Аннотация: Черновик. Слишком концентрированный и серьезный. Собираю рекомендации по превращению в читабельную вещь...
Все-таки я типичный Ай, по-прежнему. Приятно осознавать собственную стабильность, - смотрю на широкие ярусы очередного элитного квартала и вместо восхищения роскошью оцениваю практичность, удобство и стоимость. Хорошо. С некоторых пор я стал с особым вниманием следить за собственной реакцией.
До площадки с личным лифтом клиента флаер ведет автоматическое управление, как на космодроме, - очень безопасно и очень дорого. Я и сам живу в похожем квартале, правда из лифтового холла на жилой ярус у меня стоит тинпластовая надежная дверь, а не двойная четырехметровая из спила дизайнерского дерева. Серые дорожки годовых колец, замысловатыми эллипсами обегающие насыщенную красноватую древесину вспыхивают серебром под солнечными лучами. Красиво, дорого и - бесполезно. Мозг отмечает малейшие детали, заполняя графы психологического портрета нового пациента. Кто-то из семьи точно Эм, - все подобрано так, чтобы посетитель трепетал, ни на миг не забывая, куда попал. Или хотя бы отдавать должное затраченным усилиям, если это занудный Ай.
Сколько сотен таких квартир, домов и вилл я видел? Купить подобную рядовой сотрудник Лиги может после сотни заказов и - уйти. Держать никто не будет. Но никто не уходит. Так уж мы устроены. Слишком стабильны. Слишком спокойны. Слишком верны. Работаем не столько ради денег, сколько из-за привычки. От ощущения правильности занимаемого места. И еще - от скуки. Трудно придумать другую достойную, уважаемую, хорошо оплачиваемую, и притом интересную и непредсказуемую работу. Это действительно у большинства из нас единственное настоящее развлечение.
Впрочем, сейчас неожиданностей не ожидается - одного взгляда на выражение лица хозяйки дома достаточно. Обоюдное приветствие холодное и безликое, да и не люблю я говорить без надобности, - и так весь день заполнен разговорами.
- Да, это я настройщик, - представляюсь с долей иронии в голосе. Можно подумать, система пустила бы кого-то без идентификационного кода Лиги. - Как себя чувствует господин Эльке? Готов ли он к собеседованию?
Формальность. Телеметрия нового пациента уже идет на нейтральной белой полосе. Он бодрствует и неврологические отклики достаточной силы для владения ногой. А жена, как это часто бывает - выраженная Эм. Первая оценка оказалась верной, впрочем, как всегда. Придется поговорить и с ней.
- Вы не так меня представляли? Не стоит извиняться. Если Вы не уверены, что Вашему мужу стоит работать со мной, возможно, это так и есть.
Не самый любимый сценарий, зато разнообразие. Ведем дальше. Эти роли я выбираю и отыгрываю почти не задумываясь. Глупости, что неэмоциональный человек не способен играть достоверно. Да и не ждут от нас эмоций. Достаточно вежливости и отличного владения психологическими техниками. А уж это - профессиональное умение, отточенное как ничто другое. Собеседник заметит, что я не искренен? Смешно. Думаете, ему это интересно? Каждый человек занят прежде всего собой, потом родными и только потом, в десятую очередь каким-то странным типом, с которым вынужден общаться. И я вполне способен занять собеседника мыслями о нем самом. Или его близких. Но сейчас мне нужно всего-то проскочить неприятие. Вариантов много. Она похожа на любительницу сериалов, поэтому, пожалуй, поговорим о шаблонах.
- Как, по-вашему, должен выглядеть идеальный сотрудник Лиги?
Конечно же, я знаю, как они нас представляют. Во мне должно быть не меньше центнера веса и два с половиной метра роста, это минимум. И лицо непременно суровое и мужественное, - наша абсолютная нейтральность и почти отсутствующая эмоциональность давно растиражированы анекдотами и демо-сериалами. Я тот, кто способен сделает из доходяги героя. Соответственно девизу "Мы подстроим ваше тело под любые ваши желания". Раз беремся и успешно практикуем - значит, имеем на это право. Узаконенное. Тонкий момент, официального подтверждения которому вы никогда не найдете: право большее, чем у самого владельца. Вот из-за этого мы и государственные сотрудники с лицензией, где бы ни работали. Врачебная установка "не навреди" вшита намертво, до потери разума и собственного я, вместе с полученным разрешением практиковать - но с теми же оговорками, как у хирургов и психиатров. И на лояльность нас проверяют два раза в год. Обычные люди едва ли не больше смерти боятся этой, выворачивающей наизнанку все тайные страстишки и желания, проверки. Но не мы. Привыкли. Мой внутренний цензор на порядок строже самой негуманной программы лояльности. Нет более законопослушных граждан, чем настройщики. И более скучных. Мы не активны, - слишком просто навредить. Поэтому мы по духу - наблюдатели. Моя жена называла меня замороженным немым роботом, когда делила со мной дни.
