Бакунин

В 1840-е годы появляется первый русский профессиональный революционер, человек, для которого борьба за свержения существующего строя являлась главным и единственным делом жизни. Этим первым русским профессиональным революционером стал Михаил Бакунин, будущий величайший борец мирового анархизма, наряду с Чернышевским - крупнейший русский революционер 19 века, и из всех русских революционеров 19 века - единственный, больше повлиявший на революционное движение не в России, а за ее пределами.

М.А. Бакунин (1814 - 1876) был сыном богатого и просвещенного помещика - крепостника Тверской губернии. В юности он прослужил год офицером царской армии, однако армия николаевской России была абсолютной мертвящей областью для человека со сколь-нибудь живыми стремлениями, и Бакунин вскоре вышел отставку, занявшись всерьез изучением гегелевской философии.

Бакунин обладал замечательными философскими способностями, что в сочетании с боевым и активным темпераментом впоследствии сделало его революционером, соединявшим теорию и практику настолько успешно, насколько это вообще возможно в живой жизни. В философии Бакунин был способен додумывать каждую мысль до всех ее естественных следствий, и сперва это привело к тому, что в философски-литературных кружках 1830-х годов он стал упорным пропагандистом гегелевской идеи о разумности всего действительного вообще и николаевской России в частности.

Гегельянщина, оправдывающая мерзкую действительность ее разумностью, стала чуть-чуть колебаться в мировоззрении Бакунина в последние годы его пребывания в России, и рухнула окончательно, после того, как в 1840г. он уехал продолжать свое самообразование в Западную Европу, где очутился в водовороте идейной и практической борьбы той эпохи. Если мерзкая действительность разумна, то не менее разумна и действительная борьба против мерзкой действительности, и только сила решит, что из них окажется более действительным, а потому и более разумным. Как через столетие изложит данную идею украинский поэт - революционер Иван Багряный:

На св i т i ц i м розумно все,

I тюрьми ц i , i грати,

I ми, що тут прийшли оце,

Щоб i х розруйнувати.

(В этом мире разумно все,

И тюрьмы, и решетки,

И мы, пришедшие,

Чтобы их разрушить).

Идея о разумности действительной борьбы против мерзкой действительности станет основной идеей написанной Бакуниным в 1843г. великолепной революционной статьи "Реакция в Германии", статьи, завершающейся замечательными словами "Страсть к разрушению - это творческая страсть".

Естественным образом Бакунин откажется от требования царского правительства вернуться в Россию, где его ждала по меньшей мере Сибирь, и останется за границей, став первым русским профессиональным революционером, живущим на нищенские случайные заработки, а все остающееся от них время и силы отдающий борьбе за дело революции.

В 1840-е годы Бакунин еще не был анархистом, каким он полностью станет только со второй половины 1860-х гг., Бакунина 1840-х годов правильнее всего определить как революционного демократа с сильными социалистическими и анархистскими тенденциями.

Для западноевропейских либералов, демократов, революционеров, социалистов и коммунистов 1840-х годов царская Россия, этот жандарм Европы, была "империей зла". Происходившие в России социальные процессы были известны левым (да и всем прочим) силам Европы очень смутно, поэтому русский эмигрант, заявивший о необходимости свержения самодержавия и о своей готовности бороться за это святое дело, был фигурой непонятной, а потому подозрительной. Подобная подозрительность причинит Бакунину немало горьких минут.

В 1840-е годы Бакунин, скорее всего, сам того не зная, выступит продолжателем идеи Общества соединенных славян о том, что разрушенная Российская империя должна смениться "славной и вольной" славянской федерацией. Он даст этой идее новое обоснование, противопоставив вольный федерализм славянских общин индивидуализму и государственничеству буржуазной западноевропейской цивилизации. Во время европейской революции 1848 - 1849гг. большая часть усилий Бакунина будет иметь своей целью поднять на революцию славянское крестьянство Австрийской Империи. Именно это и станет причиной его первого принципиального конфликта с редакторами "Новой Рейнской газеты" Марксом и Энгельсом, в теории являвшимися сторонниками революционного коммунизма, но на практике в ходе немецкой революции 1848 - 1849гг. выступавшими в качестве радикальных буржуазных демократов.

