, что в некотором роде считаю себя ответственным за Сьюзен.
     Джулиет молчала, и это служило веским доказательством того, что я дал ей определенную пищу для размышлений. Она искренне старается очеловечиться: некоторые вещи кажутся ей совершенно непостижимыми, но Джулиет серьезно решила вникать в каждую деталь, времени-то у нее целая вечность!
     — Слушай, я знаю, как нам обоим осуществить задуманное. Давай покажу кое-что, — прошагав мимо нее, я распахнул дверь и снова оказался в коридоре. Затем провел Джулиет на склад и ткнул пальцем в шахту лифта.
     — Вот, для меня она бесполезна, а ты, думаю, смогла бы…
     — Да, — кивнула суккуб. — Смогла бы. Только зачем?
     — Тебе нужно отыскать демона, а поминутно оглядываться, думая, что какой-то придурок может пырнуть ножом, совершенно ни к чему, особенно сейчас, когда осада вот-вот обернется перестрелкой. Поэтому считаю: сначала разумнее расчистить поле, а потом как следует осмотреться.
     — Что я, по-твоему, должна делать?
     — Ты пойдешь с одной стороны, я — с другой. Пока псевдотеррористы глазеют на меня, ты, как обычно безжалостно, но элегантно выведешь их из строя. Ну а потом вместе посмотрим, что к чему.
     Bay, вот так красноречие! Хотелось поаплодировать самому себе: голос даже ни разу не дрогнул. Создавалось впечатление, что я ежедневно оказываюсь в центре массовых беспорядков, хотя на деле такого не случалось со студенческих времен.
     Я думал, Джулиет еще поартачится, но она лишь подняла руку, показывая, что устала от споров. Суккуб тряхнула плечами, и кожаный плащ скользнул на пол. Вот он, распускающийся бутон…
     — Ладно, я полезу в шахту, — согласилась она, — ну, а ты…
     — Я поднимусь по лестнице. Хочу в «Топмен» заглянуть. — Пока Джулиет не передумала, я зашагал прочь, изо всех сил стараясь не забивать голову распускающимися розами.
     Другой конец коридора вел к главному вестибюлю, который выглядел так, будто, едва оправившись от землетрясения, пострадал от сильного урагана. Витрин не осталось — пол устилал толстый ковер битого стекла, а манекены валялись штабелями, словно трупы. Одному из них наступили на голову, превратив ее в мелкие осколки. Некстати вспомнив фарфоровую куклу Эбби, я содрогнулся от предчувствия чего-то ужасного. Кронштейны явно использовали как тараны — сейчас они валялись на обломках разгромленных витрин, а у стены изуродованный кассовый аппарат истекал мелкими монетками, словно кровью. Да, на мародерство не похоже… Не то чтобы мародеры отличаются уважительным отношением к оборудованию торговых центров, просто помимо битого стекла под ногами хрустели часы и сверкающие золотые браслеты: я только что перешагнул через вращающуюся стойку ювелирного бутика. Видимо, на определенном этапе гипертрофированное желание крушить заслонило даже меркантильный интерес. Это кое-что говорило о сложившейся в «Уайтлифе» обстановке — даже больше, чем мне хотелось знать в тот конкретный момент.
     Эскалаторы располагались посредине первого этажа, и по дороге к ним я мог оценить обстановку на втором и третьем. На втором этаже, судя по всему, никого… Нет, на площадке у эскалатора четверо устроили веселую потасовку. Однако через секунду я признал свою ошибку: веселой потасовка казалась лишь оттого, что трое дерущихся смеялись. Четвертый не издавал ни звука, потому как ему заткнули рот кляпом, а на шею накинули петлю. Сейчас другой конец веревки привязывался к поручням, и в том, что задумали эти негодяи, сомнений не оставалось.
     Так, мне явно пора появиться на сцене. Шагнув на эскалатор, который почему-то не работал, я поднес к губам вистл. Медленно поднимаясь по ступенькам (все они были разной высоты, и споткнуться не составляло ни малейшего труда), я сыграл нечто резкое и гнусавое, напоминающее стон безнадежно влюбленной волынки. Акустика в «Уайтлифе» прекрасная, по крайней мере, когда, как сейчас, в нем почти нет посетителей. Придурки на входной площадке на время оставили свои забавы, желая выяснить, кто суется не в свои дела.
     Отцепившись от жертвы, негодяи встали на ноги, чтобы получше меня рассмотреть. Выглядели они пугающе обычно: мужчина лет пятидесяти в очках и с обширной лысиной, одетый в костюмные брюки и летнюю рубашку; его сообщники — помоложе, оба чуть ли не студенты, в футболках и джинсах. В жизни не подумаешь, что они могут быть замешаны в одном преступлении. Куда там, не подумаешь даже, что они могут стоять в одной очереди!
     Однако сейчас не время гадать, при каких обстоятельствах эти трое встретились и нашли общий интерес — в свободное время проводить казни через повешенье. Нет, сейчас время театрального шоу. Только бы номер получился удачным — пусть эти изверги смотрят на меня и ненадолго забудут о жуткой забаве. Я начал поочередно шаркать ногами, создавая ритм, контрастирующий с резкими высокими звуками, которые издавал мой вистл. Вышло очень в стиле танцевального шоу «Ривердэнс»: два притопа, два прихлопа, затем волнующие движения бедрами. Другими словами, я чувствовал себя свихнувшимся заклинателем змей, продолжающим выступать после того, как сбежала кобра.
     Мои усилия произвели желаемый эффект: изверги бросили связанную по рукам и ногам жертву и, облепив перила, уставились на меня. Вскоре за их спинами показалось подкрепление: на входной площадке собралась большая группа мужчин и женщин, во все глаза следивших за моим кривлянием. На одних лицах читалась тревога, на других — удивление и замешательство. Этих я прежде не видел, потому что они таились в глубине галереи, по всей вероятности, наблюдая за действиями троицы.
     По спине поползли мурашки. Отчего-то присутствие зрителей делало запланированную казнь намного ужаснее. Если до этого я еще сомневался, нахожусь ли в Канзасе или в волшебной стране Оз, то сейчас последние сомнения отпали: в торговом центре творилось нечто аномальное!
     Сойдя с первого эскалатора, я повернулся и по выложенному плитами полу направился ко второму. В результате я оказался спиной к безумным садистам, что, естественно, являлось огромным минусом, зато имелся и плюс: эскалатор вел к другой стороне галереи, противоположной той, где стояли придурки. Вдруг прямо передо мной на пол упало что-то тяжелое и, разбившись, брызнуло битым стеклом и пластиком. Похоже, это бывшая стереосистема, к счастью, без колонок: на ближайшем ко мне осколке виднелось «Ола» — часть логотипа «Банг и Олафсен». Хм, не часто встретишь такой метательный снаряд! Перешагнув через него, я двинулся к эскалатору.
     С галереи второго этажа раздались насмешки и улюлюканье, а затем посыпался целый град мелких предметов, которые я даже не стал рассматривать. Один из них ударил меня по спине, но оказался недостаточно острым и тяжелым, чтобы раздробить кость. Возможно, мелодия на секунду оборвалась, но ведь я исполнял не Девятую симфонию Бетховена. По большому счету это была не мелодия, а просто шум — громкий, неблагозвучный, невольно привлекающий внимание.
     Видя, что я все ближе к входной площадке, придурки ринулись навстречу. Для несчастной жертвы это было хорошо, а для меня плохо, потому что Джулиет на горизонте не наблюдалось, а изверги вряд ли намеревались взять автограф. Я вышел на площадку в тот самый момент, когда они, обогнув последний угол, уже мчались ко мне плотной стеной. Хотелось сглотнуть, но во рту пересохло: настал момент истины, а я предпочитаю элегантные увиливания. Я бросил последний, абсолютно безнадежный взгляд на галерею: вдруг в самый нужный момент там появится демоническая секс-кавалерия? Увы… От греха подальше я спрятал вистл во внутренний карман, сжал кулаки и приготовился к драке.
     Первой ко мне подлетела женщина, одетая в соответствии с офисным дресс-кодом: в двойку пастельного цвета и туфли на невысоком каблуке. Общий эффект портил лишь молоток-гвоздодер, которым она размахивала. Увидев, как молоток приближается к моему виску, я неловко отскочил. Желая сделать следующий удар посильнее, дама отклонилась назад, предоставив мне шанс от души врезать ей по затылку.
     Бизнес-леди рухнула на пол, молоток выпал из ослабевших рук и покатился по плитам. Душу терзали угрызения совести, но, пожалуй, к рыцарству ситуация не располагала. Скорее она располагала к тому, чтобы спастись бегством, только перспектива оказаться затоптанным насмерть совершенно не радовала. Ко мне одновременно бросились два здоровяка, и я, перепугавшись, сел на корточки, так что один пролетел мимо, а второй в неловком кульбите — над моей головой.
     На этом тактические изыски закончились: в меня одновременно вцепились десятки рук, десятки кулаков принялись колотить по плечам и спине. Я превратился в безвольную куклу: толчок — стою на ногах, пинок — валюсь на пол. Изверги яростно теснили друг друга: каждому хотелось со мной поиграть.
     В тот самый момент находящаяся за их спинами витрина — одна из немногих уцелевших — разлетелась, обернувшись стремительно раскрывающимся бутоном осколков, в сердце которого чудесным образом возникла Джулиет. Она вылетела головой вперед, но, сгруппировавшись прямо в воздухе, мягко опустилась на пол.
     Появившись на сцене с блеском и треском, суккуб грациозной пантерой направилась ко мне, а осколки весенними ручейками сбежали с платья.
     Естественно, придурки обернулись на звук. Разобраться в случившемся им удалось не сразу: на секунду даже про меня забыли, а потом еще на секунду, в течение которой они глазели на Джулиет, ослепленные ее жутким совершенством.
     Затем парень, стоящий к ней ближе всех, замахнулся металлической болванкой. По видимости, оторванная от кронштейна и, вероятно, полая, она особого впечатления не производила, так что вряд ли причинила бы Джулиет большой вред. Однако шанса проверить суккуб не предоставила: грациозно скользнула под болванку и, схватив нападающего за руку, произвела бросок через левое плечо. В результате парень полетел к витрине, которую она только что разбила. Другой горе-смельчак сумел двинуть ей кулаком в челюсть. Молча приняв удар, суккуб пнула смельчака в живот, и тот, неприятно заурчав, сложился пополам.
     Не сбавляя шага, Джулиет устремилась в гущу безумных хулиганов, словно лиса во взбудораженный курятник. Придурки окружили ее, грозно потрясая кулаками и импровизированным оружием, что лишний раз доказывало: за появлением суккуба они следили без должного внимания. Ей не так-то просто причинить боль, а остановить еще сложнее. Послышался шум потасовки, обрывки криков, стонов и рычания, а затем глухой грохот — люди падали вокруг нее, как подкошенные.
     Я не мог отвести глаз от стремительных, грациозных движений Джулиет. Но раз представилась передышка, ею следовало воспользоваться. С трудом оторвавшись от быстро затухающей драки, я побежал к входной площадке, где перила превратили в импровизированную виселицу. Мужчина, которого собирались казнить, лежал на полу лицом вниз, связанный по рукам и ногам, да еще вокруг его бедер обвили веревку, так что колени согнулись, а стопы повернулись к потолку. Вытащив нож Цукера, я перерезал эту часть веревки, а вот лодыжки и запястья освободить не решился: лезвие было слишком острым. Перевернув несчастного на спину, я вытащил кляп. Бледное лицо мужчины покрылось испариной, черные волосы слиплись, глаза казались просто огромными. Белая рубашка и галстук выглядели немного нелепо: кто же ходит на захват торгового центра в галстуке?
     — Где заложники? — потребовал я.
     Мужчина плюнул мне в лицо.
     — Дерьмо вонючее! — завопил он. — Сатана порвет твое мерзкое горло! Один кулак засунет прямо…
     Все, вполне достаточно. Вернув кляп на место, я под ненавидящим взглядом незнакомца стер со щеки плевок.
     — Если засунет, то не на первом свидании, — пробормотал я.
     Заложники, где же заложники? Я огляделся вокруг: может, появятся какие-то идеи? В новостях показывали главный фасад здания. Именно с той стороны в разбитое окно я увидел лицо Сьюзен Бук. Так, нужно сориентироваться… Откуда я пришел? Где расположен вестибюль? Судя по всему, главный вход слева от меня на уровне магазина сниженных цен: «Т. К. Макс» — кричали на весь мир алые неоновые буквы.
     — Куда сейчас? — спросила Джулиет, пугающе беззвучно возникнув у меня за спиной.
     Поднявшись, я ткнул пальцем в сторону кричащей вывески. Суккуб молча прошла к магазину, а я оглянулся на место, где совсем недавно кипел бой: безумные изверги неподвижно лежали на полу, встать никто даже не пытался.
     Чтобы нагнать Джулиет, мне пришлось бежать.
     — Ты кого-то убила? — спросил я.
     — Нет, но одна женщина может умереть от ран: плечо и шею вспорол ножом один из ее, хм, соратников, когда пытался добраться до меня. Остальные точно выживут.
     — Ну, слава богу, хоть так, — сухо сказал я. — Хотя мне казалось, ты просто доведешь их либидо до кипения, чтобы мозги переплавились в моцареллу. Все получилось… куда прямолинейнее, чем я ожидал.
     — Я старалась! — рявкнула суккуб. — Увидев меня, они должны были стать не способны на агрессию… Не способны ни на что, кроме непроизвольного оргазма!
     — И почему же не вышло?
     — Возможно, я теряю класс.
     Ничего подобного! Даже не глядя на Джулиет, я чувствовал, как ее сексуальность накрывает меня горячей ласковой волной, а на ужасном личном опыте успел убедиться, как сильно в тех водах глубинное течение. В принципе ответ на вопрос знали мы оба: воздух пропитали демонические миазмы; и я, и Джулиет ощутили их, едва поднявшись на второй этаж. Несчастные придурки были одержимы демоном.
     Необходимость обсуждать тактический план отпала, и мы молча шли по магазину, погруженному в тишину, которую прерывало лишь унылое эхо работающих на улице мегафонов. Наши шаги весьма эффективно заглушала сорванная с кронштейнов одежда, толстым ковром валявшаяся на полу. Сами кронштейны и шкафы с товаром были не выше полутора метров, так что нам открывался прекрасный обзор торгового зала. Однако прямо по ходу лежал Г-образный поворот, и заглянуть за него мы могли, лишь дойдя до конца ряда.
     Нет, мы не таились: по-моему, Джулиет вообще не из тех, кто действует тайком и украдкой, просто боялись пропустить какой-нибудь сигнал, оповещающий о засаде.
     Свернув за угол, мы попали в самую гущу событий. Стена, оказавшаяся перед нами, наверняка украшала главный фасад «Уайтлифа»: от пола до потолка стеклянные панели, а в центре — огромная брешь, сквозь которую лилась ночная мгла. Эту стену я и видел в выпуске новостей, правда, с улицы. По обе стороны от неровной дыры стояли по три-четыре человека — кто опустившись на колени, кто прижавшись к стене — и смотрели вниз на кордоны, словно никогда в жизни не слышали о полицейских снайперах. Чуть дальше находилась круглая демонстрационная площадка, окаймленная напольными зеркалами. Похоже, здесь меряют обувь, но сейчас в этом тесном амфитеатре два парня (тот, что повыше, потряхивал бейсбольной битой) сторожили небольшую группу дрожащих от страха людей, предположительно, невинных покупателей. Вот в принципе и все… Особых проблем не должно было возникнуть, только у одного из прилипших к стене имелась винтовка. Высоченный бородач с длинными волосами отодвинул затвор и вставил первый патрон… Да он будто сошел с афиши «Избавления»[31] и случайно очутился в одной из серий «Истэндцев».[32]
     Все повернулись к нам, и среди заложников я разглядел Сьюзен Бук. На полу у большого зеркала неподвижно лежал человек, вместо лица у него было кровавое месиво. Сьюзен сидела рядом с несчастным. При виде меня ее глаза расширились, и она открыла рот, словно собираясь заговорить, но я ее опередил.
     — Привет, ребята! Я видел вас в девятичасовых новостях. Можно нам тоже поучаствовать в шоу?
     Все это время мы двигались по направлению к заложникам, но бородач повернул винтовку в нашу сторону и прицелился.
     — Нет, нельзя! — рявкнул он. — Садись к тем гребаным тупицам и заткни варежку!
     Однако мы продолжали наступать.
     — Что это за оружие? — чуть слышно спросила Джулиет.
     — Спортивная винтовка, — в моем ответе прозвучало куда больше уверенности, чем я испытывал, — полуавтоматическая, значит, стреляет не очередью, а по одному патрону.
     Дело в том, что в оружии я разбираюсь неплохо, прожив целый год с милой девушкой, выписывавшей журнал «Оружие и боеприпасы». В общем, эта винтовка была настоящей красавицей с изящными изгибами и прикладом из красного дерева. Разве столь роскошный наряд для боевых действий?! Плюс еще аккуратненький магазин размером с сотовый: не успеешь крикнуть «Сдохни уеб…», он уже разрядится. С другой стороны, рука у бородача твердая и, чтобы улучшить нам с Джулиет вентиляцию, патронов вполне хватит. Если они не посеребренные, суккуб вряд ли пострадает, а вот мои шансы куда скромнее.
     К счастью, особой слаженности действий у придурков не наблюдалось. Трое, вооруженные импровизированными ломами и дубинками, бросились на нас, весьма кстати загородив от своего приятеля. Желая встретить их первой, Джулиет прибавила шагу и обезвредила двоих ударами, которые я бы с удовольствием назвал хирургическими, потому как любое хирургическое вмешательство лишает мобильности и хотя бы одной части тела.
     Третьему я поставил подножку, но в данной ситуации он мог считаться счастливчиком. Мы вместе полетели на пол, но сверху оказался я, и одержимый придурок замахнулся зазубренным металлическим прутом, который использовал вместо ножа. Чтобы сбить прицел, пришлось двинуть ему локтем по лицу и ударить головой о пол. Тем не менее сопротивление продолжалось, и я заехал придурку коленом между ног — вот вам экспресс-метод регулирования рождаемости: болезненный, но весьма эффективный. Парень скрючился на полу, а я поднялся на ноги в тот самый момент, когда грянул выстрел.
     Стреляли, конечно, не в меня. Те ребята, вероятно, свихнулись, однако нужно быть безнадежно свихнутым, чтобы целиться в кого-то еще, когда к тебе с угрожающим видом подходит Джулиет. Пуля пробила шелковое платье на уровне нижнего ребра, и налицо мне брызнула тоненькая кровавая струйка.
     Винтовка действительно оказалась полуавтоматическая, потому что второй залп грянул, когда Джулиет выпихнула стрелка в разбитое окно. Тот полетел вниз с воплями, которые звучали скорее разъяренно, чем испуганно. Похоже, вопли стали последними в его жизни: через секунду тело с глухим «бум!» ударилось об асфальт.
     — Джулиет! — закричал я. — Мать твою, они же одержимы! В них кто-то вселился!
     Но суккуб не слышала. Она немного ссутулилась и начала медленно, слишком медленно поворачиваться в тот самый момент, когда два парня, еще недавно сторожившие заложников, напали на нее с фланга.
     Один полоснул Джулиет ножом, другой двинул по лицу бейсбольной битой. Покачнувшись от удара, суккуб выбросила вперед левую руку, так что ее большой и указательный пальцы проткнули глаза крепышу с битой.
     Таким образом, оставался придурок с ножом. Он как раз замахнулся для второго удара, когда я с запозданием, но все-таки заставил себя сдвинуться с места. Схватив его правую руку, я отчаянно дернул на себя. Громила выронил нож, а Джулиет глянула через плечо, будто впервые заметив нападавшего.
     Молниеносный апперкот — и голова громилы едва не слетела с плеч. Лишившись чувств, он рухнул на холодные плиты пола.
     — Ты в порядке? — спросил я суккуба. Грудь судорожно вздымалась и от попыток привести в норму дыхание, и от тошноты: бурлящий адреналин постепенно сворачивался в нечто кислое и неприятное.
     — В порядке. — Голос Джулиет превратился в хриплое бульканье, испугавшее меня до полусмерти. Наклонившись вперед, она осматривала кровавое пятно, жутким цветком распустившееся на лифе платья, и переступала с ноги на ногу, словно ей было непросто сохранять равновесие.
     Вывод напрашивался сам собой. Целое поколение предпринимателей нажило свой первый капитал на страхе людей перед воскресшими — посеребренные боеприпасы лишь один из товаров, популярность которых они ловко раздули.
     — Джулиет, тот патрон оказался…
     — Да, посеребренным, — чуть слышно прошелестела она. — Но он прошел сквозь легкие. Думаю, я… справлюсь…
     Джулиет осеклась, но на ногах устоять сумела. Ее внимание сосредоточилось на ране, и я почувствовал, что на некоторое время она перестала воспринимать происходящее вокруг. С улицы послышались обрывки приказов и вой одинокой сирены. Ясно, полиция не хочет медлить со штурмом, только не сейчас, когда из окон полетели тела.
     Я повернулся к заложникам. Сьюзен Бук уже направлялась ко мне, остальные же по-прежнему жались к стене, дети ныли и всхлипывали, но пошевелиться не решался никто. Только собрался объявить что-нибудь в духе «Теперь вы свободны», как рука алтарницы метнулась вперед. Я машинально поставил блок, и с ее пальцев закапала кровь. Замах левой руки Сьюзен я даже не видел — острые ногти буквально вспороли мне щеку. Онемев от удивления, я сделал шаг назад, но Сьюзен не унималась. Яростно молотя кулаками и царапаясь, она поливала меня непристойностями. Точно такими же, что я слышал от приговоренного к повешению у эскалатора. В основном они касались моих сексуальных отношений с родителями и орального секса, которым придется заниматься в аду. Неужели у них какой-то вирус?
     Используя преимущество в росте, я как мог отбивался от бешеных атак Сьюзен. Причинять боль не хотелось, поэтому я пятился назад и громко звал ее по имени, надеясь вывести из непонятного транса. А потом спина ударилась о шкаф, и пришлось остановиться. Алтарница приблизилась, и я, оказавшись в тупике, сначала отмахнулся от ее цепких рук, а затем изо всех сил ударил по подбородку. Сьюзен полетела назад, а когда ударилась головой о пол, раздался треск, не предвещавший ничего хорошего.
     За треском послышалось взрывное бабах! — и еще одно окно разбилось вдребезги через секунду после того, как в него по дуге влетел тяжелый металлический предмет, оставляя за собой след белесого дыма. Приземлившись, он покатился по полу, и в то же мгновение разорвалось другое окно. Крики заложников заглушили все остальные звуки, даже шипение гранат со слезоточивым газом, выпускающих свое зловещее содержимое.
     Я шагнул к Джулиет и едва не поскользнулся, наступив на что-то жесткое и гладкое. Это же мой «Викторинокс», швейцарский нож с многофункциональными приспособлениями! Вот чем орудовала Сьюзен — еще немного и насмерть бы меня заштопорила!
     Джулиет опустилась на колени рядом с одним из преступников и приложила руку к его груди. Я решил было, что она проверяет пульс, но затем понял: шарит по карманам. Когда схватил за локоть, суккуб подняла голову и впилась в меня взглядом. У меня из глаз текло: торговый зал быстро пропитывался слезоточивым газом.
     — Пора отсюда выбираться, — попытался перекричать заложников я. — Так обойдемся меньшей кровью, потому вот-вот начнется штурм.
     Джулиет с видимым трудом встала.
     — Мне придется за тебя держаться, — прохрипела она и чуть не упала, когда я повел ее обратно через магазин.
     «С заложниками все должно быть в порядке, — сказал себе я. — Естественно, надышатся слезоточивым газом, но с минуты на минуту здесь появятся копы, так что беспорядки, по сути, закончены. Лучше врачей „скорой помощи“ мы заложникам все равно не поможем».
     В то же время я чувствовал не удовлетворение, а скорее бессильную опустошенность, когда вел по застывшему эскалатору слабеющую Джулиет и слушал ее хриплое дыхание. Суккуб права: здесь действительно что-то творится. И это что-то ясно представляет наши намерения: мановением невидимой руки превратило жертв в агрессоров, а нас накрыло психоэмоциональным аналогом зараженного оспой одеяла, которое заражает все, чего касается.
     С Джулиет на руках пробираться по разгромленному пассажу первого этажа оказалось куда сложнее. Когда шли к коридору, в конце которого находились уборные, я услышал грохот — слева от нас распахнулись двери главного входа — и хруст тяжелых ботинок по битому стеклу. Я прибавил шагу, рискуя оступиться и упасть на холодные плиты вместе с Джулиет. Вот и коридор — тяжелые ботинки промчались совсем рядом, и я приготовился услышать приказ: «Ни с места! Медленно опусти суккуба на пол…» Слава богу, ничего подобного не произошло.
     В дебаркадере по-прежнему не было ни души. Я подвел Джулиет к краю платформы, осторожно усадил, затем скользнул под дверь и протащил ее за собой. Удивительно, поразительно, но несмотря на все случившееся и пульсирующий в висках ужас, я физически реагировал на близость Джулиет и, вдыхая ее естественный аромат, чувствовал, как становится тесно в штанах.
     Через забор суккуб лезть не могла — куда там, она шла-то с огромным трудом! К счастью, в глубине двора обнаружились ворота, закрытые на засов. Я быстро его отодвинул, и мы выбрались за территорию «Уайтлифа», усталые, измученные, перемазанные кровью, словно последние участники танцевального марафона в аду.
     Очутившись на улице, я решил остановиться. Уже стемнело, и, держись мы подальше от проезжей части, наши раны и ссадины никто бы не заметил, а вот неуверенная шатающаяся походка точно привлекла бы внимание. Притянув Джулиет к себе, я попытался изобразить, что мы любовники, потерявшие рассудок от половых гормонов. Да, да, предвосхищая вопросы, уточняю: изображать оказалось совсем несложно. Там, где наши тела соприкасались, я с болезненной остротой чувствовал каждую мышцу и каждый нерв.
     Дорога, по которой мы шли, вела к улице, где я оставил машину, то есть мимо плотной толпы зевак. Сейчас вокруг происходило куда больше событий, поэтому людям было не до нас. Одни полицейские пытались отогнать любопытных, другие — в камуфляже, бронежилетах и со специальными щитами в руках — мчались к главному входу в «Уайтлиф». Штурм начинался по-настоящему, так что мы выбрались в самый последний момент.
     Прислонив суккуба к крылу машины, я распахнул пассажирскую дверь. Джулиет понемногу приходила в себя, по крайней мере на ногах держалась поувереннее и на сиденье смогла опуститься практически без моей помощи. Я аккуратно прикрыл дверцу, забрался в салон и завел мотор.
     Поскольку впереди дорогу заблокировали, мне пришлось выполнить разворот в три приема. К счастью, на улице кипело действо, и никто не обратил на нас ни малейшего внимания. Когда отъехали к стадиону Уайт-Сити, я притормозил у обочины: руки тряслись так, что вести машину стало опасно.
     Дыхание Джулиет по-прежнему было неглубоким, но уже куда ровнее, а в глазах вновь появилась хорошо знакомая надменность.
     От этого взгляда уже готовые сорваться с губ фразы испуганно застыли.
     — Жаль, что я тебя во все это втянул, — наконец проговорил я.
     — Ничего страшного. — Голос суккуба до сих пор напоминал скрежещущий шепот. — Было даже… интересно.
     — Нет, я имел в виду не это. Жаль, что ты там оказалась. Ты убила одного человека, ослепила другого. Если бы знал, что ты не сможешь укротить свою натуру…
     Похоже, никаких угрызений совести Джулиет не испытывала.
     — Один человек погиб до нашего появления, — начала она. — Как думаешь, скольких бы еще убили, не вмешайся я?
     — Ответа мы не знаем.
     — Верно, — с нескрываемым пренебрежением согласилась суккуб, — не знаем.
     — Игра того стоила? — по-прежнему не в силах справиться с шоком, спросил я. — Ты разобралась, с чем мы столкнулись?
     — Да, пожалуй, а ты?
     — Нет, — честно признался я, — хотя…
     В том, как аморфное зло воздействовало на мое шестое чувство, безусловно, имелось нечто знакомое. Но знакомое перемешалось с множеством совершенно чуждых ощущений, а как следует сосредоточиться на целостном образе мне не удалось. Я словно соединял точки, беспорядочно вращающиеся в водовороте. В итоге фраза осталась неоконченной: вряд ли я смог бы как следует объяснить, что именно чувствовал.
     — Ну же, давай, хотя бы намекни, каков расклад!
     — Скоро объясню, — пообещала Джулиет, — но не сейчас и не здесь.
     В наступившей тишине суккуб внимательно посмотрела на меня.
     — Кастор… — в ее голосе слышался хрип, доказывавший, что она еще не полностью восстановила раненое легкое.
     — Что?
     — Ты так к ужину приоделся?

11

     Недалеко от Олд-оук-коммон есть тайский ресторан, где я уже несколько раз обедал. Отличное место для пары коктейлей в конце рабочего дня или после очередной казни безумного стрелка в разбитом торговом центре. Отсутствие дресс-кода позволяет не зацикливаться на том, что тебя ранили в грудь, а выходное отверстие испортило шелковое платье.
     Если честно, когда приехали в ресторан, Джулиет была свежа, словно только что приняла душ… (картинку пришлось срочно стереть, пока воображение окончательно не выбилось из-под контроля). Кровь, пропитавшая лиф, куда-то исчезла, а синяки на скулах побледнели и стали практически незаметны. Нечто подобное Асмодей творит с телом Рафи, предварительно поранив его в очередной вспышке ярости; только на Джулиет процесс выглядел эффектнее и протекал быстрее, наверное, потому, что Рафи по-прежнему состоит из плоти и крови, а Джулиет — из чего-то другого. Очень хочу спросить, из чего именно, да не знаю как.
     Метрдотель, профессиональной невозмутимости которого под чернущим взглядом Джулиет значительно поубавилось, усадил нас у окна, все всякого сомнения, с расчетом на то, что на нее будут реагировать прохожие. Едва он удалился, Джулиет достала из кармана скомканные листочки, расправила и положила на стол.
     — Альфред Паттерсон, — зачитала она, раскладывая листы веером, — Лоренс Хеффер, Джон Хеффер, Кеннет Джонс, Лили Монтгомери.
     Итак, передо мной ксерокопии стандартного формата, на каждой в правом верхнем углу фотография, размером как на паспорт. Лица в основном мужские, женских всего несколько, до банальности непримечательные, вот только выражение перепугано-серьезное, как у людей, в жизни которых неожиданно воцарилось отчаянное безумие.
     — Это же полицейские досье! — воскликнул я.
     Джулиет кивнула, сосредоточенно изучая меню.
     — Откуда они у тебя?
     — Один молодой и очень симпатичный констебль с Олд-филд-лейн сделал ксерокопии и принес мне.
     Прежде чем произнести следующую фразу, я тщательно обдумал каждое слово:
     — Ты дала ему взятку или?..
     — Позволила подержать меня за руку.
     К нашему столику подошел официант, совсем мальчишка с рыжими кудряшками и пухлыми веснушчатыми щеками. Бедняга не мог оторвать глаз от Джулиет! Конечно, перед ее чарами капитулировали люди куда сильнее и крепче… Я строго постучал пальцем по столу — мальчишка не без труда повернулся, будто нехотя мирясь с моим присутствием.
     — Что желаете на аперитив? — с неестественным радушием спросил он.
     — Мне виски, — заявил я. — У вас есть бурбон?
     — Могу предложить «Джек Дэниелс» и «Блантонс».
     — Тогда, пожалуйста, «Блантонс» со льдом.
     — «Кровавую Мери», — попросила суккуб.
     Что же, другого я и не ожидал. Ценой неимоверных усилий официант оторвал взгляд от Джулиет и зашагал к стойке. Прежде чем скрыться из виду, он несколько раз оглянулся на мою спутницу.
     Я снова погрузился в полицейские досье. К некоторым были приложены газетные вырезки, показавшиеся смутно знакомыми: накануне вечером мне их демонстрировал Никки. Итак, Альфред Паттерсон задушил абсолютно незнакомого человека собственным галстуком в собственном же офисе на Аксбридж-роуд. Отец и сын Хефферы изнасиловали и зверски убили восьмидесятилетнюю женщину, а потом выбросили ее тело в канал Регента.
     Часть материала оказалась новой. Например, досье на Лили Монтгомери, арестованной после крупной семейной ссоры. Прибыв на место происшествия, полиция обнаружила ее на диване в гостиной, мирно вяжущей рядом с остывающим трупом мужа. Супруг задохнулся кровью, после того, как ему проткнули горло двумя острыми предметами, вонзенными с разных сторон. Спицы пачкали быстро свертывающейся кровью пинетки, которые миссис Монтгомери вязала для своей одиннадцатимесячной племянницы Саманты, не обращая ни на что внимания.
     Оставалось еще ксерокопий двадцать, но я лишь пробегал их глазами: машинально отмечал время и место, пропуская душераздирающие подробности в графе «Описание происшествия».
     Официант принес напитки. Бурбон он едва не расплескал мне на колени — стоило ему на полсекунды ослабить концентрацию внимания, и глаза, словно намагниченные, поворачивались к Джулиет. Еду мы заказали, но получился некий триумф надежды над опытом: названия блюд парень не записывал, а в памяти наверняка отпечатался лишь волнующий изгиб груди суккуба, мелькающей в дыре на платье.
     Когда он, спотыкаясь, отошел от столика, я укоризненно покачал головой.
     — Спусти мальчишку с крючка!
     Якобы оскорбленная, Джулиет удивленно изогнула бровь.
     — Ему уже восемнадцать, и я ничего не делаю, все происходит естественным образом.
     — Вот как? Может, дашь ему задний ход? Облей холодной водой, в психоэмоциональном, естественно, эквиваленте. Наш ужин и качество обслуживания от этого только выиграют.
     — Дать задний ход? — каждым словом источая насмешку, переспросила Джулиет. — Хочешь, чтобы я подавляла желание, вместо того, чтобы разжигать?
     — Да, именно этого мне бы хотелось.
     — Неужели ты сам не справишься?.
     — Ой! — Сложив пальцы правой руки пистолетом, я «прострелил» себе сердце. Вот что мне больше всего нравится в Джулиет — жесткая прямота, как две капли воды похожая на садизм. Она отлично нейтрализует мою природную сентиментальность и веру в лучшие качества человека.
     Снова сосредоточившись на ксерокопиях, я изучил их чуть внимательнее.
     — Ну, в принципе понятно. Они все из одного района, маловероятно, что такое количество тяжких преступлений на столь…
     Я осекся: Джулиет категорично качала головой.
     — Тогда в чем дело?
     — Вот в этом. — Она постучала по лежащему снизу листочку, который я пропустил, так как он был другого формата и на первый взгляд казался лишь списком имен. Я принял его за указатель: ведь некоторые из имен уже фигурировали в досье. На этот раз я сосредоточился, и — бинго! — до меня дошло. Бурбон, как известно, готовят из зернового затора, и не переброди он в штате Кентукки, процесс бы завершился в моем желудке.
     Список отпечатали на машинке, замазав помарки «штрихом», а сверху стояло краткое заглавие «Прихожане».
     — Святые угодники, — пролепетал я, — вот так дерьмо!
     — Действительно дерьмо, Кастор, только угодники, наоборот, не святые, а нечестивые!
     — Все эти люди посещали церковь святого Михаила?
     Суккуб кивнула.
     — А теперь все они стали безумными, одержимыми мыслью об убийстве маньяками?
     — Ну, вопрос лишь в семантике…
     — То есть?
     — Если считать их безумными, значит, они потеряли способность принимать моральные решения.
     — Отец с сыном насилуют пенсионерок? Божьи одуванчики протыкают трахеи мужьям? По-твоему, что с ними случилось? Что они потеряли?
     — Совесть. Живущие в них пороки вырвались на свободу, и отныне свои желания эти люди осуществляют самым доступным способом. Почувствовав похоть — насилуют; разозлившись — убивают; поддавшись жадности — громят торговый центр.
     — Думаешь, те люди в «Уайтлифе»…
     — Не думаю, а уверена, поскольку проверяла… — Сунув руку все в тот же бездонный карман, суккуб выложила на стол несколько кошельков и бумажников. Моментально вспомнилось, как она опустилась на колени возле раненого безумца. Я еще подумал, Джулиет нащупывает пульс, а она шарила по карманам. — Джейсон Миллс, — зачитала она, — Говард Лакбридж, Эллен Родерер.
     Я глянул в список, заранее зная, что в нем увижу.
     — И Сьюзен Бук, — добавил я, просто показывая, что не упустил логическую нить.
     — Да, конечно, и Сьюзен Бук.
     Принесли еду. Официант максимально растянул процесс, разглядывая Джулиет во всех мыслимых ракурсах, а я умирал от нетерпения: когда же он уйдет?
     — Так что ты имеешь в виду? — не вытерпел я. — Все эти люди были в святом Михаиле в субботу, когда… когда случилось то, что случилось? Именно после службы у них отказали механизмы торможения агрессии и напрочь пропали угрызения совести? Они разом превратились в безвольных рабов своих собственных желаний?
     Джулиет коротко кивнула, пробуя ми-горенг,[33] которую вовсе не заказывала.
     — Они одержимы.
     — Все до одного?
     — Именно. Кастор, ты читаешь Библию?
     — Только когда по телевизору нет ничего путного.
     — А комментарии, экзегезы и конкордансы?
     — Нет, все руки не доходят.
     — Тебе известно, как иудеи относятся к Христу?
     Я раздраженно пожал плечами: похоже, ожидаются пространные аналогии. До чего же не хотелось их выслушивать!
     — Не знаю… Наверное, полагают, Иисус связался с плохой компанией.
     — Я имела в виду, как они его воспринимают? К какому рангу причисляют?
     — У меня нет вариантов, говори!
     — Они считают Иисуса пророком. Подобным Илии или Моисею, не больше и не меньше. Одним из многих. Тем, к кому Бог обращался, через кого говорил, но никак не сыном Божьим.
     — И что?
     — А христиане уверены: пребывание Бога в Иисусе было иным, чем пребывание в пророках.
     Вместо дурацкого подыгрывания я медленно пригубил виски. Уверен, Джулиет доберется до истины и без моих наводящих вопросов.
     — В аду все так же, как на небесах, — наконец проговорила она. — Человеческой душой демоны могут овладевать по-разному.
     Возникла пауза, во время которой Джулиет ела, причем делала это с огромным, чуть ли не диким аппетитом, а потом аккуратно облизнула уголки рта длинным гибким языком с раздвоенным концом. Впервые его увидев, я чуть не обделался от страха, а сейчас лишь гадал, для чего, помимо личной гигиены, суккуб использует свой язык.
     Подняв изящную руку, Джулиет стала загибать пальцы. На ногтях сверкал лак медного цвета, или же сегодня ее ногти действительно были из меди.
     — Первый и самый простой способ — полное овладение; при нем демон подавляет душу и съедает ее изнутри. Тело становится сосудом, которым он волен пользоваться, сколько сочтет нужным. Такое происходит чаще, чем ты думаешь, и всегда с согласия хозяина тела.
     — То есть человек просит демона сожрать его душу?
     — Да, человек соглашается на своего рода сделку: принимает условия, одним из которых является утрата души. Очевидно, люди не до конца понимают, что это значит — вечные муки в аду, отлучение от Бога, ну или как там трактует текущая ортодоксия. Для нас же это значит одно: сезон охоты открыт, и душу можно есть.
     Вообще-то желудок у меня здоровый, но аппетит начал быстро пропадать. Уж слишком явное наслаждение сквозило в голосе Джулиет.
     — А кто устанавливает правила? Открытие сезона охоты подразумевает, что кто-то выдает лицензии. Этим занимается…
     — Существуют вопросы, на которые я не смогу ответить, — перебила суккуб и рассекла ладонью воздух, будто отмахиваясь от камеры назойливого папарацци. — Этот как раз такой. Но если ты хотел спросить: «Этим занимается Бог?», то ответ отрицательный. Все намного… намного запутаннее.
     — Запутаннее?
     — Сложнее. Ситуации складываются определенным образом, и рельеф местности диктует правила применения сил и средств. Тем не менее это лишь одна из форм одержимости, одна крайность: демон съедает душу человека и живет в его телесной оболочке.
     — Ясно, — нехотя кивнул я, — продолжай.
     — Форма номер два — домашний арест. Демон способен подавить душу без согласия хозяина и взять ее в плен. В этом случае он так же сможет пользоваться телом, как собственным. Душа хозяина останется в нем жить, станет наблюдать за своими действиями, чувствовать их и переживать, но не как водитель, а как бесправный пассажир.
     — Черт подери! — Я уже зачерпнул палочками лапшу, но тут положил их обратно на пад тай.[34] Именно так Асмодей поступил с Рафи: угнал автобус, якобы на короткое время, и давай колесить по городу! Развеселая поездка длится уже два года.
     — Первый и второй случаи имеют много общего, — продолжала Джулиет, не обращая внимания на мое беспокойство. — В обоих демон буквально захватывает человеческую душу. Однако есть и другие способы сосуществования. Полагаю, ты бы сказал, другие степени и этапы. Например, другая крайность: демон одаривает мужчину или женщину частью своей сущности.
     — Одаривает?
     — Ну, если тебе больше нравится, то заражает. Облагает… Наделяет… Кастор, давай не будем спорить о семантике! Естественно, у нас с тобой разные моральные установки, другого ты ожидать не вправе.
     — Да, — признал я, — пожалуй, не вправе. Но ведь ты все-таки здесь!
     — Ну, это просто работа, — пожала плечами Джулиет.
     — Угу, как если бы бубонная чума стала женщиной и устроилась медсестрой в больницу.
     Суккуб по-настоящему рассмеялась.
     — Да, именно так. В любом случае в дарении главное то, что мы можем делать это сколько пожелаем. Предел, естественно, существует, потому как в результате наши силы уменьшаются. Сильный демон способен одарить несколько сот человек, но сам ощутимо ослабнет. Чтобы восстановиться, он со временем должен будет востребовать подарки обратно.
     — А до этого…
     — А до этого в каждом из тех людей поселится свой маленький демон, не столько контролируя, сколько вынуждая смотреть на вещи с иной, дьявольской перспективы. Опять-таки чем сильнее демон, тем сильнее принуждение. В принципе восприятие может измениться совсем чуть-чуть: молодой парень вдруг поймет, что если на дороге остановит патрульный, его несложно подрезать левым крылом, таким образом, создав копу проблемы посерьезнее. А если подружка на первом свидании откажется целоваться, есть чудесный вариант: накачать ее снотворным, а потом изнасиловать.
     — Принести вам что-нибудь еще? — У столика вновь появился официант, неутомимый, словно молодой кобель: такому нужно постоянно бросать палку, если не хочешь, чтобы изнасиловал твою ногу. Я попросил вторую порцию виски, а Джулиет до сих пор не допила свою «Кровавую Мери».
     — Ладно, — кивнул я, когда парень наконец убрался, — твоя мысль понятна. В храм святого Михаила нагрянул демон, и частицы его сущности дождем просыпались на головы находившихся там прихожан. Но всего себя он людям не отдал и до сих пор в какой-то ипостаси присутствует в храме — этим и объясняется холод, медленный пульс и остальное дерьмо.
     — Я такого не говорила, — отозвалась Джулиет.
     — Ну, я делаю выводы и дорисовываю картину. Суть-то в этом?
     Суккуб залпом допила свой коктейль.
     — Скорее один из вариантов, — согласилась она. — Я дала тебе лишь примеры, а не универсальное объяснение. Действительно, кто-то вселился в прихожан святого Михаила. Кто-то сильный, сумевший проникнуть в душу каждого из них. Возможно, этот кто-то — демон, но совсем не обязательно. Духи людей также способны овладевать живыми существами… ты ведь сталкивался с оборотнями?
     Я неохотно кивнул, хотя слова Джулиет удовлетворяли меня далеко не полностью.
     — В самом деле, сталкивался. Однако насколько я понимаю сущность loup-garous, в тела животных они вселяются не просто так. Подавить душу человека ой как непросто! Я, конечно же, слышал истории об одержимости человека человеческим же духом, но сам с подобными случаями пока не сталкивался.
     — Значит, я, возможно, вот-вот внесу свой вклад в историю.
     Тон Джулиет не на шутку меня взволновал.
     — Я-то думал, мы пришли сюда обсудить стратегический план, а ты, видимо, уже все спланировала сама.
     — Собираюсь совершить проникновение.
     У правого локтя появился заказанный виски, и я взял его, даже не взглянув. В ту секунду восторженно щенячье лицо официанта окончательно испортило бы мне настроение.
     — Куда именно? — уточнил я, хотя уже сам догадался, о чем речь.
     — Представлю, что храм святого Михаила — живое существо, — начала Джулиет, — и попытаюсь им овладеть. Если там скрывается дух-захватчик, демон это или призрак, мое появление должно его вытеснить.
     — Справишься?
     — Да. Вообще-то задача будет не из обычных, но я же родилась и выросла в аду. Должна справиться.
     Я обдумал ее решение — оптимизма оно не вызывало; более того, появилось смутное предчувствие дурного. Разобраться, в чем дело, удалось лишь через несколько секунд. Ага, вот он, прокол!
     — По твоим словам, совершить подобное можно, лишь обладая значительной силой. Ну, чтобы одновременно вселиться в стольких людей… Вдруг этот демон или призрак, или черт знает кто еще, окажется сильнее тебя? Допустим, ты войдешь в транс, или подобное состояние, направишь свой дух в церковь… Кстати, у демонов есть дух?
     — Нет, демоны — это и есть дух. Если он окажется сильнее меня, то просто заблокируется: я попытаюсь войти в храм, а он не впустит. Вместо пористой поверхности натолкнусь на непробиваемую броню. В любом случае серьезного риска не существует: либо получится, либо нет. Если получится, решу проблему с диетой, о которой тебе говорила.
     — Ты сможешь это съесть?
     — Не съесть, а впитать. Полноценной кормежкой такой процесс не назовешь, потому что кормлюсь я только во время секса. Скорее будет похоже на введение питательной смеси через капельницу.
     — Что куда лучше, чем умереть от голода, — без особого энтузиазма признал я, попытался перехватить взгляд официанта, но вместо него напоролся на метрдотеля. — Однако условия примерно те же. Если уступишь противнику в силе, то во вкусное питательное блюдо рискуешь превратиться сама.
     — Да, — призналась Джулиет, — возможно. Неужели тебя это беспокоит?
     Я тщательно обдумал свой ответ.
     — Это же работа, — напомнил я, — и ты мне обещала половину гонорара. Если погибнешь в церкви, денег я не увижу.
     — Кастор, ты правда расстроишься? — криво усмехнулась Джулиет. — Ну, если меня съедят? Или сам хочешь помочь мне разнообразить диету?
     Подперев голову рукой, я якобы задумался.
     — Я поклялся: у меня больше не будет ни одной женщины, даже на устах!
     — Принципиальный мужчина! Я таких презираю: для работы хуже не придумаешь!
     — Когда собираешься приступить? — осведомился я, прерывая обмен колкостями. От него мне было не по себе, потому что Джулиет вызывает вполне реальное физическое желание, и, зная, кто она такая, я четко представляю, чем все закончится. Бр-р, даже шутки об оральном сексе начинают звучать фальшиво и неискренне.
     — Завтра, — объявила она. — За пять минут до полуночи.
     — А почему так конкретно? Что произойдет в этот момент?
     — Восход луны. Вот только луна завтра невидимая… Время между старым месяцем и новым — самое подходящее.
     — Я бы хотел присутствовать. Ну, вдруг что-то пойдет не так и тебе понадобится помощь?
     — Чем же ты поможешь, если что-то пойдет не так? — искренне удивилась Джулиет.
     — Возможно, и ничем. Однако та компания в «Уайтлифе» навела меня на кое-какие мысли относительно святого Михаила. Я создал бы дополнительные помехи… — Вытащив вистл из кармана буквально на сантиметр, я спрятал его снова.
     Глаза Джулиет сузились, что я прекрасно понимал: показывать ей вистл — все равно что угощать Супермена сандвичем с криптонитом.[35] Тем не менее в апатичном голосе не слышалось ни намека на волнение.
     — Ты знаешь, где я буду и когда. Хочешь прийти посмотреть — добро пожаловать, вот только вистл не приноси! А если принесешь — не доставай из кармана. Ты не так меток и точен, как, вероятно, думаешь.
     С этим не поспоришь, особенно если в глубине сознания вечным укором маячит Рафи. Вот вам наглядный пример того, сколь опасен может быть огонь дружественных войск. Знаю, сейчас я куда аккуратнее, чем был тогда, и все же опасения Джулиет вполне понятны.
     Оставив деньги на столе, я поднялся.
     — Угощаю! — объявил я. — Получил аванс от одного из благодарных заказчиков.
     — Благодарных? «Как же, Мэкки, вам такое сходит с рук?»[36] — процитировала суккуб.
     — Очень остроумно! Всегда подозревал, что мелодии Бобби Дарина слушают даже в аду.
     — Не Бобби Дарина, а Курта Вейля, — поправила Джулиет.
     — Угу, конечно, — невозмутимо отозвался я.
     Наш уход острым ножом вонзился в сердце юного официанта. Да, реши суккуб отказаться от диеты, здесь ее ждет пиршество.
     На улице мы довольно холодно простились, и Джулиет своей обычной по-кошачьи стелящейся походкой зашагала прочь. Даже ни разу не обернулась! Вистл явно испортил ей настроение, видимо, напомнив, что я со своим даром — лучший прототип антител, имеющихся у человеческой расы против таких, как она. Да, в следующий раз нужно быть потактичнее!
     Я смертельно устал, но Никки упомянул о каких-то важных новостях, и мы с ним условились встретиться за рекой, у Снежной королевы. Тащиться туда надо через весь город, хорошо хоть на дорогах ночью посвободнее. Я уже собрался оставить «хонду» и ехать на метро: спешки-то больше не было, но это означало, что придется вернуться, вероятно, уже после полуночи, а потом гнать в другой конец Лондона домой. Нет, такой вояж я вряд ли выдержу!
     Я поехал по Вуд-лейн, обдумывая короткий маршрут через Хаммерсмит и Фулем, чтобы воспользоваться переправой в Баттерси. Однако груз брошенных и наполовину сделанных дел направил мысли совершенно в другую сторону, и, описав неправильный круг, они вернулись к Торрингтонам и Деннису Пису.
     На «Коллективе» я едва его не поймал! Хотя… К чему превратное толкование и самообман?! Это он едва меня не поймал, и атаку с воздуха в лучших традициях камикадзе я пережил по счастливой случайности. А затем на сцене появились Щекотка с Царапкой и началась совсем другая игра: пришлось спасать задницу Писа, а не свою. Но почему? Чем же таким он обладает, что эти религиозные фанатики-отщепенцы решили нанять оборотней? Единственная ценность, о которой знал я, — призрак Эбби Торрингтон, только он подходящим вариантом не казался.
     Да, как ни досадно признавать, я по-прежнему барахтался в море неизвестности. Конечно, про запас еще оставался козырь в виде Рози Крейц, однако, учитывая ее знаменитые причуды и заведомо непростой разговор с Дженной-Джейн Малбридж, у которой следовало выпросить разрешение на встречу, я все более склонялся к плану А: прямому контакту с духом Эбби. Голова куклы и яркие воспоминания о сложившейся под ее влиянием мелодии — все было при мне. Остановившись на широкой полосе свежеуложенного асфальта у самого подножия Хаммерсмитской эстакады, я вышел из машины. Не то чтобы вне салона надеялся получить лучший отклик, просто хотелось вдохнуть прохладный ночной воздух.
     Я подошел к разделительному барьеру, с которого открывался живописный вид на западную часть дороги, и, прислонившись к нему, несколько минут бездумно смотрел по сторонам. Нужно успокоиться, поймать соответствующее настроение. День получился безумный, а вечер — еще безумнее. Сейчас следовало бы лежать в темной комнате, обняв полупустую бутылку виски, а я вместо этого еду в другой конец города выполнять обещания… Вернулась тупая боль в шее и затылке, да еще глаза зачесались. Нет, я действительно подхватил какую-то болезнь, вот бы еще узнать, какую именно!
     В воздухе попахивало дымом, будто в одном из близлежащих дворов жги костер. Странное занятие для мая, и на секунду появилось головокружительное чувство полета во времени: словно простояв здесь пять минут, я попал в осень.
     Я вытащил из кармана куклину голову и осторожно провел по фарфоровой скуле кончиком мизинца, ощущая шероховатость там, где начала трескаться эмаль. Удивительно, что я вообще ее не разбил: день-то выдался не из спокойных! Малейшее прикосновение — и страдания Эбби, прорвав невидимые шлюзы, по психоэмоциональным капиллярам потекли от моей ладони к предплечью и все выше, выше к мозгу.
     Небольшой дозаправки вполне хватило, дабы освежить сформировавшийся ранее образ и подкорректировать прицел.
     Спрятав голову обратно в карман, я достал вистл. Немного отвлекал яркий пунктир белых передних и красных задних фар, поэтому я зажмурился, ощупью нашел клапаны и выпустил в майскую ночь первую ноту.
     Долгое, долгое время не происходило абсолютно ничего: звуки медленной грустной цепочкой уходили вниз, словно лестницы с гравюры Эшера. Лестницы, ведущие в никуда…
     А потом Эбби ответила. Как и в предыдущие два раза, я почувствовал слабое шевеление на самой границе восприятия — некий тропизм, непроизвольную моторную реакцию на музыку, суть которой составляла она сама.
     Глаза мои были закрыты, возможно, потому на этот раз отклик я почувствовал острее, или же у призраков есть приливные ритмы, перемещающие их, как луна перемещает море. Главное, Эбби находилась здесь, пусть далеко, в темноте, но нас разделяло лишь расстояние. Казалось, сейчас я раздвину город, словно занавес, и притяну ее к себе.
     А потом все разом оборвалось. Только сейчас я был к этому готов и каким-то неведомым инстинктом в момент обрыва связи увеличил силу звучания. Трудно сказать, изменилось что-нибудь или нет, но создалось впечатление, словно я бросаю копье в сорвавшуюся с крючка рыбу. Чувство направления заострилось до предела: Эбби и я, охотник и пугливая лань, словно примерзли к противоположным концам неподвижного звукового осколка.
     Перестав играть, я еще долго не открывал глаза: пытался сконцентрироваться на звучащих глубоко в душе отголосках эха. Они были по-прежнему сильны. На этот раз я подошел совсем близко и не сомневался: Эбби не только слышала меня, но и видела. Через всю ночь, через весь город мы смотрели друг другу в глаза.
     — Я иду за тобой, — пробормотал я. — Не бойся, малышка. Знаю, тебе пришлось страдать, но осталось совсем немного. Я спешу к тебе.
     — Как мило! — совсем рядом раздался мужской голос. — Можно будет потом сослаться на ваши слова?
     Я резко обернулся, и голова едва не слетела с плеч, по крайней мере ощущения возникли именно такие, а боль стала одновременно глубже и сильнее.
     Неподалеку от меня у барьера стоял брюнет с прилизанными, как шерсть на выдриной заднице, волосами. На узком лице доминировал ястребиный нос, а выражение… Словно у судьи по уголовным делам, которому в субботу вечером пришлось избирать меру пресечения для футбольного фаната, задержанного в нетрезвом состоянии. Поджарое жилистое тело скорее напоминало вымоченный хлыст, чем засохший от недостатка питания побег. Белоснежный плащ резко выделялся на фоне черного костюма, такой у меня ассоциируется с одеянием священника. Так и есть, он не судья, а священник, отказавшийся отпустить грехи после долгой путаной исповеди. «Все ваши грехи зафиксированы документально и могут быть использованы против вас».
     — Феликс Кастор! — позвал незнакомец. Голос хорошо поставленный, мягкий и начисто лишенный эмоций — на секунду вспомнился голос Стивена Хокинга,[37] пропущенный через вокодер.[38]
     — Да, да, тоже рад знакомству, — протягивая руку, отозвался я. — А в чем проблема?
     Незнакомец посмотрел на мою руку, а затем демонстративно отвел взгляд. Очень жаль, тактильный контакт явно не помешал бы: я тотчас набросал бы шпаргалки.
     — Значит, развлекаетесь, — проговорил он. — Впрочем, почему бы и нет? Умение смеяться обогащает жизнь. Если хотите, можете звать меня Гвиллемом. Мое чувство юмора возбуждают вещи, от которых другие рыдают.
     По бескровному лицу и апатичному голосу казалось, у Гвиллема вообще нет чувства юмора, однако, решив подыграть, я кивнул: мол, все ясно, понятно, здорово. В какой-то мере это действительно было здорово. По опыту знаю: если парень с самого первого слова кичится своей крутизной, значит, моральная устойчивость у него не прочнее бланманже, и он боится, что новый знакомый станет его презирать. Вот это уже какая-никакая информация!
     — Ну, расскажите что-нибудь смешное! — предложил я.
     — Да, пожалуй.
     Взгляд Гвиллема метнулся за мое плечо, и даже не обернувшись, я понял: он не один.
     Секундой позже появилось подтверждение: в каком-то метре от меня под тяжелыми ботинками заскрипел гравий.
     — За последнюю пару дней я многое о вас узнал, — чуть ли не рассеянно продолжал Гвиллем. Он снова посмотрел куда-то вдаль, через широкий поток транспорта и, почувствовав прикосновение напоенного дымом ветерка, прищурился. — Вы зарекомендовали себя неплохим специалистом и отнюдь не дураком. Отсюда и вопрос: зачем вы этим занимаетесь?
     Его слова разбудили воспоминания о недавних разговорах, и я начал догадываться, кого увижу, если обернусь.
     — Зачем я занимаюсь «этим» — чем именно? — уточнил я у милого Солнечного зайчика.
     Гвиллем нахмурился и шумно выдохнул, но вкрадчиво-апатичная интонация совершенно не изменилась.
     — Кастор, я тоже не дурак. Попытаетесь провести — у меня тут же испортится настроение.
     — Буду иметь в виду, — кивнул я. Парень я нетерпеливый, рыбалкой даже в лучшие времена не увлекался. Зачем, спрашивается, часами мерзнуть у лунки, если можно швырнуть гранату, и дело с концом? — Вы хотите узнать, чем я занимался в церкви и чье сердце там бьется? Интересуетесь, как этот пульс связан с жутким дерьмом, которое сейчас творится в Западном Лондоне, и с сегодняшним захватом заложников в том числе? Возможно, пытаетесь выяснить, кто такая Джулиет Салазар и какую роль во всей этой истории она играет? Верно я излагаю?
     Гвиллем пронзил меня огорченно-удивленным взглядом: таким смотрят на престарелых родственников, когда они надевают панталоны себе на голову.
     — Я имел в виду девочку, — тихо сказал он. — Ту малышку, которой вы недавно дали столь трогательное обещание. Если, конечно, речь не шла о другой малышке. Может, у вас порочная страсть к детям?
     Буквально на миг я ощутил, что события на бешеной скорости уносятся в неизвестном направлении и принимают совершенно неожиданный оборот. К тому же самочувствие оставляло желать лучшего: голова болела, в воздухе вдруг почувствовался слабый запах тухлого мяса.
     — Девочку? — переспросил я.
     Во взгляде Гвиллема появилось легкое раздражение, будто моя непроходимая тупость начинала подтачивать его терпение. Что же, после пуленепробиваемого спокойствия эта перемена казалась чуть ли не приятной.
     — Эбигейл Торрингтон, — процедил он. — Или Эбигейл Джефферс, в зависимости от того, какой вариант вы предпочитаете.
     — Ах, та девочка! — воскликнул я, словно все внезапно встало на свои места, хотя на деле чувствовал, что бреду по болоту в тяжелых сапогах с кованой подошвой. Второе имя я отложил в памяти про запас, наверняка пригодится. — Но это же обычная пропажа ребенка! Если только Деннис Пис не интересует вас по какой-то другой причине. В этом проблема? Малышка Эбби — всего лишь средство для достижения цели?
     Гвиллем нахмурился еще сильнее, и его лоб прорезали две вертикальные морщины.
     — Пис тут совершенно ни при чем. Естественно, мы ценим заслуги Денниса, но его мотивы и побуждения сильно подточили наше доверие. Нет, мы хотим найти Эбигейл, и сделать это раньше остальных. Другие варианты совершенно неприемлемы. После всего произошедшего на ваших глазах начиная с субботы вы наверняка понимаете, что стоит на кону.
     Я несколько раз мысленно проиграл услышанное, сначала быстро, потом медленно — не помогло.
     — Удивительно, — махнув на свою затею рукой, проговорил я, — ваши слова звучат вполне разумно, но стоит сложить их воедино — получается белиберда. Кому интересна Эбби, кроме родителей? Или я что-то не догоняю? «Ни одна из малых птиц не упадет на землю без воли Отца вашего»,[39] в этом дело? Может, вы, ребята, все пропавшие души разыскиваете? То есть это, конечно, благородно, но не так просто…
     Я осекся, потому что на плечо легла тяжелая рука, и меня повернули влево почти на девяносто градусов, заставив посмотреть в лицо, на котором доминировали кустистые брови.
     — Давай повежливее! — сурово потребовал loup-garou, демонстрируя страшенные зубы.
     — По! — Мягкий голос Гвиллема творил чудеса: огромный оборотень тут же отпустил мое плечо и вытянулся чуть ли не по стойке «смирно». Цукер, оказывается, тоже здесь! Вон, притаился у «хонды», будто они решили, что я попробую сбежать, и заранее приняли меры предосторожности. Их собственная машина, очередной внедорожник, размером еще больше джипа, застыл у обочины метрах в ста от эстакады. Значит, остаток пути они проделали пешком, воспользовавшись тем, что я с головой ушел в общение с Эбби.
     Судя по всему, Гвиллема не волновало ни мое состояние, ни угроза побега. Видимо, высказаться ему было важнее, чем наблюдать, как мне вырывают кишки.
     Он коротко кивнул loup-garou, стоящему рядом со мной: молодец, мол, послушный мальчик, а потом снова сосредоточился на мне.
     — То ли Архимеду, то ли Пифагору приписывается одно мудрое выражение о рычагах, — пробормотал он. — О рычагах и перемещении Земли… Лично я не до конца убежден, что эти слова принадлежат кому-то из этих двоих: уж слишком поздним Просвещением попахивает. Однако, уверен, вы понимаете, какое изречение я имею в виду. — Гвиллем выжидающе посмотрел на меня, а я, устав подыгрывать, смело встретил его взгляд. — Так или иначе, именно этим является мертвая малышка — рычагом, настолько большим, что способен перевернуть всю Землю. Перспектива тревожная, по крайней мере для меня: лично я предпочитаю существующий расклад.
     Ситуация по-прежнему казалась мутной, как вода у илистых берегов Миссисипи. Пожалуй, самое время бросить вторую гранату.
     — Вы говорите только от своего имени? — поинтересовался я. — Или от имени всей католической церкви, сострадательной и милосердной, многогранной и всесторонней? Черт подери, принимая во внимание тех, кто ей служит, она куда многограннее, чем я думал.
     Несколько секунд Гвиллем недоуменно молчал, а затем кивнул, но не мне, а По. Боль раскаленной молнией пронзила мой левый бок, и я рухнул на землю, с глухим стуком ударившись о разделительный барьер. Вот что значит мастерски нанесенный, тщательно рассчитанный удар по почкам: жертва корчится в агонии, но жизненно важный орган остается цел.
     Прошло немало времени, прежде чем я смог адекватно воспринимать окружающую действительность: как минимум полминуты, точнее не скажу. Учитывая, что большую часть того времени я пытался вдохнуть, не тревожа при этом левый бок, каждая секунда тянулась дольше часа.
     — Однажды вас уже предупреждали. — Голос Гвиллема звучал будто со дна глубокого колодца. — Но, судя по рассказам Цукера и По, вы отнеслись к предупреждениям недостаточно серьезно.
     Ответить я по-прежнему не мог: элементарно не хватало воздуха, и, пожалуй, так было лучше, ведь на языке вертелось рискованное: «Да пошел ты…» Пока я корчился от боли, затылок холодило нечто тяжелое.
     — А вот мы настроены весьма серьезно, — проговорил Гвиллем спокойно, но с ощутимым налетом высокомерия. — Легких путей не ищем, хотя при необходимости вполне способны к ним прибегнуть. В данный момент физическое устранение Феликса Кастора определенно представляется мне меньшим из двух зол.
     — И все-таки… — прохрипел я, морщась, так как каждое слово приходилось вымучивать, задействовав пока не готовые к работе мускулы… — Не могу не заметить, что… что я до сих пор жив.
     — Да.
     Давление на затылок исчезло, и через секунду я услышат характерное «клац!» — это предохранитель, на секунду застряв, вернулся в исходное положение. Мерзкий хорек держал наготове взведенную пушку! Чихни я в неподходящий момент, он мозги бы мне прострелил! Я как можно аккуратнее повернул голову и увидел, что Гвиллем прячет пистолет в кобуру. Перехватив мой взгляд, он коротко кивнул.
     — В торговом центре мы за вами следили, — объявил он, — и тогда действительно собирались уничтожить. Однако потом я увидел, как вы с этой женщиной — кстати, она женщина? — обезвреживаете одержимых и спасаете заложников. Признаюсь, ничего подобного я не предвидел. Видите ли, если уж спускать на вас Цукера и По, предпочитаю делать это с чистой совестью.
     — Помнится, прошлой ночью они на коротком поводке не сидели, — просипел я.
     — Прошлой ночью им дали команду «не убивать». Насчет «не причинять боль» никаких ограничений не было. Кастор, спрашиваю в очередной раз и, вероятно, в последний: на чьей вы стороне?
     Пожалуй, окажись у меня побольше времени, я бы тщательно обдумал вопрос и подобрал оригинальный завуалированный ответ. А так мои слова прозвучали резко и уверенно:
     — На стороне Эбби Торрингтон.
     Звук, который издал Гвиллем, был гибридом фырканья и надменного смешка.
     — Знаете, а ведь это вполне возможно, — проговорил он. — В таком случае заверения, что вы не дурак, недалеки от правды. Хотя мне кажется, кто-то играет с вами так же, как вы играете на вистле.
     Возникла долгая пауза, и я решил, что он закончил.
     — Если встану, — начал я, очень медленно и опасливо поворачивая голову, — этот урод не ударит меня снова?
     Гвиллем пропустил мои слова мимо ушей.
     — На «Коллективе» вы нас опередили. Очень м-м-м… впечатляюще. Нет ли у вас других наводок относительно того, где Пис прячет девочку?
     Ну, кое-какие мысли имелись, однако я предпочитал держать их при себе. Вцепившись в барьер, я стал осторожно подниматься на ноги. От напряжения пришлось стиснуть зубы, и на вопрос Гвиллема ответить, естественно, не удалось.
     Он вздохнул с видом человека, на плечах которого лежит все бремя мира.
     — Если попрошу вас найти передачу заднего хода, отъехать, скажем, до границы Китая и держаться подальше от этой истории, есть ли надежда, что вы послушаетесь?
     Лгать священнику грех, а грехов на моей душе хватало, новые можно было не искать. Я коротко покачал головой: более категоричные жесты казались рискованными, особенно с учетом того, что я едва принял вертикальное положение.
     — Я так и думал, — с грустью проговорил Гвиллем. — И тем не менее прошу. В качестве признательности за ваши сегодняшние деяния. Назовем это, хм, проявлением профессионального этикета. Других с моей стороны не последует. Спокойной ночи, Кастор, и до свидания.
     Он осенил меня крестом: не угрожающе, не иронично, а абсолютно серьезно, потом дал знак оборотням — те послушными адъютантами тут же встали с правого и левого флангов, и вся троица двинулась к машине.
     Они поехали прочь, и Цукер, не вписавшись в вираж, или, наоборот, рассчитав все с точностью до миллиметра, задел крыло «хонды» со звуком, напоминающим крик кастрированного слона. Затем, прибавив скорость, влился в поток транспорта, движущегося на восток, и через секунду красный свет задних фар растворился в ярком море огней.
* * *
     Имельда Проберт, больше известная, как Снежная королева, живет в Пекхеме на четвертом этаже здания, кирпичные стены которого покрасили в черный цвет, вероятно, в ходе неудачного эксперимента над технологией «стелс».[40] Дверь со стороны улицы заколочена, так что входить нужно со двора, словно городское кладбище слонов, заваленного бесколесными ржавеющими корпусами отслуживших свой век машин. Убогая квартирка — настоящий парадокс, учитывая, сколько твердого нала Снежная королева зарабатывает за неделю: в конце концов, ее услуги эксклюзивны и весьма востребованы. Хотя справедливо и то, что о притоке клиентов ей беспокоиться не стоит: кому нужно, сами найдут.
     Прежде чем войти, я проверил новый элемент снаряжения — веточку мирта, сорванную по дороге. Май — время мирта; будь я порасторопнее, давно бы им запасся и не пришлось бы по ночам лазить через кладбищенские стены. Я шепотом благословил веточку, чувствуя себя мошенником: так случается всякий раз, когда балуюсь вещами, которые присяжные классифицируют, как «магию».
     На лестнице пахло прокисшим пивом и мочой; в сумме эти два слагаемых обычно дают пьянчугу, лежащего в луже блевотины. Однако мне никто не попался, и, поднявшись на четвертый этаж, я постучал в единственную не заколоченную фанерой дверь — звук с выразительной глухостью разнесся по всему зданию.
     Вскоре мне открыла темнокожая девушка лет шестнадцати с огромными, круглыми как блюдца, глазищами. Пол незнакомки я определил только по косичкам: узкое бесстрастное лицо казалось бесполым, а футболка с картинкой в стиле манга и черные джинсы годились и для парней, и для девушек.
     — Что вам?
     — Я друг Никки.
     Девица нахмурилась и смерила меня подозрительным взглядом:
     — Пульс есть?
     Я нащупал запястье.
     — Бьется, но как-то медленно. Это проблем не создаст?
     Незнакомка повернулась ко мне спиной.
     — Мам, — позвала она, — пришел живой мужчина!
     — Из полиции? — осведомился низкий голос откуда-то из недр квартиры. — Лиза, если это коп, вели ему убираться, потому что я уже заплатила.
     Малышка снова повернулась ко мне.
     — Мама говорит, если вы из полиции, то лучше убирайтесь, потому что…
     — Да, понял. Только я не из полиции. Моя фамилия Кастор. Если Никки Хит у вас, хочу с ним поговорить и отвезти домой.
     Лиза передала все матери, не сводя с меня огромных глаз, словно боялась, я захочу что-нибудь украсть. Если так, красть следовало стену или обшарпанную дверь, ведь больше на площадке не было ничего, даже половичка, дабы прикрыть щербатые половицы.
     — Он представился Кастором и хочет отвезти Никки домой.
     — Ах, Кастор! — В голосе слышалось явное неодобрение, и я прекрасно знал почему. — Лиза, проводи его в гостиную. Пусть придержит своих коней, пока я здесь не закончила.
     Закатив глаза, мол, достала со своими указаниями, Лиза распахнула дверь. «Проводить в гостиную» в ее понимании значило ткнуть в дверь налево от узкой прихожей, а самой скрыться в противоположном направлении. В конце прихожей имелась еще одна дверь, открытая, и я увидел спину Имельды, работающей над очередным пациентом. Она что-то мурлыкала себе под нос, наверное, песню в стиле госпел, но с такого расстояния я не разобрал ни мелодии, ни слов.
     Пару лет назад я уже был здесь и хорошо помнил порядок, а еще помнил, по какой причине Имельда меня недолюбливает: изгоняющие нечисть — настоящая помеха для ее бизнеса. Заставить меня ждать в гостиной — обдуманный садизм, но, понимая, что не могу поделать с этим абсолютно ничего, я набрал в легкие побольше воздуха и вошел в указанную дверь.
     По сути, Снежная королева — просто знахарка, но с очень специфической клиентурой, которую не отобьет ни один доктор: ни представитель обычной медицины, ни нетрадиционной. Она занимается исключительно зомби и утверждает, что наложением рук способна практически полностью остановить процесс гниения. Я всегда считал это ерундой, но Никки ходит к ней два раза в месяц. Он умер очень давно, и в плане разложения человеческой плоти его мнению вполне можно доверять. Снежной королевой Имельду прозвали, потому что она хвастает, дескать, свежесть мертвечины умеет поддерживать не хуже морозильной камеры.
     Тем не менее гостиная пропиталась кисло-сладким запахом гнили. Как говорилось ранее, это был мой второй визит к Имельде. Я знал, чего ожидать — и тем не менее запах накрыл меня душным одеялом и едва не сбил с ног. Когда я вошел, ходячие мертвецы подняли головы, дабы оглядеть новенького; точнее, сидячие мертвецы, потому что гостиную обставили наподобие приемной: вдоль трех стен тянулись стулья, в большинстве своем занятые. Имелись даже журналы: бледная как мел женщина с аккуратной дыркой в щеке, сидевшая в углу, листала древний «Космополитен».
     Кислород зомби не нужен, так что судорожных вдохов ждать не приходилось, и, к сожалению, в гостиной не было пианино, звуки которого прервали бы мертвенную тишину, воцарившуюся после моего прихода. В то же время я чувствовал напряжение. Зомби, уже поднявшие глаза, продолжали меня изучать, другие, последовав их примеру, отвлеклись от прежних занятий, желая узнать, в чем дело.
     Опустившись на ближайший к двери стул, я взял «Ридерс дайджест», отыскал статью о роли грецких орехов в диете больных раком толстой кишки и начал читать. Главная прелесть этого журнала в том, что он существует вне пространства и времени в их традиционном понимании; читая его, мистики и блаженные впадают в транс, какого обычной медитацией не добиться.
     Увы, достичь этой формы восприятия мне не позволили. Поверх журнала нарисовался широкий мужской торс.
     — Ты живой, — прохрипел зомби, с шумом наполнив легкие воздухом.
     — Да, — не поднимая головы, ответил я, — хотя, думаю, ненадолго. Ну, вы наверняка понимаете, о чем я.
     — Тогда какого хрена ты здесь делаешь, образина теплокровная? — куда эмоциональнее поинтересовался он, обдавая зловонным дыханием.
     — Приятеля жду, — кротко отозвался я.
     — Подожди за дверью! — после тяжелой паузы велел он.
     Я поднял глаза. Уверен, этот парень внушал безотчетный страх еще в бытность живым, но после смерти стал еще ужаснее. Ростом под метр девяносто, он состоял практически из одних мускулов, рельефных, какие появляются лишь после регулярных тренировок. Руки он оставил голыми, а футболка сидела так туго, что при каждом движении мышечные группы сталкивались, словно тектонические плиты. Лысина блестела, но, естественно, не от пота, а, насколько мне удалось разобраться, от какого-то масла. Итак, передо мной стоял нарциссист с танатологическим уклоном, влюбленный в свое мертвое тело и хранящий его, словно бесценный музейный экспонат.
     Но за сегодняшнюю ночь я уже перенес достаточно третирования и неуклонно приближался к уровню «более чем достаточно».
     — Мне и здесь неплохо, — отозвался я, снова погружаясь в статью про грецкие орехи.
     Громила вырвал у меня журнал.
     — Нет, плохо! — прогремел он. — Только останься здесь — язык вырву!
     Я оглядел гостиную, внимательно наблюдая за реакцией остальной клиентуры. Кажется, происходящее им не слишком нравилось. Имельдины услуги не из дешевых, и большинство пациентов выглядели обеспеченнее и рафинированнее, чем этот убогий кусок мертвечины, отсюда, вероятно, и свойственный среднему классу страх перед бурными сценами. Меня это только радовало: если вдруг начнется потасовка, подобные личности вряд ли на меня нападут и не станут обрывать руки-ноги.
     — Ладно, парень, — пробормотал я, а когда поднялся, громила принял боевую стойку, буквально вынуждая атаковать первым. Абсолютно уверенный в своей силе, он считал, что ни один из моих приемов не причинит ему особого вреда, и мог запросто пропустить слабенький удар в подбородок, дабы потом не спеша и с полным правом вывести меня из строя.
     Я заранее сжал в ладони миртовую ветку и просто хлестнул громилу по лбу, выпалив «Нос fugere». Зомби отскочил с такой скоростью, словно я сунул ему в рот дробовик и спустил курок.
     Нет, это было вовсе не изгнание нечисти, скорее элемент природной магии, действие простого оберега, который эффективен недели три в году, при условии, что его должным образом срезали и благословили.
     Для мертвых, как в телесной оболочке, так и вне ее, оказаться рядом с оберегом — то же самое, что прикоснуться к оголенному кабелю: боль просто жуткая.
     Повалившись на пол, зомби вытаращил глаза и начал судорожно дергаться. Правая рука бесконтрольно полетела в сторону и задела ногу читавшей «Космо» женщины. Та в панике отскочила в сторону.
     — Слушайте, мне проблемы не нужны, — проговорил я, обращаясь сразу ко всем собравшимся.
     — Да-а, — протянул показавшийся в дверях Никки, — оно и видно.
     Стоявшая за его спиной Имельда испуганно взвизгнула и, оттолкнув Никки, ворвалась в гостиную. Снежная королева — дама крупная, миртовым прутиком ее не одолеть.
     — Кастор! — заорала она. — Ты не имеешь права! Ты не имеешь права! Вон из моего дома, сейчас же, пока я полицию не вызвала!
     — Эй, это он драку затеял! Я читал себе «Ридерс дайджест»…
     Опустившись на колени рядом с дрожащим зомби, Имельда положила руку ему на лоб и смерила меня откровенно презрительным взглядом. От прикосновения ее ладони громила успокоился.
     — Так обращайся с ним, как с человеком, а не как с тараканом!
     — Я просто использовал… — начал я.
     — Мне прекрасно известно, что ты использовал, — перебила Имельда. — Ты ударил его электрошоковым оберегом, словно муху прихлопнул, ведь никак иначе бы одолеть не сумел. Да ты просто мерзкий трус! Убирайся из моего дома, пока я тебя не выпихнула!
     Вот эта угроза пугала посильнее звонка в полицию. Имельда не станет прятаться за мужчин, но она может просто схватить за шкирку и вышвырнуть. Почему-то казалось, в этом случае мне не выжить. В знак капитуляции я поднял руки вверх и вышел из гостиной, слыша, как Никки извиняется от моего имени и уверяет, что в этот дом я больше не вернусь.
     В коридоре, облокотившись на стену, ждала крошка Лиза. Меня она встретила кривой ухмылкой.
     — И что смешного? — поинтересовался я.
     — Труп ходячий ты поборол, — презрительно начала она, — а маму не смог!
     — А ты сама-то сможешь?
     — Не-а, — категорично покачала головой девчонка.
     Я подождал Никки во дворе, но он, выйдя от Имельды, демонстративно прошествовал мимо.
     — Машина на улице, — пристроившись рядом, объявил я.
     — Да пошел ты, Кастор! — прибавляя шаг, рявкнул Никки. — Я лучше такси поймаю!
     — Никки, этот парень в бумажный самолетик хотел меня сложить! Очень жаль, но я повел себя так, как подсказывала ситуация.
     — Ты хоть представляешь, что случится, если Имельда отлучит меня от дома? Кроме нее в стране есть лишь еще один специалист такого же класса и живет он в Глазго. Если Снежная королева рассердится, мне конец! Черт, почему я не велел тебе подождать до завтра?!
     — Ладно, прости! Я уже извинялся и извиняюсь еще раз. Ну, что за срочные вести? Что ты хотел мне сказать?
     Мы уже вышли на улицу, и когда Никки захлопнул железные ворота, грохот разлетелся по всей округе. Хм, в этом районе так лучше не рисковать…
     — Что за срочные вести? — с ядовитым сарказмом переспросил он. — Феликс Кастор попал на удочку, вот что! Та девочка, Эбби Торрингтон, ты сказал, безутешные родители умоляют ее найти?
     — Верно, — согласился я, слегка обескураженный его жестокостью. — Никки, давай ближе к делу!
     Обернувшись, он приблизил свое набальзамированное лицо опасно близко к моему — мы чуть носами не стукнулись.
     — Дело в том, что ты заставил меня гоняться за собственным хвостом: просматривать данные о захоронениях, вскрытиях и еще черт знает о чем. Все это оказалось пустой тратой времени, так как, по данным полиции, девчонка жива.
     Затем настал кульминационный момент — Никки преподнес его с неприкрытым злорадством:
     — Девчонка только пропала. Погибла не она, а ее родители.