С другой стороны, пациентов, желающих видеть в нас суперменов, понять можно. Вряд ли кто-то увидит что-то исключительное в невысоком - чуть ниже метр девяноста, худощавом мужчине с тонкими чертами лица. Вот исключительно ради их внутреннего комфорта мне и приходится корчить надменные, брезгливо-высокомерные рожи. Недолго. Только на собеседовании и первом сеансе. Потом им становится все равно.
- Да, я думала, вы окажетесь... помассивнее... Ник довольно крупный, вам не будет сложно с ним работать? - высказалась хозяйка озабоченным тоном, руки стиснуты у груди, нижняя губка дрожит. Хорошо играет. И не глупая, быстренько нашла благовидный предлог для собственного негативного отношения. Не знаю, из какого уголка коллективного бессознательного режиссеры демо вытаскивают эти шаблоны, но разочарование на лицах заказчиков, впервые увидевших меня, ощущаю частенько. Наверное, это атавизм, заставляющий подчиняться более крупной и страшной особи.
Но работа есть работа, которой я соответствую, так что её актерские таланты тоже оставляют меня равнодушным. Прислушиваюсь к себя - нет, совершенно точно безразличным, всё как всегда. И я следую инструкции:
- Если вы хотите другого мастера, то подпишите отказ, вам подберут конкретного сотрудника по желаемым параметрам. Должен предупредить, что спецзаказ в три раза дороже и, если сотрудник занят, то придется подождать.
Конечно, они не хотят дороже и наоборот, очень хотят прямо сейчас, иначе нам еще и кастинги навязывали бы, не иначе.
- Нет-нет, что вы, - поспешно идет на попятный хозяйка. - Я просто растерялась. Я провожу вас к мужу и, если только вы не понра... то есть если не сможете... если не сработаетесь, вот тогда...
Она надеется, что он сам откажется, но это вряд ли. Объяснять не буду, а ей самой этого не понять. Человек, сталкивающийся с нами впервые, а мало кто повторно оказывается в трансплантационных клиниках, не желает оставаться со своим телом один на один. Вот такой парадокс.
На самом деле называют нас неправильно. Мы не настраиваем гору мяса под рефлексы человека. Мы уговариваем разум клиента принять её. Руку, ногу, иногда печень, сердце или колено. Кто-то легко принимает полную замену тела, а кто-то не может смириться, что ноготь на новом пальце растет "как придется" и не имеет "дисциплинированную" длительной обрезкой форму.
С внутренностями проблемы возникают редко, и это почти всегда курьезные случаи. Один из таких произошел как раз недавно, меньше месяца назад. Бен, не желавший признавать сердце. Вообще-то он довольно агрессивный и недалекий тип, а все же отдал собственное сердце сестре. Да, и такое иногда случается. Его сестре, Бет, взрывным осколком впечатало грудину прямо в сердце. До спинного мозга чуть-чуть не достало. Легкие поджались и пострадали мало. Пищевод, сосуды, ребра заменили композитами по-быстрому, диафрагму подлатали, легкие расправились. И, в общем-то, Бет могла бы и на искусственном сердце пожить, пока бы вырастили новое. Но - ненадежно, громоздко и повторно оперировать надо. Вот он и отдал ей свое. Торопились они очень. Пока Бет поправлялась, он лежал в стационаре на искусственном, и ему выращивали новое. Долго я Бена уговаривал, больше месяца. Едва не сорвался, до желтой полоски меня своей тупостью довел. С трудом настроился на него. Тяжело работать камертоном для столь агрессивного создания. Но я справился.
В принципе, красной полосы неприятия пациентом я так ни разу за свою карьеру и не допустил. Один-единственный раз оранжевая была, и то в самом начале. Вот и сейчас спокойно могу порадоваться - с Ником Эльке проблем не намечается. В отличие от жены он, как преобладающий Ай, вполне осознает разницу между демо-героями и реальной жизнью. И ходить хочет поскорее, и о трансплантате как о протезе не думает. Даже на удобное мне утреннее время согласен. Прекрасно.
Флаер я ждал в умиротворенном настроении и, полностью довольный собой, вспомнил другого "желтополосника" - истерика Ларри, тоже комичный случай. Типичный Эм пятидесяти лет потерял ногу, колено на которой раздробил подростком. Но тогда у семьи не нашлось денег на протез, потом - уже у него не достало времени и желания. Но случилась авария и виновник оплатил выращивание. Пришили. А он разучился сгибать это колено. Намучился я с ним. Пришлось возвращать его сознание в десять лет и заставлять бегать, прыгать и гонять на всяких самокатах-велосипедах, пока навык не вернулся, чисто механический. Как забавно он выглядел на самокате с радостной детской улыбкой. Хоть и с примесью дебилизма, но куда лучше, чем унылый скепсис реального возраста.
