Из-под зачёсанных вперёд волос не было видно совершенно ничего: ни лица, ни глаз, но было ясно как день: человек, сказавший это, лжёт. После такого не отпускают.
Но верёвки ослабли, обжигая ссадины на запястьях. Антон явно издевался, ждал, что она сейчас вырвется и бросится прочь лишь затем, чтобы попасть в очередную ловушку. Нет. Нельзя. Он и так издевается всласть. Но руки свободны... Так свободны, что желание задушить его сводит пальцы мучительной судорогой. Ли даже не пошевелилась хотя бы размять затёкшие руки или убрать чёлку, противно щекочущую нос. Она успела слишком хорошо узнать этого человека, чтобы поддаться на его уловки.
Сперва Антон пытался её запугать. Но не грубыми топорными способами, а изощрённо и ненавязчиво. Чёрная шёлковая комната, в которой он держал Ли, склянки с плавающими в формалине анатомическими препаратами, орудия пыток, "случайно" оказывающиеся по утрам на прикроватном столике, тягучая давящая музыка, идущая из ниоткуда и такая тихая, что, казалось, идёт из головы... Первые дни, изредка выныривая из глубины транквилизаторной полусмерти, создание Ли билось в диком кошмаре: она не могла вспомнить как попала туда, увиденное рисовало в мозгу кошмары преисподней, дополняя их своими домыслами. Поэтому Антона она, обдолбанная, не в состоянии понять, отчего вдруг оказалась распятая на верёвках на стальной раме, приняла за спасителя.
...Он просто стоял и смотрел. Ли была совершенно голая, но транки делали своё дело: осознавая свою наготу, Ли, тем не менее, не испытывала никакого стыда. И когда молодой человек подошёл к ней, в мозгу промелькнул краешек такой мысли, но тотчас же был задавлен смутной надеждой на спасение.
Только вместо того, чтобы снять её с рамы, Антон Вальдер подошёл ближе и легонько провёл костяшками пальцев по спине, ягодицам, бедрам, спускаясь ниже и внутрь... Вздрогнув, Ли со всхлипом глотнула воздух. Неужели он -- враг?!. Неужели он затащил её в это ужасное логово, где запах жимолости заглушает лёгкий формалиновый душок? Вырваться бы, закричать, отбиться, но лодыжки и запястья крепко держат кожаные браслеты, а тело -- как набитая ватой кожура...
Первый поцелуй достался левой пятке, затем Антон поймал губами большой палец и, посасывая его, крепко обхватил колени Ли. Ещё немного сильней -- и руки его причинили бы боль, а так беспомощная пленница невольно затрепетала от сладкого тепла. Всё выше, выше... Вот уже его жадный рот вылизывает ямку пупка, ещё несколько томительных движений -- и коленопреклонённый, он снизу вверх смотрит ей в глаза, словно просит разрешения, но что она может сделать против? И от нового, тайного, поцелуя сознание Ли отключается...
Так было в первый день их "знакомства". Тогда же Антон перестал пичкать её транквилизаторами, и постепенно ясность ума стала возвращаться к Ли. Фантасмагорические видения перестали посещать её, но от этого реальность не становилась менее ужасной. Нет, Антон не избивал, не насиловал Ли -- если, конечно, не считать изнасилования языком, -- не кричал и не морил голодом, но она предпочла бы грубость всем его изощрённым пыткам. От брутального маньяка хотя бы знаешь чего ожидать.
- Ты можешь идти, - повторил он и отошёл в сторону. - Видишь, я далеко, дверь открыта, я не успею догнать тебя.
Ли знала: торопиться нельзя. Он выжидает, как тигр в засаде. Резкое движение -- и бросится. "Я. Не. Боюсь". Хоть можно убрать с лица волосы!.. Оседлав высокий стул -- вчера он заставил Ли сидеть на нём целый день в дурацкой раскраске готической невесты -- Антон с любопытством смотрел на неё. Обманный рывок вправо -- Антон не шевельнулся. Влево -- сидит как изваяние.
