Аннотация: "Винтерпанковое" переосмысление Г.Г. Маркеса.
Парень с огромными крыльями
Габриэлю Гарсиа Маркесу
Снег шел третий день подряд.
Плотный покров его доходил до самых окон, чьи стекла расписал причудливым узорами Колотун. Художник-затейник, снежный повелитель, одетый в расшитую серебром черную шубу до пят, лик свой укрывающий под оленьим черепом. Злым и беспощадным он бывает, если окажешься с ним один на один, посреди белого поля... Он все не унимался, все играл - сыпал на них снегопадом.
Дважды в день, утром и вечером, они нахлобучивали ушанки, надевали грубые рукавицы, брали большие квадратные лопаты с занозистыми древками и шли сгребать белую кашу, расчищать тропинки, ведущие к высоким жестяным воротам и дощатому нужнику с вырезанным в двери сердечком.
Снег все падал и падал на них с неба, во всех возможных видах: легкие узорчатые кристаллики, мелкая колючая крупа, крупные острые градины и невесомые ватные хлопья...
Когда со двора, от поленницы, раздался грохот и треск, Моржило и Ревец вдвоем сидели перед самоваром. Тянули из чашек с отколотыми ручками крепкий чай, щедро сдобренный клюквенной настойкой. Шумно втягивая губами, пыхтели и приговаривали "хорошо пошла, горючая!" Смотрели на серую рябь на экране телевизора. Думали, как чинить.
Услышав грохот, спешно вскочили с табуретов, кое-как натянули валенки, распахнули скрипучую дверь, выбежали на крыльцо, выдыхая клубы пара - налегке, в свитерах, без своеобычных ушанок и полушубков.
Сперва ничего не увидели за белым мельтешением вьюги.
Моржила, хрустя по сугробам, первым кинулся к поленнице. По пути прихватил квадратную очистительную лопату. Ревец последовал за ним.
Он лежал посреди разваленной поленницы, распластав свои громадные крылья. Перья сковало льдом, между ними набилось порядочно снега. Он был в мятом белом комбинезоне. На голове - летчицкий шлем с расстегнутыми наушниками, на лице - заиндевелые очки-консервы. Он лежал на спине, безуспешно пытаясь подняться, но мешали бессильно раскинутые, тяжело набрякшие, замерзшие крылья. Мямлил на крякающем птичьем языке, совершенно непонятном, и слабо поводил руками, как перебирает ножками, силясь перевернуться, упавший на спину жук.
Держа лопаты наперевес, Моржило и Ревец подошли к нему. Стали осматривать с настороженным любопытством.
Комбинезон на нем был совсем драный, в многочисленных подпалинах и пятнах копоти. Выбившиеся из-под шлема пряди были тускло-серого, мышиного цвета. Нескольких зубов не хватало, на щеке совсем свежий, коркой инея прикрытый ожог. С белыми орлиными крыльями было совсем худо - будто курицу запихнули в морозильную камеру, забыв прежде того ощипать. Он лопотал что-то невнятное и крякающее, слепо поворачивая голову в громадных очках и шлеме.
Ничего не поняв, они рассудили, что он американец. Никогда не видали их прежде, но в деревне говорили, иногда они долетают и сюда, и иногда их сбивают ракетами "земля-воздух". Говорили, что среди них попадаются совсем черные, с кожей цвета нефти. Говорили, у них даже президент такой. Много чего говорили. Но про двухметровые крылья из смерзшихся белых перьев Моржиле и Ревцу раньше слышать не приходилось.
Слухи разлетаются быстро. Тем более, соседкой у них была бабка Микулишна, первейшая на деревне сплетница.
Посмотреть на незнакомца с крыльями, упавшего на поленницу, собралось, кажется, полдеревни. Долго и громко рассуждали, как с ним поступить.
Ревец и Моржило не вмешивались, мрачно слушали соседей.
Пахомыч, пряча папиросу в ладонь по-солдатски, затянулся, уронил на сивую бороду пепел:
- За ружжом-ба сходить... Как они самые с лютером кингом и анжелой девис поступили, так, стало быть, и мы с ним!
- Эти-то, молодка, были голова, - отвечал Пахомыч загадочно, выдыхая табачный дым, смешанный с паром. - Не то што нынешние...
Бабка Микулишна, укутанная в три платка, морщилась да поплевывала на сторону семечковую шелуху:
- Чего гадать-та? Ето, стало быть, андел небесный!
- Молчала бы, старая! - зло улыбнулся в бороду Пахомыч. - Ишь, языком только молоть... Андель!