Ник по сравнению с ним и вовсе задача из учебника. Не то что Китти. Надеюсь, она меня сейчас ждет. Смешно. Я - и вдруг надеюсь. Радует, что в остальном я всё тот же надёжный Ай. Но попытки анализировать себя который день ничего не дают. Так что я и не знаю, как отношусь к ней. Если честно, даже думать на эту тему не получается. Она записана сегодня на восемь. Единственная, столь долго остающаяся на нейтрально белом - не сопротивляется, но и сотрудничать не хочет. Обозвала меня зеркалом, в которое боится смотреть. По сути всё верно - многие боятся увидеть себя настоящего. Но у нее причина другая, - она надеется обернуться и увидеть за спиной мужа... а я надеюсь... да, надеюсь всё же, - что она найдет за этим зеркалом меня. Только есть ли ещё за ним я сам? После стольких лет ежедневного впечатывания и стирания чужих желаний? Это ещё одна наша болезнь - мы разучиваемся желать. И вовсе не стремимся становиться ни героями и совершать подвиги, ни занимать должности или посты, несмотря на приписываемое нам демо-сериалами.
Это самый последний прием на сегодня. Специально так назначаю, чтобы задержаться в клинике, если вдруг понадобится. Правда, пока ни разу не пригодилось, и этого почему-то жаль. Я вижу её снова, такой же, как на первом сеансе. Маленькая и худенькая. Костлявые птичьи лапки и бескровное лицо с наивными глазами цвета брюха грозовой тучи. Темно-темно серые в тени, а стоит пробежать солнечному лучику, и его путь выцветает до пронзительно-голубого, как след мелькнувшей молнии. Завораживает, да.
Китти пересадили все тело. Это безумно дорого. Но страховка у неё и мужа была что надо. На них и всю семью. Дети - я не сразу поверил, что у нее два взрослых сына, - учатся и не путешествовали с родителями. Страховку оформили грамотно - она прекращалась либо со смертью страхователей, либо если на основного застрахованного потрачена вся сумма. На семью отписывались остатки. Но её муж умер мгновенно. И две страховки покрыли и пересадку тела, и еще год реабилитации. Мне это нравится. Год. Собственно, я поймал себя на двух вещах - готовности бесконечное время наблюдать за её глазами и на том, что проставил себе дежурства на весь срок реабилитации, вне зависимости от прогресса. Хотя раньше никогда не планировал больше, чем на месяц - это средний срок работы, а зачем заниматься пациентом дольше? Нет. Даже не так. На этом меня поймал встроенный в планинг секретарь, высветивший "данные обязательства нарушают ваше право на отдых". И вот тут я спохватился. Но было уже поздно, я уже не могу не приходить к ней. Прошло всего два месяца, а я вдруг стал использовать слово "надежда". Странно.
Я наблюдаю. Сперва по экрану охранной системы, как всегда делаю, если пациент в клинике. Только ещё ни разу не стоял тут по полчаса. И зачем я опять приехал раньше? Вот она смахивает со стола толстые узловатые карандаши и кулаком выключает встроенный планшет. Сенсоры в лечебных комнатах регулируются и у нее пока большое пространство - достаточно попасть ладонью. Но у нее и ладонью не получается, - только кулаком со всего маху. Злится. Я её могу понять. Она художница и теперь в отчаянии - не может даже специальный фактурный карандаш почувствовать и удержать. Не дается ей пока мелкая моторика вообще.
Маленькая фигурка скорчилась на постели, зарывшись лицом в подушку - неуклюжими руками она брезгует его закрывать. Контрольный монитор рабским ошейником охватывает тонкую шейку от нижней челюсти до ключиц. Его яркие огоньки похожи на самоцветы, и стоит каждый из них дороже алмаза. Вот только от их красоты одно беспокойство. Скорее бы погасли до нейтрали. Но когда ей не будет грозить отторжение - она узнает о муже...
Я все еще зритель, у меня не получается безучастно наблюдать лицом к лицу, необходимо подготовиться, чтобы войти к ней. Всей моей флегмы едва хватает на удержание маски уверенного в себе человека. Это произошло сразу и совершенно незаметно. Я точно помню самый первый кадр - она полусидит на кровати и тонкие пальцы слепо хватают воздух над брошенным поверх коленей одеялом. Сведенные колени, протезами коряво вывернутые наружу ступни и над всем этим невидящие, полные боли глаза. Наверное, если бы она и правда чувствовала боль - ей было бы легче. А так, тела будто нет, и в памяти прокручивается катастрофа - то, как муж закрывает её собой и его спина взрывается мелкими кровавыми фонтанчиками. Всё это в тумане из-за максимальных доз транквилизаторов, но обветренные губы беспрерывно шепчут что-то отрицающее навязчивое видение. И обезболить полностью мы не можем. Как и лишить памяти. Пациент должен всё чувствовать и запоминать...
