Входная дверь со скрипом закрылась. Татьяна сидела на постели перламутрово-белая в лунном свете, свободно текущем в распахнутое окно. Рассыпанные по плечам длинные волосы подчеркивали наготу, наглые маленькие грудки торчали сквозь золотые пряди. Она смотрела, не мигая, удивленно распахнутыми аквамариновыми глазами в окно, за которым по тропинке уходил высокий стройный парень в форме курсанта военно-морского училища. Скучно брехнула Жучка, высунув лисью мордочку из будки, лениво откликнулся соседский пес, хлопнула калитка.
Татьяна перевела взгляд на постель и охнула, увидев молочно-розовое пятно на белой латаной простыне. Вспыхнули ярким румянцем щеки, будто снова услышала: "Сбрендила девка! Да у моряка в каждом порту жена, ты не знала? И если я на всех шлюхах, с которыми пересплю, жениться буду, паспорта не хватит!" Татьяна вспомнила мерзкий смешок, снова ужаснулась. Хотелось завыть, по-бабьи тяжко и бессмысленно, так, как тогда выла мама, упав на ступеньки и корчась в приступе боли, ужаса и бессильной ярости. Татьяна помнила этот день, будто все произошло вчера.
***
Было морозно и зябко, мать разбудила тринадцатилетнюю Таню, Танечку, Танюшку-Золотой Колокольчик. Именно так ее звали в семье и в школе за веселый нрав и заливистый, заразительный смех. Мать была в тяжести, огромный живот мешал делать многое, и основная часть домашних хлопот легла на плечи Тани.
Таня, толком не проснувшись, натянула толстые шерстяные колготы, связанные мамой, огромный, такой же толстый свитер, влезла в валенки. Мать уже ждала возле двери с шубкой и пуховым платком в руках. Закутывая дочь, шептала:
- Да проснись, не спи! Маньку подоишь, сенца кинешь, комбикорм не забудь добавить, и домой. Не засни там, в коровнике! Я пока завтрак приготовлю. Уроки-то все сделала?
- Да, мама, все, - окончательно просыпаясь, ответила дочь, лихорадочно вспоминая противное, непонятное стихотворение классика, - повторю чуток, и все.
Ветер дул в лицо, почти сбивая с ног, швырял охапки сухого, колючего снега, норовил забраться под шубу и свитер и холодил. Но в коровнике тепло, и не дует. Таня уже задала Маньке корм, когда услышала жуткий материнский вопль. Она выглянула во двор. У крыльца стояли председатель сельсовета, несколько малознакомых Тане мужиков и баб. Мать лежала на заснеженных ступеньках, ее пытались поднять крестная и соседка баба Нюра. Та, насупив клочковатые седые брови над подслеповатыми глазами, возмущалась:
- Надо же, молодайка на сносях, а вы в лоб такое! Хоть бы в дом вошли, да посадили куда, чай страх-то какой!
Татьяна проскользнула к матери.
- Мамочка! Мамуленька! Где больно? Что? - кричала в испуге девочка.
Голос дочери, видимо, проник в сознание женщины. Она поднялась, отряхнула снег, наконец, обняв девочку, сказала:
- Осиротели мы, Танюша! Осиротели!
- Подь в дом! - приказала баба Нюра, - неча на крыльце. Дитя застудишь! И Таньку, и нерожденного ще.
В хате заговорили все разом. Посыпались обещания помощи от сельсовета, от соседей, все старались как-то смягчить невесть откуда свалившееся горе. Мать, устало положив жилистые, не женские руки на колени, сидела, уставившись в одну точку. Татьяна разделась, прошла в детскую. Первоклассник Колька безмятежно спал, раскинувшись на кровати возле теплой стены. Будить брата она не стала. В школу, конечно, не пошли, тенями слонялись по дому в ожидании, что же будет дальше. Из обрывков разговоров Таня поняла, что автобус, в котором ехал отец, перевернулся на скользкой, заснеженной дороге, несколько человек погибли, в том числе и он. Колька приставал с расспросами:
- Тань, может, папа и не умер? А вдруг - ошибка? Поедем в город. Посмотрим?
