Александр II
Революционер-анархист Петр Кропоткин, в юности - воспитанник Пажеского корпуса, лично знавший царя, даст ему в своих воспоминаниях весьма любопытную характеристику. Воспоминания были написаны в конце 19 века, поэтому Кропоткин писал не лишенное уже смысла обличение покойного А.Н. Романова, а попытку подвести итоги жизни этого лично не слишком злого, но натворившего много зла деятеля:
"Александр II не был, конечно, заурядной личностью; но в нем жили два совершенно различных человека, с резко выраженными индивидуальностями, постоянно боровшимися друг с другом. И эта борьба становилась тем сильнее, чем больше старился Александр II . Он мог быть обаятелен и немедленно же выказать себя грубым зверем. Перед лицом настоящей опасности Александр II проявлял полное самообладание и спокойное мужество, а между тем он постоянно жил в страхе опасностей, существовавших только в его воображении. Без сомнения, он не был трусом и спокойно пошел бы на медведя лицом к лицу. Однажды медведь, которого он не убил первым выстрелом, смял охотника, бросившегося вперед с рогатиной. Тогда царь бросился на помощь своему подручному. Он подошел и убил зверя, выстрелив в упор (я слышал этот рассказ от самого медвежатника). И тем не менее Александр II всю жизнь прожил под страхом ужасов, созданных его воображением и неспокойной совестью. Он был очень мягок с друзьями; между тем эта мягкость уживалась в нем рядом со страшной, равнодушной жестокостью, достойной 17 века, которую он проявил при подавлении польского мятежа и впоследствии, в 1880г., когда такие же жесткие меры были приняты для усмирения восстания русской молодежи, причем никто не счел бы его способным на такую жестокость. Таким образом, Александр II жил двойной жизнью, и в тот период, о котором я говорю [1870-е годы], он подписывал самые реакционные указы, а потом приходил в отчаяние по поводу их. К концу жизни эта внутренняя борьба... стала еще сильнее и приняла почти трагический характер...
... личность царя оставалась все еще в стороне, и вплоть до 1879г. на его жизнь не было покушений. Слава освободителя крестьян окружила его ореолом и защищала его жизнь неизмеримо лучше, чем полчища жандармов и сыщиков. Если бы Александр II проявил тогда хоть малейшее желание улучшить положение дел в России, если бы он призвал хоть одного или двух из тех лиц, с которыми работал во время периода реформ, и поручил им расследовать общее положение в стране, или хотя бы положение одних крестьян; если бы он проявил хоть малейшее намерение ограничить власть тайной полиции, его решение приветствовали бы с восторгом. Одно слово могло бы снова сделать Александра II "освободителем", и снова молодежь бы воскликнула, как Герцен в 1858г. "Ты победил, галилеянин!". Но точно так же, как во время польской революции [т.е. восстания 1863г.] пробудился в нем деспот, и, подстрекаемый Катковым [реакционный идеолог, нечто вроде тогдашнего Михаила Леонтьева или Глеба Павловского], он не нашел другого выхода, как виселицы, так и теперь, следуя внушениям того же злого гения - Каткова, он ничего не придумал, кроме назначения генерал-губернаторов с полномочием - вешать.
Тогда и только тогда... Исполнительный комитет... объявил ту войну самодержавию, которая после нескольких неудачных покушений закончилась в 1881г. смертью Александра II .
Два человека жили в Александре II , и теперь борьба между ними, усиливавшаяся с каждым годом, приняла трагический характер... Перед действительной опасностью он был храбр, но он беспрерывно трепетал перед призраками, созданными его собственным воображением. Единственно, чтобы сохранить свою императорскую власть, он окружил себя людьми самого реакционного направления, которым не было никакого дела до него, а просто нужно было удержать свои выгодные места...
...Когда Исполнительный Комитет совершил смелую попытку взорвать Зимний дворец,... Александр II увидал, что он не может доверяться бдительности даже дворцовой полиции, он дал диктаторские права Лорис-Меликову, а т.к. Меликов считался либералом, то новый шаг истолковали в том смысле, что скоро созовут Земской собор. Но после взрыва в Зимнем дворце новых покушений немедленно не последовало, а потому Александр II опять успокоился, и через несколько месяцев, прежде чем Меликов мог выполнить что бы то ни было, он из диктатора превратился в простого министра внутренних дел. Внезапные припадки тоски, во время которых Александр II упрекал себя за то, что его царствование приняло реакционный характер, теперь стали выражаться сильными пароксизмами слез. В иные дни он принимался плакать так, что приводил Лорис-Меликова в отчаяние. В такие дни он спрашивал министра: "Когда же будет готов твой проект конституции?". Но если через два-три дня Меликов докладывал, что органический статут готов, царь делал вид, что решительно ничего не помнит. "Разве я тебе говорил что-нибудь об этом?, - спрашивал он. - К чему? Предоставим это лучше моему преемнику. Пусть это будет его дар России".