Пересадка тела - это всегда серьезно. Не верьте рекламе - далеко не всегда возможно пересадить полностью тело. Только если остался нетронутым спинной мозг. Поэтому и невозможно было спасти её мужа. Но даже если и повезло - это огромная работа, слишком сложно научить тело заново всем привычкам, вернуть рефлексы и соотнести ощущения от новехоньких рецепторов. Многое достаточно вспомнить - ведь пересаженное тело все-таки свое же, только моложе и идеальнее, но вот тонкие профессиональные навыки - это как пытаться бежать в болотных сапогах на десять размеров больше - через пару шагов непременно ляпнешься. Вот, опять. Поймал. Я так не говорю. Почему я вспоминаю слова себя-пятилетнего, казалось, давно похороненного под годами жизненного опыта? Непонятно.
Сегодня я рад тому, что свободен от семьи и меня никто не ждёт дома. Дети выросли, и однажды я решил, что для жены будет полезнее стать свободной. В тот единственный раз наш разговор занял больше стандартных пятнадцати минут, почти полдня. Вывести из истерики, поднять самооценку, создать положительную цель. Забавно, что для этого пришлось вытащить из неё желание отомстить мне за равнодушие и холодность. Что поделаешь, с нами тяжело жить, это общеизвестно. Только убедиться в этом лично довольно сложно, поэтому очереди предлагающих свои кандидатуры невест - а настройщики почти поголовно мужчины, - не уменьшаются. Очень уж хорошие, спокойные и умные дети у нас получаются. Высокий ай-кью, низкий эм-кью, стабильность и обеспеченность - женщинам кажется, что мы идеально подходим в мужья. Но любят нас по-настоящему крайне редко. Впрочем, мы отвечаем тем же. Другое дело женщины, прошедшие отбор в Лигу. Они столь же легко заводят семьи, но мало кто остаётся после родов - любовь к детям все-таки не миф, природа постаралась и тщательно подкрепила её физиологически. А наша работа с настоящей любовью совместима плохо. Холодная голова и умение отрешиться от чужих чувств обязательны. И от своих тем более. В них я обязан отдавать - и отдаю - себе отчёт всегда. Кроме одного исключения. Китти. Чего я от неё хочу? Я и сам не могу сказать. Пока будем работать, сегодня больший отклик на миостимуляцию, чем обычно. Увеличим. Не хочу видеть её беспомощной. Не желаю. Слишком хорошо это знакомо мне самому. Таким я тоже был. Когда-то давно. Четырехлетний мальчишка, укушенный псевдо-скорпионом Раседа. Два месяца без движения, вынужденный переезд в метрополию, в бесплатный интернат в самом дешевом районе у космопорта, где я учился ходить заново. Но и там я ещё долго в скрежете створок грузовых шлюзов слышал жестокий ветер моей родной планеты и до боли в глазах выглядывал на выжженной посадочной площадке огромные шары единственного растения, прижившегося на Раседе и дававшего приют мелким местным тварям с нейро-паралитическим ядом.
Тряхнул головой. Слишком много ненужных воспоминаний. Всё это осталось в прошлом, просто строкой из автобиографии.
...
Ещё одну странность обнаружил в себе. Нет, работа с Китти под гипнозом - не ошибка, это одна из наших "волшебных палочек". Но тут вмешалось совсем не забавное совпадение - её мужа звали Грег, так же, как и меня. И когда в воспоминаниях она так доверчиво зовёт мужа, я малодушно поддаюсь игре, на несколько мгновений останавливая для нас время. К счастью, улучшение всё же идет, пусть и медленно, - четвертый месяц реабилитации, а Китти только-только держит толстый стилус. Необходимо что-то, ради чего она будет больше стараться. Занятый этими мыслями я привычно замираю перед экраном.
Сегодня она не такая. Я сразу понял, что это случилось, хоть осознание и заняло долгую резиновую секунду. В палате сиреневые минорные сумерки - комната подстраивается под настроение пациента. И запах... тошнотворный, тяжелый и вязкий в котором только благодаря определителю на стене узнаю белые лилии... Нераспечатанные розовые и зеленые кубики витаминных коктейлей на стеллаже у кровати, оранжевый огонек обеденной программы - подогрев, значит не ела. Свернутая иконка планшета, небрежно сваленные поверх стилусы, задвинутый столик - упражнения не делала. Даже не пыталась, - карандаши и фломастеры чинно лежат в коробке, а не разбросаны в ярости по всей палате. Вместо отрешенного и потерянного взгляда, устремленного в себя - безразлично закрытые глаза.
