Аннотация: функции церкви и служителей. земледелие в мертвом городе. стена тьмы, дом Лимгары и пальцы.
- Служители земли вовсе не обладают какой-либо благодетелью, - тихо говорит бродяга, пока мы петляем по узким, заснеженным подворотням. Он по-прежнему держит меня под локоть, и я послушно иду за ним. - Они некие перераспределители всего лишь. Им приносят мертвых или хлеб, иногда овощи или фрукты. Плоды земли.
Я ничего не понимаю. Священники воспевают небо, а не землю - что означает это "служители земли"? И зачем им мертвые?
- Здесь считают, что жизнь порождается землей. И человеческая, и ... овощная, - он усмехается своим словам. Я гляжу на его лицо, но улыбки не вижу за плотными и многочисленными слоями шарфа. - Земля дарит урожай, и служитель перераспределяет его некоторую часть между горожанами. Каждый занимается своим делом, и потому не у всех может быть свой огород и своя пища. Те, кто снял хороший урожай, приносят его сюда, на площадь. А остальные получают свою долю от служителя.
- А мертвые тут причем?
Бродяга бросает косой взгляд на меня и тут же отводит глаза. Как всегда.
- Мертвых тоже приносят сюда, чтобы вернуть земле. Часть из них сжигается, и пеплом удобряют огороды. Часть рубят на куски и выдерживают в специальных емкостях, чтобы быстрее перегнило. И тоже удобряют землю.
- Это отвратительно! Рубят мертвых на куски?
- Конечно, - он выпускает мой локоть и останавливается, встав ко мне вполоборота. Он говорит со мной, но смотрит только в сторону. Будто старается не пропустить чего-то важного. - Сами они в земле перегнивают гораздо дольше. Да и кости потом мешают обрабатывать грядки.
Я вспоминаю овощное рагу в доме СаДжёри и чувствую подкатывающую к корню языка тошноту. Все это было выращено на мясе мертвецов, на человеческих телах, перегнивших или сожженных. А следующий урожай они снимут с тела Ригас. Весь город будет чинно и молчаливо, как у них принято, сидеть за столами и есть ту часть мертвой, что взошла в виде пшеничных зерен или редиски.
- Лучше бы тебе не светить свой чужеземностью, - наставительно говорит меня бродяга. - Кто знает, даст ли он тебе хлеба в следующий раз.
- Все знают про меня, - с горечью отвечаю я. - Что он про тьму говорил? Я виновата в приходе зимы?
Он впервые пристально смотрит на меня, но быстро отводит взгляд. Я пытаюсь разглядеть цвет его глаз, но шапка нахлобучена так низко, что я ничего не успеваю рассмотреть в двух узких щелках его оценивающего прищура.
- Скоро сама узнаешь. Куда тебя отвести?
Я пожимаю плечами. Мне хочется сказать: домой. Чтобы он отвел меня в тот чердак, снова помог влезть на бочку, отодвинул фанерный лист и усадил в мягкую, теплую кучу тряпья. Чтобы снова развел свой импровизированный очаг в старом котелке, и молчал, и сторонился, и глядел в сторону сколько угодно. Но чтобы мы сидели вдвоем в тепле, в мягком полумраке и жевали тот кусок хлеба, который я выпросила у священника.
- К дому Лимгары.
- Хочешь забрать что-то?
Бродяга идет вперед, и его голос звучит глухо и неясно.
- Что? - я вспоминаю, как мы смотрели друг на друга из окна моей комнаты у Лимгары. - Нет, хочу поговорить с ней.
Он больше ничего не спрашивает. Через несколько минут останавливается и показывает мне рукой:
- До конца переулка и направо, - коротко говорит мне мой диковатый провожатый и, словно воришка, ныряет в лазейку между досками забора.
- Ты еще придешь? - спрашиваю я через забор, но ответа не следует. Наверное, он уже отошел и не слышит. Или просто не хочет отвечать.
Я вздыхаю и иду в указанном направлении.
