Аннотация: Приключения немецкого мальчика в русской школе
Иннокентий Жуйков
Г О Л У Б Ы Е И С К Р Ы
повесть
Дочь с зятем улетели на отдых к морю в Турцию, единственное свое чадо, прелестную Зиночку, ученицу восьмого класса школы с углубленным изучением иностранных языков, в этот раз они оставили дома, на двадцать дней поручив заботу о ней деду. Дочь наказала ему раз в три дня поливать цветущие на окне пеларгонии, следить, чтобы Зиночка надевала в школу всегда чистые платья и курточки - все это было аккуратно развешено в шкафу ее комнаты, проверять школьный дневник, не давать ей долго сидеть у компьютера, отправлять спать не позднее десяти часов. Завтракать девочка будет в школе, обеды и ужины для обоих проплачены в кафе на первом этаже дома.
На второй день после отъезда родителей после школы, бросив на диван ранец с учебниками, внучка заявила деду, что в среду он должен пойти на родительское собрание.
- Так ведь на 'родительское', Зина. А родители твои в отъезде, - попробовал отказаться дед.
- Я говорила Вере Федоровне, она сказала: "Пусть придет дед. Обязательно".
Яков Петрович последний раз был в школе, когда класс был заставлен партами с откидывающимися крышками столешниц, с ящиками для портфелей и круглыми отверстиями для чернильниц-непроливашек в центре парты. Учительница писала на доске кусочком мела, стирала с доски мокрой тряпкой, о тряпку же вытирала руки. Ученики, вызванные к доске, испачканные руки часто вытирали о штаны или пиджаки, за что получали от родителей кто ор, кто выговоры, а кто и подзатыльники.
Этот школьный класс был совсем другим.
На доске уже не писали мелом, для каждого ученика стол был оборудован компьютером и наушниками от магнитофона, на окнах красивые жалюзи. И родители были другие: прически, модные платья и кофточки, маникюр, украшения из драгоценных металлов в ушах, на пальцах, на груди. Яков Петрович среди них в своем старомодном костюме выглядел несколько комично. Он уселся у стенки, у окна.
Когда Вера Федоровна, преподаватель немецкого языка, классный руководитель Зиночки, вошла в класс, все встали.
- Зачем же вы встали, садитесь. Вы же не ученики. Здравствуйте.
Учительница была не так молода, но красива. Короткие темные волосы изящно причесаны, у нее были большие распахнутые глаза, пушистые ресницы, словно крылья бабочки, аккуратный носик, свежие, чувственные, словно все время улыбающиеся, губки. На ней было серое, из тонкой английской шерсти платье, на груди украшенное брошкой - золотой змейкой. Шею до самого подбородка окружало белое в голубой горошек кашне. Дополняли наряд серебристые туфли на очень высоких каблуках.
- Собрала я вас, чтобы поговорить не столько об успехах ваших детей, об этом вы должны знать из дневников, сколько вот о чем, - Вера Федоровна прошлась перед аудиторией до окна и обратно к учительскому столу, - к нам по программе немецко-русского обмена приезжают на три месяца подростки из Германии: два мальчика и девочка. Они будут жить у кого-то из вас, причем - обращаю ваше внимание - на безвозмездной основе, будут посещать нашу школу, для них разработана специальная программа интеграции. Я бы хотела знать, чьи семьи могут принять детей. Это первое. Второе: программой предусмотрены культурно-массовые мероприятия - посещение классом цирка, музеев, дворца спорта. Денег на это не выделяется: предполагается, что на карманные расходы немецкие дети будут их иметь. Но мне кажется, и нашему классу неплохо бы создать на эти цели свой финансовый фонд, чтобы выглядеть достойно перед гостями. Сейчас мы должны решить: нужно ли это, и если да, то определиться с суммой и держателем этого фонда. И последнее: дети есть дети, между ними могут возникать конфликты, я прошу вас поговорить со своими дочками и сыновьями, чтобы вели себя достойно. Я хочу услышать ваши соображения по поводу сказанного.
Многие были бы рады принять гостей у себя. Составили список желающих, решение о деньгах спора не вызвало, сумма была определена, взносы готовы были внести хоть завтра, расходовать деньги доверили классному руководителю на ее усмотрение. Все было решено в течение двух часов. Стали расходиться.
- Яков Петрович, не уходите, - попросила учительница, подошла к деду и села за соседний столик.
- Вы знаете, ваша внучка в прошлом году была в Германии, в семействе Шредеров. Сейчас их сын приезжает к нам с ответным визитом. Немцы выразили желание, чтобы его приняло ваше семейство.
- Это надо родителям Зины решать.
- А когда они приедут?
- Дней через двадцать.
- Мы через три дня должны сообщить, в чьи семьи будут поселены дети. Желающих принять их, как видите, много.
- Я позвоню дочери. И перезвоню вам.
- Хорошо, я жду, - Вера Федоровна встала и направилась к выходу из класса. За ней вышел и Яков Петрович.
Внучка с нетерпением ждала прихода деда. Он рассказал ей о разговоре с учительницей.
- Деда, как я хочу, чтобы Генрих жил у нас, деда! - запрыгала внучка.
- Это надо решать с твоей матерью, звони ей.
Разрешение на прием гостя из Германии было получено. Договорились, что жить он будет в комнате Зины, она же перейдет в спальню родителей, дед останется в большой комнате - гостиной.
Через день Зина в присутствии деда показывала Вере Федоровне свою комнату, рабочий стол, компьютер, говорила, как Генриху будет здесь удобно, показала мамину спальню, мамин туалетный столик, ноутбук, которым он здесь временно будет пользоваться. Веру Федоровну все устроило. Особенно ей понравилось то, что в комнату ее ученицы можно было войти, только пройдя через гостиную.
Дед проводил учительницу до лифта.
- Яков Петрович, ваша внучка в том возрасте, когда мальчики уже влекут ее, да и они неровно дышат рядом с вашей прелестницей. Вы, пожалуйста, приглядывайте: как бы "наследника" вам немецкий юноша не оставил, - полушутя- полусерьезно сказала она, улыбнувшись.