С точки зрения Маркса и Энгельса, обязательной предпосылкой борьбы за социализм в Германии являлось революционное объединение Германии, создание централизованной немецкой республики. Самыми крупными из врагов такого революционного объединения Германии являлись сильнейшие немецкие государства того времени Пруссия и Австрия. Всех врагов Пруссии и Австрии Маркс и Энгельс считали своими союзниками, всех их союзников - своими врагами.

Крупнейшим врагом Австрийской империи Габсбургов была Венгрия, подчиненная этой империи, но пользующаяся в ней определенной автономией. Руководящим классом Венгрии, отсталой аграрной страны с чрезвычайно слабыми городскими классами, было обуржуазившееся дворянство, стремившееся к свержению власти Австрии и созданию независимого венгерского государства - даже в республиканской форме.

Проблема заключалась в том, что венгерское обуржуазившееся дворянство, болезненно воспринимавшее свою зависимость от Австрии, само жестоко эксплуатировало и давило не только венгерских, но и славянских и румынских крестьян, которые , выступая против своих непосредственных эксплуататоров и не видя никакой поддержки от немецкой революции, естественным образом искали союзника во враге своих врагов - в австрийском императоре, в конце концов жестоко их обманувшем.

Отсюда Энгельс с одобрения Маркса сделал тот вывод, что интересы немецкой революции, а равным образом мирового прогресса, требуют того, чтобы глупые и отсталые хорватские, словенские, словацкие и румынские крестьяне были беспощадно раздавлены прогрессивным венгерским дворянством. Этого требует исторический прогресс, а против него не попрешь.

По-другому рассуждал Бакунин. Разрушение Австрийской империи может состояться лишь тогда, когда против нее восстанут не венгерские помещики и даже не одни только венские ремесленники и студенты, а крестьяне. Но крестьяне не поднимутся за требующую от них жертв и крови, но ничего взамен не дающую ограниченную национальную революцию. Они восстанут только за свою собственную революцию, в которой добудут землю и волю. Союзу славянских и румынских крестьян с австрийским императором нужно противопоставить союз этих крестьян с европейской революцией, революцией, которая, однако же, для этого должна избавиться от своего филистерски-буржуазного характера и стать социальной революцией.

В революции 1848 - 1849гг., во всяком случае, в том, что касается национального вопроса в Австрийской Империи, Маркс и Энгельс действовали как революционные буржуазные националисты, достойные продолжатели якобинца Сен-Жюста, Бакунин же - как пролетарский революционер - интернационалист, и совсем не его вина, что у него, почти изолированного одиночки, не было и не могло быть сил для того, чтобы поднять на революцию всю Восточную Европу.

Бакунин, при всем своем ироническом отношении к немецким революционерам, в мае 1849г. принял участие в Дрезденском восстании, в котором он действовал лучше всех. После поражения восстания он был арестован, приговорен к смертной казни сперва Пруссией, а затем Австрией, но в конце концов выдан России.

Здесь Николай Первый предложил ему написать свою исповедь, что Бакунин и сделал. "Исповедь" Бакунина была опубликована только после революции 1917г., и до сих пор вызывает много споров.

Очевидно, что с точки зрения последующей революционной этики Бакунин сделал вещь недопустимую. Столь же очевидно, что в 1850г. этой будущей революционной этики еще не существовало, и что в своей "Исповеди" Бакунин все же не пересек черту, отделяющую рискованную игру от предательства.