Поворачиваю направо и вижу знакомую улицу: та самая огромная лужа с перекинутым через нее настилом. В этот раз есть возможность обойти по краю, что я и делаю. Дом Лимгары должен показаться за поворотом, но...
Я вижу только кромешную тьму.
"Тьма надвигается" - говорил священник мне вслед.
На месте дома Лимгары - самого дальнего, всегда стоящего будто на отшибе - густая, непроницаемая тень. Я напряженно тру глаза, надеясь, что все увиденное - лишь обман зрения, но тьма не исчезает. Подхожу ближе, вглядываясь в ночь посреди дня, посреди улицы, ночь, поглотившую дом Лимгары и часть тропинки, ведущей к порогу.
Что это?
Будто в лунную ночь стоишь возле высокой стены, тень от которой четкой гранью отделяет освещенные участки от полностью сокрытых мраком. Дорожка, что проложена к дому Лимгары ногами ее немногих постояльцев, почти вглухую заметена снегом. Здесь она лежит под моими ботинками - и через пару метров обрывается под непроницаемым слоем темноты. Я вглядываюсь в эту поразительную стену: в глубине неуловимо, едва различимо чернильными пятнами зависают очертания старого дома. Чем старательней я пытаюсь их увидеть, тем четче они проступают, но одно движение ресниц - и изображение расплывается, расползается дымными обрывками, словно капля акварельной краски в стакане воды.
Я подхожу совсем близко. Что там, по ту сторону грани? Ночь? Или все это - лишь мираж?
Я осторожно касаюсь пальцами нависшей надо мной гигантской завесы тьмы, но ничего не чувствую. Ни тонкой оболочки, ни движения, ни холода по ту сторону. Мрак мгновенно смыкается вокруг пальцев.
Опускаю руку. И с криком отскакиваю назад, опрокидываясь на холодный влажный снег, зажав в ладони левой руки пальцы правой, только что побывавшей по ту сторону. Стараюсь отдышаться и успокоиться, крупная дрожь бьет все тело, сердце заходится в сумасшедшем ритме. Открываю глаза, медленно разжимаю левую ладонь. И не могу сдержать стона от ужаса: пальцев у меня больше нет. Тьма поглотила их, растворила, уничтожила, съела. Смотрю на свою руку, как на неведомое чудовище, и не могу поверить то, что вижу. Кончики пальцев, побывавшие за гранью, отсутствуют так, будто их никогда и не было. Я по-прежнему не чувствую ничего: ни боли, ни холода. Нет ни крови, ни ран. Просто правая ладонь теперь почти вполовину короче левой. Я сверяю их, поворачивая их то тыльной, то внутренней стороной к глазам. Может, я просто помешалась и все это мне мерещится? Может, наоборот - всю мою жизнь я провела с обрубками на месте пальцев и просто никогда этого не замечала?
Я прячу поврежденную руку за полой кофты, пытаясь унять дрожь и учащенное дыхание. Тьма, словно гигантский вал черной, мертвой воды нависает надо мной и грозит обрушиться, чтобы навеки похоронить под собой. Я отползаю к дороге, неуклюже отталкиваясь левой рукой, кое-как встаю и убегаю прочь. Скорее, найти тот чердак, укрыться, спрятаться, и пусть там будет бродяга. Пусть он посмотрит, пусть подтвердит, что не я сошла с ума, а весь этот чертов город сам по себе бред какого-то сумасшедшего, и что у меня действительно нет пальцев на правой ладони. Или просто уложит спать, а утром я проснусь - и все будет на своих местах: дом Лимгары и мои конечности.
Лабиринт переулков окончательно сбивает меня с толку, я совершенно перестаю ориентироваться и понимать, что происходит, когда передо мной оказываются двери дома СаДжёри. Я обессилено опускаюсь на ступеньки и закрываю глаза, словно где-то вдалеке различая, как скрипит дверь и хозяйка задает мне какой-то вопрос.