- Володенька... это же, наверное, очень дорого?.. - промолвила скорее для порядка Воскресенская, внутренне восхищаясь свадебному подарку, когда Уклейкин вечером вместе с шикарным букетом алых роз и обручальными кольцами презентовал ей вполне себе роскошное колье с изумрудами под цвет её великолепных зелёных глаз.
- Не мелочись, дорогая, - в разумных пределах по-гусарски и не без едва заметного удовольствия ответствовал Володя, за раз, истративший почти весь давешний гонорар за статью о Лопатине. - Эх, Наденька... - продолжал мечтательную почти браваду Уклейкин, - будь я какой-нибудь Рокфеллер, то я бы ни секунды не думая, купил бы тебе весь мир... и бросил бы его к твоим божественным ножкам...
- Спасибо, милый... - отблагодарила она его небесным поцелуем, - но, к счастью, - коммерция - это не твой удел... - Господь одарил тебя иным, но истинным даром: сочинительством, и которое в отличие от сомнительного уменья набивать сундуки псевдо златом - бессмертно...
- Да это я так, чисто умозрительно... - едва не извинялся Володя за излишнюю гиперболу, тем не менее, польщённый высокой оценкой своих пока ещё не реализованных обществу и Творцу произведений из нежнейших уст любимой. - Уж не знаю, какой из меня в итоге выйдет писатель, если вообще выйдет, но делец - ты точно заметила, - как мортира из штиблет!
- Зато ты неисправимый романтик, - лучезарно улыбнулась она и, как кошка к хозяину, прильнула к нему всем нежным и упругим телом, - а их, увы, всё меньше и меньше - хоть в красную книгу заноси.
- Это точно, - крепко обнял её Володя, - стыдно признаться, но если бы не Серёга, то наверняка бы до сих пор бы бродил в поисках подарка и колец средь несчётных прилавков бытия, ломящихся от всякой ненужной всячины. - А Крючков, мало того, что словно профессиональная ищейка, нашёл всё что нужно, но и здорово понизил цену, аргументировано и с жаром уламывая продавцов.
Ушлый в торговых вопросах Серёга действительно прилично сбил ценник на колье, и вполне заслуженно вынудил Уклейкина купить бутылку отменного коньяку, которую они на сэкономленные деньги и время неспешно и выпили в соседнем дворе, обсуждая детали грядущего брака. Качество напитка было настолько высоким, а настроение - великолепным, что при наличии лишних двух часов крепкий организм Володи практически не заметил на себе его влияния; и хотя бы и внешне выходило: фактически он сдержал, данное ещё утром Наденьке слово: "ни-ни-ни".
- Да и со вкусом у твоего Сергея всё в порядке, - любовалась изумрудным сиянием дорогого подарка Воскресенская, красиво подплыв белым лебедем к зеркалу.
- Факт, - не без гордости за товарища подтвердил Уклейкин, - кстати, Наденька, он, как я тебе и обещал, со своей супругой Светланой будут нашими свидетелями.
- Отлично, у тебя настоящий друг, милый, - обрадовалась Воскресенская удачно складывающимся обстоятельствам, - а сразу же после ЗАГСА поедем к моим родителям, обрадуем...
- Хорошо бы если так, - согласился Уклейкин, всё-таки опасаясь возможной негативной реакции её отца на их тайное обручение, хотя Наденька и уверяла, что она осторожными намёками подготовила его к грядущему событию.
- А может, перед визитом к твоим в кафе заскочим? - заранее решил готовиться Володя к неминуемой встрече с Ярославом Андреевичем и Людмилой Александровной, - ребят угостим, да и для храбрости: по чуть-чуть не помешает...
- Знаю я ваше с Сергеем "чуть-чуть..." - с едва заметным упрёком, но совершенно по-доброму, улыбнулась она алчущему её одобрения Володе, - впрочем, там видно будет... разумная раскованность не помешает, а, то отец очень не любит когда кто-либо пытается казаться лучше или хуже, чем он есть на самом деле...
- И правильно не любит, я и сам ненавижу хамелеонства, - чуть успокоился Уклейкин, заочно и интуитивно почувствовав в отце Наденьки родственную душу, - а про кафе это я так сказал, к слову, что б ребят угостить...
- Я так и поняла... - вновь хитро, но совершенно без задней мысли улыбнулась она и ласково потрепала Уклейкина за волосы, - а кстати, вы с отцом чем-то похожи, словно бы большие дети - по-хорошему открыты и наивны.
- Ну, и слав Богу, - ещё больше взбодрился Володя, тут же получив подтверждение своих телепатическим предположениям, - хотя лично мне до Дон-Кихота ещё расти и расти во всех смыслах...
- Опять ты, Володенька, впадаешь в самоедство, - поправила его Воскресенская, уловив в словах любимого, слабые нотки неуверенности, - забыл, что тебе Ирина Олеговна сказала? - "Ни в коем случае не снижать самооценки, дабы не впасть в искусственную депрессию".
- Такое разве забудешь... - вынужденно согласился Володя, с трудом скрывая, вновь проявившуюся нервозность, навеянной почти забытой чертовщиной. - Впрочем, - смог он кое-как взять себя в руки, - ты, как всегда, права: уж лучше пусть и внешне глупое самопожертвование в стремлении к истинам, справедливости через самореализацию, нежели самоедство, вызванное низким, да ещё и нереализованным тщеславием...
- Вот и правильно, - сразу же морально поддержала любимого Воскресенская, пропустив вскользь хоть и путаную, но глубокую и, видимо, давно сидевшую и мучавшую мысль Уклейкина. - Жаль лишь, что и без того немногим Дон-Кихотам во все времена живётся не сладко, - вдруг, почти невольно поддалась она начинающему медленно угасать настроению Володи.
- Ничего, Наденька, - уже в свою очередь начал подбадривать он любимую, - как говорит Петрович, - прорвёмся, - вон у нас, оказывается, почти больше полдома Дон-Кихотов, так, что не всё так безнадёжно...
- Ой! - тут же тревожно всплеснула руками Воскресенская, когда разговор неожиданно вывернулся, как опасная горная тропа к смертельному обрыву, к осаждаемому Лопатиным дому Володи, - к нам же милиция приходила, пока тебя не было...
- Зачем?.. - напрягся вопросительным знаком Уклейкин, готовый вновь обречённо испить очередную чашу горького бытия.
И Наденька взволнованно поведала ему всё, что приключилось во время неожиданного визита въедливого следователя Чугунова, включая его угрозы в виде весьма толстых, если не сказать, - прямых намёков, в сопровождении тюлене образного, но в целом, - нейтрального к событиям участкового.
- Чёрт!.. - едва не вымученным стоном вырвалось из Володи, - ...про то, что надо отмечаться раз в две недели в милиции я совсем забыл; вернее сказать... он мне, нарочно, сволочь, не сказал...
- Володя... - уже с подлинным упрёком одёрнула его Воскресенская, - ты же обещал не чертыхаться...
- Всё-всё, больше не буду, любимая... - как-то потерянно вновь едва не поклялся он Наденьке не произносить вслух треклятое слово, однако, былое настроение улетучилось, словно мгновенно исчезнувший горный туман от мощного порыва промозглого до костей шквального ветра.
Уклейкин не то что бы совсем забыл о грядущем суде, но и как всякий человек надеющейся на избавляющее от этой крайне неприятной процедуры чудо, верил, что всё образуется само собой. "Ведь не мог же я и в самом деле натворить то, что вменяет противный следователь Чугунов, да ещё и с невообразимой суммой штрафа в один миллион рублей..." - всякий раз успокаивал он себя подобными рассуждениями, когда вольно или невольно вспоминал перипетии допроса у колючего майора. Кроме того, вроде бы как закончилась чрезвычайно престранная история с напористым, невесть откуда взявшимся наследником Нострадамуса и, как минимум, - одним чёртовым Карлом в утомлённом неизъяснимыми несуразностями мозгу Уклейкина стало меньше.
И вообще после целебного психологического сеанса у Ирины Олеговны Володя, - вполне успокоился, на столько, на сколько, это было возможно в текущей ситуации; и даже, как будто, приободрился, вновь обретя относительные уверенность, утратив на время болезненную бледность лица на фоне естественного столичного загара окружающих. И вот сейчас, словно бы отрезвляющий гром, средь хоть и медленно, но проясняющегося житейского неба, из любимых больше всего на Свете уст прозвучали эти ужасные слова: "Суд", "Повестка", "Чугунов"...
Воистину вся наша жизнь, друзья, - это полосатые зебра или матрац, кому как нравится, и мы, вольно и невольно, от первого лучика света Господня в колыбели до мрака плотского не существования, сначала задорно скачем, а затем, стиснув редкие зубы, упрямо ползём на стёртых кулаках через чёрные и белые полосы бытия.
Однако, не смотря на все едва не слёзные уговоры Воскресенской немедленно идти в милицию, что бы поставить отметку в повестке о невыезде из Москвы, Володя смог её убедить отложить визит в органы внутренних дел до утра, ссылаясь на поздний час и всю нелепость происходящего. По-видимому, его настолько достала вся это нервотрёпка с чертовщиной и неудержимой ртутью вытекающими из неё Карлами, судами и Чугуновыми, что он, не представляя как выбраться из хитро и неизвестно кем сплетённой паутины, обречённо решил про себя: будь что будет, в тайне продолжая уповать на чудо избавления. Но даже при таком фатальном отношении к своей судьбе, Уклейкин нашёл в себе остаток духовных сил и клятвенно обещал Наденьке с утра отметиться в отделении милиции, тем более что его штабное дежурство на кухне выпадало на рассвет.