Согласно революционной этике, полностью сформировавшейся в 1870-е годы, недопустимо было не только предательство, не только сообщение информации, могущей повредить товарищам (это само собой разумеется), не только искреннее или притворное раскаяние, но даже подача сухо-формальной просьбы о помиловании. В 1880-е годы на царской каторге на Каре всех, подававших прошение о помиловании (не содержащее даже никакой ценной для царизма информации) сразу переводили на поселение, а спустя несколько лет "подаванцам" разрешалось вернуться в Европейскую Россию. Предположение о том, что хитрые революционеры, получив с помощью притворного раскаяния помилование, вернутся затем к своей разрушительной деятельности, не страшило тюремную администрацию, хорошо знавшую, что остававшиеся сидеть сразу обрывали с "подаванцами" все контакты, считая их сломавшимися предателями - предателями великого дела и павших за него товарищей. Как писал об этом активист Польской социально-революционной партии "Пролетариат" Феликс Кон:

"Социализм, ради которого пало уже много жертв, был для нас не только делом убеждения. Он был для нас по тогдашним понятиям всем: верой, религией, освященной мученической смертью погибших на виселицах. И потому отступничество от знамени, обагренного мученической кровью борцов, было преступлением, простить которое мы не хотели и не могли" (Ф.Кон. За 50 лет. Собрание сочинений. Т.1. В рядах "Пролетариата". М.. 1932, с. 300).

Этой революционной этики не существовало до начала 1860-х годов, да и в тот период она еще перемежалась рецидивами прошлого (владелец подпольной типографии Петр Баллод назовет фамилию автора найденного у него проекта листовки - т.е. Писарева, ошибочно надеясь, что за несколько прошедших с момента ареста самого Баллода дней Писарев успел скрыться. Мучения совести будут терзать Баллода до конца жизни, до 1918г. - тогда как декабристов совесть за подобные оговоры товарищей не мучила). Для декабристов их судьи не были непримиримыми классовыми врагами, разговор с которыми невозможен, но людьми своего круга - и прежде всего этим объясняется то обстоятельство, что поведение огромного большинства декабристов на следствии было противоположно будущей революционной этике.

Бакунин в Алексеевском равелине был одиночкой, он не чувствовал моральной ответственности перед классом или организацией. Если бы его ждал открытый суд, на нем можно было бы выступить с речью, обличающей самодержавие, и затем с сознанием исполненного долга идти хоть на эшафот, хоть на каторгу. Но вместо суда Бакунина ждало безвестное гниение заживо. Поэтому он решил сыграть с Николаем в рискованную игру, в случае успеха которой безвестное гниение в крепости сменилось хотя бы Сибирью, а там уж открывались разные возможности.

Прежде всего Бакунин написал в своей "Исповеди", что не будет ничего сообщать о том, из-за чего, собственно, царю оная "Исповедь" и была нужна - о польском и вообще о революционном движении и его замыслах против царской власти: "На исповеди, Ваше Величество, каются в своих собственных грехах, а не в чужих". Дальнейший текст "Исповеди" составляло переплетение вымысла и правды, трафаретных раскаяний в безумных революционных увлечениях с восхищением "благородством французских увриеров [ т.е. рабочих]" и с нелицеприятной и невероятно по-современному звучащей критикой русской действительности:

"Когда обойдешь мир, везде найдешь много зла, притеснений, неправды, а в России, быть может, более, чем в других государствах. Не оттого, чтоб в России люди были хуже, чем в Западной Европе; напротив, я думаю, что русский человек лучше, добрее, шире душой, чем западный; но на Западе против зла есть лекарства: публичность, общественное мнение, наконец, свобода, облагораживающая и возвышающая всякого человека. Это лекарство не существует в России. Западная Европа потому иногда кажется хуже, что в ней всякое зло выходит наружу, мало что остается тайным. В России же все болезни входят вовнутрь, съедают самый внутренний состав общественного организма. В России главный двигатель страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души. Трудно и тяжело жить в России человеку, любящему правду, человеку, любящему ближнего, уважающему равно во всех людях достоинство и независимость бессмертной души, человеку, одним словом, терпящему не только от притеснений, жертвой которых бывает он сам, но и от притеснений, падающих на соседа. Русская общественная жизнь есть цепь взаимных притеснений: высший гнетет низшего; сей терпит, жаловаться не смеет, но за то жмет еще низшего, который также терпит и также мстит на ему подчиненном. Хуже всех приходится простому народу, бедному русскому мужику, который, находясь на самом низу общественной лестницы, уже никого притеснять не может и должен терпеть притеснения от всех, по этой же русской пословице "Нас только ленивый не бьет!"