- Отстань, Колян! Ездили. Дядя Сема с мамой. Ты что, забыл?
- А как обознались?
- Кто? Мама отца не узнала? Или дядя Сема родного брата не признал? Умер папа, Коленька, умер!
При матери и брате Таня не плакала, а ночью ревела в подушку подолгу. Отца похоронили. Мать стала грустной и молчаливой, по утрам у нее были красные опухшие глаза, губы высохли и потрескались, волосы свисали безвольными серыми прядями. Часто заходили то крестная, то баба Нюра. Старались расшевелить вдову, заставить улыбнуться. Не получалось! На девятый день мама позвала соседку помочь жарить пышки. Тут у нее начались схватки. Кольку послали в сельсовет - или машину просить, или скорую из города вызвать. Таня побежала на другую половину села - за крестной. Все пошло не так. В сельсовете машины не оказалось - председатель в область укатил, городская скорая вызов не приняла: "Вызывайте, - сказали, - свою, районную". Никакие доводы секретарши сельсовета слушать не стали: "Ну и пусть от города пятнадцать минут, а до района три часа! Не наша территория!" А у крестной машина не на ходу. Что уж там с ней, Таня не поняла.
Пока районная скорая по снежным заносам добралась, пока везли в роддом, в машине ребеночка и приняли. Да не довезли живым, умер. Дядя Сема из родительской спальни спешно вынес и отправил на чердак старенькую, сделанную дедом еще для матери люльку, крестная спрятала погремушки и распашонки с пеленками. Вернулась мать из роддома серая, как неживая, не с кулечком, а с гробиком. Рядом с отцовской могилой появился маленький холмик. Таня слышала, как баба Нюра на похоронах младенца всхлипывала и шептала старухе Кузминичне с соседней улицы:
- Кабы не энта ерринтория (что это к бесу, такое?), жив был бы мальчонка! Мабудь, и дивчина, фершелица-то, молода больно! Опыту-то нету, а мальчонка ножонками шел! Удавила мабудь, а Кузминична?
- Ох, горе, горе какое! - вторила соседка. - Как теперь справится Лерка? Сыну я рассказала, слышь, Нюр, звонил надысь, гуторит, тока бы горячка не приключилась! Психоз, сказал, бывает у их, матерей-то, дитя в родах потерявших.
Как накаркали старухи! На третьи сутки к вечеру мать перестала узнавать детей. Кольку гнала ремнем, ругала поганцем, дочь мамой называла, просилась гулять. Таня отправила брата вызывать скорую. Приехали, уколов наделали, звали в больницу, но мать как-то сразу пришла в себя, вспомнила детей, клятвенно заверила фельдшера, что все уже хорошо. Уехали, велели утром к врачу идти. Женщина успокоилась, заснула на диванчике, свернувшись калачиком. Таня закрыла двери и тоже пошла спать. Разбудил девочку холод. Вышла - матери нигде нет, двери и в сенцы, и на крыльцо - настежь. Хата выстужена. Таня укрыла спящего брата своим одеялом, закрыла двери и побежала по соседям. Ночь была снежная, материны следы занесло. Искали всем селом. Собак охотники пускали, но так и не нашли. Сгинула в лютом морозе.
В один из погожих февральских дней, когда солнце нанизывает на голые ветки деревьев капли первой талой влаги, и они светятся, переливаются всеми цветами радуги, как бусы из самоцветов, испуганная Татьяна прятала за спиной Кольку: в дом вошли две строгих тетеньки в темно-синих костюмах. Они деловито осмотрели комнаты, заглянули в кухню:
- Кто готовит вам? - спросила одна.
- Я, - ответила Таня.
- Молодец! Борщ, какой наваристый у тебя получился! А мясо где берешь?
