Матвей сжимает переплёты, сдавливает обложки, но тексты выскальзывают из-под них, как прикрытые крышкой переваренные макароны.
Книги сопротивляются и вырываются из рук. Строчки извиваются, расползаются и норовят спрятаться между страницами. Буквы растекаются и плавятся.
Вырвавшись на свободу, предложения ветвятся и врастают в землю вековыми деревьями, за которыми без труда скроются и армия, и эскадра, и купольный собор.
Остаётся один способ окончить мучительную битву и вынудить книги отдаться чтецу - открыть их и перелистать страницы.
Матвей бы и рад, но не видит смысла тратить время. Изматывающие движения глаз, как и изнурительное ожидание на рыбалке, утомляет его.
В библиотеках и читальных залах, в архивах и книжных магазинах он сгребает в охапку цветные и чёрно-белые сюжеты, и они вьются вокруг него пчелиным роем, что ищет матку.
Прочитанные истории скулят и причитают, толпятся и кружат, повествуя о переплетениях судеб, убийствах и погонях. Встречи и расставания, дружба и предательство, дамы и кавалеры преследуют его, как настырные попрошайки. Как ни отмахивайся от навязчивых имён и происшествий, они не отступают и пробуждают тревогу.
Матвей хватает телефон.
- Деда?
- Мотя, полпервого ночи. Что случилось?
- Я думал - у тебя.
- Нет, я в порядке. Ты вот что. Давай-ка хватит на сегодня.
Восемь счётов - вдох, шестнадцать - выдох. Матвей сосредоточенно дышит. Успокаивается. Без деда он бы остался один на один с судьбой.
День пятый
Добираясь домой, Матвей срезает углы, проходит сквозь ветхие стены заброшенных построек; прислушивается к мотивам городского шума.
Короткая дорога ведёт через лабиринты катакомб, где в лавках старьёвщиков Матвей роется в грудах хлама, находит упаковку пластинок и спешит домой, к граммофону, предвкушая усладу музыкального плавания, которое заносит его то на выставку картинок1, то в снежную степь на зимний путь2, то за игорный стол3. Куда на этот раз? В Верону4? На карнавал животных5?
Множественные ответвления от центральной аллеи сплетаются в причудливые схемы, меняя направления и переставляя местами вещи. Каждый раз Матвей заново ищет свои пожитки и комнаты. Бесконечный квест приносит отдохновение. Во время поиска думаешь лишь о поиске. Мысли успокаиваются, а преследующие его истории сбиваются с пути и застревают на поворотах.
Коридоры меняют длину, ширину и высоту. Порой Матвей с трудом протискивается в тесные проёмы, похожие на жизненные рамки, которые даже при желании не всем суждено раздвинуть.
Добравшись до патефона, он ставит под иглу бордово-красный диск. Услужливый винный шкаф подливает в бокал розовое вино. В тон пластинке.
- Ты меня понимаешь, - говорит Матвей.
- Понимаю, - отвечает шкаф.
Старое зеркало подстраивается под хозяина: выгибается, распахивает створки-объятья. Ему важно ухватить детали, отразить настроение, показать нюансы. Хромая и опираясь на раму, оно то вытягивается во всю длину, охватывая перспективу, то преданной собачонкой сопровождает Матвея по дому.
Как некоторые не любят фотографироваться, так другие избегают демонстрировать своё перевёрнутое 'я'. В доме знают: хозяин не жалует тех, кто, заслышав зеркальную поступь, норовит ушмыгнуть. Поэтому терпят. Однако иногда не выдерживают напряжения и, впадая в состояние аффекта, несутся прочь. Матвей то и дело находит в заброшенных ходах заблудившуюся мебель, вазоны, посуду... Если они радуются ему, признают ошибку, то получают разрешение вернуться.
- Выпей меня, и я тебя унесу, - говорит вино.
- Куда?
- Туда, - отвечает вино, - в красные грёзы.