- Девочка лишнего себе не позволит, - недовольно ответил Яков Петрович, окинув взглядом под распахнутым пальто юбку выше колен и декольте с золотым кулоном между смело открытыми грудями незамужней Веры Федоровны.
Вернувшись с лестничной площадки, Яков Петрович заставил внучку еще раз прибраться в квартире: унести лишние книги из своей комнаты, везде, где возможно, протереть пыль. Внучка недовольно ворчала: "Деда, я все уже сделала!". На ночь она устроилась уже на новом месте, в кружевной комбинации выглянув из спальни родителей, пожелала деду спокойной ночи и закрыла дверь.
А Якову Петровичу на новом месте в уютной квартире дочери уже которую ночь не спалось. Память безжалостно тащила в его послевоенное детство. Он, как и многие его сверстники, отца не помнил, мать работала на стройке, усталая, с потрескавшимися от известкового раствора руками, приходила поздно, готовила на примусе еду и рано ложилась спать. Чем занимался сын днем, как сделал уроки, она не спрашивала.
А у мальчика Яши была своя жизнь. Летом с другом Колькой, у которого и матери не было, он жил с братом, они уходили на городскую свалку. Военный завод переводили на выпуск мирной продукции и на свалку вывозили хлам из цехов. Среди мусора и отбитой штукатурки попадали медные провода, куски кабеля в свинцовой оболочке, алюминиевые и медные шины от трансформаторов и много еще всякого богатства можно было найти среди этого хлама. Машину с завода ждали, и как только с нее выгружался мусор, на кучу набрасывалась толпа ребятишек, стараясь урвать свою часть заводских сокровищ. Изоляция проводов тут же на кострах обжигалась, оголяя то медь, то алюминий, оболочка свинцовых кабелей разрубалась вдоль, свинец и жилы кабеля - медные и алюминиевые - это уже был товар.
Все тащилось татарину в ларек утильсырья. Он взвешивал, щелкал костяшками на счетах и выдавал замусоленные деньги - рублевки, иногда трешки, иногда только мелочь. Билет в кино стоил рубль, мороженка - тоже рубль.
У кинотеатра всегда толклась толпа ребятишек, они приставали к прохожим: "Теть, дай десять копеек, на кино не хватает. Ну чо тебе жалко, теть, дай!"
Еще Яша с Колькой любили бродить по пыльному послевоенному базару. Толстые, приехавшие с юга бабы, сидя на деревянных ящиках возле мешков с подсолнечными семечками, торговали, насыпая их в стаканчики, похожие на рюмки. Яша с Колькой, держа на виду рубль, брали из мешка на пробу щепотку у одной, у второй у третьей и под их ругань, довольные, с горсткой семечек, отбегали.
Колька Иванов жил на первом этаже деревянного двухэтажного дома с братом Виктором, который работал электриком на заводе. По выходным в их квартире собирались друзья. Они приносили с собой все, что добыли в эту неделю: картошку, лук, иногда кусок мяса, сворованного с прилавка на базаре, селедку. "Шалава" Роза, подруга блатного Гришки, варила на таганке суп, очищала и раскладывала на тарелке луковицы, селедку, на стол выставлялась водка, стаканы, Гришка садился во главе стола, наполнял стаканы и начиналось застолье. Пили за фарт, за удачу, говорили о том, что на этой неделе унесли "барыге", начинали петь.
"От качки стонала ЗК, обнявшись, что родные братья, да только порой с языка-а-а срывались глухие проклятья.
...Будь проклята, ты, Колыма, что названа чудной планетой, сойдешь поневоле с ума-а-а,
отсюда возврата уж нету".
Это была любимая песня пьяного Гришки. В компании был и студент. Нередко он приходил с гитарой. У него была своя песня.
"Братцы, я студент провинциальный, образ моей жизни ненормальный..." - начинал он петь, привалившись спиной на цветную ситцевую подушку кровати.
"...А в столовой тоже очень жутко, можно получить катар желудка, суп-лапша, немножко сечки, таракан, упавший с печки, остальное все вода, вода, вода..."
Розе особенно нравился последний куплет песни: "Вдовушку ничем не обижаю, каждый день до дому провожаю, как прижму ее в аллее и целую не робея, надо мной смеется лишь луна".
Отставной морячок в тельняшке очень любил звонкий голос Кольки. Он сажал его на колени: "Давай, пацан, нашу". "Раскинулось море широко", - начинал он. Последний куплет Колька пел один, все слушали его золотой голосок: "Напрасно старушка ждет сына домой, ей скажут, она зарыдает, а волны бегут от винта за кормой, и след их вдали исчезает".
Яков Петрович встал, зажег свет, пошел на кухню, подогрел на плите молоко, размешал в нем ложку меда, выпил. "Может, сейчас усну", - подумал он. Но не спалось.
В школе он и его друг учились посредственно. Да и весь их класс не блистал успеваемостью. Зато был дружен и горазд на проделки. На маслозавод на телеге в мешках везли льняное семя, возница остановил лошадь возле школьного двора, отлучился, и на перемене Колька перочинным ножом проткнул один из мешков. Весь класс подставлял ладошки под текущее семя, вкус их был горьковатым, но приятным. Через урок директор школы, отставной капитан, прервал занятия, поднял всех на ноги и приказал ученикам вывернуть карманы. Семечки не нашли только у девочек. Директор, не стесняясь в выражениях, объяснил им, что они натворили - полмешка в карманах и на земле, вознице грозит уголовное дело. И несмотря на то, что весь класс пятнадцать минут стоял на ногах, никто не признался, что мешок распорол Колька, хотя все знали это.
Шуму было много, приглашали в школу родителей, заставили возместить ущерб.
Особенно отличалась в войне с учениками Любовь Николаевна Девятьярова, учительница немецкого языка, нелюбимого классом. Она была в школе недавно, до этого после окончания пединститута работала в Районом отделе народного образования, за что-то там ее уволили, перевели в школу. Она считала, что незаслуженно, считала себя величиной районного масштаба, двойки и записи в дневниках сыпались от нее в изобилии.
