В выжаренном, поблёкшем от жары небе тянулась вереница рыжих птиц. Словно кто-то невидимый нанизал на нитку горсть янтарных угловатых бусин и кинул в небо, и теперь они с тихим звоном катились куда-то на восток.
- Отпусти меня с ними... - просила она.
Но он лишь покачал головой и задёрнул шторы.
Ночью было тихо-тихо. Только изредка щёлкал каплей воды незакрученный кран да тикали древние часы.
Но он слышал не звуки ночного дома, а её дыхание.
- Любимая моя... Хорошая моя... Я люблю тебя, и ты знаешь это. Ты прости меня, что мучаю тебя так. Мне самому больно видеть, как ты хочешь к ним. я верю, ты вернулась бы ко мне, несмотря ни на что, но став птицей, ты можешь забыть, а потом просто не сможешь стать человеком. Не надо винить меня... я просто смертельно боюсь потерять тебя... Любимая моя...
Рыжая осень снова бросила в небо рыжих птиц, и звон их гулко отзывался в пустоте рыжего поднебесья.
Рыжие листья рыжим дождём посыпались из её рук, и он едва смог выдержать и не опустить глаза, когда она с мольбой взглянула на него.
- Пойдём, - пришлось за локоть увести её из парка.
В ту ночь она плакала.
- Я не могу!.. Не могу!..
- Милый, любимый... Я всё что захочешь сделаю! Всё что угодно!..
- Я не могу!!! - закричал он и рухнул за стол, закрыв лицо руками.
Некоторое время в комнате царило молчание. Затем, слегка коснувшись его плеча, она опустилась и положила голову ему на колени.
Он снова заговорил.
- Ты ведь уже не вернёшься больше. Когда становишься птицей, тяжело обращаться человеком и снова ходить по земле - небо целует вас между лопаток, и крылья остаются навеки... И даже если ты меня не забудешь, ты не сможешь надолго остаться со мной. Небо позовёт - и ты снова улетишь со своими...
- Я не забуду тебя, слышишь? Не смогу, ведь люблю тебя.
Он устало покачал головой.
- Это сильнее любви мужчины и женщины. Любовь к полёту - это сродни любви к Богу.
- Я не забуду тебя, - повторила она упрямым шёпотом.
Что ему оставалось делать? Только криво усмехнуться.
Зимой было проще и спокойнее. Ничто не тревожило - птицы скитались там, где лето. Постепенно ссоры сошли на нет, и в доме стало тихо. Старались радовать друг друга, а по ночам лежали обнявшись, сплетались в одно единое, плакали от счастья... Казалось, что теперь всё будет по другому.
Он с удовольствием наблюдал. как она потихоньку успокаивалась: розовели щёки и стирались постепенно тёмные тени под глазами. Волосы свои длинные она снова заплетала в свободную косу и снова стала рисовать.
Рисовала она много и подолгу, встречала его с перемазанными акварелью пальцами. Свои картины показывала редко.
Однажды её не было дома. Крадучись, словно вор, он подобрался к столу, где она хранила свои рисунки, открыл ящик. Кожаная папка с законченными работами лежала на дне, чуть наискось. Ненавидя себя, но не в силах удержаться, он отвернул обложку.
Птицы. Рыжие ненавистные птицы: клин в осеннем небе. Стая у замерзающего пруда. Бездомные свободные скитальцы вперемешку с бездушными пейзажами - последних-то он и видел в её руках.
Папку не убрал; аккуратно разложил все рисунки в ванне и поджёг. Стоял и смотрел. Огонь был рыжим, и у него слезились глаза. Может, от едкого дыма.
Она вернулась только под утро, с горящими глазами и ветром в волосах. Пах ветер весной. Стало ясно: птицы вернулись.
- Выбирай! Ну же! - рявкнул он.
Тягостное молчание... Нет хуже его...
- Я всё равно вернусь к тебе.
