Легкок на помине, Эд, как статуя беспристрастного наблюдателя со сложенными на груди руками, стоял в дверях комнаты. Оля рассеянно улыбнулась, зачем-то протирая лоб маленьким полотенцем. Причём крепко держала его обеими руками, как будто собиралась натереть до блеска сапоги. "Наверное, не выспалась", - решил Лёша, потому как вела она себя, словно сомнамбула: застывала на месте, не закончив движения, прислонялась к стенкам или облокачивалась на него, осматривалась, как впервые увидевшая собственные обои или его шарф.
Одеться ей удалось только благодаря его огромному опыту возни с Вадькой. Как двухлетний малыш, она застывала с поднятой рукой, никак не попадая в рукав. Или вообще несла какую-то эльфячью белиберду про то, как он, Лёшка, красиво и тепло светится. Хотя последнее ему и было приятно. Эд присутствовал где-то на заднем фоне и вмешался только раз, когда Лёшка предложил ни в какой институт сегодня не ехать вообще. Очень уж рассеянной и неуверенной в движениях выглядела Оля. И вот тут рядом нарисовался Эд и просто таки настоял на прогулке. Какой угодно и куда угодно - лишь бы не дома. Туманно объяснив это каким-то необходимым для Оли привыканием. Лёшка пропустил всё это мимо ушей, потому что Лёля переплела свои пальцы с его и уложила голову ему на плечо, без сомнений заявив:
- Всё будет хорошо, я же не одна, а с тобой иду!
Доверие доверием, но Лёшка хотел сказать, что лучше бы ей остаться дома...
- Не волнуйся, Эд сказал, что рассеянность пройдёт, а так я здорова.
- Ну конечно, раз Эд сказал, - недовольно покосившись на белобрысую дылду, подтвердил он. А ведь ему нужно на одну пару отлучиться, забрать документы по работе.
Выпроваживая их на лестницу, Эд как-то покрутил кистью над Олиной головой и строго сказал: "Опять вылетела. Давай обратно собирай".
Лёшка успел только рот открыть, как Лёля кивнула, сложила ладошки на животе - и сразу как-то вытянулась, собралась.
- Наблюдай! Сохраняй! - непонятно напутствовал её Эд, и они наконец-то вышли.
Нетрудно придерживать выскакивающую кнопку лифта. Но сложно одной рукой обнимать человека, который совершенно расслаблен.
- Ты правда хорошо себя чувствуешь? Может, вернёмся, пока не поздно? - Лёшка попытался заглянуть Оле в глаза.
Вместо ответа теплая ладошка съехала с его локтя и сжала пальцы. Лёша чуть охнул - в глубине кисть отозвалась нытьем.
Опиравшееся на него тело подобралось, пальцы разжались и закружились по ладони, заглаживая причиненную боль.
Оля
Ольга полнилась теплым счастливым газом, витая над собственными, ставшими антенками волосами, такая большая и лёгкая. И тут одно движение, переплетшиеся сами собой с Лёшиными пальцы - и её неудержимо втянуло вниз, туда, где она была необходима прямо сейчас. Солнышко под ложечкой закрутилось, и взгляд прояснился, сконцентрировавшись на Лёшиной руке и том жгутике, по которому тепло бежало от неё к его пальцам. Оглядевшись, Оля отдёрнула вторую руку, задевшую трубу с подранной серой изоляцией.
- Фу... - Замызганная площадка разительно контрастировала с живым теплом, струившимся внутри, и заставила брезгливо вытереть руку о куртку, хотя пальцы так и не дотронулись до жирно блестящей испарины. - Эд прав, мы будто и не... хозяева, да?