Однажды мать Яши принесла домой ведро с клеем - для оклейки обоями квартир на стройке. Яков тайком,зачерпнул консервной банкой клея, принес в школу, и перед уроком немецкого мальчики намазали клеем стул учительницы. Войдя в класс, она села на стул, вскочила, стул упал. Осознав, что с ней натворили, она закричала: "Сволочи" и со слезами, под злой хохот, выбежала из класса.
И снова по приказу директора ученики полчаса стояли на ногах, но виновников никто не выдал. Из школы Любовь Николаевна после этого случая вынуждена была уйти.
Стыд за тот поступок до сих пор жег душу Якова Петровича. Но что было - то было, и память безжалостно возвращала деда в то далекое прошлое.
Новая учительница немецкого языка, их классный руководитель, появилась в школе после новогодних каникул. Шел последний урок первого учебного дня. Стройная, чуточку бледная, в темно-бордовом платье, вошла она в класс неспешно.
- Здравствуйте. Меня зовут Елена Кузьминична. Мы с вами будем изучать немецкий язык. Я ваша классная руководительница.
- Язык фашистов. Б-е-е, Козлинична! - проблеял из угла Славка Баженов.
- Нам в первый день учиться лень, и просим вас, учителей, не мучить маленьких детей! - прочел стих, который доводил до белого каления Любовь Николаевну, Колька. И тут, словно по команде, со всех концов класса к учительскому столу полетели птички, сделанные из промокашек. Учительница отошла к окну и стояла там, рассматривая улицу, пока шум не стих.
- Я была в Ленинграде во время блокады. В нем таких мальчиков, как вы, мы считали мужчинами, - заговорила она, повернувшись к классу. И стала рассказывать о том, как затаскивали в ведрах песок на чердак, как тушили зажигалки. Диме Черкашину, их сверстнику, фосфор при взрыве попал на руки, рассказала, как от боли он на спине катался по чердаку, как вместе с остатками одежды отдиралось обгорелое мясо.
- Елена Кузьминична, он жив? - спросила детдомовка Шура.
- Он выжил. К сожалению, без одной руки.
- Елена Кузьминична, можно я соберу промокашки?
- Можно.
Шура, к ней присоединились и девочки, стала собирать бумажные птички. Мальчики сидели притихшие.
- У вас последний урок, мы не будем заниматься предметно, я вам прочту сказку.
Учительница начала читать сказку о людях, которые в давние времена жили в степи рядом с бесконечным, угрюмым лесом. Пришло более сильное племя и загнало жителей в лес. Долго брели они по лесу, и силы их стали иссякать. Они не могли вернуться назад - их там ждали жестокие враги, и они не знали, кончатся ли эта тьма и этот лес. Отчаяние охватило их. И тут вышел вперед один из этих людей, молодой и сильный. Звали его Данко.
- Надо идти только вперед, у леса должен быть конец. Я поведу вас!
Ему поверили. Долго еще шли люди по лесу, но конца ему не было. И снова отчаяние охватило их.
- Мы устали, ты обманул нас! - сказали они, и в глазах их не было ничего, кроме злобы.
- Я вас вел, и скоро будет конец лесу. А что сделали вы? Вы даже не смогли сохранить силы! Вы просто шли! - сказал Данко.
- Мы тебе не верим. Ты обманул нас. И ты умрешь, - сказали они.
И тут Данко разорвал себе грудь и вынул свое сердце, которое пылало от любви к людям. Он высоко поднял его над головой, и тьма отступила, стало светло, как от солнца, и народ пошел за Данко. Лес кончился. Данко упал. Пылающее сердце его покатилось по земле. Но люди не заметили смерти Данко, они радовались, они были счастливы. И только один осторожный человек, как бы чего не вышло, наступил ногой на сердце. Оно рассыпалось на тысячи голубых искр. Эти искры и сейчас зажигают в сердцах людей веру в то, что тьма отступит, что впереди будет солнечно и ясно.
Сказка закончилась. Притихший класс сидел и словно ждал ее продолжения.
- Елена Кузьминична, а почему наступили на сердце? Если бы его не затоптали, сейчас все были бы счастливы? - спросила Шура.
- Девочка, этого не знал даже великий писатель, который записал эту сказку.
Домой шли толпой, окружив учительницу. Так началась дружба между педагогом и классом.
Четырнадцатого января в конце занятий она устроила "час мечтаний".
- Сегодня наши предки по старому календарю отмечали новогодний праздник. Они загадывали желания, они мечтали. Сейчас мы тоже отбросим все текущие дела и помечтаем.
- Ура! - захлопали в ладоши девочки.
- Тише. В школе еще не закончились занятия. Я хочу, чтобы каждый из вас сказал, как он понимает слово "счастье".
Дети задумались. Никто не решался поднять руку и высказаться первым.
- Слава, давай начнем с тебя. Ты у нас самый смелый.
Станислав Баженов, худой, долговязый мальчик, откинул крышку парты и встал.
- Счастье - это когда всего-всего будет полно. Не будет очередей за хлебом, в школьном буфете будет стоять большой фанерный ящик с ливерными пирожками, и каждому можно будет брать пирожки.
И, подумав, добавил:
- Бесплатно.
- Коля, а ты что думаешь? - обратилась она к моему другу.
- Счастье - это когда за людей будет все делать электричество. - И он пропел слова песенки, которую слышал от студента во время недавней пьянки в их квартире:
"Ток зарождается внутри электрополя,
Через трансформаторы выходит он на волю,
И обогревшись над вольтовой дугой,
Бежит, спешит, торопится
до электропивной.
Нам электричество сделать все сумеет,
Нам электричество любую тьму развеет,
Нам электричество любой заменит труд,
Нажал на кнопку - чик-чирик -
И все уж тут как тут".
Все захохотали. Колька, довольный, сел.
- Счастье - это когда все-все будут добрыми. Не будут драться, не будут бить женщин и детей, - сказала Люда Иванова, у которой был отчим-инвалид.
- И не будет войн, и не будут воровать, и не будет блата, - добавила детдомовка Шура.