Когда слух про новый заговор достигал до Александра II , он готов был предпринять что-нибудь; но когда в лагере революционеров все казалось спокойным, он прислушивался к нашептываниям реакционеров и оставлял все, как было прежде". (П.А. Кропоткин. Записки революционера. М., 1988, сс. 239 - 240, 414 - 416).
Далее Кропоткин описывает цареубийство 1 марта и подводит итог:
"Так кончилась трагедия Александра II . Многие не понимали, как могло случиться, что царь, столько сделавший для России, пал от руки революционеров. Но мне пришлось видеть первые реакционные проявления Александра II и следить за ними, как они усиливались впоследствии; случилось также, что я мог заглянуть в глубь его сложной души, увидать в нем прирожденного самодержца, жестокость которого была только отчасти смягчена образованием, и понять этого человека, обладавшего храбростью солдата, но лишенного мужества государственного деятеля, - человека сильных страстей, но слабой воли, - и для меня эта трагедия развивалась с фатальной последовательностью шекспировской драмы. Последний ее акт был ясен для меня уже 13 июня 1862г., когда я слышал речь, полную угроз, произнесенную Александром II перед нами, только что произведенными офицерами, в тот день, когда по его приказу совершились первые казни в Польше..." (там же, с. 418), т.е. расстрел Арнгольдта, Сливицкого и Ростковского.
Будущий редактор энесовского "Русского богатства" ("народные социалисты" - оппортунисты от народничества в 1905 - 1917гг.) В.Г. Короленко стоял на куда более умеренных позициях, чем анархист Кропоткин, поэтому в своих воспоминаниях счел возможным пожалеть "несчастного старика" А.Н. Романова. Однако и Короленко вынужден был написать о "несчастном старике" следующее:
"Многое и тогда, и впоследствии возмущало меня в поведении этого царя в трудные годы борьбы. Говорили, что в нем была фамильная жестокость Романовых. Ни разу не промелькнуло с его стороны желание смягчить суровость казней и репрессий по отношению к своим противникам. Наоборот, он лично увеличил наказания по "большому процессу" ["процессу 193-х"], где люди и без того понесли слишком суровые кары, допустил несправедливую казнь Лизогуба, беззаконное заключение Чернышевского в Вилюйске..." (В.Г. Короленко. История моего современника, 2 тт. Т.2, Лг, 1976, с. 157).
Когда в 1879г. временно исполняющий обязанности петербургского генерал-губернатора И.В. Гурко заменил стрелявшему в шефа жандармов Леону Мирскому смертную казнь вечной каторгой (а был Леон Мирский - и это легко было понять - всего лишь играющим в революцию барчуком, именно он в Алексеевском равелине сдаст Нечаева и сагитированных Нечаевым солдат), "царь-освободитель" вынесет Гурко следующую краткую резолюцию: "Действовал под влиянием баб и литераторов". Чтобы покончить с лишающим палача работы "влиянием баб и литераторов", по указу от 24 марта 1880г. генерал-губернаторы лишатся права помилования осужденных к смертной казни, которое сохранится только за царем (см. Н.А. Троицкий. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная политика царизма. 1866 - 1882. М ., 1978, сс. 199 - 200).
Кроме вешания революционеров и расстрела медведей (отчего это русские правители - от князей до президентов - так любят убивать не только людей, но и безвинных животных?), у Александра II были и другие дела. О них с умилением напишет автор современной биографии А.Н. Романова Л.М. Лященко:
"Александр Николаевич стал, по сути, не только освободителем крестьян..., но и освободителем общества от некоторых заскорузлых привычек, ханжества, разврата под покровом внешних приличий...
После революции в октябре 1917г. в кабинете императора нашли альбом эротических рисунков, профессиональных по форме и весьма смелых по содержанию, сделанных Александром Николаевичем. Моделью этих рисунков послужила Екатерина Михайловна Долгорукая -Юрьевская [любовница, а после смерти императрицы жена А.Н. Романова, промышлявшая, как говорится на страницах 154 - 155 цитируемой книги, торговлей концессиями на строительство железных дорог в России]" (Л.М. Ляшенко. Александр II , или История трех одиночеств. М., 2003, с. 148).