- Ты можешь идти.
И Ли рванула к дверям. Тёмный коридор... Грозный лай...
Прицепив Вольфа к кольцу в стене, Антон взял девушку на руки и тотчас же схлопотал кулаком в нос. Ли билась насмерть, молотила куда попало, но её палач был сильнее: бросил её на кровать, прижал к простыне всем телом. Он впивался губами ей в кожу, шептал: "Тихо, моя девочка... Тихо...", а та пыталась укусить его -- руки ей он тоже держал.
- Ненавижу тебя!.. Ненавижу... Ненавижу... - с этими словами обессиленая Ли притихла. От собственной слабости мутило... - Ненавижу...
Снова потянулись дни заточения. Изощрённая фантазия Антона придумывала всё новые образы для пленницы, он наряжал её, красил, фотографировал, он играл с ней, как с куклой. Однажды одел ей на шею широкий лаковый ошейник -- голову было невозможно ни повернуть, ни наклонить, -- обрядил в балетную пачку и поставил на вращающуюся платформу с зеркалами во весь рост по краям. Платформа вращалась, дзинькали музыкальные молоточки, а чтобы Ли стояла как надо, Антон закрепил руки-ноги на системе ремней. Ни дать ни взять -- Одетта. И Ли кружилась под красивую мелодию, словно извлечённую из старинной музыкальной шкатулки, отражаясь в зеркалах вместе с заформалиненными сердцами и птицами, а птицы засушенные парили на шёлковых нитках с потолка...
Ночью Антон лежал подле и не спал: молча смотрел на неё. Засыпать под его пристальным взглядом было неуютно, но усталость брала верх, Ли отрубалась. Уже давно было понятно, что вреда ей Антон не причинит -- за столько времени у него было более чем предостаточно шансов и надругаться над ней и убить. И если раньше Ли ненавидела его близость, то теперь выбрала политику наплевательства. Хочет лежать с ней рядом -- пожалуйста, я буду спать. Ему приспичило искупать Ли в ванне -- пусть. Ни на грамм не верить и всё отрицать -- как единственный способ уберечь разум. И пока что это помогало. Но было очень сложно хранить каменное молчание, когда Антон приходил и разговаривал с ней. Обычно снова были наручники или ремни -- чтобы Ли не бесновалась, а слушала. Со связанными руками желание быть посмешищем у неё отпадало, и приходилось слушать Антона. И ему иногда даже удавалось вызывать пленницу на диалог. Так вышло и на этот раз.
В обеде снова был наркотик: после еды сознание затуманилось, воля покрылась прорехами. Ли привыкла к фокусам вроде этого; раньше она вообще подолгу не притрагивалась к еде после такого, но рано или поздно голод брал верх над бдительностью, и история повторялась: после пробуждения Ли была обездвижена и "упакована". Но последнее зависело от настроения Антона. Сегодня он посадил её на кровати в груду подушек, а руки свободно привязал ко вбитым в стену крюкам. При желании можно было шевелиться и что-либо брать, но движения были сильно ограничены. Он принёс Ли крупный виноград -- как она любила, -- и бутылку божоле.
- Добрый вечер, - сказал он, укладываясь на кровати. - Как самочувствие? Голова не кружится?
Ли буркнула:
- Нет.
Тогда Антон разлил по бокалам вино и подал один пленнице. Та выхлебала его моментом -- после наркоза всегда мучит жажда. Тем временем Антон откинулся на спину и, глядя на Ли начал говорить.
- Хочешь, я принесу тебе тетрадь для дневника? Мне было бы интересно читать твои мысли; жаль, что я не умею делать это просто так, из твоей головы. Думаю, я бы узнал много интересного. Вот расскажи мне, о чём ты думаешь чаще всего? Что не даёт тебе покоя, когда нечем заняться, когда отдыхаешь от меня? Расскажи мне, я прошу.