- Воровать будут всегда. И блат будет всегда. Всегда все захотят быть начальниками, захотят руководить, и дочек своих будут по блату устраивать на теплые места, - прервал ее, не вставая, Дима Воронин. У него была полная, благополучная семья: отец бухгалтер на элеваторе, мать - швея на швейной фабрике.
С ним не захотели соглашаться. Загалдели.
- Тише, тише. Выскажутся все. Давайте по одному. Почему ты так считаешь, Дима?
- Это закон природы: сильный живет за счет слабого. Воробей ест бабочек, кошка ест воробья, кошку хватает и заклевывает ястреб. Волк ест овцу. Человек убивает волка, чтобы самому съесть овцу, потому что он сильнее волка. И когда будет голод или не будет воды, всегда будут войны: люди будут убивать друг друга.
- Но ведь человек - не зверь, Дима. У человека есть разум. Есть нормы поведения, мораль, законы. Не все меряется полнотой желудка и полнотой жизненных удобств. Дорогие мои, - обратилась она уже к классу, - мы с вами, вы будете менять жизнь. Мы строим социализм. Основные материальные ценности и средства производства будут в руках народа, в ваших руках. Вы построите общество, когда купаться в роскоши, если рядом голодные и немощные, будет стыдно, когда воровать у общества будет стыдно. Люди будут делиться благами со слабыми, вы построите жизнь, где будут счастливы все.
- Такой жизни никогда не будет, - стоял на своем Дима. - Отец говорит, что люди разные: один трудяга, другой - лодырь, один умный, другой - дурак. Почему трудяга и умница должны жить так же плохо, как дурак и лодырь?
- Елена Кузьминична, а в Ленинграде за хлеб убивали? - спросила Шура.
Учительница прошлась по ряду между партами. Помолчала.
- Наверное, и такое было. Я согласна с Ворониным: люди разные. К сожалению, есть и преступники. Но жизнь, девочка, меняется. И хороших, добрых людей будет все больше и больше. В это надо верить. Ради этого надо жить, девочка.
Приближался рассвет. Яков Петрович встал, подошел к окну и раздернул шторы. По небу плыли темные осенние облака, на тополе на отдельных ветках еще оставалась пожелтевшая листва, грязную лужу под окошком сковал ноябрьский морозец.
Утром, проводив внучку в школу, Яков Петрович зашел в ванную комнату и поставил на полочку у зеркала дополнительный стакан со свежим тюбиком зубной пасты и зубной щеткой, повесил дополнительное полотенце. Постоял, раздумывая, надо ли выкладывать для гостя бритвенный прибор, решил, что не надо: может, юноша еще не бреется, а может, свое что привезет - электробритву какую навороченную, если бреется, да и бритвенные лезвия германские - лучшие в Европе.
Спустился на первый этаж в кафе, договорился с заведующей о питании внучки и немецкого мальчика по их желанию, согласно меню, внес задаток, окончательный расчет будет производить дочь в конце месяца. Сходил в парикмахерскую, постригся. Прошелся по ближайшим магазинам, купил продукты к чаю - торт, сыр, фрукты. Подумав, зашел в цветочный, купил букет, объяснив продавщице, что цветы для мальчика. Она составила "мужской" букет. Дома помылся, надел свежую рубашку, костюмные брюки и стал ждать.
После занятий внучка, как всегда, стремительно влетела в квартиру, увидев голубые цветы в бывшей своей комнате, от радости захлопала в ладоши:
- Какой же ты молодец, деда! И какой ты сегодня свежий, нарядный!
- Иди, чаю попей, егоза.
- Дед, Вера Федоровна сказала, что они приедут в четыре часа.
- У тебя еще полтора часа времени. Займи себя чем-нибудь.
Зина побежала в душ, помылась, посушила феном волосы, долго вертелась перед зеркалом, делая прическу, подкрасила губы и, открыв маникюрный набор, занялась ногтями.
Вера Федоровна и Лидия Петровна, представитель фирмы-организатора, вместе с высоким русоволосым парнем прибыли ровно в четыре часа. Дед и внучка встретили их в прихожей. Поздоровались. Мальчик поставил у ног большую объемистую дорожную сумку, снял с плеч такой же объемистый рюкзак. Из сумки достал плюшевую обезьяну и протянул ее Зине. Обезьяна приветливо закивала головой. Девочка взяла одной рукой обезьяну и бросилась гостю на шею:
- Генрих, спасибо!
Мальчик смущенно обнял ее: его теплая шерстяная клетчатая куртка была влажной от растаявших снежинок, нападавших на нее в пути от такси до подъезда. Вера Федоровна бросила осуждающий взгляд на ученицу:
- Зина!
- Ну, я думаю, Генриху здесь скучать не придется, - улыбнулась представитель фирмы. - Яков Петрович, нам нужно уладить некоторые формальности.
- Раздевайтесь. Проходите.
Взрослые прошли в гостиную, Лидия Петровна достала из сумочки бумагу, в которой говорилось, что Генрих Шредер доставлен в семью Малининых. Здоров и невредим. Яков Петрович расписался. От чая женщины отказались.
- Нет-нет, спасибо! Не будем вас отвлекать. Устраивайтесь. - Оделись и ушли.
Зина в это время показала Генриху его жилье, предложила помыться с дороги, увела в ванную комнату. Через полчаса они втроем пили чай, потом Генрих звонил своим родителям в Мюнхен, затем вставил в компьютер привезенный с собою диск, и вместе с Зиной они начали увлеченно рассматривать фотографии, вспоминая трехмесячное пребывание Зины в Германии. Зина пригласила к компьютеру и "гросфатера" - деда.
- Деда, это Мариенплац, это рождественский трамвай, он возит пассажиров в рождественские праздники через полчаса, он такой красивый, деда! Украшен внутри и снаружи. Это мы в нем, едим баварские колбаски, пончики, рождественские пряники. И там такая музыка была! А это - бармен, бар прямо в центре трамвая! Представляешь, деда!