Соглашаться с Эдом Лёшке вовсе не улыбалось, но он кивнул, пообещав со всей серьёзностью:
- Ничего. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Ай... - приглушенно прошипел он, когда пальчики задели болезненный узел шва, тут же вытягивая напряжение. И, чтобы отвлечься, стал рассказывать. - У тебя плохо то, что дверь выходит прямо на лестницу и выглядит совершенно беззащитной. Мы получали квартиру в новостройке и сразу, договорившись с соседями, отгородили закуточек на две квартиры, повесили там зеркало, прибили крючки и полочки, положили коврики. В холле живёт большой горшок с какой-то лианой, там частенько стоят мокрые сапоги и сушатся зонтики. Будешь в гостях -увидишь, тебе понравится.
Слушая, Оля согласно мотнула головой. Да, обколотая у двери плитка, неровно и наверняка неоднократно залитая цементом, и сбитые косяки, просто закрашенные краской, дыра вокруг вновь проложенной трубы - всё напоминало о недавнем "быстром" ремонте.
- У меня рулетка в рюкзаке, надо промерить всё и обстучать стены. Если твои соседи согласятся, тут наверняка получится втиснуть решетку на две двери.
Лёля, кажется, всё-таки проснулась и первая шагнула в открывшийся лифт.
В нос шибануло прогорклым разложением. Ольга неудержимо зажмурилась, борясь с тошнотой, и едва удержалась, чтобы снова не сжать многострадальные Лёшины пальцы, переплетённые с её, поддерживающие бегущий от неё теплый жёлтый ручеёк. От ручейка самостоятельно пробилась веточка к солнечному сплетению парня, и подпитывая его, и одновременно создавая отток его собственной энергии к ране.
- Лбы здоровущие, здороваться не наученные! - в визгливо-склочный голос вплелось срывающееся на ультразвук тявканье.
"Точно. Ошибиться невозможно. Более неприятное соседство и не придумаешь". Еще не подняв глаза, Оля определилась с личностью соседки. Но, вытолкнув из себя невнятное: "Драсст-вут-те", - прикипела к ней взглядом, словно впервые встретила. Да и, собственно, так она увидела соседку впервые. Чёрным окружностям, оставленным на платке давно состиранными розами, вторили начернённые брови над не менее выцветшими глазами. Одутловато-пергаментная кожа как забитая пылью тряпка. Исчерканные расселинами морщин, впитавших оголтело морковную помаду, сухие губы. Всё выглядело старой театральной маской без капли живого огня. И такая же болонка, прижатая к бесстыдно выставившей рёбра швов собачьей шубе. Такие же чёрные дуги окаймляют слезящиеся собачьи глаза. Изжелта-розовая вонючая шерсть с коричневыми дорожками к носу. Те же... отчаянные страх и одиночество. И ниточка - жёлтая и тонкая, но тёплая - связывающая этих двоих и удерживающая остатки свечения обеих, практически затёртого чёрными пятнами. Воздух вокруг смердел разложением и тленом, заставляя невольно задерживать дыхание.
Двери лифта открылись, и Ольга, судорожно вдохнув, удержала Лёшу, дав выйти соседке-скандалистке...нужной только своей собаке. Как там Эд вещал? У каждого есть своя сеть людей, поддерживающих и оберегающих. Вот, видимо, не у каждого. Оля покрепче вцепилась в Лёшину руку. Каждый может иметь родных и близких, если... сам будет их любить... так ведь?
- Лёль, тебе опять нехорошо? - обеспокоился Лёшка, не понимая заминки.
- Нет, - для верности помотала головой.
- Смотри, кот, похоже, старушку караулил! - удивлённо заметил Лёша, наблюдая за котом с манерами завзятого сфинкса, с поднятым трубой хвостом крадущегося вслед за старухой с собакой на руках.
Между тем выждавший добычу охотник в пару прыжков нагнал бабку, полоснул лапой по висящему на её локте пакету, быстро разметал просыпавшийся мусор и, что-то прихватив зубами, взлетел на ограждающий мусорные контейнеры забор.
- Добытчик! - рассмеялся сценке Лёшка, радуясь ответной улыбке Лёли. - Сарделька у него там, что ли?