- Нет! Только одно!
Тогда она попыталась его поцеловать на прощание, но он отстранился. И пока она открывала окно, пока раздевалась и взбиралась на карниз, он всё молчал.
- Я вернусь к тебе... - шепнула она и ласточкой нырнула вниз.
С мукой в глазах он увидел, как к рыжему клину пристроилась ещё одна рыжая бусина.
Потянулись тягостные дни. Он покупал водку, но испугавшись, что уйдёт в запой, выливал всё в раковину. Работа не приносила облегчения, напротив: ему всё казалось, что она вернулась и теперь мёрзнет в подъезде: без ключа, без пальто, ведь улетала-то голая... И он нёсся домой, подгонял мысленно троллейбус на грани истерики, дорогу от остановки до дома пробегал и запыхвашись взбегал на этаж - бездействие в лифте казалось мучительным. Он царапал замок ключом, распахивал дверь ("Она дома!!!"), но...
Из крана капала вода, где-то соседи играли на фортепиано...
Пустая квартира...
Когда становилось совсем плохо, на свет выходили её последние, оставшиеся в живых, акварели.
Весна прошла в бесплодных бессмысленных попытках перестать думать и вспоминать.
А в июне она вернулась. Легко спрыгнула с подоконника - задержавшись в воздухе чуть дольше, чем следовало бы человеку - и метнулась к нему:
- А я же говорила: вернусь!
Она плакала от радости, и всё не могла понять: отчего мокрые ресницы и у него тоже.
- У тебя волосы как будто жёстче стали, - заметил он ночью.
- А у тебя морщинки появились...
- Не уходи больше, прошу тебя.
- Летом ночи тёплые... И светляки вокруг озёр, и туман. Когда ещё такое увидишь?
- Не уходи.
- Если бы ты мог полетать со мной... Я полжизни отдала бы...
- Не хочу. Я хочу с тобой, быть человеком.
- А я птица... - грустно молвила она.
И улетела на рассвете, не разбудив его.
В августе наступила осень: зарядили дожди, но ночам он ёжился во сне.
С того раза её всё не было ни видно, ни слышно. Он завёл моду курить: хоть какая-нибудь вредная привычка - так плохо было. Поначалу давился через силу, блевал над раковиной, потом организм смирился. За три месяца он постарел лет на двенадцать, голубевшие сталью глаза выцвели.
С холодами он заволновался сильней: мало ли охотников, подстерегающих доверчивую дичь с жаканом? И не мог спать спокойно. может, она поэтому и не возвращается? Но гнал от себя дурную мысль всем сердцем.
Снова порыжели небо, земля в парках и лесах. "Скоро птицы улетят...". Где будет она, улетит ли, останется?..
Она улетела.
Как-то однажды утром, когда он готовил завтрак, край взгляда зацепился за смутную тень, метнувшуюся на подоконник. Он повернулся: там сидела рыжая птица. Размером с голубя, но ноги длиннее и оперение сказочного золотого цвета.
- Домой?.. - в надежде спросил он, предчувствуя холодок в животе.
Птица свистнула, прищёлкнула и сорвалась вверх.
По кухне расползался сизый дым от сгоревшей яичницы, но ему было уже всё равно. Старый дедовский маузер удобно вошёл в руку, оттянул её приятной тяжестью.
"Я же сказал, что так всё и будет. Небо слишком высоко для нас, людей. Но тем, кто оказался им отмечен, нечего бояться. Они поплывут далеко далеко прочь от мирской суеты, где уже нет места для прошлого земного. У них есть крылья - к чему что-либо ещё, кроме попутного ветра? Всё, что было - уже далеко, уже не со мной, уже не для меня..."
Пуля прошла сквозь мозжечок, и боли он не почувствовал...
Рыжая осень снова бросила в небо рыжих птиц, и звон их гулко отзывался в пустоте рыжего поднебесья...
весна--25 сентября 2008