12

     Накануне двенадцатого дня рождения я активно намекал родителям, мол, хочу велосипед. Увы, даже подержанный велик относился к разряду несбыточных желаний: папу сократили с фабрики «Метал бокс» в Бриз-хилле, и наша семья дошла до такой жизни, что оставалось либо пойти по миру в буквальном смысле, либо отдаться в лапы местных ростовщиков и сделать это образно.
     По мере приближения знаменательной даты стало ясно: у родителей имеется тайна, в которую меня не посвящают. Едва я появлялся в гостиной, разговоры тут же обрывались, и комнату накрывала напряженная тишина. Когда спросил старшего брата, связано ли это со мной, он велел заткнуться, дескать, ему нужно делать домашнюю работу. Вот я и решил, что велосипед купили, и семья обнищала окончательно. Признаюсь, меня, малолетнего эгоиста, это даже обрадовало.
     Потом за три дня до моего дня рождения мама ушла из дома, точнее, мой отец, Джон, выгнал ее, застукав в койке со своим бывшим коллегой по прозвищу Большой Терри (его звали так, чтобы не путать с худосочным и непримечательным Терри Седдоном). Мама исчезла среди ночи, и ее отсутствие мы с братом обнаружили только следующим утром. Папа объявил: теперь она живет в Скемерсдейле у бабушки Лант. Это оказалось лишь частичной правдой: бабуля выставила собственную дочь, потому что у той не было ни работы, ни средств к существованию. В результате маме пришлось ловить удачу в Лондоне, и мы встретились только через три года.
     В общем, стоит признать, иногда я не замечаю того, что творится под носом, а мои интуитивные ассоциации и выводы порой бывают неверными. Пожалуй, можно без преувеличения сказать: несмотря на очевидные ум и хитрость, зачастую я не вижу лес за деревьями.
     Однако на этот раз моей вины здесь не было. На этот раз реальность швырнула в меня камушком, которого я никак не мог предвидеть.
     Поначалу я попытался сопоставить огорошивающую новость Никки с уже известной информацией.
     — Когда? — уточнил я. — Когда они погибли?
     — В прошлую субботу, шестого мая, как установил патологоанатом, между полуднем и шестью вечера. Отцу, то есть Стивену, выстрелили в лицо в упор. Следов борьбы не обнаружили: он знал, что от смерти не уйти, и принял ее стоически. Видимо, парень был не из слабаков. А вот женщине досталось куда больше: ее связали, избили ножкой стула, а потом добили выстрелом в живот. Судя по всему, киллер не спешил: по расчетам экспертов, миссис Торрингтон умерла на целых три часа позднее супруга.
     — Но… — выдавил я. — Ко мне они приходили тремя днями позже, то есть в понедельник. Ерунда какая-то! Хочешь сказать…
     Я не договорил, внезапно осознав, что в некоторых окнах близлежащих домов загорелся свет. Да, мы явно выбрали не лучшее место для беседы! Я поспешно двинулся к перекрестку.
     — Машина там. Объяснишь все по дороге.
     Никки не шевельнулся.
     — Кастор, я же сказал, что вызову такси. В данной ситуации чем меньше с тобой общаешься, тем проще и безопаснее. Хочешь узнать новости — слушай прямо здесь.
     Я заглянул ему в глаза.
     — Может, хоть с дороги сойдем? — безнадежно пожал плечами я.
     Никки замялся.
     — Ну хорошо, — проговорил он через пару секунд. — В Трой-тауне есть бар. Он и для горячих, и для холодных, по крайней мере в последнее мое посещение было именно так. Пошли!
     Погруженный в мрачное молчание, он потащил меня за собой. Ладно, пусть остынет, пока расспросами его лучше не донимать, потом смогу больше выведать. Однако невидимые колесики в голове так и крутились, шестеренки работали на износ: я буквально слышал их стук. Мел и Стив умерли за два дня до нашей встречи. Вывод: либо мне попались чрезвычайно ловкие мошенники, либо тела неправильно опознали.
     Хотя сейчас ведь вторник, скорее даже утро среды. Случись субботним вечером ошибка в опознании, у копов имелось предостаточно времени, чтобы исправить ее уже к понедельнику, встретиться с Торрингтонами, принести извинения, взять под козырек и разойтись с миром. Это наверняка занесли бы в протокол, а Никки наверняка бы раскопал.
     Значит, возможность оставалась лишь одна: люди, представившиеся Мелани и Стивом Торрингтон, на самом деле ими не являлись. Тогда возникает вопрос: зачем притворяться? Зачем выдавать себя за людей, о гибели которых напишут в завтрашних газетах?
     Затем, что всем остальным я бы отказал. Псевдо-Торрингтонам было необходимо нанять меня для поисков Эбби, и они выбрали оптимальную для этой цели ложь.
     Мы свернули в Трой-таун. Помимо названия особой ассоциации с Троей улица не вызывает: ничего величественного или мало-мальски привлекательного я не заметил. Никки перешел через дорогу, я — следом. На противоположной стороне улицы — ряд георгианских домов. У каждого второго имелась лестница с перилами из кованого железа, ведущая в расположенный ниже уровня улицы подвал. По одной из таких лестниц спустился Никки, и, спеша за ним, я услышал голоса, хотя вокруг по-прежнему царила тьма. Затем он открыл дверь, и на лестницу хлынул свет. Вернее, не хлынул, а просочился, потому что света было не так много.
     Бар действительно располагался в подвале, назывался «Этаж» и на самом деле принимал и горячих, и холодных. Последнее в переводе на нормальный язык означало, что в него допускались и мертвые, и живые. Присутствие мертвецов ощущалось особенно остро из-за кисловатого, как у лиственного перегноя, запаха с медицинской нотой формальдегида. Увидеть посетителей было не так просто: зал освещался лишь воткнутыми в бутылки свечами, стратегически расставленными на столах и привинченных к стенам полках. Отблески неровного пламени озаряли приличную по численности публику и крошечный, втиснутый в самый угол бар. Я заказал виски, а вот Никки воздержался. Он вообще старается не вводить в организм инородные вещества. «После смерти иммунная система фактически выходит из игры, — неоднократно говорил он. — Нет кровотока, значит, нет транспортного средства для антибиотиков, фагоцитов и прочей ерунды. Поэтому стоит пустить в организм какую-то заразу — и все, пиши пропало». Окажись заведение поприличнее, Никки мог бы заказать красное вино и насладиться ароматом, но до «домашнего красного» ни за что не снизойдет!
     Мы устроились за самым уединенным столиком, хотя, как ни странно, уединению способствовали кипевшие вокруг беседы. Любое сказанное нами слово утонуло бы в общем гуле. Огненно-красные обои на стенах по фактуре напоминали тиснение. Наклонившись, я провел по ним пальцем — так и есть, тиснение. Может, раньше здесь был индийский ресторан?
     — Готов слушать, — объявил я, для храбрости сделав большой глоток виски.
     Настроение моего друга немного исправилось. Нет, моя выходка его по-прежнему злила, однако чувствовать себя первоисточником тайного знания ему нравится не меньше, чем слушать джаз.
     — Я бы и раньше догадался, — наконец заявил он. — Вот только, как мы уже говорили, в последнее время убийств столько, что глаза разбегаются.
     Ну конечно! Правая часть колокола Гаусса… В памяти неожиданно возник заголовок одной статьи, который я видел на мониторе компьютера Никки: «Казнь супружеской пары». Черт подери, подсказка была прямо под носом, а я даже внимания не обратил!
     — Торрингтонов нашли в их собственном доме, — продолжал Никки. — Где-то в районе Мейда-вейл.
     — Мейда-вейл? — переспросил я. — Стив Торрингтон, с которым встречался я, дал адрес на Бишопс-авеню.
     — Какой дом по Бишопс-авеню?
     Пришлось порыться в памяти.
     — Шестьдесят какой-то… Шестьдесят второй!
     — Балбес, это же брошенный дом, там сквоттеры живут! А зачем он дал тебе адрес? На коктейль-прием позвал?
     — Нет, велел послать туда счет, — признался я.
     — Ясно… Сильно же его беспокоила судьба этого счета! Так или иначе, настоящий Стивен Торрингтон, пока его не убили, жил в Мейда-вейл. Если хочешь, дам точный адрес, но мой тебе совет: не суйся в эту историю! Убийства были совершены в гостиной — там сдвинули мебель, дабы освободить побольше места, видимо, киллеру захотелось устроить настоящее шоу. Все шкафы и ящики раскрыли, а содержимое разбросали по полу. В отчете сказано: обстановка очень походила на обыск, но убийца будто не знал, что ищет. В таком бардаке копы не смогли определить, пропало ли что-то из вещей, и, главное, куда делась девочка.
     — Эбби, — чуть слышно выдохнул я.
     — Да, именно. Ребенка копы вычислили, даже не собирая данных о Торрингтонах. Одна из комнат дома стопроцентно была детской, и ее, как и все остальные, вывернули наизнанку.
     Ну, конечно, вывернули и унесли кое-что из вещей! Я знал это, так как за исключением куклиной головы, лежащей в моем гребаном кармане, все они находились у меня в офисе, упакованные в черный пластиковый пакет, подарок от типа, назвавшегося Стивеном Торрингтоном. Представив, как он рылся в вещах девочки, родители которой истекали кровью за стенкой, я чуть не задохнулся от злости на собственную наивность. Неудивительно, что он услал сообщницу в машину! Кем бы ни был тот хлыщ, своим актерским способностям он, похоже, доверял, а вот ее — не очень, и рисковать не собирался. Пожалуй, нужно отдать ему должное: роль убитого горем отца он сыграл бесподобно. Разве только горе редко выражают так явно… Мне следовало догадаться! Следовало заподозрить неладное!
     Ну и, допустим, заподозрил бы, как бы я поступил? Не взялся бы за дело? Эбби умерла — это я знал точно, потому что через лондонскую ночь смог дотянуться до ее духа. Я дотянулся и утонул в темном колодце горя и отчаяния: других чувств девочка, видимо, не испытывала.
     Солгали мне или нет, но за работу я взялся ради Эбби, значит, и до конца ее довести следует ради Эбби. В тот момент я искренне надеялся, что на каком-то этапе снова столкнусь с так называемым Стивом Торрингтоном и отомщу за поруганное достоинство, умело применив монтажную лопатку.
     От лопатки мысли плавно перетекли к синякам «Мел». Теперь я нисколько не сомневался в том, что они были самой настоящей фикцией, частью бутафории, призванной скрыть ее смущение и недостаток эмоций в голосе. Да, этот ублюдок использовал все имеющиеся возможности, ничем не побрезговал!
     — Что же, по мнению копов, там случилось? — спросил я, не без труда отвлекаясь от неприятной темы.
     Никки только плечами пожал.
     — Пока у них нет ни одной версии. По крайней мере в официальных данных ничего не значится. Зато обнаруженные на месте преступления пули они практически вывернули наизнанку, так что искомый ствол теперь вряд ли пропустят. Вернее, не ствол, а стволы, поскольку были использованы два разных вида оружия. Вот только в баллистической базе данных соответствий не оказалось, следовательно, пока это тоже тупик. Естественно, копы сняли отпечатки пальцев, но нашлись лишь принадлежащие обитателям дома, а кроме них ни одного, даже самого размытого. Со следами картина та же, что и с оружием: доказать вину подозреваемых они помогут, а отыскать — нет.
     — А соседи что говорят?
     — Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Хотя просочились обрывки сплетен. Некоторые считали случившееся только вопросом времени. Судя по всему, Торрингтоны портили общую картину: к ним денно и нощно шлялись подозрительные личности. Один парень появлялся особенно часто, высокий, статный, в длинном кожаном плаще и неизменно с двумя головорезами, смотревшими ему в рот, будто он Господь Бог. Люди считали его либо гангстером, либо продюсером студии грамзаписи, либо и тем и другим в одном лице. Устав от бесконечных хождений, кто-то сердобольный даже подал жалобу в службу защиты детей: наверное, решил, что Торрингтоны — педофилы, торгующие телом дочери.
     Стакан с виски замер на полпути ко рту. Да, пожалуй, это объясняло бы, почему девочка так горевала!
     — И? — Я нетерпеливо подтолкнул Никки, с одной стороны, желая услышать утвердительный ответ, с другой — страшась.
     — К Торрингтонам послали инспектора, отчет которого приложен к заявлению. Полный текст раскопать не удалось, но, насколько я понял, Эбби показалась ему здоровой, совершенно нормальной девочкой. Возможно, чересчур серьезной и погруженной в себя, но в меру упитанной и ухоженной. Собеседование она прошла без проблем: думаю, с процедурой ты знаком. «Несоответствующего возрасту интереса или знаний об интимных отношениях несовершеннолетняя не обнаружила». Уютная, прекрасно обставленная комната, чистая, аккуратная одежда… В общем, не то чтобы увидеть дымящийся пистолет — инспектор даже запах пороха не учуял.
     — Но что-то ведь там творилось, — мрачно заметил я. — Множество посетителей, некоторые из них — постоянные, наведывались в дом с такой регулярностью, что соседи даже внешность запомнили! Так чем могли заниматься Торрингтоны?
     — Торговали наркотиками? Делали пластические операции? Кастор, мой конек — сбор информации, а не гадание по хрустальному шару! Что смог узнать, я тебе уже сообщил, и на сегодняшний вечер это вся информация, собранная столичной полицией. Эбигейл официально числится пропавшей, а ее родители определенно мертвы. Знаю, по работе ты то и дело сталкиваешься с призраками, но случалось ли, чтобы воскресшие тебя нанимали?
     В кои веки Никки не рассмеялся над своей шуткой: вероятно, заразился моим подавленным настроением и наверняка злился на то, что я испортил его свидание с Имельдой.
     Глотнув виски, я даже не почувствовал его вкус.
     — А с Писом что? — спросил я. — О нем какую-нибудь информацию раздобыл?
     Никки напустил таинственный вид, как бывает всегда, когда у него появляется по-настоящему сенсационная информация.
     — Да, есть немного, — признался он, — даже не знаю, что к твоему делу относится, а что нет.
     — В смысле?
     — В смысле, в основном факты довольно старые, восходят к ранним этапам его биографии. Они вряд ли помогут тебе его найти.
     — Все равно лучше расскажи.
     Никки вспыхнул, из-под таинственности проступило до сих пор не угасшее раздражение.
     — Слушай, Кастор, сейчас я вовсе не член твоего фан-клуба и не потерплю, чтобы со мной разговаривали, как с обслугой, которую можно…
     — Пожалуйста! — взмолился я. — Нижайшее, покорнейшее пожалуйста с сахарной глазурью и розовым бантиком!
     — Так-то лучше. Случай Писа из тех, когда чем глубже копаешь, тем больше находишь. Криминальное досье, которое мы уже обсуждали, оказалось многостраничным. Такое впечатление, что стоило ему где-нибудь осесть — тут же впутывался в историю. Как я рассказывал, после недолгого пребывания в армии он сумел извлечь из строевой подготовки хоть какую-то пользу: устроился в частное охранное предприятие на Ближнем Востоке, имевшее прескверную репутацию. Но вскоре половину правления посадили за попытку организации военного переворота в Ливии, и Пис остался ни с чем.
     В голосе Никки звучало что-то, подсказывавшее: самое вкусное он оставил напоследок. В другой ситуации я бы давно потерял терпение и велел ему перейти к делу, однако сегодня куда благоразумнее казалось подыграть.
     — Что-нибудь еще? — прикинулся идиотом я.
     — Раз спросил, то да.
     — Слушаю…
     — В 1999 году Деннис Пис подал иск, рассматривавшийся судебным органом штата Нью-Йорк. Ответчиком числится Антон Фанке, ну, сатанист, о нем я тоже рассказывал, а одной из свидетельниц — некая Мелани Карла Джефферс, она же Мелани Карла Сильвер, она же Мелани Карла Торрингтон.
     Я выругался, и Никки согласно кивнул.
     — Вот тебе и цыпочка! Но самое любопытное еще впереди. Только послушай… Это был иск об опеке над несовершеннолетней. Истец утверждал, что ответчик не выполняет родительские обязанности, и просил передать ему опекунские права над… Уверен, дальше ты сам догадаешься, пальцем тыкать необязательно.
     В ушах сильно зашумело, и я не знал, от чего больше: от простуды или от прилива адреналина, вызванного рассказом Никки.
     — Над малышкой по имени Эбигейл? — для проформы уточнил я, а собственный голос показался глухим и каким-то невнятным.
     — Бинго! В тот момент девочку звали Эбигейл Фанке.
     — Эбби его дочь!
     — По крайней мере так считал Пис, и в принципе, несмотря на фамилию ребенка, здесь факты на его стороне. Тринадцатого марта 1993 года в Буркина-Фасо выдано свидетельство о рождении, в котором матерью значится Мелани Карла Джефферс, а отцом — Деннис Пис.
     — Незадолго до этого он вышел из тюрьмы.
     — Твое внимание радует! Да, так и есть. Узнав эту пикантную новость, я решил поднять протоколы уагадугуского суда, что стало жуткой проблемой, потому как все они оказались рукописными. Не раз и не два пришлось просить об одолжении, но в конце концов я своего добился. Мелани — не помню, какую фамилию она носила в тот момент — внесла за Писа залог, а потом дала взятку судьям. В таком виде ситуация кажется логичнее… Я уже говорил, будь он сам при деньгах, до вынесения приговора мог откупиться буквально за полцены. Но, возможно, денег не оказалось, возможно, понадобилась помощь ангела.
     — Да уж, ангела…
     — Потом они как следует отметили его освобождение, и девятью месяцами позже родилась малышка Эбби. По-моему, все сходится… А сейчас Деннис пустился в бега вместе с дочерью, мертвой или живой — официально неизвестно.
     — Знаю…
     — Это знаешь, а вот о том, что в процессе он убил Мелани Джефферс и ее нынешнего бойфренда, явно не догадывался. Равно как и о том, что кто-то разыскивает Писа, причем разыскивает интенсивно, даже наплел целое море ерунды и утопил в нем тебя!
     Я покачал головой, которая болела так, будто могла отвалиться в любую секунду, а Никки оскорбился.
     — Неужели я задел твою профессиональную гордость? — съязвил он.
     — Нет, просто, по твоим словам, главная фигура в этой истории — Пис. А я полагаю, главная фигура — Эбби.
     — С точки зрения Писа — несомненно. Еще бы, чтобы только добраться до нее, он совершил как минимум два убийства! Но все разыскивающие его ребята…
     — Если они ищут Писа, почему не наняли обычного детектива? Зачем пришли ко мне?
     Никки открыл было рот, чтобы ответить, но рассеянно поморгав, закрыл.
     — Неужели не понимаешь? Людей, способных куда лучше и быстрее выследить человека, который не хочет, чтобы его нашли, превеликое множество. Однако, разыскав Писа, они могли не найти Эбби. Для поисков призрака нужен специалист по изгнанию нечисти. К нему они и отправились.
     Я неуверенно поднялся.
     — Ты что, пьян? — с презрением трезвенника осведомился Никки.
     — Нет, кажется, подхватил какую-то инфекцию.
     — Ничуть не удивительно, учитывая, сколько дряни ты в себя вливаешь! Кастор, возможно, твое тело не храм, но ведь и не мусорный же контейнер! Послушай моего совета: хочешь дожить до старости…
     — Никки, лучше изложи его в письменном виде и пошли мне по почте. Сейчас я не в том настроении… Ты как, насчет такси не передумал…
     — Нет, лучше умереть, чем с тобой поехать!
     — Никки, ты уже умер.
     — Очень смешно!
     — Ладно… Спасибо за помощь! Вот, если решишь что-нибудь заказать, — я оставил на столе двадцать фунтов и, пошатываясь, направился к двери. Наверное, видок у меня был не лучше, чем у холодных посетителей «Этажа». Черт подери, я и чувствовал себя холодным.
     Приблизившись к «хонде» Мэтта слева, я воочию убедился, в какой ужас католики-оборотни превратили крыло. Бр-р, до чего неприятно: брат доверие оказал, а я… Раз за рулем находился не владелец машины, у него могли возникнуть проблемы со страховкой.
     Хотя, с точки зрения верующих, невзгоды и страдания укрепляют дух, лишь этим и оставалось утешаться.
     Юркнув в салон, я повернул ключ зажигания и не без труда сосредоточился на дороге: перед глазами расплывались черные пятна. Сразивший меня недуг и не думал сдавать позиции, наоборот, наступал с каждой секундой. Впрочем, ночь получилась жуткая, и, пожалуй, не стоило удивляться тому, что тело функционирует не на сто процентов.
     В таком состоянии следовало думать о дороге, но мысли невольно возвращались к рассказу Никки. Возможно, счастья маленькой Эбби при жизни не хватало, зато родителей имелось более чем достаточно. Двое погибших субботней ночью, плюс двое, утром понедельника заявившихся ко мне в офис, и пятый — Деннис Пис, ни в одной из тех пар не фигурировавший. А еще католики: орден Anathemata разыскивал девочку, отчаянно разыскивал. Складывалось впечатление, что маленькие колеса вращаются внутри больших, а маленькие костерки подпитывают большое пламя. Крошка Эбби была ключом к огромной тайне — в этом я не сомневался, но, к сожалению, ни на шаг не продвинулся в понимании того, в чем именно дело. «Кое-кто не замкнул круг, верно? Птичка в последний момент вылетела из гнезда», — сказал оборотень Цукер, искусно нанизывая одну метафору на другую. Хоть по частям, хоть целиком, фраза казалась бессмыслицей, но неожиданно я понял: птичкой назвали Эбби Торрингтон. А в гнезде, из которого она вылетела или сбежала, по-видимому, обитало что-то жуткое и после смерти не дающее ни свободы, ни покоя.
     На подъездной аллее Пен я очутился в половине второго. Дом стоял, погруженный во тьму, что не значило ровным счетом ничего, потому как окна подвала выходят не на улицу, а в сад. Господи, только бы она еще не легла! Мы бы помирились, пропустили по паре стаканчиков бренди, а потом я, возможно, даже проверил бы на ней кое-что из последних рассказов Никки: вдруг сознание Пен гибче и эластичнее моего?
     Увы, выяснить так и не удалось. Я не сделал и трех шагов, как фары стоявшей через дорогу машины ярко вспыхнули, пригвоздив меня к двери, словно бабочку. Хлопнули дверцы, справа и слева послышались синхронные шаги. Я сжал кулаки: похоже, намечается драка.
     — Кастор, расслабьтесь!
     Ладно, но только чуть-чуть, и лишь потому, что это голос Гари Колдвуда. Секундой позже, подобно зловещему Носферату,[41] из яркого света фар появился сам детектив-сержант и похлопал меня по плечу, слишком близко к шее. Голова к тому времени просто раскалывалась, и от панибратского прикосновения ее пронзили раскаленные искры боли.
     — Что, покой нам только снится? Кастор, вы хреново выглядите.
     — Я и чувствую себя хреново, значит, все логично и взаимосвязано.
     Глаза Колдвуда прожигали насквозь. Ему явно хотелось что-то сказать, но это «что-то» требовало определенной подготовки.
     — Речь о Поли? — подсказал я.
     — О ком? — недоуменно переспросил детектив-сержант.
     — О Робине Поли, наркобароне и убийце. На процессе я должен был стать главным свидетелем, помните? Вы еще сказали, что он попробует на меня наехать.
     Колдвуд категорично покачал головой: нет, мол, не то.
     — Поли мертв, — объявил он, — равно как и три его ближайших помощника. Сегодня утром мы выловили их тела из Темзы и теперь считаем устранение Поли первым ходом в войне между преступными кланами. Прости, Фикс, следовало тебя предупредить.
     — Да уж, следовало, — с непроницаемым видом кивнул я. Ясно, переходим на «ты». — Только в следующий раз лучше пошли мне е-мейл. Патрульные машины у дома посреди ночи — что соседи скажут?!
     Ни один мускул не дрогнул на лице Колдвуда: похоже, он меня даже не слышал.
     — Фикс, нам придется начать с самого начала…
     — Нет, «нам» не придется.
     Детектив-сержант невесело улыбнулся.
     — Черт, ты абсолютно прав: «нам» не придется! Просто… Просто я стал тебе доверять, до определенной, конечно, степени. Если оставить разную чушь, а пороть чушь ты превеликий мастер, думаю, тебя можно назвать честным.
     Повисла небольшая пауза.
     — И ты тащился сюда через весь город, чтобы меня обнять? — нагло осведомился я.
     Колдвуд покачал головой. За время разговора к нам подошли мужчина и женщина, встали по разные стороны от меня, и констебль по очереди их оглядел. А я даже глаз не поднял: в ослепительном свете фар много не увидишь.
     — Фикс, это детектив-сержант Баскиат и детектив-констебль Филдс. Они приехали с места преступления и хотели бы, чтобы ты с ними его осмотрел. Поскольку в основном с тобой общаюсь я, ко мне они и обратились. Я сказал: ты постараешься помочь, но добавил, мол, учитывая поздний час, возможно, придется подождать до утра.
     Голос Колдвуда стал сухим и формальным: он тщательно обдумывал свои слова, будто они могли попасть в официальный протокол. Скорее всего именно тон заставил меня кивнуть так же тщательно и осторожно, чтобы голова, не дай бог, не лопнула и не упала. Похоже, дело хреновое, чреватое непредсказуемыми последствиями, и я обязательно должен был выяснить, что к чему.
* * *
     Поехали мы на запад — куда же еще! — через Масвелл-хилл и Финчли к Хендону. Патрульных машин оказалось две — Колдвуд втолкнул меня в одну, сам сел за руль, а во второй разместились одетый в форму водитель, Баскиат и Филдс.
     — Может, расскажешь, что к чему? — после двух минут ледяной тишины осведомился я.
     Колдвуд едва удостоил меня взглядом.
     — Не сейчас, — только и сказал он.
     Поездка действительно получилась долгой, но мне показалась чуть ли не вечной. Я так устал, что глаза закрывались сами собой, а головная боль превратилась в громкий треск в ушах. Видимо, это какой-то грипп, и подхватил я его в самое неудачное время. Гадание по чаинкам, которым иногда балуется Пен, — занятие мудреное и неблагодарное, вот гадание по телодвижениям копа представляется куда более надежным способом заглянуть в ближайшее будущее. Конечно, я мог и ошибаться, но, похоже, впереди меня ожидали огромные неприятности.
     Где-то в районе Хендон-лейн мы, наконец, остановились. Колдвуд вышел первым и открыл дверцу с моей стороны. Лишь выбравшись из салона, я понял, как жарко было в машине: прохладный ночной ветерок холодил вспотевшее лицо.
     — Нам сюда, — протянул руку Колдвуд.
     Мы стояли перед зданием из желтого кирпича, чем-то напоминавшим молитвенный дом. Кстати, машина, съехав с дороги, затормозила на мощенной клинкером площадке. Очевидно, когда-то здесь была стоянка, но сейчас ее с трех сторон огородили лентой, на которой красовался огромный плакат «НЕ ВХОДИТЬ». Судя по разбитым окнам и высоченным сорнякам, вплотную подступившим к кирпичным стенам, само здание давно не использовалось. С одного боку к нему примыкал столб с указателем; только я к нему повернулся, как фары второй машины, остановившейся с чуть слышным вздохом гидравлической подвески, очень кстати его осветили: «Дом друзей». Что же, к друзьям попасть всегда приятно. Вдоль улицы тянулись фабричные и складские помещения. Все окна темные, так что единственными источниками света были фонари, да и из них добрая половина оказалась перебита. Наверняка постарались мальчишки с хорошим глазомером, достаточным количеством расколотых кирпичей и неуемным — свободного времени.
     У распахнутой двери дежурили два констебля. Они почтительно кивнули Колдвуду, а тот даже внимания не обратил.
     Фойе озаряли только бело-желтые лучи фонариков из соседней комнаты. Заслонившись от их яркого сияния, мы с детектив-сержантом поспешили дальше. Глаза еще не привыкли к темноте, а гулкое эхо шагов дало понять: я попал в огромный зал, огромный и пустой. Мимо взад-вперед двигались темные фигуры, по пластиковому покрытию скрипели и шуршали шаги.
     — Лен, здесь еще одна пуля! — объявил незнакомый мне голос.
     — На полу? — осведомился второй, принадлежавший мужчине, который либо слишком много курил, либо страдал тяжелейшей формой хронического бронхита.
     — Нет, в балке, вне линии огня. Похоже, стрелка толкнули, и выровнять пистолет удалось не сразу.
     — Ладно, вычисли обратную траекторию и отметь.
     Зал открывался передо мной постепенно, метр за метром, а общая усталость сделала процесс визуального восприятия в два раза дольше. Итак, он был и длиннее, и шире, чем сначала показалось, потому что я видел лишь участки, озаренные фонарями, а за ними таилось погруженное во мрак пространство.
     Да, я находился в современном молитвенном доме, лишенном подавляющего величия старых церквей, но по-своему привлекательном. Много светлого дерева, в основном в виде балок и отделки окон; планировка симметричная, с множеством ниш, так что простой на первый взгляд квадрат зала от широкого свободного центра ближе к стенам складывался в замысловатое оригами. Эдакий провинциальный шик для века «Икеи». Вот только события, происходившие в данный момент, никак этому настроению не соответствовали: сейчас в молитвенном доме господствовал рационализм, в основном представленный судмедэкспертами. Мужчины и женщины в белых халатах расхаживали взад-вперед с рулетками и ватными тампонами, вносили данные в КПК, общались с друг с другом на профессиональном жаргоне, звучавшем сухо и отрывисто.
     Громко хлопнула дверь, и я невольно обернулся. Словно дурные вести, с порывом холодного ночного воздуха в фойе вошли детективы Баскиат и Филдс. Лишь сейчас удалось их как следует рассмотреть. Баскиат оказалась мрачной блондинкой, с ног до головы одетой в синее. Пожалуй, ее стиль можно было отнести к стерильной консервативности. Короткие прямые волосы, поднятые над ушами на якобы французский манер, делали лицо еще жестче и непреклоннее. Филдс уже наверняка справил сорокалетие и стремительно толстел, однако в темных глазах и мелких кудрях угадывались жалкие остатки былой средиземноморской красоты. То, что в таком возрасте он прозябает в констеблях, свидетельствовало либо о страшных грехах в прошлом, либо о не менее страшном отсутствии амбиций в настоящем.
     — Покажете Кастору, что к чему, или как? — спросил Колдвуд.
     Филдс взглянул на Баскиат, явно ожидая распоряжений.
     — Может, лучше вы сами? В конце концов, он же ваш человек.
     — Нет, нет и нет, — категорично покачал головой Колдвуд. — Место преступления ваше, поэтому не надо впутывать меня в это дерьмо!
     Закатив глаза, Баскиат тяжело вздохнула, а затем пронзила Колдвуда страдальческим взглядом, говорившем красноречивее любых слов.
     — Слушайте, неужели мы от правил и устава и на миллиметр не отойдем?!
     Очевидно, чувства коллеги Колдвуда совершенно не волновали. Так, кажется, я начал понимать, что здесь происходит, по крайней мере догадываться. Юрисдикцию не поделили, и кому-то теперь очень досадно. Однако лучше помалкивать: остряков-консультантов копы ненавидят лютой ненавистью.
     — Сюда! — рявкнула в мою сторону Баскиат.
     Хм, таким тоном собаку к ноге призывают!
     — Спасибо, что разыскал меня, Гари, — пробормотал я, стараясь, чтобы в голосе звучало как можно меньше сарказма.
     — Эй, ты даже не знаешь, что я сделал для тебя и что не сделал! — злобно прошептал в ответ Колдвуд. — Целый день тебе звонил, но дома не застал, а сотовый постоянно был занят. Может, ты не в курсе, но у нас огромное ЧП: в Уайт-Сити захватили заложников.
     — Да, слышал.
     — Невиновному бояться нечего. Иди порадуй меня!
     Я пошел к Баскиат, стоявшей практически в центре зала и в центре защитного покрытия. Детектив-сержант буквально впилась в меня взглядом. Хм, а она весьма недурна: очевидно, красоту ни формой, ни профессионально строгой прической не испортишь. А я, так же очевидно, ей не понравился… Опустив глаза, я неожиданно понял, что ступаю по трупам, точнее, по нумерованным пластиковым ярлычкам, обозначающим местонахождение убитых. Один, два, три… Похоже, кто-то очень спешил и особо не церемонился.
     Когда поравнялся с Баскиат, она ткнула себе под ноги. Под защитным покрытием скрывалась окружность метра полтора диаметром, начерченная мягким зернистым мелком. Внутри еще одна, а в кольце между ними были аккуратно выведены слова
     VERHIEL SERAGON IRDE SABAOTH REDOCTIN.
     В малый круг вписали пентаграмму, пятиконечную звезду, использующуюся в некоторых видах черной магии, потому что она, предположительно, объединяет четыре материальных стихии с единой главенствующей над ними силой духа. Невинные девочки-готы охотно покупают украшения с подобной символикой, но это так, баловство.
     Каждый из сегментов круга между углами пентаграммы заполнен причудливыми письменами, греческими буквами, но стилизованными, с большим количеством дополнительных завитков.
     Еще я заметил поразительную особенность: на эту пентаграмму наверняка ушло много времени и сил, а вот сохранить ее явно не старались. Длинный узкий след от удара, расщепившего половицу, прорезал один из сегментов круга, а от центра к противоположному краю, скрыв часть пентаграммы, растеклось что-то бурое.
     На самой звезде тоже лежал пластиковый ярлычок, красный, с четкой белой единицей.
     «Кое-кто не замкнул круг…»
     — Это случилось субботней ночью, — из-за моей спины проговорила Баскиат. — Ориентировочно между восемью вечера и тремя утра. Здесь было довольно людно: на переднем дворе обнаружили следы шин, ног, характерные царапины и потертости. По предварительным подсчетам, на территории «Дома друзей» находилось около двадцати человек. Так же известно, что пришли они не случайно. Некоторые жили в доме довольно продолжительное время. Вон там, в дальних комнатах, — детектив-сержант показала во тьму, — мы нашли шесть спальных мешков, переносную уборную, запасы консервов и десяток черных пакетов с бытовыми отходами. Другими словами, вырисовывается первая группа, так называемые смотрители дома, которые поддерживали порядок и отгоняли любопытствующих. Помимо нее есть более многочисленная группа номер два, присоединившаяся к первой только ради субботней вечеринки.
     Опустившись на одно колено, Баскиат обвела окружность пальчиком с аккуратнейшим маникюром.
     — Что это была за вечеринка, догадаться нетрудно. Перед вами так называемый магический круг Парацельса, явно взятый из «Оккультной философии». Здесь занимались некромантией, черной магией, даже… — Изящные пальчики повисли над бурым пятном в центре. — Даже жертву принесли.
     Детектив-сержант поднялась.
     — Тут начинается самое интересное, — объявила она спокойным, чуть ли не равнодушным голосом и кивнула на часть зала, которую я еще не видел: на одну из ниш, не освещенную светом фонарей и, как следствие, погруженную во мрак. — Незваный гость. Он появился с этой стороны, либо все время находился в зале и выжидал подходящий момент. Там есть заколоченное окно, но кто-то отодрал доску и прислонил к стене. Гость действовал так тихо, что никто не услышал, или же собравшиеся нараспев повторяли заклинание, и потому не услышали… В общем, ему удалось приблизиться совершенно незамеченным. Ни один человек не обернулся — это мы знаем точно, потому что стоявших здесь, здесь и здесь — объясняя, Баскиат поморщилась, якобы оттого, что пришлось рыться в памяти, хотя бурые пятна под нумерованными ярлычками четко отмечали нужные места, — расстреляли в спину.
     Повернувшись, детектив-сержант смерила меня оценивающим взглядом, а потом кивнула на противоположный конец зала:
     — Остальные, хм, чернокнижники, бросились бежать, но не от стрелка, а по направлению к нему. У них оружия не имелось, по крайней мере стреляли лишь из одного ствола. Именно об этом свидетельствуют все найденные нами пули: их выпустили из штурмовой винтовки «тавор» израильского производства. Ее можно использовать и как автомат, и как полуавтомат, но, насколько мне известно, магазин вмещает лишь тридцать патронов. Только это не важно: наш стрелок впустую их не тратил и не промахивался.
     Не обрывая лекцию ни на секунду, Баскиат прошла мимо, вынуждая меня следовать за ней. Моральное подавление и запугивание при помощи фактов, цифр и невербальных средств — стандартный коповский прием. Я, конечно, слушал, но где-то в глубине сознания прокручивал страшный вопрос, причем делал это практически в такт с огненной пульсацией висков и затылка: что — или кто — находился — в центре — круга?
     — Перезарядить винтовку он стопроцентно не успевал, — продолжала Баскиат тоном, каким учитель математики велит: «Определите величину угла».
     При невозмутимо-спокойном голосе на лице появилось если не волнение, то по крайней мере оживление. Понятно, свою работу она любит. А вдруг… вдруг для молодой амбициозной девушки подобное дело — шанс совершить карьерный прорыв?
     — Как минимум шесть патронов стрелок израсходовал, так сказать, на эффектный выход. Если он явился с полной обоймой, значит, после первого этапа осталось около двадцати патронов. Организуй чернокнижники контратаку, что они, собственно, и сделали, ему бы не поздоровилось. Можно было, переключившись в автоматический режим, выстрелить очередью и рассеять толпу, но времени катастрофически не хватало, и опять-таки, уцелевшие после первого залпа бросились бы на него, и вскоре отбиваться пришлось бы голыми руками.
     Баскиат разглядывала пол, словно именно там под защитным покрытием скрывалась хроника страшной бойни.
     — Вероятно, стрелок думал, чернокнижники бросятся врассыпную. Или удивился, что они не поняли его намерений. Сам он точно не испугался, потому как вот, даже сделал навстречу им один, два, три шага. — Баскиат показала на потертость между двумя пластиковыми ярлычками. — Вон там он остановился. А потом устроил нечто странное.
     — Выстрелил в пол, — проговорил я.
     В горле пересохло, и голос стал похож на воронье карканье.
     Детектив-сержант с любопытством на меня посмотрела.
     — Да, именно, — сказала она, кивком подтверждая мою правоту. — Так он и поступил. Мистер Кастор, объясните, зачем?
     Пришлось уклончиво пожать плечами. Ответ я, конечно, знал, но еще надеялся, что ошибаюсь.
     — В качестве предупреждения?
     — После того, как стрелял людям в спину? Не думаю.
     Ладно, какого черта! Раз она так настойчиво дергает за язык…
     — Круг, — устало проговорил я, — он пробил дыру в круге.
     — Вот я и интересуюсь почему, — не унималась Баскиат. — А вам причина известна?
     — Полагаю, да, — ответил я, как можно спокойнее встречая ее взгляд. — Но, может, для начала объяснить, зачем я здесь? Очень хотелось бы выяснить!
     Челюсть Баскиат напряглась так, что на секунду прорисовались все мышцы лица и шеи.
     — Удивительно, что вы спросили. — В голосе ясно слышались злость и презрение. — Вы же один из регулярных информаторов детектив-сержанта Колдвуда, по крайней мере он так утверждает. Он ведь частенько использует вас в подобных ситуациях, верно? Вы объясняете, где умер интересующий его человек, когда, при каких обстоятельствах и чем занимается после смерти.
     — Ага, — кивнул я. — Ну так как, детектив, проведем спиритический сеанс?
     — Только не сейчас, мистер Кастор, давайте с этим повременим. Сейчас мне нужен ответ. Откуда вам известно, что Эбби Торрингтон мертва?
     Вот, вот оно! Под ложечкой образовалась сосущая воронка, сейчас Баскиат заполнит ее и разрешит мои сомнения.
     — Я специалист по изгнанию нечисти.
     — Значит, «ни одна из малых птиц не упадет на землю без воли Отца вашего?» — ехидно осведомилась она, не зная, что дословно повторяет вопрос, заданный мной Гвиллему. — Вы следите за всеми умершими? Тогда как дела у моего дедушки? Во время последнего спиритического сеанса он был в порядке, но вдруг у вас есть новости?
     Съежившись под свирепым взглядом, я лихорадочно подбирал ответ, но тут подошел детектив-констебль Филдс и, даже не взглянув на меня, протянул Баскиат записку. Расправив листочек, детектив-сержант пробежала ее глазами и, коротко кивнув, вернула. Филдс поспешно ретировался.
     — Два дня назад ко мне в офис явились мужчина и женщина, — начал я, когда Баскиат снова удостоила меня вниманием. — Представились родителями Эбби и попросили ее найти.
     — В смысле найти тело? — В голосе детектива звучал скептицизм.
     — Нет, ее призрак.
     Похоже, такой вариант нравился Баскиат ничуть не больше, но прежде чем она смогла ответить, я поднял руки в знак капитуляции.
     — Сержант, скажите, это Эбби Торрингтон умерла в центре круга?
     — Да, — холодно ответила Баскиат, — свихнувшиеся ублюдки, возомнившие себя магами и ведьмами, вонзили ей нож прямо в сердце. — Она подошла ко мне вплотную, поэтому следующую фразу слышал только я: — Тело девочки сейчас в морге, и, не сомневайтесь, мы под микроскопом его изучим. Если окажется, что вы, Кастор, участвовали в этом убийстве, ничто на свете не помешает мне оторвать вам яйца. Пока истекаете кровью, как раз успею зачитать ваши права.
     Сосущая воронка заполнилась, но, вопреки моим ожиданиям, не печалью о маленькой Эбби, безжалостно заколотой сатанистами, а праведным гневом.
     — Позвольте мне исследовать место преступления, — попросил я, сдерживая целую лавину других, более выразительных слов, которые буквально рвались на свободу.
     — Друг мой, вы бредите! — качая головой, прорычала Баскиат. — Боюсь, я с самого начала не совсем верно обрисовала ситуацию… Так или иначе, вы здесь в качестве подозреваемого. Я попросила Колдвуда вас привезти, надеясь: вы расколетесь и сэкономите нам силы и время. Этого не произошло, значит, придется работать с уликами. Вас не тащат в участок и не допрашивают с пристрастием лишь благодаря поручительству Колдвуда. Нет, даже не так: потому что вы числитесь у него официальным информатором-консультантом, что обязывает меня оформить внутренний запрос, прежде чем велю Филдсу намотать на кулак ваши кишки.
     — Значит, грязную работу за вас делает Филдс? Какая жалость! А я-то надеялся на индивидуальный подход…
     Баскиат уже отвернулась, явно собравшись уйти. Молниеносный поворот на сто восемьдесят градусов — и она ударила меня по виску. Истощенный морально и физически, я едва держался на ногах, а тут потерял равновесие и растянулся на полу. Из одного конца зала донесся восхищенный свист, из другого — торопливые шаги. С трудом разлепив веки, я увидел над собой Гари Колдвуда.
     — Мистер Кастор поскользнулся на защитном покрытии, — объяснила Баскиат.
     — Да, я заметил. По-моему, сейчас он уже к нему привык и больше не упадет.
     — Ну, если не станет далеко от меня отходить, можно не беспокоиться, — пообещала Баскиат и склонилась к моему уху. — Филдса я использую только на подготовительном этапе. Детали всегда дорабатываю сама.
     Она ушла, а Колдвуд помог мне вернуться в вертикальное положение, ну, или максимально близкое к нему.
     — Пошли, отведу на свежий воздух, — прошептал он.
     Из зала — в фойе — на улицу. Прислонившись к кирпичной стене, я почувствовал, как перед глазами все кружится.
     — Насчет детей у нее бзик. Каждый случай надругательства над ребенком через себя пропускает! Помню, в Кингстоне мы занимались одним педофилом: он успел отмотать срок за изнасилование мальчика, а потом снова взялся за старое. Так вот, во время допроса, который проводила Баскиат, он в собственном доме упал с лестницы, сломал руку и повредил позвоночник, да так, что вряд ли оправится. Баскиат обвинила его в нападении: мол, педик бросился на нее, а потом слетел по ступенькам, когда она применила какой-то дзюдоистский захват. Шито белыми нитками, но кого это волнует?
     Я ничего не ответил. Все случившееся я тоже пропускал через себя, но ведь это еще не повод брызгать слюной и давать мстительные клятвы в присутствии служащего полиции! У них для своих одна мораль, для остальных — другая.
     — Фикс, найди себе адвоката, — безнадежным голосом посоветовал Колдвуд. — Кого-нибудь поопытнее. Рано или поздно тебя вызовут на официальный допрос, возможно, даже арестуют, а какой-нибудь зеленый юнец даже на ровном месте дров наломает.
     — От-твезите м-меня д-домой, — заплетающимся языком попросил я.
     Критически меня оглядев, Колдвуд повернулся к одному из дежуривших у двери копов: тот якобы и не думал нас подслушивать!
     — Отвезите его домой, — велел он.
     — Есть, сэр!
     — И запишите номер машины, которую он водит. Так, для информации…
     Не пожелав спокойной ночи, Колдвуд вернулся в дом. Наверное, решил, что слишком избаловал меня добротой.