Зина, рассматривая фотографии в компьютере, рассказывала деду о королевских замках в Альпах, замке Нойванштайн, он вдохновил Чайковского на написание "Лебединного озера", а Уолт Дисней у себя построил его уменьшенную копию и назвал Замком Спящей Красавицы; он как бы побывал в городах Зельден, в ста двадцати пяти километрах от Мюнхена, в Регинсбурге, Нюрнберге, курортном Гармише с его удивительной архитектурой, солнечными лыжными трассами, вместе с внучкой и хохочущим Генрихом покатался на санках, попрыгал на дискотеке. Фасады многих домов были украшены фресками с удивительными сюжетами, на улицах, казалось, нет и пылинки, витрины магазинов, казалось, соревнуются в изысканности украшений и роскоши.
- А это, деда, магазин игрушек. Обезьяны, мишки. И все они как живые: кивают головами, моргают, двигают руками. А это я с обезьянкой. Я не могла ее купить: мне не хватило денег, она мне так понравилась! А Генрих запомнил это и привез. Я так рада, я так рада, деда! Я назову ее Читой. А это мы снова на дискотеке. Деда, а ты ходил в детстве на дискотеку? Ты умеешь танцевать?
Якову Петровичу хотелось сказать: "Да, девочка, я умею танцевать вальс, танго". Ему хотелось рассказать, как он в ее возрасте осваивал первые "па" этих красивых танцев.
В конце февраля Елена Кузьминична, классный руководитель, объявила, что восьмого марта она в школе устраивает чаепитие. Мальчики из класса должны в этот день быть опрятными: постричься, прийти в чистой одежде, принести с собой тапочки, девочки - туфельки, у кого есть. Можно принести шерстяные носочки: чаепитие будет в спортзале, пол там чистый, после чая они будут учиться танцевать. Будет неплохо, если мужчины, она так и сказала - "мужчины", придумают какие-то, пусть самодельные, подарочки нашим девочкам - "дамам".
Идея учительницы всем понравилась. Почувствовать себя "мужчинами" и "дамами" захотелось всем. Девочки "по секрету" шептались на переменах о своих нарядах, лидер мальчиков, Иванов, собрал "пацанов" после уроков и заявил, что к пятому марта каждый должен внести в "общак" деньги - кто сколько сможет, после пятого будут решать, что купить. Самому Кольке с получки брат выделил пять рублей, Яша выпросил у матери старый, помятый, без крана самовар, который валялся в чулане, и отнес его в ларек утильсырья татарину - дали четыре семьдесят. Дима Воронин принес больше всех - шесть рублей. Седьмого марта подростки на базаре купили у приезжих украинок пять ромашек из цветной бумаги. Они были очень красивые и понравились всем: стебелек из проволоки обмотан зеленой бумагой, зеленые листочки, белые большие лепестки, желтая серединка. Ромашки решили подарить учительнице. Девочкам купили по красному цветочку, выглядывающему из широких зеленых бумажных листьев: торговка сказала, что это тюльпаны. На остальные деньги купили печенья и кулек конфет - разноцветных карамелек.
Восьмого марта, когда почти опустела школа, мальчики принесли из нескольких близких к спортзалу классов учительские столы, застелили их газетами, вдоль них расставили скамейки из спортзала. Елена Кузьминична принесла из учительской эмалированный чайник с кипятком, фарфоровый заварочный чайник, из большой сумки достала четыре стеклянные вазочки и наполнила их принесенным с собой печеньем и печеньем мальчиков, пиленым сахаром, расставила стаканы, блюдечки с чайными ложечками. Мальчики подарили ей ромашки. Бумажные цветы очень понравились: она принесла из учительской цветочную вазу, поставила в нее цветы и водрузила вазу в центр стола. Около нее мальчики положили развернутый кулек с цветными конфетами- карамельками. Возле чайных блюдечек, предназначенных для девочек, положили по искусственному тюльпанчику. Стало очень нарядно. И только после этого пригласили из коридора сгоравших от любопытства и нетерпения "дам". При виде сервированного стола, "дамы" несолидно запрыгали и захлопали в ладоши.
После того как все шумно расселись, Елена Кузьминична поднялась со своего места в центре и начала говорить. На ней было нарядное темно-вишневое платье, грудь украшала большая, в виде цветочка, брошь. Темные волосы были гладко зачесаны назад и на затылке украшены перламутровой заколкой.
- Дорогие мои, здравствуйте. Сегодня праздник - Международный женский день. Я очень рада, что мы собрались. Мальчики, наши будущие мужчины, обратите внимание, как нарядны девочки, наши "дамы". Посмотрите: у Шуры в ее черной косе красная лента. Это для вас, мальчики, она украсила свои волосы.
Лицо детдомовки Шуры вспыхнуло от смущения, она прикрыла заалевшие щеки ладошками. Шелковая лента - это все, что осталось ей в память о матери, она ею очень дорожила, и сегодня вплела ее в косу действительно для того, чтобы быть красивой.
- Обратите внимание на Ольгу Малышеву: у нее на шее зеленые бусы, эти бусы надеты для вас, мои мужчины.
Оля, тощая, худая, высокая девочка, тоже смутилась: она выпросила у мамы эти бусы только на сегодняшний вечер.
- Милые мои девочки, я не буду вас больше смущать, каждая из вас по-своему красива и нарядна. Я сказала это только для того, чтобы мальчики посмотрели на вас сегодня глазами мужчин. Они так внимательны! Посмотрите, какой букет из ромашек подарили они мне! Я буду хранить его.
Коля Иванов при этих словах обвел взглядом своих "пацанов", словно хотел сказать: "Видите, как все хорошо получилось!".
Учительница продолжала говорить о женщинах, которых боготворили с незапамятных времен, писали с них иконы, в честь "прекрасной дамы" рыцари устраивали турниры, поэты сочиняли поэмы.
- А сейчас, уважаемые рыцари, - продолжала она, - наливайте дамам чай, угощайте, говорите им комплименты. А потом мы будем учиться танцевать. Я хочу, чтобы вы уверенно чувствовали себя в любом обществе.
После двух стаканов чая некоторая скованность спала, послышались смех, шутки. Девочки называли одноклассников не иначе как "мой уважаемый рыцарь", мальчики - "моя прекрасная дама".
