- Держи ее! Да за ноги, придурок. Держи, пока не очухалась, - Мотыль схватил рыжего за рукав.
- Пацаны, может, того, напугали - и хватит, - гнусавил рыжий, оглядываясь на железные двери. - Рустем, ну хоть ты скажи.
Я приоткрыла один глаз, чуть-чуть, чтобы никто не догадался, что я очнулась.
- Да не ссы, - кавказец закашлялся и сплюнул на пол. - Рот только девке заткни и сам не визжи.
- Дело говоришь, хачик, - хмыкнул Мотыль и начал снимать рубашку.
- Еще раз назовешь меня хачиком, и я...
Голоса, отраженные от грязных стен, отдавались эхом в лабиринте подвала. 'Это не правда!' - первая мысль, пришедшая после тьмы. Может, потому и страха пока еще не было. Только в голове стучало, будто молотом по наковальне, да живот все еще скручивало от удара.
'Меня избили. Избили! Как это вообще может быть? За что?'
- О, очнулась, кажись. Ну-ка, ну-ка. А мордашка и впрямь ничего, - белобрысый схватил меня за подбородок и начал трясти из стороны в сторону.
- Пусти! - попыталась заорать я, но зажатые челюсти не давали кричать.
Мои руки скрутили над головой, в рот затолкнули какую-то тряпку. Я замычала, ногами отталкивая чужие руки. Кто-то потянулся к джинсам. 'Пожалуйста, только не это!'
Повернувшись на бок, правой ногой заезжаю кому-то в лицо. Теперь мои руки свободны, но от мата кавказца (значит, я попала в него) хочется заткнуть уши. Мотыль ржет, рыжий растерянно озирается, а я, извернувшись и вытащив кляп, змейкой поползла в сторону выхода.
- Держите ее! - ревет Рустем. - И не трогать, эта сучка моя!
Пытаюсь встать, но поскальзываюсь на мокрых плитах. Рыжий неожиданно метнулся вперед и схватил за жилетку. Но в меня словно бес вселился. Извернувшись, бросаюсь вперед, и в руках долговязого только жилетка и остается. До выхода каких-нибудь десять шагов.
'Неужели и правда смогла? - от радости становлюсь легкой-легкой. - Я смогу, я справлюсь, я быстрая!'
Бегу так, как никогда еще не бежала. 'Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...' Вот уже и солнечный свет. Еще чуть-чуть. Шаг, второй. Хватаюсь за ручку, распахиваю дверь, и чувствую, как меня рывком за волосы хватают и тянут назад. От боли перестаю дышать. Кажется, что с меня сняли скальп.
Рот мой искривляется в крике, когда кулак кавказца бьет по лицу. Я покачнулась, в глазах зарябило. Лицо зажгло, будто кто-то плеснул в него кислотой.
- ...Ты поняла, чтобы даже глаз поднять не могла? И на коленях передо мной будешь валяться... - кавказец что-то орал, натягивая мой хвост на кулак. - Поняла? Поняла, а?
Я с ненавистью уставилась ему прямо в глаза, он сматюкнулся и со всей дури приложил меня головой о стену. Он делал это снова и снова. Щека горела, содранная кожа оставляла алые следы на некогда белой стене. Я раскрывала рот в немом крике, пытаясь руками защитить лицо, но и их скоро перехватили.
- Ты че, того? Девку совсем укокошишь! - Мотыль схватил Рустема, пытаясь остановить, тот всхрапнул и кинулся на него.
- Ах ты, хач!
Между ними завязалась драка. Я со всхлипом сползла по стеночке. Разодранные руки не слушались, но я быстро стирала со лба и глаз кровь, чтобы она не мешала мне видеть. Нужно было обойти сцепившихся, нужно было бежать, но крови было так много, что я только размазывала ее по лицу. 'Ничего не вижу', - щурюсь, чтобы найти выход.
'Вот он, мой шанс, давай же, давай! - стиснув зубы, отползаю в сторону. - Вот так, а теперь к двери. Только бы они не заметили, только бы не шуметь. Господи, помоги'.
Трудно было встать на колени, но дверь, все еще открытая, была лучшим для меня обезболивающим. По стеночке крадусь к выходу. Звуки борьбы, мигающая лампочка и эхо моих шагов. Все кажется страшным сном или же фильмом. Точно, ужастиком, какой просто не может произойти в жизни.