Вот в таком скомканном настроении, обсудив по инерции ряд второстепенных житейских вопросов, влюблённые и улеглись в прохладу постели, словно волны на песке после едва не начавшейся бури. И если после божественных лобзаний и неги, Наденька, почти мгновенно окунулась в бездну фантастической вереницы цветных сновидений, то Володе, как он не пытался, даже в забытьи избавиться от пугающего видения, в воспалённом подсознании, неприятно давя на него, проецировалась одна и та же сюжетная картинка, - некий не Земной Суд над ним.
"Итак, господа... - начал было объявлять некто в маске и чёрном плаще с белым крестом на груди, и тут же осёкся, - ой, простите, земная привычка, - граждане Мира, разумеется... внеочередное выездное марсианское заседание суда по делу Уклейкина В.Н. объявляется открытым. - В связи с дефицитом времени и профессиональных кадров Высшие инстанции доверили мне совместить должности Председателя правосудия и Обвинителя".
Фигурой, возвышающийся на красном песочном холме командированный судья-прокурор, был невероятным образом схож со следователем Чугуновым; более того, - из-под пол плаща торчали форменные до боли в глазах отдраенные гуталином яловые сапоги майора. Однако голос его был один в один, как у треклятого фантомного или реального чёрта, бесцеремонно явившегося Уклейкину в похмельный Понедельник после Серёгиной свадьбы: слащаво-холоден и самоуверен. Это адская смесь даже во сне вынудила подорванную нервную систему Володи отдать приказ полу дремлющим рецепторам выделить из распластанной в беспамятстве плоти обильную порцию ледяного пота. Он напрягся, как пациент перед дантистом...
"Итак, граждане Мира, приступим, помолившись Глобальному Предиктору Вселенной - Творцу всего сущего и не явного - Богу, возложив длани наши на Кодекс Его о Чести, Совести и Достоинстве", - продолжил невообразимым образом скрещенный в единое целое чёрт-следователь. - Я, данной Вседержителем властью и в строгом соответствии с материалами дела вменяю обвиняемому, землянину Уклейкину Владимиру Николаевичу, нижеследующие пороки (при этих словах Володю основательно торкнуло изнутри, будто бы он голыми руками взломал высоковольтный трансформатор):
- беспричинное нападение на почтенного гражданина Мира Лейкина Устина Карловича посредством нанесения последнему скользящего удара по голове мобильным телефоном;
- намеренное и публичное искажение действительности по месту работы журналистом в газете "Вечерняя Москва" с целью получения дополнительной прибыли с доверчивых граждан Мира;
- общая пассивность в общественных делах и личная леность при реализации таланта данного самим Создателем для провидения Его помыслов;
- и, последнее, ...отчасти личное (Обвинитель чуть замялся), - постоянное упоминание идиомы чёрт в ругательном, уничижительном смысле по поводу и без оного".
Закончив с обвинениями, судья-прокурор, смачно высморкавшись в носовой платок кровавого цвета, тяжело выдохнул, словно с мировым рекордом пробежал стометровку, и пристально оглядел всех присутствующих на заседании. Кроме задавленного повышенным вниманием Уклейкина, сидевшего посреди некоторой песчаной открытой полянки на низко спиленном пеньке, вокруг него на таких же по высоте небольших холмиках полукругом расположились дюжина присяжных, адвокаты, свидетели и многочисленная публика. Не смотря, на внешнюю разношёрстность окружающих Володю граждан Мира, всех их объединяла точно такая же непроницаемая чёрная маска, как и у Председателя Суда и Прокурора в одном неприятном для Уклейкина образе.
"Итак, - продолжил Обвинитель, - на основании собранных неопровержимых доказательств, с которыми вы, уважаемые граждане Мира, можете в любое удобное для вас время ознакомиться, я, как уполномоченный комитетом Справедливости Прокурор предлагаю помимо нашего порицания определить Уклейкину В.Н. нижеследующее наказание и направить его Глобальному Предиктору на окончательное утверждение:
1. Лишить обвиняемого данного Богом литературного таланта до конца дней его земных;
2. В связи с утратой Высочайшего доверия не реализацией вышеуказанного дара Господнего, предлагаю также лишить обвиняемого и такого вдохновляющего фактора, как взаимная человеческая Любовь с гражданкой Мира Воскресенской Надеждой Ярославной".
Лицо Уклейкина, да и вся плоть его до последнего атома мгновенно стали белее белого от услышанного почти смертельного для него приговора, а и без того заячье сердце, - едва не остановилось и лишь раздавшийся спасительный голос Наденьки откуда-то из-за спины его, предотвратил непоправимое:
"Я не брошу тебя, Володенька!.. Никогда!!!"
"Реплики потом, граждане Мира, - строго оборвал Председатель Суда не регламентированный выкрик отчаянья с места, - при повторном нарушении установленного процессуального порядка вы будете удалены с заседания. - Итак, если есть возражения по существу, прошу высказаться адвокатов..."
Уклейкин в надежде на чудо обернулся в сторону назначенных защитников своих и едва не потерял во сне подсознание: несмотря на плотные чёрные маски на привставших с холмиков двух людях, в них он с невыносимым трепетом всей сущности узнал умерших лет десять тому назад родителей.
"Мама?.. Отец?!.." - из последних сил выдавил из себя Володя самые дорогие ему во всей Вселенной слова, с которыми он появился на Свет и с благодарной сыновней любовью к ним бережно нёс их всю свою жизнь...
Но родители ничего не ответили ему, словно бы, не услышали молящего вопроса сына, хотя взгляд их и был обращён к нему и излучал всё ту же, ни с чем несравнимую Божественную теплоту и любовь, которую и могут дать чаду только Отец и Мать его. Володя же, как изголодавшийся младенец молоко, впитывая в себя, их чуть подзабытое за годы невыносимой и, казалось, уже вечной разлуки тепло любви, находился в разрывающем Душу состоянии одновременного невероятного Счастья и глубочайшего Страха. Он равно верил и не верил глазам и ушам своим, одновременно безмерно радуясь и пугаясь, отчего далее не мог произнести ни звука, ни сдвинуться с места, словно бы он был лишён дара речи и прикован к месту всеми цепями Мира.
А тем временем родители начали поочерёдно, последовательно и скрупулезно приводить Суду все положительные факты из жизни сына, какие полезные навыки, достойные черты характера, поведения и культуры они сумели привить ему с самого первого явления его Миру до своего последнего дня. Не ускользнуло буквально ничего из вереницы земных дней Володи: от первого "спасибо", сказанного им осознанно в яслях, до строительства скворечника в 5-м классе школы; любая, казалось бы, "мелочь" всплывала из памяти их, как возможно недостающий аргумент и бережно выкладывалась на весы правосудия дальнейшей Судьбы его. Однако через полчаса доводы "За" были исчерпаны и родители вновь присели на красные марсианские холмики и с нескрываемым волнительным трепетом начали внимать грядущим событиям. Они всё также ни на ничтожное мгновенье не сводили с "парализованного" происходящим сына, переполненных бесконечной к нему любви глаз со слезами радости Божественного нечаянного свидания и тревоги творящегося Суда.
"Возражения адвокатов приняты и запротоколированы, - продолжил вести заседание Судья-Прокурор в виде синтезированного Провидением в единое ужасное целое образов невыносимого майора милиции Лефортово и гадливого фантомного или реального чёрта. - Есть ли какой-нибудь из сторон дополнительные, не выявленные следствием факты "за" и "против" Уклейкина?
"Есть! - тут же, как межгалактическая ракета со старта, вскочил с холмика некто с огромной, словно у Пушкинского карлика-колдуна Черномора, бородой. - Этот, с позволения сказать журналист, подверг сомнению моё, великого Нострадамуса, пророческое стихотворение 1-ой Центурии Лионского издания о Марсианах. Но, ...что мы сейчас видим, собственными очами, граждане Мира?! Мало того, что мы земляне находимся сейчас непосредственно на планете Марс, якобы непригодной для разумной жизни, но и вокруг нас, - он выразительным жестом обвёл ареал заседания, где расположилась местная публика, - на заседании Суда непосредственно присутствуют сами марсиане".
В ответ местные зеваки, расположившись вокруг Уклейкина плотным полукругом, словно аккуратно сложенные яйца из инкубатора, в подтверждение слов недовольного Нострадамуса утвердительно покачались сами собою собой.
"То есть ещё одна ложь этого бумагомараки и почему-то не указанная в обвинении, - на лицо!" - победоносно, словно длиннющий шарф вокруг шеи, намотал он седую бороду и закончил.
"Странно, действительно этого факта нет в деле..." - удивлённо пожал плечами Прокурор-Судья, строго покосившись на нерадивых помощников, которые в свою очередь традиционно виновато развели руками, мол, извините, накладка вышла.
"Нет, - значит - не было, ибо, - это лженаучно, бездоказательно, а потому - не может быть обвиняющей уликой! - мгновенно раздался в ответ голос где-то справа от Уклейкина, почти на 100% принадлежащий Крючкову, - почём нам знать, что всё это не галлюцинации, сновидение, или ещё что-либо похуже в этом роде... - Знаем мы вас средневековых шарлатанов и еретиков - нагородят всякую чушь с три короба, а нам, потомкам, - разгребай. - Мало того, что даже в Библии сказано, что дескать никому кроме Господа будущее не ведомо, так наши спутники давно доказали, что на Марсе нет ни кислорода, ни тем более даже примитивной жизни!
"А ты кто такой, что б выводы делать?! - опять, словно ужаленный самой ядовитой осой во Вселенной сорвался с холмика Нострадамус и начал нервно разматывать завязавшуюся невообразимым образом вокруг шеи морским узлом бороду.
