Хождение в народ
Из народнических групп первой решила направить все силы на агитацию и пропаганду в крестьянстве небольшая, всего из нескольких человек, организация в Москве, лидером которой был Александр Долгушин, человек большой силы воли и беспредельной преданности народному делу. Пропаганду среди студенческой молодежи и даже среди городских рабочих, чем в то время занимались чайковцы, долгушинцы считали пустой тратой времени. Они отпечатали несколько листовок к крестьянам, которые летом 1873г. распространяли по деревням Московской губернии, ведя одновременно устную пропаганду. Среди этих листовок выделялась "Как должно жить по закону природы и правды", написанная связанным с долгушинцами народническим экономистом В.В. Берви -Флеровским, автором важнейшего для того времени исследования "Положение рабочего класса в России". В прокламации Берви - Флеровского говорилось:
"...кто с гордыми и сильными борется и словами, и оружием...чтобы сделать людей равными, тот есть светлый, чистый праведник. Нет в робости добродетели, вы не бойтеся оружия, а берите его рукой твердою и сражайтеся битвою жестокою за святой закон и за равенство, за братскую любовь сладчайшую.. Знайте и помните, люди добрые: пока не водворилось святое равенство, любовь братская, сладчайшая, пока чистый закон не царствует, до тех пор у всех у вас одно дело есть - это с оружием с гордыми битися, своего живота не жалеючи, за святой закон и за равенство. Только тот, кто в битве свою кровь прольет, землевладельцев уничтожаючи, богачей гордых смиряючи, только над тем будет благословение: не устрашился он, чего боятся все, не убоялся он брать оружие и с кичливой силою сражатися. Кто же видит братьев своих угнетение, людей страдания и слезы горькие, и обиды их несправедливые - и из робости, малодушия за обиды их не вступается ни словами, ни оружием, на том вечное проклятие, и так худо ему будет сделано, что ему лучше бы не родитися" (Штурманы будущей бури. М., 1987, сс. 92-93)..
Своеобразная пророческая терминология, как бы идущая от древних иудейских пророков и средневековых еретиков, не была ни со стороны Берви-Флеровского, ни со стороны долгушинцев всего лишь хитрым пропагандистским способом облечения новых идей в уже известную крестьянам религиозную форму. Долгушинцы выделялись в народническом движении в том числе искренней, хотя и совершенно неправославной религиозностью - во всяком случае, их психологическое настроение легко с религиозностью спутать. Будущий чернопеределец О.В. Аптекман вспоминал, что на даче Долгушина, где находилась подпольная типография долгушинского кружка, стоял крест, на котором вверху была сделана надпись "Во имя Христа", а на поперечной перекладине "Свобода, равенство, братство". Аптекман спрашивает:
"Что это? Красивый жест? Фраза? И то, и другое чуждо натуре Долгушина. Это - заповеди, дорогие сердцу Долгушина... Какие сложные движения души! Крест - символ искупления, и революция - выражение "святого гнева". "Во имя Христа" и "Свобода, Равенство, Братство". Революция жертв просит - иди на крест. Революция кровавой борьбы требует - рази мечом!
Это не было так просто, как иные себе представляют: проглотила-де молодежь одну-другую полудюжину тенденциозных книжек, наслушалась призывов Бакунина и Лаврова и пошла в народ. Нет! То была подлинная драма растущей и выпрямляющейся души, то были муки рождения больших дум и тревожных запросов сердца. Я видел не раз, как молодежь, отправлявшаяся уже в народ, читала Евангелие и горько рыдала над ним. Чего она искала в Евангелии? Какие струны ее души были так задеты "благой вестью"?
Крест и фригийская шапка [революционный символ со времен Великой Французской революции]? Но это было..." (цит. по Ф.Ф. Кузнецов. Публицисты 1860-х годов. М., 1981,с.277).