13

     Не помню, снились мне в ту ночь сны или нет. В забытье я провалился, словно в свинцовый саркофаг, а потом еще и крышка захлопнулась. В нем было холодно, как в могиле, но, к счастью, тихо.
     Увы, на определенном этапе кто-то выломал стенки у саркофага: сквозь сомкнутые веки начал просачиваться свет — сначала слабый, но потом тоненькие лучики превратились в ломики, вбивающиеся в меня, поворачивающие навстречу дню, с которым я не желал иметь ничего общего. Затем послышался стук, словно невидимые резцы долбили трещины и щели, что образовались в моем сознании.
     Я пытался отвернуться и от света, и от назойливого шума, но они, как говорится, атаковали по всем фронтам. Малейшее движение причиняло боль: сведенные судорогой мышцы рыдали и стонали.
     Глаза, словно склеенные кремниевым герметикой, не сразу, но разлепились. Так, я в машине, машине Мэтта, вон сосновый освежитель висит над головой, словно ветка омелы на Рождество. Какого черта мне в ней понадобилось? Помню, припарковался у дома Пен, затем Колдвуд с дружками напали из засады и силой увезли в Хендон, но ведь потом меня должны были под конвоем доставить к Пен… Нет, детали явно не вяжутся… К концу путешествия лихорадка бушевала вовсю, значит, я от слабости не сориентировался и, решив, что домой еще нужно ехать, сел в машину и заснул за рулем. Ну и слава богу, потому как, выберись я на дорогу, проснулся бы сейчас в каком-нибудь морге и наличном опыте узнал, как живется бестелесным духам.
     Снова послышался стук, на этот раз громче и откуда-то сзади. С огромным трудом я развернул корпус сначала на девяносто градусов, потом еще не девяносто. Главное, не крутить головой: судя по ощущениям, она вот-вот оторвется. За машиной стояла Пен и смотрела на меня с тревогой и удивлением.
     Разблокировав дверцу, я выбрался из салона и чуть не потерял равновесие. Очень вовремя подскочившая Пен поймала меня и удержала в вертикальном положении.
     — Спасибо, — пробормотал я. — Признаться, чувствую себя не очень.
     От «свежести» моего дыхания бедная Пен поморщилась. М-м-м, во рту у меня такой мерзкий привкус, что ей оставалось только посочувствовать.
     — Фикс, — начата она с упреком, но куда мягче обычного, — ты пил?
     Подобный вопрос был вполне оправдания пытался закрыть машину и не мог попасть в замочную скважину. Пен взяла у меня ключи и заблокировала двери простым нажатием кнопки на брелке.
     — Нет, — сказал я, — то есть не больше обычного. Проблема в другом: возможно, я подхватил какой-то вирус.
     Пен повела меня к двери.
     — Что ты сделал с машиной? — обеспокоенно спросила она. — Кстати, чья она?
     — Машина? — тупо переспросил я. Мозг стал подобен вялым, расслабленным пальцам, которые никак не желают сжиматься в кулак. Потом в памяти всплыл «неловкий» вираж внедорожника на Хаммерсмитской эстакаде. — Ах да… Это сделал не я, а католики-оборотни.
     К двери вели всего пять ступенек, но почему-то на этот раз они оказались особенно неприступными, а на верхней едва не дошло до мини-катастрофы. Я потерял равновесие, и Пен пришлось буквально втолкнуть меня в холл, иначе хлопнулся бы на пятую точку и слетел вниз.
     — Вызываю врача, — объявила Пен после того, как втащила меня в гостиную и без особых церемоний швырнула на диван.
     — Думаю, мне нужно просто отлежаться. Вчерашний день получился ужасным. Сначала очутился в захваченном торговом центре, а потом, буквально с порога, копы потащили меня на место преступления. Хотели, чтобы в расследовании помог.
     — Боже, Фикс! — Теперь в глазах Пен читался откровенный испуг. — В чем тебя подозревают?
     — В убийстве. — Уставившись в пол, я попытался стереть из памяти островок запекшейся крови и аккуратный пластиковый ярлычок, похожий на номерки, что выдают в гардеробе, которым отметили место, где умерла Эбби Торрингтон. — Они думают, я убил человека.
     Повисла тишина, а потом, словно дневной свет, расползлась и заполнила всю комнату. Голова закружилась, и яркий слепящий поток чуть не унес меня обратно в бессознательное состояние. Нет, нельзя, впереди еще столько дел! Я боролся со слабостью до тех пор, пока перед глазами не проступили очертания гостиной. По-моему, беззвучное противостояние длилось совсем недолго, но, когда я наконец поднял голову, Пен уже не было.
     В субботу, точнее, в субботу вечером произошло нечто: событие, очертания которого едва просматривались во множестве различных затронутых им предметов и факторов. В субботу Стивена и Мелани Торрингтон избили, а потом застрелили в их собственном доме. Супруги не сопротивлялись и не пытались спастись, они просто погибли. Чуть позже то же самое произошло с Эбби: она стала жертвенным агнцем на сатанинской вечеринке. После того как девочку закололи, в Дом друзей проник посторонний и оборвал жуткое мероприятие выстрелом штурмовой винтовки, причем целился не в сатанистов, по крайней мере после эффектного появления, а в магический круг, где лежало тело Эбби. Посторонний — Деннис Пис? При таких обстоятельствах он захватил дух девочки, если, конечно, дух вообще у него? А если захватил, чем это следует считать: похищением или спасением?
     Тем временем за пять километров от Дома друзей, неподалеку от тюрьмы «Уормвуд скрабз», церковь святого Михаила была захвачена силой, которая отравила сознание чуть ли не всех присутствовавших на той дурацкой службе. Отравила и превратила в убийственные стрелы, рассекавшие Лондон, как струны — перезревший сыр.
     В ту ночь случилось что-то еще. Какую-то деталь я явно упустил.
     Из холла послышался голос Пен, негромкий, но очень настойчивый. Звучал только ее голос, и, обернувшись, я сквозь раскрытые двери гостиной увидел, как она в полном одиночестве стоит у основания лестницы и без умолку тараторит. Естественно, она говорила по сотовому, но в тот момент мне показалось, что рядом с ней должна стоять призрачная фигура, молчаливая и невидимая человеческому глазу. Пен будто отчитывалась перед небесным посланником: вокруг ее головы возник сияющий нимб. Нет, это просто солнце лилось сквозь световой люк над входной дверью. Видимо, ночь сменил прекрасный весенний день. Что же, пора, давно пора! Но если бы солнце знало, какое дерьмо освещает, стало бы посылать к нам свои лучи?
     Пен вернулась в гостиную и склонилась надо мной; в ее глазах читались сомнение и нерешительность.
     — Фикс, мне нужно идти, — объявила она. — Сегодня Рафи встречается с психиатром для предварительной экспертизы. Не хочу оставлять его одного! Я позвонила Дилану и попросила на тебя взглянуть, но он занят и подъехать не сможет, пришлет кого-то из знакомых. Только… только не исчезай, пока он не придет, ладно?
     — Угу, — буркнул я, — мне все равно никуда не надо. Не беспокойся, я справлюсь!
     — Ладно, — наклонившись, Пен обняла меня порывисто и неловко, — выздоравливай. Передам Рафи от тебя привет.
     Когда она выпрямилась, сознание молнией пронзила мысль, пытаясь найти и зацепиться за более или менее здоровый нейрон. Пен о чем-то говорила, но звон в ушах не давал разобрать ни слова.
     Что-то с Пен? Или с Рафи? Мне следовало находиться рядом с ним! Вообще-то однажды я уже находился рядом с ним… В этом-то и беда! Оттуда все его страдания.
     Хлопнувшая дверь вырвала из полудремы. Я хотел подняться, но не смог, пытался открыть рот, чтобы сказать: «Еду с тобой», но Пен уже не было. Конечно, вот почему дверь хлопнула: она ушла.
     Нет, дело вряд ли в этом… С Пен все в порядке, она к Рафи поехала, а Асмодей… Большая его часть где-то в другом месте. Так в чем проблема? Почему кажется: я не сделал нечто важное, поэтому должен исправить упущение сейчас же, не откладывая ни на секунду? А если уж на душе неспокойно, почему я до сих пор сижу, развалившись на диване? Почему рассматриваю пол, опустив голову, будто она налита свинцом?
     На этот раз мне удалось принять вертикальное положение, хотя пол кренился, как при сильной качке, и ежесекундно норовил сбить с ног. Разыскивая ключи от «хонды», я ощупал карманы. Хм, их нет. Неужели в машине оставил? А где сама машина? Я должен кого-то увидеть… Джулиет! Я должен увидеть Джулиет и объяснить, где субботним вечером можно найти Рафи.
     Нужно выйти в холл… А дальше куда? Вероятно, направо или налево, потому что других направлений не существует. Хотя нет… Вниз. Я забыл про вниз… К черту глупые предрассудки: внизу здорово, разок попробуешь — и встать фактически невозможно.
     Распластав руки, словно Христос на распятье, я лежал на застланных ковром ступеньках: головой к поручню, ногами к стене. У пыльного ковра уже не было узора: солнечные лучи нивелировали его до ровного бледно-золотистого цвета. Пах он плесенью и чуть-чуть полынью, по-моему, не самое удачное сочетание. Разве я собирался идти наверх? Нет, не помню… Значит, нужно выпрямиться, наклониться назад и… Я кубарем скатился вниз по ступенькам. Вот, в критические моменты следует проявлять решительность, иначе просто затопчут.
     Лежа на спине в узком коридорчике, я увидел, как открылась входная дверь, и, вероятно, ступая по потолку, ко мне приблизилась пара новеньких черных ботинок. Мужской голос произнес какое-то короткое слово: «Черт»? «Корт»? «Торт»? Затем в поле моего зрения появилось огромное лицо, будто луна, взошедшая в разгаре дня. Славное лицо, но, увы, незнакомое.
     — Что-нибудь болит? — спросили губы, и лишь через секунду до меня медленной волной донесся звук.
     Я чуть заметно покачал головой.
     — Может, какая-то часть тела не двигается?
     Подобный вопрос наверняка бы рассмешил, если бы я помнил, как нужно смеяться. В тот момент не двигалась ни одна часть тела. Пожалуй, только пальцы, и то лишь ценой огромных усилий.
     Затем началось неприличное ощупывание: незнакомец трогал щеки и шею, оттягивал веки, чтобы заглянуть в глаза, а под занавес раскрыл рот, пытаясь осветить горло фонариком, причем не специальным, медицинским, а либо полуметровым «Мэг-лайтом», который Пен хранит под раковиной, либо чем-то не более подходящим.
     — Пошел в задницу! — сказал я или только попробовал и, вероятно, не смог, потому что круглолицый парень вел себя как ни в чем не бывало. Он куда-то ушел, затем вернулся, затем еще раз ушел… В конце концов он положил свою сумку на пол и сел рядом со мной.
     — Свежие повреждения есть? В смысле, раны, недавно полученные раны?
     На общение доктора и пациента обычно распространяется медицинская тайна, значит, говорить можно.
     Увы, зубы стиснулись так крепко, что никак не желали разжиматься. «Сейчас, сейчас выдам связное предложение», — думал я, но зубы на блеф не поддавались, и ничего не вышло. Мне удалось лишь чуть заметно скоситься в сторону левого плеча. Намек слабейший, но доктор догадался. Распахнув на груди тренч, он расстегнул верхние пуговицы рубашки, оттянул ее вниз, увидел рану и коротко кивнул.
     — У вас инфекция. Придется…
     Да неужели? У голоса появилось свистящее эхо, как у струн дешевой гитары, и он превратился в трепещущую на ветру ленту. Малейшее дуновение посылает импульс от одного конца к другому — похоже на взмах хлыста в режиме замедленной съемки. Достигнув противоположного конца ленты, звуковой сигнал растворился в тишине.
* * *
     Когда я очнулся, во рту было сухо и саднило так, словно отделочных гвоздей наглотался. Попробовал заговорить, но к лицу прижималось что-то холодное и влажное. Высунув язык, я слизнул несколько капель. Боль немного ослабла, а вместе с ней ослабло и сознание…
     Следующим, на что откликнулось сознание, стал марш «Полковник Боги», который кто-то исполнял с помощью автомобильного клаксона. Какую песенку пели под него в тридцать девятом? «У Гитлера всего одно яйцо?» Интересно, откуда взялась эта история? Кто-то заглядывал фюреру в штаны и проверял?
     Тут изо всех дыр хлынули воспоминания, и я сел резко, как ужаленный. Хм, я в своей комнате, в постели, окно открыто, а за окном — вот ужас! — сгущаются сумерки!
     — Черт! — прохрипел я. — Черт, черт, черт!
     Откинув одеяло, я попутно обнаружил: вместо одежды тело покрыто липким потом. За время сна температура спала, и сейчас, несмотря на слабость, голова казалась удивительно свежей. Достаточно свежей, чтобы вспомнить… что-то. Незадолго до отключки некое удивительное открытие проступило из глубин работающего с жуткими перебоями сознания и буквально ослепило важностью. Ослепило, но в памяти не сохранилось.
     Джулиет. Оно как-то связано с Джулиет и ее планами на сегодняшний вечер. По неизвестной причине возникло предчувствие, нет, твердая уверенность, что ей не следует засылать свой дух в каменную толщу церкви святого Михаила. Почему, я объяснить не мог, но знал: мне необходимо там быть и остановить суккуба.
     Одежда, сложенная аккуратной стопкой, обнаружилась на стоящем у двери комоде, а тренч висел на спинке стула. Сотовый я нашел в нагрудном кармане, но когда попробовал включить, выяснилось, что он разрядился. Пожалуй, мое позднее знакомство с высокими технологиями и активную нелюбовь к ним стоит отнести к вредным факторам профессиональной деятельности… А где ключи от машины? Все карманы вывернул, и никакого результата!
     Одежду я натянул в том же порядке, в каком она лежала. Страшно хотелось под теплый душ, только времени катастрофически не хватало. Когда спускался по ступенькам, ноги почти не дрожали, ну, может, самую малость.
     Телефон находился на кухне, равно как и невысокий коренастый тип с порядочного размера пивным брюшком. Восседая за столом, он листал древний номер «Космо», но стоило мне появиться, захлопнул журнал и поднялся. На нем был коричневый, слегка потертый пиджак из вельвета; очки в стиле Национальной федерации здоровья совершенно не сочетались с типом лица: не обыгрывали, а лишь привлекали внимание к невыразительным чертам и одутловатой, покрытой оспинами коже. Макушка облысела, зато вокруг ушей топорщились пучки жестких волос, словно чахлая трава, цепляющаяся за каменистую насыпь.
     Я коротко кивнул, однако заводить светскую беседу не было ни времени, ни желания, поэтому молча прошел к вмонтированному в стену телефону. Коротышка смотрел, как я набираю номер.
     — Ну, вам получше? — осведомился он, и я уловил легкий шотландский акцент.
     — Немного, — отозвался я. — Вы извините меня на секунду?
     Раздалось, наверное, гудков двадцать, а в приюте все не брали трубку. Я уже решил отсоединиться, когда, наконец, услышал щелчок.
     — Алло! Эмма у телефона. Кто говорит? — Голос девчоночий, а манера общаться глупо-церемонная, так говорят дети, бездумно копирующие родителей.
     — Моя фамилия Кастор. Можно Джулиет. Она на месте?
     На другом конце провода взволнованно зашептались.
     — Ее нет. Если хотите, оставьте сообщение.
     — Спасибо. Попросите ее мне перезвонить, — велел я, но тут же передумал: меня ведь дома не будет. — Сообщение следующее: «Не ходи в церковь. Объясню при встрече».
     — Так и передам, — пискнула Эмма.
     Повесив трубку, я обернулся, желая принести запоздалую благодарность молча наблюдавшему за мной коротышке.
     — Не знаю, что вы со мной сотворили, но это помогло. Большое спасибо.
     Доктор весьма великодушно пожал плечами: он ведь меня спас, а я поначалу держался очень холодно. Я должен был идти по делам, но для начала — расставить все точки над i.
     — Ну и какую заразу я подхватил?
     — Думаю, Clostridium tetani, — ответил он.
     — Clostridium?
     — Опасная разновидность столбняка. Напрасно вы прививки не сделали! Скажите, в последнее время с оборотнями сталкиваться не приходилось?
     Я на секунду замялся, а потом кивнул.
     — Да, а что?
     — Значит, я не ошибся. — Коротышка-доктор почесал подбородок с таким видом, будто втайне надеялся еще раз меня осмотреть, а потом написать монографию для журнала «Ланцет». — Подобный случай встречался мне лишь однажды и поразил настолько, что я решил покопаться в литературе. Рану на вашем плече нанесли либо чем-то вроде шипа, либо метательной звездочкой. Метнул ее не кто иной, как loup-garou, причем сначала он облизал лезвие: как следует смочил его в слюне. Читали, наверное, шпионские романы? В машину главного героя нередко ставят жучки, ну или его туфли макают во что-нибудь пахучее, дабы потом идти по следу. Так вот, здесь замысел тот же, лишь с поправкой на отказ от использования химии и высоких технологий. Оборотни чуют феромоны, содержащиеся в их собственной слюне. По данным одного исследования, чуют за многие километры. Другими словами, вас они могли выследить буквально через полгорода, а заодно наградить целым букетом инфекций от бешенства до ВИЧ. В общем, полагаю, вы отделались легким испугом.
     Да, этим объяснялось многое… Вероятно, страхи и опасения отразились на моем лице, потому что коротышка бросился успокаивать:
     — Не волнуйтесь, я вколол вам суточную дозу ванкомицина, который очистит организм от инфекции, а рану на плече обработал раствором бетадина; он уничтожит последние следы феромонов, и об этом можно тоже не беспокоиться. Естественно, через некоторое время стоит сделать анализ крови, чтобы исключить заболевания с длинным инкубационным периодом, но, думаю, все будет в порядке.
     Меня куда больше волновал уже причиненный вред. Вот, значит, как По с Цукером отыскали меня на борту «Темзского коллектива», затем на Кенсингтон-Черч-стрит и, наконец, на Хаммерсмитекой эстакаде! Я целых два дня таскал этих ублюдков на хвосте… К счастью, большую часть того времени я гонялся за собственным хвостом, и максимум, что они получили за свои старания, — это головокружение.
     — Спасибо, — снова пролепетал я, — огромное спасибо!
     — Не за что, — махнул рукой коротышка. — Я просто друга выручил.
     — Доктора Форстера?
     — Да, именно! Он бы и сам пришел, да времени в обрез…
     Тут настроение у коротышки сильно изменилось, голос зазвучал осторожно и неуверенно:
     — Та девочка… Могу я ей чем-нибудь помочь? В смысле, профессионально, как врач?
     Вопрос застал меня врасплох.
     — К-какая девочка?
     — Когда обрабатывал плечо, вы говорили о девочке и кровавом пятне. Подробности я не разобрал, но, похоже, дело серьезное.
     «Да уж, — подумал я, чувствуя, как душа уходит в пятки, — а на суде оно покажется еще серьезнее».
     — Нет! — резковато ответил я. — Помочь вы не сможете. Этой девочке больше не нужен доктор.
     Коротышка обошел вокруг стола и, остановившись буквально в полуметре от меня, наморщил лоб. Небось думает, что облегчил страдания педофилу или детоубийце!
     — Послушайте, девочка была моей… клиенткой. Вам известно, чем я зарабатываю на жизнь?
     — Нет, честно говоря, нет.
     — Я специалист по изгнанию нечисти. Девочка погибла, и меня наняли — понимаю, звучит безумно, тем не менее это правда — отыскать ее призрак.
     Доктор понимающе кивнул, словно ответ расставил все по своим местам, но, обдумав, нашел явные шероховатости.
     — Кто вас нанял? Кому интересно красть призрак? Кто пытается его вернуть?
     — Кому интересно красть? По всей видимости, настоящему отцу девочки. Кто пытается ее вернуть, точно не скажу, потому что мне наплели целые горы мерзкой лжи. Как вариант — идиоты-сатанисты. В любом случае я собираюсь ее найти, потому что, похоже, малышка в беде.
     — Хотите сказать, та беда страшнее смерти? — невесело усмехнулся доктор.
     — Именно. — Утверждение звучало престранно, но я чувствовал, что не ошибаюсь. Причем понял это давно, еще до того, как Баскиат показала мне место гибели Эбби. — Куда страшнее смерти.
     Погрузившись в мрачное молчание, доктор обдумывал услышанное.
     — Что же, надеюсь, проблема как-нибудь разрешится, — заявил он тоном человека, широкими шагами уходящего в себя. — А пока старайтесь не нагружать левую руку. В воспаленном состоянии мышечная ткань рвется намного легче.
     — Хорошо, — кивнул я и, опустив руку в вазу с фруктами, выудил ключи от машины Мэтта. Надо же, куда Пен спрятала!
     — Вероятно, слабость еще вернется, — с тревогой в голосе сказал доктор. — Если почувствуете, что вести машину становится трудно, сразу тормозите и ловите такси.
     Тревога тревогой, но этот тип начинал действовать мне на нервы. Я был многим ему обязан, только к лекциям, проповедям и распоряжениям Национальной федерации здоровья не прислушиваюсь никогда.
     — Не беспокойтесь, — пробормотал я, направляясь к двери, — это машина моего брата.
* * *
     Небо быстро темнело, слишком быстро для последнего месяца весны. Создавалось впечатление, что ночная мгла, которой давно следовало растаять, забилась в выгребные ямы и сточные колодцы, а теперь, вырвавшись на свободу, теснит дневной свет. Либо так, либо я спал куда дольше, чем думал.
     Главная дверь церкви святого Михаила оказалась заперта, равно как и покойничьи ворота. Впрочем, это задержало меня лишь секунд на двадцать: ворота были скорее декоративным элементом, чем препятствием, да еще с множеством хороших опор для рук. При моей нынешней слабости это пришлось весьма кстати.
     Бам! — я тяжелым камнем свалился на сторону кладбища, немного ободрав руки.
     Я шел мимо могил до тех пор, пока впереди не замаячила задняя дверь ризницы, которую кто-то распахнул настежь. Я направился было к ней, но, не сделав и десяти шагов, остановился, потому что услышал сдавленный смешок. Оправившись от шока, я обернулся на странный звук.
     У дальней стены кладбища, свесив голову на грудь, стоял мужчина. Длинные прямые волосы, покрытый пятнами плащ… На первый взгляд — пьяница, по дороге из пивнушки домой выбирающий импровизированный писсуар; однако второй, более внимательный взгляд практически исключил такой вариант. На плаще у него не просто пятна, а бурые, неправильной формы брызги; сгущающиеся сумерки мешали определить точно, но мне почудилось, что это кровь. Сбоку череп размозжили чем-то тяжелым, правая рука казалась совершенно безвольной и, стоило «пьянице» шевельнуться, маятником болталась из стороны в сторону.
     Итак, это зомби, в отличие от Никки совершенно не уделяющий внимания своим бренным останкам.
     Смутное, необъяснимое подозрение заставило повернуться к «пьянице». Вероятно, я где-то его видел, или же просто не хотел оставлять в тылу, после того, как войду в церковь.
     — Эй, парень, ты в порядке? — как можно непринужденнее спросил я, роясь в карманах в поиске миртовой ветви. К сожалению, не нашел… Наверное, забыл ее в приемной у Имельды, и Снежная королева обошлась с ней, как с дохлой крысой: резиновые перчатки — не дай бог коснуться руками! — совок, мусорный контейнер, а потом тщательная дезинфекция.
     Подняв голову, зомби взглянул на меня единственным глазом, а потом усмехнулся, хотя под косматой бородой разглядеть было сложно. Так, теперь я его опознал! Это бородатый громила из «Уайтлифа», который выстрелил Джулиет в грудь, а затем, получив сильный пинок, кувырком вылетел на улицу. Видимо, полет со второго этажа ничего хорошего не принес.
     — Когда оно придет? — поинтересовался бородач. Голос звучал низко, с каким-то ужасным бульканьем. Осклабившись, он продемонстрировал обломанные зубы, напоминающие бамбуковые колья в ловушке-яме. — Когда оно сюда явится?
     — Скажи мне, что «это», и я назову расчетное время прибытия.
     Зомби содрогнулся.
     — То, что меня сожрало, — пробормотал он и снова уронил голову на грудь. После долгой паузы, обращаясь скорее к себе, чем ко мне, бородач добавил: — Нужно закончить… Закончить дело. Не позволю себя просто… сожрать и выплюнуть.
     Разрываясь между отвращением и жалостью, я повернул к двери в ризницу. Тогда он на меня и бросился.
     Бородач был куда крупнее и тяжелее, чем я, и налетел, словно вагонетка в шахте: медленно, неуклюже, но попробуй, останови! Повалив наземь, он вцепился здоровой рукой мне в горло, при этом безостановочно хохоча, будто считал все происходящее шуткой.
     Я резко поднял голову, боднул его в переносицу и услышал, как со звуком, напоминающим хруст гнилого дерева, сломалась кость. Кровь не потекла: во-первых, сердце больше не разгоняло ее по венам, а во-вторых, она уже, наверное, высохла.
     Вокруг горла начали сжиматься холодные пальцы. Бородатое лицо приблизилось, массивные челюсти заработали, словно зомби решил не просто убить меня, но и одновременно съесть. Вдохнув запах разлагающейся плоти, я почувствовал, как кружится голова, в панике перевернулся на бок и изо всех сил ударил зомби. Сбросить его не удалось: слишком тяжелый, боль причинить — тоже: нервные окончания давно отмерли.
     Зато у него работала только одна рука, а у меня обе оказались свободными. Понимая, что еще немного — и потеряю сознание, я нащупал грязное лицо противника и большим пальцем выдавил второй глаз.
     Запрокинув голову, бородач начал молотить рукой, пытаясь меня отогнать, но было поздно. Прижав колени к груди, я изо всех сил пнул его обеими ногами. Обшарпанным футбольным мячом он откатился к надгробию и, хватаясь за опустевшие глазницы, заскулил. По большому неряшливому телу прошла медленная волна судорог, и ноги начали поочередно двигаться, словно зомби находился в вертикальном положении и шагал. Тут же вспомнился заводной робот с гордой надписью «Сделано в Гонконге», который был у меня в детстве: он передвигал ногами до тех пор, пока не кончится завод, даже если лежал на боку и никуда не шел.
     Я встал, пошатываясь, двинулся к зомби и, чтобы как следует его рассмотреть, прислонился к надгробию. Если рана серьезная, призрак отделится от слабеющего тела, но не сразу, пока же он был в нем заблокирован. Ослепленный и перепуганный, бессмертный дух бородача цеплялся за полусгнивший мозг, который больше не желал работать.
     Выбора не оставалось. Мелко дрожащими руками я вытащил вистл и прижал к губам. За время нашей маленькой потасовки среди могильных плит я успел прочувствовать его естество, его сущность достаточно, чтобы начать игру. В вечернее небо взлетели первые ноты, слабые и неуверенные, оживленные совершенно ненамеренным вибрато. Зомби повернул ко мне незрячие дыры, которые когда-то были глазами, губы зашевелись, издавая несвязный гул, отдаленно напоминавший мою мелодию. Похоже, он подпевал, а затем вдруг осекся, и искра жизни, еще теплившаяся в его теле, навсегда потухла.
     Вистл можно убрать? Нет, пожалуй, не стоит. Крепко сжимая его в руках, я направился к ризнице.
     Дверь болталась на одной петле. В отсутствии Сьюзен Бук и ключей, Джулиет, похоже, просто ее высадила. За порогом я тут же почувствовал сильный озноб, будто за спиной опустился ледяной занавес, невидимый, но осязаемый.
     В церкви было темно. А как же иначе, если источникам света здесь грозит неминуемая гибель? Фонарь я не захватил, да и неизвестно, пригодился ли бы он в таких условиях…
     Пульс слышался очень четко: растянутая петля звука вкрадчиво окутывала мой слух, словно ласкающая скалу волна.
     Я двигался медленно, шаг за шагом, причем ноги от пола старался не отрывать, дабы в темноте не дай бог не споткнуться. Холодный воздух казался совершенно неподвижным, и единственным признаком того, что из трансепта я попал в главный коридор нефа, был изменившийся тембр эха шагов. Рука что-то задела, раздался грохот: большой, невидимый в темноте предмет упал, а маленькие раскатились по полу. Это стол, где стояли молельные свечи! Поднимать некогда, нужно идти дальше.
     Шагов через десять носок ботинка уперся в очередной неизвестный предмет. Нагнувшись, я осторожно его ощупал. Женское тело! Совершенно неподвижное!
     Теперь вистл пришлось убрать, хотя я цеплялся за него, словно ныряльщик за спасательный трос. Я приподнял тело за плечи и колени. Думалось, что Джулиет окажется тяжелой, потому что она производит такое сильное впечатление: ее, хм, телесность намного ярче, глубже и ощутимее, чем у любого другого существа. Но тело суккуба состоит не из плоти, вероятно, поэтому и показалось мне практически невесомым.
     Стоило поднять Джулиет, как вселившаяся в каменные стены сила обратила на меня свое пристальное внимание. Воцарилась мертвая тишина: в неподвижном воздухе не чувствовалось ни малейшей вибрации. Неведомая сила следила за мной с беззвучным мстительным изумлением.
     Прижимая Джулиет к груди, я побрел обратно, но в темноте сбился с пути и врезался в стену. Пока не добрался до трансепта, пришлось двигаться вдоль нее, буквально обтирая плечом, чтобы не дай бог не заблудиться снова. Наступив на одну из упавших свечей, я подвернул ногу и чуть не упал. Казалось, храм чинит всевозможные препятствия, стараясь удержать меня внутри, пока ледяная стужа делает свое дело. Зубы мелко стучали, а грудь болела так, будто я вдыхал колючие сосульки.
     Все-таки добравшись до двери, я вышел из ризницы. Наступала ночь; если по дороге в церковь я ежился от прохлады, то сейчас чувствовал себя так, будто попал на прогретый солнцем двор: окоченевшее лицо ласкал теплый майский ветерок.
     Полной безопасности еще не ощущалось: пропитанные тайной злобой камни были слишком близко. Шатаясь, я пересек узенькую гравиевую дорожку и бережно уложил Джулиет на густую траву между двумя могилами. Затем обессилено прислонился к ближайшему надгробию и, хрипло дыша, ждал, пока холод окончательно уйдет из моих костей.
     Во сне Джулиет выглядела иначе: столь же красивой, но менее опасной. От такой красоты я чувствовал себя слабым и обескровленным: словно яркий луч, она освещала мою жалкую никчемность.
     — Черт! — пробормотал я, обращаясь к ночи в целом.
     Я наконец разобрал, что к чему, но, увы, слишком поздно, чтобы использовать во благо. Теперь ясно, почему во время первого посещения церкви ускользающая сила показалась знакомой, равно как и вчера, при встрече с одержимыми придурками в торговом центре «Уайтлиф». Удивительно лишь, что я не опознал ее раньше, во время разговора со Сьюзен Бук, которая, вне всяких сомнений, «заразилась» не меньше, чем остальные присутствовавшие на службе в прошлую субботу.
     Это Асмодей! Вот по какой причине он неожиданно ослабил давление на Рафи, вот на чем он теперь сосредоточился!
     Джулиет попыталась дать бой одному из самых древних и влиятельных головорезов ада и потерпела поражение.
     Что же делать дальше?

14

     Я отвез Джулиет домой и уложил на свою кровать: похоже, мне в ближайшее время спать не придется. Вот только Пен была недовольна, очень недовольна.
     От Рафи она вернулась, буквально сияя от счастья: еще немного и в пляс бы пустилась! Во время экспертизы Дитко вел себя очень разумно и наверняка произвел на независимых специалистов хорошее впечатление. Они даже отчитали Уэбба за то, что пытался оттянуть их встречу с Рафи.
     Однако когда Пен заметила на кровати Джулиет, мертвенно-бледную, словно похищенная из морга статуя, ее настроение покатилось под откос.
     — Это та тварь, которая хотела тебя убить?
     — Она самая, — признал я.
     Вот уж не думал, что Пен успела рассмотреть лицо суккуба! В прошлый раз ее внимание было целиком сосредоточено на пневматическом ружье и опиленных бусинах четок, которыми она стреляла Джулиет в спину. Но, видимо, достаточно один раз увидеть суккуба с любого ракурса, и ее образ четко отпечатывается в памяти.
     — Фикс, она же воплощение зла! — Голос Пен дрожал, чему я нисколько не удивился. — Такая красивая, но чем-то… Чем-то похожа на ядовитую змею: гипнотизирует, и когда жертва теряет способность сопротивляться, кусает ядовитыми зубами.
     — Да, Джулиет именно такая, — согласился я. — Только она больше не кусается. Мы с ней установили правила игры.
     Однако Пен так просто не убедишь, да и беспокоилась она в основном не о физической безопасности.
     — Фикс, ей нельзя здесь находиться. Этот дом — мой храм, моя святыня, да ты и сам все знаешь! Я так старалась привлечь сюда хтонические силы, ну, те, что олицетворяют природную мощь земли и света. Если суккуб останется, они почувствуют скверну, уйдут и обратно мне их не вернуть!
     Еще немного, и Пен расплачется.
     — С моим присутствием хтонические силы смирились, — в отчаянии начал я, — значит, они не так уж брезгливы и разборчивы, верно?
     — Они тебя проверили и ничего опасного не нашли, — отозвалась Пен.
     — Так почему бы им не проверить Джулиет?
     Пен замялась: ей невмоготу строго судить. Глядя, как она борется со своими принципами, я чуть не задохнулся от отвращения к себе: разве можно так давить на человека?
     — Ладно, — вздохнул я, снова поднимая на руки невесомое тело, — отвезу ее в другое место.
     Пустая бравада, пустая и рискованная… Я сел в машину и поехал в город, лихорадочно соображая, что теперь делать. Джулиет лежала на заднем сиденье и даже в бессознательном состоянии источала тяжелый сладкий аромат, который, проникая в серое вещество, наполнял мои мысли непристойными картинками, да так, что никакими усилиями воли не сотрешь. Короче, и в сознании, и без, она казалась настоящей венериной мухоловкой — такая нигде в безопасности не будет!
     Мозг работал практически на автомате; борясь с запахом и самим собой, я в очередной раз свернул, но не к Актону, а к Паддингтону. То, что предстоит сделать там, много времени не займет: наверное, просто укрою Джулиет плащом, пока не вернусь; никто ее не заметит. Другого выбора не просматривалось: дух в церкви святого Михаила набирал силу, одурманенные прихожане бесчинствовали по всему Лондону, Баскиат сметала бюрократические препоны, чтобы арестовать меня за убийство, орден Anathemata сделал последнее предупреждение. Единственный способ выбраться из каньона с обваливающимися стенами — двигаться вперед и ни в коем случае не оглядываться. Может быть, если найти Денниса Писа и призрак Эбби Торрингтон, все встанет на свои места. Может быть… В противном случае мы на одной большой тележке покатимся в ад.
     Я припарковался поближе к станции Ланкастер-гейт, но за двойную желтую полосу[42] не заехал: не хотелось, чтобы в мое отсутствие «хонда» привлекала лишнее внимание, поэтому правила было лучше не нарушать. Остаток пути я прошел пешком: до Прейд-стрит, затем через вечно открытые ворота к зданию бывшей клиники мочеполовых заболеваний, то есть к «венеричке». Последние семь лет оно служило более таинственной разновидности медицины — метаморфической онтологии.
     Дженна-Джейн Малбридж сначала придумала этот термин, а потом ввела в активный обиход, употребив в двух десятках монографий и трех полнообъемных научных работах, причем одна посвящалась оборотням, вторая — зомби, а третья — исключительно призракам. В итоге она создала для себя питательную среду, заставив университетские клиники всей страны обратиться к целому пласту феноменов, которые, казалось, не имели к медицине никакого отношения, пока ими не занялась профессор Малбридж. В конце концов, как лечить мертвых?
     «Как лечить мертвых?» — эхом отзывалась Дженна-Джейн. Лечить их, конечно же, нельзя, но если дух мертвого вселяется в живое тело, появляются шансы и для наблюдения, и для медикаментозного воздействия, а если дух, вернувшись в собственную телесную оболочку, заставил ее двигаться и говорить, как это согласуется с понятием смерти? Разве такое состояние ему соответствует?
     Карьерный взлет получился молниеносным и успешным. В крупнейших клиниках страны открылись отделения метаморфической онтологии. На конкурсной основе из этих крупнейших выбрали лучшую. Так клиника на Прейд-стрит отошла под ведомство Дженны-Джейн. Ею она распорядилась весьма умело. С самого начала в бывшую «венеричку» пригласили известнейших лондонских специалистов и консультантов по изгнанию нечисти. Сперва Дженна-Джейн впитала их знания, затем разложила на составляющие и заново слепила воедино, продемонстрировав такой холодный и безжалостный ум, что участники процесса уже не могли определить, кто у кого учится. Чудесная была пора: закладывались основы новой науки на скорости, при которой никто не отваживался оспаривать правильность избранного пути или хотя бы спрыгнуть с подножки стремительно разгоняющегося локомотива.
     Большинство из нас начали сомневаться в Дженне-Джейн к концу первого года совместной работы, но не уходили от нее еще долгое время. Казалось, мы ведем полезные исследования, пусть даже под руководством тщеславной эгоистичной фашистки. Однако когда мы один за другим стали подводить морально-нравственные итоги, выяснилось, что они совершенно не соответствуют ожиданиям. Во имя науки или во имя Дженны-Джейн Малбридж, но некоторые эксперименты, проводившиеся на Прейд-стрит, однозначно попадали в разряд жестоких и вызывали угрызения совести даже у самых упорных и зацикленных на своем деле специалистов.
     Чашу моего терпения переполнила Рози Крейц. Сначала проект казался вполне безобидным. «Почему все восставшие — из числа недавно умерших?» — поинтересовалась Дженна-Джейн. Объектами ее исследований становились призраки с датой смерти не ранее 1935 года. С учетом заявлений других специалистов, временные границы отодвигались еще на пару десятилетий, то есть к середине Первой мировой войны. Но что стало с миллионами призраков из далекого прошлого, которым следовало бы невидимым океаном заполнять лондонские улицы?
     Вместе с подобными вопросами возникает понимание того, что пока не найдешь ответы хотя бы на половину из них, не сможешь спокойно спать. Что касается Дженны-Джейн, приобретать новые знания она умела лишь на собственном опыте. Пригласив человек десять: меня, Элейн Винсент, Немо Праксидиса и других крупных специалистов из Эдинбурга, Парижа, Локарно и еще бог знает откуда, она собрала нас в одном зале, где стояли десять стульев и стол, а на нем — большая картонная коробка. Когда все подошли, Дженна-Джейн заперла дверь и сняла крышку коробки.
     Я ожидал увидеть отрубленную голову, но содержимое оказалось куда менее драматичным: какие-то вещи, старые, но не отличающиеся особой красотой — веер с вышивкой, которая когда-то была яркой, а сейчас выгорела до оттенков серого и коричневого; рукописный молитвенник; бутылочка из тонированного стекла, вероятно, из-под духов; носовой платок, украшенный изящной буквой А; страничка из письма без обращения и адреса.
     — Посмотрим, что у вас получится! — сказала Дженна-Джейн, и мы приступили к работе.
     Праксидис использует транс, поэтому он закрыл глаза и отрешился от происходящего. Элейн Винсент работает через автоматическое письмо, чтобы ручкой или карандашом двигал сам дух, — она вытащила блокнот и приготовилась писать. Я достал вистл, а еще один парень начал выбивать какой-то сложный ритм. В общем, все мы делали то, что обычно делаем, когда хотим вызвать и обездвижить призрак.
     Призрак в том старье действительно обитал, вот только впечатление производил довольно странное. Его след казался одновременно сильным и невероятно слабым. Я будто шел мимо индийского ресторана и чувствовал легкий запах свежего кардамона. То есть было ясно: если открою дверь, от резких ароматов заслезятся глаза, и лишь исключительная едкость специи позволяет ей преодолеть стены с двойной облицовкой и обонятельные помехи улицы.
     Под ударом находилась профессиональная гордость, и мы проработали несколько часов без остановки.
     Сначала никак не удавалось навести на призрак фокус, но потом мы на-гора выдали несколько приемов, из разряда таких, что невозможно использовать в одиночку. Ударник выбивал на столе контрапункт к моей мелодии, а Элейн рисовала создаваемые нами звуковые образы. Черпая вдохновение в талантах друг друга, мы создали плотные гиперчувствительные силки; они тянулись по всей комнате и охватывали категории времени и пространства, которые мы не то что назвать, даже осмыслить не могли.
     Результат, естественно, пришел. Над столом медленно, явно нехотя поднялся призрак, напоминавший воздушный шар, который отпустил резвящийся в аду ребенок. Мы обездвижили его, перевернули и, словно бабочку, пригвоздили к пласту заряженного воздуха.
     Он, вернее она, сначала не могла говорить. Она умерла так давно и так долго спала в истлевшей оболочке своих костей, что забыла собственное имя. Губы не слушались, а в слетавших с них звуках ужаса и гнева слышалось примерно поровну. Она пыталась вырваться, но с каждым движением лишь натягивала наши психоэмоциональные нити и запутывалась еще сильнее.
     Она была такой миниатюрной! Взрослая, даже зрелая женщина, истерзанная болезнями и самой жизнью, по размерам напоминала десятилетнюю девочку. Понимаю, это нелепо: по исходным материалам, которые предоставила Джей-Джей, следовало догадаться, что мы имеем дело с очень старым духом. Однако увидев ее, я чуть не задохнулся от отвращения к происходящему. Отношения с религией у меня довольно напряженные: божества, чье общество я сумел бы вытерпеть хотя бы до завтрака небесной манной, просто не существует, и все равно эксперимент казался святотатством. Призрачная женщина была такой маленькой и хрупкой… Я фактически чувствовал себя извергом, мучающим ребенка.
     Тем не менее резко оборвать мелодию я не мог. Это все равно что выскочить из летящей на скорости сто километров в час машины — целый букет неприятностей гарантирован. Так что я довел игру до более или менее плавного финала, и остальные сделали то же самое: вытащили на берег рыбу, из тщедушного тельца которой торчало сразу несколько крючков.
     Дженна-Джейн была в восторге. Столь блестящего результата с первой попытки она не ожидала. Однако, не дав нам ни прийти в себя, ни обсудить содеянное, профессор привела вторую команду, на этот раз не специалистов по изгнанию нечисти, а медиумов и оккультистов, собранных с той же лояльной эклектичностью, что и мы. Нас же быстренько вытолкнули из зала: спасибо, мол, и всего доброго.
     Вскоре после этого я покинул проект на Прейд-стрит и на все попытки Джей-Джей заманить меня обратно для повторного эксперимента отвечал отказом.
     Другими словами, после того проекта многие его участники мучились от вины и стыда, Джей-Джей больше не удалось согнать в одну комнату столько самородков, и Рози Крейц осталась уникальным экземпляром.
     Имя «Рози Крейц» в шутку придумала Джей-Джей: вызванный нами призрак нужно было как-то называть, а раскрывать его истинную личность, пусть даже случайно, ей очень не хотелось. В общем, если не отходить от рыболовных метафор, выловив золотую рыбку, отпускать ее профессор не собиралась.
     План состоял в том, чтобы позволить, а может, заставить Рози вселиться в одного из оккультистов, чтобы надежно закрепить ее в мире живых. Джей-Джей собрала настоящий шведский стол из медиумов разных возрастов, полов, рас, школ и направлений: от классических телепатов до полуненормальных миллениариев, аскетов-сведенборгиан и теософов мадам Блаватской. Короче, на любой вкус.
     Однако вопреки всем ожиданиям, Рози выбрала саму Джей-Джей, прожила (ну а как еще выразиться) в ее теле двадцать дней и двадцать одну ночь, едва не убив мигренью и психосоматическими болями в скелетных мышцах. Месть могла получиться сладчайшая, однако в ту пору Рози еще не осознавала, кого нужно благодарить за столь позднее и неожиданное воскрешение, так что, пожалуй, все вышло случайно.
     На двадцать первый день она позволила переместить себя в молодого человека из Кембриджа по имени Донни Коллет. Это стало началом своеобразной эстафеты по бегу на месте, которая продолжается до сих пор. Добровольцы из отделений метаморфической онтологии по всей стране и студенты философского и теологического факультетов, еще не раскусившие истинную сущность Джей-Джей, по очереди несут укороченную (не более недели) вахту, становясь для Рози каналами и телесной оболочкой, во имя того, чтобы онтологи с Прейд-стрит могли продолжать изучение жизни и смерти, расширять границы двух понятий и точек их соприкосновения.
     Помимо «оболочек» существует отдельная группа поддержки. В нее входят специалисты, которые занимают Рози беседами. Призраки не спят, а вот принимающая сторона, точнее, принимающее тело, спит целую неделю, а потом просыпается свежим и отдохнувшим, как после отпуска на спа-курорте. Рози требуется постоянное умственное стимулирование, и, поскольку Джей-Джей категорически отказалась выпускать ее за территорию клиники, все приходится делать на месте. Рози смотрит DVD-диски (телевидение на Прейд-стрит запрещено), читает книги и без умолку болтает со всеми, кто согласится слушать.
     Вот уже несколько лет я сам время от времени участвую в группе поддержки. Наверное, чувствую себя виновным в том, что являюсь одним из тех, кто без спросу разбудил Рози от сна, хотя ее общество мне очень нравится, и порой она становится весьма полезным эмоциональным отражателем. Кем бы ни была Рози при жизни (сама якобы не помнит), она наверняка отличалась острым как лезвие умом. В принципе смерть смогла уничтожить лишь оболочку этого лезвия.
     Однако для посещений я всегда выбирал дни, когда Дженна-Джейн отсутствовала: читала лекции или выбивала спонсорскую помощь у благотворительных фондов с неопределенно-расплывчатыми уставами. Сегодня от надежных информаторов я знал: она на месте, так что пообщаться с Рози можно было только через профессора Малбридж.
     Перво-наперво требовалось попасть к самой Джей-Джей. Снаружи клиника больше напоминает крепость, у главного входа даже имеется контрольно-пропускной пункт, где следует изложить цель визита и дождаться официального разрешения. Благополучно пройдя этот этап, я оказался в здании. Затем, шагая коридорами, пропитанными хорошо знакомым запахом давно испарившейся мочи, я тут и там замечал тревожные кнопки, снабженные краткими буквенно-цифровыми кодами. У каждой имелась пояснительная табличка, напоминающая, что нарушение внутреннего распорядка грозит немедленным выдворением, и в таком случае сотрудникам охраны надлежит собраться в месте, где сработала сигнализация, а остальным — не отходить от своих постов. В общем, все как в жутких воспоминаниях о доме отдыха в Скегнессе, только колючей проволоки поменьше.
     Дженна-Джейн была в меньшем из двух кабинетов, том самом, что выходит на большой офис свободной планировки, как будка стрелочника — на железнодорожные пути.
     По дороге я ломал голову: как же изложить просьбу? Еще недавно я мог заскочить к Рози без всякой преамбулы: привет, мол, старушка, но потом Джей-Джей узнала, что один из посетителей носит ей записки и внутренние правила ужесточились. Вообще-то сейчас в ее дурацком шоу появились другие интересные персонажи, но Рози-то была первой и до сих пор считается мегазвездой: еще бы, призрак, которому более пятисот лет! В итоге за всеми контактами своей любимицы Джей-Джей следит ревностным, неусыпным, как у самой Рози, оком.
     Когда я постучал, Джей-Джей оторвалась от толстенной рукописи и одарила улыбкой, ослепительно бессмысленной, мол, Феликс, я так рада тебя видеть! Врет ее улыбка, каждым белоснежным зубом врет!
     — Феликс! — прокурлыкала она, поднялась и вышла из-за стола. Я старался ненароком ее не коснуться, но у Джей-Джей были другие планы: профессор поцеловала меня сначала в правую щеку, а потом, на всякий случай, еще и в левую. Очень по-европейски; увы, это значило, что на доли секунды мое шестое чувство заглянуло в сумасшедший террариум ее души. Только этого мне в тот момент не хватало!
     Кто-то мне рассказывал, мол, настоящая фамилия Джей-Джей не Малбридж, а Мюллер, и родилась она якобы среди руин Эссена, когда Третий рейх еще бился в предсмертной агонии. Если так, ее имитация мягкого протяжного, зябко кутающегося в твид, мелкоаристократического («но давайте не будем об этом!») английского акцента просто блистательна. Как и почти вся сущность Джей-Джей, это — изящный финт, призванный заманить жертву поближе, дабы вонзить кинжал в ее сердце.
     Дженна-Джейн не изменилась ни на йоту: все такая же миниатюрная, опрятная и неизменно приветливая. Сейчас ей, наверное, под шестьдесят, хотя, видимо, ее тело решило, что сорок намного лучше, и остановилось на этом возрасте. В волосах мелькала седина, но, сколько мы знакомы, Джей-Джей всегда была седой, причем на ней седина выглядит признаком старения куда меньше, чем облупленная краска на борту линкора. Обтекаемая, гладкая, пуленепробиваемая — и внешне настоящий линкор. На Джей-Джей любимый докторский халат, но под ним я заметил джинсы и клетчатую рубашку. Нет-нет, профессор умеет выглядеть торжественно и парадно, если парад приносит ей какие-то дивиденды, а для остальных случаев припасен повседневно-непритязательный образ.
     — Давно ты к нам не заглядывал! — мягко пожурила она. — Наверное, года два.
     Дженна-Джейн предложила мне сесть (отказать я, естественно, не смог), а сама устроилась напротив. Не профессор, а хамелеон в белом халате: встречая меня, была милой и дружелюбной, а, едва усадив за стол, дала понять, что визит формальный и при необходимости, рассыпаясь в извинениях, она напомнит о существующих правилах.
     — Я несколько раз заходил, но вас все не было.
     — Да, мне сообщили, — улыбаясь, кивнула профессор. — Я уже начала думать, ты нарочно меня избегаешь. Однако вот ты и явился.
     Да, вот я и явился…
     — Как идут дела? — вежливо осведомился я, понимая, что «Мне нужна Рози, так что здравствуй и прощай» покажется грубовато.
     Дженна-Джейн скромно пожала плечами.
     — Клиника расширяется. А какая у меня сейчас команда! Молодые честолюбивые таланты: получили образование в Европе и прилетели сюда узнать, как все происходит на практике. Тебе их имена ничего не скажут, ты же спецлитературу не читаешь, но уверяю, в Штатах и Германии есть профессора, которые, услышав мое имя, зеленеют от зависти.
     — Охотно верю, Джей-Джей, — на полном серьезе заверил я.
     Профессор скривилась.
     — Феликс, пожалуйста, не называй меня этим прозвищем! — попросила она. — Ты же знаешь, как я к нему отношусь! Дела идут отлично: собралась команда способных учеников, которые скоро перестанут нуждаться в моем руководстве! — Голубые глаза холодно блеснули: даже отпуская шутку, она не могла не съязвить. Без боя Дженна-Джейн свою маленькую империю никому не уступит: скорее умрет, чем позволит проявлять самостоятельность. — В плане приобретений хочу похвастаться тремя loup-garous, один из которых способен захватывать и модифицировать даже тела насекомых. Еще — однояйцевые близнецы-зомби из Эдинбурга. Заполучить их было ох как непросто, но мне удалось убедить руководство больницы, что мы в состоянии предложить им более качественное лечение. Теперь благодаря компьютерному томографу мы имеем шанс отслеживать процесс разложения буквально молекулу за молекулой и убеждаться, насколько синхронен он в двух разных трупах.
     — Если только билль о правах мертвых не примут в третьем чтении, — уточнил я, вернее, просто не сдержался: уж слишком велик был соблазн.
     Однако Джей-Джей на мякине не проведешь — она рубанула ладошкой по воздуху, в буквальном смысле отмахиваясь от неприятной темы.
     — Феликс, у меня много друзей в Вестминстере. Билль не пройдет, по крайней мере не в нынешнем виде и не в нынешней сессии. Это привело бы к вопиющему беспорядку! Нет, естественно, определенный законодательный статус мертвые получат. Уже начались разговоры о том, что меня в качестве консультанта привлекут к работе над следующим биллем, когда этот пойдет ко дну.
     Я чуть не рассмеялся: «Можно проконсультироваться у вас по проблеме овец, профессор Волк?»
     — Так, значит, билль забаллотируют? — спросил я вслух.
     — Заблокируют из-за нехватки времени на обсуждение, — с чуть заметным злорадством поправила Джей-Джей. — На дебаты осталось всего два дня, а из палаты лордов поступило сорок семь поправок. Правительство о столь спорном законе ходатайствовать не захочет, значит, билль положат под сукно до зимней сессии. Тогда дебаты начнутся снова, но уже с гораздо меньшим пылом. Уверяю тебя, резину можно тянуть годами… Если билль примут, он будет составлен так, чтобы мы имели возможность продолжать эксперименты, не опасаясь проблем с законодательством. Думаю, это станет одной из главных целей всех парламентских актов: на таком этапе правительство не желает связывать себе руки.
     — На каком «таком» этапе, Дженна-Джейн?
     — На этапе, когда мертвые начали воскресать в несчетных количествах, и создается впечатление, что их ведут демоны из ада.
     Я пожал плечами: это всего лишь теория, подобные уже высказывались миллион раз.
     — Мне казалось, демоны появляются везде, где пахнет свежей едой.
     — Феликс, твое мнение мне известно. Сколько раз мы с тобой спорили! По-моему, у тебя есть опасная склонность недооценивать угрозу, которую представляют мертвые. Однако раньше она компенсировалась профессионализмом, способностью отрешаться от посторонних раздражителей при выполнении конкретного задания. Хотя, по моим сведениям, в последние месяцы это качество несколько… несколько ослабло.
     Джей-Джей смотрела на меня пристально, оценивающе, даже сделала паузу, надеясь, что я как-то отреагирую на ее заявление.
     — Приятно, что вы до сих пор мной интересуетесь, — вкрадчиво сказал я.
     — Как всегда, Феликс, как всегда.
     — Послушайте, Дженна-Джейн, — явно уступая в светской беседе, я решил перейти к делу, — мне нужно поговорить с Рози. Хочу кое-что у нее спросить.
     Джей-Джей подняла брови — я догадался, потому что на ее лбу мелькнула морщинка. Брови у профессора Малбридж седые и тонкие, словно ниточка, поэтому увидеть их можно лишь с очень близкого расстояния.
     — Я внесу тебя в список, — негромко пообещала она.
     — Мне необходимо именно сегодня!
     Губы Джей-Джей изогнула скупая печальная улыбка.
     — Как же это устроить? Сейчас у нас официальная система бронирования, и на сегодня не осталось ни одного окошка. Самое раннее — дня через четыре.
     — Всего-то прошу пару минут… Нельзя ли запустить меня в конце чьей-нибудь смены?
     Профессор Малбридж покачала головой, и на лице появилось сожаление, как две капли воды похожее на искреннее.
     — Нет, Феликс, боюсь, что нет. Сейчас каждая кандидатура рассматривается попечительским советом, и его полномочия я на себя взять не могу. Даже ради друга не могу, — сделав паузу, Джей-Джей нахмурилась, и я стал ждать завершения этого маленького спектакля. — А вот коллега — дело другое. В смысле, если бы ты принимал активное участие в работе клиники, причем регулярно, я пошла бы на уступки, не боясь, что получу за это по рукам.
     Хм, условие, конечно, кабальное, но если требуется только обещание, я вполне способен быть не менее очаровательным лицемером, чем она.
     — Сейчас времени катастрофически не хватает, но как только освобожусь, обязательно приеду и предложу свои услуги.
     — Отлично! — с энтузиазмом закивала Дженна-Джейн. — Есть одна услуга, о которой я очень бы хотела тебя попросить.
     — В чем дело? — Я уже привстал, чтобы в буквальном смысле подтолкнуть ее к следующей стадии. Однако при встрече с жестким сопротивлением или непреодолимой силой Джей-Джей способна вызвать у противника конфликт интересов и использовать его в корыстных целях.
     — Убеди своего приятеля Рафаэля Дитко согласиться на лечение в нашей клинике.
     Лицо застыло в неподвижную маску, и на секунду я замер в каком-то промежуточном положении между «сидя» и «стоя». В конце концов, я выбрал «стоя», потому что так хоть немного отдалялся от Дженны-Джейн.
     — Простите, — буркнул я, — об этом и речи быть не может.
     — Неужели? — невинно переспросила профессор Малбридж. — Пару дней назад мне звонил доктор Уэбб. Он считает, мистеру Дитко будет полезнее оказаться в заведении, где непосредственно и целенаправленно занимаются проблемами, аналогичными той, с которой столкнулся он.
     — Джей-Джей, только без обид, но именно здесь Рафи создаст вам проблему. По-моему, вы путаете несущую волну с сигналом.
     И все-таки она обиделась!
     — Феликс, во-первых, сравнение неудачное, а во-вторых, совершенно не соответствует действительности. Я в курсе; Дитко и вселившийся в него демон — два разных существа, и, пожалуй, даже лучше тебя понимаю, что это значит и через какие механизмы работает. Я бы никогда не спутала твоего друга с пассажиром, которого ему не посчастливилось везти!
     — Правда? Значит, у вас не возникнет соблазна, к примеру, воткнуть в Рафи вилы, чтобы выяснить, потечет ли кровь у Асмодея?
     Самообладание и притворство Дженны-Джейн близки к совершенству, и на ее лице не отразились ни гнев, ни раздражение. Профессор лишь покачала головой, словно моя грубость окончательно убедила ее в том, что она рождена не для нашего жестокого, бесчувственного мира.
     — Моим главным приоритетом было бы благополучие Дитко, — торжественно провозгласила она.
     — Дженна-Джейн, это не обсуждается.
     — Феликс, тогда не обсуждается и Рози. Я внесу твое имя в список, и через несколько дней тебе позвонят и объявят дату. Если только у кого-нибудь в попечительском совете не возникнут вопросы относительно твоей профпригодности.
     — Дженна-Джейн, а вы в попечительский совет входите?
     — Разумеется, я в числе четырех представителей клиники плюс еще трое…
     Я поднял руку, дабы остановить этот плавный поток.
     — Спасибо, я все понял. Передайте привет нашим общим знакомым!
     — Да, конечно.
     — А по дороге скатитесь с лестницы и сломайте себе шею. Надеюсь при следующей встрече застать вас в хроническом вегетативном состоянии.
     — Феликс…
     Я вышел под аккомпанемент ее укоризненного голоса, звучавшего точно так же, как и во время приветствия. Вот только лицо Дженны-Джейн видеть не хотелось.
     Зато на обратном пути к контрольно-пропускному пункту я заметил одну из тревожных кнопок со строгими пояснительными записками. В голову пришла идея, да такая замечательная, что устоять я просто не смог: бах! — локтем разбил стекло и нажал на кнопку. Сразу со всех сторон послышалось двухтональное у-у-у.
     Я поспешил дальше, лихорадочно вспоминая планировку здания. Впереди где-то справа должен был скрываться коридорчик.
     Так и оказалось. Свернув в него, я увидел, что ко мне несется отряд, в котором просматривались одетые в темно-синюю форму охранники. Я приготовился к встрече, но они промчались мимо, не удостоив и взглядом. Метров через сто попался отряд номер два, а потом я свернул в коротенький боковой коридор, упирающийся в одинокую дверь.
     Закрыто… Я принялся барабанить и во все горло орать «Откройте!» — нужно же было как-то перекричать бешеное мычание сирены. Раздался скрежет отодвигаемого засова, дверь приоткрылась, и в щелке мелькнуло удивленное лицо. Так, еще один парень в форме, куда выше и крепче меня.
     — Ее перемещают! — завопил я, тыча пальцем в глубь палаты.
     — Перемещают? — Охранник был удивлен и встревожен, но от двери не отошел ни на шаг: кота в мешке он покупать явно не собирался. — Куда именно? Что происходит?
     — Пожар! Ее временно переводят во двор!
     Охранник удивился еще сильнее.
     — Пожар? Но ведь сработала противовзломовая система, а не…
     Все, достаточно… Я с силой пнул охранника в живот и, когда он сложился пополам, наотмашь ударил в ухо, повалив на пол. Справа от двери в маленькой нише висел огнетушитель. Я быстро его снял: лучше держать наготове, мало ли что — сейчас этот здоровяк путешествует по стране чудес, но вдруг поднимется? Меня немного мучила совесть: в конце концов, парень только выполнял свою работу, но, с другой стороны, любой, кто под этим предлогом находится в компании Дженны-Джейн, ступает по тончайшему льду, способному расплавиться от обычного дыхания.
     Втащив охранника в палату, я закрыл дверь, предварительно оглядев коридор: слава богу, никого. Увы, это, наверное, ненадолго.
     Увидев меня, Рози расплылась в ленивой хулиганской улыбке.
     — Феликс Кастор! — позвала она. — Мне снилось, что мы с тобой поженились.
     — Рози, ты бы со мной намучилась. Я же не поддаюсь одомашниванию!
     — Ах, но во сне я была мужем, а ты — женой.
     — Все равно бы намучилась: я бы гулял направо и налево… Собственные слабости мне хорошо известны.
     Я придвинул стул к ее кровати. Сегодняшнее тело Рози показалось незнакомым, хотя удивляться не приходилось: я уже говорил, что давненько не заходил к ней в гости. Итак, совсем молодой парень с копной темных кудрей и воспаленными прыщами на левой щеке полностью одетым лежал поверх одеяла, и, возможно, на каком-то уровне слышал наш разговор, но управляла его сознанием Рози. Обычно бывает именно так.
     В отличие от демонов духи не могут овладевать людьми: поэтому loup-garous и выбирают животных, несмотря на все сопутствующие неудобства. Рози это удается, потому что люди, в тела которых она проникает, во-первых, гиперчувствительны, а во-вторых, гипернастроены на помощь и сотрудничество, но даже в таком случае пребывание не всегда получается комфортным.
     Я развернул стул спинкой вперед, оперся на нее руками.
     — С каких пор ты видишь сны? А если видишь, вот что их вызывает! — Я кивнул в сторону ее тела. — Опять в мужскую одежду вырядилась, извращенка эдакая!
     Рози продолжала улыбаться: похоже, ее очень обрадовал либо мой приход, либо вой сирены и моя потасовка с охранником. Она уже семь лет сидит в этой палате, поэтому счастлива любым изменениям в обычном распорядке дня.
     — Обожаю молодых мальчиков! — прошептала она. — Порой ласкаю их, чтобы посмотреть, как отреагирует мужское достоинство… Увы, — с тоской вздохнула она, — это же все равно что самой себя щекотать: приятно, но не то.
     — Эх, Рози, как жаль, я не видел твоего собственного тела…
     — И мне, дорогой, и мне тоже жаль! Это было не тело, а сокровище, я бы дала тебе зеленый свет: что найдешь, все твое!
     — Рози, ради встречи с тобой я нажал на тревожную кнопку! Дженна-Джейн не хотела пускать.
     — Мерзкая сучка!
     — Очень тонко подмечено! Однако часики тикают. Джей-Джей стрелой примчится сюда, догадавшись, что это моя работа, и тогда мне не поздоровится.
     — Значит, тебе стоит поторопиться.
     — Так и сделаю. Я разыскиваю твоего приятеля, Денниса Писа.
     — Ах, Деннис… — задумчиво протянула Рози. — Из моих мальчиков он самый дикий и необузданный. В один прекрасный день он этим здорово себе навредит, если уже не навредил.
     — Рози, когда он здесь был в последний раз?
     — Пару дней назад, в воскресенье, ну или в понедельник. Сказал, теперь мы долго не увидимся, но просил не волноваться. Мол, у него проблемы: нужно отдать долги, причем некоторые из тех, что выплачиваются не деньгами, а кровью. Однако Деннис уже все продумал и чувствовал себя в безопасности.
     — Где именно он в безопасности?
     Карие глаза парня взглянули на меня с подозрением.
     — Фикс, а тебе-то какой интерес? Или ты один из тех, кому должен Деннис? Мне бы страшно не хотелось, чтобы вы дрались.
     — Рози, мне драка ни к чему! — заверил я. — Зато очень важно с ним поговорить. У меня, как и у Денниса, проблемы, причем наши с ним беды странным образом переплетены. Может, мы друг друга выручим. Может, просто обменяемся информацией и разойдемся.
     Рози долго молчала.
     — Я не знаю, где Деннис, — наконец объявила она, и мое сердце упало. Тут Рози подняла палец: стой, мол, не торопись. — Он особо не распространялся, сказал только…
     За спиной послышался грохот, и, обернувшись, я увидел на пороге Джей-Джей и троих охранников.
     — Уведите его! — рявкнула профессор Малбридж, и охранники, расправив плечи, двинулись ко мне. Сопротивляться бесполезно: любой из них был достаточно высок и атлетичен, чтобы сложить из меня оригами.
     Рози приблизила губы парня к моему уху.
     — Он намекнул, что живет у мистера Штайнера, — успела шепнуть она, а в следующую секунду охранники оторвали меня от стула и повернули лицом к Джей-Джей.
     — Феликс, ты очень меня разочаровал, — с грустью и недоумением проговорила она.
     — Джей-Джей, из ваших уст это звучит как комплимент!
     Демонстрируя усердие и исполнительность, один из молодцов ткнул меня в живот. С негромким ш-ш-ш я подавился воздухом и в изнеможении согнулся пополам, слыша укоризненный голос Дженны-Джейн.
     — Зачем применять силу? — упрекала она охранника, как секундой раньше меня. — Здесь место для цивилизованных бесед. Выведите его за территорию клиники, и когда закончится кассета, сразу принесите мне. Хочу знать, о чем тут шла речь. Рози, прости, что мы тебя потревожили.
     — Было так здорово! — воскликнула та. — Фикс, приходи еще и поскорее!
     — Боюсь, отныне мистер Кастор в нашем черном списке. Вряд ли он вернется.
     — Рози, можешь на меня рассчитывать, — прохрипел я.
     По дороге к главному входу охранники провели со мной цивилизованную беседу, но ни одна из их, хм, фраз следов не оставила.
     Когда я, слегка шатаясь, шел к машине, в голове снова и снова звучали слова Рози: «Он живет у мистера Штайнера». Раз Пекам Штайнер был давно мертв, а парень, с которым я мельком виделся на борту «Коллектива», определенно жив, просматривалась лишь одна весьма интригующая возможность. Без помощи Никки не обойтись…
     Вероятно — уж простите за выражение, — даже получится одним ударом убить сразу двух зайцев.