"Я, Сергей Крючков, с красным дипломом окончивший физический факультет МГУ и кроме того лучший друг Володи - и не позволю в век космонавтики и атомной энергетики вводить в заблуждение граждан Мира и Суд высосанными их ветхого пальца псевдонаучными утверждениями банальных жуликов дремучего средневековья!"
Нострадамус уже распахнул было пасть, что бы как авторитетный лев, в полемике "сожрать" с потрохами нагловатого, никому неизвестного, выскочку, но в гневе перетянув бородой шею, едва не задохнулся и вынужденно примарсился на холмик, дабы экстренно восстановить случайно прерванное дыхание.
"А мне Уклейкин, червонец должен!" - тут же заполнил мимолётную паузу следующая маска, в которой угадывался до кожаного зуда противный фальцет Губермана.
"А ты, Христопродавец, хлебало-то захлопни от греха! - мгновенно впился справедливой стрелой возмездия Робингуда в мутный силуэт Губермана образ возмущённой до крайности Звонарёвой. - Ты, барыга, мой тульский самовар продал, а врал, что в музей сдал!..
"Точно, баба Зина, - так его жидёнка, он, паскуда, за копейку мать у... душит! - в триедином порыве непреступной горой так же встали на защиту Уклейкина испитые, чуть заикающиеся голоса Толи, Коли и Егорыач, - Володька нам намедни трё... трёшницу на опохмел пре... презентовал - настоящий кореш!.. ".
"А колёса нашим "Жигулям" не он ли, сволочь, со своим дружком-хулиганом Крючковым подрезал?! - взвыла милицейской сиреной Стуканян.
"Видел я ваши "Жигули", - встрял невесть откуда раздавшийся голос милейшего прораба СМУ-66 Суринама Занзибаровича Китайцева, - их даже на металлолом стыдно сдавать - одна ржавчина, а вот кто наши нулёвые японские бульдозеры подчистил - вопрос..."
"Не пойман - не вор! - вклинилась, словно зубило меж сцементированных годами кирпичей, некая матрица слесаря-водопроводчика Ломакина, - так что нечего поклёпы тут на Володьку возводить. При этом, даже через маску было видно, что на лице Стёпы ("Разводной ключ") алой клюквой проступало некое стыдливой смущение.
"Да нормальный он парень!.." - более чем убедительно пробасил некто крайне схожим с голосом Жоры Коловратова, отчего в целом маленьких и щуплых марсиан едва не отбросило назад в тартарары, как от взрывной волны при небольшом ядерном взрыве.
"И вообще, Володя, в последнее время здорово исправился, и кишка у него вовсе не тонка как раньше, - вступил в бой солидный, при всех боевых орденах образ Шурупова, - это я вам как его вечный сосед, фронтовик и фактически родня говорю."
"А мне ваш хвалёный Уклейкин проклятым футболом окно разбил!".
"А меня, соколик, через дорогу на Тверской улице перевёл!".
"А мне челюсть в Перово выбил!".
"На экзаменах меня выручил!!".
"За косички дёргал!!!".
Подобно этим и куда более не печатными "за" и "против", совершенно забытыми Уклейкиным голосами, слившиеся в единый нарастающий гул взрывоопасно наполняли пространство Суда, словно сползающий с марсианских гор, огромный и всё сметающий на своём пути, оползень.
Уклейкин даже сквозь непроницаемую маску ощутил, что на виртуально-нереальной физиономии Чугунова-Чёрта, выступающего в роли Судьи-Прокурора, проступала чернота явного недовольства, как общим ходом судопроизводства, так и складывающимся равновесием по отношению к судьбе Уклейкина. И Обвинитель, угрожающе встав над заседанием, раздул до не приличия щёки, и будто бы начинающий Соловей-разбойник, пронзительным свистом в раз оборвал гвалт разбушевавшейся публики, отчего местные вновь едва не были опрокинуты с холмиков мощной звуковой волной:
"Ша всем!!! Вы что, граждане, блин, Мира, офонарели?! Напоминаю: тут вам ни кичман какой-то, а выездная сессия Высшего Суда Глобального Предиктора всего Сущего и не Явного 1-ой инстанции, - ведите себя подобающе!.. В противном случае в личном деле каждого появится соответствующая ремарка..."
Публика, став мгновенно шёлковой, сразу же прониклась серьёзным предупреждением, превратившись в самый слух, а фантомно-реальный Чугунов-Никйелку, пошептавшись с озадаченными помощниками, плохо скрывая раздражение, продолжил:
"В связи со вновь открывшимися обстоятельствами Высокий Суд объявляет перерыв. О времени и месте следующего заседания Суда, вы, и возможные новые участники будете оповещены особо; прошу всех, за исключением местных граждан Мира, немедленно покинуть Марс и ближайший месяц не удаляться за пределы Млечного пути".
И вся окружающая его публика, как ночной туман перед рассветом, по дуновению едва ощущаемого ветерка, начала медленно и неотвратимо растворятся на страшно испуганных творящимся невероятным действом глазах Уклейкина.
"А я! как же я?! - от невыносимого отчаянья, наконец-то вновь прорезался голос у Володи, плоть которого, тем не менее, не могла сдвинуться ни на былинку с места, словно все силы гравитации Солнечной системы прошли сквозь него невидимыми тросами, привинтив его намертво к тверди красной планеты.
"А вы, пока ещё гражданин Мира, Уклейкин, останетесь тут, ибо вам, как уже нарушившему на Земле предписание милиции являться в срок для элементарной отметки вашего наличия, - больше нет веры", - и двуединое существо моментально растворилось последним, оставив Володю в абсолютном одиночестве и непонимании происходящего. Он, как вбитый намертво гвоздь, торчал понурой головкой из пня и с неописуемой тоской вглядывался в марсианское чёрное небо, на розовеющем горизонте которого угадывалась до боли в разрывающемся сердце родная, но совершенно недосягаемая планета Земля.
- Мама! Отец!! - в полном отчаянии, тщетно пытался он докричаться в бездушную и безучастную к его роковой судьбе обезлюдевшую пустыню красной планеты. - Серёга! Наденька!! Спасите меня!!! Я погибну... без вас!..
- Что ты, что ты, Володенька, успокойся... - наконец услышал он где-то над собой, в непроницаемых, словно разлитый свинец, Небесах Марса спасительный ангельский голосок Воскресенской. - Ты же знаешь, что я не брошу тебя!.. никогда...
И тут же Уклейкин ощутил на взмокшем от жутких переживаний сна и белом, словно горний снег, челе своём, её нежный целительный поцелуй; и, будто едва не пропавший в лабиринтах бесконечных галактик странник, вернувшийся, наконец, домой, - он вновь с превеликим трудом с благоговением приоткрыл глаза в явь... к Свету жизни...
- Наденька... ты даже не представляешь, как я рад тебя снова видеть... - благодарно выдохнул Уклейкин, не сводя с любимой преданного взгляда, и для пущей уверенности, и что бы окончательно развеять последние сомнения, он, обхватив её тёплые ладони, нежно поцеловал их, и, словно нашедшейся щенок, - головой прижался к упругой груди её.
- Что-то страшное приснилось?.. - ласково гладила Наденька его по взъерошенным и взмокшим от сновидения волосам, продолжая всячески успокаивать.
- Не то слово, дорогая, почти "Марсианские хроники" Брэдбери только на порядок жутче... - ещё находясь под внутренним гнетущим впечатлением от чёртова сновидения, постепенно приходил в себя Володя. - Ты не поверишь: на Марсе было что-то вроде Высшего Суда, на котором меня обвиняли в отсутствии подобающей гражданственности и в использовании таланта не по назначению, а значит - в зарывании оного в песок... Правда, я так и не понял, чем дело кончилось. Представляешь, Наденька, почти всех-всех узнал, с кем хоть раз в жизни соприкасался: от яслей до сегодняшнего дня, хотя все и были в масках. Серёгу, тебя и... - добавил он после мучительной паузы, как-то с обречённой грустью, - родителей... видел...
- Ну-ну-ну...не бери в голову, - продолжала утешать его Наденька, как испуганного ребёнка, - мало ли что во сне привидится, - не всему же верить. "Так и с ума сойти не долго..." - зловеще сверкнула в ней очевидная мысль, которую она по понятным причинам не решилась произнести вслух.
- Ты как всегда права... - с какими-то смешанными в мелко-рубленный винегрет чувствами согласился Уклейкин, - но, если честно, то даже виртуальные совпадения с реальностью меня до мозга костей достали...
- А ты тогда сразу вспоминай, что тебе говорила Ирина Олеговна - больше уверенности и отвлекающих от навязчивых идей дел: и всё само собой образуется. А скоро и отец Михаил с Афона приедет - к нему сходим, поговоришь и я больше чем уверена - всё у нас в итоге наладится...
- Эх... - чуть веселее задышал Уклейкин, благодарно улыбнувшись Воскресенской, - что бы я без тебя, Наденька, делал...
- Не знаю, Володенька, но ...наверное, дописал бы свой роман... - хитро улыбнулась она в ответ.
- Господи, какая же ты умница! - воскликнул Уклейкин. - Действительно, ведь как всё просто: что бы быть по-настоящему счастливым человеком надо лишь истово и последовательно заниматься своим любимым делом к чему Создатель Душу твою и Разум одарил Талантом, а не разменивать жизнь на второстепенные пустяки и ложные, якобы ценности...