Я так увлеклась, слушая звуки борьбы, что совсем забыла о третьем парне. Забыла о рыжем. Наверное, что-то решив для себя, долговязый возник сбоку, опередил меня и встал перед выходом. У меня по лицу побежали слезы. Рыжий моргнул, отвел взгляд, а потом резко уставился на мокрую майку. Тогда еще я не носила лифчик, и парень стоял и смотрел на просвечивающие сквозь грязную ткань соски. Стало так гадко, так противно, словно своим сальным взглядом этот конопатый придурок не смотрел, а трогал меня. Оголенная злость поднялась откуда-то изнутри и толкнула вперед. С отчаянным ревом я понеслась прямо на рыжего, замершего от неожиданности. Толкнув его, еще быстрее помчалась вперед. Но удача вновь была не на моей стороне. Зачем я шумела, зачем отвлекла тех двоих?
Мотыль неожиданно возник справа и резко дернул за руку. Но бешенство уже играло в моей крови. Извернувшись, пытаюсь вырваться:
- Не трогай меня, придурок!
Мотыль засмеялся и, смачно причмокнув, демонстративно стянул лямочку с моего плеча. Озверев, вонзаюсь зубами в его одутловатую руку.
- Сучара, ѓѓ- процедил белобрысый и снова ударил в живот. Ногой, со всего маху.
У меня в глазах потемнело, только какой-то вой не давал полностью отключиться. И только через пару мгновений я поняла, что это я, я сама тихонечко выла на полу, как раненое животное. Разбушевавшийся Мотыль головой задел железную лампу. Скрипнув, она закачалась. Свет - темнота - снова свет. И постоянная боль.
Чувствую, как меня раздевают, кавказец шипел, что это он должен быть первым, Мотыль орал, показывая на укус, перемежая нормальные слова с незнакомыми матами.
'Холодно'. Голое тело. Мокрый и склизкий пол. И чужие руки, мнущие плоть.
'Грязно, как же здесь все-таки грязно'. Казалось, хлюпающая подо мною тухлая слякоть впитывается в кожу и волосы вместе с тяжелым дыханием и мужскими стонами. Никогда не чувствовала себя такой мерзкой. 'Да, наверное, я никогда больше не смогу отмыться. Если вообще останусь в живых...'
'Хач' и Мотыль, наконец-то решили, что и тот, и другой может быть первым.
'Не понимаю, о чем они'.
Почему-то я не могла прикрыть век. Остекленевшими глазами смотрела, как, улюлюкая и подгоняя друг друга, парни стягивают штаны. Свет - темнота. Тело Мотыля было белым, скорее, белесо-одутловатым, кавказца загораживал рыжий. Переминаясь с ноги на ноги, в грязных дырявых носках, рыжий улыбался, неловко уворачиваясь от тычков нетрезвых дружков.
Какой-то гул в голове. Наверное, на несколько минут я отключилась, потому как в следующее мгновение, широко расставив ноги, передо мной стоял Мотыль. Снова схватив меня за растрепавшийся хвост, поставил перед собой на колени:
- Давай, милашка, ротиком поработай, - и засмеялся.
Пытаюсь мотнуть головой, но белобрысый еще крепче ухватил за хвост, так, что кончики моих глаз потянулись к вискам.
- Нет, по...пожалуйста, - охрипшее горло не слушалось, я схватилась за шею, но мне тут же перехватили руки и свели за спиной. Что-то хрустнуло в правом плече, но я даже дернуться не успела.
- Открой рот, говорю! - крикнул Мотыль.
- Что? - вращаю глазами, вокруг какая-то красная пелена.
Не сразу понимаю, что это вновь кровоточит рана на голове, заливая глаза.
- Да вытрите вы ее! - Мотыль сплюнул, но так и не выпустил мои волосы. - У нее все лицо, будто по нему теркой прошлись. Зачем бил-то ее по роже? У меня на нее ща вообще не встанет.
Кавказец заржал:
- Ага, значит, на Наташку тоже не встал? Потому она тебя и кинула, а, Мотыль?
- Заткнииись, хачик! - взревел белобрысый. - Ща увидишь, как я ее. Да она скулить у меня от радости будет.
