Аннотация: приход зимы. смерть Ригас. необходимость отыскать цвет.
Уже неделя, как начались снегопады. Заметно похолодало, но выпавший снег все равно медленно тает, не успев пролежать на земле и нескольких часов. Ветви деревьев плотно и густо облеплены влажными белыми шматами, лужа посреди центральной городской улицы заполнилась рыхлым ледяным месивом. Небо укатано тяжелыми свинцовыми тучами, наваливаясь на крыши домов, на головы людей. Вместе со снегом пришла неутихающая головная боль, постоянно давит глаза и хочется спать.
Я иду через полутемный, освещенный лишь двумя тусклыми фонарями коридор, безуспешно пытаясь понять, который сейчас час. Наверное, целые сутки я провела в отведенной мне комнате, пребывая в унылом, сонном бездействии, и никто не трогал меня, не пытался узнать, почему я не появляюсь к обеду и почему не берусь за возложенную на меня работу. Тепла очага хватило ненадолго, и я безостановочно дрожала, кутаясь в толстое старое одеяло - находку с чердака, которую Нолирэ позволила взять себе. Оно мало спасало; холод сочится из каждого камня, составляющего этот дом, от каждой щелки и каждого окна, заползает под одежду и проникает в тело до самых костей, намертво застревая там. От него болят пальцы и немеют ступни.
Холодно всем, но камины по-прежнему растапливаются лишь к вечеру, никто не достает из бездонных сундуков теплые зимние вещи, многие ходят с голыми ногами, чтобы уберечь одежду от грязи. Мне кажется это диким, но, когда я наконец решаюсь попросить Нолирэ выделить мне пальто или куртку, она отвечает, что ничего такого у них нет. Старая толстая кофта необъятных размеров - вот все, что смогла она мне отдать, впрочем, я и за это благодарна. Холодно даже под пятью слоями одежды, и мне страшно подумать, насколько было бы хуже, не сжалься Нолирэ надо мной.
Когда я прохожу по коридору, за одной из дверей мне мерещится стон. Я останавливаюсь и прислушиваясь, все больше убеждаясь, что кому-то плохо. Негромко стучу, толкаю дверь и, убедившись в том, что она не заперта, заглядываю внутрь. Это комната одной из дочерей СаДжёри. Девушка жмется на узкой кровати, натянув на себя одеяло до самого носа. Она так трясется от холода, что одна из кроватных ножек отбивает по полу ритм тихими сухими щелчками. Лоб блестит от мелких капелек пота, нездоровый румянец заливает щеки, глаза покрасневшие и влажные, из-под одеяла доносится тяжелое, хриплое дыхание. Это та самая дочь СаДжёри, которую я видела во сне мертвой. Кажется, ее зовут Ригас, она смотрит на меня так, будто не уверена вообще в чьем-либо присутствии. Я подхожу к ней и трогаю ладонью ее влажный лоб - он горяч, словно утюг. Ригас бормочет что-то и смотрит жалобно куда-то мимо меня. Я даю ей напиться из стакана, что стоит рядом на тумбочке; вода в нем ледяная и девушка начинает трястись еще сильней.
В главной зале все чинно сидят за общим длинным столом и молча едят. Увидев меня, Силья - кухарка - встает и приносит из кухни еще одну тарелку с едой и столовые приборы для меня.
- У Ригас жар, - сообщаю я. Никто не обращает особого внимания на мои слова, СаДжери лишь скользит по мне взглядом и снова равнодушно смотрит в свою тарелку.
- Ей очень плохо, - продолжаю я, с растущим изумлением наблюдая всеобщее безразличие. - Это серьезно! Она может умереть! Нужен врач, нужна помощь!
- У нас нет врачей, - отвечает мне СаДжёри, выдержав довольно длинную паузу. Ее голос, как всегда, ровен и спокоен, будто не о ее дочери идет речь. - Если она должна умереть, значит, пусть умирает.
Я не могу найти слов.