На самом деле, ответ на вопрос о причинах присутствия якобы религиозных настроений у части народников (кроме долгушинцев, следует вспомнить Александра Михайлова) прост. Если не перекручивать произвольно значение термина "религия", то очевидно - что религия предполагает веру в существование стоящей над миром личной сверхъестественной силы, т.е. бога, (или богов). Подобной веры у народников, вполне стоявших на высоте современной науки, днем с огнем не сыщешь. Что привлекало их в Евангелии - так это присутствующее там и созвучное им боевое и жертвенное настроение, настроение, на самом деле не созданное неким богом, но обусловленное социальной борьбой в иудейском обществе I века н.э. Учитывая то обстоятельство, что пропаганда православия имела в Российской империи государственно-принудительный характер, и что поэтому первоначальные чувства обитателей Российской империи вскармливались исключительно религиозной пищей, для очень многих первой формой обоснования своего протеста против существующей несправедливости становились бунтарские и повстанческие места в Ветхом и Новом Завете. Протестанты против неправды, по складу характера более склонные к критическому анализу, очень скоро переходили с этой ступени на следующую, те же, у кого большую роль играл не критический анализ, а эмоциональный протест, могли остаться на этой ступени навсегда. Собственно религиозности, веры в мифических богов и духов, у народников не было ни на гран. Было стремление создать достойную людей жизнь на земле, жертвенный боевой настрой и в связи с этим - глубокая симпатия к проявлениям такого же жертвенного и бунтарского настроя в раннем христианстве. Христос вызывал симпатии не как мнимый сын божий, а как революционер, принесший на землю не мир, но меч, обещавший горе богатым, изгнавший торговцев из храма и за все это казненный тогдашним генерал-губернатором Иудейской губернии Римской Империи - как генерал-губернаторами Российской Империи были казнены Лизогуб, Виттенберг и многие другие герои революционного народничества...
Но до казней было еще несколько лет...
Кружок Долгушина был разгромлен осенью 1873г. Из 6 его активистов, приговоренных к каторжным работам, на свободу вышел только один, все остальные погибли на каторге (сам Долгушин - в 1885г. в Шлиссельбургской крепости). Однако гибель их не была напрасной. Они указали путь, по которому в 1874г. пошли тысячи народников - путь в народ.
Явление было изумительное, не наблюдавшееся в мировой истории ни до, ни после этого. Именно по поводу него религиозный теоретик Георгий Федотов и произнес цитированную выше фразу о "изумительном подвиге" и назвал народников "святыми". Тысячи молодых людей и девушек, отказавшись от всякого, относительного и безотносительного, благополучия, от перспектив устройства личной карьеры за счет народа, выучившись какому-нибудь ручному ремеслу, пошли работать кузнецами, батраками, сапожниками, чернорабочими, чтобы разделить жизнь, страдания и борьбу трудового народа. Цели при этом преследовались разные. Последователи Бакунина верили, что народ всегда готов к восстанию, и что достаточно сказать ему смелое и честное слово, чтобы занялось пламя всеохватывающей социальной революции. Сторонники Лаврова считали, что необходимо вести длительную подготовительную работу, социалистическую пропаганду в крестьянстве. Наконец, среди участников хождения в народ было немало и таких (в качестве примера можно привести будущего писателя Короленко, из плохого студента ставшего хорошим сапожником), кто не ставил перед собой непосредственных политических целей, но просто хотел жить честной трудовой жизнью, избавившись от греха заедания народного труда, а заодно узнать подлинную жизнь и подлинные чаяния многомиллионного трудового крестьянства.
Хождение в народ не началось по приказу некоего революционного центра, какового на тот момент не было и в помине. Это был эмоциональный порыв, моментально переходящий от одних кружков к другим. Организовано дело было весьма плохо, что сильно повредило, когда вскоре начались широкие полицейские репрессии, и пренебрегавшие конспирацией пропагандисты арестовывались группа за группой.
С точки зрения ожидавшихся непосредственных результатов хождение в народ кончилось неудачей. Крестьянство не поднялось на восстание, услышав смелое слово бунтарей - бакунистов. Однако в условиях полицейских репрессий невозможными оказались и длительная просветительская работа, и, - более того, - даже обыкновенная трудовая жизнь подозрительного сапожника из студентов бок о бок с крестьянами.
В изучении причин неудачи хождения в народ большинство историков - как либерально-консервативного, так и марксистского лагеря - чрезмерно преувеличивали монархизм и невежество крестьянства, с упоением или с горечью рисуя поучительные картинки, как крестьяне сдавали своих непрошеных заступников - народнических пропагандистов - ближайшему полицейскому. Однако изучение документов, воспоминаний и т.п. показывает, что распространенность таких сцен была подобными историками сильно преувеличена.