Он приблизился к моему лицу, и я чуть не задохнулась от омерзения. Все еще вялый член покачивался прямо передо мной. От вони и шока тошнота встала поперек горла. Наверное, увидев, как позеленело мое лицо, белобрысый совсем озверел. Не отпуская меня, одной рукой нащупал валявшиеся рядом штаны, порылся в карманах и вытащил складной нож.
- Ты чего, Мотыль, она ж одна, да мы ее так, зачем нож-то достал? - голос рыжего задрожал.
Кавказец же одобрительно хмыкнул и скрестил на груди руки:
- Давай-давай. Долго ждать я не буду.
Когда Мотыль попытался в меня толкнуться, от неожиданности или от шока, но я даже сообразить не смогла, что нужно сомкнуть зубы, стиснуть их изо всех сил, чтобы эта мразь не смогла проникнуть... Отчаянно жмурюсь, словно это может помочь.
Что-то склизкое и вялое касается губ.
'Ни за что!' - внутри что-то оборвалось. Волна бешенства прошла сквозь меня. Ледяная и жгучая. И чужая, и настолько мощная, что я покачнулась.
'Не подчинюсь, не унижусь. Ни перед кем. Никогда!'
Видимо, Мотыль что-то увидел в моих глазах. Вздрогнув всем телом, этот огромный верзила остановился и в ужасе уставился на меня. А я абсолютно точно знала, что не выйду отсюда живой, но и им просто так я не дамся.
'Куда же ты, Мотылек?' - качнувшись вперед, не обращая внимание на отвращение, открываю рот и со всей силы вцепляюсь зубами в головку члена.
Крик белобрысого отозвался от стен. Хрипя и сразу став как будто бы меньше, он забился в моих зубах:
- Тварь, ненормальная! Оторвешь!
Внутри меня что-то клокочет, мне хочется рвать, терзать, уничтожить врага. Биться до последнего вдоха, лишь бы не сдаться! И я еще крепче сжимаю челюсти: 'Не сдаваться, никому, никогда!'
Кавказец с рыжим с немым ужасом смотрели на судороги своего дружка, пока не сообразили, что надо помочь. Рыжий зачем-то потянул Мотылся назад, тот взревел, что-то булькнуло в его горле. И он начал заваливаться на меня.
Кавказец действовал быстро.
- Держи его, - крикнул рыжему, а сам схвати мою челюсть железной хваткой и потянул вниз.
Я чувствовала металлический привкус во рту. Почему-то крови было не много. А, может, это тогда мне так показалось?
Белобрысый уже не орал, он скулил, повиснув на рыжем дружке и хватаясь за побагровевший член.
Ярость и бешенство охватили меня. Мне хотелось улыбаться, захлебываться от смеха. Рвать и царапать. Кавказец так и не смог разжать мои зубы, зато дотянулся до выроненного ножа:
- Либо открой рот, либо я так тебя располосую!.. - и приставил нож к губам. - Давай, сука!
А потом встретился со мной взглядом.
Смешно. Мне стало до того смешно, что здоровые мужики пугаются какой-то голой малявки.
Нож скользнул в левый уголок рта. Но я не чувствовала ничего. Абсолютно никакой боли. Даже холодное лезвие казалось игрушечным, когда надрезало мой рот.
Мотыль, наверное, совсем обезумев, дико вращал белками и что-то хрипел. А потом рванул изо всех сил, надеясь освободиться. Моя голова качнулась, кавказец дернулся следом, и нож с каким-то тихим 'вжик' прорезал рот и вошел до середины щеки.
Все замерли. Я осторожно коснулась ошметков на левой щеке. 'Я иду убивать Бетмена', - последняя и такая глупая мысль перед тем, как я услышала, как хрустят мои ребра под ногами кавказца. Мотыль не сразу пришел в себя, но его крик:
- Я сам! Я сам ее...
Все потонуло в красной пелене из боли и ярости.
'Хотя бы так', - моя улыбка, наверное, она выглядела жутковато с оборванными щеками и порванным ртом. Но я была почти счастлива, ведь теперь им было совсем не до похоти. Да, больше они не хотели насиловать, они собирались убить. Как только рыжий понял это, сразу вскочил, заметался из стороны в сторону, а потом рванул вон, на ходу застегивая молнию брюк.
Глупо, наверное, это действительно глупо, но тогда я чувствовала, что победила.