Везде воруют и берут взятки и за деньги творят неправду!...В России трудно и почти невозможно чиновнику быть не вором. Во-первых, все вокруг него крадут; привычка становится природой, и что прежде приводило в негодование, казалось противным, скоро становится естественным, неизбежным, необходимым; во-вторых, потому что подчиненный должен сам часто, в том или ином виде, платить подать начальнику, и, наконец, потому, что если кто и вздумает остаться честным человеком, то и товарищи, и начальники его возненавидят; сначала прокричат его чудаком, диким, необщественным человеком, а если не исправится, так пожалуй и либералом, опасным вольнодумцем, и тогда уже не успокоятся прежде, чем его совсем не задавят и не сотрут его с лица земли. Из низших же чиновников, воспитанных в такой школе, делаются со временем высшие, которые в свою очередь и тем же самым способом воспитывают вступающую молодежь; и воровство, и неправда, и притеснения в России живут и растут, как тысячелетний полип, который как ни руби и ни режь, он никогда не умирает.

Один страх против сей всепоедающей болезни недействителен... Против такого зла необходимы другие лекарства: благородство чувств, самостоятельность мысли, гордая безбоязненность чистой совести, уважение человеческого достоинства в себе и в других, наконец, и публичное презрение ко всем бесчестным, бесчеловечным людям, общественный стыд, общественная совесть! Но эти качества, силы цветут только там, где есть для души вольный простор, не там, где преобладают рабство и страх; сих добродетелей в России боятся не потому, чтобы их не любили, но опасаясь, чтобы с ними не завелись и вольные мысли..." ( Алексеевский равелин, 2тт. Т.1, Лг, 1990, сс. 296 - 298).

Игра Бакунина с царем кончилась вничью. Николай Первый не получил сведений о замыслах польской эмиграции, Бакунин остался сидеть в Алексеевском равелине. Выпущен был он оттуда - в ссылку в Восточную Сибирь - уже новым царем, Александром Вторым. Условия ссылки оказались для Бакунина достаточно благоприятными, так как тамошний губернатор Николай Муравьев-Амурский был его родственником, прогрессивным деспотом и либеральным самодуром. Петрашевский, находившийся в то же время в том же месте, вел нещадную и обреченную борьбу с деспотизмом и самодурством прогрессивного и либерального губернатора, Бакунин же нахваливал этого последнего в своих письмах Герцену (в эти годы в Восточной Сибири находился по служебным делам другой будущий русский анархист, а тогда подполковник Генштаба Николай Соколов, у которого от сибирских впечатлений навсегда останется дружески - ироничное отношение к Бакунину). Причину подобной странной симпатии будущего великого анархиста к либеральному самодуру неправильно было бы искать только или даже преимущественно в человеческой благодарности и в корыстных видах.

Мы ничего не поймем в Бакунине, если забудем, что все время в нем рядом с анархистской душой жила якобинская душа, иногда (как в надеждах на губернатора Восточной Сибири) проявлявшаяся в чрезвычайно забавных, но иногда - в здравых формах. Этой якобинской душой Бакунина объясняется и его идея 1848-1849гг. об установлении крестьянским славянским восстанием революционной диктатуры, и содержащееся в "Исповеди" предложение Николаю Первому стать революционным вождем славянской федерации (Николай написал напротив этого места на полях "Благодарю покорно!"), и надежды на Муравьева-Амурского, и страсть к созданию заговорщических тайных обществ, и сотрудничество с Нечаевым, и содержащуюся в "Прибавлении А" к "Государственности и анархии" - в политическом завещании Бакунина русским революционерам, - идею о том, что именно революционная интеллигентская молодежь должна стать инициатором и организатором крестьянской революции в России. Из наличия у Бакунина, наряду с анархистской душой, души якобинской анархисты могут, если захотят, делать вывод, что "кто же без греха", мы же считаем присутствие у Бакунина одновременно и анархистской, и якобинской душ свидетельством не его слабости, но его силы, присутствием у него осознания реального противоречия: задавленный классовым гнетом народ не был готов к революционной инициативе, в то же время освобождение народа могло быть только делом самого народа, а революционное меньшинство, неизбежным образом берущее на себя задачу инициативы народной революции, сразу после нее находилось бы в постоянной опасности превратиться в господское меньшинство, в новый эксплуататорский класс. Эта главнейшая проблема революционного движения сохраняет всю свою грозную силу и до сих пор, успешного примера решения этой антиномии самой действительности вплоть до нашего дня не было, решение ее - труднейшая задача в будущей революции, но самое худшее, что могли бы сделать сознательные революционеры - это закрывать глаза на это объективное противоречие и отделываться от него сладкими похвалами народной добродетели...