Зато известны противоположные случаи. Арестованных жандармами Кравчинского и Рогачева распропагандированные ими крестьяне освободили весьма оригинальным способом - споив арестовавших их жандармов, после чего бежать для Рогачева и Кравчинского было несложным делом. Из воспоминаний землевольца Попова можно познакомиться и с другим, менее известным эпизодом, о том, к каким результатам привела пропаганда среди крестьян села Пески Воронежской губернии народников Боголюбова и Мозгового:
"Им удалось в такой степени достигнуть доверия среди крестьян, что, когда жандармы явились арестовать Мозгового, бывшего в Песках волостным писарем, то крестьяне с кольями в руках окружили волостное управление, чтобы не допустить ареста своего писаря, и Мозговой только потому был арестован, что сам не хотел воспользоваться предложением крестьян увести его, чем воспользовался Боголюбов" (М.Р. Попов. Записки землевольца.М.. 1933, с. 209).
Распространенное представление о том, что "хождение в народ" кончилось полной неудачей, провалом, является ошибочным, потому что сводит объективный результат движения к краху иллюзии многих (но далеко не всех) его участников, о том, что "русский мужик так же готов в любой момент к бунту, как Онегин - к дуэли", а потому незамедлительно восстанет, лишь только к этому бросят клич несколько сотен пропагандистов. Однако подобную иллюзию разделяли лишь самые наивные бакунисты, и результаты "хождения в народ" далеко не сводились к ее краху.
"Хождение в народ" дало чрезвычайно много самим революционерам, столь много, что это с лихвой перекрывало потери, вызванные полицейскими репрессиями. Оно дало огромный незаменимый опыт пропагандистской и организационной работы, научило, что делать и чего не делать, что можно и чего нельзя ждать от народа, научило всех, кто желал учиться, работе в массах. Этим дело не ограничивалось. Оно не прошло бесследно и для самого народа, хотя здесь посев от жатвы отделяло три десятилетия (сидевший в 1905г. в тюрьме за аграрные волнения крестьянин скажет о революционерах 1870-х годов сидевшему вместе с ним родственнику старого землевольца М.Р. Попова "Они посеяли хорошее зерно, смотри, какие теперь дружные всходы" (там же, с.88).
Десятки, а может быть, сотни крестьян стали активными единомышленниками революционеров (в воспоминаниях М.Р. Попова можно найти замечательный эпизод, как спропагандированный народником Боголюбовым крестьянин Семен пропагандирует другого крестьянина: "Скажи мне, кто тому причиной, что у нас земли нет? Не знаешь -... так слушай: царствие, жандармствие, начальствие, поповствие. А вот если бы всех их, аспидов наших, замарксить ,залассалить и запрудонить [глаголы произведены от фамилий немецких социалистов Маркса и Лассаля и французского анархиста Прудона] , дело приняло бы другой оборот и не было бы у нас на Руси того, что у одних всего через край, вон как у нашего барина, а у других, прямо сказать, ничего нет. И я вот тоже все к господу вздыхал, а что им господь, коль в их руках сила, - да вот спасибо, люди открыли глаза... И я тебе теперь прямо говорю: пока в их руках власть, не видать крестьянству земли, как ушей своих" (там же, с.209). В сознание тысяч, а быть может, десятков тысяч крестьян, были заброшены сомнения в естественности и вечности существующего строя, сомнения, которые через 30 лет вырастут в активную борьбу против этого строя.
Почему, однако же, революционерам в 1874г. не удалось поднять на активную борьбу крестьянские массы и с какими трудностями встретились "ходившие в народ" пропагандисты? Преувеличенное в историографии мнение о "наивном крестьянском монархизме" мало что объясняет. Этот монархизм отнюдь не был 100-процентным и всеохватывающем, и из-за подобного традиционного объяснения, превратившегося в отказ от более глубокого изучения, остаются в тени некоторые сложности, встреченные революционерами в процессе работы в народе.
Главное объяснение отсутствия инициированных народнической пропагандой крестьянских бунтов в 1873 - 1879гг. состоит в том, что общая ситуация в деревне не была революционной. В 40-летие 1862 - 1902гг. крестьянские волнения в деревне резко уменьшаются сравнительно с периодом перед крестьянской реформой и сразу после нее. Крестьяне переваривали плоды реформы и, в большинстве своем, ориентировались на освобождение от своих бедствий реформистским, а не революционным, путем, т.е. на то, что царь даст землю, а не на то, чтобы самим отбирать ее у помещиков. Подобную объективную ситуацию не могла изменить самая искусная пропаганда...
Но кроме этой общей причины неуспеха хождения в народ, имелись и причины, обусловленные трудностями общения народнических пропагандистов с народными массами. Пошедшие в народ в качестве батраков, пильщиков, сапожников и т.п. интеллигенты - народники столкнулись с двумя большими трудностями, которым большая часть историков не уделяла достаточного внимания.