15

     — За кого ты меня принимаешь! — негодующе воздевая руки к потолку, бушевал Никки. — За владельца ночлежки? «Спальные места для всех, дополнительные одеяла по требованию»?
     — Никки, это ведь только на пару дней или даже меньше. В любой момент она может проснуться и уйти.
     — Тащи своего секс-демона в другое место! Нет, Кастор, на этой неделе геморроя от тебя с лихвой хватило!
     Мы стояли в главном зрительном зале кинотеатра, где Никки держит насос и генератор для своих кондиционеров. В тонкости «перекачивания электроэнергии» и «отмывания вольт» я никогда не вникал, но каким-то образом мой приятель охлаждает тысячу кубических сантиметров воздуха до четырех градусов Цельсия, а на счетчиках государственной электроэнергетической системы и стрелочка не шелохнется. Наверное, там где-нибудь стоит колесо, и несчастная белочка крутит его, надрывая сердечко.
     Однако сегодня мудреная система дала небольшой сбой, и Никки, забравшись под насос, копался в его внутренностях с гаечным ключом в одной руке и ацетилено-кислородной горелкой в другой. Горелка очень напоминала плащеносную ящерицу: Никки прикрепил к ее наконечнику отражающую насадку, чтобы при работе на него попадало как можно меньше горячих искр. Он только что побывал в целительных руках Имельды, однако даже незначительное (пара градусов) потепление сказывалось на продолжительности жизни. Точнее, на продолжительности жизни после смерти.
     Я решил попробовать другую тактику:
     — Слушай, она вполне способна заплатить. Допустим по сотне за ночь. Как только проснется, попрошу с тобой рассчитаться.
     — Да? А вдруг решит, что дешевле выпотрошить меня и вверх ногами повесить на ближайшей эстакаде? Забыл, кто собирал для тебя данные об Аджулустикель? Мне лучше твоего известно, как она опасна! Подай изоленту!
     Я ногой подтолкнул рулончик поближе к Никки. Тот протянул руку, нащупал, но спасибо не сказал.
     — Сто пятьдесят за ночь, — предложил я.
     — Кастор, ты что, не понял? Я не доверяю ей и видеть не хочу. Физическая безопасность для меня превыше всего. Ждать, когда в комнате для гостей проснется секс-демон с психопатическими наклонностями? Нет, увольте! Кто знает, в каком настроении она проснется?
     — Никки, у тебя есть комната для гостей?
     — Верно, нет.
     — Как вариант, она могла бы расплатиться информацией.
     — Какой еще информацией?
     Блестящая идея пронеслась мимо, словно пылинка в холодном воздухе, и я поймал ее на лету.
     — О том, что случится дальше.
     Прессинг, чистой воды прессинг, и довольно нелепый, но я устал от постоянных «нет».
     Выкатившись из-под насоса, Никки уставился на меня с глубоким подозрением и живейшим интересом одновременно.
     — Что ты сказал?
     Я надул щеки и пожал плечами.
     — Только то, что ты мастерски прячешься от неминуемого. Настоящий виртуоз! Но ведь рано или поздно конец все равно наступит. Разве не интересно узнать, где окажешься?
     Никки принялся вытирать запачканные копотью пальцы бумажным полотенцем, не поднимая глаз: изображать бесстрастность было ой как непросто.
     — Все равно боюсь, что она оторвет мне яйца и станет носить вместо серег, — кисло пробормотал он.
     — Здесь есть склад с надежной дверью и висячим замком?
     — Да, а что?
     — Еда, питье и уборная Джулиет не нужны. Почему бы до моего возвращения не запереть ее на складе?
     Возникла пауза, во время которой Никки продолжал вытирать пальцы.
     — Угу, — сделанным безразличием промычал он, — ладно. Договоримся следующим образом: ты отнесешь ее в подвал и закроешь, а как разберешься с делами — сразу же заберешь. Пока она здесь, я не стану ни касаться ее, ни подходить близко. Когда проснется, мы побеседуем под твоей личной охраной. Я задам… скажем, пять конкретных вопросов и получу пять конкретных ответов — конкретных в моем понимании, а не в твоем.
     — Согласен. Пойду принесу Джулиет. — Отвернувшись, я зашагал к двери.
     — Эй, я тут прочитал, где нашли тело девочки! — крикнул мне вслед Никки. — Так что ты оказался прав: все это время она была мертва. Зря я сомневался, по призракам ты настоящий спец. Хотя кое-что, наверное, не знаешь… Информация хранилась в закрытом файле, который я взломал, околачиваясь по соседству.
     Остановившись, я обернулся и взглянул на него с другого конца зала. Все сиденья давно убрали, поэтому справа и слева меня окружали аккуратные ряды штырей, словно поле, вместо семян засеянное металлоломом.
     — Где именно «по соседству»? — уточнил я.
     — На сайте «Мапстек». Это внутренняя система обмена данными, столичная полиция у Интерпола собезьянничала. Туда стоит заглянуть, хотя бы чисто для смеха. Наши горе-специалисты понятия не имеют, как устроен мир, как разные мелочи цепляются одна за другую. Пытаются нащупать связь между преступлениями, но действуют слишком прямолинейно: кроме гребаной методологии ничего не применяют, вот и упускают самое главное. Ну, самых крупных преступников, в смысле, настолько крупных, что почти никогда не попадают в поле зрения… Копы совершают промах за промахом, а репертуар сменить не могут.
     — Эбби Торрингтон, — напомнил я, столкнув с рельсов его параноидную болтовню, прежде чем она успела набрать скорость.
     Никки выглянул из-под насоса, слегка обозленный тем, что его прервали.
     — На теле имелись повреждения, нанесенные после смерти. Буквально через минуту, когда девочка еще истекала кровью. Кто-то царапнул ее шейку, и сзади осталась ссадина.
     Я примерялся к новой информации, но в голове накопилось столько разного дерьма, что сосредоточиться никак не получалось.
     — Хочешь сказать, по коже чем-то провели? Чем-то шероховатым?
     — Да, вроде того. И по задней стороне шеи, и слева, но уже чуть выше, и спереди на уровне подбородка.
     Второй удар ножом? Вонзили нож в сердце Эбби, а потом голову решили отрезать? Вполне вероятно… Однако великан со штурмовой винтовкой продолжал наступать, тела падали направо и налево. Довести задуманное до конца не удалось, пришлось ограничиться пунктиром, эдакой линией отреза…
     Я покачал головой. Нет, неправильно… Инструменты придурки-сатанисты держат в полной боевой готовности. Если уж решили принести человеческую жертву, то вряд ли воспользуются для этого обычным столовым ножом, в надежде, что он перережет мышцы и разрубит кость.
     — С шеи что-то содрали, — вслух предположил я. — Какое-то украшение.
     — Какое еще украшение?
     — Медальон на цепочке.
     — Тоже вариант. Но дергать следовало сильно.
     Память услужливо воскресила кулак Денниса Писа, крошащий буфетную стойку «Темзского коллектива» в сантиметрах от моего лица.
     — Да, силы хватило…
     Я вернулся к машине и, занося Джулиет в кинотеатр, продолжал обдумывать ситуацию. Пожалуй, моя теория, вернее, серия логических выводов, получилась довольно смелой, но, казалось, можно воссоздать картину — по крайней мере частично. Значит, так: каким-то образом Пис узнал, что должно произойти в молитвенном доме и кто будет участвовать. Вероятно, прежде чем убить, он выпытал признание у Мелани Торрингтон. В итоге Пис отправляется туда со спасательной миссией, но приходит поздно: Эбби уже погибла.
     Поздно или как раз вовремя?
     Деннис целится в начерченный мелом круг и превращает в щепки добрую половину пола. Сектанты разбегаются, орут и так далее, а он срывает с шеи Эбби медальон.
     Раз не удалось спасти тело, он хочет спасти хотя бы дух, но для этого требуется нечто вещественное.
     Наверное, я слишком долго занимаюсь изгнанием нечисти, потому как все действия Писа казались разумными. Любой специалист, привыкший относиться к паранормальным явлениям как к самым обычным фактам, увидел бы в них железную логику. Большинству призраков нужен материальный якорь, без него им не выжить — я доказал это, когда освободил убитых девочек из больницы Стенджера и позволил им скитаться по свету. В адской панике момента, момента смерти, в незнакомом месте, среди незнакомых людей, дух Эбби наверняка прильнул бы к чему-то своему. Похоже, Пис — настоящий профессионал: он четко понимал, как выбрать это «что-то» и как им потом распорядиться.
     Остальное было делом техники, так как решение Деннис принял мгновенно. Кто захочет бросать дочь в компании только что убивших ее ублюдков? К тому же он, вероятно, спасал ее от еще более жуткой участи.
     Ведь сатанисты разыскивают Эбби даже после ее смерти. Очевидно, что-то пошло не по плану. Им следовало довести до конца начатый в молитвенном доме обряд. Обряд настолько важный, что католическая церковь задействовала даже отлученную «артиллерию».
     Пока ситуация представлялась именно так. Я чувствовал, что пропускаю какое-то лежащее под носом звено, которое соединяет Рафи, Асмодея и церковь святого Михаила с уже известными фактами. Однако в данный момент имелись более неотложные занятия. Под руководством Никки я спустил Джулиет в подвальный чулан, размерами напоминающий ангар для самолета. В нем хранилась всякая всячина, которую годами собирал Никки: картины, скульптуры, драгоценная коллекция пластинок, а еще, по непонятной мне причине — ведь зомби не едят, — огромные запасы консервов. Наверное, Никки планировал торговать ими после взрыва следующей ядерной бомбы или во время третьей мировой войны.
     Я расстелил на полу несколько одеял и бережно опустил на них Джулиет. Никки разглядывал суккуба в явном замешательстве.
     — Кастор, во мне больше нет гормонов, — проговорил он звенящим от нервного напряжения голосом. — Адреналина, тестостерона, дофамина — ничего. Все жизненно важные органы давно не работают. Не говоря уже о том, что кровь превратилась в желе.
     — Знаю, и в чем дело?
     — Так почему при одном только взгляде на нее у меня встает?
     — Магия, наверное, — предположил я. — Проявляется ее демоническая сила.
     Швырнув мне ключи, он закрыл ладонями промежность.
     — Запри ее! — коротко велел Никки и бросился вон из подвала.
     Опустившись на колени рядом с Джулиет, я наклонился, чтобы приблизить губы к ее уху.
     — Потерпи тут немного, Джулс, держись!
     Я вышел из чуланчика и запер дверь. Для этого пришлось налечь на нее плечом: раньше чуланчик служил фильмохранилищем, а поскольку по взрывчатости старая пленка лишь немногим уступает мощнейшему гелигниту,[43] стены и двери были огнестойкими и взрывобезопасными. Отличное место для того, чтобы спрятать телесную оболочку Джулиет, пока в нее не вернулось содержимое — этим я займусь при первой же возможности.
     Никки я нашел в кинопроекционной кабине — он измерял уровень кислотности и жесткости воды, в которой жили его гидропонные растения. Не удостоив приятеля вниманием, я направился к невысоким шкафам, где хранились карты и книги. Как у истинного параноика, видящего за каждым событием заговор, справочный отдел у Никки не хуже, чем в Британской библиотеке, и я не сомневался, что найду в нем серию карт Лондона масштабом 1:1000. Я вытащил «Илинг-Актон» и разложил на шкафу, небрежно смахнув колыбель Ньютона, любимый сувенир Никки.
     Зомби мгновенно оторвался от кадок и одним прыжком пересек кабину.
     — Эй, Кастор, — завопил он, — оставь мои шмотки в покое!
     — Мне очень хочется сыграть с тобой в одну игру! — Я повернул карту так, чтобы нужная мне часть оказалась в самом центре.
     — Я сейчас не в настроении, потому что испытал физиологическую реакцию, которой не появлялось со дня смерти! Мой член будто снова очутился по другую сторону могилы, с твоей стороны. Мне нужно прийти в себя, а тебе лучше смотать удочки.
     Я и не думал слушать, потому что знал: моя идея вряд ли оставит его равнодушным, главное, правильно ее преподнести.
     — Пекам Штайнер, — медленно и четко начал я, — мечтал построить комплекс «безопасных» домов. Миниатюрных изолированных крепостей в центрах городов, где могли бы укрыться живые, если бы мертвые, объединившись, решили захватить власть.
     Никки мои слова ничуть не впечатлили.
     — Да у Штайнера котелок совершенно не варил! — рявкнул он, схватил карту со стола и начал сворачивать. Руки мелко тряслись: да, сильно же Джулиет его напугала!
     — «Основная стихия, представляющая непреодолимое препятствие на пути мертвых, — это вода», — процитировал я. — Помнишь письма, которые он рассылал в управления жилищной политики всех лондонских районов? «Однако бастионы земли и воздуха так же действенны… — и прочее, и прочее —…для того, чтобы ослепить мертвых и надломить их силу».
     — Зачем ты мне все это говоришь? — Никки запихнул карту обратно в ящик и с грохотом его задвинул. Сейчас он пугал куда больше, чем когда целился в меня из пистолета, так как выглядел абсолютно невменяемым.
     — Наверное, потому что это шутка! Все хохочут: здорово же у старины Пекама протекала крыша, а безопасные дома — вообще чистейший идиотизм! А теперь, внимание, самое смешное: один такой дом Штайнер все-таки построил. Прямо здесь, в Лондоне.
     Реакция Никки, бурная и неистовая, не заставила себя ждать.
     — Черта с два! — выпалил он. — Ни хрена он не построил!
     — Откуда такая уверенность?
     — Оттуда, что я обязательно был бы в курсе. Мне известно обо всех лондонских происшествиях. Любой воробушек пукнет — до меня тут же доходит информация, а ты говоришь, я мог пропустить нечто столь крупное и важное!
     — Дом замаскировали под совершенно другой объект.
     Пронзив меня немигающим взглядом, Никки открыл ящик, извлек карту, стремительным движением разложил на столе, а затем небрежно махнул в сторону желтоватого листа с бурой координатной сеткой.
     — Ну и где? — надменно осведомился он.
     — Не-а, — покачал головой я. — Мы же играем, найти дом — твоя задача.
     — По-моему, это настоящая ерунда! Ты ведь даже не уверен, что он существует!
     — Судя по всему, Деннис Пис прячет дух Эбби Торрингтон в золотом медальоне, который был на девочке в момент смерти. Когда я пытался вызвать дух Эбби с помощью музыки, контакт оборвался. Одну секунду малышка отвечала мне, а в следующую — бац! — и исчезла. С подобным я никогда не сталкивался. Причин, мешающих отыскать призрак, множество, но чтобы обрывалась уже установленная связь… Такого еще не случалось. Перед тем как заехать к тебе, я навестил Рози Крейц. Ей Деннис Пис сказал, что «живет у мистера Штайнера». Для меня это имеет одно-единственное значение: Пис нашел безопасный дом. Старина Пекам хвастал, дескать, его творения «ослепляют мертвых». Вдруг они заодно сбивают с толку и тех, кто мертвых разыскивает?
     — Сплошные «если бы» да «кабы»! — фыркнул зомби.
     — Никки, сделай одолжение!
     Тот закатил глаза и пожал плечами, но пантомима на тему «мне плевать» получилась весьма неубедительной.
     — Ладно, как хочешь. Спешить вроде бы некуда… Так, что нам известно?
     Я склонился над картой.
     — Для Эбби я играл трижды, в трех различных местах, и отклик каждый раз приходил по-иному. Первый раз дело было здесь. — Я отыскал на карте Харлсден. — Оттуда казалось, Эбби на юго-западе, в той стороне… Затем вызывал ее со Скрабз-лейн — там она ответила просто с запада, со стороны, где садится солнце.
     — Это все равно ближе к юго-западу, — по-учительски поправил Никки.
     — А вот на Хаммерсмитской эстакаде я почувствовал реакцию с северо-востока.
     — Илинг. Илинг-бродвей… Ну, или Хангер-хилл. Или Скотч-коммон… Или начиная от Западного Актона до черт знает какого места.
     — «Освященная земля окружает дома со всех сторон», — по памяти процитировал я.
     — Кастор, знаешь, сколько в Лондоне храмов и церквей? С таким же успехом можно сказать: «В районе имеется автобусное сообщение».
     — Верно подмечено! А как насчет «естественных водных бастионов»? Наверное, в том месте должен быть высокий уровень подземных вод, ну, по крайней мере до фундамента.
     — По-моему, фраза скорее означает ров.
     — Ров труднее замаскировать.
     — Неужели Штайнер построил дом посреди водохранилища «Уэлш харп»?
     — Я бы не удивился. Только, если помню правильно, Пекам хотел, чтобы внешне безопасные дома ничем не выделялись. Их целью было отражать потенциальную осаду, а не провоцировать.
     — Согласен. — Взгляд Никки заметался по карте. — И все равно творение Штайнера должно стоять немного на отшибе. Откуда взять «естественные бастионы воздуха и земли» на улице, где одноквартирные дома буквально лепятся друг к другу?
     — Точно, на отшибе, но не слишком далеко. Пекам представлял дома чем-то вроде Темзской дамбы[44] — защитой для города и его жителей.
     — По отношению к уровню моря западная часть города выше, чем восточная, — пробормотал Никки. — Значит, и до подземных вод копать дольше. Штайнер ведь сам в западной части города родился? В Перивейле, кажется? Всегда твердил, что и старость хочет встретить именно там…
     Никки принялся молча водить пальцем по карте, а на лице, как картинки в калейдоскопе, сменялись эмоции: сосредоточенность, раздражение, упрямство.
     — К черту стандарты, Никки, давай смелее, гибче, решительнее! Ответ наверняка у нас под носом.
     Указательный палец зомби остановился на Каслбар-хилле.
     — Ты прав! Так и есть! Это чертов паб, «Золотое пламя»!
     Сначала до меня не дошло.
     — Но ведь «Золотое пламя» находится…
     — Не вонючий притон на Сохо-сквер! Настоящее «Золотое пламя», Кастор. То, что сгорело дотла.

16

     Вообще-то «Золотое пламя» строилось как музей, но располагалось в самом неподходящем для музея месте: в середине кольца дороги В455, сразу за Каслбар-хиллом. Так что при общении с куклой направление я угадал без малейшей погрешности: к юго-западу от Харлсдена и точно на запад, ну, почти точно, от Дюкейн-роуд.
     Увы, безжалостные законы о соотношении спроса и предложения распространяются и на музеи, поэтому предшественника «Золотого пламени» пришлось закрыть. Каким спросом может пользоваться музей, если, чтобы попасть в него, нужно перебраться через три ряда оживленной лондонской дороги?! Тем более посвящался он местной промышленности, и экспонаты, по сути, были дрянной рекламой пылесосов «Гувер», станков и гражданских самолетов «Хокер-Сиддли».
     В итоге здание по дешевке купил Пекам Штайнер, потом оно перешло Бурбону Брайанту, который и превратил его, правда, ненадолго, в «Золотое пламя», а затем паб сгорел дотла. Вот и все известные мне факты, естественно, помимо идиотских теорий преступных заговоров от Никки. Однако сейчас, в два часа ночи, шагая через темнущий Кливленд-парк, я искренне жалел, что не потрудился выяснить подробности.
     Поднявшись на вершину холма, я увидел «Золотое пламя», точнее, небольшую возвышенность в центре кольцевой дороги. С этой стороны здание было скрыто зеленой рощицей. Подобравшись ближе, я увидел дорожку, а рядом с ней — указатель «Музей местной промышленности имени Нормана Теббита». Брайант не сменил ее, решив: так смешнее. Что именно смешного, он мне до сих пор не объяснил, а сам я не догадался.
     Я пересек пустынную в этот час дорогу и вышел на тропинку. Длиной она была всего метров десять, так что несколько шагов привели меня в центр островка, где стоял изуродованный остов «Золотого пламени». Я не приезжал сюда уже много лет, но сейчас вспоминались даже малейшие подробности. Здание опоясывала насыпь высотой чуть более метра, на нее ушла земля из траншеи, составлявшей внутреннюю часть защитного кольца. По указанию Брайанта (а может, и самого Штайнера) дно траншеи заасфальтировали, а насыпь засадили цветами. Раньше казалось, что это изящный способ отгородиться от уличного шума, истинное же назначение открылось лишь теперь: вот они, бастионы земли и воздуха. Никки попал в яблочко! Однако бастионы не спасли «Золотое пламя» от четвертой стихии: словно злая фея из «Спящей красавицы», огонь не пощадил паб Бурбона Брайанта.
     Как я и ожидал, обгоревший остов тонул во мраке. Если Пис там действительно скрывается, афишировать свое присутствие явно не в его интересах. Я шел к двери, которой не видел, потому что передний фасад здания скрывала тьма. Огни кольцевой остались за деревьями, и на островок проникал лишь слабый оранжевый отблеск.
     Двери не было вовсе — зияющая брешь в кирпичной кладке. Я осторожно, шаг за шагом пробирался вперед, и внезапно вытянутые руки уперлись в нечто холодное, гладкое и чуть влажное. С опаской его ощупав, я обнаружил: «нечто» тянется и вверх, и вниз, и вправо, и влево. Пластиковый занавес! Такие обычно вешают в ванной; здесь же его натянули в дверном проеме для защиты от ветра, а утренний туман сделал неприятно липким.
     Стоит отодвинуть занавес, и скрывающиеся в руинах паба тотчас узнают о моем приходе. Если вспомнить, как Деннис Пис отреагировал на мое появление на борту «Коллектива» и что обещал сделать при следующей встрече, подобная перспектива оптимизма не внушала.
     Вместо этого я решил обойти здание и поискать другой вход. Приходилось смотреть под ноги: все, что осталось от внутренних приспособлений и принадлежностей, было брошено где попало, и пепелище превратилось в несанкционированную свалку. Образно выражаясь, у «Золотого пламени» появился дополнительный бастион из ржавеющего металлолома и гниющих матрасов.
     Косвенно все это работало на меня, потому как, очутившись у заднего фасада, я обнаружил перспективную лазейку. С той стороны мусора скопилось особенно много — целая гора метра три высотой, вершина которой находилась рядом с окном второго этажа. Как и входная дверь, окно было выбито и теперь, разинув рот, глазело на майскую ночь. Вопрос состоял в том, выдержит ли пирамида из черных мешков, старых холодильников и бесколесных велосипедов мой вес.
     Взбираясь на подножие мусорной горы, я сто раз пожалел, что не взял с собой фонарь: с ним хоть увидел бы, на что наступаю. Мешки продавливались и хлюпали, но не скользили, позволяя мне удерживать равновесие. Медленно, очень медленно, чуть боком, чтобы хоть как-то опираться на вытянутую ногу, я штурмовал склон. Примерно на полпути случилась неприятность: гора просела на пару сантиметров под моим весом, и я чуть не скатился вниз. Однако к тому времени я подобрался достаточно близко к стене, поэтому, сделав резкий выпад, оперся на нее, ожидая, пока мусорная масса придет в состояние покоя.
     После этого я без особых приключений добрался до вершины, сел на подоконник и по очереди перекинул через него ноги. Только хотел спрыгнуть в непроглядный мрак комнаты, но природная осторожность заставила проверить наличие пола. Решение оказалось на редкость мудрым, потому что никакого пола не было. Вероятно, он рухнул во время пожара, и сейчас подо мной не осталось ничего, кроме четырех метров свободного полета на первый этаж, наверняка закончившегося бы сломанной лодыжкой, а то и двумя.
     Я сидел на подоконнике, и глаза постепенно привыкали к темноте, которая, естественно, не была абсолютной. На высоте второго этажа сквозь листву проникало больше огней с улицы, и примерно через секунду комнату озарила полоска желтоватого света. Мне ее вполне хватило, чтобы разглядеть: доски пола сгорели, а вот балки остались. По одной из них я, подобно эквилибристу, мог добраться до двери и посмотреть, нет ли за ней лестницы.
     Затея довольно опасная, но ничего лучшего в голову не приходило. Перенеся вес на балку, я осторожно отпустил подоконник и расправил плечи. Только бы не потерять равновесие, иначе маленькое путешествие превратится в настоящий цирк.
     Слава богу, хоть комната небольшая — всего три шага привели бы меня к двери и таящемуся за ней мраку. Первый шаг получился весьма уверенным, второй — тоже, а вот с третьим вышло сложнее, потому что балка подо мной хрустнула и чуть заметно шевельнулась. Плюнув на план А, я сделал выпад и крепко вцепился в дверь. Секундой позже балка прогнулась, потом треснула, и в непроглядную пустоту посыпался град закопченных обломков.
     Пола по ту сторону двери не оказалось, поэтому я ухватился руками за толстую балку, обугленную посредине, но на вид прочную. Ноги повисли в пустоте.
     — Отпусти балку, — посоветовал снизу хриплый голос. — Метрах в двух с половиной под тобой бетонный пол. Если приземлишься удачно, все кончится хорошо, а потеряешь равновесие — в лучшем случае сломаешь ногу, но, думаю, это станет разумным наказанием за взлом и проникновение.
     — Может… подстрахуете? — сдавленно прохрипел я.
     Стоящий внизу издал звук: то ли усмехнулся, то ли горло прочистил.
     — Делай, как говорят! Будешь висеть китайским фонариком — придется проделать в тебе дыры, чтобы свет лучше проходил.
     — Какой еще… свет? — выдавил я, крепко цепляясь за балку.
     Я услышал вздох — долгий, тяжелый, свистящий, и второй голос, от которого по спине побежали мурашки.
     — Папа, посвети ему!
     Голос детский, слабенький, далекий, но звучал отчетливо. Голос Эбби… Я повернул голову, чтобы глянуть через плечо, но в комнате было слишком темно и разобрать ничего не удалось.
     Раздался скрежет, и черную пустоту вспорола неоновая линия, резко превратившаяся в пламя горящей спички. Пламя нырнуло вниз, мигнуло и через секунду разделилось на два бело-желтых глаза. Когда свеча занялась, озарив комнату слабым сиянием, Пис бросил спичку на пол. Упав, она тут же погасла.
     Итак, Деннис Пис, накрывшись одеялом, лежал на полу в каком-то метре слева и чертовым пистолетом целился мне в голову! Наверное, свечка озаряла еще какие-то детали находящейся внизу комнаты, но мое внимание полностью захватил пистолет.
     — Прыгай! — снова велел Деннис. — Прыгай, пока у меня не кончилось терпение!
     Я прыгнул, вернее, упал, как с вышки солдатиком, и, приземлившись, умудрился удержать равновесие. Дуло пистолета сопровождало меня на протяжении всего «полета», по крайней мере так казалось. Во всяком случае, когда я выпрямился и повернулся к Пису, оно смотрело мне в грудь.
     Похоже, после нашей встречи на борту «Коллектива» ему пришлось несладко. На лице появилась рваная рана: от левого виска через переносицу к правой щеке, как левая перевязь[45] в геральдике — не красная, а какая-то багровая, при таком освещении почти черная. Зато кожа, обрамляющая жуткие темные коросты, казалась белее полотна. Сжимающая пистолет рука чуть заметно дрожала, словно Пису даже целиться было трудно.
     Эбби стояла рядом с отцом, почти теряясь в тени. Да она сама практически была тенью: просвечивая ее насквозь, неверное пламя свечи озаряло грубую кирпичную стену, выхватывая белые и угольно-черные полосы. Девочка смотрела на меня с любопытством, но спокойно, без тени страха. Весьма впечатляюще, если учесть обстоятельства ее смерти: большинство призраков не могут абстрагироваться от эмоций, которые они испытывали, переходя в мир иной. Момент смерти становится их судьбой и источником вечного покоя. Или его отсутствия.
     На запястье Денниса блеснул золотой ободок. Точную форму разглядеть не удалось, но я не сомневался: это цепочка с медальоном Эбби, и Пис носит ее как браслет. Понятно: он ни за что не разлучится с любимой дочерью и ее украшением.
     Пожар оставил от комнаты обгоревший остов, почерневшие от копоти пол и стены. Из убранства — лишь грубый бивак, который устроил в ней Пис: газовая плита «Калор», чемодан и ведро, используемое вместо уборной. В воздухе пахло кислятиной, потом, сильной болью и страданиями. Поверх них, но отдельно, совершенно не маскируя, витал сладковатый аромат сандалового фимиама.
     Я поднял руки и растопырил пальцы: смотри, мол, оружия нет.
     — Знаешь, кто меня нанял? — отбросив церемонии, спросил я.
     — Гораздо лучше, чем ты сам, — жестко ответил Пис.
     Пожалуй, тут он прав…
     — Я на них больше не работаю.
     Пистолет и сжимающая его рука чуть заметно дрожали, как толстая ветка в ветреный день, но дуло по-прежнему смотрело мне в сердце.
     — На твоем месте, наверное, я сказал бы то же самое. Кстати, о месте… Нечего стоять, садись. Руки не опускать! Нет, сначала сними плащ и брось к стене. Не хочу во время разговора получить от тебя какой-нибудь сюрприз.
     Медленно, не делая резких движений, я скинул тренч. О Писе мне было известно достаточно, чтобы сделать вывод: с ним лучше не шутить. Эбби беззвучно наблюдала за происходящим. Так тихо могут стоять лишь мертвые, ведь они не дышат и не ерзают. Темные глаза смотрели внимательно и серьезно. Да, она весьма необычный призрак. Еще сильнее захотелось остаться в живых и познакомиться с ней поближе.
     — Думаешь, участвуй я в охоте, явился бы один? — спросил я, опустил тренч на пол и подтолкнул к стене ногой. — Впрочем, и приходить-то зачем? Просто объяснил бы, где тебя искать, забрал гонорар и умыл руки.
     — Да, пожалуй. — Лицо Писа передернулось от боли, которую он всеми силами скрывал. — Только для этого требовалась бы абсолютная уверенность, во-первых, в том, что ты нас нашел, а во-вторых, в том, что они выполнят свою часть договора.
     — Я не заключаю договоров ни с демонами, ни с их представителями.
     — Извини, приятель, — невесело улыбнулся Пис, — но имеющиеся у меня доказательства свидетельствуют об обратном. Давай садись.
     Пришлось изобразить безоговорочное послушание. Теперь я не сомневался: одеяло у Писа не для тепла, а чтобы скрыть рану посерьезнее, чем на лице. Как он поступит, почувствовав, что теряет сознание? Меня наверняка в живых не оставит, зачем ему потенциальная угроза? Тем скорее нужно его разговорить.
     — Послушай, я ведь не шутил, когда в том, другом «Золотом пламени» передавал сообщение через твою дилершу. Мне действительно хотелось встретиться.
     — Ты о Карле? Очень трогательный жест! Только когда она позвонила, я уже знал: у меня на хвосте сидит изгоняющий нечисть. Не забывай, я тебя видел! Ты пытался запеленговать Эбби, но получил по носу!
     — Да, и причем трижды! — согласился я. — Браво! Во второй раз у меня чуть мозги не вылетели… Слушай, как ты это делаешь?
     — У нас тут не мастер-класс! — мрачно напомнил Пис. — В моем понимании, ты просто ищешь причины, чтобы я тебя не прикончил. Извини, но ни одной серьезной ты пока не назвал.
     — Хорошо, — кивнул я. — Попробую открыть счет. Во-первых, ты сильно ранен, вероятно, пострадал в схватке с теми двумя оборотнями, и нуждаешься в помощи. К тому же, думаю, ты не спал с субботнего вечера, мобилизовав все защитные психоэмоциональные механизмы, дабы никто не отыскал Эбби тем способом, каким пытался я. Для этого и понадобились колеса от Карлы. Рано или поздно ты сломаешься, причем капитально, и я готов поставить деньги на «рано». Короче, если не доверяешь мне, стоит найти того, кому доверяешь, причем срочно. Во-вторых, даже попытавшись использовать меня в качестве батута, — ну, помнишь, на «Коллективе»? — ты видел, какие проблемы я создал loup-garous. Видел джип, который снес забор и сбил с ног здорового оборотня? За рулем сидел я! Разве враги так поступают? Сказать правду, едва взявшись за это дело, я почуял недоброе и с тех самых пор стараюсь разобраться, что к чему.
     Я выдержал паузу, чтобы отдышаться. Пис мою тираду выслушал совершенно невозмутимо: его явно не проняло.
     — Третий пункт будет? — надменно осведомился он.
     — Обязательно! В-третьих, у тебя отвратительная репутация. Все как один называют Денниса Писа смутьяном, у которого то и дело сносит крышу. Даже Бурбон Брайант посоветовал: мол, не зли его, а уж Бурбон ни о ком слова дурного не скажет! — Пис пронзил меня суровым взглядом, но я бесстрашно его встретил. — Только признайся, — тихо попросил я, — ты действительно готов убить безоружного на глазах у Эбби и позволить ей смотреть, как он истекает кровью? Если да, я зря перед тобой распинаюсь!
     Мы еще пару секунд поиграли в гляделки, и, так как сказать мне больше было нечего, я позволил ему победить. Настал ход Писа. Подняв глаза, я смотрел в черную, недосягаемую для слабого пламени свечи пустоту и ждал, когда он его сделает. Воцарилась тишина. Деннис вытянул руку и опустил пистолет на пол. Я отважился на него взглянуть и увидел, как по лицу расползается вымученная улыбка, настолько безрадостная, что у меня сердце екнуло.
     — Кастор, а ты не трус! — заметил Деннис и подтолкнул пистолет ко мне. На щербатом, запачканном копотью полу скольжение практически отсутствовало, однако смертоносный ствол пересек волшебный экватор, после которого я мог дотянуться до него быстрее, чем Пис, при условии, что он вообще в состоянии двигаться.
     Встав, я перешагнул через пистолет и склонился над Деннисом. Вот она, Эбби, совсем рядом, по другую сторону от массивного тела отца. Казалось, я физически чувствую ее серьезный внимательный взгляд: к затылку будто прикасались холодные детские пальчики.
     Пис испытующе смотрел на мое лицо — боюсь, в неровном пламени свечи оно выглядело зловеще.
     — У тебя самого та еще репутация, — проговорил он, опуская голову на свернутый рулоном пиджак, который использовался в качестве подушки. — Проверим, насколько ты ей соответствуешь.
     Вблизи Деннис казался еще изможденнее и бледнее, или, может, просто перестал геройствовать. Лоб и щеки покрывал пот, тускло мерцавший в свете свечи.
     — Что с тобой случилось? — не удержавшись, спросил я.
     — Все, как ты сказал. Едва слез с забора — на меня снова напали ублюдки-оборотни, извини за грубость, Эбби. Одного я чиркнул ножом, классной такой штукой, с посеребренным лезвием, в Алжире купил. Теперь он долго танцевать не сможет! Вот только для этого пришлось подойти вплотную, и та тварь… — Деннис показал на изуродованное лицо.
     — Эта рана самая страшная? — спросил я.
     — Нет, — пробормотал Пис, — самая страшная здесь. Эбби, отвернись!
     Призрак Эбби покачал головой, но скорее в знак протеста, а не отказа послушаться. Доля секунды — и она отвернулась, опять-таки без малейшего звука. Как только девочка встала лицом к стене, Деннис откинул одеяло. Сначала я даже не сообразил, что передо мной — неужели футболка а-ля семидесятые со сложным орнаментом? Господи, нет, это голая плоть! Хотя не такая уж и голая: вся грудь в колеях и рытвинах полузатянувшихся порезов и шелушащихся корост. Основным цветом был ярко-красный, хотя желтый тоже присутствовал: в некоторых ранах вовсю шел сепсис.
     — Боже милостивый! — выпалил я.
     — Верно, прочитай молитву! Вдруг поможет?
     Нечего выдавать желаемое за действительное: религиозные лекарства обладают определенным эффектом против демонов и воскресших, но лишь в том случае, если применяются с искренней верой. А молитвы от Феликса Кастора похожи на марки с ликом Иисуса, которые нам выдавали в воскресной школе: на почте их не принимали, так что письма никогда не доходили.
     — Нужна не молитва, а хороший врач.
     Отвернувшись, Пис взглянул на призрак дочери.
     — Эбби! — рявкнул он. — Не смей подглядывать! Мы тут не в игрушки играем!
     Затем усталые глаза снова сосредоточились на мне.
     — Никаких врачей! — отрезал Деннис, тщетно попытавшись сесть. — Ты не представляешь, с кем связался. Все звонки в «скорую помощь» отслеживаются, в приемные частных больниц — тоже. Даже если найдешь кого-нибудь, кто согласится приехать и не задавать лишних вопросов, этот дьявол узнает раньше, чем мы отоварим гребаный рецепт! — Повисла небольшая пауза, а затем Пис бессильно уронил голову на свернутый пиджак. — Еще раз извини за грубость, Эбби…
     Он снова натянул одеяло до подбородка, поспешно закрывая ужасные раны.
     — Все, милая, можешь обернуться, — пробормотал он.
     Эбби будто не слышала. Ее эфемерная, едва различимая во мраке фигурка так и стояла лицом к самому мрачному углу комнаты. Что она там видела, выяснять не хотелось.
     Тут же вспомнилась рана у меня на плече. Царапинка-то вроде небольшая, а вырубила не хуже, чем набитый мелочью носок. Чудо, что Пис до сих пор в сознании! Интересно, почему loup-garous не выслеживают его по запаху, как выслеживали меня? Вероятно, это было связано со слабым ароматом фимиама, но я был готов поспорить: Деннис сумел спутать им карты так же, как и мне. Он парень ушлый, в этом нет ни малейшего сомнения, но сейчас одной ногой стоял в ловушке, и шансы на спасение стремительно таяли.
     — Пис, насчет отслеживания звонков ты абсолютно прав, но, поверь, медлить нельзя! Боюсь, без помощи врача ты просто-напросто погибнешь.
     Деннис задумался.
     — Карла… — наконец пробормотал он. — Найди Карлу и раздобудь колеса… Колеса из любой беды вывезут!
     Пис закрыл глаза — неужели сознание теряет? — но буквально через секунду оскалился и судорожно вздохнул.
     — Нет, нет, ни за что! — Он пронзил меня свирепым взглядом. — Кастор, мне нельзя умирать, ни в коем случае нельзя! Если умру, они… — Деннис осекся и кивнул на Эбби. — Я не могу ее оставить!
     — Понятно, — кивнул я. — Слушай, я знаю, как тебе помочь, не обращаясь напрямую ни в больницу, ни к частному врачу. Можно сотовым воспользуюсь?
     — Кому собрался звонить? — Пис стиснул кулаки. Даже без оружия и серьезно раненый он представлял собой силу, с которой приходилось считаться. Ссориться с ним очень не хотелось.
     — Подруге, — отозвался я. — Очень давней подруге и домовладелице в одном лице, весьма кстати закрутившей роман с доктором. В принципе она и сама лечит наложением рук и использует холистическую медицину… Иначе говоря, одним звонком ты получишь сразу двух докторов.
     Эта фраза неожиданно напомнила Сьюзен Бук, которая говорила нечто подобное о нас с Джулиет, и дурное предчувствие на миг спутало все мои мысли.
     С другой стороны, Деннис, увидев выход из непростой ситуации, немного расслабился.
     — Ей можно доверять?
     — Целиком и полностью. Пен физически не способна лгать. Это противоречит ее религиозным убеждениям!
     — Святоша, значит, праведница! — неприязненно поморщился Деннис. — Это, — он показал на растерзанную, прикрытую одеялом грудь, — мне сделали чертовы католики!
     — Нет, Пен придерживается более современных взглядов и не выдаст тебя ордену Anathemata.
     Пис чуть заметно кивнул: ладно, мол, как хочешь, словно продолжать спор не хватало сил.
     — Ну хорошо, звони. Только пусть будет внимательна и не приведет за собой хвост. Если вы настолько близки, вполне возможно, что и за ней тоже следят.
     Я набрал домашний номер. Гудок… Второй… Третий… После шестого включился автоответчик: «Привет, вы позвонили Памеле Бракнер. Сейчас меня нет дома…» Сообщение еще не кончилось, когда, к своему облегчению, я услышал Пен.
     — Алло! — сонным заплетающимся голосом проговорила она.
     — Пен, это я. Извини, что разбудил, но дело срочное.
     — Фикс? Ты где? Сейчас ведь…
     — Знаю, знаю, два часа ночи. Слушай, помнишь, в каком состоянии нашла меня вчера на пороге? Так вот, одному человеку досталось еще сильнее, и он очень-очень плох. Тот шотландский коротышка случайно антибиотиков не оставил?
     — По-моему, нет… Но я могу позвонить Дилану. Где ты сейчас находишься?
     — На западе. Свяжись с ним прямо сейчас, а потом перезвони мне.
     — Хорошо, — сказала Пен и отсоединилась.
     Хвала небесам, она схватывает все на лету и попусту не болтает!
     Я повернулся к Деннису.
     — Может, нам с Пен встретиться в другом месте? — предложил я. — Тогда она передаст лекарства, а где прячетесь вы с Эбби, не узнает.
     — Ты же вроде назвал ее хорошей целительницей? — напомнил Пис.
     — Да, верно.
     — Тогда пусть приходит сюда… — Деннис снова закрыл глаза, дыхание стало частым и неглубоким. Понятно, за жизнь он цеплялся лишь благодаря исключительной силе воли, но, доверившись мне, немного расслабился, и это тут же сказалось. Тревожный сигнал, ох, какой тревожный!
     Кожу будто закололо иголочками. Подняв глаза, я увидел рядом с собой призрак Эбби.
     — Мой папа выздоровеет? — услышал я, хотя воздух даже не шелохнулся.
     — Трудно сказать, — признался я. — Он очень плох, и дело не столько в ранах, сколько в инфекции.
     — Помоги ему! — шепнула Эбби. По голосу она куда моложе своих четырнадцати, и старше теперь уже не станет.
     — Постараюсь, — отозвался я, причем мой собственный голос звучал не громче, чем у девочки.
     Зазвонил телефон, вырвав меня из плена неприятных мыслей. На дисплее высветился номер Пен, и я отвернулся от Эбби и Денниса, чтобы с ней поговорить.
     — Дилан хочет приехать сам, — заявила моя подруга. — Он сейчас дома. Сказал, ванкомицин у него с собой, но, не видя больного, оптимальную дозу не назначишь. В общем, если объяснишь, где тебя найти, он подъедет.
     Испорченный телефон — дурацкая игра. Пис разрешил привести Пен, а про третью сторону разговора не было. Глянув через плечо, я увидел: глаза он так и не открыл.
     — Деннис! — позвал я.
     Никакой реакции. Позвал снова, но он, видимо, спал — по крайней мере веки даже не шевельнулись.
     Быстро взвесив все «за» и «против», я понял: выхода нет. Без антибиотиков до утра Пис не протянет. Я нехотя поднес трубку к уху:
     — Ладно… Знаешь, где Каслбар-хилл?
     — Нет.
     — Может, Дилан знает?
     — В случае чего на карте посмотрит. Где именно на Каслбар-хилл?
     — На кольцевой…
     — Ты стоишь прямо на ней?
     — Да. Кольцо довольно большое. Машину нужно оставить в одном из переулков и пройти в центр. Там есть здание, вернее, остов здания. Оно сгорело несколько лет назад.
     — И ты сейчас там?! В два часа ночи?
     — Слушай, только не заводи снова…
     — Ладно, скажу ему, дело срочное. Дилан приедет, как только сможет.
     — Мы никуда не уйдем. Спасибо, Пен.
     — В счет долга расскажешь мне все от начала до конца.
     — Если выживу, обязательно расскажу.
     Пен отсоединилась, а я спрятал сотовый в карман и опустился на пол рядом с Писом. Оставалось только ждать. Ступая по воздуху над грязным полом, мертвая девочка подошла ко мне. Воспоминания и заведенный порядок для призраков очень важны: они ведут себя так, будто у них по-прежнему есть телесная оболочка, хотя на деле сохраняется только набор привычек. Эбби смотрела на отца, балансирующего на краю смертельной пропасти, и на эфемерном лице читалась невыносимая боль.
     — Помощь уже идет, — сообщил я.
     Девочка кивнула.
     — Я не хочу, чтобы он умирал, — шепнула она, — и чтобы страдал от боли, не хочу.
     Ну что тут скажешь? Настала моя очередь кивать.
     Очнувшись от неглубокого забытья, Пис зашевелился и удивленно взглянул на меня. Правая рука потянулась было к пистолету, но он вовремя вспомнил, кто я такой.
     — Там есть кофе, — просипел он, показывая на стоящие рядом с газовой плитой пакеты, — и питьевая вода.
     Что же, приготовим кофе, нужно же чем-то заняться. Пока вода закипала, я поднял с пола тренч. Вообще-то ночь стояла теплая, просто мне как-то спокойнее, если вистл под рукой. Я машинально ощупал карманы — все вроде бы лежало на месте. Нашелся даже неизвестный предмет, который удалось опознать, лишь поднеся к свету: фарфоровая голова куклы, чуть потрескавшаяся, но чудом не разбившаяся. Лучше поскорее ее спрятать: я не знал, какие чувства она вызовет у Эбби, и выяснять в тот момент совершенно не хотел.
     Кофе был, естественно, растворимый, но я сдобрил его бренди из своей фляги, щедро плеснув в обе кружки. Одну я пододвинул Деннису, и он кивнул, спасибо, мол.
     — Может, расскажешь свою историю? — предложил я, опустившись на чемодан, который из всего убранства комнаты больше всего напоминал стул.
     Тяжело вздохнув, Пис покачал головой.
     — Никакой истории нет. Вернее, в историях должна присутствовать логика, а моя жизнь… Моя жизнь — лишь цепочка событий. Разрозненных событий. Я никогда не знал, что случится завтра.
     Похоже, раны выжали из Денниса все силы, превратив в старика, хотя, думаю, разница между нами была года в два, не больше.
     А что, если спросить без обиняков?
     — Я имел в виду Эбби. Она зовет тебя папой… Это образное выражение, или ты действительно участвовал в ее создании?
     Пис смерил меня мрачным взглядом.
     — А сам как думаешь? — наконец спросил он.
     — Я думаю, в каком-то архиве Буркина-Фасо хранится документ, по которому ты — отец малышки Эбигейл. Однако, согласно официальным данным, девочка, несколько дней назад погибшая в Хендоне, — дочь Стивена Торрингтона.
     — Правда? Тогда не лучше ли спросить об этом самого мистера Торрингтона? Боюсь только, понадобится вистл: он теперь неразговорчивый, без музыки и слова не вымолвит.
     — Матерью ребенка значится женщина по имени Мелани. Точнее не скажешь, потому что фамилии она меняла почти также часто, как обычные девушки — белье.
     — На момент нашего знакомства она была Мелани Джефферс.
     Я уже собрался сменить тему, но потом решил: разговор Деннису не повредит, а уж мне точно не помешает во всем разобраться.
     — Пис, — как можно мягче начал я, — в последние три дня моя жизнь превратилась в уайтхолльский фарс:[46] в каждом шкафу скрывается не только по скелету, но и по копу, католику или безумному сектанту. Еще немного — и получу десять лет только потому, что узнал о смерти Эбби раньше полиции. Как говорится, краткость — сестра таланта, но не единственная его родственница.
     — Кастор, это мое дело.
     — И мое тоже.
     Снова пришлось играть в гляделки, и на этот раз победителем вышел я.
     — Ладно, — буркнул Деннис. — Почему бы и нет? Только дай сначала еще глотнуть твоего бренди. Ненавижу перелопачивать это дерьмо и ненавижу ублюдка, каким я был, когда в него влез.
     Ну вот, перестал сдерживаться и в открытую ругается при дочери. Впрочем, Эбби даже не поморщилась: видимо, подобные выражения она слышала далеко не впервые. Я протянул флягу, предполагая, что Деннис подольет бренди в кофе, однако он поднес ее ко рту, жадно осушил и, довольно крякнув, вернул мне.
     — Вот так дрянь! — просипел он.
     — Зачем же тогда пил?
     — Дрянь то, о чем я сейчас расскажу. Эбби!
     — Да, папа.
     — Это и твоя история, так что ты имеешь полное право слушать. Но когда дойдем до середины, я отошлю тебя спать: там есть вещи, которые девочке твоего возраста знать не полагается. Договорились?
     Эбби молча кивнула. Как он отошлет ее спать? Посмотрю с удовольствием! Если Пис умеет вызывать призраков и отсылать прочь, не изгоняя полностью, значит, его внутренние настройки куда тоньше моих. Вспомнился психоэмоциональный нокдаун, который он мне нанес, когда я пытался запеленговать Эбби во второй раз. Пожалуй, здесь есть чему поучиться, если, конечно, учитель не умрет раньше времени.
* * *
     — Думаю, обо мне ты уже наслышан, — начал Пис. — Поясню сразу: большинство этих историй — правда, но далеко не вся. Болтливостью я никогда не отличался и самое страшное утаил. В детали вдаваться не стану, да ты и так поймешь, о чем речь. Короче, я всегда был довольно крупным: в пятнадцать казался здоровее большинства взрослых мужчин и рано научился самой разной дряни. Нет, я совершенно не оправдываюсь: дурные поступки совершал из-за незрелости, по глупости, а о последствиях не задумывался. А то, что бедовому мальчишке элементарно не хватало жизненного опыта, с моей точки зрения ничего не меняет, и ты, наверное, считаешь так же.
     Пис замялся, словно вычисляя оптимальную степень откровенности.
     — Я сам не святой, — надеясь подтолкнуть его в верном направлении, проговорил я, — и даже не исповедник.
     Пис кивнул, но заговорил далеко не сразу.
     — Я… я хватался за все подряд только из желания выяснить, какие бонусы получу в результате. Без особых колебаний шел на обман, твердо веря: тех, кто позволяет водить себя за нос, щадить не стоит. Дескать, в мире заведено именно так. К двенадцати годам стало ясно, что у меня есть дар. В смысле, дар к изгнанию нечисти. Я всегда любил азартные игры: скачки, собачьи бега, игральные автоматы, но больше всего — покер. Никто не мог меня одолеть. Бывало, сидел за столом с четырьмя-пятью приятелями, оглядывал всех по очереди и угадывал, у кого какая комбинация. «Ага, у этого две восьмерки, нужна третья; у того старший туз, у того валет и тройки, а у того умника вообще вил, значит, я выиграю». Чуть позже выяснилось: я способен на большее. Вместо того, чтобы угадывать комбинации карт на руках у людей, я начал видеть их самих как карты. Мертвый человек или живой, значения не имело, в моем сознании он ассоциировался с определенной комбинацией. Так я и обездвиживаю призраков: раздаю нужные карты, потом бросаю обратно в колоду, тасую и бац! — дело сделано! Я считал средством для достижения определенной цели абсолютно все. Нечисть уничтожал исключительно ради денег, в азартные игры тоже играл ради денег. А иногда, отыскав свежий и более или менее вменяемый призрак, я начинал его пытать на предмет того, не оставил ли он чего ценного. Например, требовал назвать номер банковского счета, или неизвестные жене тайники в доме, куда откладывались заначки «на черный день».
     Пис смотрел на меня жестко, с вызовом, хотя, наверное, в моих глазах тоже читалось нечто подобное.
     — В ту пору я не щадил никого: мужчина, женщина, ребенок — мне было плевать. Я «доил» и уничтожал их ради денег, потому что тратился направо и налево, а еще ради спортивного интереса: уничтожал, потому что мог.
     Деннис явно ожидал какой-то реакции: вероятно, гнева или возмущения, но после разговоров с Никки я уже ничему не удивлялся и лишь пожал плечами.
     — Ладно, ты был плохим человеком, пусть даже одним из самых худших. Давай примем это без обсуждений и пойдем дальше!
     Пис невесело рассмеялся и покачал головой.
     — Побойся бога, Кастор! Худшим я никогда не был, даже с огромнейшей натяжкой! Может, мне нравилось считать себя худшим, но по сравнению с некоторыми я был сущим младенцем. Итак, я отправился путешествовать, сначала с сорок пятым артиллерийским полком, затем сам по себе. Хотелось увидеть мир. Мне еще двадцать не исполнилось, а родной Уортфорд уже горел под ногами. Я побывал в Европе, Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке, жил за счет новых знакомых, хватался за любой заработок. После армии подался в наемники, но долго не выдержал: понял, что такая грязь не для меня. Затем связался с наркоторговцами: в основном предлагал себя в качестве «мула» и изредка торговал. Так я и попал в Уагадугу: привез небольшую партию одному крутышу. Тот сказал, что уже заплатил, а когда я отказался передать товар, свистнул дружков, которые избили меня до полусмерти. Короче, я очутился на улице совершенно без денег. Да еще приходилось прятаться: хозяев бы вряд ли заинтересовало, при каких обстоятельствах у меня отняли дурь, их интересовала лишь выручка, а ее я отдать не мог, так как не получил. Хотя в принципе мне еще даже повезло! В то время Буркина-Фасо была настоящим концом света, последним рубежом. Они только что свергли чертова ублюдка Санкара,[47] и никто не брался предсказать, случится ли там новый переворот или начнется гражданская война. Поэтому люди шли на неоправданный риск, тратили деньги, пока они совсем не обесценились, и порядок особо не соблюдали. В общем, местечко подходило мне идеально, если не считать тот факт, что почти все население обнищало, а развернувший на улице долларовую купюру подвергался смертельной опасности.
     Деннис вздохнул и продолжал:
     — Столица Буркина-Фасо — Уагадугу, вот только столицу город напоминает меньше всего. Несколько приличных зданий в центре, но стоит завернуть за угол, и снова видишь грязные лачуги и хибары. Вот такие контрасты… Однажды вечером я убивал время в баре, и трое пьяных отморозков начали приставать к белой девушке, которая сидела одна. Странная особа: ее наряд был слишком хорош даже для центральной улицы Уагадугу, а бар-то находился в сущей дыре. Платье для коктейля, тонны совершено ненужного макияжа, высокая прическа, ожерелье — за такое мне года два пахать бы пришлось! Естественно, отморозки полезли к красавице, но, услышав, куда им следует идти, обозлились. Я бросился на помощь. Вопреки собственному убеждению, крутыми отморозки не выглядели, а вот от девушки за километр пахло большими деньгами, ну и красоты тоже хватало: высокая, стройная, изящная. Разве только не слишком темпераментная… Вообще-то голубоглазые блондинки не мой тип, но я подумал: почему бы и нет? Если помочь этой цыпочке, в долгу она вряд ли останется, как минимум приятная ночь мне обеспечена, а дальше кто знает… Однако моя помощь не понадобилась. Пока я шел к ее столику, девушка велела самому наглому из хлыщей не распускать руки, а он в ответ начал лапать ее грудь. Дружки покатывались от смеха, а тот ублюдок балдел от счастья, но недолго, секунды три-четыре. Потом блондинка достала из сумочки пистолет и прострелила ему горло…
     Речь Денниса потекла медленно, взгляд стал рассеянным: он явно перенесся в жаркую африканскую ночь пятнадцатилетней давности, а потом изумленно покачал головой и буквально за шиворот вернул себя к реальности.
     — Эбби, это была твоя мама. — Он поднял глаза на бледный призрак дочери, словно умоляя простить. — Это была Мел.