Я не могу понять, почему там, в соседней комнате Ригас в ознобе трясется так, что кровать ходит ходуном, а ее матери все равно. Я просто стою с открытым ртом перед всеми ними, медленно жующими свой ужин, не желающими знать ничего, что происходит дальше их тарелок. Стою и сжимаю кулаки. Наконец СаДжёри, будто смилостивившись, откладывает ложку, вытирает рот салфеткой и поворачивается ко мне.
- Я родила Ригас и воспитала, - объясняет она мне снисходительным тоном. - Но никто не хозяин ее жизни или смерти. Все должно идти своим чередом. Если она умрет - значит, так должно быть. Возможно, там, откуда ты, по-другому, и тебе сложно будет понять, но мы не вмешиваемся в такие вещи. Мы не должны ей мешать.
- Мешать?! Умереть? - он холода и волнения мой голос звучит безжизненно и сипло, но теперь еще садовник и кухарка тоже смотрят на меня. - Она не может хотеть этого! Вы должны помочь ей, а вы... тут просто едите!
Я хватаю свою тарелку с какими-то тушеными овощами и чашку горячего чая - очень кстати - и почти бегом возвращаюсь к Ригас. Ее кровать по-прежнему отбивает чечетку и лишь на мгновение замирает - когда больная видит меня вновь и от изумления перестает дрожать. Я помогаю ей устроиться поудобнее, так, чтобы подушка поддерживала ее, а одеяло не соскальзывало, сажусь рядом и кормлю ее с ложки еще теплым овощным рагу. Она съедает всего лишь пару ложек и отворачивается. Как ни стараюсь - не могу засунуть ей в рот больше ни кусочка. Даю ей чай, она делает несколько маленьких глотков и высвобождает одну руку из-под одеяла, чтобы взять у меня чашку. Пока она пьет, я доедаю овощи, чувствуя, как тело понемногу начинает согреваться. Когда Ригас допивает чай, я укладываю ее и подтыкаю одеяло, она смотрит сонными глазами и вдруг говорит едва слышно:
- Останься... со мной.
Я отставляю тарелку и чашку на прикроватную тумбочку и ложусь рядом с Ригас, обняв ее поверх одеяла. Она по-прежнему дрожит, но уже тише, ножка кровати почти не стучит. Даже сквозь одеяло я чувствую волны жара, исходящие от больной, и мгновенно начинаю согреваться. Накатывает дремота, сквозь нее я думаю о том, что могу заразиться от Ригас, но эта мысль почему-то мало волнует меня, и очень скоро я проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь снова от леденящего холода. Ригас больше не дрожит, и кроватная ножка теперь молчит, как мертвая. Я думаю о том, что это я придавила кровать своим весом, и вдруг понимаю, что Ригас умерла. Я тихо зову ее, надеясь, что девушка просто спит и если не ответит на мой зов, то хотя бы пошевелится. Но она безнадежно, одеревенело мертва; холод уже овладел ею и я чувствую, как он исходит от ее тела, как раньше исходил жар. Медленно встаю, касаюсь пальцами ее ледяной щеки, чувствуя неизмеримую тоску и рвущее сердце отчаяние. Все так же медленно поворачиваюсь и иду к двери, думая о том, что могла бы - должна была! - ее спасти, но не успела. Хотя что я могла сделать? Я ничего не помню о том, как лечить людей.
Дверь открывается и входит СаДжёри. Я останавливаюсь перед ней, а она передо мной, сложив руки.
- Она умерла, - сообщаю я. - Как вы хотели.
Она смотрит поверх моей головы на кровать с телом мертвой дочери, потом снова опускает взгляд на меня.
- Это ты виновата, - говорит мне она. Я вздрагиваю от неожиданности и поднимаю на нее глаза. На лице СаДжёри, как всегда, ни тени эмоций, в голосе нет ни обвинения, ни упрека, впрочем, как и сожаления или боли. - Ты появилась и принесла свой цвет, вызывав диссонанс в нашем мире. Из-за него пришла зима и этот холод, какого никогда не бывало здесь. Ригас умерла от холода, и не она одна. Если ты действительно хочешь помочь - ты должна отыскать свой цвет и уйти вместе с ним. Или уничтожить.