Почему меня так беспокоит запах? Я же к запахам равнодушен... собственно, как и к большинству раздражителей. Эти тонкие ниточки вен на веках, подрагивающая тень от густых ресниц, дергающиеся в беге за какой-то картинкой глазные яблоки. Что мне с них? Но нет, цепляет что-то. Нет терпенья. Хочется прижать их пальцами, остановить. Нет, пальцами слишком грубо. Губами. Мягко попросить - не торопись. Нет, не так. Вернись. Почему? Откуда вдруг это "Вернись"? Потому что она сбежала. От меня. От мира. От тела. От себя самой. Туда, где она видит что-то своё, неразделенное больше ни с кем. Мне там не место и это обидно. Будто пообещали красивое демо и отключили канал. И осталась просто белая пустая комната. Ни цвета, ни формы, ни запахов, ни звуков. Ни единой эмоции...
- Он очень любил белые лилии, - вдруг произносит она. - Уходите. Вам же не нравится. Счет будет оплачен.
Последние слова горечью кривят тонкие губы. И даже так, изогнутые тугим луком кончиками вниз и напряженные, они не теряют шелковистой прелести розового лепестка. Ни грамма косметики. Ни капли притворства. Все её существо в этой изящной головке со спиральками непослушных волос, отблескивающих синевой воронова крыла. Всё, что ей осталось от прошлого. И ни единого желания.
- Не переживайте за моё выздоровление. Мне не нужно тело. Тем более такой ценой. Тем более - без него.
- Но вы... - какой хриплый голос. Пришлось откашляться, чтобы продолжить, - вы же хотели что-то нарисовать...
Говорить. Что угодно и о чем только захочет. Но говорить. Вернуть.
- Нет, я просто хотела снова рисовать. Вам не понять. Вы же не чувствуете магии рисунка? Вам же демо... голо... даже просто старинное фото кажется лучше?
Серо-синие с огромным зрачком глаза вдруг оказались открытыми и смотрящими... куда-то слишком глубоко в моё нутро... в тот провал внутри, в котором терялись запахи, звуки и настроения, ощущения и эмоции.
- Нет, не чувствую. И демо достовернее, разве нет?
- В демо есть всё, что только возможно, - усталым безразличным голосом. Я её мучаю своим присутствием, но выжидательно замираю, всем видом выражая желание услышать подробности. Лишь бы говорила. И Китти равнодушно продолжает, чтобы отделаться от моей назойливости:
- Оно может вызвать эмоцию. Но эмоция должна быть, существовать у вас до того. А рисунок - это моя эмоция. Я ею живу, её рисую, - свою и только свою. И у вас её, моей, точно такой же, точно нет. Но, если захотите, вы можете попробовать пустить её в себя, а не отзеркалить обратно.
Она снова безвольно откидывает голову и я запоздало удивляюсь четкости выраженной идеи и смертельной усталости в голосе. А потом рождается мысль, которая не должна возникать:
- Если захочу? - Меня пугает такая постановка вопроса. Получается, что я просто не хочу чувствовать? Обычно подобные вопросы задаю я, подталкивая пациентов к действию. Так кто тут кого лечит?
- Если не захотите - не почувствуете. Но сегодня - уходите. Пожалуйста. Встретимся завтра. Я обещаю. Завтра я буду Вас слушаться беспрекословно.
И я не протестую. Завтра. Она обещала. Но я был бы плохим настройщиком, если бы не спросил на прощание:
- А его ты рисовала? - решаюсь на это камерное "ты", мой голос тих и участлив, хотя я и не планировал шептать слово "его".
...
Я не знаю ответа на свой вопрос - и это моё упущение. Поэтому не имею права ждать до завтра, и всю ночь рассматриваю на домашнем демо её картины. Китти - известная художница, и теперь я жалею, что ограничился кратким резюме. Раньше я о ней никогда не слышал, что, впрочем, учитывая обилие художников на десятках планет метрополии, совсем неудивительно. Да и я никогда не интересовался живописью и другими видами искусства, разве что классическую музыку слушаю с удовольствием - это как цвет и аромат - одно из основных моих воздействий, их я должен и знать, и уметь пользоваться.
Она портретистка, прославившаяся пейзажами. Да, вот такое чудо. Действительно рисует эмоции, это правда. Китти способна показать настроение в статичной картине, схватывает то, что не способна поймать ни одна камера демо, - так называемые непостоянные миры. Движущиеся пески Шурха и цветные туманы Отражения, пляску вод Торнадо и непредсказуемые джунгли Орхидеи. Миры, где ни один час, ни один день не похож на другой и в тоже время абсолютно такой же. Заснятые там демо то раздражают пестротой, то сводят скулы скучнейшими повторами одних и тех же видов. Китти же удалось поймать смысл. Сосредоточенный, наводящий порядок скрупулезный песок. Развлекающийся повторением заката беспечный туман. Буйство перетекающей из ливня в сель, а затем в торнадо живой воды. Прячущие цветы и гнезда птиц застенчивые деревья. Даже я, бесконечно далекий от звездных путешествий и восхищения необъятными чудесами галактики, невольно задерживался у проекции каждой картины. Привычно расфокусированный взгляд, направленный в центр изображения, вдруг обнаруживал движение, вслед которому тут же самовольно дергались глаза - и путешествие увлекало за собой, не отпуская до тех пор, пока не исследован каждый участник, каждый уголок картины. А потом взгляд бежит по пройденному пути повторно. И снова. И еще раз. Находя новые детали и оттенки, открывая другие эмоции и подтексты. Невероятно. Восхитительно. Мне требовалось усилие, чтобы перестать рассматривать каждое из полотен. Неудивительно, что значительно более склонные к рефлексии обычные люди замирали перед ними на часы.