17

     Повисла долгая пауза. Пис набрал в грудь побольше воздуха, ну а выдох, судя по звуку, причинил ему немало боли. Мертвая Эбби не отрываясь смотрела на отца: в темных глазах светились жалость и тревога.
     — Может, пока хватит? Остальное расскажешь потом.
     Деннис категорично покачал головой.
     — Эта история словно камень на сердце, — пробормотал он. — Думаю, если выговориться, станет легче… — Он взглянул на дочь. — Милая, сейчас я отошлю тебя спать. В следующей части есть такое… Не желаю, чтобы ты…
     Он не договорил, но девочка согласно кивнула.
     — Ладно, только не затягивай, — попросила она голоском, доносившимся словно из дальней дали. — Хочу быть здесь, с тобой, если вдруг что-нибудь случится.
     Пис чуть сдвинулся, чтобы сунуть руку под одеяло. Лицо исказилось от натуги, боль сделала движения медленными и неловкими. Наконец из-под одеяла показалась колода карт, перехваченная тугой резинкой. Стянув ее указательным пальцем, Деннис положил карты на пол, рядом с лицом.
     — Это займет некоторое время, — шепнул он.
     Я следил за ним, не отрываясь. Подавляющее большинство изгоняющих нечисть используют для своих целей ритм, так что увидеть принципиально иной способ или технику — огромная редкость. Лично я с раскладыванием карт никогда не сталкивался.
     Одной рукой (как ни странно, левой) Пис начал перебирать карты. Колода выглядела совершенно обычно, за исключением того, что карты были испещрены — не покрыты, а именно испещрены — пометками. Их наносили и пастой, и чернилами различных цветов, и даже краской. На большинстве карт я заметил отдельные слова и фразы, а еще линии и кресты, перечеркивающие значки масти. Червонной даме вырвали лицо, оставив неровное отверстие, сквозь которое пролезал мизинец.
     Пис нашел пиковую тройку и положил на колоду картинкой вверх, затем перевернул, постучал по ней и внимательно оглядел. Когда он приподнял верхнюю карту, она из тройки превратилась в туза, а малышка Эбби потухла, как уличный фонарь на рассвете.
     Деннис спрятал карты в карман или как минимум под одеяло.
     — Итак, Мел, — сухо проговорил он. — Мел порочна насквозь, до мозга костей, или, если хочешь, с головы до пят. До приезда в Уагадугу мне такие не попадались. Позднее я встречал особ и покруче, но говорю же, к тому времени у меня едва молоко на губах обсохло. Думал, хуже и порочнее, чем я сам, просто не бывает. — Пис усмехнулся, или только оскалил зубы. — Эта мерзкая сучка — настоящая femme fatale,[48] чем умело пользуется. Большинство мужчин западают на плохих, вернее, на плохих в своем понимании.
     Еще недавно я мог бы поспорить, но сейчас перед глазами встала Джулиет. Пожалуй, лучше промолчать.
     — Отморозки из бара тут же дали задний ход. Как ни удивительно, раненный Мел придурок не умер. Он зажимал себе горло, стараясь хотя бы на время остановить кровь, однако по крайней мере дышал, значит, она не попала в трахею, или как там это называется. Только вот его ноги начали разъезжаться, и стало ясно: парень вот-вот упадет. Дружки схватили его за руки и потащили к выходу. У самой двери пару раз обозвали Мел, но боевого пыла в них как не бывало. Тогда я и заметил в руках бармена полицейскую дубинку, причем не дешевую подделку, а настоящую, боевую, от которой нет спасения. Вытащив ее из-за стойки, он подкрадывался к Мел сзади, готовясь шарахнуть по голове. Козел мог череп девушке раскроить! Пришлось запустить в него пивной бутылкой — она угодила бармену в зубы и едва не сбила с ног. Обернувшись, Мел увидела позорного козла и взяла под прицел, чтобы даже не думал о контратаке. Встав из-за стола, она прижала к его виску дуло: на колени, мол. Правой рукой удерживая пистолет, левой Мелани вырвала дубинку. «Ты этим хотел воспользоваться?! — воскликнула она. — Только потому, что твои дружки хотели меня изнасиловать, а я вздумала сопротивляться?» Бармен заканючил: дескать, нет, он ничего дурного не замышлял, а Мел лишь покачала головой — никаких извинений, никакого сострадания. Отведя пистолет от головы бармена, Мел погрозила им, точь-в-точь как учительница пальцем, а потом со всей силы треснула ему по губам дубинкой. Бам! Хрясть!
     Пис возбужденно жестикулировал.
     — Бармен взвыл, сложился пополам, закрыл лицо руками и отполз подальше от Мел. Только девочке он уже надоел. Она повернулась ко мне, якобы только заметив. «Нам лучше поскорее отсюда убраться, — сказала она. — Полиция, вероятнее всего, примет его сторону». Однако сама, не торопясь уйти, снова взглянула на бармена, который скулил и извивался у ее ног. До чего же ей это нравилось! Как следует прицелившись, Мелани пнула его по яйцам, причем ножку повернула так, чтобы максимально использовать тонкий каблук. Конечно, в открытых туфельках по-другому просто нельзя! Лишь тогда она двинулась к выходу, и я бросился следом.
     — Значит, в ту ночь вы и зачали Эбби? — спросил я, прерывая очередную созерцательную паузу.
     Деннис покачал головой, с огромным трудом возвращаясь из яркого живописного прошлого к болезненному настоящему.
     — Нет. Ту ночь мы действительно провели вместе, но Эбби… До нее дошло не сразу. Мел жила в отеле «Индепенденс», куда меня и привела, хотя портье, увидев, как я одет, скривился, словно у него внезапно заболели зубы. В постели она была бесподобна: не просто необузданная, а не ведающая абсолютно никаких тормозов. Мел баловалась садомазохизмом: разными пытками, унижением, играми в раба и госпожу. Впрочем, знала и игры посложнее, от них у меня вообще крышу сносило. Еще она баловалась наркотиками, и в первую же ночь мы с ней улетели на вершину гребаного Килиманджаро. Такое не забудешь, у меня сотни причин этого желать, только вот никак не забывается… Я провел с ней пару недель, точнее, пятнадцать дней и несколько часов. За это время успел познакомиться с ее жуткими хобби: сексуальными извращениями они не ограничивались. Думаю, извращения были лишь побочным эффектом другого дерьма, куда страшнее и серьезнее.
     — Страшнее и серьезнее? — Вообще-то я уже знал, о чем речь, и хотел лишь проверить. Судя по всему, мы, наконец, подбирались к самому главному.
     — Черной магии. Красотка Мел увлекалась некромантией… А узнав, что я умею подчинять себе призраков, вцепилась, словно клещ. Когда мы были в постели или другом месте, которое она выбирала для любовных утех, Мел заставляла меня вызывать призраков, чтобы смотрели, как… ну, сам понимаешь. У нее врожденная гиперчувствительность: восставших она замечает сразу. Они заводили ее с полуоборота, причем гарантированно. А оргазмы получались такие, что в Книгу рекордов Гиннесса не стыдно занести!
     Закрыв глаза, Деннис потер их тыльной стороной ладони, в полном изнеможении опустил голову на импровизированную подушку и, казалось, побледнел еще сильнее.
     — Наш роман протекал очень бурно, — вздохнул Пис, на мой взгляд, выразившись довольно сдержанно. — Ну, то есть все шло здорово. В большинстве случаев… Вот только Мел была слишком эксцентричной, а отдельные ее друзья мне активно не нравились. Среди них выделялся один тип, от которого у меня мурашки шли по коже, светловолосый здоровяк с невероятными фиалкового цвета глазами. Его звали Антон, Антон Фанке…
     Деннис сделал паузу, желая понаблюдать за моей реакцией, и на секунду на его лице мелькнуло подозрение.
     — Ты знаешь Фанке?
     — Нет, но слышал о нем, причем совсем недавно. Мой приятель искал информацию о тебе, и в процессе всплыло это имя.
     — Ничуть не удивительно, — мрачно кивнул Пис. — В кругах, где вращалась Мел, Фанке считался весьма значительной фигурой, а вел себя так, будто все на свете знает. Жутко высокомерный хлыщ! И жутко обаятельный, только обаяние для него — лишь еще один способ поиметь человека в задницу. Мол, главное, всех под себя подмять: не получается так, попробуем эдак. А когда процесс обольщения заканчивается, лучше бежать подальше, потому что следующий этап не для слабонервных. Убежать подальше не получалось: общение с Мел автоматически означало общение с Фанке. Сперва я думал, она с ним трахается, но пороки Антона куда ужаснее нормальных, человеческих. Он был ее духовником, а не бойфрендом, а с этим смириться оказалось гораздо труднее. Поэтому через пару недель я решил — хватит.
     Пис снова перехватил мой взгляд, словно бросая вызов: ну же, попробуй осуди меня.
     — Учитывая то, что я уже рассказал о своем стиле работы, — саркастически улыбаясь, начал он, — как, по-твоему, события развивались дальше?
     Я пожал плечами и, обдумывая нехитрую задачку, глотнул кофе. Он наполовину остыл, но крепость бренди по-прежнему чувствовалась.
     — Проснувшись раньше красавицы Мел, ты ее обокрал. Забрал шикарное ожерелье, все деньги и дал деру.
     Деннис кивнул.
     — Один-ноль в твою пользу, — мрачно проговорил он. — У нее нашлось почти две штуки баксов плюс украшения, за которые черномазый скупщик краденого с Банфора-стрит дал примерно столько же. Я и дурь у нее из заначек выгреб… Собрал все и бросился бегом из отеля, думая: ах, какой я ловкач — и деньги получил, и девушку поимел, ну прямо Джеймс Бонд! Вернувшись в грязную ночлежку, где жил до этого, я решил отоспаться. Почему-то в кровати Мел до сна не доходило… Не успел и глаз сомкнуть, как в комнатку ворвались копы и арестовали меня за распространение наркотиков. Подробности я так и не выяснил. Скорее всего это было совпадение, либо мои работодатели оказались хитрее, чем я думал, и столь оригинальным способом возвращали свои кровные. Вероятно, они следили за ночлежкой, и если бы не мой внезапный роман с Мел, давно бы захлопнули ловушку. Однако в тот момент я думал о другом. Все сходилось тютелька в тютельку: я нагрел девицу, а она в ответ нагрела в два раза сильнее. Копы забрали все деньги, поэтому подмазываться к судье стало нечем, и мне дали два года. Могло получиться и хуже: местного, например, вообще повесили бы сушиться на солнышке… Хотя все это — чистая теория, потому что к концу первой недели появилась Мел и выкупила меня. Очень кстати, ведь над моей головой сгущались тучи: единственному белому парню на зоне следовало сидеть и не высовываться, а додуматься до этого не хватало мозгов. Как минимум по одной драке в день… Когда пришла Мел, я напоминал живой бифштекс.
     — Каждому нужен ангел-хранитель, — заметил я, допивая чуть теплый кофе.
     — Да уж, каждому, только спаси тебя бог от таких ангелов!
     — Еще кофе? — предложил я, потому что Деннис снова затих и, судя по выражению лица, мучился неприятными воспоминаниями.
     — Спиртного больше нет?
     — Нет.
     — Тогда и кофе не надо. Так на чем мы остановились?
     — Ты вытащил козырную даму или бесплатный билет в нормальную жизнь.
     — Бесплатный? Черта с два! Один раз я уже бросал Мелани, и второй такой шанс она предоставлять не собиралась. Хотя не знаю, возможно, все это устроил Фанке. Так или иначе, мне дали понять: я не прощен, а, скорее, нахожусь на испытательном сроке. Буду шалить и плохо себя вести — тут же вернусь на зону. Как я уже говорил, Мел любила садомазохистские игры. Сразу после знакомства рабыней была она, а теперь мы поменялись ролями, и девочка оторвалась по полной. Вряд ли на свете найдется хоть один мужчина, проглотивший столько дерьма!
     Уже решив вставить вопрос, я в последний момент передумал: лучше предположить, что это образное выражение. Я посмотрел на часы: со звонка Пен прошло двадцать минут, значит, до приезда Дилана еще как минимум столько же.
     — Расскажи об Эбби, — попросил я Денниса. Пикантные подробности его интимной жизни вызывали легкую тошноту, однако, судя по выражению лица, он сообщает их не из любви к драматизму, переходящей в эксгибиционизм, а потому, что в прошлом есть события, о которых очень не хочется вспоминать, и мы до них вот-вот дойдем.
     — Я считал Мел безбашенной извращенкой, съезжающей с катушек от секса и боли, — пробормотал Пис. — Думал, она живет моментом: важно лишь «здесь» и «сейчас», а что случится дальше — плевать. Господи, как же я ее недооценивал!
     Еще один судорожный вздох. Голос Писа зазвучал слабее, в нем появилась вибрирующая хрипотца, которая мне совершенно не нравилась.
     — Фанке постоянно твердил о какой-то жертвенной ферме, — начал Деннис. — Идею он почерпнул в средневековых гримуарах, причем там об этом говорилось не прямо, а между строк. Сначала Антон читал гримуары в переводе, а затем еще раз в оригинале, по большей части на латинском или верхненемецком, и буквально зациклился на жертвоприношениях. Я в курсе, потому что, когда у Мел собиралась вся шизанутая компания, других тем для разговора не находилось. «Какому богу ни приносишь жертву, — говорил Фанке, — ее следует выбрать заблаговременно и специально готовить. Холить, лелеять, пестовать… Пусть живет себе спокойно, пока не придет время». Он без остановки об этом бухтел, а я не слушал. Черт подери, я не слушал!
     Тут, к моему огромному удивлению, Пис разрыдался. Глаз его я не видел: одинокая свечка отбрасывала густые тени, и большая часть лица Денниса находилась в одной из них. Зато скулы освещались, и я разглядел, как по неровной коже змейками текут слезы.
     — Однажды ночью Мел заявила, что господином снова стану я. Мол, секс будет совершенно необычный: мы сделаем ребенка, причем совершенно новым способом. Она сыпала словами вроде «греховный» и «нарушающий». Мы в очередной раз согрешим и нарушим законы природы! Эта идея завела ее больше, чем секс при зрителях, но, когда я попытался уточнить программу, Мелани замялась. Начиналось все как в цирке: песнопения, колдовские принадлежности. Напряжение росло, росло, росло, а разрядка не наступала. У меня даже пропала эрекция, и потянуло в сон, но Мел тут же дала пощечину: мол, носом не клевать! Вообще-то у нас с ней бывали прелюдии и покруче, но затем пошел жуткий экспромт. Мел ткнула себя в живот вычурным кинжальчиком, серебряным, все лезвие в рунах, и заявила: вот тебе новая дырка, пользуйся ею, а не как обычно. Я предупредил: так ей не забеременеть, дескать, это уже не греховно, а глупо, бессмысленно и очень опасно. Только Мел не слушала, она хотела в рану. Хотела сильно, по-настоящему. Едва все закончилось, Мел слезла с кровати и, шатаясь, открыла дверь. Вошел Фанке и еще два типа в белых халатах. Мел тут же уволокли прочь, а мне Фанке сказал: все, мол, свободен. Можешь себе представить? Даже не так, скорее «На старт — внимание — марш!» Якобы он забрал у судьи взятку, и полиция вот-вот начнет меня разыскивать за нарушение условий освобождения под залог. Если сию минуту не уберусь из страны, придется гнить в местной тюрьме и на этот раз тянуть срок до конца.
     Деннис поднял руку, на которой тускло поблескивал золотой медальон, и машинально проверил застежку. Господи, с начала разговора он так делает не в первый раз! У бедняги нечто вроде нервного тика…
     — Я и убрался, — бесцветным голосом добавил Пис. — Кастор, как у нас со временем?
     — Еще немного осталось. Слушай, хочешь сказать, что таким образом вы сделали?.. — договорить я не осмелился, но Пис медленно кивнул.
     — Тогда я ничего не понимал. Фанке выстрелил из стартового пистолета, и я дал деру. Хотя к чему себя обманывать: даже знай я, что Мел беременна, все равно бы сбежал. На кой черт мне семья?
     Деннис говорил с бешеным пылом, но лицо вытянулось, как полотно на раме. На него невозможно было смотреть: казалось, открывая страшную тайну, он хочет израсходовать последние силы так, чтобы жизнь закончилась вместе с очищающим душу рассказом. Надо предложить ему сделать перерыв, наверное, в последний раз.
     — Пис, остальное я могу додумать сам. Поспи немного, отдохни. Когда настанет время принимать лекарство, я разбужу.
     — Не льсти себе, Кастор! — зло пробормотал Деннис. — Ты ни хрена не знаешь! Сначала выслушай, а потом будешь говорить, ладно?
     — Ладно. — Я поднял руки в знак капитуляции. — Только я ведь не сидел без дела… Позволь хоть расскажу, что мне уже известно — сэкономишь силы, которые наверняка еще понадобятся.
     Он раздраженно закатил глаза, но я зачастил:
     — Совершенно случайно ты узнал, что у тебя есть ребенок. Думаю, в глубине души шевельнулось любопытство. Следы Мелани привели в Нью-Йорк, туда ты и отправился. Эбби к тому времени уже исполнилось лет восемь. Ты с ней познакомился и… — тут пришлось гадать, но мысль казалась вполне логичной, — …подарил ей подарок. Золотой медальон.
     — Верно подмечено, Холмс! — прорычал Пис. — А какие сигареты я при этом курил?
     — Вероятно, в твоей душе впервые проснулся не меркантильный интерес, а другое чувство, — невозмутимо продолжал я. — Такое сильное, что ты решил сражаться за Эбби в суде. Хотел быть ей отцом, и не только на бумаге…
     Я не закончил, потому что Пис нетерпеливо махал рукой: «Остановись, мол, немедленно».
     — Говорил же: ни хрена ты не знаешь! — просипел он. — Судебный иск был очередной аферой. В то время Мел по-прежнему жила с Фанке, который успел стать большой шишкой. Гребаным мультимиллионером. Создал Первую сатанинскую церковь Америки, превратился в настоящего гуру вроде Махариши[49] — с налоговыми нарушениями, лимузинами и прочей ерундой. Они с Мел изображали мужа и жену, а Эбби воспитывали, как своего ребенка. Встретив в Рио старого приятеля, я услышал всю историю и решил: неплохо будет вытрясти из них немного наличности. Вот чем я считал Эбби — гребаным лотерейным билетом!
     — Пока с ней не встретился.
     — Да, пока с ней не встретился. Я ведь не представлял, что суд — такая волокита! Приобщения материалов к делу, соглашения сторон о подсудности и тому подобное… Знай я сколько времени займет разбирательство, в жизни бы не начинал! Так или иначе, частью процедуры являлись встречи. Документально подтвержденные, потому что до суда нам следовало попробовать помириться. Тогда я и увидел дочь… Естественно, говорила только Мел, а Эбби сидела молча, такая грустная и потерянная… Будто ждала автобус на темной улице, которая была ее жизнью.
     Пис смотрел на меня больными измученными глазами. Теперь неудивительно, что Деннис до бесстыдного подробно распространялся о грехах молодости! Вот из-за чего он мучился и ел себя поедом.
     — Я начал болтать с Эбби. Во-первых, хотел немного подбодрить, а во-вторых, назло Мелани. Купил ей медальон и пару других безделушек, рассказывал байки о своей профессии. Вскоре у меня появились вопросы. Если Мел так холодна с девочкой, а Эбби даже не дочь Фанке, зачем она им? В чем заключалась греховность? Только в том, что зачатие превратили в безумный, идиотски-непристойный фарс? Эбби для них — лишь трофей? Нет, особого смысла не просматривалось. Короче, я оказался в незнакомом городе из-за дурацкого суда, который даже не хотел выигрывать, а затеял с одной-единственной целью — получить от Фанке откупные. Времени было завались, причин хватало, вот я и начал копать. Сатанинская церковь там жутко популярна: у них свой сайт, свои книжные, мерзкие футболки, стикеры на машину с надписями вроде «САЛЮТ ЛЮЦИФЕРУ!» и так далее.
     Гребаные идиоты! Короче, информации было много, даже искать особо не пришлось. На сайте имелись ссылки на статьи Фанке, тексты его выступлений. Причем все в открытом доступе, он и не думал прятаться. Антон по-прежнему рассуждал о жертвенных фермах, классической черной магии и основных просчетах древних алхимиков. Да, мол, конечно, они открыли некоторые способы связи с демонами, дававшие им все необходимое, ради того, чтобы первые робкие контакты переросли в регулярное общение. Алхимики получили бесценные знания, но разобраться в них не смогли. Как выразился Фанке, «произошел коммуникационный срыв». Якобы демоны говорят на всех человеческих языках, которые существовали, существуют или будут существовать, но не бегло. Вот они и делали коммерческие предложения, так сказать, рекламировали свои услуги: «Вы сможете вызывать из ада серьезных ребят. Когда мир изменится, именно вы станете управлять людьми». Господи, они давали четкие указания, но средневековые идиоты, горе-Фаусты, не разобрались в них. Фанке считал, они перевернули все с ног на голову, ну, по крайней мере все самое значимое. Особенно алхимики напутали с жертвоприношениями, а ведь это — основа основ, фактически ключ к черной магии! Альберт Великий[50] трындел, что бараны должны быть идеально здоровыми. Джордано Бруно посвятил несколько глав тому, нести ли животное на руках или вести на веревке, какой окрас предпочтительнее, чем его кормить накануне, что делать с дерьмом, если во время обряда барану захочется срать, и так далее и тому подобное. Короче, похоже на инструкцию, которую полуграмотный голландец переводил с японского на латынь. Все важное, вся суть, в процессе растерялась. Собственное толкование, на деле евангелие от Фанке, Антон выложил в Интернете, наверное, потому, что гора Арарат оказалась слишком далеко. Чтобы вызвать старшего демона, требуется жертва, с самого рождения посвященная силам тьмы. Даже еще до рождения! Она… она самим способом зачатия должна быть связана с адом. Духовно и физически подготовлена… предназначена… — Деннис лихорадочно подбирал нужное слово.
     — Эбби…
     — Естественно, мать твою! — Голос Писа на секунду превратился в грозный рык, тут же оборвавшийся кашлем. Бедняга сложился пополам, стараясь при спазмах как можно меньше сотрясать диафрагму.
     — Да, Эбби, — наконец прохрипел он, глядя на меня с какой-то бессильной ненавистью. — Эти ублюдки растили девочку с целью убить в определенное время, в определенном месте, определенным оружием, над которым мерзавец Антон со своими подпевалами прочитает дурацкое заклинание, а потом окропит святой водой и ослиной мочой. — Деннис снова закашлялся и на этот раз был вынужден прикрыть рот рукой, чтобы не вытекло нечто, журчащее в горле.
     — Понятно, — мягко проговорил я, хотя Пис источал злобу буквально каждой порой, совсем как потеющий курильщик смолу. — Дальше снова могу додумать сам. Суд ты проиграл, — Деннис кивнул, не отрывая руку от лица, — а с ним и кучу денег, потому что Фанке подал встречный иск.
     — Только для того, чтобы я отстал, — прохрипел Деннис, вытирая рот тыльной стороной ладони. По подбородку зазмеилась тонкая струйка слюны, а он, похоже, не заметил; речь стала менее разборчивой. — Фанке мечтал от меня избавиться. Его адвокаты тайком предложили сто тысяч в обмен на добровольный отказ от родительских прав на Эбби. Я уже собрался подписать чертову бумажку, а затем нанять киллера, но мультимиллионера просто так не застрелишь. К тому же, устояв перед соблазном, я зарабатывал бонус, которого без очередной судебной тяжбы Фанке лишить меня не мог. Право посещения! Кастор, мне разрешили видеться с дочерью! Теперь у меня появились совсем другие цели. Хотелось быть рядом с Эбби, немного загладить вину за то, что она жила в таком жутком дерьме. Я посадил семя, а потом, словно Одинокий Ковбой, во весь опор ускакал прочь, бросив его на произвол судьбы… Так нельзя! И пусть исправлять ошибку было уже поздно, хотя бы попытаться следовало. Попытаться и сделать для девочки все, что в моих силах.
     Я провел в Нью-Йорке почти два года и видел Эбби через выходные, хвала Апелляционному суду США, второму заседанию, под председательством судьи Хармони Гилпин. Фанке и К меня не остановили. Обанкротили, что оказалось совсем не сложно, затаскали по судам (слушания устраивались как минимум дважды в месяц), заставили копов арестовать меня по сфабрикованному обвинению в хулиганстве, разнесли съемную квартиру, но не остановили. Я как следует узнал Эбби и… Она была хорошей девочкой, милой, славной! Росла, словно в клетке, даже в школу не ходила. «Домашнее обучение» и «частные репетиторы» существовали только на бумаге. В сатанистской церкви состоит немало дипломированных учителей, думаю, они с удовольствием подписали все, что хотел Фанке. «Да, я посещаю эту девочку трижды в неделю и преподаю ей историю, нейрохирургию и домоводство». «Да, я учу ее играть в пляжный волейбол». Я пытался добиться официальной проверки, но мой адвокат оказался недостаточно хорош. Точнее, я выбрал лучшего из тех, кого мог за свои деньги, а их катастрофически не хватало. В Штатах зарабатывать удавалось от случая к случаю разовыми заказами на изгнание нечисти. Фанке окружал целый батальон адвокатов — хоть автобус нанимай! — так что он был способен блокировать любой мой выпад или как вариант изрубить меня в фарш. Однако, полагаю, громкие судебные разбирательства и черный пиар срывали его планы, потому как однажды ночью он смотал удочки и убежал в Европу. Помешать ему было не в моих силах: Эбби-то под опекой суда не находилось. Теоретически право посещения у меня сохранилось, но к чему оно, если я не знал, где девочка и Фанке. Нищий, как церковная мышь, я вернулся в Лондон, поселился на «Темзском коллективе» и начал готовить следующий ход. Нанял детектива, чтобы тот разыскал Фанке, и выяснил его нынешний адрес. Антон оказался в Лихтенштейне: арендовал замок, куда и перевез лимузины, лизоблюдов и остальной балаган. Я отправился в Европу, но меня и на порог не пустили, а прежде чем успел пожаловаться в суд, сатанисты уже снялись с места. Эта тактика стала постоянной. Подолгу Фанке нигде не задерживался, поэтому я не успевал окопаться и найти лазейку. Со временем его люди научились не привлекать к себе внимания, так что выслеживать их удавалось все с большим трудом. Тем не менее я продолжал расставлять сети, высылать разведчиков и шпионов. Сразу после новогодних праздников, то есть месяца четыре назад, Антон вернулся в Лондон. Я как следует подготовился: знал, почему они до сих пор не убили Эбби и зачем приехали сюда. Кусочки головоломки практически сложились в картинку, которая до смерти меня пугала: вдруг не получится спасти девочку? Сатанисты ждали ее первых месячных. Это являлось частью указания Фанке, опять-таки списанного из гримуаров: «Она будет чистой, но запятнанной. Она будет нетронутой, но раненой. Она будет женщиной, но еще ребенком». Так, по мнению Антона, следовало понимать древние тексты.
     — А при чем тут Лондон?
     Едва успев задать вопрос, я тут же понял, каким будет ответ. Пожалуй, лишь его очевидность помешала догадаться раньше.
     — В Лондоне находился демон, которого хотели вызвать сатанисты. Проблема заключалась в том, что его уже наполовину вызвали: какой-то обалдуй пару лет назад попробовал и естественно, ничего не добился. Фанке сказал, с дилетантами всегда так.
     Асмодей. Пис мог не называть его по имени. Последние детали головоломки заняли свои места, когда я внезапно увидел связь, подсознательно обнаруженную еще два дня назад. Да, субботней ночью действительно произошло нечто. У Рафи случился приступ, а Асмодей тем временем вылез из своей темницы и потягивался.
     Перед глазами встала картинка: у Рафи агония, запрокинув голову, он кричит и не воспринимает ничего, кроме своих страданий.
     — Ты устроил диверсию и не дал им закончить обряд, — прошептал я.
     — Едва-едва! — с горечью прорычал Пис. — Слишком долго вычислял, где они прячут Эбби, и, когда ворвался в дом, было слишком поздно — девочку уже забрали. Зато я поймал Мелани и собачьего хрена, представлявшегося ее мужем. Им и досталось.
     — Стивен Торрингтон, — проговорил я — Настоящий Стивен Торрингтон. Дом принадлежал ему, верно? Английскому сатанисту, которого Фанке использовал как прикрытие?
     — Ключевое слово здесь «использовал», — изрыгнул Деннис. — Думаю, собрать его голову было труднее, чем гребаного Шалтая-Болтая!
     — Пис, ты убил двоих людей. Это не смешно!
     Во взгляде Денниса мелькнуло что-то похожее на негодование.
     — О чем ты говоришь? Да, козла вонючего я действительно застрелил, а Мел только ударил. Помню, как ее бил. Бил, потому что хотел узнать, где Эбби, и остановить чертов цирк, пока все не зашло слишком далеко. Возможно, она решила, что я собрался ее прикончить, думаю, вид у меня был совершенно безумный… Только пороха бы все равно не хватило.
     — Но ведь там нашли тело женщины. Ее связали, мучили, а потом убили выстрелом в живот…
     Выстрелом, произведенным из другого ствола. Неожиданно вспомнилась эта странная деталь из отчета Никки. Женщину убили выстрелом из другого ствола тремя часами позже, чем мужчину. Это же бессмысленно! Если только…
     — Она призналась? Рассказала, что тебе было нужно?
     — Да. Сатанисты нашли в Хендоне молитвенный дом, принадлежавший когда-то квакерам. Именно это им требовалось: место, где люди молились, пели гимны, или что там делают квакеры, собираясь вместе. Короче, место, которое считали священным: в гребаном обряде Фанке это играло существенную роль. Мелани я оставил привязанной к стулу. Смог бы — обязательно бы ее убил. Ненависти-то хватало с лихвой. Просто… Глядя ей в глаза, я не решался нажать на спусковой крючок. Все думал об Эбби, как она росла в ее чреве… Вот и дал слабину!
     — Не казни себя, — мрачно посоветовал я. — Начатое тобой завершил Фанке. Вызванные соседями копы обнаружили два тела, мужчины и женщины, опознанных как Стивен и Мелани Торрингтон. Полагаю, Антон догадался, откуда у тебя адрес молитвенного дома, и, полагаю, догадка не слишком ему понравилась. То, что ты ее связал, сыграло в его пользу: не пришлось участвовать в неподобающей высокому положению драке.
     Напрашивался еще один вывод: блондинка, которую Фанке привел ко мне в офис, а потом, не желая усугублять ее душевные травмы, тактично услал в машину, заработала синяки вовсе не в стычке с Писом. Их поставили, чтобы улучшить качество театрального реквизита и помочь Антону сыграть на моей жалости.
     Пис встретил новость ошеломленным молчанием, и, пожалуй, это было к лучшему: в тот момент я злился на него и презирал не меньше, чем Фанке. Вероятно, Деннис защищал дочь, только эта сладкая парочка танцевала венский вальс уже пятнадцать лет, и от их изящных па пострадало много невинных людей.
     — Она заслужила смерть, — заявил Пис, обращаясь скорее к себе самому, чем ко мне.
     — Возможно, и так, — устало проговорил я, — либо Мелани просто была шизанутой любительницей садомазохизма, которую Фанке заарканил, так же как и тебя, потому что у нее имелось нечто, его заинтересовавшее. В Мелани он видел молодую здоровую матку и готовность к экстремальному сексу, в тебе — жизнеспособную сперму. Ради бога, Пис, неужели ты до сих пор ничего не понял? Неужели считаешь своим врагом Мелани? Ведь вами обоими манипулировали, умело манипулировали…
     «И мной тоже, — подумал я, — поэтому нечего презрительно морщить нос. Феликс Кастор не хуже других носил палочку, служил и подавал голос».
     Пис разозлился, чего ему делать не следовало: снова начался кашель, прервавший разговор как минимум на минуту. Все это время Деннис шипел и свистел, будто переполненный чайник, вот только пара не было: пыл его явно поугас.
     — Злобная эгоистичная сучка! — выпалил он, когда снова смог говорить. — Мел получила по заслугам. Не смей меня судить, Кастор, и не пытайся сделать виноватым — не прокатит. Я жалею лишь о том, что не убил Фанке.
     — Антон находился в доме?
     — В квакерской молельне, идиот!
     «Вот круг и замкнулся», — подумал я и, поскольку замолкать Пис явно не собирался, решил проверить свои догадки относительно эндшпиля.
     — Ты пришел слишком поздно… Ритуальная церемония, обряд, или что они там справляли, уже началась.
     — Она уже закончилась, и придурки вопили от восторга. Мне не хватило тридцати секунд, тридцати гребаных секунд! Если бы только Мел сразу назвала адрес, вместо того чтобы врать, юлить и снова врать! А ты еще хочешь сделать меня виноватым: дескать, позволил Фанке ее убить! Черта с два! Жалею лишь о том, что не убил Мелани тогда, в Уагадугу! Ублюдки облачились в черное, все, кроме Фанке: он вырядился в красное и нацепил корону. Супермишень, лучше не придумаешь, вот только увидев лежащую в центре круга Эбби, я не выдержал. Заорал, как бешеный, и начал палить. Прямо в гущу толпы: бам, бам, бам! Сообрази хоть один из них ударить меня по затылку потиром или другой своей хренью, все тотчас бы закончилось. Но нет, они сгрудились вокруг Фанке, будто я собирался бить пенальти, а Антон стоял на воротах. Защищали его: старались, чтобы ни одна пуля не растрепала его драгоценные локоны! Потом с фланга ко мне подобралась еще одна группа, думаю, они сторожили парадную дверь. В общем, пришлось их разогнать… Честное слово, Кастор, я не рассчитывал выйти оттуда живым. Эбби погибла, поэтому на собственную жизнь стало наплевать, хотелось только уничтожить побольше сатанистов. Однако в тот момент произошло нечто, удивившее их так же, как меня. В центре круга что-то возникло. Сперва бесформенная тень, которую никто не отбрасывал. Знаешь, такие тени бывают зимой, когда солнце стоит низко в небе… Огромная, растянутая и какая-то перекошенная. Потом она зашевелилась, и у нее вдруг появились руки… ладони… Тень стала гуще и намного материальнее. Сатанисты дружно попадали на колени, словно им перерезали сухожилия, воздели руки к потолку и принялись бормотать тарабарщину на латинском или греческом, или даже саундтрек к «Клубу Микки Мауса» — я, честное слово, не слушал. Я словно к месту примерз. В принципе я знал, что они собираются делать, но знать — одно, а видеть своими глазами — совсем другое. Это был демон, Асмодей, один из воинов ада, какое там, настоящий генерал! Он появился еще не до конца, то есть не успел материализоваться. Полупрозрачный, колышущийся от малейшего сквозняка, он, тем не менее, склонялся над Эбби и смотрел на нее так, будто Рождество наступило в мае. И тут меня осенило. Перед глазами замелькали фразы с сайта Фанке, совсем как в школе, когда нам показывали карточки со словами, а потом требовали произнести их по буквам. «Духовно и физически подготовлена». Асмодей хотел не только тело, но и душу Эбби. Он собирался… сожрать ее, поглотить прямо на моих глазах. Я должен был его остановить… Просто обязан! Дальше я действовал не задумываясь, словно по наитию. Демон в тот момент еще был дымом, а дым не застрелишь. Да и вообще, хочешь избавиться от дыма — туши костер. Поэтому, переключившись в автоматический режим, я начал палить по пентаграмме. Буквально изрешетил их гребаный магический круг! «Тавор» — настоящий дьявол, а не винтовка! Отдача такая мощная, что пришлось навалиться на приклад всем телом, иначе бы точно на спину упал! Только оставалось совсем немного: стрелять оказалось не труднее, чем чертить маркером по белой доске. Аккуратненько повернешь винтовку, чтобы получилась минимальная из возможных под таким углом дуга, — и два луча пентаграммы стерты. Похоже, я задел нескольких ублюдков — не бойся, по ногам, я ведь в пол целился. Предвосхищая твой вопрос, скажу: нет, мне не жаль. Нисколько не жаль, потому что безумный план сработал. Начался сущий ад, причем в самом буквальном смысле слова. Демон открыл рот и издал звук, который я надеюсь никогда больше не услышать. Хотя это и звуком назвать трудно: он ведь не кричал. Даже громкости никакой не было, зато чувствовалось давление на перепонки, на всю кожу, почти как в самолете, когда он попадает в зону турбулентности и неожиданно опускается на пару сотен метров. А еще боль, боль такая, словно внутренние органы разрывались. Сатанисты раболепно жались к полу, но каким-то чудом я удержался на ногах и четко знал, как действовать дальше. Молниеносный бросок — пришлось наступить на парня, который сидел на дороге, прижимая к груди то, что осталось от колена, — и я уже стоял в круге, где лежала Эбби: грудь залита кровью, остекленевшие глаза широко распахнуты. Демон или тень демона, называй как хочешь, извивался рядом, словно пожарный шланг, по недосмотру выпущенный из рук, бился и без умолку кричал. Карт с собой не оказалось, да и в любом случае я не успел бы их разложить. Оставалось лишь позвать Эбби и надеяться, что она откликнется. Я вцепился в медальон, во все горло крикнул: «Пойдем со мной!» — и дернул цепочку. Ну, то есть я не просто орал, а именно звал ее, совсем как ты, когда играешь на вистле. Я звал дочку в медальон, точнее, в прядь ее волос, лежащую внутри, создавал материальный якорь, за который цепляются призраки.
     Деннис взглянул на меня, желая удостовериться, что я не потерял нить. Я коротко кивнул, дескать, при аналогичных обстоятельствах поступил бы так же. На самом деле с трудом представлялось, что подобное возможно. Призвать дух в материальный предмет? Направить в определенное русло, словно реку, течение которой поддается контролю? Да, волосы являлись частью Эбби, прочная связь с ними уже имелась, но все-таки… В другой ситуации я засыпал бы Денниса вопросами, а кое-что из ответов взял бы на карандаш. Сейчас же оставалось только придушить сдобренное завистью любопытство и слушать дальше.
     — Без карт на успех я рассчитывать не мог, да и чертова цепочка оказалась толще, чем думал. Пришлось обмотать ее вокруг пальцев и как следует дернуть. К счастью, получилось, и я бросился к двери: в одной руке медальон, в другой — винтовка, хотя магазин уже опустел. Хорошо, что я ее не бросил, так как один из ублюдков с большими проблесками ума, чем у остальных, подкрался сбоку и попытался меня задержать. Пришлось двинуть ему промеж глаз рукоятью — и скорее на выход. Моя машина стояла довольно далеко от молитвенного дома, а транспорт сатанистов — прямо у порога, но времени протыкать колеса не было. Поэтому я бросился к своей, влез в салон и покатил прочь, словно мне горчицей задницу намазали. Погоню я заметил не сразу, но потом увидел в зеркале фары, которые не исчезли даже после нескольких безумных поворотов. Я не сомневался: это хвост, от которого следовало избавиться. К несчастью, у меня что-то случилось с мотором. Я как бешеный жал на газ, а машина ехала все медленнее, словно к ней буксиром прицепилась баржа или дохлый кит. Я боялся, что двигатель умрет окончательно, оставив меня посреди дороги на милость ублюдкам-сатанистам. Думаю, мое решение было единственно правильным. Отключив фары, я стал сворачивать на всех поворотах, стараясь максимально усложнить погоню. Я отчаянно гнал машину и в конце Скрабз-лейн свернул налево, ну, знаешь, у самой тюрьмы? С трудом вписавшись в вираж, я чиркнул по припаркованным на ночь авто, оторвал себе бампер и чуть не сбил переходившего через дорогу старика. Шум поднялся неимоверный, и я думал — все, конец. Но тут двигатель неожиданно пришел в норму, и, увеличив скорость до восьмидесяти километров, я погнал на запад. Сюда, к руинам «Пламени», как с самого начала собирался. Лучшего места, чтобы спрятать призрак, в Лондоне просто не найти! Хотя, думаю, ты уже сам понял…
     Субботний вечер, конец Скрабз-лейн, каких-то пятьдесят метров до дверей церкви святого Михаила, где начиналась служба… Безумие, притянутое за уши безумие, но, с другой стороны, эта история была пропитана безумием с самого начала. Деннис Пис сорвал обряд вызова демона. Асмодея… Сатанисты собирались скормить ему душу и тело Эбби, но не рассчитывали, что вмешается ее отец, и вместо палки вставит им в колеса штурмовую винтовку. Надеялись на душу и тело, а получили лишь одно из двух.
     А Асмодей?
     Асмодей снова застрял меж двух огней. Одна нога в душе Рафи, вторая — в душе Эбби. Вот что тормозило машину Писа, когда он спасался от погони! В золотом медальоне таился не один дух, а сразу два: золотая рыбка и безжалостная косатка. И так до тех пор, пока он не свернул за угол и не выехал на Дюкейн-роуд… Что случилось потом? Пожалуй, могу догадаться…
     Если вместе с отцом и дочерью от погони спасалась какая-то часть Асмодея, прилепившись к Эбби или летя за ней через лондонскую ночь, словно воздушный змей без хвоста и веревочки, то когда они свернули за угол, ему пришлось последовать их примеру. Свернул Асмодей медленнее, не так ловко, как они, не вписался в вираж и… И вполне мог оказаться у юго-западной оконечности церкви святого Михаила.
     Пис протащил Асмодея через святую землю в тот самый момент, когда в храме шла служба. «Воспойте Господу новую песнь, ибо Он сотворил чудеса…» Для демона это словно пройти через заграждение из колючей проволоки. Неудивительно, что Рафи кричал, неудивительно, что бился и ранил людей: внутри него бушевал настоящий ад.
     В конце концов, Асмодей все-таки запутался в колючей проволоке: попал в капкан церковных стен, угодил в сети любимого псалма Сьюзен Бук. Связь с Эбби оборвалась, Пис погнал через лондонскую ночь, а невидимый бесформенный хищник из ада остался в недрах церкви святого Михаила, словно окаменевший комар в куске янтаря.
     Вот только Асмодей и не думал каменеть. Его злая коварная воля черным дождем пролилась на головы прихожан и покрыла скверной их души.
     Очередные жертвы военных действий. Невинные, как бедная Эбби. Как Рафи…
     Усилием воли вернув мысли к настоящему, я стал вспоминать, о чем говорил Пис.
     — Но почему, почему ты пришел именно сюда? — вопрошал я. — Что здесь такого особенного?
     — Естественные бастионы. — Несмотря на слабость, голос Денниса звучал несколько самодовольно. — Воздух и землю ты наверняка видел, ну, снаружи? С водой все куда оригинальнее. У стен двойная кирпичная кладка, а полости между слоями выстланы свинцом. По плану они заполняются водопроводной водой, а специальный насос обеспечивает непрерывную циркуляцию. Увы, сейчас в кладке множество дыр, а значит, и течей. Но, едва почувствовав, что ты тянешься к Эбби, я каждый раз включал насос и воздвигал между вами водяную стену. Кстати, однажды я как следует дал тебе по рукам!
     — Да, помню, — мрачновато отозвался я.
     — Вор вором губится, — слабо рассмеялся Деннис. — Но это возможно, лишь если твой «охотник» ловчее «добычи».
     — И все-таки я здесь, — напомнил я.
     — Кто-то меня продал, только поэтому. Сам бы ты ни за что нас не нашел!
     Лучше промолчать… Спорить с Писом бесполезно: все равно не переспоришь! К тому же мне послышалось, что где-то хлопнула дверца. Похоже, далеко, у самой кольцевой: звук был едва различимым. Однако Деннис никак не отреагировал, значит, я, наверное, ошибся.
     — Я разбужу Эбби, — сказал он. — Или тебя интересует что-то еще?
     — Нет, спасибо. На мою долю страшилок перед сном хватит.
     Отвернувшись, я подошел к двери и выглянул на улицу. Освещенный мрачным светом луны пейзаж казался неподвижным, а за спиной слышался лишь негромкий шелест карт, которые Деннис раскладывал на бетонном полу. Воровато глянув через плечо, я увидел: Эбби стоит рядом с ним, будто никуда и не уходила.
     «Что ж, — нехотя признал я, — он действительно очень ловок». Отец и дочь разговаривали вполголоса, и перебивать их не хотелось.
     Вместо этого я шагнул в темноту. Если бы я курил, то чиркнул бы зажигалкой; если бы Деннис не выпил весь бренди — сделал бы пару глотков из фляги. А так оставалось только ждать. Похоже, с хлопаньем дверцы я действительно ошибся, потому что никаких шевелений не наблюдалось.
     Доктору Айболиту пора бы уже приехать! Теряя терпение, я вытащил из кармана сотовый: надо позвонить Пен, пусть его поторопит! Только тогда я и заметил четыре уведомления о пропущенных вызовах и все с одного номера — от Никки Хита.
     В первый и второй разы он просто повесил трубку, а на третий оставил сообщение, которое я и решил прослушать.
     «Кастор, тут творится какая-то ерунда, — звенящим от напряжения голосом начал Никки. На заднем плане раздался скрип: он что-то двигал по полу. — У кинотеатра целая команда. Они приехали на четырех машинах и оцепили здание. Явно кого-то поджидают… Не нравится мне это, черт подери! Если дело в твоем гребаном заказе, приезжай и разбирайся с ними сам, ладно? Перезвони мне… Кастор, мать твою, перезвони! Немедленно!»
     Чувствуя, что в горле стало суше, чем в пустыне Сахаре, я переключился на последнее сообщение.
     — Кастор, здесь штурм, осада! — Теперь Никки орал, а ведь наполнить воздухом неработающие легкие ему ой как непросто. — Они стреляли в мои камеры! Вырубили чертовы камеры! Я теперь слепой, понимаешь, слепой! Они могут стоять прямо за дверью, и я не… Проклятие!
     Раздался щелчок, а затем противный писк, означающий «сообщение окончено». Трясущимися руками я набрал номер Никки. Тишина… Десять секунд, двадцать… ничего, мертвая тишина. Беззвучно выругавшись, я прервал вызов и начал набирать снова, но успел лишь набрать код Уолтемстоу, как с короткой тропинки, ведущей от кольцевой, послышались шаги.
     Я повернулся на звук, и секундой позже из ночного мрака вынырнула фигура, спешившая по узенькому перешейку к подъездной аллее.
     — Сюда, доктор Форстер, сюда! — позвал я, и он выступил на освещенный участок.
     Впившись глазами в его лицо, я на секунду оказался в полной прострации, а потом сердце подпрыгнуло, словно воздушный гимнаст на батуте. Я никогда раньше не встречался с доктором Диланом Форстером, но его лицо уже видел. Видел всего три дня назад в собственном офисе, когда он представился Стивеном Торрингтоном. Сейчас же с помощью элементарного логического вывода я догадался: оба этих имени — творческие псевдонимы, а настоящее звучит совершенно иначе. Еще догадался, почему он прислал друга, когда я потерял сознание в доме Пен: в тот момент раскрывать карты было еще рано.
     Я с тоской подумал о пистолете Денниса — увы, «глок» остался на бетонном полу «Золотого пламени». Хотя даже сумей я до него добраться, что толку? Этот ублюдок разыграл все, как по нотам, а в руке у него холодно поблескивал ствол, направленный мне в грудь.
     — Эй, следите за пушкой, она и выстрелить может! — воскликнул я. Следовало как-то его отвлечь, выиграть немного времени, чтобы придумать, как обмануть, обезоружить, обезглавить…
     Самозванец покачал головой.
     — Нет, пока не выстрелит, — спокойно, чуть ли не апатично проговорил он. Удивительно, что Пен никогда не упоминала его мягкий, с проглатыванием гласных, американский акцент. Скривившая тонкие губы ухмылка подтвердила мою догадку.
     — Вы — Антон Фанке!
     Он отвесил издевательский поклон, восторгаясь запоздалым прорывом моей интуитивной логики.
     — Догадайся вы три дня назад, — с тончайшим налетом презрения начал он, — сразили бы меня наповал. Обыщите его!
     Последняя фраза была адресована не мне, а в густую тень у одной из стен «Золотого пламени». Трое мужчин, до этого, по всей видимости, стоявших неподвижно, выступили из темноты, окружили меня и обыскали с неимоверной тщательностью. Моим представлениям о сатанистах они совершенно не соответствовали. Скорее они соответствовали моим представлениям об агентах ФБР. Один из них сжимал короткоствольный пистолет, который тут же приставил мне к затылку.
     Его товарищи чуть ли не синхронно ощупали правые и левые карманы и в результате обнаружили кинжал и вистл соответственно. Находки они с благоговейным трепетом поднесли Фанке.
     — Теперь можно войти, — проговорил Антон.
     Я шагнул было к нему, но «агенты ФБР» преградили дорогу, а холодный ствол еще плотнее прижался к затылку. Ясно, внутрь мне не попасть…
     — Зачем тебе Пен? — процедил я. — Для чего?
     — Рафаэль Дитко — гостевое тело, своего рода сосуд. — Фанке показал на вход в «Золотое пламя», мол, после вас. — Я хотел подобраться поближе. Вообще-то мы уже начали осуществлять определенный план, но он провалился. В качестве запасного варианта могло понадобиться вывезти Дитко из больницы Стенджера и убить, чтобы высвободить дух Асмодея. При таком раскладе Памела оказалась бы весьма полезна. Однако, похоже, мы обойдемся малой кровью. Уилкс, иди первым! На данном этапе я скорее пожертвую тобой, чем мистером Кастором.
     Ситуация стремительно выходила из-под контроля. В отчаянии я собрался броситься на приближающегося ко мне Фанке, но тот лишь смерил меня удивленно-презрительным взглядом.
     — Не делайте глупостей, — бесстрастно посоветовал он. — Сейчас мне бы хотелось сохранить вам жизнь, как удобному козлу отпущения, но не злоупотребляйте моей добротой.
     Находясь на прицеле и у Антона, и у стоящего за моей спиной типа, я подумывал поставить Фанке подножку. Вдруг они откроют беспорядочный огонь и перебьют друг друга? Нет, такое невозможно даже в мультиках с Багсом Бани!
     Антон буквально сверлил меня взглядом и без труда определил момент, когда я отказался от утопической дилеммы «Борьба или бегство».
     — Заходим, — снова велел он.
     Его помощник ткнул мне в затылок пистолетом, и вслед за сатанистом по фамилии Уилкс я послушно двинулся к «Золотому пламени». Господи, только бы Деннис услышал шум перепалки и устроил западню! Увы… Пис встревоженно поднял голову, лишь когда услышал шаги и сообразил, что я не один. Уилкс отступил в одну сторону, головорез с пистолетом — в другую, и Деннис, проводив их взглядом, посмотрел на меня. Чисто автоматически его рука метнулась к дочкиной ладошке и схватила пустоту. Эбби даже не заметила. Онемев от ужаса, она смотрела на незнакомые лица. Хотя почему незнакомые? Вполне вероятно, этих людей она видела субботней ночью и помнит, как Антон Фанке вонзил кинжал ей в сердце.
     — Кастор, ты ублюдок! — чуть слышно прошептал Деннис. Следующая мысль оказалась продуктивнее: потянувшись, он смешал карты и рассыпал колоду по полу. Беззвучно зовущая отца Эбби мигнула, словно лампочка, а потом исчезла.
     — Не надо еще сильнее все портить! — воскликнул я и, прежде чем меня могли остановить, шагнул вперед.
     В обгоревшем остове «Золотого пламени» было темнее, чем на улице, и мои глаза привыкали не быстрее, чем у сатанистов, зато я примерно помнил, где лежит «глок». Даже останавливаться не понадобилось: стремительный пинок, прямо и чуть в сторону, словно перехватывая пас в штрафной зоне, и я поддел предохранитель ногой.
     Ловкий удар — пистолет оторвался от земли, и глазомер меня не подвел. Бессчетные часы, которые я провел в старом спортзале Олсопской средней школы, тупо колотя мяч о стенку, принесли запоздалые и весьма неожиданные дивиденды.
     Деннис поймал «глок» на лету и, практически не целясь, выстрелил. Гром проревел совсем рядом с ухом, и где-то справа о стену ударилось тело сатаниста. Не успело оно осесть на пол, как справа от меня Фанке дернулся, словно ужаленный, и поднял собственный пистолет, явно собираясь ответить.
     Мощный косой удар кулаками — и я выбил пушку у него из рук.
     Только ситуация начала выправляться, как нечто тяжелое, до ужаса материальное и твердое ударило мне в висок, и ноги предательски расползлись в стороны.
     Я попытался встать, но второй удар по затылку окончательно лишил боевого духа. Обгоревшую комнату пронзили еще несколько раскатов грома, а потом крик, долгий, пронзительный вопль, который дошел до меня не через онемевшие уши, а напрямик, попав сразу в мозг или в душу, если у изгоняющих нечисть вообще есть душа.
     «Папа!» — услышал я. Именно это слово выжимала из себя исчезающая Эбби. Да, в мире мертвых весьма своеобразная акустика.
* * *
     Над головой смыкалось море тьмы, но я отчаянно барахтался и искал точку опоры: взбаламученному разуму нужно было за что-то зацепиться.
     Я медленно всплыл на поверхность. Сделал усилие, точнее собрался, ведь разжиженный мозг стекался сзади, спереди и сбоку, чтобы хоть как-то объединиться внутри искореженного черепа.
     Я попытался встать, но был бесцеремонно поднят на колени, еще до того, как «заработали глаза». Сквозь туман я увидел женщину, которая прошла мимо, смерив презрительным взглядом.
     Через секунду ко мне вернулся дар пространственного зрения, и откуда-то из глубины показался Гари Колдвуд. Я открыл рот, чтобы заговорить, но тут же закрыл: лоб и позвоночник пронзила боль всех возможных оттенков. Обессилев, я начал оседать на пол, но меня удержали.
     — Здесь… — снова начал я, неопределенно показав в сторону, где должен был лежать Пис, — раненый… Нужен доктор…
     — Фикс, ты беспокоишься о втором парне? — В голосе Гари слышались усталость и раздражение. За его спиной появился констебль с парой наручников, которые, коротко кивнув, забрал Колдвуд. — Не стоит… Похоже, ты победил. Второй парень умер.