Пинок, а потом еще и еще. 'Почему я не отключаюсь? Почему мое тело такое сильное, ведь они снова захотят, ведь они снова могут...'
***
- Лиэ, - Габи вжалось в меня своим маленьким телом, все повторяя и повторяя, - лиэ, лиэ.
А я чувствовала сырой и спертый запах подвала. Хлюпанье луж и эхо бетонных плит. Желтый свет, который то мигал, то замирал с противным жужжанием. И ощущение грязи, от которой нельзя отмыться.
- А как?.. - Габи смотрит на меня своими глазами, круглыми, рыжими, почти что смешными. Они мягко светятся в темноте.
- Я очнулась уже на столе.
Сразу вспомнились запахи спирта и обезболивающего, которые въелись в папин халат. Его маленькая ветеринарная клиника. Так, подвальчик, зато уютный и чистенький. Для нашего городка, в котором девятиэтажки соседствовали с деревенскими домами, и эта клиника казалась роскошью.
Я лежала и смотрела вверх, туда, где операционные огни заставляли слепнуть глаза, да мне и не хотелось ничего видеть.
Папа гремел склянками, мама ругалась по телефону. Скорую вызвали из соседнего города, но и там не хватало машин. Почему-то мне не было больно. Как ватными я ощущала свои руки и ноги. До щек отец не давал мне дотронуться. Больше всего беспокоило то, что перед папой я лежу голой. Хотелось прикрыться, хотелось вообще провалиться сквозь землю и падать, и падать...
Я попыталась дотянуться до белой простынки, но руки не слушалась. Наверное, папа понял и прикрыл то, что не зашивал в данный момент. Мне стоило только заглянуть в его глаза, карие, всегда спокойные и такие добрые, чтобы дернуться. Никогда не забуду этот его взгляд...
- Паап, - хотелось сказать. - Все хорошо.
Но я не могла. Горло не слушалось. Только папе не нужны были мои слова, он сжал мои руки, прижал к своему лицу, словно бы прогоняя ту застывшую смертную маску, что так напугала меня.
- Все пройдет, - прошептал он.
'И это тоже пройдет', - хотела добавить я.
Мы с отцом часто болтали о легендах и мифах, о легендарном царе Соломоне...
'Все пройдет'.
Оно и прошло. Почти навсегда. Через несколько дней я перестала биться в кошмарах, еще через месяц смогла говорить. Раны на лице заживали так быстро, что врачи только и могли, что головою качать и расспрашивать отца, чем он таким меня лечит. На мне действительно заживало все, как на кошке. Вот только...
- Кир, смотри, кто пришел! - мама заглянула в комнату и осторожно поправила одеяло.
Ходить я еще не могла. Сломанная нога и ребра не позволяли, да я и не хотела. Казалось, все вокруг обо всем знают. Знают, но не говорят. Не говорят в лицо, прямо, открыто. Но этот шепот, приглушенные голоса и жалостливые взгляды соседей... Мне не хотелось никуда выходить, мне не хотелось никого видеть.
- Скажи, что я не могу, скажи, что мне еще плохо, - сжавшись под одеялом, пытаюсь справиться с паникой.
Мама поджала губы.
- Ты сейчас примешь гостей и будешь вести себя, как все нормальные девушки.
Да, мама никогда не отличалась терпением. Распахнув дверь и улыбнувшись во все тридцать два, она пропустила кого-то в комнату.
- Ну, мы вас оставим. Пойдем, Анна, пусть детки пока пообщаются. Не шалите мне тут.
Дверь закрылась с тихим щелчком, я попыталась сделать глубокий вдох. 'Все хорошо, я справлюсь, я должна быть нормальной'. Вынырнула из-под одеяла и замерла.
У входа, неловко переминаясь с ноги на ногу и теребя букет хризантем, стоял Коля Ряхин, тот самый, из-за которого я так стремилась на танцы. Сердце подскочило и пустилось в пляс.
- Привет, - Коля взлохматил и без того топорщившееся черные волосы, поправил очки и выставил перед собой букет. - Вот, это тебе.
Если бы я могла улыбнуться, как мама, но порванный рот только дернулся.
- Ты это... Как? Поправляешься?
- Да, да. Мне уже лучше. Катя Скворцова принесла тетради, я все переписала и уже начала делать, только вот алгебра...