"Быть может, и вся эта чертовщина, включая этот и предыдущие фантастически ужасные сны, которая происходит со мной, - есть некое предупреждение мне, - не решился озвучить Володя, "новую" версию невероятных событий последних недель, не смотря на ощущение почти полного прозрения по этому вопросу. Словно бы сам Господь меня предупреждает: мол, хватит валять дурака и бить баклуши, Уклейкин, займись пока не поздно реально полезными для Мира делами, если не хочешь НИЧЕМ навсегда исчезнуть в бездне безвременья и беспамятства современников и потомков. Очнись, действуй, созидай в соответствии с данными тебе Природой способностями, дабы подобающими произведениями и поступками встать в ряд "коллег по цеху" вместе со Мною - Творцом тебя, а также - всего и вся на свете и за его пределами".
И Володя будто бы озарённый внезапно вспоровшим свинцовые тучи лучом долгожданного Солнца неожиданным просветлением, расцеловав благоговейно Наденьку, досрочно сменив на кухне наглухо зевающего начштаба, - и едва ли неодержимо бросился творить свой роман, навёрстывая растраченное на второстепенные мелочи жизни время.
Как и ранее в редкие часы Вдохновения, нужные слова начали сами собой, естественной вереницей выстраиваться в изумительно красивые и выверенные предложения, словно бы воды реки в лоно своего естественного русла, щедро наполняя текст, свежим и глубоким смыслом. Однако сегодня в этом творческом процессе впервые в жизни Уклейкина присутствовала какая-то неизъяснимая уверенность в собственных силах, правоте своих суждений и убеждений, словно бы, наконец проросшие из почти окаменелых семян сомнений ещё слабые, зелёные, но несгибаемые ростки свободы выбора и принятия твёрдых решений.
Глава 2
Утром, великолепно расцветающего над неохотно просыпающейся Москвой Воскресенья, Уклейкин, с редко посещаемым в последние годы, моральным удовлетворением закончив очередную главу рукописи, - сдал дежурство в надёжные руки традиционно сурово зевающего начштаба. Не став будить измотанную буднями Наденьку, он, как и было решено накануне на совете без нескольких дней официально зарегистрированной семьи, - вынужденно отправился в треклятое ОВД Лефортово. Даже упоминание отделения милиции, где три недели назад Володя был ошарашен, как клоп дустом, страшным известием от въедливого Чугунова о вопиющей к нему претензии некоего У.К. Лейкина в виде судебного обвинения в причинение увечий с выплатой невообразимой компенсации в миллион рублей вызывало невыносимые чувства тоски и подспудного страха. Что уж говорить о повторном очном явлении в едва ли не логово чертовщины в его представлении, где вольно или невольно роль ужасного и Мефистофеля в вечных яловых сапогах исполнял вредный следователь Харитон Захарович Чугунов.
Именно поэтому он намеренно пошёл как можно раньше в околоток, свято уповая, что хотя бы со зловредным майором переменчивая судьба в этот раз разведёт его от лобового столкновения, словно бдительный стрелочник, в последний момент спасёт несущиеся на встречу друг другу, переполненные адской горючей смесью два товарняка. Как и в прошлый раз в соответствии с мудрым советом Шурупова, - он не стал давать милиционерам, лишнего повода усомнится в своей законопослушности, - и оделся подчёркнуто строго, правда, без непроницаемых черных очков, ибо следы свадебного побоища навсегда исчезли с лица, как не званные на Русь крестоносцы в студёных водах Чудского озера. И почти всегда скупое Провидение в этот раз улыбнулось ему во все условно-несчётные великолепно сияющие удачей жемчужные зубы: Чугунова на рабочем месте не было.
К слову сказать, въедливый до распухших печёнок следователь, скрупулезно и на нервах обойдя вчера с участковым, все квартиры ставшего ненавистным ему дома Уклейкина, - потерпел очередное подряд фиаско: по бульдозерному делу не было найдено ни одной сколько-нибудь значимой улики. Даже Агнесса Моисеевна Стуканян, которая в связи с тайным наездом на её мужа "Круглого" и "Сытого" вынуждена была околачиваться на старой квартире и агитировать колеблющихся жильцов за Южное Бутово, вопреки собственной змеиной сущности - едва ли не впервые в жизни не смогла возвести поклёп на кого-нибудь из соседей. Более того, отмахнувшись от вскипающего самоваром следователя, как от назойливой мухи, она мгновенно начала буквально пытать его о судьбе искалеченного неизвестностью личного, с позволения сказать, - автомобиля, чем едва не довела Чугунова до истерики.
И хотя эта неудача майора не была такой же во всех смыслах позорной, резонансной и трудно смываемой, когда в минувший четверг канализация по тому же чёртову адресу с головой поглотила его в невыносимо смердящие нечистоты, тем не менее - она нудящей занозой вонзилась в ранимое его эго. А посему с вечера субботы всю ночь напролёт он в несчётный раз перечитывал романы Конан Дойля в тщетной попытке постигнуть крайне эффективный дедуктивный метод знаменитого Шерлока Холмса, стимулируя мыслительный процесс крепкими напитками, впрочем, относительно умеренными темпами: не более 100 грамм в час. Собственно, именно это несколько экстремальное чтение и наличие в заначке официального выходного дня, - фактически намертво приковало в лоскуты измождённого Чугунова к дивану на всё оставшееся Воскресенье.
Таким образом, Уклейкин, получив в ОВД Лефортово вожделенную отметку в подписке о не выезде у зевающего дежурного офицера, к 9-ти утра был совершенно свободен и едва ли не счастлив удачным стечением обстоятельств. Как и тремя неделями ранее выйдя из удушливого во все времена помещения органов правопорядка в утреннюю свежесть пробуждающейся ото сна Москвы, Володя на мгновение задумался: куда бы ему направится. Твёрдого плана действий на случай благоприятного исхода из милиции у него не было и он, расслабившись от нечаянной радости, несколько вызывающе расположившись на сиротливой скамейке рядом с околотком, начал его созидать. Прямо перед глазами его раскинулся знаменитый парк имени легендарного сподвижника великого Петра I Лефорта и манил тенью величественных раскидистых лип, посаженных по легенде едва ли не самим Францем. Однако горькие воспоминания, обильно накатившиеся девятым валом на ещё неустойчивое сознание Уклейкина в виде материализовавшихся невесть откуда цыган с последующей чехардой, - тут же отвергли эту мысль, как крамольную.
Покрутив относительно собственной позвоночной оси, словно противоракетным локатором, головой в поисках визуальных ассоциаций для альтернативных идей плана дальнейших действий относительно умиротворённый взгляд Володи неожиданно споткнулся об подсознательно знакомую фамилию с явно негативным оттенком. Непосредственно перед ним укоризненно и пугающе возвышалась обшарпанная безжалостным ко всему бренному временем доска, известная в народе под строгим названием: "Их разыскивает милиция". Среди прочих объявлений о противоправных действиях несознательных граждан и с настоятельной просьбой, - к более сознательным людям, - о помощи в разоблачении первых, - зловеще сверкнула фамилия Копытов, словно бы страшно блеснувшая в тёмном закоулке сталь бандитской финки.
У Володи тут же перехватило дыхание, и он отчаянно фокусируя помутившееся было зрение, - обречённо привстал и, словно бы на неминуемый расстрел, повинуясь несгибаемым обстоятельствам судьбы, едва не подняв руки вверх для сдачи на милость незримым врагам своим, двинулся вчитываться в текст, в котором наличествовало нижеследующее:
"13 июня с.г. в 9:00 утра гр. Копытов Х.Х. вышел из дома на работу и пропал с концами. Настоятельная просьба ко всем кто хоть что-то знает о его местонахождении срочно сообщить в ОВД Лефортово или любому милиционеру. (Вознаграждение от безутешно скорбящих родственников в разумных пределах - гарантируется)".
От былого относительного благодушия по факту свободного выхода из ОВД не осталось и следа. Он вдруг отчётливо вспомнил, как на допросе у Чугунова, тот пару раз называл фамилию Копытова в качестве свидетеля по проклятому делу. Более того Уклейкин даже припомнил, что поймал тогда себя на неприятной мысли что эта фамилия, корень которой составляло "копыто", - ассоциируются с образом чёрта в русских народных сказках о нечистой силе. "Конечно... - пытался безуспешно успокаивать себя Володя лихорадочным анализом, - это могло быть чистым совпадением...", - но горький опыт последних недель нервного бытия его упрямо, как свирепая метель редкий лучик зимнего солнца, отметал и эту призрачную надежду. "Ещё, блин, инициалы как в уравнении Х.Х., прям икс в квадрате", - продолжал сокрушаться он причудливости туманной иронии собственной судьбы.
Однако более всего почти парализовало, взмокшее от напряжения сознание Володи, было то крайне удивительное обстоятельство, что на вклеенной в объявление фотографии физиономия разыскиваемого была в чёрной маске, а на голове - ярко-красный в звёздочках, как у клоуна или средневекового астронома, колпак.
- Что за чёрт!.. - невольно вырвалось из уст Уклейкина, и он в сердцах случайно сплюнул себе на ботинки, ибо его память с ужасом вновь вырвала из непроницаемого прошлого вчерашний ужасный сон о судилище на Марсе, где все кроме него были в таких же непроницаемых масках, хоть и без колпаков.
- Вот и я говорю, ахинея какая-то!.. - раздался за мгновенно похолодевшей спиной, до боли в сжатых безжалостной судьбой висках знакомый стальной, уверенный в себе голос; и Володя, вздрогнув, как включившийся холодильник, едва не потеряв самообладание, вынужденно обернулся. Мысленно перекрестившись, он приготовился к худшему и даже прищурил от страха глаза, словно бы ожидал неминуемого удара по голове каким-нибудь сверхтяжёлым предметом, но... катастрофические ожидания на сей раз разбились вдребезги об очевидные скалы реальности.