В толпе стали смеяться. Моржилу это рассердило. Хрипло бранясь, размахивая лопатой, никакого внимания не обращая на увещевания первейшего друга и товарища Ревца, всех разогнал.
Публика, лениво ругаясь в ответ и крутя пальцами у виска, разошлась...
Вдвоем оттащили крякающего незнакомца с крыльями к курятнику. Заперли там на висячий замок.
Снег все падал.
Взяв лопаты, пошли расчищать от снега тропинки, ведущие от дома к воротам и нужнику.
К вечеру приехали на снегокате - Председатель, осанистый толстяк в песцовом малахае, и усатый пожар-инспектор, поджарый, в форменной шинели. Протиснулись сквозь толпу, которая успела вновь собраться у забора, краем уха выхватывая и примечая, что болтает народ: про знамения тревожные и благостные, и про грядущий конец света и про крылатых серафимов, посланных с небес...
Председатель, недоучивший в свое время в семинарии, уверенно вошел в курятник. Оглядел пленника со сдержанной брезгливостью.
Тот сидел, сложив крылья, на загаженной соломе, среди деликатно квохчущих кур-пеструшек. Нескладный и худой, чесал под мышками, устало поводил головой в летчицких шлеме и очках. На вошедших в сарай начальников никакого внимания не обращал.
Председатель, припомнив кое-что из семинаристской юности, решив проверить незнакомца, нахмурился и сказал басом нараспев:
- Потребишася во Аендоре, быша яко гной земный...?
А потом, без перехода:
- Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными...?
"Андел" на это никак не прореагировал. Подобрал с полу соломинку, повертел в пальцах, попробовал на зуб, сплюнул.
- Нет, товарищи, - пробасил Председатель убежденно. - Это не ангел.
Тут вперед выступил пожарный инспектор. Заломил на затылок ушанку, нахмурил смоляные брови и встопорщил угольные усы:
Председатель вздрогнул от неожиданности, переглянулся с Моржилой и Ревцом, подмигнул им. Мол, видали? Пожарный-то щаз враз американца расколет, что значит - языкам обучен!
- Зис из зе тейбл!! Вер юра фром! Ай лайк эпплз?!!
Однако, "андел" по-прежнему никак не реагировал.
Пахло от него скверно - перегоревшей смазкой и кислым потом. Выглядел он уставшим, больным и жалким. И не понимал он ни по-церковнославянски, ни по-английски.
Председатель и пожар-инспектор степенно вышли из курятника к народу. Поводя руками так, будто предлагали слушателям невидимый каравай, произнесли каждый по короткой речи о нездоровых сенсациях, губительном вреде панических настроений и распространителях невежественных слухов. А крылья, дескать, и у птиц есть, и у мельниц, и у наших краснозвездных истребителей. Это еще ни о чем не говорит. И нечего тут мистику разводить.
Затем сели на снегокат и уехали в ночь.
Утром приехали военные на гусеничном вездеходе с красной звездой на борту. Главным был генерал в каракулевой папахе, в сизой шинели, со свекольными щеками. Ходили по двору с лозой и дозиметром, хмуро обменивались короткими кодовыми фразами. Затем тщательно осмотрели "андела". Забрали у него его летчицкие очки и шлем. Он не сопротивлялся - бормотнул пару раз на своем крякающем и примолк, уснул, поджав колени и укрывшись вялыми крылами, под куриным насестом. Военные этим, судя по всему, совершенно удовлетворились. Напоследок прихватили два ведра снега и штук шесть поленьев из разваленной поленницы. Сказали: для экспертизы. И уехали, оставив посреди заснеженной деревенской улицы две глубоких гусеничных колеи.
Едва стих за пригорком рев вездеходного двигателя, снова стал собираться народ.
Приходили со всей деревни, посменно, как на дежурство. Детей подсаживали на плечи, чтобы было лучше видно через забор. Некоторые приносили с собой термосы с чаем или чем покрепче, брезенты и раскладные стулья, вроде как для зимней рыбалки.
Поглядывали в щели штакетника, привстав на цыпочки, заглядывали поверх, громко и увлеченно обсуждали незнакомца и его предполагаемую судьбу.
Моржила сперва хрипло ругал их с той стороны забора, грозя лопатой, гнал прочь. Да все без толку - устал, махнул рукой... Потопал в дом, в тепло - согреваться чаем с клюквенной.
К следующей неделе начали приезжать любопытствующие уже и из соседних деревень.