И Коля потянулся через весь стол, взял кулек с конфетами и протянул его девочке:
- Берите любую, моя прекрасная дама!
Остальные "рыцари" невежливо захохотали, "дамы" захихикали, учительница улыбнулась.
Завели патефон. Дима Воронин поставил популярную в те времена пластинку "Амурские волны". Полилась красивая мужественная музыка: "Тихо вокруг, ветер туман унес, на сопках Маньчжурских воины спят и русских не слышат слез. ...Вот из-за туч блеснула луна, могилы хранят покой, белеют кресты - это герои спят, прошлого тени кружатся вновь, о прошлых боях твердят..."
Дети притихли. Песня кончилась, Дима хотел поставить другую пластинку, учительница остановила его:
- Дима, подожди. Я вам расскажу историю создания этой песни. Написал ее непосредственный участник сражения с японцами, произошедшего в 1905 году на Дальнем Востоке. Полк попал в тяжелое положение: заканчиваются боеприпасы, вокруг враги. И тут командир полка отдает приказ: "Знамя и оркестр - вперед!". Оркестр вслед за полковым знаменем вышел на бруствер, зазвучала музыка, бойцы бросились в штыковую атаку. Окружение было прорвано. В плен никто не сдался. Из четырех тысяч бойцов в живых остались семьсот человек. Эта песня и музыка посвящены воинам, с честью погибшим в том сражении. Не будем о грустном. Давайте поговорим о вальсе. Танец вальс родился в Германии и Австрии. Быстрые формы вальса называются Венским вальсом.
Учительница повернулась к опустившей глаза девочке. - Германская нация, Люда, - это не только фашисты. Это и Гёте, и Шиллер, и Штраус. Это одна из самых высокообразованных наций в мире.
- Все равно они гады. Они вырастили Гитлера, - сказал Яша.
Елена Кузьминична попыталась изменить мнение подростков о немцах. Но она чувствовала, что сердечки ее подопечных оставались глухи.
Она перешла к танцу. Она рассказала, как нужно приглашать на танец: мужчина должен подойти, поздороваться, протянуть руку. Можно пригласить словами. Можно пригласить взглядом. И если партнерша ответила кивком головы или улыбкой - это означает согласие. Если же она отвела взгляд, приглашать не следует. Если женщина не хочет танцевать с мужчиной, чтобы не ставить его в неловкое положение, она, извинившись, может сослаться на усталость или неудобство обуви. Она рассказала, что, танцуя танго, не следует смотреть в глаза: чужие глаза - чужая душа, чужая собственность.
Елена Кузьминична показывала движения в вальсе, па танго, девочки и мальчики раскованно, с хохотом повторяли их.
А потом как умели танцевали.
Коля весь вечер танцевал с Шурой. Танцуя танго, он чувствовал прикосновение девичьих упругих грудей к своей вельветовой курточке, ее волнение - это было так приятно и ново. Он в эти мгновения действительно чувствовал себя рыцарем, готовым защитить ее от кого угодно.
А музыка все звучала.
"...В темную ночь он не спал, не дремал,
землю родную стерег,
в чаще лесной он шаги услыхал
и с автоматом залег.
Темные тени в тумане росли,
туча на небе темна,
первый снаряд разорвался вдали,
так начиналась война.
Трудно держаться бойцу одному,
трудно атаку отбить,
вот и пришлось на рассвете ему
голову честно сложить..."
"...Ночь коротка, спят облака,
я знакомую музыку вальса
услыхал в тишине городка.
Хоть я с вами совсем не знаком,
и далеко отсюда мой дом,
но как будто бы снова
я у дома родного,
в этом зале большом
мы танцуем вдвоем,
так скажите хоть слово,
сам не знаю о чем..."
"...Встретились в водах
болгарская роза
и югославский жасмин,
с левого берега лилию в росах
бросил во след им румын.
От Украины, Молдовы, России -
дети Советской страны -
бросили тоже цветы полевые
в гребень Дунайской волны.
Дунай, Дунай, а ну узнай,
где чей подарок,
к цветку цветок,
сплетай венок,
пусть будет красив он и ярок..."
- Деда, а деда, а у вас на дискотеке тяжелый рок был? - спросила внучка. И Яков Петрович словно очнулся. Он посмотрел на внучку и немецкого мальчика, увлеченно разглядывающих в компьютере фотографии с мюнхенской дискотеки, на которой год назад дети веселились, и, вздохнув, встал.
- Нет, девочка, мы "тяжелого рока" как музыки не знали. Что-то я сегодня устал. Пойду полежу.
Вера Федоровна на одном из уроков устроила просмотр компьютерного диска, привезенного Генрихом. Комментировал увиденное на экране немецкий мальчик на русском языке, поправлять его должна была Зина на немецком языке, если это у нее не получалось, поднимался кто-то из учеников класса и давал свой вариант перевода сказанного на немецкий язык. Окончательную точку ставил Генрих, повторив фразу на родном немецком языке. В классе было шумно и весело.
На большом экране монитора, закрепленного на подставке у интерактивной доски возле учительского стола, возникали чистенькие, казалось, на них нет и пылинки, улицы немецких городов с яркими цветниками, разукрашенными фонарями уличного освещения, кричащие неоновыми огнями рекламы магазинов, вид на Мюнхен с колокольни церкви Святого Петра. И почти везде на фоне этого цветного великолепия были запечатлены Генрих и Зина - иногда, взявшись за руки, иногда с мамой Генриха, белокурой полнотелой женщиной - фрау Эльзой. Вот Генрих и русская девочка стоят, полуобнявшись, у здания, украшенного удивительными фресками.
- Это Оберемлергард. Здесь живут, зер гуд, очень хорошие, ремесленники. Это - майн фатер, отец возил нас на экскурсии, - говорит Генрих.
Вот дети в курортном Гармише, смеясь, катятся с горы на санках, вот они на лыжах на фоне заснеженных Альп, вот - на дискотеке. А это снова Мюнхен: Старый город.