Читаешь подобное слюнотечивое до омерзения описание порнографических забав государя-императора и думаешь: до какой же степени свойственное историкам современной российской республики без республиканцев лебезение перед властью, перед самодержавием отбило у этих историков простой здравый смысл, что они в доказательство своей мысли приводят пример, эту мысль прямо опровергающий. Вот если бы царь А.Романов, по новой любви, развелся с царицей (которая, если верить Кропоткину, была женщиной лично хорошей и глубоко несчастной, всерьез интересовалась проблемой воспитания детей, хотя своих царят хорошо вырастить не могла, всячески помогала талантливому русскому педагогу Ушинскому и спасала его от всяких неприятностей, а умирала всеми заброшенной, т.к. вся придворная свора стелилась у ног раздавательницы концессий Долгорукой) и женился на своей казнокрадке, тогда и можно было бы сказать, что Александр Романов явился "освободителем общества от некоторых заскорузлых привычек, ханжества, разврата под покровом внешних приличий", показал пример права на развод (на что сволочью была его прабабка, Екатерина II , но и та, привив своего сына от оспы, показала правильный пример в области медицины, опровергнув старый стереотип, что болезни - это божья кара). А рисование порнографических картинок официальным главой русской православной церкви (каковыми считались все русские цари с Петра Первого) - это как раз и есть идущая по меньшей мере с "галантного" 18 века "заскорузлая привычка, ханжество и разврат под покровом внешних приличий".
Может ли читатель представить, чтобы рисованием порнографических картинок занимались на досуге Герцен, Чернышевский или Желябов? Сколько ни пытайтесь, все равно не получится (позиция русского революционного движения по женскому вопросу - тема важная и интересная, говорить о ней в нашей работе не пришлось по нехватке времени и места, если совсем коротко - под "свободой любви" русские революционеры- демократы - социалисты понимали искренность и честность в отношениях между мужчиной и женщиной, и женщина была для них равноправным человеком и товарищем, а не объектом изображения на порнографических картинках).
Можно было бы оставить без внимания все эти подробности личной жизни гражданина А.Н. Романова - кару он понес совсем не за порнографические рисунки - если бы не то обстоятельство, что любимым обвинением против революционеров было со стороны охранителей казенной нравственности, т.е. "разврата под покровом внешних приличий" как раз обвинение в безнравственности. Мы уже знаем, как добродетельный царь в своем указе обвинил учившихся в Швейцарии русских студенток в намерении "предаваться всем буйствам свободной любви", так что подвернувшаяся книжка Ляшенко с ее холопским умилением перед свободолюбием самого государя императора, свободолюбием, выразившемся в рисовании "эротических рисунков, профессиональных по форме и весьма смелых по содержанию", оказалась весьма кстати.
Но, повторяем, убили его совсем не за это...
Разумеется, можно по-человечески пожалеть "несчастного старика", который хотя и был царем, все же относился к числу чувствующих боль живых тварей. Делать этого мы не будем. Жалельщиков по царю и без нас много охотников... А вот кто пожалеет всех погибших в разных войнах солдат, всех умерших с голодухи или запоротых розгами крестьян, всех покалеченных или убитых от несчастных случаев фабричных - от высыхающих ивановских мальчиков до разорванных на куски (из-за несоблюдения хозяевами техники безопасности) рабочих Патронного завода, кто пожалеет всех, кто ради того, чтобы всемирная история перестала быть чудовищной колесницей, едущей по людским костям, погиб на виселице, на каторге, в тюрьме, в ссылке - ау, господа казенные идеологи, нет охоты?.. Нет, и не будет, ибо выгодная для этих казенных идеологов существующая система точно так же стоит на человеческих костях, точно так же в ее основе - рабский труд, нищета, безысходность и бессилие пролетариев. А значит, ничего еще не кончилось...
В преданиях какого-то древнего народа есть идея, что души павших в бою воинов не улетают сразу в ад или рай. Пока продолжается бой, они сражаются друг с другом в облаках, и от того, чья сторона победит в бою на земле, зависит, души воинов какой стороны попадут в рай, а какой - в ад. Бой может длиться очень долго, это может быть, - добавим уже от себя - вся история классовых обществ...
Красивую легенду создали древние гунны или кто уж там, а главное, выражающую очень правильное отношение к истории...
Возвращаясь к цареубийству, укажем, что еще деятели общественных движений 16 - 18 веков, движений, позднее названных буржуазными революциями, выдвинули идею о том, что любой монарх или правитель, ставящий себя выше народа, тем самым ставит себя вне защиты народа, и убийство его является святым долгом каждого человека, что царь или тиран достоин казни даже не за свои конкретные преступления, а просто потому, что он царь. С наибольшей силой эта идея была высказана в замечательной речи Сен-Жюста во время суда над бывшим королем Людовиком Капетом. Осуществление права на тираноубийство зависит от конкретных обстоятельств, но само право существует всегда.
Реакционная буржуазия современности, ставшая ужасно терроробоязненной и монархолюбивой, не хочет вспоминать о присущем буржуазному просвещению 18 века культе тираноубийства, культе Брута, Кассия и Вильгельма Телля. Но если класс буржуазии отрекается от лучших эпизодов из своего прошлого, из своей идейной традиции лишь потому, что сегодня они оказываются опасны для буржуазии, мы отрекаться от своего прошлого не станем. И память об Игнатии Гриневицком, отомстившем за кровь и за слезы народа, останется дорога каждому честному человеку...