Когда припыхтела в деревню субботняя автолавка, в которой чего только не найти -мороженых медвежьих котлет, мохового супа брикетами, киселя тимьянного порошком, пряников смоляных, конфектов шоколадных, вермишели, консервов, колбасы чесноковой, горючей в ассортименте - в отличие от прежних времен, не выстроилось сразу по приезде напротив нее длинной очереди с авоськами...
Все население деревни сосредоточилось у курятника. "Андела" высматривали, переговаривались, обсуждали.
Через несколько дней стали прибывать первые паломники, алкающие чудесного исцеления.
Среди прочих, привезли девочку лет пяти, что, порой, закатив глаза и мерно раскачиваясь, начинала говорить чужими голосами - мужскими, командно-лающими, хриплыми. В народе утверждали, что душу ее похитили Подледные субмарины.
Приехал на собаках косматый геолог, однажды безлунной ночью повстречавшийся посреди леса с йети и с тех пор утративший сон.
Хмурые родственники привезли Летуна, прославленного на весь край. Того безумца, что всякий раз смастерив себе крылья, пытался сброситься с ближайшей колокольни.
Увидев толпу, собравшуюся за забором, Ревец схватился за голову. Поймал мрачный взгляд Моржилы, увидел, как побелели у того костяшки кулаков, сжатых на занозистом древке лопаты.
- Пустим их чтоль, - сказал Ревец, успокаивающе положив ладонь другу на плечо. - По рублю с носа за вход?
Вскоре мятых красненьких бумажек у них набрался полный чемодан. Потом два.
Потом еще в потертый фотографический кофр запихивали.
Паломники оставляли у входа свечи и запихивали в щели сарая записочки. Собирали снег со двора в пластиковые бутылки. Ревцу с Моржилой уже не надо было счищать его квадратными лопатами - их двор с огородом напоминали теперь оживленную торговую площадь.
"Андел" все пытался укрыться от любопытствующих и жаждущих исцелений посетителей куда-нибудь в дальний уголок курятника, где потемнее. Пытался зарыться в солому, спрятаться за квохчущими наседками. С той поры, как Моржило с Ревцом подобрали его на порушенной поленнице, выглядел он все хуже и хуже...
Думали, из-за питания. Как научила Микулишна, "андела" пытались кормить эфиром. Но он лишь отмахивался, морщился и воротил нос. Не ел и многочисленных даров, что оставляли у входа в сарай приходящие к нему паломники. Единственной пищей, которую он худо-бедно поглощал, было сгущенное молоко. Смекалистый Ревец, которому принадлежала честь этого открытия, сразу же кинулся к автолавке. Закупил целый ящик голубых консервных банок - впрок, с запасом.
Не все приходящие на их двор, распрощавшись с мятой красненькой бумажкой, вели себя благочестиво, как подобает паломникам. Некоторые, разочарованные открывшимся скучным зрелищем, желали как-то подзадорить андела. Шукали на него через поставленный Моржилой деревянный барьер, улюлюкали, махали руками, даже швыряли в него ледышками. Один дурак умудрился дотянуться сквозь ограду - прижег окурком папиросы.
В тот миг, Моржила и Ревец знали об этом лишь со слов очевидцев, что-то изменилось в воздухе. Он будто наполнился яростью и болью, сгустился, изнутри осветился белым светом - смертельно ледяным и в то же время сжигающим дотла - так что все, кто присутствовал в курятнике и вокруг него, в испуге бросились прочь...
Недели через две после того, в пестрых шатрах-санях, в деревню приехал кочующий цирк.
Обосновались в сельском клубе. Соседи Моржилы и Ревца потянулись к нему - как Мохнач, не разбирая дороги, разметывая лес бивнями, прет на трубный рев самки, пошли деревенские к клубу - на пиликанье скрипок, что доносилось сквозь завывания вьюги. На пронзительный посвист флейт и низкий гул волынки.
...Они зачаровали их, задурили им головы. Скрытые под мерцающими масками заклинатели змей и дрессировщики пауков. Ухмыляющиеся клоуны и молчаливые мимы. Клетчатые акробаты, жонглирующие леденцами и бенгальскими огнями, острыми клинками и бутылками горючей. Усатые силачи, испещренные татуировками и усыпанные блестками гибкие девочки-гимнастки. Прорицатели чужих жизненных нитей, что открывают пестрые карты - вот пепельные пряди и синева глаз - вот пепельные локоны и синие глаза Снежки, благодетельницы и дарительницы, а вот оскал черепа, витые рога - злой лик Колотуна, ее сурового деда. Затянутые в шнурованные корсажи дрессировщицы щелкают кнутами, яря своих подопечных, заставляя выть и мурлыкать. Магический шар колдуньи скрывает клубящиеся туманности, дрожащее марево мрачных заклинаний. Канатоходец, рыцарь шеста, бесстрашный перед высотой, балансирует на тонкой грани между жизнью и смертью. И заливается смехом фокусница, пускает с кончиков ногтей цветные искры, перекликающиеся с игривыми мушками ее декольте...