- Здесь были Ленин с Крупской и Гитлер, - дополняет рассказ Генриха Зина.
Иногда дает пояснения Вера Федоровна. Она более полно рассказывает о Штутгарте, где родился Гегель и долгое время жил поэт Фридрих Шиллер, о том, что название Рейх Дойчлянд - Рейх Германцев - появилось только в десятом веке. До этого это было Восточно-Франкское государство.
Ученики слушали Генриха, учительницу и восторженную одноклассницу, разглядывали "витрину" довольства и процветания побежденной Германии, и в сердцах многих из них зрели недовольство и зависть. Участвовать в программе обмена учениками с зарубежным государством могли себе позволить не все семьи этих подростков: восемьсот евро фирме-организатору, плюс двести евро на карманные расходы - во столько обошлась Малининым трехмесячная поездка их дочери в Европу. Особенно был раздражен Вова Майоров, которому Зина Малинина очень нравилась.
- Вера Федоровна, можно вопрос Генриху?
- Говори, Майоров.
- Генрих, мы на экранах наших телевизоров видим забастовки ваших авиадиспетчеров, машинистов электропоездов, видим, как толпы недовольных эмигрантов поджигают легковые автомашины - это наша пропаганда или у вас не все так пушисто и гладко?
- Что есть пушисто? - спросил Генрих, повернувшись к Зине.
Поняв вопрос, ответил:
- Люмпев Вербрехер, подлецы и преступники везде есть.
- Не надо о политике. На сегодня урок закончен. Завтра мы все идем в краеведческий музей. Можете пригласить родителей, - прервала дискуссию учительница.
Музей располагался на окраине города в старом, красного кирпича, дореволюционной постройки здании бывшего церковно-приходского училища. Добраться туда можно было трамваем, но Вера Федоровна заказала автобус: это быстрее и есть где оставить школьные ранцы. Генриха пропустили в автобус первым, он занял место у окна, снял с головы свою шерстяную, вязанную на спицах шапочку и положил ее на свободное, рядом с собой, сиденье. За ним заскочила лидер класса - белокурая, спортивная Катя Одинцова.
- Это ты занял для меня? Можно я сяду с тобой, Генрих? - прощебетала она, указывая на шапочку на месте рядом с ним.
- Ман дарф нихт, нельзя.
Обиженная девочка уселась у окнуас противоположной стороны автобуса. Вова Майоров пропустил Зину вперед и галантно помог ей подняться на высокую ступеньку автобуса. А в автобусе Малининой уже призывно махал шапочкой русоволосый Генрих: "Ком цу мир, ком! Иди ко мне, иди!". Она радостно уселась рядом, поправила платье, оголив красивые колени. Это не укрылось от Одинцовой.
- Воображала, - процедила она и отвернулась к окну.
Взрослых с детьми было всего трое: учительница, отец Одинцовой - Алексей Михайлович - высокий, красивый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, он был неравнодушен к Вере Федоровне и не упускал случая поучаствовать во всех мероприятиях с родителями, которые она организовывала, и Яков Петрович.
Алексей Михайлович и учительница уселись на переднее сиденье, лицом к ученикам, Яков Петрович прошел на заднее сиденье, и автобус тронулся. Когда свернули с центральной улицы, машину начало подбрасывать на ухабах.
- Какие все-таки у нас дороги! - кокетливо улыбнулась Вера Федоровна, расстегнула коротенькую норковую шубку и поправила кулон-сердечко в декольте платья.
- Когда я был во Франции, - сказал Алексей Михайлович, - нам рассказывали, что у них дорожники при ремонте ставят на асфальте дату ремонта. И гарантируют качество работы минимум на пять лет. Если в течение этого срока дорога начнет портиться, ремонт производится дорожниками бесплатно, плюс затраты на материальный и моральный ущерб.
- И когда только мы в России по-европейски жить научимся? - сказала Вера Федоровна и капризно надула губки.
Кроме музея в здании располагались другие муниципальные заведения: отдел образования, отдел культуры, спорткомитет. В этом же здании в одном крыле с музеем была столовая, и учительница объявила, что перед экскурсией все пообедают, выбрать можно все, что есть в меню. На кассе рассчитываться не надо - это сделает она. Ученики шумной толпой ввалились в обеденный зал и столпились у меню, затем цепочкой выстроились на раздаче. Салаты, холодные закуски и соки были уже разложены по порциям и разлиты в стаканы, горячее нужно было заказывать на раздаче, чай и кофе - наливать у кассы. Все взяли на подносы выбранную еду и уселись за столы. Генрих, Зина, Катя Одинцова и Вова Майоров уселись за один стол. Вера Федоровна и Алексей Михайлович - за отдельный столик. Он сходил в буфет и купил к обеду бутылочку чешского пива. Вера Федоровна от пива отказалась: "Ну, что вы, мне сейчас нельзя, я же с учениками!". Яков Петрович столоваться отказался, сославшись на то, что уже пообедал.
- Во Франции почти везде шведский стол: заплатил на входе - и полный выбор блюд и напитков - набирай все и сколько угодно. Горячее постоянно обновляется, закуски тоже.
- Ну, это ж во Франции. Нам еще далеко до этого, - сказала Вера Федоровна, подцепив вилочкой маслину в салате.
Музей располагался в торце здания и состоял из шести залов, четыре зала по кругу - зайдя в первый, выйти можно только обойдя остальные три. Здесь были экспозиции древнего населения - мордвы и удмуртов: макет городища, древней избы, очаг, предметы быта и охоты. Много наконечников копий и стрел, украшения - шейная гривна, бусы. Жилище царских времен: кровать, застланная домотканым покрывалом, берестяная люлька, подвешенная на жердине, для укачивания младенца, сундук для хранения вещей, берестяной же пестерь - прадедушка современного ранца, оригинальные национальные наряды, различный инструмент того времени. В одном из залов располагался большой, во всю стену, макет города дореволюционного времени: улицы, разбегающиеся лучами от центральной площади с большим белокаменным собором посредине, река, деревянный мост.