Пред тут же увеличившимися до предела от относительно благополучного исхода зрачками Уклейкина стоял уверенный в себе и по всему видать, - немало повидавший в жизни старичок-боровичок, точь-в-точь, как в сказке о Кощее Бессмертном. Был он чрезвычайно худ и небольшого росточка, с длинной окладистой седой бородкой, но в современном слегка мятом парусиновом костюме, в фирменных греческих сандалиях и в стильных, крохотных, как и его колкие глазки, очочках. Опираясь на бамбуковую трость, по-видимому, сделанную из бывшей удочки, он невозмутимо продолжил свою мысль:
- Ну, разве можно, молодой человек, по таким, с позволения сказать, уликам отыскать человека в Москве и уж тем более - в России?
- Нет, конечно... - растерянно кивнул Уклейкин в знак согласия с железобетонным тезисом незнакомца, постепенно приходя в себя.
- Я, уважаемый, в уголовном розыске почитай с первых пионеров, не одну сотню преступных собак съел... - едва заметно возмущаясь, нравоучительным тоном глаголил внешне спокойный старичок. - Но такого разгильдяйства и непрофессионализма милиции я даже при НЭПэ не упомню. Ну, вот как мне прикажите вознаграждение получить при таких куцых приметах этого Копытова?.. А на мою, даже персональную пенсию нынче не разгуляешься!..
- А вы, извиняюсь, случайно не знаете каково вознаграждение?.. - совершенно непонятно для чего спросил Уклейкин.
Седой пионер прищурил вострые глазки и опытным взглядом тщательно прозондировал окружающее пространство на предмет лишних ушей. И лишь убедившись в отсутствии оных на недопустимом для приватной беседы расстоянии, и ещё раз, словно флюорографический аппарат, отсканировав Уклейкина с головы до пят, - уверенным жестом попросил Володю склониться и рёк шёпотом:
- Поскольку вы, молодой человек, по косвенным признакам мне не конкурент и с виду человек относительно благонадёжный, то так уж и быть поделюсь ценной информацией: по непроверенным слухам речь может идти... о миллионе рублей...
- Сколько-сколько?!.. - не поверив собственным ушам, переспросил Уклейкин, начиная вновь безнадёжно утопать в трясине, не отпускающей его от себя треклятой чертовщины. Мало того что, совершенно с неожиданной стороны, как весной утопленник, всплыл свидетель по его делу Копытов, так и сумма вознаграждения подозрительным образом совпадала с размером иска, который вменяется ему неким Лейкиным.
- Что вы орёте, юноша... - мгновенно, словно придавленный колесом телеги гусак, шикнул старичок на побледневшего собеседника, на ошарашенной физиономии которого густо перемешались чувства замаскированного страха и явного недоумения.
- Извините, просто такая сумма... - только и смог в свою очередь скорее машинально шёпотом ответить Уклейкин, продолжая параллельно, но всё также безуспешно постичь смысл происходящего.
- А я про что... - мечтательно вдохнул ушлый старичок, - мне б этих деньжат годиков на пять бы хватило. - А может... и в Лондон рванул бы... на Baker Street (он на удивительно чистом английском благоговейно произнёс название знаменитой на весь мир улицы) в музей к коллеге Холмсу...
- Да уж... - по инерции соглашался Володя с заслуженным пенсионером органов внутренних дел, всё ещё находясь в заметном замешательстве, - осталось только найти этого чёрта...
- С этим пока, увы, засада, - с плохо скрываемым сожалением выдохнул активный старичок, но мгновенно, словно бы, ищейка, вновь учуявшая запах алкаемой ею добычи, уверенно с едва заметной хитрецой, сквозь прищур огромных седых ресниц добавил:
- А позвольте тогда, молодой человек, так сказать: услугу за услугу, - попросить вас о пустяшном одолжении?
- Пожалуйста, с превеликим удовольствием... - благодушно пожал Володя плечами в знак безусловного согласия и без всякой задней мысли, полагая, что неожиданное участие в его деле такого опытного человека может хоть как-то пролить лучик света во тьму чертовщины.
- Примерьте в таком разе на одну секундочку вот это... - и он, как фокусник, достал из-за спины чёрную маску с колпаком, - а то я все московские цирки обегал, - всё бес толку: ни один клоун не похож на фотографию этого, как вы изволили выразиться, чёртова Копытова...
Уклейкин после последних перипетий подсознательно ожидал всё что угодно: даже очное явление пред собою Нострадамуса, например, но не такого над собою унизительного кощунства со стороны абсолютно незнакомого бодрого старичка-боровичка. И в строгом соответствии с укоренившейся с детства черты характера, о которой было достаточно подробно упомянуто в самом начале повествования, он, мгновенно раскрасневшись мартеновской печью, закипел негодованием:
- Вы в своём уме, я вам шут гороховый что ли?!
- Да всего-то на секундочку, - невозмутимо стоял на своём старичок, - вдруг, вы и есть Копытов... чем-то вы, молодой человек, с ним схожи, а без маски и колпака я...
- Да идите вы к чёрту, ненормальный! - грозно оборвал его Уклейкин, - а то я за себя не ручаюсь!
- Хам!.. - в свою очередь огрызнулся старичок. - А ещё очки нацепил, боров!.. Я ему, как родному, все расклады открыл, а он, пёс неблагодарный, ещё и тявкает!.. - как бы обращаясь к отсутствующим вокруг прохожим-свидетелям, продолжал он возмущаться, тем не менее, пятясь в сторону отделения милиции, указывая тростью, как рапирой, на Уклейкина.
- Вали, вали отсюда, Пинкертон, блин, липовый!..
- Ну, всё! - взорвался старичок, от чего борода его встала колом. - Я тебя, тля очкастая, сейчас приземлю на нары за оскорбления!.. Будешь помнить знаменитого на всё СССР опера Петрыкина!.. - но повинуясь огромному житейскому опыту, от греха ускорил отступление, засеменив к входной двери ОВД.
- Ага, сейчас, разбежался и сел, мухомор ты трухлявый!!! - наседал Володя, с трудом себя сдерживая от того чтобы не дать зарвавшемуся, обезумевшему старичку хотя бы слабенького пинка для профилактики.
- Милиция! Милиция!!! - завизжал противный старикашка и мышкой нырнул в дверь околотка за помощью, дабы натравив всё ещё зевающие органы внутренних дел, как гончих псов, на Уклейкина, примерно наказать последнего за хамство и неуважение к себе и букве закона о поведении в обществе.
Последний клич почти сразу остудил Володю, ибо, в последние недели чертовщины слово, "милиция" мгновенно вызывало в нём нервный зуд и непреодолимое желание тут же исчезнуть из поля зрения въедливых органов. Кроме того, свято памятуя о ценных наставлениях Петровича, он не стал дразнить, как гусей, судьбу, и, решительно сорвав объявление с фотографией Копытова со стенда, не долга думая ретировался в ближайшие кусты, где и был таков.
А уже через 10 минут на всякий пожарный случай, специально поплутав между домами и переулками знакомыми с детства тропами подобно хитрому лису, Уклейкин был на пороге квартиры, где и застал хлопочущую с утренним кофе Наденьку. Было всего 9:30 утра Воскресенья, а настроение Володи было уже подорвано случайной ссорой и объявлением о пропаже Копылова, словно единственный мост, соединяющий два полушария его измученного чертовщиной мозга. И, если конфликт с агрессивным пенсионером органов внутренних дел Володя отнёс к обычному недоразумению, которые случались по жизни весьма в достаточном количестве, то странное явление Копылова в качестве уже сорванного объявления о его розыске рядом с ОВД на доске "Их разыскивает милиция" - выбило его из накатанной колеи относительно удобоваримого бытия.
"Действительно... - рассуждал лихорадочно он всю дорогу до дома, - если допустить, что этот свидетель в колпаке и маске по моему делу пропал без вести, то - это в принципе хорошо: как, говорил Сталин: "нет человека, - нет проблем", прости Господи; но в том лишь смысле, что доказать мою виновность Чугунову будет сложнее. И тогда, возможно, это липовое дело и вовсе развалится... Но с другой стороны, если всё это не бред, а фантастическая цепь неизъяснимых, но реальных обстоятельств, то и Копытов этот должен быть живым человеком, который вдруг взял и сгинул на ровном месте. А ведь у него, наверняка, есть родственники, дети, любимая... и может он вообще не причём, а тоже жертва нелепой чертовщины, притянутый Карлами по случаю. И вообще, - разве возможно что бы милиция вывешивала публично фотографию с такими несуразными приметами, от которых даже, если верить словам этого противного Петрыкина, он, - бывший прожженный оперуполномоченный, - в шоке: ну, не одни же идиоты там сейчас служат?.."
- Ну, как, Володенька, сходил в милицию, - всё хорошо?.. - разом оборвала Воскресенская, хлипкую нить не вяжущихся в логическое полотно его внутренних рассуждений, пристально вглядываясь в озадаченное лицо любимого, сердцем почувствовав неладное.
- Да, всё нормально, Наденька... - и для пущей убедительности он достал казённый документ с синеющей, как залежавшаяся на прилавке курица, печатью с сегодняшним числом.
- Вот и отлично, хоть одной проблемой меньше, - искренне обрадовалась она очередной победе Володи над угнетающими его обстоятельствами. И тут же, с нежным сочувствием заглядывая своими бездонными очами в его неспокойные зрачки, - уточнила:
- Или всё-таки что-то случилось?.. не держи в себе, милый, лучше выговорись - легче станет... Вспомни, что говорила, Ирина Олеговна...