Про нелепого и скучного андела, казалось, совсем позабыли.
На пожертвованные паломниками деньги Моржила и Ревец выстроили вместо прежнего дома, который засыпало снегом до самых расписанных Колотуном окон - новый терем-дворец. Моржила купил себе новое двуствольное ружье, а Ревец - заграничный цветной телевизор. Вместо старого, черно-белого и отечественного, который барахлил и показывал только дрожащую серую рябь. Появилось у них теперь много новых забот - грибная теплица, новый гусеничный вездеход, сауна с бассейном, лоджия со спатифиллумами... Моржило, грянув ушанкой оземь, посватался к Василисе, а Ревец все сох по ясноокой Акулине, не знал, как подступиться.
Про курятник и томившегося в нем пришельца с небес теперь вспоминали редко.
Потом он сам начал напоминать о себе - невыносимым запахом. Пытались вычищать сарай, проветривать, прыскали в нем лимонным дезодорантом, но от кислой вони, источаемой "анделом", все это помогало мало. Чтоб изжить запах, курятник перестали запирать и подолгу оставляли нараспашку.
Предоставленный самому себе, андел, вытянув мальчишескую шею и ссутулившись, понурив голову, ковылял по припорошенному снегом двору и огороду. Крылья его, некогда огромные и белые, сжались и поникли. Крылья его линяли, иссыхали, роняли перья по пути следования своего обладателя.
Потом он перестал вылезать на улицу, совсем слег, начался жар. Подолгу не вылезал из груды прелой соломы в углу курятника, вертелся с боку набок, клекоча и каркая, будто напевая в бреду некий заунывный мотив, печальную, царапающую самое сердце мелодию, вновь и вновь, снова и снова...
Вызванный Ревцом доктор Хата, из больницы за пустошами, прибыл совершенно разъяренным. Пока доехал до деревни на своей собачьей упряжке - пришлось дважды отстреливаться от волков из "макарова". Глаза под очками в тонкой стальной оправе у него были красные с недосыпа, а руки мелко подрагивали. Осмотрев больного, только дернул щекой, да папиросу потащил из-за уха. Сказал, никакой надежды. Организм, мол, оказался совершенно изношенным, барахлило сердце и желудок не в порядке.
Главное, что совершенно непонятно, каким образом оказались у него эти крылья. На этот счет доктор не мог дать никакого вразумительного заключения.
Они боялись, что он умрет. Не представляли, что будут делать с его нескладным крылатым телом, если такое случиться. В конце концов, они были многим ему обязаны - дворец-терем, вездеход, Василиса...
Моржила и Ревец всерьез испугались за него.
Но чем ближе было к весне - тем ярче, прозрачнее становились его прежде тусклые и мутные глаза. Из облезлых костяков "андельских" крыльев начал пробиваться мелкий пух молодой поросли. Крылья его отрастали заново.
Однажды вечером, когда Моржила и Ревец сидели у самовара и смотрели на цветную рябь заграничного телевизора, стучали по нему кулаками, дергали антенну так и эдак, пытались настроить...
Дверь распахнулась от сильного порыва ветра, и до них долетел отчетливый, бередящий душу, запах весны - запах бензина и смеха, росы и обмана, одуванчиков и дождя.
Они выбежали на крыльцо, чтобы стать молчаливыми свидетелями последних неловких шагов "андела" по их родной земле.
Он неловко бежал по укрытому черствым снегом, порядком вытоптанному паломниками огороду, подпрыгивая и неуклюже хлопая громадными, заново отросшими крыльями - густыми и ярко-белыми и невозможно сильными. Он еще не приноровился как следует управляться со скрытой в них мощью - беря разбег, разбил одно из окошек грибной теплицы, уже идя на взлет, случайным взмахом выломал половину штакетины из забора...
Взмыл в воздух, и его перья блеснули напоследок в лучах вышедшего из-за туч солнца, в первых солнечных лучах этого года.
Моржила и Ревец смотрели ему вслед, пока он не скрылся над зубчатой каймой ельника. Потом пошли обратно в дом, чинить телевизор.