- А, ясно, - Коля почесал затылок и заметно расслабился. Ему всегда нравились точные науки. - С алгеброй и я помогу.
- Правда? - просияв, как медный тазик, подскакиваю на кровати.
Сразу захотелось бежать, переодеться в то самое красивое платье, которое недавно купили на День рождения...
Коля взял стул и стал придвигать к кровати.
'Что-то не так'.
Воздуха почему-то вновь не хватало. Я откинулась на подушки.
'Дыши, давай. Все хорошо, Коля здесь, не пугай его еще больше. И так все лицо... - от обиды захотелось плакать. - Так, ничего, швы скоро снимут, все зарастет. Нечего тут реветь. Как говорила мама? Нужно становиться нормальной и сильной'.
Я пыталась себя убедить, я пыталась дышать глубже, но Коля все приближался. Все ближе и ближе.
Свет-тьма. Слякоть плит и скрип лампы.
- Эй, Кир, ты чего?
Чьи-то потные руки мнут грудь, чей-то пошлый смешок.
- Кииира, ау!
Рука Ряхина потрясла за плечо.
- Не подходи! Не прикасайся ко мне! Нет, ни за что, никогда! - ногтями проехав по лицу одноклассника, я свернулась комочком и застонала.
'- Давай, милашка, ротиком поработай.
- И на коленях передо мной будешь валяться...
- ... либо я так тебя располосую!.. Давай, сука!'
- Кира, очнись! - от маминой пощечины дернулась голова.
- Мам? - прикасаюсь к щеке и непонимающе разглядываю кровь на руках. 'Моя или Коли? И кто здесь кричит?'
- Коленька, Коля, что с тобой, что эта сумасшедшая шалава с тобой сделала? - Анна Петровна пыталась рассмотреть лицо сына. Тот орал так, будто ему вырвали глаз.
'Неужели и правда я?..' - меня бросило в жар от осознания того, что я напала на человека. К счастью, у него была лишь еле заметная царапина на лбу. Я потянулась к однокласснику.
- Коль, прости, я...
Но как ему объяснить, что вместо его рук я видела Их руки? Как передать тот ужас, то отвращение и желание биться, защищать себя до последнего? В горле все пересохло. На меня смотрели три пары осуждающих глаз.
- Ненормальная, да ему выступать через пару дней! - Анна Петровна оттеснила сына за спину, словно я, лежа в гипсе, могла на него напасть. - Правильно говорят, на нормальную девку никто не набросится. Сама, небось, в юбчонке по самое 'не хочу' хвостом крутила, а теперь неженку из себя строить? Да тебя в психушке запереть, как буйнопомешанную!
- Анна Петровна, - голос мамы был тих и спокоен, но именно этот ледяной тон пугал до чертиков всех, кто ее хорошо знал. - Прошу вас и вашего не в меру... впечатлительного мальчика покинуть наш дом, пока я сама не расцарапала ваши физиономии и не затолкнула все угрозы в одно место 'по это самое не хочу'.
- Да вы ненормальные! Вся семейка с приветом! Уж я позабочусь о том, чтобы об этом все знали. Да ее в клетку сажать, а не с нормальными детьми в школе учиться! Пойдем, Коленька.
Коля с матерью выскочили из комнаты. Визги стихли, громко хлопнула дверь.
- Кира, посмотри на меня, - холодный голос матери раздается так близко.
Если бы я не была в гипсе, я могла бы сбежать. Ненавижу, когда мама говорит со мной таким тоном, сразу хочется сделать наперекор. Все, что угодно, только не подчиниться. А вот папа с Маришкой ее слушались.
- Ты моя дочь, - впервые слышу в голосе мамы подобные нотки, но я не могу понять, что в них скрыто. - Никогда не смей прятаться, не смей убегать.
Я убираю одеяло и встречаюсь с ней взглядом.
- Лучше быть палачом, чем его жертвой, - холодный и властный голос звучит уверенно.
'О чем она?' - иногда я совершенно не понимала собственную мать.
Я видела ее идеальные черты лица, ее холодные голубые глаза. На миг в них что-то меняется. Она протягивает руку к моим губам и нежно касается швов.
- Все еще беспокоят?
И я понимаю, что она говорит совсем не о ранах, вернее, не о тех, которые можно увидеть. И на миг мне снова хочется стать маленькой, чтобы родители прижали к себе и защитили от всего зла на свете.