Матвей пьёт и слушает музыку. В зеркале под северным сиянием несутся галопом дочери Одина на крылатых конях6, и он вспоминает, как договаривался с учителями, чтобы они отпускали его с уроков. Тогда он и научился читать руками7. Через обложку, не открывая книгу. В школе Матвей появлялся лишь изредка. Писал контрольные и уходил к деду. В отличие от родителей, дед разрешал. Раз - и - решал, что можно. 'Можно' - это его слово. 'Нельзя' - слово родителей. Они ограничивали всё, что не запрещали.
Дед
Дед дарил понимание и граммофонную музыку. Высекая отдельные ноты, игла скакала по затёртому шеллаку как неумелый наездник, и Матвей научился угадывать мелодии по отдельным фрагментам. Три-пять нот - и музыка расцветает, как только что нарисованная картина.
Дед и внук умели слушать и слышать. Садились у камина, разговаривали. Слушали внимательно, слышали без искажений; слова выбирали тщательно - по цвету и запаху, выкидывая примеси и лишние ассоциации. Чистые слова и зрелые смыслы сочились из разговоров как сок из спелого манго.
После школы родители уготовили сыну прямую дорогу в университет. Колейную, но ровную как стрела.
Через полгода он получил синие корочки и подарил их родителям.
День первый
Когда Матвей спросил деда, зачем музыка и ноты, тот ответил:
- Ноты ли, буквы - суть одна. Крючки. Ты не привязывайся к деталям, лови суть.
Он шёл к деду, когда расписанный красными буквами тёмно-синий автобус промчался мимо, поднимая пыль. Реклама на борту промелькнула, оставив флёр уличного подзаборья и слово 'отбор'. На следующий день вчерашний студент нашёл нужную улицу. На ней был один-единственный дом.
У входа Матвей приметил девушку с причудливо переплетёнными косами. Подумал: 'Надо бы её дождаться'.
На покосившихся дверях трепыхалась табличка с двумя стрелками. 'Книги -> 7 этаж' и 'Музыка -> Подвал'. Девушка решительно направилась вниз, а он - наверх. В холле, на стойке регистрации, выдавали упакованные в полиэтилен книги и приглашали в просторный зал с обшарпанными стенами.
В микрофон объявили:
- Вскрывайте упаковку и читайте. Как только закончите, поднимайте руку.
Матвей тут же поднял руку.
- Расскажите, - попросил микрофон.
Изложение заняло несколько минут.
- Вы приняты.
Недовольный ропот излился из зала вместе с толпой, как песок, вытекающий через осиную талию корабельных склянок. В зале остался один Матвей.
Музыка задержалась внизу, в подземелье его ума.
День второй
Без читателя умирают, теряются и пропадают без вести книги, без слушателя чахнет музыка. И вот кто-то захотел, чтобы книги читали, а музыку слушали, и зарегистрировал бессрочный Траст. В особой инструкции Учредитель описал схему отбора соискателей на должности и распределение трастового дохода. Каждое дополнительное условие ждало своего часа в запечатанном конверте.
Матвей подозревал деда, но стоило ли спрашивать об этом и нарушать свежесть разговоров бытовой суетой?
На подъёмные Матвей тут же купил тупиковую ветку лабиринта.
Недавний студент был счастлив, но родители не могли смириться с тем, что он решал сам за себя. Мама поджала губы, а отец отвернулся. Родители не хотели с ним разговаривать.
Только дед и поддержал. Он любил внука, но жить вместе - в катакомбах с высокими потолками, в комнатах с видом на море, - отказался.
День четвёртый
Утолив первый голод, Матвей перестал задерживаться на работе до ночи и научился отдыхать в выходные. Дед отдал ему граммофон и старинное трюмо с потайными ящичками.
- Сможешь ярче видеть жизнь.
- Деда!
- Бери-бери. Всё равно пылятся без дела.
- Обещай, что по субботам будешь приходить на музыку.
- Буду. Только не жди, - пробурчал дед.