- Да ты что, какая там сарделька! Бабка за мятый пакет молока, когда в магазине акции, так ругается, что с ней уже и разговаривать никто не хочет, просто меняют пакет.
- Пакость-та драная! - отрывалась бабка на коте. - Кажный понедельник вылезает! Киви ему, гаду! Мне докторша прописала на кивину разоряться, а тебе-то на кой? Крыс вон лови, так и шастають!
Не удержавшись, Оля прыснула, прикрывшись ладошкой:
- Ты понял, да? Это коричневое - это шкурка от киви!
Девушка с жалостью, приправленной прежней брезгливостью, смотрела на бабку. Взяла бы та себе этого кота - и стало бы ей легче. Где-то между ними провисли так и не проявившиеся нити, и от этого Оле стало зябко и грустно.
- Пойдём, пожалуйста, - она потянула Лёшу, наслаждавшегося видом кота-гурмана, аккуратно вычищавшего внутренность витой шкурки. - А то я и так едва бреду, как бы не опоздать.
- Лёль, тебе тяжело? Ты зависаешь после каждого шага. Может, тебе всё-таки вернуться? - Позабыв о коте, Лёша попытался заглянуть ей под капюшон, который сам же и натягивал поглубже. - Хотя композицию тебе грымза не простит, даже за факультатив.
- Не-не, я иду, не зависаю. - Оля, может, и подумала бы расслабиться, но белобрысая совесть точно не даст ей дома отдыхать. Лучше уж шагать в институт, купаясь в тёплых искрах Лёшиного внимания и искренней заботы, чем остаться с доброжелательным вивисектором, кидающим её из одного опыта в другой ради какой-то мифической выгоды. Хотя сейчас изменения в ощущениях ей нравились - и нравился мир, на который навели резкость: сияющий новыми гранями, чувствами, полупрозрачными связями - он притягивал и завораживал. - Знаешь, кот хотел бы жить у этой бабульки. А она его боится. Грустно, правда?
- Глупо. Кот лучше. С достоинством хвостатый. И точно знает, чего хочет. А на псинку слова доброго жалко.
- Она трусит, но хозяйку защитить пытается. Всю жизнь загнанной в угол прожила, как и хозяйка, - сделала Оля неожиданный вывод.
- По-моему, она сама кого угодно застращает. Или ты хочешь сказать, что она так защищается?
- Ага. Прикинешь к носу такое одиночество - и жалко её становится. Лучше бы она кота взяла. - Оля помотала головой в поисках слова, заглянула Лёшке в глаза и, щелкнув пальцами, словно пыталась ими поймать нужное выражение, с неуверенной надеждой добавила: - Это как... не гарантия... нет... ниточка живого тепла... лучше один кот, чем десять голубей. Один близкий человек стоит десятка котов, но если человека нет, то и кот, который сам тебя выбрал, - важен. Понимаешь? Он бы её держал здесь и давал сил жить. Не умею я говорить...
- Умеешь, умеешь. - Лёшке и правда казалось, что он понял: если есть о ком заботиться, то вроде и живешь не зря.
- А? Ну да, и это тоже. - Она крепче ухватилась за его локоть, прижавшись головой к плечу. На объяснения не хватало слов, эти призрачные ниточки возникали перед глазами хаотично и далеко не всегда получалось их проследить, не то что понять причину их возникновения.
Мельтешение накладывающихся на реальный мир образов нового зрения снова довело Олю до головокружения, и в метро она прикрыла глаза, сосредоточившись на своих чувствах. Неужели она когда-нибудь привыкнет к этому ощущению тепла, твердости и надежности, исходящим от Лёши? Тот красноватый ореол вокруг её руки и на щеке, что прижималась к прохладной Лёшкиной курточке - они не были Лёшиными, они исходили от неё самой, текли от торопящегося жить сердца, от уже привычно текущего из её солнышка тоненького ручейка к его раненой руке, от лёгкой дрожи, адреналинового испуга, мечущегося в голове: вот, смотрите все, они едут вместе, обнявшись, и как будто так и должно быть. Ей можно? И ему это нужно? Как странно и как здорово!