В этом же зале была представлена дореволюционная лавка с самоварами, шкатулками, фарфоровыми фигурками, стеклянными, замысловатой формы бутылочками, часами с боем, поддужными колокольчиками.
Один зал был посвящен знатным горожанам того времени: городничему, аптекарю, знаменитой актрисе, известному композитору - уроженцу этого города.
Два зала были в стороне, пройти в них можно было только через коридор. Они были гораздо больше. Три года назад, Яков Петрович хорошо помнил это, в одном из них располагалась экспозиция, посвященная Великой Отечественной войне, горожанам, сгоревшим в пламени тех битв. Яков Петрович любил читать развернутые треугольнички писем с фронта, в них была вера в победу, вера в светлое будущее, наказы. Здесь он увидел фотографию своего отца возле противотанковой пушки, здесь из представленных документов узнал, что жизнь рядового на передовой, по расчетам генштаба, составляла сорок пять дней. Здесь узнал, что война имела и свою денежную цену: солдату платили от тридцати до двухсот рублей, двести рублей полагалось снайперу. Узнал, что за сбитый самолет вознаграждение составляло тысячу рублей, за три самолета - три тысячи и орден, за десять сбитых самолетов - пять тысяч рублей и Золотая Звезда Героя Советского Союза. Имелись расценки и на подбитый вражеский танк, а ремонтникам за отремонтированный танк Т-34 полагалось 500 рублей. Здесь было письмо фронтовички о том, что причитающиеся ей деньги она, как и большинство ее товарищей, перечислила в фонд Победы и на облигации займа. Яков Петрович узнал, что Военторг располагал на фронтах шестьюстами передвижными магазинами, где можно было купить открытки, конверты, карандаши, иголки, пуговицы, кисеты, эмблемы, звездочки на погоны. И цены были другие: хлеб - рубль, мыло - рубль пятьдесят, папиросы "Казбек" - три пятнадцать, пол-литра водки -одиннадцать с копейками. А Яков Петрович помнил и гражданские рыночные цены военного времени: хлеб - от двухсот до пятисот рублей за буханку, картошка - девяносто рублей килограмм, водка - от четырехсот рублей за бутылку.
В музее было выставлено много наград, орденов, медалей и даже две звезды Героев Советского Союза - уроженцев города.
Это был любимый зал музея Якова Петровича.
Экспозиция второго зала рассказывала о послевоенном становлении города. Здесь были фотографии новых проспектов центральной части города, изделия градообразующего предприятия, единственного в России: отрезки циркониевых труб разного диаметра и профили для атомных электростанций, различные бытовые изделия из этого удивительного, не поддающегося коррозии металла, фотографии людей, вложивших душу и знания в развитие города и предприятия. Здесь под рубрикой "Вами гордится город" был помещен и портрет Якова Петровича у токарного станка, его два ордена: Орден Знак Почета и Орден Трудового Красного Знамени.
Много было красочных Почетных грамот разных горожан. У Якова Петровича для экспозиции выпросили две грамоты. На одной на большом листе из твердой бумаги под знаменами с профилем Ленина под золотыми тисненными буквами "ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА" было напечатано: "Президиума областного Совета профсоюзов награждает Прохорова Якова Петровича за трудовые успехи и активную общественную деятельность в профсоюзах в связи с пятидесятилетием профессиональных Союзов СССР". А чуть в стороне: "Профсоюзы есть организация воспитательная, организация вовлечения, обучения, это есть школа, школа управления, школа хозяйствования, школа коммунизма". Ленин".
Подписана грамота была Председателем Удмуртского Областного Совета профсоюзов.
Другая грамота была еще более красочной. В ней говорилось, что "Грамотой награждается Прохоров Яков Петрович за долголетнюю безупречную работу, активное участие в общественной жизни и в связи с шестидесятилетием со дня рождения". Подписана она была Секретарем горкома КПСС и Председателем исполкома Горсовета.
С тех пор много лет утекло. Изменилось время, изменились ценности. Яков Петрович несколько раз обращался в музей, чтобы вернуть представленные им экспонаты, но его всегда просили оставить их, говорили, что они необходимы для воспитания патриотизма к своему городу у подрастающего молодого поколения. Яков Петрович соглашался. Да и дочери и внучке было приятно знать, что заслуги отца и деда не забыты.
Отказавшись обедать в столовой на общественные деньги, Яков Петрович не мог отказаться попить чаю со своей старой учительницей. Старенькая, казалось, усохшая, но с такими же, как прежде, живыми светлыми глазами, сидела она за столиком на входе в этнографическую часть музея. В обязанности ее входило продавать билеты желающим посетить экспозицию. Яков Петрович купил билет за тридцать шесть рублей, это была обычная стоимость для взрослого посетителя музея, быстро прошелся по залам - все было знакомо, новых экспонатов за прошедшие три года не появилось. Очень расстроился, узнав, что экспозиции военного зала и зала Трудовой Славы убрали в запасники музея. Эти отремонтированные залы сейчас постоянно сдаются в аренду под коммерческие выставки приезжим. Сейчас там работает выставка экзотических животных и бабочек мира. Экспозиция очень интересная. Плата отдельная: взрослый билет стоит двести пятьдесят рублей, детский - двести.
Яков Петрович к приезжим коммерсантам идти не захотел. И это не из экономии денег и не потому, что внучка не сможет показать Генриху портрет ее заслуженного деда - гросфатера - и его ордена, ему стало обидно, что дирекция музея, в свое время настойчиво выпрашивавшая награды для экспонирования, сейчас забросила их, наверное, куда-то в подвал, что пробитые немецкими пулями каски наших бойцов, наверное, свалены, как металлом, где-то в углу.
- Нет-нет, Яшенька, меня Надежда, директор музея, - она тоже моя бывшая ученица, - заверила, что ценные экспонаты закрыты в сейфы, все разложено по папкам и ящикам, все описано и должным образом прибрано.
- Елена Кузьминична, но они могли сообщить мне, что экспозицию ликвидируют. Я же не раз хотел все свое забрать.
-Они ничего не ликвидируют. Военную экспозицию музей восстановит ко Дню Победы, а экспозицию Трудовой Славы - ко Дню города.