- У нас еще есть. Тушенка. Кабанчика по осени отец зарезал, заготовили.
- Да, хорошие у вас были родители. Отец не пил?
- Нет.
- Вот так всегда, - вставила вторая, - хорошие люди гибнут.
- А мама, может, и не умерла, - из-за Таниной спины прошипел Колька, - ее же не нашли?!
- Ну, дай Бог, вернется, отдадим вас обратно.
- Мы никуда не пойдем, - твердо заявила Таня.
- Постановление есть, - хором ответили тетки.
Но в это время в дом влетела баба Нюра, с криком:
- Не отдам детей на поругание!
- Да что вы, какое поругание? Детский дом вон, рядом, в городе. Чудесный. Там такой уход за детьми! И концерты, и танцы, и доктор всегда. Будете брать их на каникулы, выходные, - запела одна.
- А вы кровные родственники? - ехидничала другая.
Пока баба Нюра обдумывала, что сказать на это, в дверь ввалились сразу несколько человек из правления, а следом вбежала, смахивая капельки пота со лба, выступившие, несмотря на мороз и стаскивая с головы душивший ее платок, крестная:
- Подождите, едет бабушка. Она будет завтра. Или к себе детей заберет, или здесь останется. Пока еще не решила. Да и дядька родной на соседней улице! Дети присмотрены будут.
Что-то хотел вставить председатель сельсовета, но крестная не дала:
- Не твое дело, слышишь, мне Лерка каждую ночь снится! Понимаешь, просит: "Не погуби детей, не отдавай в детский дом!" Ишь ты, надумали! Куча родственников, а детей в приют!
Крестная напомнила Тане Багиру из любимого мультика: короткие черные волосы всклокочены, зеленые глаза горят, губы подрагивают, казалось, еще немного, и кинется на пришедших. Таня очень не хотела в детский дом, но и бабушку побаивалась, помня, как не ладила та с обеими невестками. Мать всегда облегченно вздыхала, когда отец увозил в стареньких "Жигулях" отгостившую бабушку домой, в город. В конце концов представительницы власти покинули дом, пообещав ежемесячно наведываться.
Зима подходила к концу, уже появились первые сосульки, воробьи чирикали веселей, днем подтаивал снег. К бабушке дети не поехали. С Кольки вообще никакого спроса - мал еще, а Таня решила, что бабуля боится - вдруг да поедут! Договорились, что баба Нюра поможет, крестная забежит, бабушка пару раз в месяц приедет. Но Тане помощь особенно не требовалась. Она привычно поднималась ранним утром, доила корову, задавала корм, готовила завтрак, поднимала Колю и они шли в школу. После уроков проверяла домашнее задание брата, готовила обед, стирала, убирала, гладила. Не было дня, чтобы не заглянула Баба Нюра, то с пирогами или пончиками, то с рыбкой печеной или буженинкой еще теплой. На выпечку и другие деликатесы у Тани не хватало ни сил, ни умения, ни времени. За братом она следила хорошо, все время повторяла ему:
- Помни, мама мечтала, чтобы ты на инженера выучился, не осрамись! Учись хорошо.
- А папа что хотел? - спрашивал хитрый братец.
- Их желания совпадали.
В марте, когда стал таять снег, нашли тело матери, далеко в посадке среди полей. Таня все время корила себя, что оставила больную той ночью одну. Может, и не случилось бы беды. Пару раз наведывались серьезные тетеньки из госучреждения. Но странным образом всегда, перед их появлением, из города приезжала бабушка. В доме тогда вкусно пахло пирогами и мандаринами, в вазе появлялись конфеты и шоколад. Постепенно тетки отстали, бабушка стала приезжать все реже. Разболелась баба Нюра: ноги ходить отказывались - болели, крутили, пухли. Крестная попала в больницу. Но Таня и не замечала, что помощников у нее все меньше. Она успевала везде, только смеяться перестала, и засыпала, едва прикоснувшись к подушке.