- Да, опять чертовщина какая-то... - немного помявшись, как новобранец пред дверьми медицинской комиссии военкомата, всё-таки выдавил из себя виновато Уклейкин.
- Боже мой... - сдавленно, едва не вскрикнув от реализовавшегося в реальности нехорошего предчувствия, слетело с напряжённых уст Воскресенской, от чего она пролила несколько капель кофе на скатерть.
Через 5 минут, уединившись в комнатке, за завтраком с подорванным аппетитом, она была просвещенна в утренние странности, произошедшие с Володей у милиции. Не найдясь, сразу, каким образом утешить его, она, в общем-то, обоснованно упирала на то, что высоко вероятно - это просто чья-то злая шутка или невероятное стечение случайных обстоятельств, ибо также, как и Уклейкин, - не находила несуразному происшествию логических объяснений.
Однако Воскресенская не опустила ласковых рук в тщетных попытках развеять невесёлые мысли из понурой головы суженого; напротив, она решительным образом заставила Володю прогуляться с нею по пока ещё не раскалённой послеполуденным зноем Москве.
Удивительно, но уже через час, расположились в благословенной тени на скамейки у храма Христа Спасителя, напрочь забыв о чертовщине, они, словно голубки, ворковали о том, как совсем скоро обретут самостоятельную счастливую семейную жизнь после регистрации брака, намеченного на ближайший четверг.
Тем временем Воскресенье, выспавшись и потянувшись всласть, набирало выходные обороты, вытряхнув из уютных кроватей москвичей и гостей столицы, среди которых был и небезызвестный нам Франц Шорт, курьёзным образом познакомившийся с частью участников бурно развивающихся событий вокруг дома Уклейкина с неделю назад.
Швейцарец, которого в суматохе Шурупов и Коловратов поначалу приняли едва ли не за немецкого шпиона, уютно расположившись в тени веранды дорогого ресторана рядом с Красной площадью, неспешно потягивая кофе, наслаждался историческими красотами полуденной Москвы.
Он ожидал Семёна Разводилова, средней руки чиновника Москомархитектуры, о встрече с которым договорился в минувшую среду, будучи по делам в департаменте культуры и охраны памятников России и которого ему рекомендовали, как весьма полезного человека со связями.
Наконец, когда Франц хмуро взглянул на часы и вынужденно заказал третью чашечку кофе, к ресторану подкатился огромный чёрный Lexus последней модели, и вальяжный водитель неспешно обойдя роскошное авто, открыл заднюю боковую дверцу, из которой и показался долгожданный Разводилов. На тщательно выбритом, снисходительно улыбающемся сорокалетнем лице его, всё же проступали следы вчерашнего кутежа устроенного в дипломатической миссии одной из среднеазиатских стран бывшего СССР в честь прибытия в столицу нового второго или даже третьего посла. Кроме того, на плутоватой физиономии чиновника буквально читалось: "Любой каприз за ваши деньги", ну или что-то в этом роде.
Сверкнув золотыми Cartier, на секунду показавшимися из-под режущих глаз белоснежных манжет рубашки, скреплённых запонками с увесистыми бриллиантами и, покачав чуть виновато головой, - Семён Семёныч с едва заметной одышкой грузно присел за столик:
- Да-да, я понимать... - учтиво согласился швейцарец, тоскливо оглядев фактически пустые воскресные столичные проезжие улицы... - Виски, пива, кофе?.. - тут же предложил он гостю.
- Пива... - мгновенно среагировал чиновник, изнеженные внутренности которого всё ещё неприятно сушило муторное похмелье, - уж больно жарко нынче... - Ну, и... пару рюмок водочки, - добавил он, не найдя внятного аргумента столь раннему употреблению крепкого напитка, ибо знаменитые на весь мир кремлёвские куранты пробили лишь половину первого дня...
- Ок... - кивнул понимающе Франц, щёлкнув пальцами, и официант, синхронно записывающий заказ, метнулся его исполнять...
- Как вам наша Москва, мистер Шорт? - словно бы в лёгкое оправдание получасового опоздания начал положенный в подобных случаях разговор Разводилов, прежде чем перейти к главной теме встречи.
- Оу, она из бьютифул!.. - искренне восхитился швейцарец, по-настоящему любивший столицу России, в который бывал множество раз.
- Вы находите?.. - сдержанно и чуть удивлённо пожал плечами чиновник, - а по мне так лучше ваш Цюрих, - тихо, спокойно: ни наездов, ни стрелок, да и банков, как у нас грязи...
- Зато у вас, Семён Семёнович, как это по-русски... жизнь бьёт ключом, столько возможностей, real свобода... - ответил Шорт, в очередной раз, для себя отметив странную среди местного чиновничества черту, - некоторое раболепие перед всем Западным. - Впрочем, это дело вкуса... - мягко притормозил он высоко вероятное расползание диалога в пустопорожние дебри о том, где трава зеленее и пряники сытнее, памятуя об уже потерянных по вине жизнелюбивого собеседника полчала.
- Согласен, - в свою очередь вынужденно выдохнул Разводилов. Даже после возлияния в уставшую плоть 50-ти грамм "Столичной" ему нестерпимо хотелось принять горизонтальное положение в своей уютной, раскинувшейся на 5-ть немаленьких комнат квартире на Пятницкой, что бы банально отоспаться от вчерашних бурных утех. И они, не сговариваясь, каждый по своей вышеуказанной причине, весьма быстро вывели беседу в деловое русло, в которой принялись обсуждать детали культурно-исторического проекта Шорта, который последний пока безуспешно второй год пытался реализовать в Лефортово.
И спустя полчаса, пожимая руки на прощанье, они уже было начали расходиться, договорившись, созвонится к концу следующий недели, как вдруг Швейцарец вспомнил об ещё одном деле:
- Да, вот ещё что, Семён Семёнович, ...не могли бы вы по своим каналам выяснить есть ли какие-либо законные основания не сносить home по этому адресу или как-то иначе помочь его жильцам остаться в своём районе. Это, так сказать, - личная просьба: там проживают my new, очень good friends...
- Отчего же не смогу, - хитро улыбнулся чиновник, отхлебнув изрядно прохладного пива, - хорошим людям завсегда рады помочь, - посмотрим, дорогой Франц... И, взяв, протянутый лист бумаги он, одними глазами прочитав: "Красноказарменная, 13" едва заметно посерел лицом. (Будучи весьма осведомлённым чиновником Москвы, Разводилов не смог определённо вспомнить, кто именно из влиятельных бизнесменов курировал этот район города и конкретно указанный в записке дом, но неприятный холодок пробежал по его спине, ибо методы ведения ими своих тёмных делишек он знал достаточно хорошо).
- А то порою получаются парадоксальные things... - как бы обосновывая свою просьбу, рассуждал вслух Шорт. - Памятники мы пытаемся сохранить, а живых людей, которые являются непосредственными носителями культуры and history, - безжалостно выкорчёвываем из их же родного ареала...
- И в этом вы опять правы, Франц, но...
Ох, сколько слышал швейцарец на деловых переговорах с русским чиновничеством это многозначительное, растянутое "Но...". Удивительно, но всякий раз, при произношении его, оно всегда лукаво-стыдливо уводило глаза в сторону, а, особой интонацией и мимикой давало понять, что просьбу де удовлетворить можно, но сделать это будет чертовски трудно; а посему, для ускорения процесса согласования со всеми инстанциями надобно "смазать" бюрократические шестерни... N-ой суммой... Поэтому опытный Шорт мгновенно осознал, как бы тайный смысл, этого "Но...", дежурно слетевшего с лоснящихся от жирной сёмги уст Разводилова.
- ...но, увы, реалии нашего времени таковы, - продолжал чиновник умело жонглировать стандартными фразами, - что частный, в том числе и строительный, бизнес у нас чрезвычайно влиятелен, да и земля в Москве безумно дорога...
- Я всё понимаю... - так же многозначительно, как и Семён Семёныч, понизив голос до приватного уровня, ответил швейцарец.
- Вот и ладушки... - с трудом скрывая тут же проступивший корыстный румянец на расплывшемся в улыбке, словно нечаянно пролитый кисель, лице, подытожил договорённость чиновник Москомархитектуры. - То есть, - ОК, я хотел сказать, - блеснул он напоследок английским и грузно ввалился в ёмкое кондиционированное пространство Лексуса, который нарочито важно и неспешно повёз его сквозь марево знойной Москвы в прохладный уют комфортабельной квартиры в центре столицы.
При этом Шорт уже традиционно про себя обозвал чиновника "проклятым взяточником", а тот в свою очередь дотошного швейцарца - "чёртом не русским". На том они и расстались, вежливо поклонившись друг другу.
После обеда, воскресенье так и докатилось вместе с жарой вяло за горизонт истории без особых приключений: как говорится, - чинно и благородно.
Шурупов с активом, в соответствии с планом последней летучки штаба провёл в 20:00 собрание определившихся с роковым выбором жильцов, число которых хоть заметно уменьшилось после иезуитской речи Коростылёва, но пока еще было ощутимым и давало не плохие шансы на успех обороны дома от алчных на него поползновений Лопатина. Итоговый протокол зафиксировал 80-ть живых душ, готовых бороться за своё право продолжить жизнь на малой Родине, в числе которых, правда, были 10-ть колеблющихся со смотровыми ордерами на руках, но не афиширующих сей скользкий факт, против 120-ти прописанных в доме изначально.
