Когда я был маленький, дед подарил мне "Бородино". Советский набор "склей сам". Дед любил дарить: динозавры и машинки, картриджи и ракетки, электрочасы, джинсы, замшевую куртку, наконец, подержанную "девятку".
Но тот набор... К картонным силуэтам всадников шли картонные же задники - зеленые елки, золотые пушкинские березы - неуместно праздничные - учитывая, что кавалеристам предстояло убивать друг друга на их фоне.
Я не доклеил их. Не хватило терпения.
Каждый раз, когда произношу "Родина", представляю эти бумажные елки. И марионеточных всадников в шнурах и этишкетах, которые всерьез умирают за эти елки.
Когда Даня предложил рвануть на Бородино ("...в первое воскресенье сентября, чувак, там стреляют из пушек и гусары, типа, да?"), я отмахнулся.
Мы чокнулись акционным фильтрованным.
Сразу вспомнил 180-ю годовщину битвы, деда, его "девятку" и как невыносимо мне его не хватает.
Даня сказал: Вероника из рекламного уже согласилась.
Я: тогда едем.
Бородинское представление не впечатлило. Все было слишком... не-картонное.
Вечер был пасмурный. Салями-нарезки на капоте, вино из пакетов, "ДДТ" из магнитолы.
Когда он возник из тумана, я подумал, что заблудившийся реконструктор.
Было так-то пофиг. Вероника приехала с бойфрендом. Вискарь в запасе. Пофиг.
Рыжие усы, малиновые щеки, лихая папаха с алым шлыком, безразмерная бурка... Как с картинки. Как нарисованный.
Вспомнил...
...дед, 180-я годовщина...
- Хлеб! - сказал он много лет назад. - соль!
- Отведай "столичной", хорунжий! - дед легко заводил друзей.
Казак нахваливал хлеб, разложенный на капоте с холодными котлетами и докторской. Дед рассказывал о Спасо-Бородинском и поминальном хлебе, где кориандр символизирует картечь, унесшую столько наших. Казак вдруг заплакал, и я разобрал: "...Год. Эпоха. Наполеон. Россия..."
Потом они с дедом ушли, забрав канистру. Потом я все забыл...Потом стало пофиг.
- ЖАХНЕМ, ГУСАР!!! - заорал Даня. - Слава России!
- Он не гусар, - поправил я.
Я увел казака в лес:
- Не изменился. Вообще!
- Хлеб? Бородино?
Он расстегнул ворот мундира. Медальон. Портрет в овальной рамке. Насупленный лоб, треуголка...
- Менять. История, - перебил он, дергая щекой. - Нет. Прощение. Нет. Ошибка. Менять. История. Безумие...
- Сделаешь, чтоб дед не умирал?...
- Сложности.
Его глаза превратились в дырки. Я проделал их дыроколом в солдатиках. Нашел после поминок в его столе, вывез к себе. А потом сидел и дырявил. Четыре дня.