Исподлобья Ли смотрела в глаза своему палачу, а внутри клокотала ярость вперемешку с обидой.
"Зачем, зачем, зачем я тебе?! Зачем ты меня так мучишь? Зачем выслеживал и утащил в свою паутину? Почему я, а не кто-то другая?! Для чего ты меня держишь здесь? Для своих иезуитских опытов? Чтобы после того, как я выгрызу себе вены, поместить тело в склянку и добавить ещё один экспонат в свою коллекцию? Меня же ищут, меня ждут, изводятся от страха. Если наплевать на меня, для чего измываться над теми, кто этого не заслуживает?.. Антон... Антон... Я тебя ненавижу!!!"
- Мразь!..
- Не надо ругаться. Послушай, я расскажу тебе кое-что. Возможно, это покажется тебе забавным.
- У меня нет ни малейшего желания тебя слушать! - и в подтверждение своих слов Ли демонстративно зажала уши.
- Прости, но ты вынуждаешь меня быть грубым. А мне ведь это не по душе.
Зажужжал механизм -- ремни
натянулись и растянули руки в стороны.
- Я ведь так хочу с тобой поговорить, а ты не слушаешь!
- Антон, уйди... - ещё не хватало расплакаться в его присутствии, а выговаривать слова уже было трудно.
- Ну к чему это? Ты же знаешь, что бесполезно...
Он осторожно положил голову ей на колени, хоть Ли и пыталась выкручиваться. В этом движении крылось нечто иное, чем просто желание доминировать над обездвиженной женщиной. Это-то и пугало Ли.
- Как ты думаешь, сколько людей любят нас по-настоящему? По-настоящему, а не как ближнего своего или по привычке или из выгоды. Ты никогда об этом не думала?.. Я очень сожалею, что мне не удаётся влезть в твои мысли, честное слово, сожалею. Дай мне этот шанс. Единственный и последний, Ли. Это всё, что я требую -- правду, жестокую, обнажённую до костей правду, все твои мысли до последней мелькнувшей однажды в детстве идейки. Я долго искал способ читать чужие мысли, но пока не добился ничего -- мы слишком крепко держимся за своё, боимся открыться до конца, показаться наивными и от этого слабыми. А теперь -- услуга за услугу: я приоткрыл свою темноту в душе и помог тебе преодолеть стыд. Ты меня уже настолько ненавидишь, ты не побоишься пойти навстречу, чтобы только не доставить мне удовольствие обратным. Как будто я испытываю наслаждение от твоих унижений!.. Правду, много правды и много мыслей, больше ничего не надо... Ли, и я отпущу тебя. Это единственное, что действительно невозможно взять против твоей воли.
- Меня ждут, - тускло сказала Ли. - Мой любовник и мои родные и друзья. Им плохо без меня. Их достаточно много, Антон, и они ищут меня...
- Тогда почему ты здесь до сих пор? Найти нас не составляет труда: я оставлял подсказки. Что, за столько времени было сложно их расшифровать и предпринять какие-то меры?! - он вскочил. - Ли, да ведь мы сами по себе! И то, что якобы держит нас на привязи у других людей -- всего лишь потребность в них, их благах, их выгодах: материальных ли, духовных -- всё одно! Ты не думала об этом?! Люди любят за то, что они вкладывают, и ожидают дивидендов, каких бы то ни было, -- Антон почти кричал, первый раз за все месяцы, что Ли знала его. -- Да, это просто: относиться хорошо к тем, кто платит тебе тем же. Но ты попробуй возлюбить своего недруга. Что, не выходит? А ты подумай теперь, много ли мы отдаём, а, Ли?
- Мать всегда будет любить своих детей!
Антон грустно покачал головой -- костяные медальоны на шее тихо брякнули друг о друга.