Вновь были уточнены инструкции на случай тех или иных предполагаемых агрессий и провокаций со стороны строительной мафии, определены заново дежурные двойки от каждого подъезда и график их ночного караула дома, способы экстренного оповещения и т.д. и т.п. Также было объявлено о начале со следующей недели точечного пикетирования Мэрии Москвы и Департамента жилищной политики Лефортова, которое поручили Звонарёвой и её боевой подруге, отчего баба Зина мгновенно, как сверхновая звезда, вспыхнула счастьем оказанного ей общественного доверия и даже как будто ещё более помолодела. Для развития этого публичного направления, штабом было составлено, а собранием подписано, обращение в соответствующие местные органы власти, для разрешения небольших (в пределах ста участников) митингов у Кремля, дома Правительства РФ и собственно Мэрии.
Затем Стечкина зачитала ещё два казённых формальных письменных отписок пришедших в ответ на их запрос о помощи из бесчисленных кабинетов местной власти, смысл которых оставался прежним: "спасение утопающих - дело рук самих утопающих", чем вызвала ожидаемую негативную реакцию собравшихся.
Наконец, венцом последнего выходного дня недели стало совместное вывешивание жильцами между балконами огромного красного полотнища с аршинным, ёмким и широко разошедшимся в народе воззванием легендарного и непобедимого комдива Чапаева: " ВРЁШЬ, НЕ ВОЗЬМЁШЬ!.."
Основные же действующие лица противоположной стороны конфликта вокруг дома по Красноказарменной 13, напротив, - были чрезмерно расслаблены в навсегда ускользающем в безвозвратное прошлое Воскресенье:
- Пал Палыч Лопатин, традиционно по полной парился в своей бане на Рублёвском шоссе, известной среди узкого круга влиятельных персон, сразу с двумя замами министра строительства России;
- Подстилаев с Коростелёвым второй день к ряду до скачущих чёртиков в глазах отрывались в роскошном ресторане "Метрополя" по случаю свадьбы внучки Начальника Департамента Юго-Восточного округа Москвы, который тот снял на неделю;
- Ну, а "Сытый" с "Круглым", с утра качнув средства своего "производства" - и без того выпуклые мышц - завалились в злачный кабак, где и зависли под шансон почти до рассвета, между обильными излияниями пива с водкой и тёрками безумно удивляя местную братву азами английского языка.
Таким образом, все люди, так или иначе причастные к излагаемой нами необычной истории, расположившись, словно на шахматной доске пешки и фигуры, в начавшейся, но прерванной на ночь партии с примерно равными шансами на победу, были морально готовы продолжить её едва ли не ва-банк уже на следующее утро.
Глава 3
После смутно-мрачных 90-х, нашпигованных, как заросшим бурьяном брошенные пахотные поля, массовыми выступлениями граждан против беспредела, образовавшегося в России почти невыносимого жития-бытия, посредством огромных полуголодных и злых демонстраций и митингов, - к середине нулевых годов XXI века ситуация с подобными формами протеста заметно устаканилась.
То ли люди, как винтики насильно встроенные в новый импортный механизм, притёрлись к новым реалиям навязанных им извне т.н. рыночных отношений. То ли власть предержащие, словно бы отрезвев от перестроечного запоя и дележа несметных богатств, накопленных пращурами за века созидания Отчизны и несчётных кровавых побоищ с ворогами её, осознали, что дальше гнобить растерявшейся и хмурый народ чревато, - и начали наводить в стране элементарный порядок. Так или иначе, но, вопреки, казалось бы, неизбежному со стороны краху государства, впрыснутому яду разобщения и ложных ценностей, наперекор самому Року, вновь явилось очередное чудо Возрождения Отечества, словно бы Архангел Михаил, - Божественный покровитель Земли Русской, - спустился с Небес и дланью праведной выдернул её из пропасти возможного исторического небытия.
Поэтому, когда в понедельник утром у мэрии Москвы вдруг образовался одиночный пикет (на который не требовалось разрешение) в виде Звонарёвой, которая специально по этому поводу разоделась в яркие, вызывающие цвета, - никто из проходящих мимо чиновников особенно не удивился. Они лишь вскользь бросали, как бы равнодушные, взгляды на протестующую старушку и красноречивый плакат, взывающий о помощи жильцам дома на Красноказарменной 13 от произвола алчного спрута местной власти и жулика Лопатина с увеличенной фотографией известного рукопожатия, висевшую на впалой груди её. Это обстоятельство тотального невнимания и даже некоторого пренебрежения к ней со стороны работников мэрии сильно задевало Зинаиду Ильиничну, отчего злость к равнодушному к чужому горю чиновничеству прямо пропорционально закипала в ней с каждым безучастно скрывшимся за парадными дверьми мэрии бюрократом. И лишь данное накануне клятвенное обещание штабу держать себя в руках и не провоцировать конфликт, кое-как сдерживало выплеск накапливающего внутри её гнева.
Схожая ситуация происходила и у входа в Департамент жилищной политики Лефортова, где с такими же однозначными, обличительными транспарантами в гордом одиночестве пикетировала боевая подруга Бабы Зины - Макаровна, одетая в советскую фронтовую форму, при всех немалых орденах её и медалях. Однако, если чиновники мэрии Москвы, в столичной иерархии властной пирамиды мегаполиса находятся на её вершине, то их коллеги по районам, - ближе к её основанию, т.е. к земле. А потому, когда традиционно в 12-м часу дня понедельника с чёрного хода Департамента на работу закатился Коростылёв, его чуть более дисциплинированные замы, - тут же доложили ему о ЧП, в результате чего кровь отхлынула с измождённого выходными лица его.
Станислава Игоревич, несмотря на страстное желание отсидеться часик-другой в тиши личного кабинета, дабы с него исчезли ещё несколько похмельных волн двухдневного гулянья, был вынужден лично ознакомиться с пока ещё одиночным, но публичным протестом бесстрашной старушки, ибо заячье сердце его заныло нехорошим предчувствием. Подойдя к твёрдо стоящей с плакатами, как на боевом посту, Макаровне, вокруг которой уже, словно любопытные мотыльки на свет правды, слетелись, кружа, пенсионеры и прочие миряне возмущённо охая и ахая, Коростылёв вновь побледнел, сколько бы он не пытался скрыть это. Он до последнего мгновения не верил ужасным показаниям своих подчинённых, надеясь, что это какое-то недоразумение и каковое он с его-то опытом классного переговорщика всенепременно легко уладит.
Однако вглядевшись в волевое лицо Макаровны и "добившись" от неё лишь крайне скупых, но убийственно точных, как от снайпера, однозначных ответов типа "вор должен сидеть в тюрьме" Коростылёв окончательно въехал, что дело пахнет керосином. Нервно потоптавшись вокруг пикетчицы, опасливо вслушиваясь в недовольный гул общественности в адрес алчных жуликов и продажного чиновничества, - он напуганным сусликом посеменил звонить Подстилаеву, дабы срочно посоветоваться с шефом по этому, весьма щекотливому вопросу.
Надобно напомнить, что ещё в субботу листовками с подобным содержанием, уже был весьма плотно оклеен весь район. Но так как Департамента жилищной политики Лефортово в выходные не работал и исключительно для улучшения связи с гражданами был обнесён железным забором, Звонарёва при всём её рвении на его территорию прорваться не смогла, ограничившись близлежащими столбами. Более того, после доклада Чугуновым своему начальству об обнаружении на вверенной территории провокационных листовок крамольного содержания, - сверху немедленно поступил негласный приказ об их полном уничтожении. И уже к вечеру того же дня они, как форменная клевета и поклёп на местные органы власти и бизнес, они почти все были сорваны.
Таким образом, местное прикормленное Лопатиным милицейское начальство во избежание справедливо ожидаемой крайне негативной реакции на листовки, да ещё и в выходные дни, - не решилось его беспокоить. Снизу же информация Пал Палычу также не просочилась, хотя сарафанное радио успело отчасти наполнить информацией эфир района. Единственным же сотрудником Департамента, до ушей которого донеслась компрометирующая весть и там застряла, была его уборщица баба Дуся, и которая в сердцах ещё около полудня субботы, посреди местного продуктового рынка разразилась гневной тирадой: "Так им и надо, сволочам!!! Натопчут, а мне - полы драить!.."
Итак. Примерно через час, строго в соответствии с чином, прибывший в таком же состоянии не полного здоровья Евгений Игоревич, лично ознакомившись с содержимым категоричных плакатов Макаровны и, убедившись в железной её несгибаемости, - ёрзал в кресле напротив понуро стоящего на ковре Коростылёва и, как оголодавший хомяк, грыз холёные ногти, рассуждая вслух:
- Давненько я такой наглости от народа не видел, давненько... интересно Лопатин уже знает?..
- Надеюсь, что нет, а то давно бы вас по стенке размазал... - дрогнувшим голосом кисло "обнадёживал" шефа Коростылёв, - ...но всё равно рано или поздно ему доложат... вот уж тогда...
- Во-первых, - не "вас", а нас: ты что думаешь, Стасик, я на тебе после люлей Лопатина не отыграюсь?!.. - неожиданно твёрдо осади Подстилаев хитрого помощника, разъяснив диспозицию, и строго заглянул в его бегающие глазки. "Если выживу, конечно..." - тут же с тоскливым страхом заметил он про себя.
- Что вы, что вы, Евгений Игоревич... - испуганно попятился ошпаренным раком подчинённый, зная возможности шефа и его увесистую руку по собственной шее, - просто оговорился... от волнения.
- То-то... - чуть смягчился начальник Департамента. - А во-вторых, - Палычу, по любому какая-нибудь крыса стукнет: тут ты, увы, прав...