Даже для самого преданного народному делу и обладающего лишь в малой степени порожденными разделением труда интеллигентскими особенностями интеллигента - народника перевоплотиться до неразличимости в крестьянина или чернорабочего было делом весьма нелегким, делом, какое полностью удавалось лишь некоторым умельцам вроде Клеменца или Рогачева. Беседуя с мнимым сапожником или землекопом, агитируемый им крестьянин или мастеровой если не сразу, то довольно скоро обычно догадывался, что имеет дело с "ряженым", не с тем, за кого тот себя выдает. Именно поэтому подобный мнимый сапожник или землекоп становился непонятен, а потому подозрителен.
Понять и поверить, что значительная часть детей извечных непримиримых врагов - -бар и господ, в силу таких - то и таких - то причин решила порвать со своим классом и перейти в лагерь угнетенных и обездоленных, - понять и поверить в это требовало от рядового крестьянина таких знаний, которые явно выходили за пределы опыта этого крестьянина. Для объяснения действиям таких мнимых крестьян и рабочих подлинные крестьяне и фабричные рабочие использовали схемы, обусловленные привычным жизненным опытом - от того, что бунтуют баре, недовольные царем, за то, что он освободил крестьян, до того, что царь послал своих верных слуг взбунтовать народ против бар, справиться с которыми сам царь оказался бессилен (известное "Чигиринское дело", когда народники Стефанович, Дейч и Бохановский смогли создать готовившую восстание подпольную массовую крестьянскую организацию, выдавая себя за царских эмиссаров - подобное воскрешение нечаевской тактики мистификаций было осуждено большинством народников).
Встречались схемы и попроще, и поестественнее. Так, Бетю Каминскую из "Всероссийской социально - революционной организации", которая пошла работать на московскую фабрику ткачихой и, несмотря на то (а, наверное, точнее, именно потому что) была человеком совершенно не от мира сего, оказалась замечательно талантливой пропагандисткой, очарованные ею ткачи и ткачихи сочли раскольницей - начетчицей. Извлекши уроки, ее соратница по той же организации Софья Бардина сама стала представляться как раскольница - начетчица. То, что раскольники были не в пример грамотнее православных мужиков и умели рассуждать на общие темы (хотя бы и "божественного" содержания), было хорошо известно каждому крестьянину и недалеко ушедшему от крестьян "фабричному" - ткачу, поэтому волею судеб попавшая работать на фабрику и говорящая, толкуя умные книги, что существующая жизнь идет не по справедливости, раскольница подозрений о своей естественности не вызывала.
Ведший через три года работу в среде подлинных поволжских раскольников Александр Михайлов должен был сдерживать смех сквозь слезы, когда услышал историю хождения в народ в их интерпретации: по деревням ходили нищие (!!!), которые говорили, что скоро грядет Страшный суд, прольются реки крови, зато потом наступит рай и все мужики получат землю.
Крупнейший марксистский историк России М.Н. Покровский писал о "хождении в народ" так:
"...Большинство [народников] бродило по деревням, как в лесу, на каждом шагу "проваливаясь" по незнанию местного наречия, местных обычаев и т.п., "проваливаясь", впрочем, обыкновенно без всяких полицейских последствий (арестовывать стали значительно позже, притом начиная с городов), но и без всякой надежды сделать что-нибудь среди населения, сразу настроившегося в отношении агитаторов подозрительно. В лучшем для них случае, их принимали за воров... С мужицкой, буржуазной точки зрения ничем иным нельзя было объяснить, зачем эти люди, в данной местности чужие и, видимо, очень плохо знающие деревенскую работу, шатаются по деревням..." (М.Н. Покровский. Русская история в 3-х книгах. Кн.3, М., 2002, с.214).
Незнание местных диалектов чуть было не кончилось печальными последствиями для народника Дебагория-Мокриевича. Бродя по селам Киевской губернии, он выдавал себя за крестьянина села Вертиевка под Нежином (Северо-Восточная Украина), каковым и был по подложному паспорту, однако на самом деле он являлся уроженцем Подолья (Центральная Украина) и говорил по-украински на подольском диалекте. На его беду, крестьянин, пустивший его однажды переночевать, разбирался в отличиях нежинского и подольского диалектов, так как успел побывать в своей жизни в обоих этих краях, и Дебагорию-Мокриевичу, дабы избежать всяких бед, могущих достаться на его долю как лицу, заподозренному по меньшей мере в конокрадстве, пришлось на ходу сочинять сложную систему объяснений.