***
Таня почувствовала, что озябла - от открытого окна тянуло предутренней прохладой. Тряхнула головой, быстренько накинула старый, весь в прорехах, но такой любимый, потому что - мамин, халатик. Засуетилась: стащила простыню с кровати, застелила свежую, кипенно белую, хотя и тоже залатанную. Затопила баньку, безжалостно бросила в огонь испачканную тряпицу, тщательно вымылась, не ожидая, когда хорошо распарится, вернулась в дом, захватив веревку и мыло.
Долго смотрела на потолок, размышляя, выдержит ли ее вес крюк от люстры, увидела паутинку в углу, ахнула: "Убрать надо, а то позору будет!" Прошла веником по беленным стенам, вытерла пыль. Долго разглядывала портрет родителей, переставила его на стол, к окну, кивнула головой, будто соглашаясь с чем-то, ими предложенным. А потом закрутилась, что та юла - перемыла фарфор и хрусталь в стареньком серванте, вымыла зеркала, люстру, перетерла книги, что так любовно собранные отцом. Вытряхнула во дворе потертые половички, весело поздоровалась с бабой Нюрой, которая, охая и опираясь на клюку, ползла в магазин за хлебом.
- Спасибо, баб Нюр, я сегодня опять к Кольке уеду, к вечеру и отправлюсь, зовет на несколько дней. Соскучился.
- А Манька как же?
- Крестная присмотрит, я на весь отпуск договорилась.
Таня тщательно подмела двор, даже в Жучкиной будке прибрала. Воровато оглянулась, повесила на двери навесной замок и влезла в окно. Оглядев внимательным, хозяйским взглядом дом, поставила чайник, достала свое лучшее платье - шифоновое, голубенькое, под цвет глаз, перешитое из маминого, переоделась, налила чай и села к столу, перед портретом. Ласково погладила лица под стеклом, провела по рамочке, которую мастерила сама, тогда еще, сразу после маминых похорон, разобрала свой гербарий, налепила яркие желтые листья на ватман, покрыла прозрачным лаком, сверху фото из свадебного альбома, потом - стекло, а вниз - фанерку. Они там такие молодые, веселые. Таня вдруг сообразила, что на фото матери столько же лет, сколько ей сейчас - двадцать три.
- Что же ты, мама? - спросила она. - Так мне больно теперь! - портрет отчужденно молчал. - Осуждаешь? Не надо. Я справилась, сделала все, ты бы была довольна.
Таня не плакала, снова вспомнилось пережитое.
***
Дни, одинаковые и тяжелые, складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы. Таня отличницей закончила девятый класс и покинула школу. Устроилась на ферму дояркой. Надо выполнить волю матери - выучить брата на инженера! Тане повезло, Коля рос спокойным мальчиком, учился старательно и, когда соседские пацаны курили по подворотням да лазали по чужим садам, дразня хозяев и привлекая внимание участкового, сидел у компьютера, подаренного бабушкой.
Колькин выпускной оказался самым радостным днем Таниной жизни. Небольшие пенсии, что платило государство сиротам, Таня аккуратно складывала все девять лет. Коля выглядел не хуже других. Она справила ему модный, темно-серый костюм тройку - к цвету глаз, белую рубаху и стильный цветной галстук. Сама Таня донашивала материны платья. Дороги они ей были, чувствовала себя в них уютно и тепло, будто мама обнимала, да и жадничала, боялась - не хватит.
Пожалуй, за всю ее жизнь это была первая бессонная ночь. Во дворе школы накрыли столы. Родители выпускников, и Таня с ними, сидели под раскидистой липой, виновники торжества расположились дальше - под окнами школы, а между ними стол для учителей. Далеко разносился топот, свист, веселые песни. Таня плясала со всеми. Утром, падая с ног, подоила корову, вывела на выпас и заснула совершенно счастливая.