18

     Меня отвезли на Хайгейт-хилл в Уиттингтонскую больницу. Пожелай я усугубить депрессию, можно выглянуть в окно и полюбоваться на могилу Карла Маркса. В больнице имеется закрытое отделение, где столичная полиция держит террористов, раненных в процессе задержания: на окнах решетки, у дверей — охрана, еда такая, что не проглотишь.
     Врачи думали, что я в гораздо большей опасности, чем на самом деле, ведь удар по виску оставил весьма живописную ссадину, а поскольку неглубоко под кожей головы находится огромное количество кровеносных сосудов, я буквально истекал кровью. Однако, когда, усадив на инвалидное кресло, меня повезли на прогулку в рентген-отделение, обнаружилось: серьезных сотрясений мозга нет, равно как и внутричерепного кровотечения. Да, видимо, некоторые люди рождаются в рубашке.
     Меня вернули в закрытое отделение, подвезли к палате и оставили в коридорчике, передав двум полицейским в форме. Завязать разговор я даже не пытался: церберам наверняка запрещено вступать в неформальные отношения, да и все равно из них вряд ли удалось бы выжать что-нибудь ценное.
     Сидя у дверей в больничном балахоне, который почему-то не прикрывал задницу, я с мрачным самоотвращением проигрывал события последних нескольких дней. Фанке развел меня, как мальчишку! Очевидно, он подготовился заранее и втерся в доверие к Пен, чтобы следить за Рафи, а не за мной. Тем не менее, когда дерьмовая операция сорвалась, и вторая цель жертвоприношения растворилась в утренней дымке, он блестяще сымпровизировал.
     Или, может, совсем не случайно я не встречался с Фанке как с Диланом Форстером? Вдруг он давно строил козни и держал меня про запас, на случай если в заключительном эпизоде понадобится козел отпущения?
     Так или иначе, он нанял меня искать Писа не по одной, а сразу по двум причинам. Во-первых, ему требовался человек, хорошо знающий Лондон, а среди его последователей подходящих кандидатов не нашлось. Несмотря на всю свою жесткость, решительность и бескомпромиссность, в городе они не ориентировались и могли искать Денниса неделями, а Фанке хотелось добиться желаемого гораздо быстрее.
     Во-вторых, сатанисты несли такие потери, что Антону грозили серьезные кадровые проблемы. Плохо было уже то, что Пис перестрелял столько сектантов во время обряда, а гибель супругов Торрингтон в собственном доме выглядела еще ужаснее. Плюс Мелани… Убил ли ее сам Фанке, как думал я, либо она встретила смерть иначе, только операция выглядела все грязнее и все меньше напоминала торжественное действо… Так почему бы не привлечь третью сторону: не найти мальчика для битья, за которым Антон мог следить сначала украдкой через Пен, не вступая в личный контакт, а при наихудшем раскладе сделать виноватым?
     Похоже, Фанке с самого начала, еще до нашей первой встречи, собирался обманом втянуть меня в игру.
     Шорох шагов заставил вернуться от размышлений о неприглядном прошлом к еще менее радостному настоящему. Детектив-сержант Баскиат и ее закадычный подпевала детектив-констебль Филдс шли ко мне из противоположного конца коридора. На плече у Баскиат сумочка, похоже, «Прада», в руках — папка из плотной бумаги с белым ярлычком, вот только надпись на нем разобрать никак не удавалось. Детектив-констебль кивнула дежурным — один из них проворно распахнул дверь в палату, а другой вкатил меня.
     Комнатка оказалась маленькой и пустой: стол, несколько стульев и полка, на которой стоял обшарпанный магнитофон. Интерьер я узнал сразу: подобным образом обставляются комнаты для допросов в полицейских участках, где мне приходилось бывать. Но никогда не видел, чтобы комнату для допросов совмещали с больничной палатой, хотя в данной ситуации это казалось вполне уместно.
     Швырнув тяжелую папку на стол, Баскиат аккуратно повесила на спинку стула пиджак: черный, укороченный, весьма стильный. Из дизайнерской сумочки появилась ручка, которую детектив-сержант положила рядом с папкой. Филдс прислонился к стене в метре от меня. Дежурные копы ушли, аккуратно прикрыв за собой дверь.
     — Ну же! — нетерпеливо позвала коллегу Баскиат. — Мотор, камера, начали!
     Филдс включил магнитофон.
     — Закрытое отделение Уиттингтонской больницы. Допрос Феликса Кастора, — тоном ведущего прогноза погоды начал он. — Проводится детектив-сержантом Баскиат в присутствии детектив-констебля Филдса, — глянув на часы, он добавил дату и точное время.
     — Мне нужен адвокат! — заявил я. — До его прихода на серьезные вопросы отвечать не стану!
     Баскиат изумленно нахмурилась.
     — Вас еще ни в чем не обвинили, — напомнила она. — Что, бежите впереди паровоза?
     — Меня и сейчас ни в чем не обвиняют? — уточнил я.
     — Естественно, обвиняют! Феликс Кастор, вы обвиняетесь в убийстве.
     — В чьем убийстве? — Вопрос глупейший, но в тот момент желание выяснить перевесило инстинкт самосохранения.
     — А вы уже счет потеряли? — усмехнулся Филдс.
     Баскиат повернулась к коллеге. Нет, ее взгляд был не злым, но таким долгим и тяжелым, что Филдс отвел глаза. Значение я понял без труда: это ее допрос, и в подсказках детектив-сержант не нуждается.
     — Вас нашли в обгоревшем здании, — снова сосредоточившись на мне, проговорила Баскиат. — В одной комнате с убитым, которого опознали как Денниса Писа. Погибший имел ту же профессию, что и вы, — занимался изгнанием нечисти. На его теле обнаружены свежие огнестрельные ранения в области грудной клетки и брюшной полости, а также следы ранений, полученных около двадцати четырех часов назад. Выстрел в грудь убил мистера Писа раньше, чем повреждение брюшной полости, которое все равно бы его доконало. А так он захлебнулся собственной кровью.
     Я понурил голову. Хотелось надеяться, что Пис как-то выкарабкается, но это с самого начала представлялось маловероятным. Если по Деннису я сильно не горевал, то по Эбби искренне убивался. Что с ней сделал Фанке? Он нашел медальон? Конечно, нашел, мать его! Вряд ли он приехал в другой конец Лондона и убил человека ради того, чтобы выполнить работу наполовину! Он заполучил девочку. Заполучил ее душу. Благодаря мне, он теперь имел все необходимое для завершения обряда.
     — С тех пор как обнаружили тело, мы допросили несколько человек, — бодро продолжала детектив-сержант, — бывших сообщников и партнеров Денниса Писа. Реджинальд Танг и Грегори Локьер, временно проживавшие вместе с Писом, с готовностью подтвердили, что в последние несколько дней вы активно разыскивали убитого и даже затеяли драку на борту плавучего дома — яхты «Темзский коллектив». Карла Риз также утверждает: вы пытались назначить с ним встречу, используя ее как посредницу. — Имена Баскиат брала из лежащих в папке документов, а потом отодвинула их и откинулась на спинку стула.
     Очевидно, для следующей сцены подсказки не требовались.
     — Естественно, все это косвенные улики, их достаточно, чтобы возбудить дело, и только. Главное — мы нашли ваши отпечатки пальцев на пистолете и других находившихся в комнате предметах: на чайнике, кружках, пустой фляге. Видимо, вы навестили его под каким-то предлогом, напоили и, застигнув врасплох, убили. Так все было? Надеялись выбрать подходящий момент и выстрелить в спину, но терпение иссякло, и вы прикончили Писа, глядя ему прямо в глаза, как настоящий мужчина, да?
     На подобные вопросы отвечать не следовало: я уже сталкивался с полицией, хотя в убийстве еще не обвинялся, и знал, как играть в такие игры. Баскиат стремилась выжать из меня максимум информации, и чем сильнее изводила и подкалывала, тем больше получала шансов на то, что я, наговорив глупостей, себя выдам. Однако первое побуждение, действовать осторожно и говорить по минимуму, столкнулось с неутешительным фактом: время работало против меня. Нужно было добиться, чтобы Баскиат мне поверила, и чем скорее, тем лучше. Обструкция — дело, конечно, хорошее, только сейчас для нее не самый подходящий момент.
     — Нет, — проговорил я, — все случилось иначе. Баскиат, как ваша версия согласуется с повреждениями, которые получил я? Кто-то сильно ударил меня сзади, верно? Причем в тот самый момент, когда я стрелял Пису в грудь и смотрел ему прямо в глаза, как настоящий мужчина? Никаких противоречий не видите?
     Баскиат скользнула по мне взглядом, якобы лишь сейчас заметив раны.
     — Нет, — холодно пожала плечами она, — не вижу. Я ведь не сказала, что вы одолели Писа с первой же попытки. Думаю, сначала вспыхнула драка, вы друг друга покалечили, а до стрельбы дошло лишь потом. Деннис Пис был крупным мужчиной и без труда мог разукрасить вас подобным образом.
     — Так присмотритесь к моим украшениям, — посоветовал я, стараясь говорить поспокойнее. Если начну бояться за Эбби и за то, что, вероятно, происходит сейчас в каких-то километрах от больницы, не смогу здраво рассуждать и, как следствие, отсюда не выберусь. — Эти отметины не голыми руками поставили. Меня били рукоятью пистолета!
     — И что?
     — Поставивший отметины тоже был вооружен. Я Деннису засад не устраивал, значит, в «Золотом пламени» находились другие люди. Уверен, их следы вы тоже обнаружили, и знаете, сколько человек там присутствовало.
     В очередной раз откинувшись на спинку стула, Баскиат пару секунд вертела ручку в пальцах, а потом выдавив пишущий узел, внесла в протокол допроса краткую запись.
     — Да, мы нашли на «глоке» опечатки пальцев Писа, — признала она, снова отложив ручку. — И даже знаем, где и когда он его купил. Если вам интересно, то недавно, практически одновременно с винтовкой «тавор», которую использовал при нападении на квакерский молитвенный дом в Хендоне. С тех пор как вы унесли оттуда свою мерзкую задницу, я времени не теряла и без устали шила вам дело. Какой напрашивается вывод? Мы считаем, вы оба замешаны в дерьме, случившемся в молитвенном доме. Происходил ли там сатанистский ритуал или какая-то афера, меня не интересует. Учитывая вашу и его профессию, возможно и то и другое. Увы, операция прошла не по плану, да еще с человеческими жертвами, в число которых попала Эбби Торрингтон. Сейчас мы склонны думать, эта девочка была дочерью Писа. Заметая следы, Пис сбежал в одну сторону, вы — в другую. Связь оборвалась, и следующие несколько дней вы пытались его разыскать. При этом у вас хватило глупости задать множеству людей множество вопросов, да еще называя свое настоящее имя. Лучшей зацепки вы не могли нам дать при всем старании, поэтому спасибо вам большое. Но если спросите, беспокоит ли меня то, что вы убили Писа его собственным пистолетом, отвечу: нет, не беспокоит. Нисколько не беспокоит. В полуметре от места, где лежали вы, обнаружился нож, а на нем — ваши отпечатки пальцев, значит, по всей видимости, первоначально вам хотелось использовать его, но потом представился лучший шанс, и Феликс Кастор не сплоховал.
     Баскиат ехидно изогнула брови.
     — Или он напал на вас первым? Может, это была самооборона? Давайте поторгуемся, вдруг найдем мотив, который устроит нас обоих?
     Я треснул кулаком по столу, Филдс тут же отлепился от стены и шагнул ко мне, всеми фибрами излучая безмолвную угрозу.
     — Да пошли вы! — рявкнул я куда громче, чем хотелось. — Разве Реджи Танг не сказал, что я вступился за Писа, когда на него напали у темзмидского причала? Я собирался поговорить с ним, а вовсе не убивать!
     Впервые с начала допроса в глазах Баскиат мелькнул интерес — увы, до сомнения в собственной правоте он пока недотягивал. Детектив-сержант повернулась к коллеге.
     — Танг что-нибудь подобное упоминал?
     — Нет, ни слова, — презрительно ответил Филдс.
     — Послушайте! Ко мне в офис пришли люди, назвавшиеся родителями Эбби Торрингтон. Они просили меня…
     — Когда это случилось? — перебила Баскиат.
     — В понедельник, то есть три дня назад. Они просили меня найти Эбби. Мол, девочка уже умерла, но Деннис Пис на их глазах выкрал ее призрак, ну, то есть ее дух. Торрингтоны хотели его вернуть. Кстати, у меня есть свидетели. Некий Грамбас, он содержит восточную кухню на Крейвен-парк-роуд. Грамбас встретил этих людей еще раньше, чем я, и передал мне номер их телефона.
     — В понедельник супруги Торрингтон были уже мертвы. Их убили сорока восьмью часами раньше, в субботу, незадолго до гибели Эбби.
     — Знаю, вероятно, мои посетители и являются убийцами.
     — Удивительно, я-то наиболее подходящими кандидатами считала вас с Писом!
     — Ради бога, Баскиат! — Мое терпение стремительно таяло. — Может, заодно и Кита Блейклока[51] с Сюзи Лемплу[52] на меня повесите? У меня не было ни единой причины убивать Торрингтонов! Тут даже пришить ничего не получится!
     — Мы над этим работаем, — спокойно отозвалась Баскиат. — Кстати, участие Писа уже точно установлено. Отпечатки его пальцев и на телах убитых, и на множестве вещей: у Торрингтонов все вверх дном перевернули.
     — Он искал Эбби, — сквозь зубы процедил я.
     Следовало расположить Баскиат к себе, только как, господи, как?
     — Оказалось, что у Торрингтонов ее нет. Девочку увезли, увезли в молитвенный дом, чтобы принести в жертву. Выбив у Мелани Торрингтон хендонский адрес, Пис погнал туда во весь опор. Штурмовую винтовку он либо купил по пути, либо приобрел заранее.
     — С какой целью? — спросил Филдс, перегнувшись через мое плечо. Наверное, решил напомнить: он здесь и внимательно слушает.
     — А как сами думаете? — огрызнулся я, не удостоив его и взглядом. — Деннис знал: против него будет тридцать, а то и сорок человек. Мелани Торрингтон он оставил живой, — добавил я, нащупывая факты, которые убедили бы Баскиат подумать о другом сценарии. — Ее ведь убили позже, в смысле, позднее, чем Стива? Это сделал человек по фамилии Фанке, Антон Фанке, за то, что Мелани не выдержала и рассказала Пису, где искать Эбби. Именно Фанке стоит за всей историей…
     Баскиат вздохнула:
     — Значит, это он убил Эбби?
     — Да.
     — И Писа?
     — Да.
     — И Сюзи Лемплу?
     Я уже открыл рот, чтобы ответить, однако в последний момент передумал, осознав безнадежность своего положения. У Баскиат на глазах шоры, впрочем, как и у всех полицейских, но проблема заключалась даже не в них: детектив-сержант устроила крестовый поход. Ей страшно хотелось наказать виновного в убийстве Эбби Торрингтон, и она заранее решила, что этот виновный — я.
     Но, может, в такой ситуации и нужно принимать решительные меры? Если на секунду, на какую-то секунду убедить Баскиат в том, что Эбби убил кто-то другой, вдруг удастся обратить ее бешеный пыл во благо?
     — Второй пистолет. — Я ткнул указательным пальцем в Баскиат.
     Детектив-сержанту жест явно не понравился, и по ее сигналу Филдс твердо и решительно, пожалуй, даже слишком решительно, положил мою руку на стол.
     — Тот самый, из которого застрелили Мелани Торрингтон, — повторил я, отодвигаясь от непривлекательной туши Филдса, дабы заглянуть Баскиат в глаза.
     — А что с ним?
     — Ваши эксперты по баллистике наверняка его проверяют. Поинтересуйтесь им лишний раз, сравните с пулями из «Золотого пламени».
     — Что это докажет?
     — Ровным счетом ничего. Выяснится, что Стива Торрингтона застрелили из пистолета Денниса. Говорю вам, в «Золотом пламени» стреляли из двух пистолетов, и пули от второго найдутся в стене, у которой лежал Пис, или на полу. Я прошу лишь… подумать. Подумать и все. Хоть на секунду поверьте в мою версию! Ладно, что бы я ни сказал, вы все равно предъявите мне обвинение. Но поинтересуйтесь результатами баллистической экспертизы, и если мои слова подтвердятся, подумайте, зачем мне было палить в Денниса сразу из двух стволов? Я в ковбоев играл? Или, может, и в доме Торрингтонов, и в «Золотом пламени» присутствовал кто-то третий? Потом, если возникнет желание, отыщите Антона Фанке. Вероятно, он прибыл к нам в страну с американским паспортом. У Фанке призрак Эбби Торрингтон, и, если вы промедлите, он убьет ее снова, на этот раз окончательно. Он убьет ее душу. Вот что поставлено на карту, детектив-сержант. Так что просто… просто подумайте об этом.
     Несколько секунд Баскиат буравила меня пристальным взглядом, а я ждал, ведь ничего другого не оставалось.
     — Детектив-констебль Филдс! — наконец позвала она.
     — Да, сержант?
     — Я официально предъявляю этому человеку, Феликсу Кастору, обвинение в убийстве Денниса Писа. Пожалуйста, зачитайте мистеру Кастору его права!
     — Есть, сержант!
     Что ж, затея была безнадежная, поэтому я чувствовал не удивление, а абсолютную никчемность и беспомощность. Поднявшись, Баскиат начала складывать вещи в сумку.
     — А как насчет телефонного звонка? — обращаясь к ее спине, поинтересовался я.
     — Кастор, это больница! — На секунду обернувшись, напомнила детектив-сержант. — Здесь есть лишь таксофоны на колесах, которые возят по палатам. Я попрошу дежурных не упустить момент, когда его привезут в отделение, и организовать вам положенный законом звонок.
     — Подумайте о моей версии! — попросил я.
     Видимо, это было уже слишком. Баскиат швырнула на стол только что собранную папку и, развернувшись, обеими руками схватилась за тонкую ткань моего больничного балахона. Р-раз — и лицо детектив-сержанта вплотную приблизилось к моему, что при других обстоятельствах показалось бы приятно, а сейчас — откровенно угрожающе.
     — Не смей мне указывать, ты, сукин сын! — изрыгнула она. — В идеальном мире ты бы давно сдох! Или у нас существовали бы такие же тюрьмы, как в Штатах, где в первый же день тебя бы раз двадцать поимели в задницу! Ты заслужил все, что с тобой может случиться, абсолютно все! Поэтому не мотай мне нервы, мать твою! Иначе заставлю Филдса держать тебя за голову, а сама зубы повыбиваю!
     Детектив-сержант вышла из палаты прежде, чем я успел подобрать остроумный ответ. Если честно, я до сих пор его подбираю.
* * *
     Итак, сидя в закрытом отделении, я пересчитал имеющиеся шансы и получил ноль.
     Палата в трех этажах от земли, на всех окнах — решетки. Замок на двери совершенно пустяковый, нужно только сделать из чего-нибудь отмычку, а вот два парня в синем — проблема посерьезнее. Даже если проберусь мимо них, ситуация не улучшится, потому что меня тотчас объявят в розыск. Придется спасаться бегством, без обуви, белья, денег и надежды на помощь со стороны тех, до кого удастся добраться пешком.
     Следовало найти другой вариант и как можно скорее.
     Во второй половине дня я постучал в дверь и снова потребовал телефонный звонок. У копа, с которым я разговаривал, был такой отсутствующий вид, словно ему чудом удавалось не заснуть на ходу. Апатично хлопая ресницами, он пообещал что-нибудь придумать. Через полчаса я повторил попытку и достиг того же результата.
     Еще через полчаса вернулась Баскиат, на этот раз без Филдса. Один из дежурных распахнул дверь и придержал, ожидая, пока она войдет, за что был награжден царственным кивком. Потом дверь закрылась, и зловеще щелкнул замок.
     Я сидел на одном из стульев и читал «Авторевю» двухгодичной давности. Поспешно захлопнув журнал, я бросил его на кровать.
     — Концерн «Форд» собирается возобновить выпуск «эскорта», — объявил я. — Такая новость должна обрадовать родителей, у которых два целых четыре десятых ребенка.
     — Заткнитесь! — велела Баскиат. — Да, насчет второго пистолета вы оказались правы, и, признаю, это довольно странная деталь. А Фанке якобы в Бельгии, но разыскать его пока не удалось. Люди с приятными голосами отсылают нас друг к другу, утверждая: мистер Фанке либо только уехал, либо вот-вот приедет. Мы также установили, что в обгоревшем остове клуба той ночью находились еще как минимум четверо. Я по-прежнему считаю их вашими сообщниками, но так, для информации, расскажите об Антоне Фанке. Кратко, в нескольких предложениях.
     — Фанке — сатанист, создал Первую сатанинскую церковь Америки. Он растил Эбби Торрингтон специально для того, чтобы принести в жертву. Биологическим отцом девочки являлся Деннис Пис и, когда он выяснил, в чем дело, естественно, начал возражать. Все случившееся — прямое последствие этих фактов.
     — Значит, Фанке приезжал в клуб… Как вы его называете? Туда, где мы вас обнаружили?
     — Угу.
     — Вы с Писом назначили ему встречу?
     — Нет, Антон использовал меня как ищейку. — Наткнувшись на непроницаемый «рыбий» взгляд Баскиат, я оставил образные выражения. — Его прислала моя домовладелица Пен Бракнер. Я позвонил ей с просьбой привезти антибиотики для ран Денниса, а она связалась с Фанке, так как он выдавал себя за доктора. Хотя, возможно, он на самом деле доктор… По крайней мере его приятели имеют свободный доступ к рецептурным лекарствам. Так или иначе, он пообещал Пен лично доставить нам антибиотики, и она согласилась. Она и привела Фанке к нам, точнее к Деннису, потому что именно он был нужен Антону.
     — Раны Писа.
     — Не понял…
     — Вы упомянули, что для ран Денниса Писа требовались лекарства. При каких обстоятельствах он получил эти раны?
     Я замялся. Хотелось, чтобы детектив-сержант принимала меня всерьез, ну и как минимум выпустила из закрытого отделения, поэтому испытывать ее доверие рассказами о католиках-оборотнях казалось неразумным.
     — На причале, где швартовался «Темзский коллектив», на него напали двое парней, — ответил я, не объяснив, кто именно, как и почему. — Можете расспросить Реджи Танга. Думаю, с палубы он видел почти все.
     — Ладно, предположим, я на секунду поверю в ваш рассказ. Где сейчас Фанке?
     — Не знаю, — развел руками я. — Пригласите специалиста по изгнанию нечисти. Естественно, не меня, а другого, у кого столичная полиция консультируется при расследовании убийств. Возьмите что-нибудь из вещей Эбби и направьте изгоняющего по следу. Мои попытки запеленговать девочку Пис блокировал, так как в «Золотом пламени» имеется встроенная защита. Однако дух Эбби уже не в клубе, значит, разыскать его будет проще, если только…
     Фразу я не закончил, а на языке вертелось: «Если только уже не поздно». Если только Эбби не использовали во второй части субботнего ритуала.
     Баскиат заговорила снова, а мне, чтобы уследить за ходом ее мыслей, пришлось не без усилий абстрагироваться от своих.
     — Не подскажете, где можно найти вещи Эбби? — спросила она.
     — Да, — кивнул я, — конечно. И имейте в виду, будь я виноват, ни за что не стал делиться бы такой информацией. Зачем брать на себя лишнюю вину?
     — Продолжайте!
     — Вещи в моем офисе на Крейвен-парк-роуд, рядом с восточной кухней, которою я уже упоминал. У меня на столе черный пластиковый пакет с вещами и игрушками. Их принес…
     — Ваш офис мы уже обыскали, — перебила Баскиат, жестом веля мне замолчать. — Дверь была высажена, все перевернуто вверх дном. Там не нашлось абсолютно ничего.
     Черт! В поисках вдохновения я затравленно озирался по сторонам.
     — В моем тренче… В верхнем кармане должна лежать кукольная голова.
     Баскиат лишь поморщилась. Да, видимо, Фанке обставил меня по всем статьям.
     Или нет? В памяти возникла золотая цепочка на запястье Писа, крепко зажатая в мясистом кулаке, потому что Деннис порвал ее в молитвенном доме, когда срывал с дочкиной шейки.
     — Когда ваши люди обыскивали «Золотое пламя», звеньев золотой цепочки не нашли?
     Слегка прищурившись, Баскиат отрицательно покачала головой.
     — Обыщите еще раз. Звенья совсем мелкие, несложно пропустить. Вдруг попали в щели пола или в швы на одежде Писа. Это цепочка Эбби, девочка носила ее каждый день… Она порвалась, так что в драке несколько звеньев вполне могли отлететь…
     Быстро поднявшись, детектив-сержант подошла к двери и громко постучала.
     — Я не говорю, что принимаю вашу версию, — бросила через плечо Баскиат. — Говорю лишь, что проверю.
     — Скорее! — не выдержал я. — Понимаю, для вас она уже мертва, но планы Фанке куда страшнее, чем смерть.
     — Сказала же, проверю.
     Дверь открылась, и детектив-сержант вышла, не сказав ни слова.
     — Мой телефонный звонок! — завопил я ей вслед. — Баскиат, организуйте мне телефонный звонок!
     Дверь захлопнулась.
     На этот раз детектив-сержант меня услышала и смилостивилась. Не прошло и десяти минут, как дверь открылась, и санитар вкатил тележку с таксофоном. Вкатил и тут же вышел, а дежурный коп выжидающе на меня посмотрел.
     — У меня нет денег, — напомнил я.
     — А в уставе нет ни слова о том, что я обязан спонсировать каждого вонючего нахала, — дерзко парировал он.
     — Детектив-сержант Баскиат вам вернет, — заверил я. — И наоборот, если поднимется буча из-за того, что меня лишили законных прав, она вам яйца оборвет.
     Порывшись в кармане, коп выудил горсть мелочи и швырнул на пол.
     — Вот, пожалуйста, — ухмыльнулся он и вышел из палаты.
     Секундой позже в замке повернулся ключ.
     На проволочном поддоне нашелся справочник «Желтые страницы». Поиск по «Римской католической церкви» результатов не принес, зато в разделе «Культовые и религиозные организации» оказалось несколько более или менее интересных адресов. В конечном итоге я остановился на Воксхольской семинарии, набрал номер и после нескольких гудков услышал надменный мужской голос:
     — Отец Брейтуэйт!
     — Добрый вечер, святой отец! Не могли бы вы мне помочь? Я ищу номер телефона библейского фонда, который, если не изменяет память, находится в Вулидже. Ничего в голову не приходит?
     — Разумеется, приходит! Трастовый библейский фонд Дугласа Игнатьефф. Думаю, у меня и номер найдется… Где-то на полках хранятся их публикации, подождите минутку!
     Послышалось глухое «бум!» — вероятно, священник положил трубку на стол, а затем настоящая какофония скрипа, шуршания, шороха, которая продолжалась целую вечность. В итоге, когда я уже собрался отсоединиться и попробовать в другом месте, раздался голос священника.
     — Вот, пожалуйста. — Он продиктовал номер.
     Записывать было нечем, так что я попросил повторить и постарался запомнить.
     Поблагодарив отца Брейтуэйта за помощь, я повесил трубку и тут же стал набирать новый номер. Попал-то правильно, однако услышал лишь механический голос автоответчика и просьбу оставить сообщение после звукового сигнала.
     Ладно, назвался груздем…
     — Это Феликс Кастор, — представился я. — Сообщение для отца Гвиллема из ордена Anathemata Curialis. Пусть он свяжется со мной по этому номеру, и чем скорее, тем лучше, потому что часики тикают. Денниса Писа он может больше не искать: этот след мертвый. В буквальном смысле. Единственный способ добраться до Эбби Торрингтон — через меня.
     Повесив трубку, я стал ждать и надеяться, что таксофон не увезут прежде, чем мне перезвонят. А еще хотелось верить, что администрация больницы над ним не поколдовала и не заблокировала входящие вызовы.
     Нет, не заблокировала! Минут через пятнадцать раздался звонок, и я схватил трубку. Если дежурившие за дверью копы что-то и слышали, то никак не отреагировали.
     — Алло! — выпалил я.
     — Мистер Кастор?
     Сухость этого голоса я запомнил, а вот нечеловеческое пуританское спокойствие успел забыть.
     — Да!
     — Гвиллем у телефона! Чем могу вам помочь?
     Объяснив, я услышал смех, в котором не чувствовалось ни малейших признаков юмора: очень похоже на смех трупа!
     — А других просьб не будет? — поинтересовался он. Причем ирония выражалась лишь словами, совершенно не проявляясь в безжалостно спокойном голосе. — Походатайствовать о мертвых родственниках или захватить по дороге горячую пиццу?
     — Условия обсудим потом, — холодно отозвался я: к дружескому подшучиванию настроение никак не располагало. — А сейчас, не теряя времени, выпускайте своих псов!
     Отсоединившись, я с такой силой швырнул трубку на базу, что чуть не разбил ее пластиковый корпус.

19

     Ждать я не люблю и никогда не любил. Знаю людей, которые умеют заполнять пустоту внутренним созерцанием, или погружаются в психоэмоциональную спячку до тех пор, пока не наступит время Ч. Лично я от нечего делать бьюсь головой о стенку, а в отсутствии стен — о других людей.
     Баскиат оставила мне часы, не знаю уж в порыве гуманности или в качестве изощренно садистской шутки. На протяжении вечера я смотрел на них так часто, что едва дыру глазами не прожег.
     Минуты шли с черепашьей скоростью, словно ледник, по миллиметру сползающий с горной вершины. «Авторевю» читать расхотелось, и в конце концов я облокотился о подоконник и стал смотреть на Хайгейт-хилл, за которым, словно в замедленном кино, садилось солнце, озаряя могилу Карла Маркса заревом такой красноты, что порадовала бы даже его.
     «Если небо красно к вечеру, моряку бояться нечего», — утверждает старая поговорка, но вдруг это все-таки предзнаменование? Буквально за секунду до захода солнца я услышал звук, весьма напоминающий рукоплескания господни, затем бесконечно долгий перезвон китайского «сквозняка» и, наконец, — всхлип разбитого стекла.
     В здании больницы сработала пожарная сигнализация (в том числе и датчик, находившийся за дверью моей палаты) и полностью заглушила остальные звуки. Тем не менее я почувствовал вибрацию приближающихся шагов, потом в коридоре раздались крики, а за ними вопль — то ли предостерегающий, то ли угрожающий. Вопль неожиданно оборвался, и мою дверь сотряс удар такой силы, что лопнула верхняя петля.
     Дверь накренилась внутрь на пару сантиметров, а со вторым ударом влетела в комнату, едва не задев меня. Вместе с ней упал один из дежурных констеблей, очевидно, потерявший сознание, хотя тусклые глаза остались полуоткрытыми. Тот самый, что швырнул мелочь на пол, заставив меня ползать и унижаться, и все-таки в душе шевельнулся червячок жалости. Шевельнулся и затих.
     Через неподвижное тело перешагнули оборотни Цукер и По, первый в человеческой ипостаси, точнее, в относительно соответствующем человеческой ипостаси облике, а второй — в ипостаси горы мускулов с обрывками рубашки, лопнувшей на широченной груди. В оскаленной пасти поблескивало неимоверное количество желтоватых зубов, целиком завладевших моим вниманием, так что остальные черты я толком не рассмотрел. А ведь loup-garou был совсем рядом: протиснулся к несчастному копу, который в ближайшее время вряд ли мог подняться на ноги.
     Цукер одарил меня жуткой улыбкой.
     — Мы были неподалеку и решили навестить.
     — Ну вот, а я как назло без торта! — всплеснул руками я.
     — Мы не едим торты. У тебя есть все необходимое, или по дороге хочешь что-нибудь захватить?
     Я покачал головой. Конечно, мне очень хотелось забрать свою одежду, но кто знает, куда ее спрятала Баскиат. Придется обойтись…
     Оторвавшись от копа, По выпрямился в полный рост, и Цукер оценивающе взглянул на товарища.
     — Знаешь олимпийскую дисциплину, в которой нужно быстро-быстро ходить? — поинтересовался он.
     — Да, слышал.
     — Отлично, бери пример с олимпийцев. Побежишь — мой приятель собьет с ног, проломит голову и вырвет кишки. Это его стиль. Однако мы спешим, так что шагай быстрее, но не беги.
     Цукер направился к высаженной двери, я за ним, а замыкал цепочку По, огромный, как ходячая стена, только у стен вместо позвонков, клыков и слюнявой пасти обычно бывают граффити.
     Коп номер два без чувств лежал в коридоре, розоватые листочки с результатами состязаний рысаков выдавали его с головой. Хотя, даже находясь на пике бдительности, он бы вряд ли справился с loup-garous. По-моему, для того чтобы хоть как-то противостоять По, нужна как минимум гаубица.
     Вытесняя все остальные звуки, в больнице орала сигнализация. Сначала я думал, это ложный сигнал, но когда мы вышли на коротенький лестничный пролет, оказалось, в здании действительно пожар. По крайней мере третий этаж заполнял дым, висевший в воздухе слоями, источая резкий запах, который сильно затруднял дыхание.
     Мы спустились в заставленный стульями холл — приемный покой одного из отделений больницы. На секунду замявшись, Цукер показал на противоположную сторону и бросился в том направлении, я нервной, скованной трусцой — следом. Не хотелось, чтобы По затоптал меня насмерть, но еще меньше хотелось расписываться в собственной трусости.
     За приемной находились три лифта. Цукер надавил на кнопки всех трех, и дверцы средней кабины тут же распахнулись. По втолкнул меня внутрь, а Цукер огляделся по сторонам, вошел следом за нами и нажал на кнопку первого этажа.
     — Если электричество отключится, мы тут поджаримся, — проговорил я, и от этой мысли желудок судорожно сжался. У меня легкая клаустрофобия, то и дело проявляющаяся, когда попадаю в замкнутое пространство с монстрами, пахнущими, как старый отсыревший ковер.
     — Никаких проблем, — отрезал Цукер. — Доверься мне!
     Дверцы лифта раскрылись, и мы под чутким руководством Цукера вышли в широкий коридор. Первый этаж очень напоминал киношный ад: дым такой густоты, что вытянутой руки не видно, химический запах еще сильнее, чем наверху. Сквозь вой сирены прорезались другие звуки: крики, хриплые обрывки приказов, топот ботинок с толстой подошвой. А вот за моей спиной шагов не слышалось, и оглянувшись, я увидел, что у По, так же как у меня, нет обуви. Порванная в клочья одежда сошла, словно змеиная кожа, а с ней и смехотворно малый шанс сойти за человека. Даже если он возьмет себя в руки и остановит превращение, все равно окажется абсолютно голым.
     Налетев на каталку, я чуть не растянулся на скользком полу. По угрожающе зарычал, очевидно, приняв мою запинку за попытку провокации.
     — Как мы отсюда выберемся? — спросил я у Цукера, который, не беспокоясь о сохранности своих органов и конечностей, ушел на несколько метров вперед.
     — Доверься Господу, — посоветовал loup-garou.
     Я с любопытством на него взглянул, но Цукер шагал, не оборачиваясь, и мне был виден лишь затылок. В голосе не слышалось ни следа иронии.
     — Для меня это не вариант.
     — Но сейчас ты в руках Господних.
     Дорогу преградили высокие двери. Цукер вышиб их одним пинком, и мы попали в актовый зал. Клубы дыма танцевали под потолком гипнотизирующими конвекционными потоками, словно скисшее молоко в кофе. Голова кружилась, желудок судорожно сжимался, a loup-garous похоже, ничего не чувствовали.
     Я потерял Цукера из виду, но он далеко не ушел; стоило покачнуться, и из зловонного дыма появилась его рука, схватившая меня за запястье. Низкий голос зазвучал у самого уха.
     — Не отходи от меня ни на шаг, — пробормотал оборотень. — Не сможешь отсюда выбраться — нам приказано тебя убить. По очень надеется, что все сложится именно так. Я, однако, предпочитаю действовать по плану.
     Интересно, ипостась какого животного принимает Цукер? Очевидно, самообладания у него куда больше, чем у По… Мне не хотелось бы оказаться рядом, когда это самообладание даст сбой!
     Loup-garou потащил меня сквозь свинцовую мглу. Вероятно, По двигался следом, но я его не видел. Я вообще ничего не видел. Казалось, вся больница объята пламенем, но где же огонь и почему не чувствуется тепло?
     Неожиданно среди дыма мелькнуло лицо: охранник в полном обмундировании с бесполезным фонариком, свет которого отражался от темно-серых клубов. Он заметил нас практически в ту же секунду и открыл рот, чтобы закричать.
     Невероятный прыжок через мою голову, и По приземлился на грудь охранника. Всем весом на несчастного обрушился! Цукер бросился спасать ситуацию.
     — Оставь его, брат! — рявкнул он, вцепившись в По. — Оставь! Пусть Господь его судит! Пусть Бог разбирается!
     На секунду я подумал о том, чтобы сбежать. Да, так было бы проще и безопаснее. Но, отступив в зловонную мглу буквально на шаг, я, оглушенный ревом сирены, моментально врезался в стену. Затем сирена затихла, и освободившееся пространство заполнил жуткий вакуум тишины. Последние отголоски эха замерли, и ядовитый дым жадно их проглотил.
     На плечо легла тяжелая ладонь Цукера, очевидно, небольшое недоразумение с По он уже уладил.
     — Нам сюда! — проговорил loup-garou, недвусмысленно давая понять: о побеге лучше не думать.
     Мы двинулись дальше. На полу появилось нечто скользкое и холодное, но, услышав хруст под ботинками Цукера, я догадался: это битое стекло.
     — Черт! — не сдержался я, а Цукер предостерегающе цыкнул: во внезапной тишине мой голос звучал неприлично громко.
     Среди клубящейся впереди мглы вдруг открылись два желтых глаза, находящиеся метрах в двух друг от друга. Взревел мотор. Цукер помахал рукой, и глаза, они же горящие на полной мощности фары, мигнули. А ведь мы еще из здания больницы не вышли!
     Справа от нас сквозь мглу пробирались полуразмытые фигурки. Кто-то закричал, и я увидел луч еще одного фонарика. Цукер щелкнул пальцами, и прежде чем я понял, что это сигнал, По сгреб меня в охапку и побежал вслед за приятелем, огибая яркие фары слева. Вот промелькнуло грязно-белое крыло машины, и дважды лязгнул металл, один раз и тут же второй. Меня швырнули — к счастью, не на усыпанный битым стеклом пол, а в салон какого-то фургона. Оба loup-garous влезли следом, Цукер с грохотом захлопнул дверцу, и машина дала задний ход, а потом развернулась так, что завизжали шины.
     — Вторая космическая скорость! — взревел Цукер, стукнув кулаком по крыше.
     Фургон сорвался с места, и меня бросило на живот. Господи, только ведь на корточки присел! «У-у-у!» — скорбно и как-то сдавленно взвыла сирена, когда водитель что есть силы нажал на газ, заставив забыть о таком понятии, как ограничение скорости.
     Повернув голову, я увидел каталку на стопорах, на стене — аптечку, и баллон с кислородом, надежно зафиксированный в специальном отсеке. Мы в «скорой помощи»! Мерзкие ублюдки угнали карету «скорой помощи»!
     На складном сиденье рядом с каталкой устроился тип номер три: плотный, с нахальным лицом, красноватой шелушащейся кожей и длинными роскошными волосами, которые почему-то начинались в паре сантиметров от макушки, оставляя свободной круглую посадочную площадку для комаров. Тип вырядился в байкерскую куртку и драные джинсы, причем, судя по виду, прорехи появились случайно, а не входили в дизайнерский замысел. В руках он держал пистолет с таким длинным глушителем, что, похоже, гиперкомпенсация[53] у него была совершенно невообразимая, и целился мне в голову.
     — Я Саллис. — Да, голос у этого типа не приятнее, чем лицо! — Сегодня я твоя стюардесса! Шевельнешься — вскрою тебе череп мягкой двадцатидвухмиллиметровой пулей со срезанной головкой. Остатки мозгов придется выливать через нос!
     — Это что за фарс? — поинтересовался я, и Саллис ткнул меня в щеку стволом глушителя, показывая: мои попытки сорвать его гребаный спектакль ни к чему хорошему не приведут.
     — Лежи тихо! — отозвался Цукер. Теперь, когда самая трудная, по крайней мере для него, часть осталась позади, голос loup-garou звучал куда спокойнее.
     Кренясь то в одну сторону, то в другую, фургон делал на узких улицах бешеные виражи, и, чтобы не упасть, Цукеру пришлось схватиться за поручень. Почему-то от этого он казался больше похожим на человека.
     — Не разговаривай ни с кем, включая меня. Ответишь только, когда зададут конкретный вопрос, в остальных случаях просто кивай, понял?
     Я пожал плечами. Перспектива схлопотать пулю в лоб выглядела безобидной ерундой, когда рядом сидел По, больше всего напоминавший мешок мускулов с декоративным орнаментом из желтоватых клыков.
     — Это не кивок, — строго заметил Цукер.
     — Ты же не сказал: «Морская фигура, замри!», — парировал я.
     Саллис ткнул меня между ребер, но было ясно: loup-garous приказали доставить товар живым и не слишком испорченным. На это я и полагался, точнее, на то, что Гвиллем захочет со мной побеседовать, прежде чем окончательно решит мою участь. Иначе я обязательно бы вспомнил о манерах и постарался произвести хорошее впечатление.
* * *
     Пока мы гнали по ночному городу, я успел как следует обдумать случившееся в больнице. Естественно, никакого пожара не было, a loup-garous накидали дымовые гранаты прямо из кареты «скорой помощи», когда протаранили большое витражное окно приемного отделения. Резкий химический запах — результат смешения формальдегида с окисью углерода и пороховыми газами, если придурки стреляли из гранатомета.
     Да, конечно, все именно так и произошло. До поджога больницы орден Anathematha не опустится, а вот паника, посеянная разумно и со знанием дела, вполне простительна. Если бы в возникшем переполохе кто-нибудь погиб, Гвиллем бы заполнил соответствующий формуляр и отслужил соответствующую мессу. Чего-чего, а организованности католикам не занимать.
     Хотя ведь мои католики бывшие: орден-то распустили, а его членов отлучили от Церкви. Как это их характеризует? Вероятно, как религиозный аналог команды Итана Ханта из кинофильма «Миссия невыполнима», и, определенно, как фанатиков, свято верящих: они борются за правое дело. Настолько свято, что не прекратили борьбу даже по приказу своих лидеров.
     Как следствие, моя задача становится еще сложнее и рискованнее. Фанатики — народ непредсказуемый: думаешь, они поступят так, а они действуют эдак, реальность воспринимают иначе, чем другие, что нужно иметь в виду, когда в чем-то их убеждаешь. Пожалуй, разумнее вообще не пробовать: сэкономишь время и энергию.
     Гвиллему я позвонил лишь из-за отсутствия других вариантов, да и Баскиат не знал настолько, чтобы довериться. Возможно, детектив-сержант прозреет, когда правда встанет на дыбы и ударит ее по лицу, возможно — нет. Так или иначе, я не поручился бы за это ни своей жизнью, ни душой Эбби. Ни даже собственной задницей, если на то пошло. Умный коп— по-прежнему коп, со всеми вытекающими.
     Мы неожиданно сбавили скорость, затем снова набрали, и так на протяжении следующих нескольких минут три или четыре раза. Даже с сиреной и мигалками мы с трудом пробирались через плотный транспортный поток. Когда стояли в пробке, где, несмотря на красный крест, нас никто не пропускал, Цукер заметно напрягся, а По издал вопль, одновременно напоминающий и сдавленное ругательство, и рык голодного льва. Я понял, в чем дело, примерно догадался, куда меня завезли, и почувствовал благоговейный трепет: надо же, на какие жертвы идут loup-garous во имя долга! Мы пересекали реку; для оборотней проточная вода — словно кислотный раствор внутривенно; агония жуткая, а они покорно терпят.
     Хотя нет, усилия все-таки присутствовали: я заметил, как когти По впились в антискользкий пластиковый настил, превратив его в антискользкую лапшу. Он низко наклонил голову, из груди вырывался судорожный хрип. Цукер прижался к каталке и плотно зажмурился, бледное лицо покрылось испариной.
     Лучшего шанса для побега не придумаешь, но назвавшийся Саллисом парень прекрасно это понимал. Ткнув меня пистолетом между лопатками, он держал его там, пока Цукеру не полегчало. Нравится мне или нет, придется ехать до конца.
     Через пару секунд мы стремительно покатились под горку — фургон трясло так, что подвеска едва выдерживала, — врезались подряд в несколько плохо прилаженных канализационных решеток, которые визжали под колесами, словно полчища крыс, и резко остановились. Цукер раскрыл дверцу и вышел первым: ударившись о землю, тяжелые ботинки выбили гулкое эхо. Взяв себя в руки, По выбрался из салона с жуткой безмолвной грацией, а потом обернулся и посмотрел на меня. Саллис многозначительно махнул пушкой: давай, мол, твоя очередь.
     Я вылез из недр «скорой помощи» и огляделся по сторонам. Глаза еще не привыкли к темноте, и определить, где нахожусь, я не смог, зато слышал гулкое эхо от какого-то близкого объекта. У каждого шороха шагов по асфальту, у каждого вздоха мотора, стремительно остывающего на прохладном ночном воздухе, появился двойник, выползающий из мглы.
     Перед нами возник грязно-желтый прямоугольник света, с помощью которого подтвердились все мои догадки. Мы находились в каком-то мрачном помещении огромной площади, но с низким, как в церковных катакомбах, потолком. Асфальт под ногами был разграфлен белыми полосами, нанесенными параллельно через равные промежутки. Они позволили сделать более определенный вывод: мы не в церкви, а на подземной стоянке.
     — Ведите его сюда! — холодно приказал голос, настолько сухой и бесстрастный, что у него практически отсутствовало эхо. Рука, по видимости рука Саллиса, схватила меня за плечо и грубо потащила вперед. Цукер и По встали с правого и левого флангов соответственно.
     Шагнув через порог, мы оказались на бетонной лестнице. Отец Гвиллем закрыл дверь, служившую пожарным выходом, с видимым усилием опустил тяжелый засов и обернулся ко мне.
     — Рад снова видеть вас, Кастор! — проговорил он. — Наконец-то вы на стороне ангелов.
     — Лучше считайте меня воздержавшимся, — предложил я.
     Гвиллем улыбнулся — секундное проявление эмоций не могло укорениться на бесстрастной почве его лица — и кивнул.
     — Наверху все готово, — сказал он, обращаясь сразу и к моим спутникам, и ко мне. Как понимать это заявление? Увы, мой почетный караул сомкнул ряды, не оставляя другого выбора, кроме как идти следом.
     Я все пытался определить, где нахожусь. Ясно, что недалеко от Темзы, но в каком именно месте «скорая помощь» пересекла реку? Явно не в Ротерхайте, он слишком далеко на восток… На одном этапе пути показалось, мотор зазвучал глуше, будто мы въехали в туннель. Так что, похоже, мы на западе, точнее сейчас не скажешь; где угодно — от Уоппинга до Кью.
     Однако когда лестница привела в широкий застланный голубым ковром коридор, в памяти начали возникать ассоциации. Я уже был здесь много лет назад… В ощущении дежа-вю фигурировали безумные глаза Носферату, практически обозначив ответ. Это кинотеатр? Неужели орден Anathemata вселился в закрытый лондонский кинотеатр, совсем как Никки в Уолтемстоу. Вот так ирония!
     Нет, видимо, они пошли дальше, чем Никки. Распахнув дверь, Гвиллем щелкнул кнопкой выключателя. Один за другим вспыхнули люминесцентные лампы, озарив огромный, как футбольное поле, зал. Черные стены, черный пол, покрытый следами бесчисленных подошв. Впереди стояло нечто огромное, напоминающее тираннозавра из черной стали и стекла. Король динозавров был как минимум в два раза выше меня. Нет, это не тираннозавр, а прожектор фирмы «Цейсс»!
     — Мать твою за ногу! — выпалил я, ослепленный внезапной догадкой.
     — По не любит такие выражения, — прошептал Гвиллем, повысив невероятный шанс того, что у него есть чувство юмора.
     Святой отец обогнул прожектор, я — следом, вернее, меня повели следом. Кроме прожектора в огромном зале не было практически ничего, за исключением ярких пятен на ковре, где когда-то стояли демонстрационные стенды, перегородки, старинные камеры и диорамы культовых фильмов. Орден Anathemata занял лишь небольшой участок: несколько парней сидели за компьютерными терминалами, обложенными толстыми пучками проводов, напоминающих заграждения из колючей проволоки. Еще двое разговаривали по мобильным телефонам, причем один из молодых людей водил пальцем по большой настенной карте Лондона — такие я видел лишь в детективных сериалах семидесятых годов. Вот фактически и все: несколько человек, несколько столов с офисным оборудованием и пол зала свободного пространства.
     — Теперь, когда дети подросли, вам нужен дом поменьше, — проговорил я, старательно изображая веселье и беспечность, которых в моем голосе совершенно не слышалось. — За аренду вы явно переплачиваете!
     Гвиллем скупо улыбнулся. Он буквально сверлил меня взглядом, с холодным равнодушием наблюдая за реакцией.
     — Кто говорил об аренде? Ключи лежали под ковриком, вот мы и вошли. Вы ведь знаете, что здесь было раньше?
     — Конечно, знаю!
     Однако Гвиллему явно хотелось сообщить невероятную новость самому.
     — Национальный дом кино!
     Его фраза вызвала целый шквал воспоминаний. Дом кино являлся частью архитектурного комплекса в районе Саут-банк вместе с Национальным театром и Королевским фестивальным залом. Вот только построили его позднее, ведь в мире искусства кинематограф считался новичком, которому приходилось работать локтями, завоевывая место под солнцем. Я был здесь всего раз, в тринадцать лет, когда приехал с классом на экскурсию. Из Ливерпуля на поезде до самого Лондона, в рюкзаке — четыре бутерброда и сок, чтобы не умереть от голода и жажды… Друзья хором твердили: «Экскурсия — дерьмо», и я послушно повторял за ними, хотя сам тайком считал допотопные проекционные аппараты чудом и даже ухитрился вернуться в этот зал: так хотелось еще раз просмотреть отрывки из «Звездных войн», где «икс-винги» бьются с «тай-файтерами».
     А сейчас здесь пустующее складское помещение…
     — Дом кино закрылся в конце девяностых, — рассеянно поговорил Гвиллем. — Руководство решило организовать выездные экспозиции в других городах. Через три года снова должны начаться выставки и экскурсии, а пока… В Вест-энд отсюда очень удобно добираться. Садитесь, Кастор!
     Стул я сначала не заметил. Он стоял в темном островке у дальнего края огромной карты, куда не проникал свет люминесцентных ламп. На полу у стула лежал моток веревки и черный докторский саквояж. Рядом притаился круглый журнальный столик с перепачканной пластиковой крышкой, явно попавший сюда из другого места. Гвиллем повернул стул ко мне.
     — Пожалуйста! — невозмутимо сказал он.
     — Я лучше постою.
     Гвиллем вздохнул и поджал губы, показывая, что уже не раз сталкивался с ослиным упрямством и тупым эгоизмом, но так и не сумел с ними примириться.
     — Если будете стоять, Цукер и Саллис не смогут привязать вас к стулу.
     — Совершенно верно, — кивнул я.
     — Мне бы хотелось, чтобы вас привязали: так лучше для опытов, которые я собираюсь провести.
     — Послушайте, как лицо заинтересованное, я с удовольствием поучаствую в любых… — Тут Гвиллем, видимо, дал своим прихвостням незаметный мне знак. На шею легли когтистые лапы По. Loup-garou бесцеремонно подтащил меня к стулу, силой усадил и не давал сдвинуться. Цукер с Саллисом занялись веревками. В завязывании узлов они были продвинутыми любителями, но недостаток изящества и мастерства с лихвой компенсировали количеством.
     Пока меня связывали, Гвиллем принес второй стул и поставил напротив моего. Закончив работу, прихвостни почтительно отступили в сторону, и Гвиллем коротко кивнул: молодцы, мол.
     — Саллис, — позвал он, — ты останешься со мной. Мистер Цукер, после ваших трудов вы с мистером По можете воспользоваться часовней.
     — Благодарю, святой отец! — отозвался Цукер, и сладкая парочка исчезла в темном коридоре.
     По оглянулся и, оскалившись, продемонстрировал невероятное количество зубов. Саллис отошел к стене и сел на пол, не выпуская пистолет ни на секунду, хотя в меня вроде бы не целился.
     — Это что, эвфемизм такой? — поинтересовался я у Гвиллема.
     Тот, искренне удивившись, покачал головой.
     — Нет, походные часовни мы устраиваем везде, где бы ни находились. Вера для нас — самое главное.
     — Бывшая вера.
     Святой отец изумленно изогнул брови: похоже, моя шпилька задела его куда меньше, чем я предполагал.
     — Кастор, вам известно, сколько в мире католиков?
     — Сколько было или сколько стало, после того как вас вытурили?
     — Более миллиарда, семнадцать процентов всего населения земного шара. Лишь на американском континенте около пятисот миллионов. Его Святейшеству нужно быть не только религиозным деятелем, но и политическим лидером. Приходится разыгрывать шахматные партии, где фигурами являются страны и народы. Порой это означает, что мелкие несправедливости он восполняет крупными выигрышами.
     — То есть?
     — Незадолго до смерти Иоанна Павла II ордену Anathemata Curialis выделили значительные средства, а затем его преемник Бенедикт XVI под угрозой отлучения приказал нам расформироваться. Случившееся разумнее всего сравнить с работой сердца — оно постоянно то принимает, то выталкивает из себя кровь. Церковь отреклась от нас, но по-прежнему желает нам удачи.
     — Несмотря на то, что в качестве агентов вы используете оборотней? Гвиллем, насколько обширно поле вашей деятельности? Какие задачи решает орден? Ну, мне просто любопытно.
     Наклонившись, святой отец поднял с пола черный докторский саквояж, поставил на журнальный столик, раскрыл и принялся что-то искать. Вообще-то про саквояж я помнил все время, и, если честно, он меня немного беспокоил.
     — Задачи у нас четкие и определенные, — отозвался Гвиллем. — Мы вступили в последний бой. Мы — застрельщики Божьи, отосланные в тылы врага, дабы оценить его возможности и подорвать силы, когда он решит их использовать.
     — Кто же считается врагом?
     — Посланники ада, конечно.
     Из докторского саквояжа Гвиллем поочередно извлек одноразовый шприц для подкожных инъекций, блистерную упаковку с ампулами, наполненными неизвестным веществом соломенного цвета, бутылочку с прозрачной жидкостью и невскрытую упаковку ватных тампонов.
     — Восстание мертвых явилось началом военных действий, — проговорил он, сверля меня абсолютно спокойными глазами фанатика. — Ад сражается с небесами во всех жизненных сферах, во всех уголках земного шара. Это было предсказано, и нас не застигли врасплох. Но в церкви есть люди, не желающие верить собственным глазам и ушам.
     Гвиллем безрадостно улыбнулся, словно вспоминая конкретные разговоры, конкретные столкновения слов и характеров.
     — Они забыли о своем пастырском долге, расслабились, насытившись комфортом и материальными благами, и уже не помнят, что мир всегда должен оставаться кузницей. Пастырь не просто сидит у Божьего огня, он в нем горит, очищается, перерождается. Похоже, Кастор, вы думаете, что цель нашей битвы не соответствует используемым средствам. Это не так. Мы боремся с демонами — командирами дьявольской армии — любым оружием, которое Бог вложил в наши руки. Если добрые католики восстают из мертвых не потому, что вступили в сговор с врагом, а потому, что изменились правила боя, мы от них не отвернемся. По с Цукером много выстрадали и обратили страдания себе во благо. Они мои самые надежные помощники.
     Гвиллем пересчитал лежащие на столе предметы, тыча в них указательным пальцем, будто желал удостовериться, что приготовил все необходимое, затем удовлетворенно кивнул и повернулся ко мне.
     — Где Эбби Торрингтон? — спросил он.
     — В хендонском полицейском морге.
     Святой отец моргнул раз, второй, третий.
     — Я имею в виду не оболочку, — проговорил он, и в его голосе мелькнуло раздражение, — а ее истинную сущность. Ее дух… Вы, как никто другой, должны это понимать.
     Я, как никто другой? Спорное утверждение…
     — Ее дух внутри медальона, золотого, в форме сердца. Отец Эбби сорвал его с шеи девочки вскоре после ее смерти. Думаю, в медальоне ее локон, за который и цепляется дух. Сейчас золотое сердечко у Фанке. Антон убил Денниса Писа в клубе «Золотое пламя» — это район Каслбар-хилл, знаете? — и забрал украшение.
     — А где сейчас Фанке?
     — Представления не имею. Гвиллем, если вы понимаете, что дух Эбби фактически и есть ее призрак, то как, ради всего святого, можете рассуждать о его уничтожении?
     Он изумленно поднял брови.
     — Разве не этим мы занимаемся? — спросил он. — Разве не такой властью наделил нас Господь?
     — Мы? — Не знаю, почему я удивился: в конце концов, подобный вывод напрашивался, с учетом того, что именно Гвиллема орден Anathemata поставил во главе операции. — Вы изгоняющий нечисть?
     Святой отец коротко кивнул.
     — Собственно, таким образом я и понял, что Господь избрал меня борцом за Свое дело.
     — Удивительно! — вырвалось у меня. — Я, например, таким образом понял, что никогда не буду работать на стройке. Что же вы используете, кусочек Честного и Животворящего Креста Господня?
     Смерив меня задумчивым взглядом, Гвиллем опустил руку в нагрудный карман и достал маленькую книжку в черном кожаном переплете.
     — Библию. Эту самую библию. Открываю ее и читаю вслух первый попавшийся на глаза псалом. Нетрудно догадаться, что слово Божье превращается в клетку для грешных душ. — Он спрятал библию в карман. — Говорю же, Кастор, я солдат. Если бы мог спасти девочку, непременно бы спас. Но я не могу и не позволю ее душе стать лазейкой, через которую на землю попадет один из влиятельнейших командиров ада. Сатанистский ритуал требовал принести в жертву и душу, и тело девочки; не обладая душой, его не завершить. Поэтому спрашиваю снова: где сейчас Фанке?
     — Не имею ни малейшего представления, — повторил я, сказав почти правду. Я действительно не знал, где Фанке находился в тот момент, зато мог не без уверенности предположить, где он окажется в самое ближайшее время, но решил промолчать. Вероятно, Гвиллем имел больше шансов помешать Антону, чем я, но ценой души Эбби? Нет, ни в коем случае! Как после такого смотреть на себя в зеркало?
     Гвиллем кивнул Саллису, который шагнул к моему стулу, спрятал пистолет в надетую под куртку кобуру и обеими руками схватил меня за волосы. Я пробовал сопротивляться, но стоя передо мной, он находился в куда более выгодном положении. Гвиллем неспешно откупорил бутылочку и смочил ее содержимым ватный тампон. В воздухе запахло каким-то сильным дезинфицирующим средством. Святой отец аккуратно обработал мне кожу у основания шеи и бросил использованный тампон на столик.
     — Я рассказал все, что знаю! — огрызнулся я.
     Бр-р, оказывается, говорить с запрокинутой далеко назад головой совсем непросто.
     — Увидим, — коротко ответил Гвиллем, вскрыл блистерную упаковку, набрал лекарство и чуть надавил на поршень, выпустив маленький фонтанчик. — Держи его крепко, — велел он Саллису, наклонившись к саквояжу, так что я на секунду потерял его из виду. — Если попаду в сонную артерию, он скорее всего погибнет.
     А вот это новость во всех отношениях неутешительная! Даже если выживу, Гвиллем накачает меня каким-то производным тиопентала в надежде услышать более полный и откровенный рассказ. Как же его остановить? Черт, в голове ни одной идеи!
     Так, что мне известно о сыворотках правды? Лишь то, что почерпнул из дешевых шпионских романов, хотя почерпнул я фактически одно: сыворотки не работают. На деле они — самые обычные растормаживатели: перерезают тормозные тросы, заставляя нестись свободным ходом и болтать обо всем, что придет в голову.
     После инъекции пропофола или пентотала люди не способны на сознательную ложь, а вот на бесконечный ассоциативный понос более чем способны. Именно поэтому наркотики правды исчезли даже из дешевых шпионских романов.
     С другой стороны, разве хотелось мне делиться с Гвиллемом ассоциативными мыслями об Асмодее, Эбби, Джулиет или церкви святого Михаила? Нет, абсолютно не хотелось. Пожалуй, в подобной ситуации откровенничать не стоило.
     В тот самый момент из глубин сознания всплыла мысль, совершенно ерундовая — я даже не подозревал, что на такие способен. Неожиданно вспомнилось, к какому классу принадлежат сыворотки правды — и вот он, скелет идеи, жалкой, дурацкой, но куда более предпочтительной, чем ничего. Попробовать стоило, хотя имелся очевидный недостаток: если бы не получилось, я мог не проснуться… Я часто-часто задышал, с шумом выталкивая из себя воздух.
     — А не удобнее его отключить? — поинтересовался Саллис с неприличным с моей точки зрения энтузиазмом.
     — Вряд ли, — буркнул Гвиллем. — Разве с проломленным черепом Кастор сможет отвечать на вопросы?
     Он снова оказался в поле моего зрения, на этот раз с вертикально поднятым шприцем.
     — Гвиллем! — старательно изображая затрудненное дыхание, позвал я. Вероятно, на моем лице читалась самая настоящая паника, потому что святой отец на секунду замялся.
     — В чем дело?
     — У меня аллергия!
     — На что именно? — с подозрительной мягкостью спросил он.
     Какое из двадцати возможных лекарств в одноразовом шприце? Придется гадать.
     — На пропофол.
     — Тогда можете успокоиться, — пожал плечами Гвиллем. — Здесь не пропофол.
     Игла приблизилась к шее. Я дернулся в железных объятиях Саллиса, и Гвиллем остановился: убивать меня ему не хотелось, по крайне мере, пока не отвечу на оставшиеся вопросы.
     — Держи его крепче! — прохрипел он.
     Саллис схватил меня за шею и придавил всем телом, стараясь максимально ограничить движения.
     Естественно, подобными маневрами я лишь пытался выиграть побольше времени и работал легкими, словно кузнечными мехами, чтобы сделать побольше глубоких вдохов до тех пор, пока игла не проткнула мою кожу, и большой палец Гвиллема не нажал на поршень.
     На сознание упал красный занавес, потом, через секунду, черный. Нет, это не занавесы, а кирпичные стены! Я провалился в забытье, фактически не ощутив силу удара.
* * *
     Пробуждение получилось медленным и болезненным. Кровоточащие обрывки мышления стекались, подобно капелькам ртути, и ультрахолодными озерами заливали фрактальные пустоты мозжечка.
     Первым появилось «я», одинокое, ничем не подкрепленное. Просто я. Кто я? Где я? Хотя какая к черту разница? Абсолютно никакой! Дурацкое «я», кем бы оно ни было, подождет. Где-то рядом притаилась боль, поэтому хотелось спрятаться: вдруг не найдет?
     Минутой или часом позже откуда-то вытекло «живу» и прилепилось к «я». Я живу. Значит, я думаю.
     Итак, мое сознание, пузырясь, пробивалось сквозь химическую тину анестезии. Независимо от воли, оно мучительно возрождалось в холодной темной комнате, которая будто накренилась. Нет, дело не в комнате, а во мне. Я лежал под странным углом — щека у пола, ноги почему-то наверху. Так и не разобрав, в чем проблема, я закрыл глаза.
     По-крайней мере я был жив и не утратил способности мыслить. Поврежден ли мозг? Откуда мне знать? Скорее всего вместе со значимым количеством синапсов человек теряет способность осознавать наличие проблемы. Так что, вероятно, тяжелая пульсирующая боль в глубине черепной коробки — это добрый знак. Выходит, там еще достаточно нервных окончаний, худо-бедно выполняющих свою работу.
     Сыворотки правды относятся к группе обезболивающих. В основном это стимуляторы, которые вводят для того, чтобы вырубить сознание больного, а затем резать, кроить и шить его тело, не опасаясь бурной реакции мозжечка. С помощью учащенного дыхания я надеялся извлечь максимум из введенной Гвиллемом дозы и как можно скорее. Очень хотелось пролететь мимо фазы ассоциативного поноса прямо в забытье. Наверное, у меня получилось: по крайней мере болтовни своей я не помнил. Хотя, кто знает, вдруг от этого препарата случаются провалы в памяти?
     Разлепив глаза, я не увидел ничего. Либо случился приступ истерической слепоты, либо я находился в абсолютно темном помещении. Попробовал шевельнуться — безрезультатно. Удалось лишь поднять голову, но это оказалось ошибкой: пульсирующая боль усилилась. Я открыл рот, чтобы выругаться, но язык почему-то прилип к высохшему нёбу.
     Лишь через некоторое время вспомнилось, что меня привязали к стулу. Похоже, так и не отвязали, а стул теперь лежал на боку. Это объясняло и столь необычный ракурс, и почему я не мог шевелиться.
     Сукин сын! Разве Ватикан не присоединился к Женевской конвенции? Мой стул откатили или волоком оттащили в какой-то шкаф-купе, а затем толкнули так сильно или так неловко, что стул опрокинулся. С военнопленными обращаются совершенно иначе!
     Пока боль стихала, я занимался веревками. Оказалось — ничего страшного; думаю, по плану следовало обездвижить меня лишь на время допроса, а не удерживать вечно. В результате Цукер с Саллисом не удосужились проверить, сумею ли я дотянуться до узлов.
     И все-таки прошло немало времени, по моим догадкам как минимум час, прежде чем удалось развязать руки. К тому моменту пальцы ободрались о жесткие сизалевые волокна и болели так, что, прежде чем заняться ногами, пришлось отдохнуть. Ноги я распутал куда быстрее, но встал не сразу, а минут десять их массировал.
     Ура, свобода! Но куда меня запрятали, черт подери? От стула я отодвигался маленькими, короткими шажками, выставив вперед руки, до тех пор, пока не натолкнулся на стену, затем таким же способом дошел до угла. Нет, это явно не шкаф-купе, а приличного размера помещение, причем грубая штукатурка стен наводила скорее на мысль о складе, чем о месте общего пользования.
     Я планировал кругосветное путешествие по комнате, но уже на второй стене обнаружилась дверь, а рядом с ней — весьма нужный сосед, выключатель. Прочитав беззвучную молитву, я нажал на кнопку — над головой вспыхнули три люминесцентные лампы, заставив жмуриться на ослепительно ярком свету.
     Догадка подтвердилась: я находился в складском помещении с высоким потолком и глубокими стеллажами во всю длину дальней стены. На полках не оказалось ничего, кроме нескольких барабанов диаметром около полуметра — вероятно, древних коробок с кинопленкой. Похоже, отправляя экспозицию в поездку по стране, руководство собрало все экспонаты за исключением намертво прибитых к стенам. Либо так, либо Гвиллем заранее приказал очистить склад от того, что могло помочь мне сбежать.
     Однако никто не идеален. Бросив взгляд в противоположный конец склада, я расплылся в улыбке. На самом виду к стене была привинчена неприметная белая коробочка с красным крестом. Аптечка! Мой билет на свободу!