Моя догадка верна - в официальных каталогах портрета её мужа нет. Значит, если он и существует - то хранится дома. Я оставляю вир-секретарю её сына просьбу о разговоре. Пусть обращение к родственникам и считается непрофессиональным, мне всё равно. Необходимо подтолкнуть её к достойной цели, ради которой стоит проделать предстоящую ей адскую работу.
...
Получив через полгода зеленый цвет на её телеметрии, я наконец-то стал надеяться на успех реабилитации. Она говорит со мной, пусть и не доверительно, но без внутреннего сопротивления. И я придумываю ей новую цель. Вернее, напоминаю старую: ей очень хотелось увидеть парящие скалы Мебиуса. Именно там при приземлении их накрыло взрывом. Необходимо переступить через это воспоминание. Уже можно и нужно закончить оборванное путешествие и идти дальше. Чтобы она снова с интересом посмотрела вокруг и рисовала. Что-то другое, кроме сотого наброска мужа.
- Хочешь, полетим на Мебиус вместе? Я имею право сопровождать пациента, как только отпадет необходимость в физиологическом контроле. Месяц полёта - не так уж и долго.
Она не отвечает, но пальцы, катающие толстый стилус, сжимают его до побелевших костяшек. И я радуюсь этому молчанию.
...
Почему я опять стою перед дверью, пытаясь поймать заранее её настроение? Что-то в её позе мне не нравится. Она недовольна рисунком, но складывает лист - настоящий лист из принесенной мною папки бумаги, и аккуратно переносит на стеллаж. На другую полку, не к наброскам портрета. Я улыбаюсь - значит, что-то другое заинтересовало её настолько, чтобы оставить набросок. Наконец-то. Сердце удивляет - оно замирает, а потом начинает колотиться о рёбра в ритме дикарских тамтамов. И кровь с сердцем заодно - ударяет в уши так, что я перестаю слышать. Отрешенная часть сознания бесстрастно ставит диагноз: "Любовь". Но я отвергаю его. Я и любовь? Несовместно. Я легко отказался от идеальной жены, которую долго и придирчиво выбирал. Она, я, и наши талантливые дети с высочайшим уровнем адаптации, - мы все прекрасно живем каждый сам по себе. Можно жениться еще раз. И даже не раз. Если захочу. Но зачем? Долг перед обществом я выполнил, а смысла в браке больше никакого нет.
Китти же - совсем другое. Она - мой камертон. Как так получилось? Я настраивал её. А настроился сам. Я, неспособный на любовь. Неспособный на сильные чувства. Эмоционально бедный и на грани нормальности спокойный. Настройщики такими и должны быть. Ибо... ибо человеческое тело, даже живое - все равно мертвое. Механизм. Средство. Мы это видим. Но люди не способны воспринимать его как средство. Оно - их и только их. Фетиш, привязанность, любовь и ненависть. Они видят себя в теле и тело считают собой. Глупые. Мы же боимся только за свой разум. И душу, если вдруг, как я теперь, её обнаруживаем.
...
За две недели на новой полке стеллажа скопилась целая стопка набросков. Я уже с трудом сдерживаюсь, чтобы не попросить посмотреть.
- Постой. Не уходи. Ты же не хочешь уходить.
- Не хочу? - машинально откликаюсь эхом. Первый раз она говорит мне "ты".
- Да. Не хочешь. Я знаю. Увидела. Смотри и ты.
Вполне уверенно подходит к той загадочной полке и разворачивает верхний лист, протягивая мне. Карикатурно вытянутое лицо. Брови-ниточки, нос галочкой, запятые глаз с точкой зрачка. И неверный значок приблизительно вместо четкой линии уверенных губ. Всё лицо - сплошное ожидание. Как у неё это получается? И я вдруг понимаю, что счастлив. Она нарисовала меня! Она захотела нарисовать меня! Собиралась мужа - а нарисовала меня! С самого детства я не получал подарка лучше.
- Мужа я нарисую потом. Когда смогу... по-настоящему.
Она отвернулась. А я не удержался и обнял её. Запись? Камеры? Настройщику многое спишется. А лояльность проверяли всего неделю назад.
...