Мечта сбылась - брат поступил в институт в областном центре. И Таня оказалась в пустоте. Поискала бывших подруг и не нашла - кто в городе прижился, кто еще дальше уехал. Таня жила по накатанной. Все те же коровы, доильный аппарат, прополка огородика. Деньги по-прежнему собирала: Колька жениться надумает, или еще что парню понадобится. Но брат появлялся очень редко, а после первой сессии вообще пропал. Сам не звонит, а в ответ на Танин звонок буркнет: "Занят, не мешай". А тут еще бабы на ферме подзуживают:
- Соблазнов в городе знаешь, сколько? И вино, и ипподром! - вещала одна.
- А что ипподром? - пугалась Таня.
- Так играют они на деньги там! На тотализаторе.
- А еще казино подпольные есть, - вступала другая.
- Ага, и кафе, и рестораны, девки гулящие, - добавляла свою ложку дегтя третья.
***
Татьяна от переживаний даже похудела, не выдержала, взяла отпуск и поехала к брату. Областной центр встретил шумом привокзальной площади, трезвоном трамваев и прозрачным, слепым дождем. Таня быстро добралась до общежития, на вахте попросила вызвать Николая и услышала где-то в глубине коридора:
- Колька, там тебя то ли нищенка ищет, то ли тетка твоя приехала.
Она даже вспыхнула в смущеньи, взглянув в огромное, висящее рядом с вахтой зеркало. Юбка в складочку до щиколоток, застиранная, блеклая; пожелтевшая, некогда белая блузка с веселыми воланчиками; рыжие волосы, заплетенные в две простые косы и уложенные вокруг головы венчиком. "Неужели - нищенка?" - ужаснулась Таня.
Колька свалился на нее озлобленным коршуном, схватил сумку и поволок на улицу. Сели под каштаном на лавочке. Выбирал, чтобы тени побольше, оглядывался по сторонам - не видит ли кто из студентов. "Стесняется, сторонится", - поняла Таня.
- Ты что приперлась?
- А здрасте где, Коленька?
- Здрасте ей! Да кто тебя звал сюда? Ты на себя смотрела? На что похожа? Вали, сестренка, и, прежде чем приехать, приведи себя в божеский вид.
Коля встал и направился к общаге.
- Коленька, - подскочила с места Таня, - здесь курочка, творожок, возьми! Сама делала вчера, маслица кусочек. Полночи взбивала.
Братец остановился. Подумал. И снизошел, вернулся, взял сумку.
- Ты звони мне, Коля! Я и ездить не буду.
- Ладно, спасибо. Позвоню.
Коля ушел, а Таня еще долго сидела и тихо плакала на той же скамейке. Потом поднялась и поплелась обратно. Электричка до районного центра уже ушла. Таня прикинула, что со следующей опоздает на свой автобус. Домой приедет глубокой ночью. "Ну и что, - успокоила она себя мысленно, - бояться мне нечего. Кто на нищенку посмотрит?"
Она действительно опоздала на автобус, присела на краешке скамейки в привокзальном скверике рядом с зацветающей чайной розой, задремала. Сумерки сгущались, когда рядом плюхнулся матросик.
- Скучаете, девушка?
Таня даже вздрогнула от неожиданности: с ней никогда не разговаривали незнакомые мужчины, подумала: "Где бы они взялись - незнакомые? Из деревни выехала второй раз за всю жизнь". Конечно, Таня немного лукавила - она ездила и к бабушке в ближайший город, и в зоопарк с братом, и на море с ним же. Правление пару раз путевки им, как круглым сиротам, бесплатно дало. Но она была настолько застенчива, так прятала глаза при приближении незнакомцев, что те не рисковали к ней обращаться. А этот рискнул. Несмотря на наряд. "Может, все и не так плохо?" - подумала Таня.