День шестой
Сегодня дед занят, и Матвей молча хвастается найденными пластинками самому себе, пьёт вино и переглядывается с отражениями. Детскими и взрослыми, вчерашними и прошлогодними. Смотреть можно, дотронуться нельзя. Вино уносит его всё дальше и дальше; он крутит прочитанное, как кубик Рубика, и не может сложить ровные грани. Ему кажется, что образы смеются над ним, и он сердится, выходит из себя и тут же бежит за собой:
- Вернись!
- Догоняй!
Матвей чувствует, что сгорает.
- Может, я достиг предела? Может, это всё, на что я способен?
Он ищет себя в тёмных коридорах, но через шелест граммофонной иглы по шершавому диску слышится звонок в дверь, и он прекращает погоню, идёт открывать.
- Ты Матвей? Читатель?
- Да.
- Я Алина. Слушательница. Тебе конверт.
- Я тебя видел. В день отбора. Жалел, что не дождался.
Девушка окружена нотами. Прозрачно-чёрные волосы переплетены паузами и нотными линиями. Тонкие руки теребят скрипичные ключи, на лодыжках звенят тяжёлые серебряные браслеты. Напевает что-то всем телом. Руки взлетают, резвятся в воздухе.
- Постой здесь. Я скоро. Догоню себя, и поговорим.
Она ступает по его следам:
- Я с тобой.
Они бегут, и воздух выдувает из него сюжеты, сносит в сторону её музыкальные фразы. Без них молодые люди чувствуют себя голыми, прячут глаза, смущаются. Пользуясь наготой и отсутствием посторонних мыслей и звуков, их тела без спроса сливаются в одно.
Двери в спальню сомкнулись, едва не зацепив её косы. Деревянные створки клацнули по браслетам и отсекли паузы.
День седьмой
В воскресенье утром Матвей просыпается с улыбкой. Его переполняют нежность и любовное томление. Шепчет:
- Алиночка...
Рядом никого нет. Подскакивает с кровати, несётся по комнатам, зовёт:
- Алина! Алина!
Но в доме тихо. Матвей обнюхивает подушку, рассматривает гостевые тапочки... Никаких следов. Шепчет:
- Что это было? Наваждение? Или я так 'удачно' догнал самого себя? Не может быть. Я же чувствовал её вибрации. Мы совпали по частоте. Она рассказывала мне песню.
Матвей уже не шепчет, но кричит; душа плачет, латает дыру.
Зеркало смахивает слезу, протирает подтёки, отражает удар по самолюбию. В сиреневой дымке мелькают браслеты и смятые простыни, но Матвей не хочет смотреть, он собирается к деду. Зеркало понимает. Не лезет, не показывает.
У деда тепло. Камин потрескивает, вздыхает, плюётся угольками.
- Я остался один. Не знаю, была она или причудилась, но сейчас её нет.
Дед щурится, цокает языком:
- Зацепила?
- Заворожила голосом своим. Вытащила из провала. И утащила.
- Вишь ты. - Дед похлопывает его по спине, успокаивает. - Ну-ну, будет тебе.
- Как же я без неё? Вытащила из ямы и бросила.
- Что отдал-то ей?
- Тепло.
- Мёрзнешь?
Дед подхватывает уголёк, раздувает его до мерцающего красного и подносит к Матвею.
- Такое тепло?
- Такое.
- Забирай в себя. Полегчает.
Матвей вздыхает.
- Она конверт приносила.
- Часом не Слушательница ли? Не Перепевщица?
- Так сказала.
- Вернётся. А что убежала, так со стыда. В субботу опять придёт. А Созерцателя я помогу нянчить. Созерцатель у вас родится. Картины любят, чтобы на них смотрели.
- Деда? - Матвей удивлённо поднял брови.
- В конверте - песни новые. Она сама сочинила. Принесёт, никуда не денется. Лучше тебя её никто не поймёт.
- Откуда знаешь?
- Ну? Попустило тебя? Иди-ка домой. Побудь один, коли остался один. Недолго так будет.