- Да, - едва слышно шепчу я.
- Тогда запомни эту боль. Запомни и преврати в силу.
И она уходит. Такая красивая и далекая. И такая же непонятная для меня.
Отцу она позволяла боготворить себя, Маришку она баловала, но мне иногда казалось, что сестра для нее была, как домашний питомец: забавный, милый, но такой глупый. Со мной же... Со мною она была другой, будто только лишь для меня приоткрывала дверцу в свой мир. Ледяной, жестокий, но настоящий. Я ценила это, действительно ценила, но даже сейчас, спустя столько лет, мне хотелось, чтобы она просто обняла меня и позволила плакать.
***
- Лиэ...
- Габи, я же говорила, называй меня Кирой.
- Кир-ра, - вера старательно проговаривала имя. - А тот мальчик, Колья. Ты с ним встречалась?
- С Ряхиным? Боже избавь, - засмеялась я, хотя на душе совсем не было так легко.
Когда гипс сняли, мне пришлось вновь ходить в эту школу. Но Анна Петровна слов на ветер не бросала, весь класс, да что там класс, весь городишко гудел о том дне. Папа, боясь реакции любимой жены, сам ходил на собрания, пытался уладить все миром. Каждое утро я прятала от него покрасневшие глаза, а потом он просто увидел, как в столовой одноклассники отсаживаются от меня. Ни слова больше не говоря, он забрал документы из школы, продал 'подвальчик' и каким-то чудом уговорил маман переехать в другой город. Там я и встретила Макса.
- Ты думала, он был твоей Парой? - пушистые ушки зашевелись, и Габи нетерпеливо прижала их к голове.
Я подавила смех. Было в этой маленькой вере что-то теплое, что-то, вызывающее улыбку.
- Нет, я не думала. Просто это был единственный парень, прикосновения которого не вызывали во мне отвращение.
Я не стала рассказывать, что мне понадобилось семь лет, чтобы начать встречаться, и еще целых два года, чтобы разрешить поцеловать себя.
- С Максимом мы учились на одном факультете, вот только я на культуролога, а он собирался стать журналистом.
- Кем-кем?
- Писателем, что ли, тем, кто пишет о том, что происходит в мире.
- А, ищейкой?
- Ну, что-то вроде...
Невольно улыбнулась, вспомнив, как Макс добивался свидания, как много совершал глупостей, чтобы заставить смеяться, с какой осторожностью прикасался ко мне.
Я была ненормальной. Ледышкой, как прозвали меня однокурсники, но с Максом я, по крайней мере, пыталась стать лучше: не вздрагивать от его прикосновений, не отступать от близости, не думать, что это не он...
Да, я была ненормальной еще и потому, что видела сны. Не такие, как все. Я верила в это, потому что будущее в этих снах раз за разом сбывалось.
В одном из таких 'снов' я и увидела его... Нежного, доброго, властного. Он сжимал меня в своих объятьях, и с ним мне уже не нужно было становиться сильней.
До встречи с Рейнхардом я пыталась убедить себя, что в этом будущем я была именно с Максом. Но теперь все становилось понятным: и эта тоска, и этот страх, что с Максом я так и смогу пойти до конца. И то чувство, которое я испытала, когда увидела Маришку и Макса в одной постели. Это не было ревностью, не было злостью. Я ощутила облегчение. Гребаное облегчение! И это тогда, когда моя родная сестра кувыркалась с парнем, который клялся в любви, который целых два года поддерживал и не торопил меня.
- Он не был твоей Парой, - сказала Габриэль, словно это все объясняло. - Какое тебе дело, изменял он тебе или нет?
- Для вас так важна эта Пара? - выскальзываю из теплых объятий и поднимаюсь с постели.
Вторая луна взошла и придавала комнате праздничный розовато-серебристый вид. Я уже подходила к окну, когда услышала:
- Невозможно познать себя, будучи половинкой, а, став целым, уже и не нужно ничего узнавать. Ты чувствуешь, как бьется в груди его сердце, как светятся его глаза, когда он смотрит в твои, и все остальное просто перестает существовать для тебя. Ты становишься чем-то большим, чем была до этого. Это нельзя объяснить. С Таем я просто чувствую, что душа моя стала больше, словно тело не может вместить ее. И она будто парит, делая меня легкой и сильной.