Парень оказался веселым и разговорчивым. Слово за слово, и выяснилось, что едут они в одно село. Зовут его - Павел. Он так весело рассказывал анекдоты, что Татьяна, впервые за много лет, смеялась от души, забыв обиду на брата. А еще немного - и они вместе вошли в здание привокзального кафе, где щедрый односельчанин заказал, на взгляд Тани, роскошный ужин, бутылочку армянского коньячка, конфеты.
Таня только тут поняла, как проголодалась. За весь день о еде ни разу не вспомнила. От коньяка она отказывалась. Ведь даже вино пила однажды всего - в прошлом году на выпускном у брата. Но веселый компаньон уговорил. Обещал доставить в целости и сохранности. Она восхищенно смотрела в черные веселые глаза, и ей казалось, что жизнь началась.
Павел действительно доставил ее к дому в целости и сохранности, как и обещал. Прихватил в буфете с собой бутылочку вина, поэтому, когда Таня хотела закрыть перед ним дверь, удивленно спросил:
- А это? Разве мы не выпьем за знакомство?
- Мы за знакомство уже выпили, - улыбнулась Таня.
- Так за продолжение? У нас еще столько всего впереди!
И она впустила парня. Свет не зажигали. Сели у окна в потоке лунного света, чокнулись. Больше Таня ничего не помнила - сказались и усталость, и неумение пить. Проснулась ночью, увидела, как он одевается, поняла, что лежит в постели совершенно голая. Почему она не промолчала? Почему у нее сорвалось с губ:
- Уходишь? А как же я теперь?
То, что она услышала в ответ, хлестнуло ее еще больней, чем слова брата.
***
Уже сильно стемнело. Таня взяла приготовленную веревку, провела по ней мылом. Раз, еще раз, начала с остервенением тереть, и вдруг залаяла Жучка, лай подхватил соседский пес. Кто-то дергал навесной замок. Осторожно выглянула в щелку между штор. На крыльце топтался Павел. Таня даже задохнулась от такой наглости. "Чего это он явился?" - подумала, но свое присутствие не выдала. Услышала бабу Нюру:
- Кто там ломится?
- Вы не знаете, где Таня? - спросил посетитель.
- Знаю, к брату уехала, на несколько дней. А ты кто?
- Да, не важно. Проститься хотел вот. Да, ладно.
Парень сплюнул на недавно вымытое крыльцо и ушел. Таня взглянула на портрет, но в темноте комнаты он виделся размытым серым пятном. Помяла в руках веревку, села.
***
Неожиданно вспомнила: яркий солнечный день, счастливая мама в синем платье с красными маками по подолу, с маленьким Колей на руках, отец в костюме из импортного бостона. Она видела только их, когда стояла на праздничной линейке. Таня первоклассница! Событие отмечали широко: приехала бабушка с диковинным подарком - куклой Барби, ни у кого такой не было! Крестные притащили велосипед. Таня так о нем мечтала! Отец развел мангал, ели шашлыки и сочные, сладкие арбузы, пели песни под гитару. Отец выводил низким голосом: "Идет охота на волков, идет охота..." А Тане было жалко волков, и она горько расплакалась. Папа отнес ее в детскую. Мама пришла следом.
- Ну что ты, Танюша, Золотой Колокольчик, - смеялась мама, - ты же хочешь стать доктором! А они не плачут, они сильные.
***
- Ох, мамочка! Да что же это я? Не буду! Нет, не буду, - прошептала портрету. Вскочила, бросила в мусор и веревку, и мыло, с появившейся прорезью посередине.
Спала Таня плохо. Ей снился злой недовольный Колька. Он кричал, что экзамен завалил, потому что профессор увидел их вместе! Сказал, что люди, у которых такие сестры, не имеют права носить гордое звание инженера. Снился ей Павел. Этот требовал, чтобы Таня подоила и его корову. А потом приснилась мама. Она поцеловала рыжее темечко дочери и сказала:
- Не проспи, Танюша, Золотой ты мой Колокольчик.