Есть бедолаги, у которых половину нервов не получается сшить - старые и новые находятся слишком далеко друг от друга. И вот они ждут, пока свои, вшитые в артерии, прорастут до нужного места. Многие не могут двигаться, и им приходится учиться заново. Но только сейчас я стал понимать некоторых своих пациентов, ощущающих, что их душа живет отдельно от тела. Моя душа, вся моя жизнь внезапно оказались сосредоточены в этой худенькой женщине. И если я вдруг потеряю возможность её видеть, говорить с ней - я не смогу дышать, а сердце забудет, как надо биться.
...
С больничного терминала я заказал на её имя временные апартаменты. Она давно хотела уйти из клиники, но последний контрольный огонёк на её мониторе никак не желал показывать нейтраль. И всё же это произошло.
Вот уже неделю я плаваю в счастливом удовлетворении - Китти знала, что я постоянно буду рядом и не возразила - лишь бы переехать. Хотя ещё и не свыклась с моим присутствием. Я вижу, как непроизвольно расширяются её зрачки, когда взгляд вдруг падает на меня. Китти не напрягается, но внутри удивляется собственному приятию. Что ж, я хороший настройщик. Один из лучших. Она не против того, что я рядом, это видно. Ей необходимо чье-то присутствие, поддержка и опора. Она, единственная из всех когда-либо встреченных мне людей, отрицает саму необходимость защитной скорлупы на душе и самостоятельность. Нам невероятно повезло встретиться. Китти тянется ко мне, остужает о моё спокойствие своё горе, - любая чужая эмоция её сейчас ранит. Меня же выносит в теплую эйфорию её благодарность - легчайшее прикосновение кончиками пальцев, виноватая улыбка - она счастлива тем, что со мной может позволить себе не взрослеть, остаться самой собой, спрятаться от остального мира. И рисовать. Я не ревную ни к мужу, ни к его портрету - он хорошо её защищал, а портрет напишется - и останется в прошлом. У нас же будет общее будущее. Мы вместе летим на Мебиус - билеты уже заказаны. Регулярных рейсов туда нет, но пойдет государственный транспортник.
...
Заявление об индивидуальном уходе в Лиге и клинике наделало немало шума. Но я на хорошем счету, - и отпуск по окончании работы с Китти мне предоставляют бессрочно. Она попрощалась с детьми, захоронила урну с прахом мужа на семейном кладбище. И вот мы уже на корабле. Комфорт, конечно, оставляет желать лучшего - перепады давления, просачивающаяся по переборкам вибрация, однообразие материалов - всё это не на пользу реабилитации. Но Китти все равно, - она заканчивает второй вариант портрета мужа. Неожиданный ракурс - массивный мужчина изображен со спины, он оглядывается через плечо и, словно поторапливая, протягивает руку. Серьезные до жесткости губы, уверенное лицо и улыбка в уголках глаз. Давно не соперник, скорее - друг.
...
Мы садимся слишком резко, куда как более грубо, чем посадка флаеров в элитных кварталах. Планета почти не обжита - откуда здесь современные дорогие системы? Их нет, конечно - и челнок ухает с последних метров почти вертикально до жалобного скрежета противоперегрузочных кресел. Китти бледнеет и я неловко выковыриваюсь из ремней, чтобы проверить её состояние. Со стороны пилотов через неплотно прикрытую дверь раздается забористый диалог на повышенных тонах и обоих протаскивают мимо нас с заломленными за спину руками.
Мне приходит в голову только одна мысль, и я обнимаю тонкие плечи, прижимая их к себе. Неужели опять? Как же ей не везет с этой планетой. Вторая попытка прилететь - и опять террористы. Им, конечно, нужны не красоты, а металлы, создающие феномен балансирующих на почти невидимых остриях скал, месторождения которых государство подмяло под себя. Какие-то у них особые свойства, я никогда не интересовался - то ли сами металлы имеют другие характеристики из-за нестабильного магнитного поля, или наоборот они способны поддерживать меняющиеся поля, - это сейчас совсем неважно. Нас перевели в кают-компанию, связав руки и проверив коды. Я так и этак просчитываю ситуацию, ищу возможность подобраться к двум бандитам, устроившимся у двери в командную часть корабля, и - не вижу. Пилотов связали качественно - металлическими браслетами на запястьях и щиколотках, соединенных проволокой. Осматриваю остальных гражданских. Испуг, паника, ярость, злость, - коктейль эмоций бурлит в каждом из девяти коллег по несчастью. Увы, ни одна из этих эмоций нам сейчас не поможет. Китти дрожит в моих руках - для неё кошмар повторяется.
- Всех проверили? - долетает до нас из коридора командный окрик.
- Да, босс, - вытягиваясь, оборачиваются техники, сличавшие наши коды. - Госслужащих Ай с госкодом двое - управляющий и геолог. Ещё врач, но у него код странный.
