Реакция на цареубийство в народе

Что думали в народе о цареубийстве? Сам факт, что помазанник божий смертен, как и все люди, не мог не взбудоражить народную мысль. Кто и за что убил царя - мнения ходили разные.

По одному из них, царя убили помещики за то, что он дал крестьянам волю. Ясное дело, что безнаказанным для помещиков это не должно было пройти, и всякий православный христианин должен был действовать по принципу: "бей помещиков - они царя убили!". Под влиянием таких настроений, на ярмарках в Весьегонске и в селе Молохово Тверской губернии произошло избиение всех, одетых в господское платье.

Но были и образцы совершенно другой реакции крестьян на цареубийство, доказывающие, что представления о всеобщем крестьянском монархизме являются крайне преувеличенными, и что народническая пропаганда в крестьянстве не прошла бесследно. В селе Малое Маресево Пензенской губернии крестьянин С.Ф. Раскин сказал односельчанам: "Государя убили за то, что дал повадку господам и отобрал землю от крестьян. Такая ему и дорога, за что следует покойному провалиться в тартарары". Крестьянин села Атемар той же губернии Т.П. Казаков пошел еще дальше. Колокольным звоном он собрал односельчан и произнес перед ними речь: "Новость пришла - бояр, купцов и богатых мужиков перевешать, а земли их разделить по крестьянам... Во время погребения императора Александра Николаевича будет убит государь Александр Александрович". Свою речь Казаков закончил призывом: "Земля и воля" (История Мордовской АССР, 2 тт. Т.1, Саранск, 1979, сс. 216 - 217). Пример атемарского мужика Казакова доказывает, что жертвы народовольцев были не напрасны, что действия революционеров-народников пробудили политическую мысль в крестьянстве.

Однако постепенному исчезновению старой крестьянской надежды на справедливого царя содействовала не только и не столько пропаганда словом и делом со стороны народников, но в первую очередь практика реальных жизненных отношений. Как это происходило, очень хорошо описывает в своих воспоминаниях Короленко. В конце 1870-х годов он находился в административной (т.е. без всякого суда, простым постановлением властей) ссылке в глухой деревушке Починки на севере Вятской губернии. В той же деревушке в такой же административной ссылке были несколько крестьян из разных губерний, попавшие в ссылку за то, что законным путем пытались найти управу на своих помещиков. Одним из этих крестьян был Федор Богдан из Киевской губернии, дошедший до самого царя с жалобой на помещика, отнявшего землю у крестьян своего села. Вместо справедливости Федор Богдан получил от батюшки-царя ссылку в северную глухомань. После того, как он рассказал эту поучительную историю местным мужикам, один из них, пожилой крестьянин, Гавря Бисеров, в избе которого жил Короленко, задумчиво произнес: "Слышь, мужики, а ведь и царь неладно делает"...

Другим административно сосланным ходоком за правдой был крестьянин Санников, попросивший Короленко прочитать ему и другим крестьянам статью в бульварной газете об известной нам попытке взрыва царского поезда под Москвой. Особенно поразило Санникова то обстоятельство, что в доме "супругов Сухоруковых", из которого велся подкоп, была найдена икона:

"-Ну, - кончено его дело! Шабаш!

•  Чье дело?

•  Лександры царя. Видишь: с именем божиим за него принялись. Против царя с нечистой силой ничего не возьмешь. Сказано: помазанник! А уж коли с именем божиим против него пошли, помяните мое слово, - обратился он к другим слушателям, - тут уж ему, раньше или позже несдобровать... Тут выйдет толк.

Я был озадачен этим неожиданным рассуждением, и озадачен довольно неприятным образом. Весь наш кружок не разделял террористических приемов, к которым силой вещей склонялось русское революционное движение. Я попытался и на этот раз отстоять свои взгляды.

•  Никакого толку тут не выйдет, - сказал я. - Дело не в том или ином царе, а в тех или иных порядках. Убьют одного царя - будет другой, и еще неизвестно - лучший ли...

Санников посмотрел на меня:

•  Другому без манифеста не короноваться...

•  Ну так что же?

•  Ну... - И он привел известную поговорку о собаке и клоке шерсти [Надо полагать, "с паршивой овцы хоть шерсти клок"].

•  Верно, - подхватили слушатели. - Будет манифест, авось и нас отпустят.

Эту сентенцию высказал богобоязненный седой мужик, и такие же мужики ему сочувствовали... Очень может быть, что до последнего времени Санников думал о царе иначе: царь бы и рад, да не дают господа и начальники. Но если это и было так до последнего времени, то окончательный поворот мог совершиться под влиянием яркого рассказа Федора Богдана: он подал просьбу в руки царю - и очутился в Починках...Это был факт, и этот факт, а не чьи-либо коварные комментарии уронили в этих мужицких головах обаяние царского имени...Да, это была отдельная струйка, но сколько таких струек просачивалось уже тогда в народном сознании под влиянием бесправия и бессудности русской жизни... Административный порядок, примененный к крестьянским делам, доставлял народной мысли все новые и новые факты в этом роде...

В те годы ходоки тучами летели в Петербург. Это было целое бытовое явление. Они шли к царю, освободившему народ, с надеждой, что он на их стороне, что он стоит за их правду. А от министерств и от сената они получают лишь формальные ответы: недостает документа, пропущен срок обжалования...

Народ шел к фантастическому царю, измечтанному им образу... А в распоряжении самодержавия оказался самый легкий и неголоволомный ответ: на все крестьянские дела распространено применение административного порядка. Глубокое разногласие между народными взглядами и формальным правом отдано в руки исправников и жандармов. Цари сами разрушали романтическую легенду самодержавия, созданную вековой работой народного воображения..." (В.Г. Короленко. История моего современника, 2 тт, т.2, Лг, 1976, сс. 28-29, 64-65)...

О том, как Первое марта пробуждало политическую мысль среди самой зеленой молодежи, можно судить по воспоминаниям Мартова:

"Рассказы об убийстве царя, о бомбах, подкопе, о "нигилистах", пойманных и повешенных, глубоко затронули детское воображение. Я вслушивался во все то, что взрослые говорили по поводу 1-го марта, и старался детским умишком осмыслить то, что мне удавалось схватить. И образы людей, убивших "доброго царя-освободителя", приобретали какие-то заманчиво-загадочные очертания. Особенно два из них. С благочестивым ужасом и полусочувственным любопытством и в господской половине квартиры, и на кухне говорили о женщине с бомбой, о Софье Перовской, которую новый царь не хотел помиловать, несмотря на то, что женщин не принято было вешать. Почему-то, рядом с ней, я запомнил Кибальчича, о котором говорили как о гениальном изобретателе, придумавшем "воздушный корабль". И в то время, как на кухне говорили еще о "дворянах"-цареубийцах, в гостиной я слышал о безумцах, мечтавших бомбами завоевать свободу.

В детской душе была сделана маленькая зарубка: под покровом новых впечатлений продолжала тлеть загадка необыкновенных, смелых людей, поднявших руку на самое высокое и святое во имя "свободы"" (Ю. О. Мартов. Записки социал-демократа. М, 2004, сс. 23 - 24).