- Не спи. Нам на следующей выходить. - Лёшка стоял, уткнувшись подбородком в её макушку, и говорил почти в ухо.
- Я не сплю! - Оля высунула нос из-под опушки его капюшона и, смешно сморщив нос, поддразнила его: - И нам ещё целую остановку.
- Тогда спи дальше. - Он прижал её покрепче.
"Стояла бы так вечность", - думала Оля, открывая глаза. И обнаружила прямо напротив яркий шарик и клубок нитей вокруг. Клубок принадлежал высокой, с мальчишеским ёжиком и чёткими, резковатыми чертами, девушке. Она стояла точно так же, как и Оля, в кольце рук парня одного с ней роста. Длинные пшеничные кудри путались с экстремально чёрными иголками. Сочетание лиц завораживало, и Олины пальцы попытались добраться до карандаша, которого, конечно же, в волосах не было - не дома. Ей оставалось только вглядываться и запоминать. Мягкое и простое лицо парня светилось спокойствием, но где-то - в чуть напряженной линии бровей, в упрямых складках у жестковато сжатых губ, а может быть, в шевроне, выглядывавшем из-под накинутой на одно плечо куртки, - в деталях читалась настороженная надёжность, свойственная скорее молодому мужчине, чем парню. Та же, которую Оля уже привыкла видеть в Лёше. На обычную картинку накладывались пульсирующие жизнью нити. От девушки, где-то ниже пупка, тянулся большой, широкий и яркий жгут к парню. А от него - прямо от его центра, - еще более широкий, к её яркому солнышку. Нет, вдруг поняла Оля. Это не её солнышко! Это, небольшое и яркое, сбоку от центра. И канал от парня шёл именно к нему. Тут девушка повернулась, и Оля увидела небольшой и высокий животик, обтянутый толстым свитером. "Боже мой, это же маленький!" - ошалела зрительница. И закрутила головой в поисках чего-нибудь похожего. Но ниточки вели себя совершенно непредсказуемо и ничего интересного больше не показывали, а может, остальные люди не представляли из себя ничего столь же яркого и интересного.
- Пойдём, мечтательница! - насмешливо заметил Лёша, подхватив её в охапку и почти вынося из открытых дверей вагона.
**
Лекции по истории искусств лежали в общем доступе - открытие, которое Оля давно могла бы сделать и сама, если бы не привычка ходить на все пары. Зато стало понятно, почему Лёшку совершенно не мучат угрызения совести, когда он куда-то на одну-две пары сбегает, ведь он тоже явно был из тех, кто выполняет правила.
Олю покалывали пушистые тёплые искорки, шныряющие между ними. Искорки Лёшиного беспокойства, лучше слов говорившие ей о его переживаниях. Хотя он и вслух чертыхнулся, признавшись, что вообще боится от неё отойти. Однако уходить ему нужно срочно, чтобы успеть вернуться на последнюю пару, - грымза не простит ему прогул, - и Оле пришлось мягко вытянуть его за двери, увещевая, что с ней всё будет в порядке, и он спокойно вернётся и отвезёт её домой.
Ей самой собственное состояние не казалось неустойчивым или болезненным. Разве что чересчур эйфоричным, когда любишь весь мир, и кажется, что мир тоже любит тебя. Даже драконий камушек снова стал теплым и светился.
Она улыбалась вслед оранжево-серой шапке, обеими ладошками укачивая вручённое ей на завтрак яблоко, золотистое, с тонкой шкуркой в мелкую штриховку, то прижимая его к носу, то поглаживая, буквально пальцами ощущая собравшийся под кожурой пряный медово-коричный сок.