20

     Содержимое медицинских аптечек бывает разным, но имеется и некая константа — бинты и пластыри всевозможных форм и размеров. Плюс пузырек с антисептиком, ватные палочки и экзотичные наполнители вроде бальзама «Спасатель» или бутылочки с уксусом на случай, если укусит пчела. Однако ни пластырь, ни антисептики меня не интересовали: я искал что-нибудь колюще-режущее.
     К счастью, в аптечке обнаружились ножницы, пинцет для удаления осколков и штук пять булавок.
     В дверь был врезан замок неизвестного производства. Пинцет пришлось бросить обратно в коробку, пожалуй, он слишком толстый и наверняка недостаточно прочный. Я разогнул булавку и, используя вместо клещей ножницы, согнул тонкий конец в крючок. После шпилек булавки — мой любимый материал для изготовления импровизированных отмычек. Для столь простого замка большего не требовалось.
     Минут через пять все три рычага встали в положение «открыто», последний — с негромким, но очень приятным клац! Прежде чем распахнуть дверь, я еще раз щелкнул выключателем, чтобы глаза снова привыкли к темноте.
     Из-под двери свет не пробивался, иначе я заметил бы его, когда в комнате царил мрак. При таких обстоятельствах основной задачей было увидеть, прежде чем увидят меня, в противном случае все началось бы сначала.
     Примерно через минуту я тихонько приоткрыл дверь, выглянул и, дождавшись, когда во мраке проступят более или менее ясные очертания, вышел. Я попал в другую часть выставочного центра, такую же мрачную и заброшенную, как зал, где меня допрашивал Гвиллем. Здесь наверняка имелось множество выходов либо на улицу, либо в открытые для посещения части комплекса Саут-банк. Главное — по пути не наткнуться на членов удалой команды Гвиллема. А с таким, как По, приходилось стараться, чтобы меня не только не увидели, но и не унюхали.
     Судя по всему, этаж, на котором меня держали, пустовал. Неплохо, очень даже неплохо. Хотелось отдохнуть хоть пару минут, но время поджимало. Кто знает, как много я рассказал под действием сыворотки правды и что сейчас известно Гвиллему! А учитывая мой облегченный больничный наряд, пребывание на холоде грозило пневмонией.
     Немного поблуждав по бесконечным коридорам, я выбрался на темную лестницу и начал спускаться медленно и осторожно, чтобы не полететь вверх тормашками. На худой конец я рассчитывал попасть к двери на парковку, которая, в свою очередь, должна была сообщаться с улицей. Даже если там стоит защитная решетка, я не без оснований полагал, что смогу ее вскрыть и выйти.
     Увы, вопреки всем законам логики внизу обнаружилась пожарная дверь с висячим замком и опутанным цепью засовом. Пришлось вернуться на лестницу и искать счастья этажом выше. Дверь второго этажа тут же поддалась, и, приоткрыв ее сантиметров на пять, я глянул в брешь.
     А там куда светлее! Неяркое голубоватое сияние просачивалось из-за чего-то, похожего на ширму, которая стояла слева от двери. Я прислушался — тишина, прерываемая слабым механическим гулом.
     Прокравшись за дверь, я осторожно ее закрыл. Рано или поздно все равно пришлось бы уходить с лестницы, и чем ниже я это сделаю, тем лучше. Комплекс Саут-банк даже при дневном свете напоминает вертикальный лабиринт, в темноте же запросто можно потерять минут пятнадцать, маршируя вверх-вниз по ступенькам.
     Несколько шагов — и я у конца ширмы. Стараясь двигаться как можно бесшумнее, я подался вперед и глянул на источник света.
     У компьютерного терминала в дешевом пластиковом кресле спиной ко мне сидел человек. Круглая лысина отмела все сомнения — это Саллис. Он медленно прокручивал бесконечный, разбитый на две колонки текст и, казалось, не замечал ничего вокруг. Пистолет с глушителем лежал на столе между черным стаканом из «Репаблик оф кофе» и пенопластовой коробочкой от бургера. Наверное, орден Anathemata прекрасно вооружен и готов к войне с нечистью, но живут его члены совсем как копы на задании!
     Я взвесил имеющиеся шансы: вокруг ни души, других островков света в огромном зале видно не было. Саллис с головой ушел в работу, полностью отрешившись от всего остального. Я мог запросто скользнуть мимо и даже отыскать еще один выход, а он бы не заметил.
     Хотя… у него пушка. И одежда. И карманы, в которых наверняка найдутся деньги… Что же, плетью обуха не перешибешь…
     Я сделал два шага назад и один в сторону. Самое разумное в такой ситуации — действовать наверняка. Высокий мощный прыжок — я всем весом обрушился на ребро ширмы, поэтому приземлилась сначала она, а потом я.
     Саллис даже не вскрикнул. Какой-то звук он издал, но какой именно, без спецоборудования не разберешь. Под давлением нашего с ширмой веса, он с громким бам! ударился головой о клавиатуру. Ножки стола не выдержали, и Саллис исчез под грудой обломков.
     Дважды перекувыркнувшись, я спешно поднялся и взглянул на помощника Гвиллема: вдруг он в сознании и тянется к пистолету? Зря волновался: Саллис неподвижно лежал на полу, голова и верхняя часть тела скрыты под ширмой. Я схватил пистолет, попытался разобрать, что к чему, и нащупал защелку предохранителя. Покончив с этим, я ногой отодвинул ширму. Саллис не шевелился, а из неглубокого пореза во лбу змеилась струйка крови. Он дышал, и других ран, кроме пореза, я не заметил. Ничего страшного, отделается головной болью.
     Я быстро раздел Саллиса и натянул его джинсы, футболку и байкерскую куртку. По большому счету одежда сидела неплохо, а с легким запахом чужого пота я без труда смирился. Руки машинально полезли в карманы. Бинго: небольшая пачка купюр, бумажник и связка ключей с вычурным брелком, на котором красовался логотип «Мицубиси». Раз удобное мне оружие не вернешь, придется взять пистолет…
     Первая стадия успешно пройдена, пора двигаться дальше! Но я замер в нерешительности: у меня неожиданно появилась идея. А за ней еще одна, очень даже неплохая, но досадная, так как подразумевала, что придется вернуться туда, откуда пришел. Я не был уверен, стоит ли игра свеч, но в любом случае не мог стоять здесь и мучиться раздумьями.
     Так, действуем по плану. Порывшись в обломках письменного стола, я нашел пару чистых листов и черную шариковую ручку, затем положил бумагу на спину Саллису и нацарапал несколько строк. Вряд ли поможет, но ведь и не помешает, так что какого черта? Свернув записку трубочкой, я сунул ее за резинку трусов Саллиса, словно пятерку в плавки стриптизера из «Шоу Чиппендейлов».
     Вернувшись на склад, я забрал шесть коробок, предварительно встряхнув, дабы удостовериться, что они не пустые. Возможно, там хранилась либо чистая пленка, ставшая абсолютно ненужной (камеры, в которых она использовалась, давно заржавели и отправились в металлолом), либо потерянные шедевры немого кино. Я специально не читал надписи на ярлычках — что бы ни лежало в тех коробках, их содержимое интересовало меня по одной-единственной причине: из памяти еще не стерлись огнестойкие взрывобезопасные двери в жилище Никки. Старая пленка горит не хуже бензина.
     Пора в дорогу, давно пора. На этот раз висячий замок на первом этаже не стал помехой, потому что у меня была пушка Саллиса. Первый выстрел ушел в «молоко», вторым я ловко перебил тяжелую цепь и пинком распахнул дверь.
     Я снова оказался на стоянке, к счастью, опустевшей. На случай, если неприлично громкий звук выстрелов взбудоражил оборотней и охранников, я быстро вскарабкался по наклонному въезду, ведущему, как мне хотелось думать, к выходу. На полпути мне попался пьяно прислонившийся к стене мотоцикл: судя по виду, у него сломалась подножка. Въезд преграждала решетка закрытых ворот, за которыми начинались свет, звуки и жизнь. Любители театра и поздних прогулок брели по улице, не подозревая, какая жуть скользит мимо их тесных мирков по безумной хитрой касательной. Это все та же ночь или уже следующая? Сколько я пролежал на складе после того, как Гвиллем ввел наркотик правды? Из недр памяти очень кстати всплыл ответ: проведи я без сознания более двадцати четырех часов, обезвоживание бы чувствовалось куда сильнее. Значит, на дворе по-прежнему четверг, а я — по-прежнему в игре и не без шансов на победу!
     На миг я едва не возненавидел обывателей, несущихся прочь нескончаемым потоком заурядной нормальности, не столько за равнодушные счастливые лица и беззаботную болтовню, сколько за то, что из-за них я не мог еще раз воспользоваться пистолетом. Я попробовал открыть ворота — надо же, не заперты! Небольшое усилие — и решетка поднялась с резким, как у свиньи, визгом.
     Затем меня вдруг осенило… При иных обстоятельствах я бы от души посмеялся над своей запоздалой гениальностью! Спустившись к тому месту, где стоял мотоцикл, я внимательно на него взглянул. Над передними фарами красовался логотип — три ромба, символизирующие концерн «Мицубиси», а к багажнику прикрепили контейнеры, будто на мотоцикле ездил курьер.
     Содрогаясь от чего-то похожего на панику, я выудил ключи Саллиса из кармана его же куртки. Если получится, значит, мне по ошибке досталась чужая удача. Феликсу Кастору так везти не может!
     Стараясь держаться естественно — вдруг кто из обывателей с улицы глянет, — я уложил коробки с пленкой в контейнеры, по три с каждой стороны, и сел в седло. На оставшемся за спиной въезде послышались быстрые шаги, затем крик. Я даже не дернулся: оборачиваясь на крик, со стороны выглядишь виноватым.
     Ключ подошел, и с первого же оборота с оглушительным ревом ожил мотор. Тогда я решил оглянуться и, честно говоря, испытал облегчение: мои преследователи были в форме и, что еще важнее, в человеческой плоти.
     Они отстали метров на пятнадцать, что позволяло надеть висевший на руле шлем: темно-красный, под цвет мотоцикла, разрисованный крылатыми черепами. Нажав на педаль, я погнал во весь опор, оставив троих охранников делить между собой выхлопные газы.
* * *
     Я не знал, как пробраться в больницу Чарльза Стенджера. Вдруг меня уже разыскивают за совершение серии тяжких преступлений? Нападение на больницу в Северном Лондоне наверняка попало в вечерние новости; вопрос заключался лишь в том, успела ли полиция разогнать дымовую завесу и понять, что я исчез? А если так, было ли разослано какое-то предупреждение, помимо неминуемого сигнала всем постам?
     В этом случае появиться в больнице Стенджера означало добровольно сдаться в руки полиции. С другой стороны, именно в больнице находилось нечто очень мне нужное, и иного способа получить его я не видел.
     Когда я верхом на угнанном мотоцикле притаился на темной стоянке, провидение ниспослало мне подарок в виде Пола. Устало шаркая, медбрат вышел из главных дверей, прислонился к карете «скорой помощи» — именно там мы разговаривали несколько дней назад — и закурил. Пф-ф — он выдохнул струйку дыма, которая повисла в неподвижном воздухе, словно причудливая руническая татуировка на теле ночи.
     Я слез с мотоцикла и двинулся к нему. Медбрат взглянул в мою сторону, сначала мельком, потом пристальнее. Из-за необычного транспорта он принял меня за чужака, но вот темное лицо напряглось, и на нем отразилось сомнение. Я уже подошел достаточно близко, чтобы разговаривать, не слишком повышая голос. Сняв шлем, я сделал еще несколько шагов.
     — Привет, Пол!
     Медбрат выпятил нижнюю губу, оглядывая меня с удивлением и вызовом одновременно.
     — Привет, Кастор! Слышал, ты скрываешься от полиции.
     Я непринужденно кивнул, прислонился к той же карете «скорой помощи», якобы привычным жестом прижал к себе шлем, а вторую руку опустил в карман куртки Саллиса.
     — Верно! Оттого и хитрая маскировка.
     — Говорят, ты вооружен и очень опасен.
     — Вооружен — это да. — Показав пистолет, я тут же его спрятал. — А опасен лишь для тех, кто подстрекает. Как Рафи?
     Очередная затяжка — Пол снова выпустил струйку дыма. Судя по виду, пистолет его огорчил, но не удивил и не напугал.
     — В порядке. Рафаэль в полном порядке. Лучше, чем когда-либо. Если честно, даже не верится, что это тот самый смутьян.
     — Если честно, это уже не тот самый смутьян. Пол, мне нужно его увидеть.
     Медбрат негромко хихикнул, покачал головой и ухмыльнулся, словно услышав хорошую шутку:
     — Нет, дружище, не выйдет! Твою физиономию показали по телевизору, имя на устах у всего персонала, и твердящих: «Мне он всегда казался подозрительным» — подавляющее большинство.
     — Лица моего никто не увидит. — Я многозначительно поднял шлем. — Только проведи в здание! Это очень важно. Потом можешь сказать, что я грозил тебе пистолетом.
     — А ты грозишь?
     — Что?
     — Кастор, ты грозишь мне пистолетом? — с холодным спокойствием глядя мне в глаза, переспросил медбрат.
     — Нет, черт подери, нет, — поморщился я. — Пол, я никого не убивал и впредь не собираюсь. Хочу только поговорить с Рафи и прошу тебя о помощи. Если помогать отказываешься, тогда прошу хотя бы в ближайшие минуты не поднимать тревогу.
     Бросив на асфальт окурок, Пол раздавил его ногой.
     — Доктор Уэбб очень расстроится, — заметил он. — Происшествие выставит его полным идиотом.
     Я просчитал возможные варианты. Если забежать в клинику и направиться в крыло, где находится палата Рафи, не отметившись в приемной, дежурная медсестра нажмет тревожную кнопку. До палаты доберусь, но получится ли открыть ее без ключа? А как потом выбраться?
     — Настроение у него испортится, — задумчиво продолжал Пол. — Сильно испортится… Разыскиваемый полицией преступник входит в его больницу, минует охрану и спокойно удаляется. Объяснить это попечительскому совету будет ой как непросто!
     Медбрат расправил плечи, словно драчун, после короткой передышки готовый снова ринуться в бой.
     — Тогда пошли!
     Всем видом изображая равнодушие и скуку, Пол двинулся к зданию больницы. Я — следом: в шлеме и с опущенным козырьком. В руках коробка с пленкой — единственный имеющийся в распоряжении реквизит.
     Дежурившая в приемной медсестра подняла голову и, увидев Пола, собралась вернуться к любовному роману, когда вдруг заметила незнакомую фигуру. Голубые глаза с неподдельным интересом уставились на меня и мою ношу.
     — Лиззи, где доктор Уэбб? — спросил Пол. — Этому парню, — он небрежно показал на меня через плечо, — нужна роспись, он какую-то посылку принес. Причем расписаться должен босс, и никто другой.
     — Думаю, он в офисе, — снова посмотрела на Пола Лиззи. — Послать ему сообщение?
     — Не надо, я сам отведу курьера. Распишитесь здесь, молодой человек, — сурово велел он. — Что за странное время для доставки? Ну, пойдемте! У кого-то, между прочим, еще работа есть!
     Медсестра протянула ручку, и я расписался в книге посетителей как Фредерик Чейни Ларю, имя которого запало в душу после того, как Вудворд и Бернстайн рассказали об уотергейтском скандале.
     — Нам сюда! — Пол уже шагнул в коридор. Помахав медсестре — шлем придал моему жесту военно-парадную окраску, — я двинулся за ним. Так и подмывало оглянуться, но я удержался в надежде, что любовный роман окажется интереснее странного незнакомца, среди ночи доставившего ее боссу коробку с кинопленкой.
     Офис Уэбба в новом крыле с правой стороны, а мы свернули налево к закрытому отделению.
     Припав к глазку, Пол проверил, где именно находится Рафи — эта мера предосторожности была дочерью многолетнего опыта, — и повернул ключ в замке. Я вошел в палату, Пол — следом. Медбрат тут же закрыл дверь и, перехватив мой вопросительный взгляд, пожал плечами.
     — Как я расскажу, что ты грозил мне пистолетом, если кто-то увидит меня стоящим на шухере, причем не в палате, а в коридоре?
     — Логично, — признал я.
     Рафи лежал на стальной койке, свежем дополнении к интерьеру палаты, что само по себе являлось ярким проявлением недавних перемен. В период абсолютного господства Асмодея палату держали пустой — никто не брался предсказать, когда настроение демона из апатичного станет агрессивно-игривым. От игр пострадало такое количество персонала, что Уэбб заставил Пен, как представительницу интересов Рафи, подписать документ об отказе от претензий, и временное жилище Дитко уменьшили до минимально допустимых размеров, превратив в безликий металлический куб.
     По сравнению с теми смутными временами сейчас палата казалась чуть ли не уютной. Помимо кровати в ней появилась репродукция «Подсолнухов» Ван Гога, стол, а на нем — бумага и карандаши. Другими словами, все необходимое для хорошего погрома, если Асмодей решит вернуться и восстановить статус-кво.
     Рафи спал, судя по виду, очень крепко, и я взглянул на Пола, усмешка которого выражала горечь и неодобрение.
     — По распоряжению доктора Уэбба до получения официальных результатов новой экспертизы мистер Дитко получает прежний объем медикаментов. Естественно, в период, хм, совместного проживания это особой роли не играло. При необходимости Рафи приходил в себя чуть ли не моментально. А сейчас два темазепама в девять — и спит как убитый до самого утра.
     Неудивительно: отговорки вроде «действую строго по правилам» и «у меня связаны руки» идеально соответствуют сволочному характеру Уэбба. Раз объясняться не перед кем, я без всякой преамбулы перешел к делу. Достав ножницы, которые забрал из аптечки комплекса Саут-банк, я осторожно отрезал прядь волос Рафи. Он даже не проснулся.
     — Зачем тебе волосы? — поинтересовался Пол, и на темном лице мелькнуло что-то похожее на отвращение.
     — Приманка для идиотов, — мрачно отозвался я.
     Гадливость Пола — ничто по сравнению с моей. Я-то знал правду и дал себе слово: приманку использую лишь в крайнем случае, только если остальные попытки провалятся. При нормальном раскладе до волос Рафи вообще не дойдет. Приманка может сработать лишь в конкретный временной отрезок, поэтому вояж в больницу Стенджера скорее всего окажется бессмысленным.
     Я еще трижды повторил имеющиеся аргументы, но легче не стало ни на чуть.
     Спрятав ножницы в карман, я обмотал прядь вокруг безымянного пальца: так точно не потеряю. Затем, сильно смущаясь — стоящий за спиной Пол буквально прожигал взглядом, — сел по-турецки на пол, наклонил голову, закрыл глаза и начал тихо насвистывать.
     Без вистла, конечно, работать тяжело, но вполне реально. Однажды, когда Джулиет еще не взялась за ум, убивала направо и налево и пыталась сожрать мое тело и душу, я вырвался из лап смерти (вообще-то это были не лапы, только зацикливаться на мелочах совершенно ни к чему), отбивая ритм пальцами одной руки. Все, что делают изгоняющие нечисть, — это метафора — зрительная, звуковая и черт знает какая еще — неведомого действа, происходящего на задворках нашего сознания. Рамки и границы мы устанавливаем себе сами.
     Мелодия, которую я насвистывал, имеет множество названий, одно из них — «Рубаха-парень». Это разбойничья баллада, сложенная чуть ли не в восемнадцатом веке, и слова у нее грустные, с драматичным финалом. А мелодия очень красивая и вроде бы неплохо сочеталась с моими намерениями.
     Когда Асмодей вселился в Дитко, мне не удалось как следует его прочувствовать. Именно поэтому я потерпел полный крах и накрепко привязал душу Рафи к демону. Однако с тех пор я сотни раз играл на вистле в этой камере, в основном, чтобы усыпить Асмодея и подарить другу хоть несколько часов свободы от ада, на который собственноручно его обрек. За это время я успел познакомиться с демоном поближе. Его образ отпечатался в моем сознании, передался пальцам и трансформировался в мелодию.
     Малейшая попытка вызывания — я буквально галопом пробежался по сложной процедуре — и демон тут же отреагировал. Слабо, чуть ощутимо, но отреагировал, и я тотчас изменил тональность и ритм. Оборвать мелодию я не мог, зато мог ослабить напряжение, словно рыбак, ослабляющий лесу, чтобы рыба сорвалась с крючка и уплыла. Встречаться с Асмодеем в тесной палате не хотелось, совершенно не хотелось. Хотелось лишь убедиться, что демон здесь, и, хотя основная часть его естества застряла в холодных камнях церкви святого Михаила, какой-то кусочек находится в душе Рафаэля Дитко.
     Желаемого я добился и даже Рафи не разбудил. Позволив тишине поглотить мелодию, я стоял и морщился от резкой боли в ноге. Похоже, там синяки, появившиеся, вероятно, когда Гвиллем и К швырнули мое бесчувственное тело на склад.
     Дитко открыл глаза. Пару секунд они казались расфокусированными или же были сфокусированы не на мне, а на каком-то образе из сна, который досматривал Рафи. Затем он мигнул, и на лице появилось более осмысленное выражение.
     — Фикс… — сипло пробормотал он.
     — Привет, Рафи!
     — Вот так ерунда! Я только что с тобой разговаривал.
     — Неужели?
     — Наверное, приснилось. Все в порядке?
     — Да, Рафи, все отлично.
     Он снова закрыл глаза, и секундой позже, услышав мерное дыхание, я понял, что он спит.
     — Спасибо, Пол, — проговорил я, обернувшись к дородному медбрату, который наблюдал за мной с каким-то мрачным очарованием.
     — Это все? Получил, что хотел?
     — Более или менее. У тебя есть сотовый?
     — Конечно.
     — Не одолжишь?
     — Да бери… только он без наворотов.
     Опустив в карман свою огромную ладонь, он достал маленький серебристый аппаратик, который запросто мог носить как сережку. Я взял его, проверил заряд батареи и опустил в карман.
     — Еще зажигалку, — потребовал я.
     Медбрат тяжело вздохнул — неужели откажется? — но все-таки сделал, как я просил. Я оценивающе на него посмотрел.
     — Хочешь, запру в палате, чтобы ты походил на жертву, а не на участника сговора?
     — Валяй, — махнул рукой Пол. — Хотя, если честно, я давно подумывал о поисках новой работы. Такой, где не пришлось бы глотать столько дерьма… Береги себя, Кастор!
     — Спасибо, Пол. За мной должок.
     — Да, уж, причем крупный. Назови паб, в котором часто бываешь, и я как-нибудь приду за расплатой.
     — Ну, скорее всего это «Иерусалим» на Бриттон-стрит.
     — Договорились, там и встретимся.
     Я вышел из палаты, не забыв закатить коробку с пленкой под койку Рафи: пусть думают, что посылку я все-таки доставил. Воистину, ложь входит в привычку, как и любое другое регулярное действие.
     Главное — вовремя остановиться.

21

     Бешеная езда на мотоцикле по ночному городу начисто отшибает все мысли. Пожалуй, именно в этом ее основная прелесть. Стоит отключить сознание дольше, чем на секунду, — и дело, вероятно, закончится объятиями с какой-нибудь стеной, да такими крепкими, что лихого водителя иначе чем скребком не отдерешь.
     Меня это не останавливало. Я находился в странном состоянии духа — заряженности на битву, которая могла либо уже отгреметь, либо не состояться вообще. Если Фанке, не теряя времени даром, завершил ритуал вызывания, то душу Эбби подожгли, как спичку, дабы осветить приход Асмодея в мир людей после двух незапланированных остановок в Рафи Дитко и церкви святого Михаила. Или же, если Антон собрал свою компанию в святом Михаиле, но был остановлен Гвиллемом и его мохнатыми братьями по вере, то сатанисты, наверное, мертвы — это плюс, но дух Эбби изгнан людьми, считающими себя героями-спасителями — это минус. Так или иначе, девочку я не уберег, а сдержать данное Пису обещание казалось не реальнее, чем распутать все загадки в песнях Боба Дилана.
     Микроскопический шанс появлялся у меня лишь в случае, если Фанке еще не начал вторую часть ритуала, а орден Anathemata не выяснил, где его будут справлять. Оставалось уповать на то, что логистика сатанизма сложнее, чем кажется на первый взгляд, и на то, что я отключился, прежде чем неведомое лекарство Гвиллема развязало мне язык.
     Сначала я проехал мимо святого Михаила, чтобы оглядеть церковь, не скомпрометировав себя. Ни света в окнах, ни других признаков жизни… Вариантов несколько: либо забава уже закончилась, либо еще не началась, либо Фанке предпочитает работать в темноте, что в принципе вполне объяснимо.
     Пролетев три квартала, я бросил мотоцикл и вернулся к церкви пешком, сжимая одной рукой коробки с пленкой, а другой, опущенной в карман кожаной куртки, — рукоять пистолета. Отчаяние могло окончательно подточить решимость, поэтому я старался превратить эмоции в гнев, что, в свою очередь, мешало строить планы и трезво оценивать ситуацию.
     Мне нужно идти в церковь. Если обряд еще не справили, Фанке явится именно туда. Я должен остановить Антона, пока он не вызвал Асмодея; пока не разлил духовный яд, отравивший прихожан святого Михаила, по всему городу; пока не погубил душу Эбби Торрингтон.
     Нет, шансы и надежды представлялись вполне реальными, такими же, как у христиан — на второе пришествие, у Бинга Кросби — на светлое Рождество, а у битлов, живых и мертвых, — на воссоединение.
     Покойничьи ворота в очередной раз оказались заперты, и я, быстро оглядев улицу — вдруг Фанке расставил часовых, — перемахнул через ограду и попал на кладбище. Безлунная ночь вкупе с окутанной мраком церковью создавали неплохое естественное прикрытие, позволяя особо не таиться. Я сделал небольшой крюк, чтобы попасть на место, с которого мог незамеченным наблюдать за пристроем, где находился дом священника.
     Устроившись под древним дубом, я приготовился к долгому привалу, однако вышло так, что порядком ослабевшее терпение серьезным испытаниям не подверглось. Всего через час лязганье цепи заставило переключиться от созерцания заднего фасада церкви на покойничьи ворота. Секундой позже раздалось скрежещущее «клац!» болтореза, перекусившего толстую сталь. Ворота распахнулись, и появились три темные фигуры. Один из вошедших небрежно швырнул цепь и висячий замок на землю.
     Густая тень дуба и непроглядный мрак ночи скрывали меня полностью. Помимо новолуния ночь выдалась ясной, в небе ни единого облака, которое отражало бы грязноватый свет уличных фонарей. Вопреки расхожему мнению, при свете звезд многое не увидишь.
     Двое мужчин — по крайней мере рост говорил о том, что они мужчины — отошли к ризнице, а третий остался у ворот: либо сторожить, либо выполнять какое-то связанное с предстоящим ритуалом задание.
     Гости принесли с собой ломики, но они не понадобились: после вчерашнего визита Джулиет дверь ризницы болталась на одной петле. Распахнув ее настежь, двое вошли внутрь.
     К этому времени через ворота мимо часового начали беззвучно проникать другие. Кто-то нес спортивную сумку, кто-то — рюкзак, у одного за спиной болтался длинный узкий мешок, идеально подходящий для спиннинга. Короче, на первый взгляд обычная компания любителей походов.
     В общей сложности я насчитал двадцать пять «туристов», просочившихся на кладбище группами по двое-трое. По-видимому, сатанисты организовали свой приход так, чтобы не привлекать внимание случайных прохожих. Думаю, примерно то же самое имело место неделю назад в квакерской молельне. Осторожность и благоразумие — вот девиз современных некромантов. «Не беспокой соседей своих, и не будет нужды искать новое пристанище». Интересно, каким людям нравится проводить выходные, убивая детей, ради того, чтобы на Земле скорее наступило царствие демонов? Нет, не стану об этом думать: чем меньше влезаешь в подноготную, тем лучше и спокойнее.
     Самого Фанке, когда он прибыл, невозможно было спутать ни с кем. Выделялся он не ростом и не сложением, а подобострастным раболепием со стороны идущих рядом, вернее, на два шага сзади, и низким поклоном, который отвесил дежуривший у ворот. Не удосужившись отреагировать на такое самоуничижение, Антон прошествовал мимо, словно нимбом окруженный аурой высокомерия. Пальцы машинально сжали рукоять пистолета. Не сомневайся я, что устранение Фанке остановит ритуал, и стреляй получше, наверняка разрядил бы в него всю обойму. Зато, если промахнусь, до чего досадно будет смотреть, как эти ублюдки бьются в адском экстазе! Нет, в моих руках пистолет полезнее как средство устрашения, а не как оружие. Пока не нажал на спусковой крючок, никто не узнает, какой я жуткий мазила.
     Когда сквозь ворота прошли последние несколько человек, часовой захлопнул их и привязал обрывком веревки или, может, проволоки — с моей стратегической позиции было не разобрать. Я ждал и надеялся, что он вслед за товарищами пройдет к алтарю. Увы, часовой остался у стены наблюдать за улицей сквозь щелку: импровизированные крепления держали не так хорошо, вот она и появилась. Глянув на пристрой, я уловил в темном островке у порога неясное движение. В нефе вспыхнул свет, очертивший мужскую фигуру.
     Значит, часовых двое. Друг другу они не видны, но, подбираясь к одному из них, я неизбежно попадал в поле зрения второго. К тому же, пока не буду полностью готов к встрече, Фанке лучше не показываться. Отсюда вырисовывалась задача: часовых следовало убрать, не вспугнув собравшихся в церкви сатанистов, и убрать поскорее, пока обряд еще можно остановить.
     Обдумывая различные варианты обходных маневров и ложных атак, я вдруг сообразил, что сумею залезть на крышу пристроя. От дуба нужно идти направо, забраться на дальнюю кладбищенскую стену, а оттуда — на наклонные шиферные плиты. Если они выдержат мой вес, я окажусь рядом с парнем у ризницы, а часовой у ворот ничего не заметит.
     Итак, план я составил, если, конечно, это можно было назвать планом, не нарушив Закон о торговых названиях. Но прежде чем приступить к его исполнению, хотелось сделать кое-что важное. Достав сотовый Пола, я ощупью набрал номер, используя в качестве ориентира выпуклость на кнопке с пятеркой. Гудок показался до ужаса громким, но, хвала небесам, слышал его только я.
     — Служба спасения, — с профессиональной бодростью объявил женский голос. — С кем соединить?
     — С полицией, — хрипло пробормотал я.
     — Перенаправляю ваш звонок.
     Прождав секунд десять, я услышал другой гудок, а за ним мужской голос:
     — Полиция Боуотер-стрит!
     — Соедините меня с участком на Аксбридж-роуд, — прорычал я.
     Возникла миллисекундная пауза.
     — Простите, я не расслышал. Чем могу вам помочь?
     — Соедините с участком на Аксбридж-роуд, дело неотложное!
     И снова пауза… Срочные звонки так не принимаются, но я знал: в диспетчерской главного участка есть прямая связь со всеми подведомственными. Если этот парень начнет выкачивать из меня информацию, сообщение придется оставить ему. Иначе…
     — Полиция Аксбридж-роуд. Что случилось, сэр?
     — У меня сообщение для детектив-сержанта Баскиат. Передайте, звонил Феликс Кастор. Я на Дюкейн-роуд в церкви святого Михаила. Антон Фанке тоже тут. Пусть немедленно приезжает, и обязательно с подкреплением.
     Я отсоединился и спрятал телефон. Итак, мне выпало уже два козыря, для любой игры более чем достаточно. Как бы события ни развивались дальше, что бы ни произошло со мной, я утешался тем, что Фанке и его свихнутые братья по вере вряд ли выберутся из церкви живыми и невредимыми.
     Поднявшись медленно и очень осторожно, я скользнул меж двумя надгробиями. Главное — не выпрямляться в полный рост… Первые метров десять я находился в поле зрения обоих часовых, стоило им только обернуться. Густые тени скрывали мои передвижения, а далекий шум транспорта — любые звуки, которые я мог издать. Тем не менее я старался идти бесшумно, почти не отрывая ног от земли, дабы сухая ветка или жестяная банка из-под колы ненароком не выдали мое присутствие.
     Как только пристрой скрыл меня от посторонних глаз, я заметно успокоился, выпрямил спину и добрался до стены за три более или менее нормальных шага. А вот карабкаться оказалось труднее, чем я предполагал, ведь даже удобная опора внизу не гарантировала, что через пару метров не придется отчаянно цепляться за каменную кладку, распластав руки, словно бездарный исполнитель роли Христа.
     В какой-то момент плохо прилаженный камень скользнул под ногой и с глухим стуком упал на землю. Я застыл, ожидая услышать шорох приближающихся шагов, но никто не появился. Стиснув зубы, я полез дальше, внезапно осознав, что на вершине стены может оказаться битое стекло или колючая проволока, которую я видел днем, но не потрудился запомнить.
     Мне повезло: стену обрамляли камни — неровные, но достаточно широкие, чтобы я сумел встать и свободно по ним пройти. На крышу удалось забраться без проблем: водосточный желоб был не из новомодного поливинилхлорида, а старый, металлический, даже не качнувшийся под моим весом.
     Опираясь на черепичный скат, я прокрался от задней части пристроя к передней, осторожно обернулся и взглянул вниз, на дверь. Струясь сквозь проем, горящий в храме свет озарял бледно-золотым сиянием трапециевидный участок гравиевой дорожки. Темная клякса чуть в стороне от центра показывала, где стоит часовой Фанке, но его самого я не видел.
     Ситуация не располагала ни к блефу, ни к изящным уловкам, ни к демонстрации интеллекта. В голову пришло лишь одно: вытянуть руку и поцарапать стволом пистолета каменную стену. Ни первая, ни вторая попытки результата не принесли. Доносящийся с улицы шум транспорта начисто заглушил чуть слышный скрежет. Зато третий раз получился удачным: из темноты выступила еще более темная фигура, и бледное лицо повернулось на звук. На старт, внимание, пуск!
     Часовой даже не понял, что рухнуло с крыши, а если не очнулся, значит, понять ему было не суждено. Упав, я оглушил его рукоятью пистолета, а сила тяжести и инерция увеличили мощь удара. С глухим, довольно неприятным звуком рукоять врезалась в череп, и парень рухнул на гравиевую дорожку, значительно смягчив мое приземление.
     Около него я долго не задержался: сполз с бесчувственного тела и скорее дальше, вдоль задней стены церкви к покойничьим воротам. Ноги шуршали о гравий, но поделать я ничего не мог, тем более напрашивался вывод, что часовой номер два слышал шум моего приземления и горел желанием выяснить, в чем проблема.
     Свернув за угол, я чуть не врезался в часового. Впрочем, это сыграло мне на руку: я-то его ждал, а он меня — нет. Удара кулаком в живот он тоже не ждал и со сдавленным рычанием сложился пополам. Схватив за плечо, я развернул его на девяносто градусов и начал бить головой о весьма кстати попавшееся надгробие. Раз, второй — к третьему удару парень утратил боевой пыл и безжизненной кучей осел на землю.
     Что же, пока все нормально. Не убирая пистолет, я перевернул часового на спину: надо ведь убедиться, что он не притворяется! Нет, он действительно был без сознания, из безвольного рта текла тоненькая струйка кровавой слюны. На затылке тоже кровь…
     Впрочем, мать его, если таких ублюдков не наказывает Господь, Его работу приходится выполнять мне.
     Забрав коробки с пленкой у подножия раскидистого дуба, я вернулся к двери пристроя, у которой лежал первый часовой. Может, оттащить тела к надгробиям, чтобы меньше бросались в глаза? Нет, времени и так в обрез. В любом случае окна в церкви витражные и изнутри раненых не разглядеть. Разве только кто-нибудь пройдет через покойничьи ворота к заднему фасаду церкви… Хотя, используй сатанисты этот маршрут, давно бы меня засекли.
     На секунду прислушавшись, я скользнул за дверь. В доме священника, как и ожидалось, никого. Скорее, скорее к другой двери, ведущей в саму церковь! Из-за нее доносился ропот далеких голосов и звук негромких, отдающихся гулким эхом шагов, но разглядеть с моей наблюдательной позиции ничего не удалось: сопрестолия, как я и надеялся, пустовали. Если удача действительно на моей стороне, сатанинский обряд сейчас справляется в нефе, недалеко от главного престола.
     Специально для нежных ног священников ризницу устлали ковром, и перед тем как шагнуть к сопрестолиям, я скинул обувь. Не хотелось, чтобы великолепная акустика святого Михаила выдала мое присутствие раньше, чем успею полностью подготовиться.
     Каменный пол оказался таким холодным, что я чуть не вскрикнул и не выдал себя сам. Судя по ощущениям, растения-паразиты из ледяной тундры прорастали сквозь окоченевшие ступни в мелко дрожащие голени. Теперь я жалел, что разулся, но было уже поздно.
     Я крался мимо сопрестолий к тому месту, где они соединяются нефом. С одной стороны величественного сводчатого помещения, а именно со стороны престола, горел свет. Я угадал правильно: для сатанистов, спаси господи их пропащие души, главное — грех и святотатство. Они столь предсказуемы, что всякий интерес пропадает! Мой наблюдательный пункт тонул во мраке, и я не без оснований предполагал, что если гляну за угол, никто меня не увидит.
     Итак, они до сих пор готовились. Фигуры в длинных мантиях двигали стулья, чтобы освободить побольше места у престола. Один — сам Фанке, судя по красным одеяниям, о которых рассказывал Пис, — стоял на коленях в центре. Громкий скрежет давал все основания предполагать, чем занимается Антон: он чертил пентакль, магический порочный круг со звездой.
     Значит, пока у детишек есть занятие. Пусть еще немного поиграют. Если бы они начали петь и плясать у круга, я бы в качестве предупреждения пальнул в чью-нибудь спину, устроив римейк писовского триумфа недельной давности. В нынешней же ситуации появлялся шанс вытащить из рукава козырного туза. Я встал на четвереньки (точнее, на три конечности, потому что левая рука прижимала к груди коробки с пленкой — очень плотно, чтобы они не загремели и не сорвали мои планы) и пополз через сопрестолия к ближайшему ряду скамей, по возможности стараясь не шуметь. Там положил свой бесценный груз и начал распаковывать.
     Как я уже говорил, старая пленка — один их самых легковоспламеняющихся материалов на свете. Для коктейля «Молотов» нужны бутылка, зажигательная смесь и тряпье для фитиля, а вот пленка просто горит, мгновенно превращаясь в бурлящий пластик, обжигающий дым и бело-голубое пламя. Совсем как при работе с грязным паяльником! В общем, чиркнул спичкой — и скорее убегай!
     В качестве запала я использовал молельную свечу, которую нашел на полу трансепта, одну из тех, что упали со столика, опрокинутого мной прошлой ночью. Свеча была сантиметра три толщиной, поэтому ее пришлось ломать, спрятав под куртку, дабы заглушить хруст. Когда я отложил полупрозрачные обломки, в руках остался жесткий пропитанный воском фитиль — в качестве бикфордова шнура вполне сойдет.
     Со стороны престола послышались другие звуки: вместо шагов — ритмичные песнопения. Оставалось надеяться, что сатанинская литургия такая же длинная и занудная, как обычная: еще пара минут была мне жизненно необходима.
     Открыв коробки, я отыскал концы пленок, размотал каждую сантиметров на тридцать и связал, словно пять хвостов Крысиного короля из «Щелкунчика». Пристроив среди них «бикфордов шнур» — навощенный, он стоял чуть ли не вертикально, — я поджег другой конец. Ярко вспыхнув, пламя тут же начало угасать: холод и ненависть, живущие в камнях церкви, принялись душить маленький огонек. Из худших опасений я следил за ним пару секунд, но пламя не потухло. Фитиль горел ровно, хоть и неярко. Естественно, не было никакой гарантии, что огонь доберется до пленки, но тут уж ничего не поделаешь.
     Низкий торжественный голос Фанке поднялся над мерным бормотанием безумных аколитов. Я ожидал какую-нибудь средневековую чушь, мол, Люцифер — отличный парень, который только и ждет, чтобы ему открыли сердце и душу, но услышал нечто из куда более раннего периода. Увы, мои познания в древнегреческом ограничиваются фразами вроде «Где здесь уборная?» и «Из напитков подайте рецину».
     — Aberamenthô oulerthexa n axethreluo ôthnemareba. — Голос Фанке звучал все выше и громче. — Iaô Sabaôth Iaeô pakenpsôth pakenbraôth sabarbatiaôth sabarbathianê sabarphai. Сатана! Вельзевул! Асмодей!
     Лучшего момента для эффектного выхода на сцену не придумаешь. Я выпрямился в полный рост и, гордо расправив плечи, выстрелил. Залп, подобно гласу Господа, разнесся по церкви. Разинув рты от удивления, сатанисты обернулись, а Фанке осекся. Один шаг — и, оказавшись в проходе, я прицелился ему в грудь.
     — Привет, Антон! — начал я, неспешно приближаясь к облаченной в красное фигуре. — Стив… Дилан… Не знаю, которое из имен ты выберешь сегодня. Ну, как дела? Слушай, я догадался, чем закончится это маленькое шоу! Сейчас ты скажешь «сдаюсь», повернешься к алтарю, положишь руки на ограду и будешь вести себя примерно.
     Аколиты испуганно попятились. Недавнее столкновение с самоуверенным вооруженным безумцем мгновенно превратило их дружный хор в движущиеся мишени. Да, похоже, та встреча произвела сильное впечатление. А вот Фанке даже не шевельнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. Ну разве что к холодному высокомерию, которое оно выражало, добавилось мрачное презрение. Это разозлило меня окончательно.
     — Отойди от круга! — Я подошел поближе и мог говорить, не повышая голоса. Боковым зрением я пытался следить за придурками: вдруг у кого в пороховницах завалялся порох? Хотя моя первая пуля предназначалась Фанке, равно как и вторая, третья и четвертая, если до нее дойдет.
     Антон не шелохнулся. Он стоял немного неуклюже, подняв левое плечо чуть выше правого. Вспомнилось, как он дернулся от второго выстрела Писа. Ясно — Фанке ранен в руку или в правое плечо, но он старый опытный актер, так что шоу продолжалось.
     — Кастор, — с жалостливой снисходительностью проговорил он, — я даровал вам жизнь. Многое, признаюсь, отнял, но, думаю, по большому счету сальдо положительное. И все-таки вы здесь… Хотя, вероятно, вы действительно заслужили собственными глазами увидеть пришествие владыки Асмодея.
     — Он опоздал на поезд! — рявкнул я. — Шлет привет и наилучшие пожелания. А сейчас, Фанке, отойди от чертова круга, иначе, небом клянусь, проделаю в тебе столько дыр, что будет видно фреску «Снятие с креста» на дальней стене.
     — Нет. — Антон потупил взгляд, словно размышляя о человеческой глупости. — Вера! — Я уже принял это слово за очередной высокомерный совет, но тут откуда-то слева донесся дрожащий женский голос.
     — Да, магистр!
     — Объясни мистеру Кастору, сколько жертв мы приготовили для сегодняшнего обряда.
     — Тр-ри, магистр. Три жертвы.
     — И в каком порядке мы их принесем?
     — С-сначалад-дух. П-предназдаченный специально владыке дух. Затем демона. Последней — женщину.
     На какую-то долю секунды я посмотрел влево, не снимая пальца со спускового крючка, чтобы, если Фанке шевельнется, тут же в него выстрелить. Беглый взгляд подтвердил то, что я уже в принципе знал. Верой звали блондинку, которую я несколько дней назад видел в офисе, несчастную с огромным фингалом, представленную мне как Мелани Торрингтон. Я повернулся к Фанке, и тот спокойно поднял голову.
     В глазах Антона не было ни капли самодовольства: судя по выражению лица, в триумфе над Феликсом Кастором он ничего выдающегося не видел.
     — Сегодня я решил действовать наверняка, — пробормотал он. — Вообще-то духа ребенка должно хватить, чтобы вызвать темного господина и вызволить его из этого… м-м-м, места. Но на всякий случай я запланировал гекатеум, то есть тройное жертвоприношение, охватывающее живых и мертвых, мужчин и женщин, плоть и дух.
     Сделав еще один шаг, я ткнул стволом пистолета в грудь Фанке. На этот раз он отступил буквально на полметра и врезался спиной в ограду алтаря. Я был доволен, что наконец добился хоть какой-то реакции.
     — Покажи! — потребовал я.
     — Нет, сперва уберите пистолет.
     Выдержав его взгляд, я заговорил, недвусмысленно выражая свои намерения:
     — Покажи! Иначе мы оба отправимся в ад чуть раньше, чем собирались.
     Фанке повернулся к Вере.
     — Приведите их! — велел он, постаравшись вложить в голос побольше апатичной небрежности.
     Видимо, прочитав в моих глазах готовность выстрелить, Антон сообразил: блефовать опасно. Ну, это уже кое-что.
     Фигурки в черных мантиях сломя голову бросились выполнять приказ. Если когда-нибудь вступлю в секту, то обязательно на руководящую должность: пешкой быть — удовольствие незавидное.
     Краем глаза я следил за аколитами. Пен с Джулиет оказались не в соседней комнате, а лежали на полу прямо здесь, под кафедрой. Джулиет по-прежнему находилась в коме/ трансе/неизвестном мне состоянии и никак не отреагировала, когда ее вынесли к алтарю и опустили справа от Фанке. А вот Пен была связана, с кляпом во рту, в полном сознании и злая, как сто чертей. Бац! — она пнула одного из сатанистов в место, вероятно, давно посвященное темному владыке. Он дико вскрикнул, сложился пополам и выронил ноги Пен. Двое товарищей тут же пришли на помощь и успешно завершили начатое, положив Пен слева от Фанке, так что, если смотреть с моей позиции, Антона зажали между двумя хорошенькими заложницами.
     Затем, умело играя на публику, Фанке поднял кулак — получился эдакий салют — и тут же разжал ладонь, дабы продемонстрировать медальон Писа на новой цепочке, свисавший с его указательного пальца. «Veni, puella»,[54] — прошептал он. На миг вокруг его пальца материализовался призрак Эбби. Взгляд перепуганной девочки метался из стороны в сторону, от лица к лицу, скользнул по стройным рядам сатанистов и дольше всех задержался на мне, опалив бурлящей ненавистью.
     — Кастор, я никогда не лгу, чтобы произвести впечатление. Я лгу, чтобы достичь конкретной цели, но сейчас, как видите, сказал правду. А теперь опустите пистолет, если, конечно, не готовы заплатить за мою жизнь жизнью Памелы. Ведь максимум, на что вы способны, — это убить меня, только обряд все равно будет доведен до конца.
     — А где же мужчина? — нагло поинтересовался я, стараясь выиграть время.
     — Его нет, — выдавив улыбку, признался Фанке. — Вообще-то я планировал использовать вашего дружка зомби, Николаса Хита. Да, мне известно и о нем, и об иных достойных внимания фактах вашей биографии. В конце концов, мы же поначалу союзниками были! Только отправившись за зомби, мои люди наткнулись на другое существо, и я не устоял перед соблазном. Владыка Асмодей суккубов не жалует, значит, я поступлю правильно, скормив одну из них пламени, которое его освободит.
     В устремленных на меня глазах горела злоба и откровенное издевательство: так смотрят люди, абсолютно уверенные, что у них на руках все карты.
     — Мужчина бы не помешал, — добавил Фанке. — С точки зрения баланса и гармонии. Однако решать вам. Можете продолжать свой любительский фильм нуар, либо можете занять место Памелы Бракнер и умереть внутри круга. Я разрешаю, если прямо сейчас опустите пистолет и извинитесь передо мной за неуважительное отношение.
     Я замялся. Антон, естественно, лгал, но в тот момент по множеству разных причин важнее всего было тянуть время.
     — А где Никки? — поинтересовался я, стараясь выиграть хоть несколько секунд. Видимо, на фитиле оказалось куда больше воска, чем я предполагал; видимо, Баскиат не перезвонила в участок, чтобы прослушать сообщения; видимо, удача, как обычно, от меня отвернулась.
     Фанке нахмурился.
     — Ваш покойный дружок в целости и сохранности. А вот в подробностях я так до конца и не разобрался. Он заперся в проекционной кабине на втором этаже кинотеатра, и когда мои люди попытались открыть дверь… — Фанке осекся, и я увидел, что он ухмыляется. — Ну, полагаю, вы неплохо осведомлены о его системе безопасности. Я потерял достаточно ценных соратников и без выкуривания зомби из норы. Впрочем, суккуб составила более чем достойную замену. Думаю, решение нанять вас, Кастор, стало одним из самых удачных в моей жизни. Поначалу я просто хотел избежать лишней огласки, а получил столько дополнительных бонусов! Однако мы задерживаем обряд, слишком задерживаем. Так что, пожалуйста, ваше решение.
     Фанке выжидающе на меня смотрел, и в его глазах читалось, что в отличие от кое-кого он не имел ни малейшей потребности блефовать. Антон твердо решил довести задуманное до конца, даже если я взобью его внутренности парой пуль со срезанными головками. Так или иначе, сатанинский обряд продолжится.
     Пытаясь не обращать внимания на Эбби, безжизненный взгляд которой проникал в самое сердце, я кивнул.
     — Хорошо. Развяжите Пен, дайте минут пять, чтобы успела уйти, и я отдам пистолет.
     — Нет! — отрезал Фанке. — Вы сейчас же отдадите пистолет и доверитесь моему обещанию не трогать Памелу. Решайте!
     Напрасно я ждал громовых раскатов взрыва с дальнего ряда скамей либо стука в переднюю дверь с воплями «Откройте, полиция!». Тишина, в которой зловещей гиперзвуковой прослойкой ощущалось напряженное внимание Асмодея, осталась ненарушенной.
     Выдержав долгую паузу — Антон уже открыл рот, собравшись заговорить не со мной, а со своими помощниками, потому что кивнул в их сторону, — я перевернул пистолет рукоятью вперед и протянул ему. Еще один удовлетворенный кивок — и Фанке передал пушку высокому бледному аколиту, бесшумно выросшему за его плечом.
     — А как насчет извинений? — спросил Антон тоном сердобольного учителя, которому очень не хочется браться за розги.
     — Мечтать не вредно! — отозвался я. — Ты ведь об этом мечтаешь, да, Антон?
     Никогда в жизни не видел такой холодной улыбки!
     — Клещ, держи мистера Кастора под прицелом и заведи в круг. А еще пусть кто-нибудь накинет ему на шею удавку, чтобы поменьше шевелился. Почему-то он кажется человеком, способным нарушить свое слово.
     Мгновенно осмелев, сошки в черных рясах налетели со всех сторон — спину и плечи облепили чужие руки. Меня потащили к кругу, который я лишь сейчас смог рассмотреть как следует. На первый взгляд новый круг — точная копия того, что я видел в квакерской молельне, только, естественно, целый, без расщепленной половицы. Вдобавок его нацарапали на камне кончиком ножа, а не начертили мелом. Полуготовые планы спасения, яркими слайдами мелькавшие в сознании, мгновенно потухли.
     Высокий парень, названный Фанке Клещом, с излишней настойчивостью прижал к моей пояснице ствол, а его помощница, высокая плотная женщина, осторожно накинула на шею проволочную петлю удавки. Осторожность объяснялась лишь боязнью поранить пальцы, ведь едва гаррота оказалась на месте, сатанистка натянула ее так, что она впилась в шею чуть ниже кадыка. Концы проволоки были обмотаны вокруг деревяшек, которые женщина держала, словно реаниматор — пластины дефибриллятора, хотя, по сути, петля больше напоминала гильотину. Чуть шевельнусь — голова останется на месте, а телу придется двигаться без нее.
     Фанке встал с противоположной стороны круга вместе с невесомым призраком Эбби, которого его сильный кулак держал за то место, где у людей расположено сердце. В мертвых глазах девочки читался такой страх, что смотреть было больно.
     С торжественными лицами аколиты — за исключением Клеща и женщины с удавкой — заняли места внутри большого круга, простиравшегося от ограды алтаря с одной стороны до прохода с другой. Их оказалось больше, чем я думал: по крайней мере человек сорок. Вероятно, некоторые проникли через главный вход после того, как авангард обследовал церковь и открыл им двери. Поэтому я не видел, как вносят Пен с Джулиет. Среди появившихся позднее был и невысокий шотландский доктор; это он сделал мне уколы от столбняка, когда я потерял сознание в доме Пен.
     С распятия на происходящее недоуменно взирал Христос.
     — Кастор, я бы предпочел начать с вас, — без тени враждебности проговорил Фанке. — Вам, как и Памеле, здесь совершенно не место. Во многих отношениях вы недостойны присутствовать на столь торжественной церемонии. Однако первым будет уничтожен дух ребенка. С этим тянуть нельзя. Пока не вызван темный владыка, браться за другое жертвоприношение неразумно. В общем, Кастор, придется подождать и, прежде чем вам позволят забыться вечным сном, убедиться, что все ваши попытки и махинации закончились крахом. Поймите, с моей стороны это вовсе не жестокость, а, так сказать, оптимизация процесса.
     — Ну, против оптимизации не возражаю, — отозвался я. — А то уже начал думать, что я тебе нравлюсь.
     Проволока чуть сильнее сдавила горло.
     — Marmarauôth marmarachtha marmarachthaa amarda maribeôth, — нараспев проговорил Фанке, и аколиты хором ответили: «Сатана! Вельзевул! Асмодей!», развели руки по сторонам, а потом дружно стиснули на груди в ритуальном, вне всяких сомнений, жесте.
     — Iattheoun iatreoun salbiouth aôth aôth sabathiouth iattherath Adônaiai isar suria bibibe bibiouth nattho Sabaoth aianapha amourachthé. Сатана! Вельзевул! Асмодей! — снова бешеное заламывание рук.
     Стоящий слева от Фанке аколит протянул свечу, стоящий справа поднес к ней вощеный фитиль, и Антон, ни разу не запнувшись на сложных древнегреческих словах, взял ее левой рукой.
     — Ablanathanalba, aeéiouô, iaeôbaphrenemoun. Aberamenthô oulerthexa n axethreluo ôthnemareba.
     Хотя большая часть зала была погружена во мрак, казалось, у престола становится еще темнее. Напрасно я поднял голову, будто решив, что в святом Михаиле светит внутреннее солнце, которое вдруг затмил неизвестный объект. Под потолком во мраке висело нечто, похожее на черный дым, вот только в том дыму просматривались разветвленные волокна гуще остальной массы, очень напоминающие вены и капилляры. Дым клубился метрах в шести над головой Фанке и медленно опускался на нас, точнее на Эбби. Увидев его, девочка забилась, словно муха в паутине, но, увы, ее усилия никакого результата не принесли.
     — Пожалуйста! — шептала она. — Пожалуйста!
     На древних гравюрах его изображали куда меньше, однако ни малейших сомнений не возникло: это Асмодей, услышавший призыв Фанке, выделялся из холодных камней церкви. Вместе с ним шел холод, накрывший нас с такой силой и внезапностью, что я почувствовал, как щиплет кожу на лице.
     Антон поднял зажатый в правой руке медальон на одну высоту со свечой.
     — Phôkensepseu earektathou misonkraich, — проговорил он. — Uesemmeigadôn Satana! Uesemmeigadôn Beelzebub! Uesemmeigadôn Asmode, Asmode atheresphilauô!
     Фанке соединил руки, чтобы огонек свечи коснулся медальона. Ну, по крайней мере он хотел, но ничего не получилось. Упершись пяточками в воздух, Эбби попыталась отстраниться, и хотя правая рука Антона дрожала, словно молниеотвод в грозу, приблизить ее к левой не удавалось. Именно на правой руке была рана, именно в нее угодила пуля Писа, и я уже отмечал, какими неуверенными и судорожными казались ее движения. Возможно, поэтому отчаявшийся призрак и почувствовал пусть крошечную, но уверенность в своих силах. Как бы то ни было, Фанке испугался. Свирепо взглянув на падчерицу, он снова попробовал соединить руки. Правое запястье дернулось раз, другой и… пошло навстречу левому.
     Но прежде чем пламя лизнуло медальон, я сделал резкий выпад и ткнул указательным пальцем в горящий фитиль. Локон Рафи, обмотанный вокруг пальца плотным кольцом, занялся с громким шипением.
     — Аминь! — прорычал я, морщась от боли.
     Думаю, со стороны показалось, что я искренне радуюсь маленькой шутке.
     Гаррота еще сильнее сдавила мой кадык, а в следующую секунду церковь взорвалась.