Бакунин успешно бежал из ссылки осенью 1861г. После этого он не очень удачно сотрудничал с Герценом, пытался оказать поддержку польскому восстанию, и лишь после этого, с середины 1860-х годов окончательно стал называть себя анархистом и "революционным социалистом". В анархистский период деятельности Бакунина он больше работал на европейскую, нежели на русскую революцию, этот период - вершина деятельности Бакунина - замечателен во многих отношениях, но здесь мы говорить о нем не будем...В русских делах Бакунин враждовал с Русской секцией Первого Интернационала (объединявшей около 10 эмигрантов из России - от вождя секции, Николая Утина, достаточно неприятной фигуры, до героя польского восстания Антона Трусова и такой высокотрагической личности, как участница Парижской коммуны Елизавета Дмитриева), сотрудничал, а затем порвал с Нечаевым и - и это было всего важнее - написал "Прибавление А", посвященное русским делам, для своей книги "Государственность и анархия". "Прибавление А" станет программным документом для бунтарских народнических кружков первой половины 1870-х годов. Все 15 лет эмиграции жил Бакунин в страшной нищете, обладал изумительной способностью вызывать к себе искреннюю любовь у людей из народа и ненависть у всяких претендентов в вожди и вождики и умер в 1876г. в печали, разуверившись, из-за поражений революции во Франции, Испании и Италии, в скорой победе революции, но не разуверившись в ее необходимости и правоте...

Бакунин первым рассмеялся бы, если бы его сочли непогрешимым пророком. Он был революционер великого ума и великой страсти, великого сочувствия к угнетенным и великой ненависти ко всей буржуазно- государственнической цивилизации. Наряду с огромными достоинствами у него можно найти и многое множество недостатков - от детской безалаберности (если считать ее недостатком) до очень неприятно режущих ухо антисемитских и антинемецких высказываний. Он - не непогрешимая икона.

Но революционерам наших дней не нужны непогрешимые иконы. Не ошибаются разве только историки, за зарплату изучающие ошибки старых героев - и не ошибаются не потому, что умнее этих героев, а потому, что знают, чем кончилась их борьба, и поэтому без труда можно сплести для фактического результата любое мнимонаучное обоснование.

Но история, история борьбы рода людского за освобождение от всех видов эксплуатации и гнета, еще не кончилась. Поэтому рано подводить ей итоги, рано оправдывать сиюминутный результат великих боев прошлого мнимо разумными причинами - недалеко время, когда этот результат рухнет, и великая борьба угнетенных классов за свое освобождение возобновится с новой силой. Поэтому наши мертвые живы, их моральный пример, их поиски путей революции, их теоретические достижения и ошибки сохраняют свое значение до нашего дня и будут сохранять его вплоть до полного уничтожения классового общества. Бабеф, Бланки, Бакунин, Маркс, Чернышевский - это не мертвые непогрешимые учителя, а живые товарищи, с которыми можно не соглашаться, когда они порют чушь, и у которых можно учиться, когда они говорят дельные вещи. Это - не боги, а такие же люди, разве чуть-чуть умнее и честнее современных революционеров, люди, которым не надо верить на слово, но на достижениях и ошибках которых нужно учиться и с на присущего которым единства слова и дела нужно брать пример...