***
Таня долго разглядывала старинное здание медицинского колледжа. Массивные деревянные двери с тонкой резьбой, фигурная кладка, кариатиды между окнами, все это завораживало и пугало одновременно. А еще больше пугали девушки в белых халатах поверх миниюбок и в босоножках на высоких каблуках. Их стильные прически и дерзкий макияж вводили Татьяну в ступор. Она чуть не ушла, но услышала сзади злобное рычанье, оглянулась. Огромный пес неизвестной породы и непонятной масти стоял, готовый к прыжку, за ее спиной и угрожающе щерил пасть. Она в мгновение ока оказалась у двери, оглянулась на глухо лающую собаку. Пес, задрав голову, рвался с поводка и пытался достать шипящую высоко на развилке дерева кошку. Тощий конопатый мальчишка лет пятнадцати тянул на себя строгий ошейник, и чуть не плача, взывал: "Фу, Грэй! Фу!"
Вернулась домой Таня неузнаваемо изменившейся: с модной короткой стрижкой, в модном платье и с двумя огромными сумками. В одной учебники, во второй новая одежда. В маршрутке она вспоминала разговор с бабушкой:
- Наконец-то ты подумала о себе! Правильно решила. Фельдшер - это профессия. Что в селе, что в городе, если захочешь остаться, везде найдешь работу, - говорила элегантная пожилая женщина, разливая чай и раскладывая варенье по узорчатым розеточкам. - Знаешь, Танечка, я очень переживала все это время за тебя. Тогда, на похоронах сына, Лера с меня взяла честное слово, что в детский дом, если что с ней случится, вас не отдам. И ко мне вы ехать не захотели. А я же работала! Как больно мне было видеть тебя, такую маленькую рассудительную старушку!
- Ба, я думала, ты не хочешь, чтобы мы к тебе переезжали.
- Что ты, я мечтала об этом. А потом я вам уже стала без надобности. Ты со всем справлялась. Но теперь, когда будешь учиться, жить только у меня! И еще, Танюша, надо переодеться. Нельзя так. Ты десять лет донашиваешь материнские платья. Отпусти ее несчастную душу, не мучай! Я тут денег собрала. Пойдем по магазинам?
- Я тоже собрала. Но мне еще книги надо достать. Я же все забыла. И учебники теперь совсем другие.
- А все это близко. Поедем в центр.
- Ба, я хотела в парикмахерскую зайти.
Вот тут бабушка вздохнула - жалко состригать такие роскошные косы, но ответила:
- Пойдем. Я к своему мастеру тебя отведу. Она молоденькая, стильная.
Маршрутку подкидывало на ухабах, трясло, а Таня тихо улыбалась своим мыслям. В ней росла уверенность, и сердце жгло ожидание счастья. Подойдя к калитке, услышала жалобное скуление.
- Жучка! Бедная моя, собаченция! Я же тебя не покормила! Сейчас, псинка, сейчас.
Не переодеваясь, Татьяна плюхнула в миску каши и потащила во двор и столкнулась с Павлом.
- Вы кто? - вырвалось у него.
- Да так, очередная шлюха.
Жучка рвалась с цепи, злобно лаяла на парня, видимо, решила, что похлебку хозяйка отдаст ему.
- Таня? Тебя не узнать.
- Бывает, - ответила девушка и поставила миску перед будкой.
- Тань, я зашел извиниться и проститься. Уезжаю завтра. Можно, я напишу тебе?
- Это тот, у которого в каждом порту жена?
- Тань, честное слово, не спал ни минуты. Простить себе не могу. Не знаю, что нашло. Ты, правда, чудесная, даже в той старой юбке. А сейчас и подступиться страшно. Была бы ты такой в тот вечер - не решился бы подойти даже. Ну, простишь?
Жучка, злобно выставляя вперед лапу, защищала долгожданную еду, жадно глотала кашу, кося карим глазом на стоявших рядом людей.
- Не знаю, Паша. Я подумаю. Ты напиши. Если отвечу, значит - простила.