22

     Грохот взрыва не поддается описанию. Если вообразить, как духовой оркестр, набивший инструменты тротилом, подрывает себя на последних аккордах ферри-данса,[55] можно получить некое представление. Металлические коробки разрывались на раскаленные кусочки, которые рикошетом отскакивали от стен и проносились над нашими головами, когда горящие бобины изрыгали потоки пламени и газа с невыносимой для металла скоростью. Но их страшный грохот был только фоном.
     Настоящую жуть нагонял вопль Асмодея.
     Деннис пытался мне его описать, когда рассказывал о поездке в молельный дом, но, ей-богу, он не передал и малой толики того, что я сейчас испытывал. Казалось, вопль проникает в каждую пору, а его дьявольская высота заставляет внутренние органы вибрировать и стонать в ответ. Тело словно превратилось в тугую мембрану, на которую падают осколки и, пробивая отверстия, играют гаммы.
     Я еще секунду подержал палец у огня (до тех пор, пока боль не стала невыносимой) и резко отстранился, что должно было означать обезглавливание, вот только женщина с удавкой впала в панику и тщетно зажимала ладонями уши. Брошенные деревяшки болтались за моей спиной, и от их веса проволока еще сильнее впилась в шею. Однако ее обжигающие укусы казались пустяком по сравнению с тупой, разливающейся по всему телу болью от разгневанного рева Асмодея.
     Фанке с раскрытым, будто в безмолвном крике, ртом так и стоял внутри малого круга. Эбби исчезла — когда именно, я сказать не мог, но у стиснутого кулака Антона она больше не парила. Остальные попадали на колени или бросились бежать на внезапно превратившихся в резину ногах. По центральному проходу несся поток маслянистого черного дыма, причем сначала он полз вдоль пола, а потом и вверх, и в стороны. Голодными алчными глазами в нем мелькали вспышки багрового пламени.
     Подняв голову, я взглянул на Асмодея, точнее, на комковатое облако, сгустившееся над престолом — Асмодеем являлось все здание церкви. Облако аритмично пульсировало, жилистые щупальца то сгибались к сердцу, то разгибались со звуком, напоминающим треск хлыста. По крайней мере это означало: со слухом у меня все в порядке, а то я испугался, что вместе с металлическими коробками разорвались и мои барабанные перепонки.
     Так, начнем с главного: я сбросил удавку, которая сначала натянулась, а потом упала вместе с капельками крови от мелких ссадин на шее, затем в резком выпаде врезал по лицу стоящему в малом круге Фанке. От удара по обожженным пальцам растеклась боль, зато Антон от него же растекся по алтарной решетке. Перескочив через круг, я двинул Фанке под дых, заставив сложиться вдвое и выронить медальон Эбби. Замечательно! Подняв с плит сердечко, я быстро выпрямился и на всякий случай пнул Антона по переносице. Ну, ему будет о чем подумать, пока я занимаюсь Пен с Джулиет!
     Естественно, спасти из горящего здания двух женщин — задача нелегкая, и четкий план я еще не составил. Крепко сжимая в левой руке медальон, я обернулся и понял, что в ближайшее время это вряд ли получится. Несмотря на вздымающиеся к потолку языки пламени и ползущий по проходам дым, аколиты сбились в кучку и готовились защищать своего магистра. Первый налетел со скоростью молнии, выбросив руку в неловком апперкоте, который я так же неловко блокировал, а потом нанес неожиданный удар головой. Атака захлебнулась. У второго оказался нож, и, шагнув мимо упавшего товарища, он явно собирался им воспользоваться. Однако напиравшие сзади сатанисты едва не сбили его с ног, и, увернувшись от ножа, я успел перелезть через ограду алтаря.
     Аколиты полезли следом, рассредоточившись по алтарной решетке, так что бежать мне стало некуда. Если пламя отрежет от главного входа, мы все окажемся в ловушке, хотя, видимо, завершение ритуала волновало последователей Фанке куда сильнее собственной безопасности. Нет, религию, этот малоаппетитный коктейль безумия и альтруизма, я не пойму никогда. По мне куда лучше прожженный циник или махровый эгоист: они по крайней мере предсказуемы, их запугать несложно.
     Я рванул к престолу, потому что больше рвать было некуда. Для последнего рубежа место ужасное, как убедился на личном опыте распятый Христос. Следовало бы влезть на престол, только обожженная левая рука не действовала, а правой я, как любой левша, орудовал куда неувереннее. В итоге на мраморный верх, поднявший бы меня метра на два над всеми остальными, забраться не удалось: ударившись об него коленом, я мешком свалился на пол.
     Сатанисты бросились ко мне, слишком многочисленные, чтобы оказать сопротивление, и слишком глупые, чтобы их бояться. Удивительно, но они не затоптали меня и не разорвали на части в лучших традициях религиозных фанатиков всего мира, а встали как вкопанные, испуганно глядя на престол. Причину я понял через секунду, когда на его мраморной поверхности что-то заскреблось, и длинные тонкие когти сжали каменную кромку в считанных сантиметрах от моей макушки.
     Когтистый зверь прыгнул в самую гущу сатанистов. Сначала мне показалось, что это борзая: первыми в глаза бросились серый окрас и впалые бока. Однако двигался зверь совсем не как собака: по-змеиному извивался, по-кошачьи мяукал и размахивал лапами, на которых щетинились когти, похожие на любовно расставленные по ранжиру скальпели. Один из аколитов вскрикнул, но моментально осекся — из вспоротого горла хлынула кровь. Второй, закрыв лицо руками, отшатнулся назад, а растопыренные пальцы побагровели. Третий был вооружен и даже успел выстрелить, но попал в распятие. У Христа отвалилась рука и, никем не замеченная, упала сзади меня.
     Сатанисты бросились врассыпную, а серый монстр танцевал среди них, словно дервиш. Тут я увидел его морду… При всей пестроте царящего в храме ужаса она, бесспорно, являлась ярким пятном, отчасти потому что ухмылка чудовища демонстрировала невероятное количество клыков, но в основном потому, что в ней просматривались черты Цукера. Да, это был мой старый знакомый в звериной ипостаси!
     Я еще сильнее сжал медальон — обгоревшие пальцы не скрывали его полностью, да и глаза loup-garou уловили совершенно нехарактерный для почерневшей кожи блеск. Он приготовился к прыжку, но тут сатанист с ружьем выстрелил еще раз и попал серому монстру в лапу. Цукер заскулил и моментально повернулся к обидчику. Только с ним уже разобрались: из клубящегося дыма вышел По в человеческой ипостаси, обеими руками взял стрелка за голову и повернул так, что лицо оказалось с противоположной стороны.
     Последовав примеру уцелевших сатанистов, я со всех ног помчался прочь. Увы, мы бежали навстречу другой буре: в церкви началась стрельба и аколиты Фанке падали, как подкошенные. Однако пули пугали их меньше, чем наступающие сзади монстры. Те, у кого было оружие, начали отстреливаться. Сквозь густой дым я видел, как из глубины зала просачиваются фигуры в черном, старательно обходя вздымающееся к самому потолку пламя костра из пленки. Мимо левой руки просвистела пуля, в спинке скамьи образовалась дыра размером с кулак, и я бросился на пол.
     Может, полежать, пока страсти не поутихнут? Без медальона у Фанке ничего не получится, а золотое сердечко плотно зажато в моей почерневшей руке. Увы, за ним охотились и коммандос Anathemata Curialis — добившись своего, Гвиллем тут же изгнал бы дух Эбби. Такого шанса предоставлять не хотелось. Тем более следовало признать: я виноват в том, что они здесь оказались. Записка, которую я сунул в трусы Саллиса, недвусмысленно приглашала к обмену информацией и маленькому джихаду. Я-то надеялся, Гвиллем или Баскиат появятся в момент, когда нужно будет сделать обманный маневр: мне всегда нравились красивые фразы вроде: «А теперь дерись не со мной, а с ним».
     Вокруг стало слишком горячо и в прямом, и в переносном смысле. Пен с Джулиет по-прежнему лежали у престола, где их в любой момент могла задеть шальная пуля. Даже если не пуля… Сгущающийся дым однозначно говорил о том, что пожар набирает силу. В общем, на месте нельзя было оставаться ни при каком раскладе.
     Что же, по крайней мере дым представлял хоть какое-то укрытие. Заодно он душил меня, заставлял глаза слезиться, а легкие — болеть, но ведь просто так ничего не дается! Я на четвереньках дополз до конца скамьи, быстро встал и бросился в самый крайний проход, где стояли колонны: за ними хоть прятаться удобнее! Перебегая от одной колонны к другой, я добрался до открытого участка перед алтарной решеткой, у которой лежали Пен и Джулиет.
     Здесь дым был таким густым, что я особо не таился: в храме по-прежнему гремели выстрелы, но в меня пуля могла попасть лишь случайно. Тут не справился бы даже снайпер с прицелом ночного видения: святой Михаил казался бы равномерно красным, словно кровавое море.
     Первой я нашел Пен — бесчувственную, что нисколько меня не удивило. Я обхватил ее за плечи и потащил туда, где, как мне помнилось, находились двери.
     Я ошибся на несколько метров и забрел в тянущийся вдоль внешней стены коридор, который благодаря какому-то странному термоклину остался незадымленным, и наконец смог оглядеться. Я втащил Пен в нартекс — притвор в западной части храма, шириной максимум метра три — и, очутившись в сравнительно небольшом помещении, невольно расслабился.
     Естественно, подготовь я план спасения как следует, наверняка подумал бы, что кто-то из команды Гвиллема станет следить за коридором. Такие выходки Anathemata Curialis без внимания не оставляет. Едва я положил Пен головой к дверям, сквозь щели в которых проникал свежий, вполне пригодный для дыхания воздух, из клубящегося мрака вышел По, озаренный багровыми отблесками адского пламени, и недвусмысленно загородил обратный путь в неф. Человеческая ипостась исчезла окончательно — сейчас он был гиеной, которую я уже видел на «Темзском коллективе», а потом снова в Уиттингтоне. Передние конечности вытянулись в два раза длиннее задних, и loup-garou стоял как гигантская обезьяна.
     Осклабившись, он бросился ко мне. Нет, в жуткой ухмылке не проявлялись остатки человеческой натуры, скорее страшная гиена обнажала свое оружие — зубы, острыми ножами торчащие из пасти. Я не сводил с него глаз, готовый отскочить, едва монстр бросится в атаку. Увы, в узком нартексе далеко не отскочишь, разве только увернешься. Шаг вправо, шаг влево — в какую сторону ни дергайся, По все равно достанет.
     Тут за плечом loup-garou возникла вторая фигура, неспешно приближавшаяся к нам из огненной геенны нефа. Как же она красива! Если бы изъеденные дымом глаза не слезились, я бы разрыдался.
     — Кастор, почему ты меня не разбудил? — хрипло упрекнула Джулиет. — Я чуть не пропустила все веселье!
     Обернувшись, По с устрашающим воем бросился на суккуба. Зубастым когтистым метеоритом он налетел на Джулиет, на ходу подтягивая мощные задние лапы, чтобы, пока клыки терзают шею, выпотрошить кишки.
     План так и остался планом. Словно уступая натиску грубой силы, Джулиет грациозно прогнулась, поймала По и мощным толчком запустила к ближайшему ряду скамей. Loup-garou поднялся в мгновение ока, но Джулиет превосходила его в скорости и, когда он снова к ней ринулся, подняла одну из скамей: судя по спокойным уверенным движениям, вес ее нисколько не смущал. Р-раз! — и, бешено вращаясь в воздухе, скамья полетела в огромную голову По.
     Поразительно, но в loup-garou еще сохранился боевой пыл! Подозреваю, что пыла сохранилось бы еще больше, если бы дышал он чем-нибудь другим. Сцепившись, противники покатились по полу и клубы дыма с языками пламени тут же скрыли их из виду.
     Я с полным основанием решил, что Джулиет сможет позаботиться о себе сама. Наверное, когда обряд сорвался, Асмодей утратил всю имевшуюся над ней власть. Думаю, и в каменных стенах святого Михаила его тоже уже не осталось — а если и остался, к бою он сейчас вряд ли был готов.
     Вернувшись к Пен, я пинком распахнул главную дверь и вытащил несчастную на мощеный двор. Вытащил — и сам рухнул рядом, жадно, как вино, глотая ртом прохладный воздух. Как вино, он закружил в хороводе мысли, и я ощутил необыкновенную легкость…
     Иллюзии развеялись, когда к виску прижалось дуло пистолета.
     — Отдай медальон! — прохрипел Фанке. Голос не просто сиплый, а с пугающим бульканьем, которое свидетельствовало о серьезном ранении. Даже не поворачивая голову, я мог сказать: этому человеку терять нечего.
     — У меня его нет, — тихо ответил я.
     — Поднимайся, руки в стороны, живее, Кастор!
     Наверное, я параноик, но в тот момент казалось, что продолжительность моей жизни прямо пропорциональна заинтересованности Фанке. Заполучив медальон, он захочет отплатить и за сорванный ритуал, и за свою испорченную репутацию. Воспользовавшись некоторой ограниченностью поля зрения Антона, я рискнул и незаметным движением закатил золотое сердечко под локоть Пен. Затем медленно поднялся, развел руки в стороны и даже растопырил пальцы.
     Фанке принялся ощупывать мои карманы. Ну и дыхание у него, слушать страшно: звук высокий, растянутый, неровный, с каким-то журчащим эхом, недвусмысленно показывающим, что жизненно важная жидкость попала куда не следует. Антон проверил куртку, джинсы и, не обнаружив ничего, еще сильнее ткнул пистолетом в щеку.
     — Где медальон?
     — Полагаю, в церкви, — неуверенно ответил я. — Да, точно, на престоле!
     Ствол больно царапнул скулу: Фанке снял пистолет с предохранителя.
     — Тогда, думаю, тебе конец!
     Кому-то из нас действительно пришел конец. Мне послышалось, будто треснул тончайший шелковый шарф, а через секунду на мостовую с грохотом упал пистолет. Повернув голову, я увидел, как Антон замер — фиалковые глаза чуть не вылезли из орбит от удивления, — и сделал шаг назад. Красная мантия неплохо скрывала пятна, но кровь сначала закапала, а затем полилась на мостовую. Меж черных камней побежал багровый ручеек. Трясущейся рукой Фанке схватился за левый бок — там, на мантии, словно по волшебству, появились три параллельные прорези. Однако кровь убедительно доказывала: это не волшебство, а сквозные колотые раны, нанесенные сзади.
     С губ Антона слетел недоверчивый смешок, а потом какой-то невнятный шепот, вероятно, сатанистский аналог «Прими, Господи, душу мою…» Сложившись, как аккордеон, хотя я ни разу не видел истекающих кровью аккордеонов, Фанке упал на мостовую и ударился головой о камни с такой силой, что мог запросто проломить череп, только это его уже не беспокоило.
     Цукер, по-прежнему в звериной ипостаси, перескочил через тело и уставился на меня бешеными глазами. Бедняга наступал только на три лапы, а четвертую, переднюю, поджимал к груди. Наверное, он сидел на корточках, когда ударил Фанке сзади, и, пробив ребра, искрошил внутренние органы.
     Чтобы увести Цукера от Пен, я нерешительно шагнул вправо. Loup-garou — следом. Из пасти тоненькой струйкой сочилась кровь. Да, мой старый друг явно не в лучшей форме, и дело не только в пулевом ранении… Длинные тонкие когти скользили по мостовой, словно ему было трудно стоять. И все-таки Цукер с утробным рычанием двинулся на меня, темные глаза сузились в предвкушении убийства.
     Я продолжал пятиться и менять направление, и Цукеру, дабы не терять меня из виду, тоже приходилось поворачиваться. Его движения становились все медленнее и скованнее. Грудь вздымалась судорожно, но абсолютно беззвучно — я слышал лишь скрип сведенных челюстей.
     — Знаешь, какая компания является крупнейшим в мире потребителем серебра? — вполне дружелюбно поинтересовался я.
     Цукер не ответил. Еще одна лапа подогнулась, и он, будто в глубоком поклоне, осел на камни.
     — «Истман Кодак». Их продукция и превратилась в дым, которого ты надышался.
     Бешеные глаза закрылись, но грудь продолжала ходить ходуном. Возможно, от яда Цукер и не погибнет, но сегодняшняя битва для него окончена.
     Я вернулся к Пен. Откуда ни возьмись, накатила дурнота, и пришлось опуститься на корточки. Я еще сдирал изоленту с запястий подруги, когда из церкви вышла Джулиет.
     За ней в некотором отдалении следовали два боевика Гвиллема. Дула автоматов смотрели в спину суккуба, но использовать их боевики не решались: наверное, видели, что она сделала с По, и, надеюсь, трезво оценивали собственные шансы.
     Однако Джулиет выглядела не лучшим образом. Она тоже надышалась серебряного дыма, полезного ей не больше, чем Цукеру. Конечно, другим металлом в виде пуль сорок пятого калибра ее не ранили, поэтому в отличие от loup-garou она до сих пор держалась на ногах. Хотя если присмотреться… Чувственные губы скривила страдальческая гримаса, соблазнительное покачивание бедрами вряд ли было стопроцентно намеренным.
     Приблизившись ко мне, она с некоторым любопытством взглянула на связанную Пен.
     — У тебя что, новое хобби?
     — Черт подери, лучше сделай одолжение, — голос у меня был не хуже чем у мамы, во времена, когда она курила по тридцать сигарет вдень, — скажи, там кто живой остался?
     Джулиет оглянулась на дверь, из которой, словно сгустки крови из раны, до сих пор валили комковатые клубы дыма.
     — Люди в монашеских одеяниях мертвы, оборотень тоже. Большинство этих, — она кивнула в сторону боевиков Гвиллема, — живы. Кстати, кто они?
     — Сестры милосердия, — вяло пошутил я. — Точнее, члены религиозной организации.
     Джулиет скривилась в недовольной гримасе: религию она жалует еще меньше, чем я.
     По мощеному двору застучали чьи-то шаги, и, подняв голову, я увидел Гвиллема, приближающегося к нам в компании двух автоматчиков. Святой отец подал знак (я едва не принял его за благословение), являвшийся приказом рассредоточиться, чтобы, если начнется стрельба, боевики решетили нас со всевозможных позиций. Они молча повиновались, и вскоре их короткие уродливые стволы сошлись на нас с Джулиет. Похоже, суккуба это не взволновало, а вот я, признаюсь, чувствовал себя весьма неуютно.
     Гвиллем подошел к лежащему на холодных камнях Цукеру, опустился на колени перед трупом, который казался маленьким и жалким — впрочем, как и все покойники, — и накрыл серый лоб ладонью. Он что-то прошептал, но совершенно беззвучно, а по губам мне читать не хотелось.
     Поднявшись, святой отец повернулся к нам.
     — Вы ведь не человек? — спросил он, и я догадался, что вопрос адресован Джулиет.
     — Нет, — покачала головой она, — а вы?
     — Тогда назовите свое имя и род! — нахмурившись, потребовал Гвиллем. — In nominibus angelorum qui habent potestatum in aere atque…[56]
     Джулиет оборвала его громким вызывающим смехом. Либо она справилась с отравлением куда быстрее, чем я предполагал, либо чертовски хорошо притворялась. Впрочем, это в ее духе.
     — Я была старой, когда твоя религия, человек, только зарождалась, — хрипло прошептала она. — Твоего бога я не боюсь, и, хоть знаешь мое имя, хоть нет, не прибегу голодной собакой по первому зову.
     — Тогда я прикажу открыть огонь.
     — А я пройду сквозь пули, вырву сердца твоих марионеток и съем. Но тебя я убью по-другому, как подобает суккубу и маззиким… Ты полюбишь меня и пропадешь!
     Гвиллем побледнел, и я понял: он испугался. Вместе с тем в глаза бросалось, что Джулиет озвучивает угрозу, а не просто исполняет задуманное. Вообще-то хитрой ее не назовешь… Неужели серебряный дым и день, проведенный в рабстве у Асмодея, сделали суккуба слабее, чем кажется на вид?
     Медленно, будто с усилием Гвиллем переключил внимание на меня.
     — Вы убили девочку? — спросил он. — Изгнали ее дух? Поэтому обряд сорвался?
     — А сами как думаете?
     Святой отец сощурился и не сводил с меня пристального взгляда, пока я доставал медальон из-под локтя Пен.
     — Нет, — проговорил он, — девочка все еще здесь.
     — Только полезет за Библией, сразу вырывай ему горло, — попросил я, не поворачиваясь к Джулиет, и обратился к Гвиллему: — Если я докажу, что Эбби Торрингтон больше не представляет опасности, вы уйдете?
     — Если докажете, то да, — тут же ответил он. — Слово даю. Я не стану губить невинную душу, не имея на то веских причин.
     Я кивнул: решение вполне здравое.
     — У Асмодея есть гостевое тело.
     — Это нам известно, — парировал Гвиллем. — Два года назад, проанализировав ситуацию, мы решили, что разумнее не вмешиваться: устранение Рафаэля Дитко могло лишь расчистить Асмодею дорогу в мир людей.
     — Устранить Рафи было бы непросто, — напомнил я, слегка задетый его высокомерным тоном. — Убийство человека, с которым духовно и физически связан Асмодей, по зубам далеко не каждому.
     Гвиллем отмахнулся, нехотя признавая мою правоту.
     — Я отрезал его локон… — Мой голос звучал нерешительно, ведь рассказывать совершенно не хотелось, не хотелось облекать содеянное в словесную форму и выставлять на всеобщее обозрение. — Отрезал локон Рафи и обмотал вокруг пальца. Когда Фанке прочитал заклинание, когда вызвал Асмодея проглотить находящуюся в круге жертву, я оказался проворнее. В пламени свечи сгорели волосы Рафаэля Дитко, а не Эбби Торрингтон. Душу Рафи торжественно принесли в жертву. Души Рафи отведал спустившийся за угощением Асмодей.
     Гвиллем молча смотрел на меня, явно ожидая продолжения, равно как и Джулиет, только ее лицо осталось непроницаемым.
     — Полностью от Рафи Асмодей не отказывался ни на секунду. Какая-то часть демона томилась здесь в ожидании дня, когда его освободят, скормив душу Эбби, но другая по-прежнему находилась там, где он жил последние два года: осколком жуткого снаряда терзала тело и душу Рафи Дитко.
     На лице Гвиллема отразился неподдельный шок.
     — Значит, демон…
     — Демон начал есть себя. Наверное, это как брать себя за шиворот, только намного ужаснее. Если бы вместо души Эбби Асмодей проглотил душу Рафи полностью, ритуал, справлявшийся, чтобы его освободить, привел бы к самоуничтожению. Ему не оставалось другого выхода, кроме как отступить, хотя уход со сцены посредине спектакля сводил на нет все усилия Фанке. Поэтому обряд и сорвался. Поэтому дух Эбби уже не важен, по крайней мере как оружие в вашей гребаной войне. Асмодей оборвал связь и, поджав хвост, удрал в темницу, из которой так мечтал вырваться.
     — В Рафаэля Дитко.
     — Да, в Рафи Дитко, моего друга. Сегодня я предал его во второй раз…
     Как назло, именно тут я заметил, что Пен открыла глаза и внимательно слушает. Кляп мешал прокомментировать мое последнее заявление, но ее глаза говорили красноречивее любых слов.
     Зато Гвиллем был явно впечатлен.
     — Кастор, мне следует воздать вам по заслугам. Вне сомнений, вы достаточно решительны, чтобы служить ордену Anathematha, если, конечно, придете к Богу. Тем не менее… — Святой отец замялся, растирая кончик носа, словно деликатная тема требовала максимальной тактичности. — Почему это должно изменить мое отношение к Эбби Торрингтон? Душа этой девочки посвящена Асмодею. Что помешает другому человеку с оккультными способностями, такому же пропащему и безжалостному, как Фанке, завершить начатое?
     Вопрос застал меня врасплох, поэтому пришлось импровизировать.
     — Про Эбби больше никому неизвестно. Последователи Фанке перебиты, а самого Антона уничтожил Цукер.
     — Верно. А его сайты и форум? А другие последователи? Что придет в голову этим… прихожанам сатанистской церкви, когда они узнают, что обряд сорвался? Да, вы очень умело разобрались с непосредственной опасностью, но в более широком плане проблема еще не решена. Душа девочки по-прежнему является детонатором, ожидающим подходящей бомбы. Поэтому Богу — богово, кесарю — кесарево.
     «А высокопарным говнюкам — говно», — подумал я и собрался озвучить, но оказалось, что Гвиллем еще не закончил.
     — Иехошуа, всем людям брат, всем людям король, — нараспев начал он. — Пою хвалу Тебе и живу в глазах Твоих! И вина царского было множество, по богатству царя.[57] Как поступить по закону с царицею за то, что она не сделала по слову царя?[58] Когда же настал день, Он, выйдя из дома, пошел в пустынное место.[59] Из синагоги вошел в дом Симона…[60]
     Господи, ну я и тормоз! Догадался, в чем дело, только когда, искоса взглянув на Джулиет, заметил в ее позе что-то странное. Она стояла неестественно прямо, без единого движения, хотя мышцы на алебастровой шее так и бугрились.
     — Это было связывающее заклинание, — объявил Гвиллем. — Уничтожающее прочитать?
     Механически, совершенно бездумно я шагнул к нему. Дула автоматов уставились на меня, словно глаза готовых к броску кобр. Я тут же остановился, сообразив: живым мне до него не добраться.
     — Мне прочитать…
     — Нет, пожалуй, не надо…
     В жизни бы не поверил, что он так быстро раскусит Джулиет! Ее сила состоит в умении заполнять своим существом обоняние, зрение и другие органы чувств, что при контакте с изгоняющим нечисть — весьма опасная тактика. Моментально отпечатываясь в сознании, она тем самым предоставляет необходимое оружие.
     — Тогда отдайте медальон, — потребовал Гвиллем.
     Я никак не отреагировал, продолжая молча смотреть на зажатое в ладони сердечко.
     — Кастор! — нетерпеливо окликнул святой отец.
     — Вы заберете его и уйдете?
     — Вообще-то убить вас и эту шалаву из ада не составит ни малейшего труда, но да, пожалуй. По-моему, предложение отличное, соглашайтесь!
     А ведь он совершенно прав! Я швырнул медальон, и Гвиллем поймал его одной рукой. Глаза Джулиет сузились, но это было единственным движением, которое она сделала. Более того, единственным движением, которое она могла сделать.
     Гвиллем тут же дал знак боевикам: покрутил указательным пальцем против часовой стрелки, что явно означало «свернуть лагерь». Послушные автоматчики начали растворяться во тьме (последняя пара захватила Цукера), когда витражные окна по обе стороны церкви взорвались разноцветными осколками, изрыгнув в ночное небо дым и пламя.
     Гвиллем задержался во дворике, будто хотел сказать что-то еще.
     — Как я уже упомянул, мы интенсивно занимались Рафаэлем Дитко два года назад. Вскоре после того, как вы определили его в больницу Чарльза Стенджера.
     — Да, вы уже говорили…
     — Думаю, я сумею немного исправить вам настроение, если поделюсь тем, что мы выяснили.
     С моих губ не слетело ничего похожего на «Пожалуйста, расскажите!», но Гвиллем, смерив меня задумчивым взглядом, все равно продолжил:
     — В ту пору у Фанке была любовница, ныне уже мертвая. Для сексуальных утех он всегда выбирал молодых и глупых. Похоже, ему доставляет, вернее, доставляло особое удовольствие подчинять своей воле слабых и бесхарактерных. Звали ее Джейн, серая мышка Джейн, но, примкнув к сатанистам, она перекрестилась в Джиневру. Не знаю, наверное, так казалось романтичнее. Вопреки стараниям бедняжки, знакомые продолжали звать ее Джейн. Рафаэлю Дитко ее представили как Джиневру, а он переиначил имя в Джинни.
     Воспоминания налетели, словно грузовик из-за поворота. «Джинни… Джинни все это видела? Где она? Ждет на улице?»
     — Боже милостивый! — выпалил я.
     Заметив, что я разобрался в ситуации, Гвиллем кивнул:
     — В ночь, когда Дитко вызвал Асмодея, Фанке предпринял ход. Ход в игре против Господа. Следующим ходом стала Эбби Торрингтон. Возможно, первоначально эту девочку готовили для другого алтаря и другого бога. Но у Дитко ничего не вышло, а вы… вы сделали то, что сделали. Естественно, он принимал решения самостоятельно, ваши же были давным-давно приняты за вас. Хотите — верьте, хотите — нет, но вы тоже солдат Господа. Вы палица, которую Он вынимает из костра, дабы разогнать врагов. Надеюсь, после такой палицы в мире еще останется что спасать…
     — Да катись ты! — прорычал я.
     Нужно признать, как нередко случается с остроумными ответами, моему чего-то не хватало. Вообще-то ему не хватало почти всего.
     Гвиллем отвернулся и пошел вслед за боевиками. Холодные булыжники гулким эхом разносили его шаги до тех пор, пока их не заглушил вой приближающейся сирены. Похоже, детектив-сержант Баскиат все-таки проверила сообщения.
     Вистла при себе не было, впрочем, он и не понадобился. Просвистев несколько дребезжаще резких тактов, я оборвал путы, которыми Гвиллем связал Джулиет. Мгновенно оправившись от последствий заклинания, она вопросительно посмотрела на меня.
     — Полеты разберем чуть позже, — заявил я. — Нет, дело тут не в пошлых намеках, просто сейчас я бы на твоем месте поскорее смотал удочки.
     Джулиет взглянула на первую из машин с мигалками, что, свернув за угол, во весь опор мчалась к церкви. Затем в слепящем свете фар она повернулась ко мне и коротко кивнула, словно показывая, мол, обязательно заставит ответить на некоторые вопросы.
     Когда справа и слева от меня раздался скрип тормозов, Джулиет уже исчезла.

23

     В закрытом отделении Уиттингтонской больницы у меня по крайней мере был журнал «Авторевю», таксофон на колесах и веселый кабаре-дуэт «Оборотни», а в камере для допросов полицейского участка на Аксбридж-роуд осталась лишь одежда — за вычетом куртки и ремня.
     Глаз радовали только разнообразные, с большим талантом выполненные граффити на стенах, но и они вскоре приелись. Сильный пинок в дверь не принес никакого ответа за исключением приглушенных ругательств парня из соседней камеры, который время от времени бредил и разговаривал с собой разными голосами. Даже тараканы, дикие и гордые духом, не желали бегать наперегонки. Часа через три стало ясно, почему отняли ремень: окажись он при мне, я бы на нем повесился. Как вариант, окажись на койке хоть простыня, я бы поспал.
     Ближе к утру появилась Баскиат с Филдсом на буксире: нужно же было кому-то держать ее вещи и потакать, подпевать, подыгрывать. Дежурный распахнул перед ней дверь камеры, отметил в журнале, опустил на пол магнитофон и с почтительным кивком вышел.
     Проигнорировав магнитофон, Баскиат жестом велела мне сесть на койку, сама устроилась на краешке стола, а совершенно забытый Филдс остался у двери.
     — Ну… — протянула детектив-сержант.
     Я решил подождать более содержательного продолжения.
     — Горящая церковь, полная убитых в черных мантиях. Плюс во дворе убитый в красном… А вас застали стоящим на коленях возле связанной женщины.
     — Да, пожалуй, на беглый взгляд выглядит довольно подозрительно…
     — Самую малость, — холодно улыбнулась Баскиат. — Но мы, не ограничившись беглым взглядом, обратились к деталям. Мужчина в красном оказался Антоном Фанке. Похоже, он устал от Бельгии.
     — Как сказал Сэмюэл Джонсон, «если человек устал от Бельгии…»
     — Хватит умничать, Кастор, отчаявшимся и испуганным вы мне нравитесь куда больше. Кроме того, самое вкусное еще впереди. У Фанке нашли пистолет, которому мои друзья из отдела баллистики обрадовались, как давно потерянному другу. Именно из него застрелили Мелани Торрингтон.
     Один из убитых сжимал в руках нож, на котором нашли кровь Эбби Торрингтон, разные отпечатки пальцев, в том числе принадлежащие Фанке, а ваши — нет. Как следствие, мои теории относительно вашей причастности к убийству Торрингтонов начинают пахнуть керосином. Нет, обвинение в убийстве Писа я не снимаю: на пистолете, из которого его убили, ваши пальцы есть. Однако та связанная женщина рассказала нам столько интересного о покойном мистере Фанке! Вы даже не поверите…
     — Отчего же нет? Поверю!
     — Да, сейчас-то, наверное, поверите… Судя по всему, Фанке начал искать Писа еще раньше, чем вы, причем в тех же местах, например, в клубе на Сохо-сквер. Поэтому история о том, что Фанке нанял вас для беготни и грязной работы, теперь, возможно, внушает мне чуть больше доверия.
     Как отреагировал Бурбон Брайант, когда я завел разговор о Писе? «Интересно, с чего он вдруг стал таким популярным?» Господи, что же я сразу не сориентировался и не спросил, кто еще интересовался Деннисом?
     — И мотив у него имелся посерьезнее вашего: несколько лет назад Фанке с Писом таскали друг друга по судам. Получается, с тех самых пор Пис и гонялся за ним по всей Европе. Кажется, дело касалось прав биологического отца на посещение малышки по имени Эбигейл Джефферс. Это и есть…
     — Да, Эбигейл Торрингтон, она самая.
     — Выходит, Фанке убил Эбби. А Пис, что сделал он? В этой части я пока не разобралась.
     — Баскиат, Антон Фанке собирался не просто убить девочку, а использовать ее душу и тело, чтобы ввести в мир людей демона Асмодея. Посреди ритуала в квакерскую молельню ворвался Пис, расстрелял сатанистов и выкрал призрак Эбби. Ее дух… Именно его хотел заполучить Фанке, именно его он забрал, после того, как убил Писа.
     — Значит, вчерашний концерт в святом Михаиле по сути являлся ремейком бойни в Хендоне?
     — Да, можно и так назвать.
     — Кастор, я знаю, что можно, и уже назвала. Вопрос в том, как назовете его вы?
     — Ну, раз оба события привели к провалу и огромному числу погибших, термин «ремейк» кажется вполне подходящим.
     Баскиат нахмурилась, явно недовольная моим хождением вокруг да около, и открыла рот, чтобы возмутиться, но я опередил:
     — Да, Фанке пытался завершить начатое. У него был золотой медальон с локоном Эбби, другими словами, материальный якорь, за который цеплялся призрак девочки. Антон собирался сжечь локон внутри нового магического круга — для его целей этого вполне бы хватило.
     — Но ничего не вышло.
     — Нет.
     — Почему?
     В подробности вдаваться совершенно не хотелось: я рассказал более чем достаточно.
     — Возникло препятствие, — с непроницаемым лицом объявил я. — Ну, или интерлюдия, музыкальная, танцевальная, да вы сами видели какая. В ней участвовали около двадцати автоматчиков, парочка разъяренных loup-garous и почти все актеры мюзикла «Продюсеры» из театра «Друри-Лейн». Точное количество погибших назвать не могу…
     — Сорок два, — спокойно вставила Баскиат.
     — …но, уверен, их достаточно, чтобы убедить вас: это был не театр одного актера.
     Детектив-сержант задумчиво вздохнула.
     — Все эти словечки из шоу-биза… Что, Кастор, воображение разыгралось?
     — Может же человек мечтать!
     По ходу разговора чувствовалось: Баскиат относится ко мне чуть лучше. Видимо, она все же поняла (как и Гвиллем, хотя по совершенно иным причинам), что я на стороне ангелов.
     Однако работа есть работа. Отлепившись от стола, детектив-сержант кивнула Филдсу. Тот расправил плечи, что со стороны выглядело немного угрожающе, поднял с пола магнитофон и поставил в центр стола.
     — Погибли сорок два человека, — извиняющимся тоном повторила Баскиат. — Я должна действовать по инструкции. Тем не менее, если сгоряча в чем-нибудь не признаетесь, завтра окажетесь на свободе.
     Филдс нажал кнопку «Запись», поэтому мне оставалось только кивнуть.
     — Пятница, двенадцатое мая, шесть часов тридцать две минуты. Допрос Феликса Кастора, — речитативом объявил он. — Проводится детектив-сержантом Баскиат и детектив-констеблем Филдсом.
     Допрос длился почти час, но в основном носил вполне дружественный характер. Пару раз я едва не отключался от усталости. Жареным запахло, когда речь зашла о том, как я выбрался из закрытого отделения Уиттингтона. В той потасовке серьезно пострадали два копа и оглушенный По охранник. Ладно хоть Цукер вмешался прежде, чем ситуация окончательно вышла из-под контроля! В памяти некстати возникла картинка: По с головой сатаниста в зубах, и я снова горячо отблагодарил бога, в которого не верю. Кроме того, большой материальный ущерб был нанесен зданию больницы и моральный — находившимся в нем людям. Однако спектакль а-ля коммандос, поставленный Гвиллемом в святом Михаиле, убедил Баскиат в правдивости моей версии: налет на больницу действительно совершили ради похищения, а не чтобы вызволить сообщника, значит, я прямую ответственность за случившееся не несу.
     После детального разбора последних семи дней моей жизни и признаний — чистосердечных, но дозированных: ни слова больше, чем необходимо, — Филдс выключил магнитофон, достал кассету, аккуратно надписал и спрятал в карман. Баскиат шагнула к двери и громко постучала. Когда в замочной скважине заскрипел ключ, она повернулась ко мне.
     — Вам что-нибудь нужно? — поинтересовалась она.
     — Мой тинвистл, если его, конечно, не потеряли. Он должен быть с вещами, изъятыми у меня во время первого ареста.
     Сделав недовольное лицо, Баскиат пожала плечами.
     — Из-за происшествия в больнице ваши вещи мы даже зарегистрировать не успели, поэтому вистл скорее всего здесь, вместе с одеждой. Только где именно? Искать у меня нет времени; людей, которым можно было бы это поручить — тоже.
     — Ничего страшного, обойдусь. Спасибо вам за все, детектив-сержант!
     — И за то, что во время первой встречи посадила на задницу? Всегда пожалуйста, Кастор! Ну, всего хорошего!
     Баскиат вышла из камеры, Филдс — следом, словно тяжелая баржа за буксиром. Я прислушивался сначала к их шагам, удаляющимся по коридору, затем к скрипу раздвижной двери тюремного блока.
     Убедившись, что они ушли и обратно не вернутся, я наклонился и запустил правую руку в носок. Нащупать маленький светлый локон не составило ни малейшего труда: он ужасно щекотал с тех самых пор, как я его туда положил. Случилось это, когда в церкви святого Михаила засвистели пули. Сатанисты и крестоносцы Гвиллема рубились не на шутку, а я, упав под скамью, решил: медальону и локону Эбби самое время расстаться. Пустой медальон пригодился бы мне для гипноза. Раскачивая миленькое блестящее сердечко, словно маятник, я вводил бы наивных простаков в транс, а потом тихонько делал свое дело.
     Неожиданная контратака Гвиллема лишь подтвердила правильность моего решения. Конечно, мне повезло, что перед уходом он не открыл медальон: наверное, спугнули приближающиеся сирены.
     Как я уже говорил, свои маленькие эстрадные номера мне удобнее всего исполнять на вистле. Однако вистл — это всего лишь хороший канал; сама музыка живет в душе, и при необходимости я могу найти ей другой выход. Особенно если имею дело с уже знакомым призраком.
     Присев на краешек койки, я начал насвистывать мелодию, ассоциирующуюся в моем сознании с образом Эбби: сперва очень тихо, но потом дал звукам свободу и постепенно набрал оптимальную громкость. Парень из соседней камеры протестующе завопил, но он находился вне узкого круга реальности, который образовывал я вместе с мелодией, поэтому оскорбления воспринимались как шумовой мусор, не проникающий за мои внутренние барьеры.
     Призрак Эбби сгущался прямо передо мной, метрах в полутора от земли. Сначала очень медленно и неуверенно, будто мираж или эффект, создаваемый светом, падающим под определенным углом. Пожалуй, неудивительно: при жизни, да и после смерти девочке досталось столько злоключений, что лишний раз показываться людям не хотелось. Она увидела меня, и нежелание усилилось: Эбби сопротивлялась моему зову, практически растворялась в воздухе, но затем появлялась вновь, все ярче и четче, по мере того, как мое сознание дополняло ее образ, завязывая новые узлы вокруг духа.
     — Отпусти меня! — закричала Эбби тоненьким голоском, доносившимся словно из дальней дали. — Отпусти!
     Перестав свистеть, я пару минут приводил в порядок дыхание. Наверное, мелодия Эбби была самой сложной из всех, что я когда-либо играл, за исключением, пожалуй, одной — но в тот момент думать о Рафи совершенно не хотелось.
     — Эбби, именно это я и собираюсь сделать, — заверил я. — Но сначала ты должна узнать, как погиб твой папа. Ты ведь не все видела… Эбби, я хочу, чтобы ты поняла!
     Девочка напряженно смотрела на меня, вызывающе сжимая призрачные кулачки. Я рассказал, чем закончилась перестрелка в «Золотом пламени» и как Деннис Пис погиб, защищая ее от монстра-отчима. Вряд ли она мне поверила… Конечно, ведь во время двух последних встреч Эбби видела меня рядом с Фанке, при обстоятельствах, которые ничего, кроме отвращения, не вызывали.
     Я объяснил, что произошло в церкви и почему сунул руку в огонь. В доказательство я продемонстрировал ей обожженные пальцы, и, по-моему, тогда девочка поверила. По крайней мере, забыв о страхе и ненависти, она горевала о погибшем отце с сухими глазами: плакать призраки не могут. Все их слезы — чистой воды симуляция, ведь влагу их тела не вырабатывают.
     — Надеюсь, вы с папой еще встретитесь! — проговорил я, не зная, как утешить девочку. — Если после жизни и смерти что-то есть, он обязательно тебя отыщет, ни перед чем не остановится!
     Эбби не ответила. Повернувшись медленно, словно против ветра, который не дано чувствовать живым, она разглядывала мою крохотную камеру. Это была не первая тюрьма, что она видела, но, очень надеюсь, последняя.
     Я снова засвистел, но на этот раз старался не призвать и не изгнать, а освободить. Я подбирал ноты, которые отделили бы Эбби от локона и позволили отправиться куда захочет, не опасаясь разных Фанке и Гвиллемов, что плодятся в грязной дыре, зовущейся миром людей.
     Но Эбби не уходила. Думаю, бедняжка просто не знала, куда идти; не знала, где ей будет тепло, уютно и безопасно. Единственный человек, который любил ее и пытался сделать счастливой, умер. Она могла вернуться в «Золотое пламя» и ждать отца там, но неизвестно, воскреснет Деннис или нет, а если воскреснет, то в каком именно месте. В общем, ставка рискованная, хотя, боюсь, других у бедняжки не осталось.
     Я взвесил имеющиеся возможности. Увы, смерть совершенно не гарантирует хеппи-энд, в данном случае речь шла лишь о том, как поменьше навредить девочке.
     — Прощай, Эбби, — сказал я, поднялся и медленно повернулся на восток. Нет, не к Мекке, а совершенно к другому месту, просто оно находится в восточной части города. — Желаю удачи! Надеюсь, у тебя все получится.
     Я снова засвистел, выбрав мелодию, которую давно не исполнял — шотландскую народную песенку «Генри Мартин». По рукам побежали мурашки.
     Больница Чарльза Стенджера расположена как минимум в пяти километрах от Аксбриджа, но призраки, когда решаются на пространственные перемещения, не ограничены скоростью света. Тем не менее я успел просвистеть песенку дважды и в третий раз начал первый куплет, прежде чем почувствовал, как они крадучись приближаются со стороны, не имеющей ничего общего с севером, югом, востоком и западом.
     Оборачиваться я не стал. Почему-то боялся, что призрачные девочки не возьмут Эбби в компанию, если увидят, как я с ней разговариваю, будто скверна живых могла пристать к малышке и отвратить от нее новых подруг.
     Послышался шепот, но я не разобрал ни единого слова. Потом он оборвался, и воцарилась тишина. Ощущение присутствия маленьких гостий слабело, обостряя другие — я сильнее почувствовал холод пола, на котором стоял в одних носках, и спертость вдыхаемого воздуха.
     Лишь когда эхо песенки стихло и в глубине коридора, и в моем сознании, я обернулся.
     Я остался в камере один, истощенный духовно и физически.

24

     Слово Баскиат сдержала — к субботнему полудню все обвинения были сняты и меня выпустили на свободу. Изъятая в Уиттингтонской больнице одежда так и не появилась, и мне уже который день приходилось довольствоваться щеголеватым нарядом Саллиса. Увы, сейчас он пах куда ярче и выразительнее, чем в ту пору, когда я его унаследовал.
     Прежде всего я отправился в Уолтемстоу проведать Никки, так как ни на йоту не верил заверениям Фанке о том, что сектанты не тронули моего мертвого друга. Однако Никки был как новенький, даже с легким налетом высокомерия, хотя от кинотеатра, за исключением его убежища в проекционной кабине, не осталось камня на камне.
     — Видишь ли, Кастор, я застраховал здание десять дней назад и уже обратился за компенсацией, естественно, через посреднические фирмы: зачем лишний раз светиться. В общем, я все отремонтирую и сделаю в сто раз лучше, чем было. Это о я кондиционерах… Уже заказал в Германии холодильную установку — модель, которую используют в больничных моргах. Дай срок, и ты не узнаешь мой кинотеатр!
     Я взглянул на дверь кабины с наружной стороны: деревянную обшивку разломали топорами или ломиками, но тем самым лишь обнажили ее металлический корпус.
     — Похоже, осада была жуткая, — проговорил я.
     Никки пожал плечами: его радужное настроение немного испортилось.
     — Да уж, жути хватало. Оставалось только смотреть, как эти психи тут все громят, а потом, заметив камеры, они разбили и их, а я лишился даже наблюдения. Это было… Не знаю, словно при чесотке: сидишь и смотришь, как гребаные букашки ползают под кожей. — Зомби нахмурился. — Эй, прости, мне очень жаль твою подружку, честное слово, жаль! Если бы мог сделать для нее хоть что-нибудь, обязательно бы сделал. Мать их, они ведь паяльные лампы с собой принесли! Закрыли меня в кабинете и развязали себе руки. Когда эти сволочи ее забрали, я пытался тебе перезвонить, но к тому времени они вкатили сюда станцию преднамеренных помех, и я слышал лишь треск…
     Никки замялся, будто с некоторым опозданием сообразив, что именно с этого и следовало начать разговор.
     — Она в порядке?
     — Ты о Джулиет?
     — Об Аджулустикель. Не надо ее очеловечивать — до добра не доведет.
     — А разве, употребляя местоимение женского рода, ты ее не очеловечиваешь? — поинтересовался я.
     — Любой, кто способен вызвать у мертвеца эрекцию, достоин местоимения женского рода, — ухмыльнулся Никки. — Считай это признаком уважения.
     — С ней все нормально, спасибо, что спросил. Уверен, она уже пришла в себя.
     — А как насчет вашего должка? Ну, пяти вопросов, помнишь? — с надеждой напомнил он.
     — Не знаю, — пожал плечами я. — Могу лишь поинтересоваться у Джулиет. По договоренности тебе следовало обеспечивать ее безопасность. Возможно, она сочтет, что ты нарушил свои обязательства.
     — Нарушил?! — взорвался Никки. — Кастор, на меня же напали! Да я десятикратно выполнил свои обязательства!
     Никки был прав. Пообещав расплатиться в ближайшее время, я оставил его выбирать термостаты из немецкого каталога. Немцы знают толк в термостатах…
* * *
     Приехав к Пен, я с огромным — хотя, если честно, не таким уж и огромным — удивлением обнаружил свое имущество на подъездной аллее. Вставил ключ в замок — он не подошел. Быстро же она… особенно с учетом обстоятельств.
     Я нажал на кнопку звонка — открыла сестра Пен Антуанетта, скрестившая руки на груди в стиле no pasaran.[61] Получилось очень убедительно, хотя она всего на пару сантиметров выше моей подруги. Антуанетта внешне похожа на Пен, но занимается политикой, трижды баллотировалась в местный совет и, трижды проиграв на выборах, превратилась в высохшую неулыбчивую каргу.
     — Привет, Тони, могу я с ней поговорить?
     — Кастор, если бы Памеле хотелось с тобой разговаривать, она бы не стала менять замки.
     — Почему ты ее не спросишь?
     — Потому что не хочу потом успокаивать после очередной истерики. Почему ты не пошлешь е-мейл?
     — У меня компьютера нет.
     — Тогда сообщение с помощью гелиографа?
     Я поднял глаза к затянутому облаками небу, и Антуанетта последовала моему примеру.
     — Тебе не везет, Кастор, — хмыкнула она и захлопнула дверь.
* * *
     В больнице Чарльза Стенджера мне сообщили, что Рафи вкололи сильные успокоительные после того, как он бился головой о дверь палаты и размазал по ней пол-лица. Синяки и ссадины заживут в рекордно короткие сроки: после непродолжительной отлучки Асмодей вернулся и был кровно заинтересован в том, чтобы его временная обитель находилась в соответствующем состоянии.
     Однако в изменившейся ситуации повторная экспертиза, призванная определить, следует ли продолжать принудительное лечение Рафи в закрытом заведении, откладывалась sine die.[62]
     — Это значит, давайте сверим часы, — любезно перевел доктор Уэбб. — Кастор, теперь у вас лишь двадцать один день. Если к окончанию срока ничего не придумаете, я начну консультации с профессором Малбридж относительно перевода Дитко в паддингтонское отделение Клиники метаморфической онтологии.
     — Осторожнее на поворотах, — посоветовал я.
     Уэбб воспринял мои слова буквально и резко обернулся, словно опасаясь удара в спину. Мы стояли в главном коридоре больницы Стенджера рядом с палатой Рафи, и вокруг ничего подозрительного не было. Уэбб смерил меня раздраженным взглядом, дескать, что за глупые шутки.
     Пришлось пояснить:
     — Я имел в виду, осторожней на поворотах, если отдадите Рафи Дженни-Джейн. Потому что в этом случае я руки-ноги вам переломаю!
     Словно не веря собственным ушам, Уэбб оглянулся на обычную свиту подпевал: двух медбратьев, стоящих по разные стороны от него.
     — Мои свидетели подтвердят, что вы мне угрожали.
     — Уверен, их показания сыграют важнейшую роль, — согласился я, — вот только конечности-то не вернешь.
     Возможно, так говорить нехорошо, но что поделаешь, уж слишком тяжелым получился день, да и ночевать предстояло неизвестно где.
* * *
     Мы с Джулиет договорились встретиться в летнем кафе, недалеко от приюта, в котором она живет. Суккуб опоздала, но извиняться не думала. Выяснилось, что у одной из ее соседок возникла проблема с мужем, горячим любителем пить и бить. Этот тип неожиданно заявился в приют и пытался увести жену с собой.
     — Вот мне и пришлось вмешаться…
     — Ты его съела? — испугался я.
     — На глазах у всех? Нет, конечно, нет! Мне же нужна крыша над головой.
     — Тогда что?
     Джулиет залпом выпила свой эспрессо и вытерла губы.
     — Я научила других женщин.
     — Господи, чему?
     — Подчинять своей воле мужчин.
     — М-м-м… — пытаясь домыслить подробности, я начал с излюбленных методов Джулиет, — …используя свои чары?
     — Скорее используя свои туфли, ну и, по-моему, на одном этапе в ход пошла пустая бутылка.
     — Да, понятно.
     Ну, конечно, насилие, еще один любимый метод суккубов!
     Джулиет явно о чем-то думала, но не знала, как сказать. Значит, надо ей помочь.
     — Спасибо, что отогнала того оборотня! С переломанным в пунктирную линию позвоночником жизнь не казалась бы мне прекрасной и удивительной.
     — Всегда пожалуйста, — с чувством ответила Джулиет. — Я… — Она запнулась, неуверенно пробираясь сквозь дебри совершенно чуждых ей любезностей. — Я тоже должна тебя поблагодарить. Мне невыносима сама мысль о том, что я находилась в полной власти Асмодея! Но ты, как мог, оберегал меня и вернул в нормальное состояние.
     — Очень удачно сымпровизировал, — скромно признался я. — Надеюсь войти в твои мемуары. Ну, и в завещание тоже…
     — А во влагалище?
     В лучших традициях голливудских комедий большой глоток кофе-латте попал не в то горло, зато дальше пошло не по сценарию: громкого кашля и брызг на соседа не последовало. Густо покраснев, я стал ждать, когда обжигающая жидкость наконец спустится в пищевод.
     — А душа у меня останется? — хрипло поинтересовался я, едва страсти немного улеглись.
     Джулиет задумалась.
     — Да, вероятно, да, — медленно проговорила она. — На деле все зависит от моего самообладания. В худшем варианте на ней появятся следы укусов.
     Жизнь без риска, как еда без специй! Я уже открыл рот, чтобы согласиться, но, оказывается, Джулиет еще не договорила.
     — Только нам придется немного подождать, — заявила она. — Сегодня я пробую нечто новое.
     — Новое? — повторил я, старательно пряча недовольство и досаду. — Джулиет, семнадцатитысячный день рождения ты уже давно справила! Неужели еще осталось что-то новое?
     Она только усмехнулась.
     — В большинстве случаев я появлялась на Земле лишь по воле любителей оккультизма, достаточно умелых или глупых, чтобы вызвать суккуба, — напомнила она. — Они использовали меня либо для удовлетворения собственных желаний и в этом случае умирали, несмотря на все попытки защититься, либо с целью уничтожить врагов — в таком случае гибли другие люди. Однако если оккультист хотел уничтожить женщину, вызывались мои братья инкубы. Я ни разу не убивала женщин и не появлялась по воле женщины.
     Тут я внезапно догадался, к чему она клонит.
     — По большому счету гормоны те же, но в другой концентрации, — скучным голосом проговорил я. Каких же трудов мне стоила эта наигранная скука! В животе родилась тупая боль, лавиной стекавшая к промежности, а оттуда, набрав скорость, все ниже и ниже…
     — Для меня это нечто иное. По крайней мере, думаю, ощущения будут иными. Испытать вожделение и страсть, чистую страсть, не разбавленную желанием съесть-убить-уничтожить…
     — С чего ты решила, что те желания не проснутся? — поинтересовался я, разглядывая свои ногти, словно меня вдруг взволновал их запущенный вид.
     — Не знаю, но мне бы очень хотелось попробовать.
     — Раз хочется, значит, попробуй! — безнадежно вздохнул я. — Но почему именно сего…
     — Какое милое кафе! — воскликнул за спиной знакомый голос.
     Прикусив язык, я обернулся, а Сьюзен Бук взяла стоявший у соседнего столика стул и села между мной и Джулиет.
     — До чего замечательно ужинать прямо на улице! Так по-европейски! Что может быть лучше, правда, мистер Кастор?
     Я лицемерно заверил: мол, да, больше всего на свете люблю есть на улице, умолчав, однако о том, что, похоже, на улице мне придется не только есть, но и спать.

25

     Через пару месяцев я встретил ее снова: не Джулиет, конечно, а Эбби.
     Я возвращался домой после пьянки в Фаррингдоне. Кажется, это произошло в тот вечер, когда Пол наконец добрался до «Иерусалима», чтобы истребовать с меня должок, хотя, возможно, вечер был совершенно другой. Так или иначе, я оказался на Олд-стрит глубокой ночью мертвецки пьяным, но более или менее примирившимся с собой и окружающим миром.
     Дикая четверка призраков с криком, визгом и хихиканьем вылетела из витрины магазина, но, поймав мой взгляд, остановилась. Четыре девочки возрастом от десяти до шестнадцати дружно попытались сделать серьезные лица, словно школьницы перед строгим директором, однако, как часто случается у живых девочек, надолго серьезности не хватило. Старшая подтолкнула остальных, и они, щебеча, словно птички, полетели через Голден-лейн в узкий проулок между офисными зданиями. Трое рассыпались на маленькие крапинки света, а Эбби на секунду застыла с низко опущенной головой, будто пыталась перебороть себя. Я надеялся, что смогу помахать, если она обернется, но, похоже, девочке не хотелось отставать от подруг. Шаг, другой — и она растворилась во мраке.
     Увы, далеко не всем воздается по заслугам. Рафи заслуживает, чтобы его злодея-постояльца отправили обратно в ад, привязав к хвосту крылатую ракету. Пен заслуживает Рафи. Отец Гвиллем заслуживает мученичества. Кто-то далеко наверху — или, наоборот, внизу — раздает карты наших судеб, не позволив ни понаблюдать, как тасуется колода, ни снять шапку. Это несправедливо! С другой стороны, никто не обещал, что будет иначе.
     Словно заклинание, я прошептал ее имя.
     Эбби Джефферс.
     Фанке.
     Торрингтон.
     Пис.
Примечания

1
Cannabis sativa (лат.) — конопля посевная.

2
Om mani padme om — вариант написания буддийской мантры om mani padme hum; один из возможных переводов с санскрита: «драгоценный камень в лотосе».

3
Дик Трейси — полицейский сыщик, герой американских комиксов и кинофильмов.

4
Вистл (тинвистл) — кельтский музыкальный инструмент, жестяная диатоническая флейта. Очень популярен в Ирландии и во всей Европе.

5
«Гордость хозяйки» — фирменное название нарезанного и упакованного хлеба компании «Рэнкс Хоувис Макдугалл».

6
«Метал бокс» — крупная компания по производству различных типов контейнеров и упаковочной тары для консервной промышленности.

7
«Сумеречная зона» — научно-фантастический сериал телекомпании Си-би-эс, шел в 1959–1965 гг. Сюжет лег в основу фильма (1983) и был продолжен во втором телесериале (1985–1987).

8
«Гуны» — группа актеров-комиков, выступавших по радио в 60-е; отличалась своеобразным юмором на грани абсурда.

9
Табун — нервнопаралитическое отравляющее вещество.

10
Бродмур — психиатрическая лечебница строгого режима для лиц, признанных виновными, но невменяемыми.

11
«Ланцет» — еженедельный журнал для медицинских работников; издается в Лондоне.

12
«Сайентифик америкэн» — ежемесячный научно-популярный журнал; основан в 1845 г.; выходит в Нью-Йорке.

13
«Фолти-Тауэрз» — многосерийная телекомедия о повседневной жизни персонала и постояльцев гостиницы на юго-западе Англии; транслировалась по Би-би-си в 1975 и 1979 годах, впоследствии неоднократно повторялась.

14
Трискеле — древний символ, представляющий собой три линии, исходящие из одного центра.

15
У. Шекспир, «Гамлет», акт II, сцена 2, пер. Т. Щепкиной-Куперник.

16
Актон — пригород на северо-западе Лондона.

17
«Кошкина люлька» — известна как «колыбель для кошки», «ниточка», «веревочка»; детская игра, в которой один из партнеров растягивает на пальцах обеих рук связанную в кольцо нитку, а второй должен снять нитку с его пальцев и надеть на свои, переплетя нитку так, чтобы получился симметричный узор.

18
Грязный Гарри — роль Клинта Иствуда в серии фильмов (1971–1988 гг.) о полицейском детективе «Грязном Гарри» Каллахане.

19
Иксион — царь лапифов, допущенный к пиру богов, воспылал любовью к Гере. В наказание Зевс приковал его в преисподней медными цепями к огненному колесу, вечно вращающемуся с неимоверной быстротой.

20
Сидни Бернштейн — продюсер, основатель телекомпании «Гранада», один из первых медиамагнатов Великобритании.

21
Имельда Маркос — жена диктатора Филиппин Фердинанда Эдралина Маркоса, после свержения которого в покоях Имельды были обнаружены две тысячи пар туфель.

22
Дэви Крокетт — американский народный герой, известный как «король Фронтира», великолепный охотник и разведчик. Погиб, защищая крепость Аламо, во время войны за независимость Техаса.

23
Non sibi sed toti — He для себя, а для всех (лат.).

24
Борис Карлофф (настоящее имя — Уильям Генри Пратт) — английский актер, исполнитель роли доктора Франкенштейна в фильме режиссера Джеймса Уэйла.

25
Рукописи Мертвого моря — собирательное название библейских и апокрифических текстов, обнаруженных в пещерах Кумрана, в ряде других мест Иудейской пустыни и в Масаде (территория современного Израиля). Написаны преимущественно на иврите, частично — на арамейском языке.

26
«Двадцать вопросов» — популярная развлекательная радиопередача Би-би-си, в которой нужно отгадать задуманное слово, задав не более двадцати вопросов.

27
Ошо (настоящее имя — Чадра Мохан Раджниш) — известный индийский религиозный деятель, основатель мистического учения; во многих странах его последователей относят к сектам.

28
Санг Ян (Мюн) Мун — основатель «Общества объединения всемирного христианства», самопровозглашенный пророк.

29
Кевин Бейкон — голливудский актер, имя которого использовалось в популярной в девяностые годы игре «Шесть шагов до Кевина Бейкона», в которой требовалось как можно быстрее установить связь между заданным актером и Кевином Бейконом за наименьшее число шагов: шагом считалось появление двух актеров в одном фильме

30
Септуагинта — греческий перевод Ветхого Завета.

31
«Избавление» — боевик с участием Джона Войта.

32
«Истэндцы» — популярный английский телесериал.

33
Ми-горенг — жареная лапша в остром соусе.

34
Пад тай — блюдо из жареной лапши с овощами в пряном рыбном соусе «нам пла».

35
Криптонит — фантастический минерал с родной планеты Супермена, способный лишить его феноменальной силы.

36
Ария Мэкки Ножа, пролог к «Трехгрошовой опере» К. Вейля/ Б. Брехта.

37
Стивен Хокинг — один из известнейших физиков современности. В результате бокового амиотрофического склероза и неудачной операции на горло оказался прикован к инвалидной коляске и потерял способность говорить. В настоящее время общается с окружающими при помощи синтезатора речи. Несмотря на тяжелую болезнь, он ведет активную жизнь: занимает должность Лукасианского профессора математики в Кембриджском университете, совершил полет в невесомости. Его образ несколько раз использовался в мультсериалах «Симпсоны» и «Футурама», где Хокинг озвучивал сам себя.

38
Вокодер — электронный цифровой музыкальный инструмент, преобразующий звук человеческого голоса путем изменения его волновых и частотных характеристик.

39
Св. Евангелие от Матфея 10:29.

40
Технология «стелс» — технология малой заметности.

41
Носферату — вампир из немого фильма «Носферату: симфония ужаса» немецкого режиссера Ф. В. Мурнау, снятого в 1922 году.

42
Двойная желтая полоса — вид дорожной разметки в Великобритании, означает категорический запрет на остановку или стоянку.

43
Гелигнит — одно из самых сильных взрывчатых веществ, используется для разрушения скальных пород.

44
Темзская дамба — плотина через Темзу в бывшем лондонском портовом районе предохраняет от возможных наводнений. Представляет собой сооружение с десятью передвижными шлюзами. Открыта в 1984 году.

45
Левая перевязь — геральдический символ незаконнорожденности.

46
Уайтхолльский фарс — жанр спектаклей, отличавшихся вульгарным комизмом, которые ставились в театре «Уайтхолл» с 1950-х годов.

47
Томас Санкара — политический деятель Буркина-Фасо. Профессиональный военный, командовал подразделениями десантников, с начала 80-х участвовал в политической деятельности; убит в 1987-м в ходе государственного переворота.

48
Femme fatale — роковая женщина (фр.).

49
Махариши (Махариши Махеш Йоги) — основатель трансцендентальной медитации.

50
Альберт Великий — видный представитель средневековой схоластики, доминиканец.

51
Кит Блейклок — констебль лондонской полиции, убит неизвестными во время беспорядков в Тотнеме, на севере Лондона, 6 октября 1985 года.

52
Сюзанна Лемплу — лондонский агент по продаже недвижимости; пропала без вести в Фулеме, на юго-востоке Лондона, 28 июля 1986 года; в 1994 году объявлена погибшей.

53
Гиперкомпенсация — подчеркнутая защитная компенсация имеющейся или мнимой физической или психической неполноценности человека, при которой человек пытается преодолеть ее, прикладывая для этого большие усилия, чем требуется.

54
Veni, puella — Приди, дева (лат.).

55
Ферри-данс — народный массовый танец в Хелстоне, графство Корнуолл; под аккомпанемент духового оркестра горожане танцуют на улицах во время весеннего праздника 8 мая.

56
In nominibus angelorum qui habent potestatum in aere atque — Во имя ангелов, имеющих власть над воздухом… (лат.)

57
Ветхий Завет, Книга Есфирь, 1:8.

58
Ветхий Завет, Книга Есфирь, 1:15.

59
Евангелие от Луки 4:42.

60
Евангелие от Луки 4:38.

61
No pasaran — «Они не пройдут» (исп.), лозунг, выражающий твердое намерение защищать свою позицию.

62
Sine die — на неопределенный срок (лат.).

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"