- Управляющего и геолога заберем с собой, пускай начинают работать. А вот врача в команде быть не должно.
Настороженный "босс" заглядывает в приоткрытую дверь. Высокий, поджарый, красивое лицо портит неприятная ухмылка, раздвигающая губы под стекающим со щеки свежим бланшем. Находит меня по указующему пальцу техника и придирчиво осматривает, пренебрежительно хмыкнув на прижавшуюся ко мне Китти. Кажется, я впервые рад своей невпечатляющей внешности - меня не сочли опасным.
- Оставьте пока здесь, какие у бюджетников могут быть коды? И эта их супер-лояльность, - голос звучит издевательски. - Нашим новым колонистам пригодится доктор. И шлюха.
Я задерживаю дыхание, чтобы остаться в холодном рассудке. А ублюдок добавляет с лязгнувшим в голосе металлом:
- Вы, оба, живо в купол управления. Мы на рудник. Этих запереть, одного оставьте внутри, охранять, ещё по одному к шлюзу и на грузовую палубу.
- А пилотов?
- Оставьте здесь. На рудниках все пригодятся. Корабль уже наш, челнок угонять им всё равно некуда.
Слова действуют как и рассчитано, повергая в уныние заложников. Пока охрана ещё в коридоре, пилоты успевают обсудить ситуацию с грузным мужчиной - геологом и коротышкой, вечно протирающим свою лысину - управляющим. Выходит, даже если сейчас отбить челнок, то на корабль должен вернуться хоть кто-то с госкодом, чтобы передать экстренное сообщение. По их предположениям выходит, что на корабле осталось не больше троих отморозков, - новеньких в команде. Удержать его на орбите не трудно, а вот увести сами не смогут.
Про себя я усмехаюсь, - грубая ошибка считать настройщика простым врачом, но простительная - вряд ли им встречались когда-нибудь наши коды. Вот и посчитали служащим государственной богадельни для бедных. Даже не подумали, что не у каждого частного врача достанет средств для полета на Мебиус. Что ж, похоже я один имею возможность отправить сообщение, не думаю, что у бывших сотрудников космопорта, консульства или рудника появится возможность вернуться даже на челнок, не то что на корабль. Действовать надо сейчас и я непременно должен что-то придумать. Китти сжалась в комок, и я накрываю ладонями ледяные пальцы, стараясь поделиться теплом. Один охранник - это надежда.
А вот и он. Убедившись в отсутствии свидетелей, начинает развлекаться угрозами и плоскими шутками, наслаждаясь страхом и беспомощностью. Я прячу лицо в кудряшках Китти, давая ей опереться затылком о мою щеку, и рассматриваю похитителя. Что-то в нем мне знакомо, определенно - жесты и интонации. И ещё эта идеальная красота и правильность линий лица, дополненные неестественной мимикой, вопят об импланте. Приживленном наскоро, без настройки. Либо не успели, либо чужое лицо ему нужно ненадолго. Знакомый наклон головы, чуть набычившись. Переразвитая трапециевидная мышца, прячущая и так почти отсутствующую шею. Быстрые сканирующие движения глаз. И да, вот оно что - непроизвольное оберегающее поглаживание большим пальцем, когда правая ладонь оказывается на груди.
Я облегченно вздыхаю, - выход есть. Если запереть двери в командный отсек, то еще двоих можно убрать в космосе. Человеколюбие и лояльность? Только не в этом случае. Нам надо вернуть себе корабль, и мы это сделаем. Двигатели корабля они не тронут, да и все устрашающие сумки со взрывчаткой здесь, у ног громилы, продолжающего наслаждаться издевательствами. Конечно, кто его остановит? Никто. Кроме меня. Надо только решиться потерять безвозвратно свою личность, - рассудочного, холодного и лояльного Ай. К которой привязан спусковой крючок программы самоуничтожения. Это не больно. Это просто и до обморочной сухости во рту страшно - дальше это тело перестанет быть мной. Щекочу нос об упругие непослушные спиральки, вдыхаю прохладный лимонный, с привкусом полынной горечи аромат. Я буду держаться за неё. За того нового Грега, который вылупился из скорлупы равнодушного Ай рядом с Китти. И надеяться, что удержусь. Опять надеяться.
- Ки. Прорвитесь на корабль. Мой код даст доступ к аварийной связи, но я могу... оказаться... стать... не совсем собой. Пожалуйста, продержись. Я постараюсь ...вернуться.
Теорию, конечно, я представляю - задвинуть привычную личность подальше, отгородить воображаемым неприступным куполом. Для успеха нужна другая личность и... будем считать, что она у меня есть. Никто не смеет пугать мое счастье, мою Китти. Она важнее моих страхов и моей жизни. Я поднимаю голову и четко произношу:
- Бен. Твое сердце у Бет. Оно бьется у нее в груди.
И ветер выплёвывает мне в лицо скорпионов из перекати-поля.