- Так, может быть, вы сами позвоните, Пал Палычу... так сказать, - проявите инициативу, сыграв на опережение?.. - тут же продолжил Коростылёв, не на шутку струхнув за целостность собственной шкуры.
- Ага, сейчас!.. - в заметной тревоге встал с кресла Подстилаев и также начал нервным маятником ходить вдоль стола. - И что я ему скажу?.. Мол, перед дверьми Департамента стоит старуха с компроматом, и я сделать ничего не могу?!.. Вот тогда-то он меня точно своим псам-костоломам скормит... - обречённо заключил Евгений Игоревич, и, выдержав драматическую паузу, многозначительно добавил прямо в снежное лицо Коростылёва, - вместе с тобой...
Как известно, человек в свои минуты роковые порою проявляет чудеса находчивости, разгоняя свой мозг, как процессор, едва ли не на 100%, дабы пусть и на ничтожный миг, но продлить своё существование на бренной Земле. И хотя в описываемом случае до Рубикона физического небытия было относительно далеко (на наш сторонний субъективный взгляд), Коростылёв начал отчаянно и без разбору генерировать идеи:
- Надо срочно милицию вызвать!.. - пусть её на 15 суток закроют...
- Мимо кассы: по закону на одиночный пикет не требуется разрешения, - как профессиональный теннисист мячик, начал жёстко отбивать посыпавшиеся предложения на сторону подчинённого Подстилаев.
- Ну, тогда как-нибудь иначе бабусю припугнуть?..
- Чем? Как?!.. Таких уже ничем не испугать, - видал, сколько у неё орденов, небось, фрицев пачками валила...
- А может этой бабке бабок дать?..
- Не смешно... Поверь мне, Стас, такие, как она, - не берут, только себя лишний раз скомпрометируем... как-то иначе надо, тоньше...
- Может, пригласить её на чашечку чаю, торт там с конфетами, - глядишь и размякнет...
- Не прокатит, я ей сразу предложил пройти в кабинет для разговора, а она, как топором рубанула, "нет" и точка... сто пудово по плану действует...
- Факт!.. Я, когда жильцов этого проклятого дома агитировал, то местные активисты меня чуть с потрохами не съели: каждое слово записывали в протокол, снимали на видео, фотографировали, вопросами каверзными мучили...
- Грамотные, суки... И сейчас вон всё просчитали: мало того что пожилую бабку поставили, пенсионерку, так ещё и фронтовичку с медалями, - такую только тронь - тут же вой на весь район поднимется, мол ветеранов власти притесняют... Что же, блин, придумать-то...
Бог весть, сколько бы ещё они бесплодно гоняли в пинг-понг мозгового штурма, нервно перекидываясь идеями и их мгновенными отторжениями типа: "Может..." - "Нет...", "Тогда..." - "Не годится...", "А давай..." - "Ты офанарел...", пока судьба, наконец, не сжалилась над ними. Неожиданно, как и всегда бывает в подобных напряжённых ситуациях, на столе Подстилаева резко, словно школьный звонок на невыученный урок, задребезжал служебный телефон, вынудив их, - содрогнутся. Они судорожно переглянулись и на правах хозяина кабинета, немного трясущейся рукой раскаляющуюся углями негодования трубку снял Евгений Игоревич, опасливо вопросив в пугающую неизвестность:
- Алло...
- Меж ног тебе кайло!!! - громыхнуло из трубки так, что у Коростылёва, стоявшего в двух метрах от аппарата, навылет прострелило близлежащее к аппарату ухо.
- "Протекло..." - только и смог про себя с ужасом констатировать Подстилаев факт утечки информации к грозному шефу.
- Значит так, Жека! - понеслись далее громогласные приказы-раскаты самого Лопатина, - все дела по боку и лично займись домом на Красноказарменной улице, какой его чёрт... номер...
- ...13-ть... - подсказал Подстилаев и, словно раненый, - рухнул в кресло.
- Во-во и номер соответствующий, гнилой, блин...
- А что случилось, Пал Палыч?.. - совершенно неожиданно для самого себя первый раз в жизни перебил он шефа, безоговорочно сдавшись гнетущему душу давлению страха и любопытства.
- Да, в общем-то, ерунда... - как всегда, внешне самоуверенно, но внутренне настороженно ответствовал Лопатин, в свою очередь, пропустив мимо ушей, нарушение субординации. - У мэрии одна полоумная старуха пикет устроила с компроматом на меня, и...
- Как?!.. - вторично выскочило из Подстилаева ещё большего размера ужасное удивление, нагло оборвавшее шефа на полуслове, - и у вас тоже?!..
- Не понял?!.. - уже по-настоящему напрягся Пал Палыч, вновь спустив с рук подчинённому нарушение иерархии, - а ну-ка поясни...
- Так у нашего департамента с утра тоже какая-то бабка в орденах и с нехорошим плакатом торчит да ещё с огромной фотографией, где мы с вами у чёрного входа здороваемся... помните?..
- Ах, вон оно что!.. - зловеще рыкнул Лопатин и взял мимолётную паузу, в которой анализировал сложившуюся ситуацию на предмет ответных эффективных мер.
Дело в том, что пять минут назад один из многочисленных прикормленных им осведомителей всё-таки решился шепнуть ему не только о пикете у мэрии, но и о субботних компрометирующих листовках. По всему выходило, что и без того плохо контролируемые пазлы бытия начинали складываться явно не в его пользу, от чего Лопатин, обладавший аналитическим складом ума и развитой интуицией, безошибочно заключил, что всё это - хорошо режиссированная информационная атака. И если не купировать проблему вовремя, то последствия для него и его, далеко идущих планов, могут быть самыми печальными.
Впрочем, будучи человеком опытным в своих тёмных делишках и со связями он и сейчас особенно не переживал за судьбу своего строительного проекта: армия юристов, адвокатов и чиновников не первый год щедро кормились с его руки. Тем не менее, врождённая осторожность, развитая, едва ли, не до совершенства суровой школой выживания 90-х, включая и тюремные "университеты" - не позволяла отмахнуться от, казалось бы, незначительной опасности, как от случайно севшей на лицо мухи.
Однако, более всего, что задело высокомерное эго Лопатина, был тот неприятный факт, что против него объединились обыкновенные простые люди, а не какой-нибудь влиятельный конкурент-бизнесмен. Пал Палыч, конечно, помнил о наличии некоего штаба активистов, о котором ему докладывали "Сытый" и "Круглый" предоставив даже их поимённый список, но до последней минуты не верил в самоорганизацию людей снизу. "Добро!.. Сами напросились..." - подытожил он мимолётный ситуативный анализ и твёрдо бабахнул в трубку:
- В общем, так, Жека: работай с этим адресом строго по плану "Б", но пока в мягком варианте. И смотри у меня без самодеятельности, - лично головой отвечаешь!..
- Есть! - по военному, однозначно ответил вытянувшийся в струнку, как проштрафившийся ефрейтор перед генералом Подстилаев в телефонную трубку, короткие гудки которой констатировали, что связь оборвана, и последнее слово начальника департамента бесцельно растворилось в его кабинете, так и не дойдя до адресата.
- А с бабками-то что делать?.. - по инерции, растерянно и бесполезно вновь вопросил он отключившуюся трубку.
- Эх, Евгений Игоревич, были б бабки, а, что с ними делать - мы уж как-нибудь решим... - риторически мрачно отшутился Коростылёв, и они приступили к реализации на практике секретного плана "Б" в его мягком варианте.
А примерно в то же время, когда москвичами и гостями столицы были обнаружены одиночные пикеты в лице двух боевых подруг - Звонарёвой и Макаровны, в вестибюле "Вечерней газеты" Уклейкин вновь столкнулся с Яценюком.
Но сегодня их встреча не была случайна, как в первый раз. Дело в том, что Демьян Тарасович все выходные буквально ни спал, ни ел, скрупулезно разбирая свои рукописи со стихами и даже малой прозой, коих за десятилетия официально не признанного обильного творчества скопилось, скажем, - мягко, - не мало. Он дотошно, словно самый прилежный на планете архивариус, раскладывал по полочкам всё, что было создано, отбирая, по его мнению, самое нетленное в особую стопку. Выпускающий редактор, подобно паломнику преодолевающему терний путь к святым местам, не оставлял надежды на чудо публичного признания своего, как ему казалось, непонятого ненавистными критиками и издателями таланта. Он совершенно не понимал: каким образом Уклейкин, проявивший к нему и его творчеству редкую по нынешним временам чуткость, поможет ему обрести заслуженную известность, но слепая и оттого истовая Вера в волшебное Преображение не давала ему покоя и гнала его, как ветер пушинку, к вожделенной цели.
В итоге титанической работы, лишь к рассвету понедельника избранные рукописи плотно наполнили собой ёмкий оранжевый чемодан, с коим Яценюк и явился на работу на два часа раньше положенного, что бы, не дай Бог, - не проморгать Уклейкина. И ближе к 11-ти, нервно нарезав очередной круг вокруг раздутого чемодана, вызывающе стоящего перед парадным входом в издательство, - муки напряжённого ожидания выпускающего редактора были прерваны, ибо, словно ястреб зорко наблюдая добычу, он, наконец, выловил в толпе приближающихся и вразнобой зевающих коллег Уклейкина:
- Рад видеть вас, Владимир Николаевич!..
- Здравствуйте, Демьян Тарасович... - чуть настороженно пожал явно взволнованную, а потому слегка влажную ладонь Яценюку Володя, и предчувствие какой-то очередной неприятности обдало холодком его сердце, - что это вы поутру да с чемоданом, - в отпуск?..