- Девочка моя, вспомни, когда ты последний раз сама звонила маме просто так, волнуясь за неё? Стеснялась показать настоящее своё лицо: нежное, заботливое? Несравненно легче натянуть маску непробиваемого цинизма и казаться хуже чем есть. А просто получилось так, что мама привыкла к тебе грубой и постепенно вбила в голову, что уже не нужна тебе. И стала забывать... Ведь я снова прав, да, девочка моя?.. А любовник... Кстати, ты заметила, что сказала именно "любовник", а не "возлюбленный", не "любимый"?..
- Антон... Ладно... Я согласна на твои условия: буду честной до конца и открою тебе всё. А ты меня отпускаешь. И я даже не заявлю в полицию...
- Это уже на твоё усмотрение, мне всё равно. И ещё. Если сумеешь доказать мне, что я был неправ... Не знаю... Даю тебе право делать со мной всё что захочешь.
- По рукам!..
В тот же вечер Антон принёс ей толстую тетрадь в кожаном переплёте и пачку гелевых ручек.
- Откуда такая страсть к чёрному цвету? - Ли усмехнулась.
Но Антон был серьёзен:
- Для меня есть только три цвета: белый, красный и чёрный. Но только два слова: любовь и смерть. Дальше думай сама...
И он оставил Ли в покое, словно позабыл о существовании всех своих художественных фантазий, только приносил еду и иногда, когда Ли уже засыпала, ложился рядом и осторожно, как раскалённый металл, целовал её до собственного изнеможения. К дневнику он не притрагивался -- так было оговорено заранее.
Тем не менее, Ли не могла поверить Антону до конца: лгал он слишком часто. Да и кто поручится, что на этот раз он искреннен?
А через две недели она вручила Антону свой дневник -- разбухший, с замусоленными уголками; а вечером он молча взял Ли за руку и вывел из комнаты.
В полумраке галереи, в углу, притулились кукольники со своими марионетками, и теперь люди собрались кружком и смотрели, как двое влюблённых -- черноволосые мальчик и девочка с бледными фарфоровыми лицами -- плакали под снегопадом из перьев. Шуршали нитки.
- Всё уходит, и мы уходим... Тает снег и превращается в бегучую воду, и она тушит пламя, - тихим надрывающимся голосом говорила девочка, а на лице её блуждала грустная растерянная полуулыбка. - Мне холодно... -- и мальчик своими деревянными ладошками грел ручки любимой. -- Я хочу к тебе, тянусь к тебе... Обними, обними меня, любовь моя!..
- ...Знаешь какой холод самый страшный?
- Да, знаю. Тот, что идёт от сердца... Его не выгнать даже если глотнуть расплавленного свинца. Я боюсь... Боюсь потерять тебя... Обними меня...
И девочка легла головой на колени своему возлюбленному. "Снег" пошёл гуще, гуще, погас фонарь, освещавший сцену...
У Ли не было ни монетки -- ведь ушла даже не забрав одежду, не взяв денег, -- и в протянутую шляпу она опустила цепочку-браслет, что подарил когда-то ей Антон...
Антон... Горло сдавило болью...
...А ведь тогда свет в окне на третьем этаже горел тёплым огоньком. Тепло и подумалось: "Генрих дома...". Ли взлетела, не сбежала, по лестнице и, едва переводя дух, требовательно надавила на звонок -- он заверещал как всегда -- требовательно и звонко. "Генрих, ну скорее же!" - хотелось крикнуть и распахнуть дверь настежь, рухнуть в его объятия, а потом, после изголодавшихся бурных приветствий, затащить его в спальню... Нет. Отыметь его прямо в коридоре, прижавшись спиной к зеркальной стенке... Потом можно и в спальню, но лучше сначала в душ. Да. Точно. В душ. Только жаль, что иногда желания расходятся с реальностью...
Он выглядел ошарашенным. Удивлённым. Напуганным. Но вовсе не обрадованным.
- Ли?..
Безо всяких предисловий Ли накинулась на Генриха, прямо-таки вгрызаясь губами в его рот, но...
- Подожди! - он просто оттолкнул её. Ли ничего не понимала.