- Сильной? - как эхо, переспрашиваю я, но уже не слышу, что Габи мне отвечает, потому что там, на улице, стоял он.
Одергиваю занавеску, прищуриваюсь по старой привычке, хотя и так прекрасно все вижу.
'Рейнхард', - мысленно выдыхаю я, и он поднимает глаза, жуткие, светлые, в которых плещется ледяная мгла.
'Он слышал, он все это слышал! Господи Боже!' - стон вырывается из груди, и Габи тут же оказывается рядом.
- Владыка? - шепчет она и быстро отскакивает от окна.
А я пожираю его глазами. Его влажные от росы волосы, вьющиеся до плеч, его широкие плечи, которые не скрыть меховым пальто. Его сжатые в тонкую линию губы, и прорезающий их тонкий шрам.
'Шрам... На губах, слева, тянущий до середины щеки. Шрам, такой же, какой был у меня, - в горле все пересохло, сердце сжалось, а потом забилось. Мощно, резко, под властью взбешенного Зверя. - Шрам, мать твою, Рейнхард!'
Хватаю защелку, распахиваю окно... Если бы оно не было так мало, я бы прямо сейчас спрыгнула вниз, чтобы выбить всю правду, вытрясти из него, этого интригана, все, все, что но 'забыл' рассказать.
- Рррейн, - я готова растерзать всех, кто встанет на моем пути.
Но останавливает меня не рука Габи, не остатки человеческого разума, а один-единственный взгляд. Рейнхард смотрит так, словно это его пытали, словно это он терпел удары и унижения там, в подвале, лет десять тому назад. Взгляд раненого животного режет меня по живому.
Я знаю, на что способен слух оборотня, потому и не приглушаю голос:
- Габи, ты знаешь, откуда у Повелителя этот шрам на лице?
Вера поежилась, отступая в тень:
- Нет, но однажды я имела глупость спросить.
- И что же? - торопила я, все еще продолжая смотреть на Владыку.
- Он всегда касается его, когда нужно принимать какое-то важное решение или же когда думает, что никто не видит его.
- Но откуда шрам?
- Не знаю. Тай говорил, что Владыка может избавиться от любого ранения.
- Почему же оставил это?
- Как напоминание, что он должен быть сильным. И это было единственное, что он сказал мне тогда.
- Когда, Габи? - губы мои побелели. - Когда этот шрам появился, ты помнишь?
- Забудешь тут. Лет десять назад Повелитель словно взбесился. Не знаю, что тогда было, но досталось всем. Именно тогда и появилась граница, за которую даже гроллы редко заходят, только если голод гонит их...
Лунная ночь была ясной, и я скользила взглядом по лицу Повелителя. До боли знакомое ранение, только старое и едва заметное, серебрилось на его щеке. Мне захотелось коснуться его.
Рейнхард вздрогнул. Я видела, как тяжело он дышал, видела, как пар вырывается из его рта. И я знала, что он сдерживает себя. Его Зверь, должно быть, сходил с ума, но Правителю удалось обуздать его.
Мы смотрели друг другу в глаза, пока я не поняла, что Рейнхард все равно ничего мне не скажет, даже если бы я пытала его. Повелитель отвел взгляд, провел рукой по растрепанным волосам и направился в дом.
- Лиэ, - осторожно позвала Габи.
Она была уверена, что я плачу. Мои плечи действительно задрожали.
- Лиэ, то есть Кир-ра...
Я развернулась, кинулась к вере и сжала ее так крепко, как только могла.
- Он знал, он почувствовал, это он забрал мою боль. Это из-за него все так быстро срослось. Ты понимаешь, что это значит? Ты понимаешь, Габи?
Мои глаза заблестели. Наверное, я походила сейчас на безумную, но мне действительно хотелось двигаться и смеяться.
- Ты понимаешь? - закружила я Габриэль.
Габи не понимала, но радовалась моему смеху.
- Он знал, значит, все это не случайно!
Мы кружили с Габи по комнате, и я чувствовала, что прошлое осыпается с меня, как листья по осени.
Легко, свободно скользить. И знать, что есть тот, кто тебя защит.
Я могла только гадать, откуда Рейнхард узнал и зачем убрал мою боль, только теперь и я чувствовала, что моя душа больше этого тела, что она парит крыльями за спиной, делая меня легче и, пожалуй, сильней.