Впрочем, встречались среди народников и такие люди, которые умели ассимилироваться в народной толще и чувствовали себя там как рыба в воде. Одним из них был активист кружка "чайковцев" Дмитрий Клеменц, с которым приключился следующий забавный эпизод, который нужно упомянуть хотя бы для того, чтобы стало понятно, что трагическая история жертвенной борьбы и гибели революционеров - народников сопровождалась иной раз и комическими элементами.
Как-то раз Клеменц, переодетый в крестьянское платье, ехал в вагоне третьего класса (по-современному, общий вагон). Тут к нему подсел неизвестный ему революционно настроенный студент, решивший попробовать распропагандировать крестьянина, обратившего на себя внимание данного студента своим видом настоящего умного мужика.
Поскольку в это время за окнами поезда была гроза, пропаганда началась с того, что студент сказал, что умные люди установили, что гроза происходит не из-за того, что Илья - пророк катается по небу на телеге, а в силу таких-то и таких-то естественных причин. Из того, что нет Ильи - пророка, следовало, что нет и бога, а раз нет бога, то нужно было свергнуть царя, отнять землю у помещиков и разделить ее между крестьянами. Выслушав все это, переодетый крестьянином Клеменц с самым естественным видом произнес:
"То, что бога нетути, и царя скидывать надоть, так енто я с Вами, мил человек, всей душой согласный, токмо вот нащет ляктричества аглицкий хвизик Хварадей малость инако пишет" .
Спустя некоторое время Клеменц, уже в своей обыкновенной одежде, повстречал данного студента на собрании революционного кружка и услышал, как тот рассказывает всю эту поразительную историю своему приятелю, восторженно добавляя при этом: "Эх, Вася! Не знаем мы с тобой русского народа! Какие в нем знания кроются, какие таланты!"...
Кроме непонятности бродячих странников - переодетых революционеров-народников, возбуждавших подозрения своей неестественностью, существовала и другая причина настороженно - недоверчивого отношения крестьян к народническим бродячим агитаторам. Покровский считает мужицкую неприязнь к "бездомовным пролетариям" буржуазной точкой зрения, однако в реальности эта неприязнь объяснялась другими причинами.
Проблема, с которой столкнулись ведшие бродячую пропаганду под видом "бездомовных пролетариев" народники, заключалась в том, что для оседлого, сколь угодно бедного и разоренного, но имеющего свое хозяйство, крестьянина подобные "бездомовные пролетарии" не пользовались авторитетом. Крестьяне не хотели становиться наемными рабочими и шли в батраки только в самой последней крайности, к тем же из своих товарищей, которые оказывались вынуждены пойти в батраки, остальные крестьяне порою относились с презрением, напоминавшим презрение воровской "отрицаловки" к сломавшимся и ставшим сотрудничать с администрацией заключенным. Комический пример такого неуважения крестьян к наемной зависимости можно найти в "Письмах из деревни" легального народника А.Н. Энгельгардта - обсуждая соседнего барина , крестьяне говорят "А за что его уважать - он батраком работает". Хотя этот барин " работал батраком" в правлении железной дороги (!!!), он все равно был для крестьян не самостоятельным хозяином, а наемным работником.
Покровский приводит два свидетельства из народнический воспоминаний о настороженном отношении даже бедных, но имевших собственное хозяйство крестьян к "бездомовным пролетариям". Народник А.О. Лукашевич, ведший пропаганду на севере Московской губернии, через 30 лет вспоминал:
"В тех краях крестьяне очень неохотно пускали в свой дом прохожих. Пешие гости возбуждали в них подозрительность. Крестьяне чуть-чуть побогаче прямо отказывали нам в ночлеге или без всяких разговоров, или высказывали кратко и бесцеремонно свой взгляд относительно нечистоты на руку вообще прохожих. И это повторялось много раз. В самые бедные избы нас пускали, но почти везде только после тщательных расспросов, в особенности о нашем маршруте, предыдущем и последующем, а также о наших намерениях..." (там же).