- Генрих, это я, я! Я вернулась! Ты что, не рад меня видеть? Со мной такая ужасная история произошла!.. Генрих, может, ты всё-таки впустишь меня в дом?
Он словно бы нехотя посторонился и забморотал:
- Ли, тебя так долго не было... Я думал, ты уже не вернёшься... Исчезла так внезапно, ни записки, ни звонка... Я не знал что мне думать... Я думал, ты меня бросила...
Он так старательно пытался загородить пару изящных дамских туфелек, что не заметить его стараний было попросту невозможно. Ли даже не стала затягивать ремешки на босоножках: как была, хлюпая босоножками и так некстати намокшим носом, через три ступеньки покатилась прочь. Прочь от этого дома, от предателя-Генриха, прочь, прочь!
Сперва бродила бесцельно по улочкам Старого города, сидела, привалившись спиной к стене древнего костёла. В кафешках люди радовались сытной еде, дули пиво из больших пинтовых кружек, а она, Ли Гартхен, высосанная изнутри, потерянная для всех, забытая всеми и никому не нужная, балансировала на грани безумия под открытым небом, и ей некуда было идти. Убила час времени у балаганчика марионеток, думала, что отвлечётся, но стало только хуже.
Генрих, Генрих... Думала, что ждёт, а он притащил какую-то шавку и бросил её в кровать вместо Ли... Антон, как же чертовски ты был прав!..
Вдруг пахнуло псиной. Ли подняла голову и улыбнулась как старому другу.
- Вольф... Бродяга, как ты меня нашёл?
Но тот, понятное дело, не ответил. Овчарки они вообще неразговорчивы. Просто молча поманил за собой. Он привёл её к дому Антона, туда, где Ли провела столько дней среди склянок с выпотрошенными крысами, пытаясь сохранить ясность разума и не слететь с катушек. Может быть, тогда ей помогла ненависть, но сейчас Ли как никогда хорошо понимала ту самую древнюю поговорку об одном шаге. "Антон,
Как же ты был прав..."
...Антон...
...Сейчас строки, написанные совсем недавно, казались такими чужими и неприемлемыми!.. Но Ли сама их написала как чистую правду, как свои мысли. И Антон Вальдер в них поверил.
..."Насильно мил не будешь!"...
...Лежал Антон ничком, распластавшись на её кровати. На пол соскользнула рука, а пальцы скрючились, точно он хотел взять карандаш, но не успел. А в ладони белел клочок бумаги с тёмно-красными буквами. Почерк Антона -- торопливый, вытянутый, летящий вперёд... И слова -- такие правильные и такие укоризненные... Дневник Ли им не ровня.
Прочитав написанное, она медленно легла рядом. Совсем как это делал сам Антон долгими ночами её пленения. И вот так лежали бы они долго-долго, но Ли сдалась: облапила мёртвое тело своего возлюбленного мучителя и заревела во весь голос, как раненная медведица, а в голове крутилась та самая музыка.
"Антон, Боже, Боже... Антон, ты же единственный, кто любил меня взаправду!.."
И если бы это было в силах Ли, она вернулась бы назад и иначе взглянула на все действия Антона Вальдера. "Ты же учил, учил меня, глупую! Не требуя любви взамен...". Сейчас все его слова и поступки, выглядевшие изящным изощрённым издевательством, обрели сочные краски смысла: ненавистью обнажить самое потаенное и дать увидеть бескорыстные страсти. Но Ли обманула сперва его, а затем и себя саму -- дневнику она не доверила глубины своей души, а всеми силами пыталась уничижить Антона, выдавая желаемое за действительное. И почему-то он, такой умный, такой хитрый и изворотливый, купился на её уловку.
...Может, потому что при всей своей изворотоивости он сам не обманывал?..
Хотелось лечь и умереть подле него, попытаться искупить этим свою вину, свой грех. Но мысли закончились. Вместо них были только последние стихи Антона Вальдера...