Еще ярче обрисовывает подобное отношение Дебагорий-Мокриевич, агитировавший крестьян Киевской губернии:
"Крестьяне крайне неохотно пускали нас к себе на ночь, так как наша сильно поношенная, почти оборванная одежда явно возбуждала у них подозрения. Надо сознаться, что этого мы всего менее ожидали, когда пускались в наше путешествие под видом рабочих. Мы знали о крайне недоверчивом отношении крестьян ко всем, носящим панский, т.е. европейский костюм, и полагали, что чем беднее одежду натянем на себя, тем с большим доверием станут они относиться к нам. И в этом ошиблись"(там же).
Вышеуказанные 2 фактора - неестественность и подозрительность "ряженых" под бродячих пролетариев интеллигентов - революционеров и настороженно-неприязненное отношение имевших собственное хозяйство крестьян к бродячим пролетариям вообще, факторы, затруднявшие "бродячую пропаганду" в народе, обусловили, в частности, тот парадокс, что одним из мест, где пропаганда велась наиболее успешно, было находившееся в Ярославской губернии имение народника А.И. Иванчин - Писарева, который и выступал там главным пропагандистом. В данном случае отпадала загадка с установлением подлинной личности агитатора. Ясно было, что таковым выступает местный барин, однако если таковой сумел завоевать подлинное доверие крестьян, с ним куда проще (потому что понятней) было иметь дело, чем с являющимся неизвестно кем мнимым землекопом.
Вообще, при работе в крестьянстве народникам пришлось столкнуться со множеством трудностей, не предвиденных ими, но являвшихся неизбежным следствием деревенских взаимоотношений. Об одной из таких трудностей напишет в своих воспоминаниях участвовавшая в "хождении в народ" и работавшая батрачкой будущая народоволка Галина Чернявская:
"...Нравственно я чувствовала себя очень хорошо: вот добралась до цели - я в народе - так спокойно на душе, чувствуешь, что ни на кого не давишь. Что касается пропаганды, то к молодым девушкам мужчины относились не серьезно, а женщины говорили: "Ишь, какая ловкая, чего захотела, так тебе и будет равно для всех: не нами началось, не нами и кончится" (Деятели СССР и революционного движения России. М.. 1989, с. 307).
Вообще, "не нами началось, не нами и кончится", народникам приходилось слышать от крестьян часто. Как вспоминала работавшая в деревне учительницей будущая героиня "Народной Воли" Анна Якимова:
"В беседах крестьяне были вполне откровенны, в критике существующего не стеснялись, книжки мои читались грамотными довольно охотно, но и только. Не проявлялось никаких намеков на зарождение революционной самодеятельности. Приходилось постоянно упираться в одно и то же: "Не нами это началось, не нами и кончится"" (там же, сс. 327 - 328).
Наконец, многое зависело от талантливости или бестолковости самих пропагандистов. Как пишет советский историк Р.В. Филиппов:
"Вполне естественно было положение, при котором неумелый агитатор шел прямо и просто в деревню с лозунгом "долой царя!" и получал побои. Но пропагандист, который более или менее знал деревню и насущные нужды крестьянства, столь же естественно встречал сочувствие и даже поддержку. Иначе и быть не могло, если пропагандист умел внушить доверие к себе и вел пропаганду прежде всего против тех явлений, которые и без того вызывали гневное недовольство крестьянства (безземелие, тяжелые налоги и повинности, гнет помещичьих латифундий и т.д.).
Во всяком случае, известная часть крестьян, соприкасавшихся с народниками-пропагандистами, по-своему воспринимала их идеи, воспринимала настолько, насколько эти идеи отвечали их собственным, пусть не вполне осознанным, стремлениям и потребностям" (Р.В. Филиппов. Из истории народнического движения на первом этапе хождения в народ (1863 - 1874). Петрозаводск, 1974, с.291)
Сами участники хождения в народ были не менее умны, чем анализирующие их действия столетие спустя историки, поэтому пришли к такому же выводу: только та пропаганда в народе может быть успешной, которая отталкивается от собственных стремлений и потребностей народа. Рассуждавшие таким образом революционеры создали в 1876г. организацию "Земля и воля", о программе которой Вера Фигнер напишет:
"...областью революционной деятельности по-прежнему оставалось крестьянство. Но в основу ее были положены не теоретические идеалы будущего, но нужды и требования, уже в данное время сознанные крестьянством" (Деятели СССР и революционного движения России. М., 1989, с.247).
Однако прежде, чем перейти к "Земле и воле", следует рассказать еще об одном замечательном примере хождения в народ - рассказать историю о том, как девушки из богатых семей пошли работать ткачихами на московские фабрики.